Василий Тюхин. Белый капедан. — «Новый Журнал», 2019, № 296.
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2020
В Албании я был лишь однажды, завернув туда на день из Черногории.
Старый, но бодрый шкиптар, взявшийся отвезти на Шкодарское озеро, был говорлив. Албанский язык, замкнутый в особую моногруппу, напоминает о своих прародителях: месопотамском, иллирийском, фракийском, вымерших вместе с мамонтами, но мало созвучен с языками нынешних европейских соседей. Я не улавливал ни слова. Когда албанский драндулет покатил по длинному проспекту Шкодара, я нашел, наконец, знакомое слово. «Зогу», — сказал я, указывая на название улицы. «Зогу, Зогу!» — довольно кивнул таксист и пустился в пространный комментарий.
О первом и последнем албанском короле Зогу я помнил с тех пор, как засела в голове история о сотне бывших белогвардейцев, посадивших его сперва в кресло премьера и президента, а потом и на трон. Это казалось лакомой сериальной историей — одно время я ее как раз и пробовал размять под телесериал. Но не случилось. Какую прорву сериалов не сними, куда больше остается на стадии личинок, заявок и синопсисов.
Но рано или поздно кто-то должен был довести эту документальную историю до художественного воплощения. Это сделал албанист и переводчик с албанского Василий Тюхин, опубликовав свою повесть в самом подходящем месте — в «Новом журнале», некогда ставшем заокеанским правопреемником парижских «Современных записок», главного толстого журнала русской эмиграции межвоенной поры.
В 1924 году будущий албанский король Зогу I имел все шансы считаться человеком, чья карта бита. Тридцати лет от роду, он нашел шаткое пристанище в столице Королевства Сербов, Хорватов и Словенцов Белграде — после того как так называемая Июньская революция смела его с поста премьер-министра Албании, передав власть в руки православного епископа Фана Ноли. Но у Ахмета Зогу была родословная, причудливо восходящая к «великому воину Албании Скандербегу», было золото и жажда реванша. А по Белграду бродили русские изгнанники, в недавнем прошлом — боевые офицеры Белой армии. Лишь немногим из них повезло в той мере, как полковнику Илье Миклашевскому, продолжившему службу не просто в сербской армии, но в Генеральном ее штабе. Большинство же, сняв ордена и мундиры, не гнушалось любой работой низкого разбора. Как, например, бывший штабс-ротмистр Лев Сукачев, который был то истопником, то садовником в Женской медицинской академии, не умеющим отличить тополь от калины, то варил поддельный сыр («Особенным успехом пользовался “настоящий импортированный французский рокфор”, который получался из старых, прокисших от лежания сырков», — не без удовольствия вспоминал на склоне лет штабс-ротмистр.) Прогорев с рокфором, Сукачев стал красить абажуры.
Мотор повести Тюхина как раз и запускается с унылой покраски абажуров «на берегу речушки Савы, в чертовой дыре под названием Белград, надоевшей ему до зелени в глазах». Но щедро позаимствовав из воспоминаний Сукачева, автор произвел на свет другого героя, вымышленного на документальной основе. Получился Александр Кучин — заглавный «белый капедан». Нужный автору затем, чтобы получилась история героя, который, опустившись на самое дно эмигрантских невзгод, вдруг возносится к вершинам славы и встает уже, кажется, в первый ряд балканских фольклорных героев.
Кучин, успевший коротко послужить у сербов в пограничной страже, не придает особого значения прозвищу, полученному от албанских контрабандистов. Он полагает, что «белый капедан» — это просто «капитан из белой русской армии». Но Зогу при первой же встрече поясняет свежезавербованному Кучину:
« — Нет-нет. Капедан — это несколько другое. Это как бы… предводитель отряда… — немецких слов явно не хватало Зогу, чтобы объяснить значение слова «капедан». — Может быть, это авторитетный представитель местной власти, но не бюрократ, а что-то вроде американского шерифа, под командой которого воюет отряд смельчаков… Или местный вождь во главе военного отряда… Но в любом случае, это обязательно храбрец и герой».
В глазах Зогу этот образ Кучина явно работает на опережение. Дальше — больше.
Как все-таки отряду из ста бывших русских офицеров (пусть и укрепленному местными сторонниками Зогу) удалось совершить государственный переворот? Сколь бы захудалой ни была Албания, у Фана Ноли стояло под ружьем семитысячное войско и три тысячи жандармов. А если к тому же Фан Ноли уже знает о готовящемся броске? Какая военная повесть без коварной шпионки, — вот и Лулу, вероломная любовница Зогу, выдала его планы врагу. И тут Василий Тюхин делает будущего короля Зогу подлинным мифотворцем и создателем эпоса, правда, несколько отдающим Чичиковым. «Помимо сотни живых белогвардейцев он призовет под свои знамена пять тысяч призраков — пять тысяч мертвых белогвардейцев, и тут он может выбирать лучших — участников Ледяного похода и обороны Перекопа, самых отчаянных, первыми павших в жестоких боях, замученных в застенках большевистского ЧК /…/ Армия его идеально замаскирована, платить ей ничего не надо, она ничего не боится и терять ей нечего. Такая армия может навести ужас не только на Албанию, но и на все Балканы. Мертвая армия. Армия белых теней».
