Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2020
К.С. Фарай (1971) — поэт, переводчик, эссеист, живет в Москве. Печатался в журналах «Арион», «Крещатик», «Комментарии», «Плавучий мост», «Лиtеrraтура» и др. Опубликовал 9 поэтических книг (в том числе в 2017-м сборник «Искусство сонета»), собрание переводов Т.С. Элиота и Эзры Паунда, стихи и поэмы Джима Моррисона. С 1999-го по 2001-й выпускал сетевой поэтический журнал «Лимб». В настоящее время — редактор и соиздатель античной серии издательства «Русский Гулливер».
Лучи вечерней зари
Зари вечерней след на небесах,
лучей земли, луны лучей, звезды
лучей, давно пропавшие следы
случайных снов, рассеянных в лучах.
И пусть влекут наш челн любовь и страх
по еле различаемой орбите,
в неуловимом сохранит кубите
людей инопланетный патриарх.
О Солнце, ослепительный монарх,
сожги, сожги все чаянья пустые…
Ведет меня небесный санитар
по еле различаемой пустыне.
Пусть эта ночь окончится зарею;
свет невесомый явится за нею.
Сонет пасторальный
Предательский закат блеснул сквозь сон!
Полуоткрылись таинством глаза,
полусказали что-то голоса,
и опустел внезапно небосклон.
И я помыслил: нет пути назад;
на долю мига сделалось светло,
и проросли во мне добро и зло,
пустили корни, и разросся сад.
Пронесся ветер и сорвал листву,
и засмолились ветви тех дерев,
а кроны пили пряную росу.
И нежность проросла во мне, и гнев…
Пока зверье терзало плоть мою,
очнулся я — и про любовь пою.
На «66-й сонет» У. Шекспира
Трусливый хвалит смелого за смелость,
жестокий прославляет добряка,
разумный поучает дурака,
бездушье перед благостью склонилось.
И эгоист заботой окружен,
за атеиста молится блаженный,
целителя врачует прокаженный,
тьма мчится к свету, явь толкует сон.
Царь Бога любит, а народ — царя,
и голова на блюде ждет мессию,
хлеб лезет в печь, и слабость мерит силу,
жирдяй боготворит голодаря.
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
сей мир, где даже правда славит ложь.
Надпись на выздоровительной открытке
Порадуйся за друга своего,
он пережил инсульт, забыл заботы,
но вот несут его водовороты,
и вихри поднимают ввысь его.
Он не боится больше ничего.
Он нездоров, не помнит год и месяц
и на людей мычит, с кровати свесясь,
плюется и мотает головой.
Прохожий, ты живешь среди здоровых
и вынужден терпеть их и любить.
Прощаться, уходить, и так все снова.
Любая мысль — натянутая нить,
в мозгу твоем вибрирует до визга,
пока в него пустая смотрит бездна.
О голове
О, голова, скажи, о, голова,
без тулова лежащая на блюде,
мне расскажи о том, что дальше будет —
какие-нибудь страшные слова.
Скажи мне, сколько будет дважды два,
а лучше дай из ста квадратный корень,
посмейся или завопи от горя,
и я пойму, что ты еще жива.
О, голова, стань точкою-омегой,
перевари все то, что есть сейчас,
слепи нас без ушей, без рта и глаз
и воплоти мечту сверхчеловека…
Хотя б моргни, а я пойму намек
и речь твою упрячу между строк.
Опасения зомби
Я разлюбил тебя, моя любовь!
Надежда, я надеяться не смею.
Не верю, не прошу, не сожалею,
не рвусь за счастьем, не смакую боль.
Я — зомби духа, вызванный из мглы,
где вспыхивают искрами нейроны,
где цезари, калигулы, нероны,
как пауки, плетут свои миры.
Любой из них, как рыночный гимнаст,
воюет за мгновенное признанье.
Качаемый, как парус в океане,
взобравшись на канат, вращает шест.
И в этом рое клеток дух нетленный
все норовит удрать за край Вселенной.
Фауст 2.0
Не обещай, не верь, не снисходи.
Не продавай свободу за бесценок.
А душу забирай мою, бесенок!
Я без души такой смогу прожить.
Какой-то странный у нее оттенок —
стыдливая и грешная душа…
Она уже не стоит ни гроша,
и ничего не требую взамен я.
Оставь меня, бесенок, уходи,
живи себе в страданье безутешном.
Позволю я душе с тобой идти,
если с собой возьмешь ее, конечно.
Но на груди ее не согревай.
Освоится — ужалит, так и знай!
Зомби находит сознание
Такие сцены предо мной встают,
как будто фильм показывают странный:
таксисты, продавщицы на экране,
жрицы любви и доктора наук,
морганья глаз, движенья ног и рук
и надписи на изможденных лицах
о том, что сталось и чему не сбыться,
и шум сердец, и шевеленье губ…
С трудом припомнив старую подругу
и тот ее магический фонарь,
я будто сжал протянутую руку.
Но отскочила призрачная тварь!
И мир растаял за стеной кирпичной,
как вихрь частиц, как мнимый шифр двоичный.
Запретный философский вопрос
Давай не будем лучше говорить,
искать причинно-следственные связи,
когда в нечеловеческом экстазе
мы над собой научимся парить.
И не возникнет в каждой новой фразе,
как верный знак, намек на что-то там
в привычной пустоте по вечерам,
ответа на вопрос, что так опасен…
Зачем родимся мы, плодим детей,
а по утрам смакуем крепкий кофе?