Порой художественное воображение автора «Белого капедана» безмерно и оттого забавно. Разумеется, Зогу распустит по всей средневековой Албании слух о надвигающейся жуткой «армии белых теней». И, конечно, нужно, чтобы еще и Лола донесла эту весть до логова врага. Можно просто обронить при ней фразу, но вдруг забудет… И Зогу, распластав двуличную диву на подоконнике и буйно войдя в нее, во всех красках рисует ей апокалиптическую картину проходящих и исчезающих за окном воинов — так уж она наверняка не забудет передать инфу по назначению.
Надо сказать, повесть как бы качается на эмоциональных качелях автора. В. Тюхин одновременно нагоняет пафос и снижает его, нагоняет и снижает. Это можно понять. Ведь к самому этому русскому албанскому вояжу трудно найти единый подход. С одной стороны — вот он, звездный час русских офицеров, на глазах изумленной Европы провернувших невиданную операцию. С другой стороны — это ли не фарс? Пусть не все из них были монархистами, но грядущие битвы за Великую Россию неизменно провозглашались Русским общевоинским союзом, членами которого все они являлись. И вот вместо битвы за Россию — поход на чужую неведомую Тирану ради воцарения феодального князька Ахмета Зогу, чьего имени многие участники марш-броска еще вчера не умели произнести. Да и дальнейший послужной список иных участников похода не столь высок. Улагай-Кучук, живо и колоритно воссозданный в повести, годы спустя стал боевым соратником генерала Краснова, возглавил «Мусульманский комитет по освобождению Кавказа» и под конец войны успел надеть форму штандартенфюрера СС. Несколько других русских албанцев прошлись по России в составе итальянских дивизий гитлеровских войск.
Но кого и зачем все же посадили русские офицеры на албанский трон? В финале автор отдается во власть патетики. Зогу, ставший уже королем, задумчиво смотрит вдаль, пытаясь прозреть орду своих ледяных воинов. Но они не защитят его, когда в 1939 году в Албанию войдут войска Муссолини. Следующие четверть века Зогу будет королем в изгнании, никому, в общем, не нужным. Немногочисленные его сторонники назовут годы его правления «золотым веком Албании». Противники вспомнят свирепые расправы со своими подданными и непотребные расходы на содержание двора. При этом все источники укажут: строил дороги, больницы и школы, создал систему административного деления, пытался европеизировать страну, вводя кодексы уголовного и гражданского права.
Кажется, ни у кого нет однозначного Зогу. Вот и турецкий писатель и дипломат Якуб Кадри, бывший в середине 30-х послом Анкары в Тиране, в своих любопытнейших мемуарах напишет: «Тюрьмы, полицейские участки, официальные и полуофициальные здания, даже частные дома были битком набиты несчастными, не знающими, за что их схватили». При этом, «с тех пор как король Зогу взял бразды правления в свои руки, в стране не осталось и следов кровной мести, бандитизма в горах и хулиганства на улицах, стало меньше краж. Я оставил свой пистолет в ящике письменного стола и спокойно разъезжал по стране, словно по Швейцарии».
Как бы то ни было, памятник королю Зогу в Тиране поставили, вернули его имя улицам албанских городов. Между прочим, заглянув на «Официальный сайт Албанской Королевской Семьи» (семья продолжает здравствовать), я выяснил, что президент Зогу стал королем отнюдь не по своей прихоти. Это называлось поправками в конституцию. В двадцатые годы «Албания переживала длительные периоды политических потрясений и нестабильности. Парламент принял решение принять к рассмотрению предложение, внесенное депутатами Скрапара, по вопросу изменения Конституции. /…/ Была созвана Статутная комиссия, которая предложила сменить режим, превратив республику в монархию. Это предложение было проголосовано и Конституционное собрание провозгласило Албанию наследственной Парламентской конституционной монархией. 1 сентября 1928 года было введено в действие постановление Конституционного Собрания. После этого провозглашения парламент создал комиссию, которая должна была трижды передать это решение Его Величеству, чтобы предложить ему королевский трон».
«Парламентская конституционная монархия». А какая выдержка! Только с третьего раза он согласился. Поскольку теперь, сто лет спустя, и мы, наконец, созрели для поправок в Конституцию, этот волнующий документ нельзя считать одним лишь достоянием истории.