Давай не будем спорить, сдвинув брови
или ночных дождавшись новостей,
чтоб первыми узнать о катастрофе,
считать, что жизнью жертвуем своей.
Неандертальская флейта
Собравшись у костра в стенах пещер,
отчаянно ревут неандертальцы.
Друг другу лица рвут, ломают пальцы,
изображая тигров и пантер.
Но знает вождь, как примирить нахальцев!
Он полую ножом дырявит кость,
и звуки выдувает хитрый вождь
на дудочке, не замечая фальши.
Так ненароком, спрятанное тьмой,
рождается высокое искусство,
оно еще безлико и безусто
и не сложнее флейты костяной.
Но наш дикарь, я вам скажу без страха,
проделал первый шаг к кантатам Баха.
Эмигрант из Юго-Западного округа
Я эмигрант — не знаю, где живу,
и здесь я никого уже не знаю.
Произошла история такая
со мной во сне, а может, наяву.
С дороги сбился я, дойдя до края
какой-то улицы не той страны…
Конечно, вам видней со стороны,
а я устал и просто жду трамвая.
Но время врет, но время отстает,
кивают люди, и проходят мимо,
и меж собой о чем-то говорят.
Вокруг одно и то же круглый год.
И сердце громко тикает, как мина,
когда внутри родится эмигрант.
Сонет на «Юную и прекрасную» Ланы Дель Рей
А может, я тебя не разлюблю
ни в тесноте, ни в бедности, ни в горе,
когда над головой сомкнется море
и под ногами треснет тонкий лед.
Когда река напастей и невзгод
нас унесет по бурному теченью
и, подчинившись злому провиденью,
в опасный угодим водоворот.
В час старости, в часы хандры недужной,
панических сомнений и пустых,
когда беду разделим на двоих
и растворятся тени жизни прежней,
тебя не разлюблю я, может быть.
Но будешь ли и ты меня любить?..
Пилигрим XXI в. о кибернетике и «Лед Зеппелин»
Я этот мир хочу переназвать.
Переписать страницу за страницей
нелепицы его и небылицы
и то, что чтут и чем не дорожат,
расхожие нули и единицы,
его недели, месяцы, года,
решительные «нет» его и «да»,
сердца пустые, каменные лица.
Хочу один я выйти на шоссе,
и вытянуть кулак со знаком «клево»,
и топать вдоль последней полосы,
где ничего под звездами не ново.
Или по серпантину через лес
домчаться автостопом до небес.
Первый сонет к астрофизике
Плывут лучи в безмерной пустоте,
перемещая древние фотоны.
Проворно пишет формулы ученый
карандашом на ксероксном листе.
И, воплощая миф о Фаэтоне,
запечатленном в облаке огня,
спешит просторы космоса объять,
в реликтовом рассеянные фоне.
Полеты звезд и пасти черных дыр
он в уравненьях видит на бумаге,
как в первый миг невымышленной саги
в сверхплотной точке шевельнулся мир,
и в результате квантового чуда
почти ничто возникло ниоткуда.
Прибытие
Я говорю: мы здесь, мы на Земле,
мы с вами, — говорю, — мы марсиане!
Мы видим вас на маленьком экране
в программе под названьем «Человек».
Мы знаем ваш язык и вашу сущность
и по ночам читаем ваши сны.
Для вас мы не видны и не слышны;
нас — тьмы и тьмы, завидна наша участь.
Бежит за электроном электрон —
мы в матрице — вы — наше развлеченье…
Ну чем вам доказать, что так и есть!
Чужие мы… нам имя — легион…
На месте мы, но не настало время…
Ключи даны, но недоступна сеть.
Контакт
«Мы на Земле, мы обогнали свет!» —
в кротовую нору проникнув чудом,
посланники передают оттуда.
В конце радиограммы: «Нас там нет».
«А что там есть? Скажите бога ради!» —
из центра отправляют им в ответ.
Получена шифровка: «Нас там нет.
Мы здесь одни!» — конец радиосвязи.
Кричат ура, шампанское ручьем.
«Ведь вы там есть, а значит, мы там будем!»
И посылают дальше корабли…
Но передатчик все еще включен.
Молчит связист, и понимают люди,
что где-то наступил конец Земли.
Строки К. Сагана из «Голубой точки»
Взгляните же еще на эту точку.
На ней наш дом, он — здесь, вот это — мы!
В ком разум тверд и чьи сердца верны
мечтаньям безнадежным и бессрочным.
Кто в радости и кто обречены,
и тысячи религий, догм, теорий,
и мудрецы, и трусы, и герои,
преступники и те, кто без вины.
Любая мать, сестра, отец и сын,
великий гуру и «верховный лидер»,
«суперзвезда», ученый и поэт
на Голубой планете был рожден —
пылинке, чей полет едва заметен,
когда глядишь, сощурившись, на свет.
Черный лебедь
Мы поступаем так,
будто Черного лебедя не существует…
Н. Талеб
В осеннем парке я не пропустил,
как чахлую листву взметает ветер
и как на глади пруда черный лебедь
пугает уток мановеньем крыл.
Заколотилось сердце что есть сил,
и было мне дурным знаменованьем —
как ветви ив качнулись с содроганьем,
когда в воде труп селезня проплыл.
Легко ли нам угадывать погоду,
по почерку убийцу находить
и обещать, что отречется деспот?
Мгновения, часы, и дни, и годы
на тонкую нанизываем нить,
рисуем карту, но не знаем местность.