Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2020
Сергей Канторович — родился и живёт в Екатеринбурге. Окончил физтех УПИ, затем аспирантуру физфака УрГУ. Кандидат физико-математических наук. Основное направление профессиональной деятельности — внедрение информационных технологий на предприятиях и в организациях. В журнале «Урал» печатается впервые.
Отмечали пятидесятилетие окончания школы в «холостяцкой» квартире Атоса. Народу собралось немного — д’Артаньян грелся под испанским солнцем в гостях у дочери, Портос перестал «выходить в люди», а Арамиса уже двадцать семь лет не было в живых. Для пришедших восьми одноклассников однокомнатной квартиры было вполне достаточно. Вот уже несколько лет она использовалась как склад несезонных вещей, временное пристанище приехавших в город друзей или аспирантов дочери Атоса, ну и — конечно — для всякого рода мемориальных посиделок. Это могла быть круглая дата покойной тещи, на которую Атос завозил подружек тещи после кладбища, или встреча друзей с уехавшим много лет назад на ПМЖ в Израиль. Жена Атоса вложила в эту квартиру много сил, своих идей профессионального дизайнера интерьера и большую часть семейных накоплений. Посуды и предметов сервировки стола в квартире хватило бы и на два десятка гостей. Посудомоечная и стиральная машины успешно решали проблемы хозяина после ухода гостей.
Жена Атоса умерла от рака через четыре года после окончания «эпохального» ремонта квартиры, за три месяца до смерти тещи и не дожив полтора года до сорокалетия их совместной жизни с Атосом. Тесть и родители Атоса умерли еще раньше. Дочь почти постоянно работала за границей, а когда приезжала, жила в квартире, доставшейся ей после смерти тещи. Через три года после смерти жены Атос снова женился и переехал жить к новой жене. Так квартира стала «холостяцкой»…
Кто бы из собравшихся за общим столом одноклассников ни начинал говорить, он обязательно сворачивал на то, как много дала ему школа. Они и в самом деле закончили элитарную школу. Конечно, за пятьдесят лет понятие элитарности сменилось — тем более за такие пятьдесят! Однако то, что уровень школы во многом задается уровнем основной массы родителей ее учеников, не меняется не только в консервативной Англии, но даже и в России, хотя она уже сто лет «в одной отдельно взятой стране» наглядно («смотрите, как не надо») реализует идею Троцкого о перманентной революции.
Родители мушкетеров безусловно считались «элитными». Отец Атоса был доцентом (а к окончанию сыном школы стал профессором). Мать Портоса была известной баскетболисткой, которая после прекращения занятий спортом стала кандидатом технических наук и преподавала в вузе. Отец Арамиса был солистом городского оперного театра. Как и в «первоисточнике», отец д’Артаньяна был просто инженером-экономистом, но зато старший брат д’Артаньяна уже окончил школу и был ее гордостью. В то время школа была единственной в городе, где английский язык начинали учить со второго класса, так что свободное владение им для выпускника считалось обязательным, а блестящее владение делало выпускника кумиром учителей и учеников младших классов. Это качество и в дальнейшем пригодилось брату д’Артаньяна, когда он эмигрировал в США, где сделал успешную карьеру на государственной службе.
Подружились мушкетеры с первого класса, а к третьему «заболели» А. Дюма — тогда было модно много читать уже в третьем классе. Так как каждый щеголял перед другими теми деталями из «Трех мушкетеров», «Двадцати…» и «Десяти лет спустя», которые другие могли пропустить, книги эти вскоре все четыре друга знали наизусть. К четвертому классу распределили роли. В пятом занялись фехтованием, чтобы в шестом поставить «избранные сцены». Заодно все вмести пошли в баскетбольную секцию, что объединяло, почти как мушкетерская служба.
В этой школе театр считали важнейшим способом образования и воспитания. Конечно, на первом месте был Шекспир, но учителя пошли ребятам навстречу и разрешили самостоятельно репетировать и показать «сцены из Дюма». Трудней всего было подбирать гвардейцев кардинала. Спектакль показали, он имел общешкольный успех, а за друзьями закрепились мушкетерские клички.
В старших классах об этих прозвищах уже реже вспоминали, этого «детства» даже немного стеснялись — пришли новые клички (из «Кому на Руси жить хорошо» и истории «Великой Октябрьской»).
Как и положено было в этой школе, в первый же год после ее окончания весь класс начал получать высшее образование. Атос и д’Артаньян оказались в одной группе на физико-техническом факультете. Арамис поступил на философский факультет. Портос учился в Москве, в театральном вузе.
Казалось, «мушкетерское» прошлое осталось в детстве. Но — странное дело — в судьбах наших героев за пятьдесят лет после школы вдруг проглядывают их «мушкетерские» имена. То ли это сила искусства, то ли правильно были подмечены какие-то черты характера при выборе литературного прототипа, которые и определили дальнейшую судьбу.
Атос
Атоса можно причислить к тем советским гражданам, которых — по словам Воланда — испортил квартирный вопрос. Во всяком случае, он влиял на его жизнь с юности до зрелых лет.
Родился Атос в бараке с удобствами во дворе, громко именуемом «Восьмым обкомовским корпусом». В него в 1939 году поселили молодого преподавателя вуза, приехавшего после окончания пединститута в Ленинграде. Туда он привел жену-студентку, там летом 1941 года родилась его первая дочь, оттуда в октябре он ушел на фронт добровольцем, несмотря на бронь, туда вернулся из госпиталя, где познакомился с врачом, ставшей его второй женой, и туда в 1947 году (после регистрации брака») она переехала со своей матерью и дочкой от первого брака, тоже родившейся в 1941 году. Кстати, одним из любимых тестов новых знакомых на сообразительность у Атоса было:
— У меня две сестры с разницей в возрасте в три месяца. Верите?
В три года жилищные условия Атоса существенно улучшились. Семья из пяти человек переехала в три комнаты в кирпичном доме с канализацией, центральным отоплением, холодной и горячей водой. Правда, дом этот был с коридорной системой — всеми удобствами, кроме центрального отопления, можно было пользоваться в единственном на этаже-коридоре санузле. Замечательным был и состав жильцов, так как дом этот являл собой гремучую смесь общежития вуза, где преподавал отец Атоса (к тому времени уже кандидат наук и доцент), и городского трамвайно-троллейбусного управления.
В этом доме Атос прожил почти до окончания школы. Вокруг уже как грибы выросли «хрущевки». Большинство одноклассников Атоса жили в них или в сталинских домах. Портос, чей отец служил в КГБ, жил в Городке чекистов, Арамис — в Доме актеров. В большой сталинской квартире жил Д’Артаньян. Отец Атоса к тому времени уже стал доктором наук и профессором. Его специализация была достаточно редкая, причем имела удивительную географическую особенность — число докторов наук по ней стремительно уменьшалось по мере движения на восток от Москвы. От их родного города до Владивостока отец Атоса оказался единственным доктором наук по этой гуманитарной специальности. Это заставляло его регулярно ездить с лекциями в разные (в основном педагогические) вузы на восток (например, в Барнаул), позволяло успешно взращивать кандидатов наук по этой специальности, но не обеспечивало ни его, ни его семью нормальной, даже по советским меркам, квартирой.
Она появилась по счастливой случайности. В вузе отца умер ректор. Проректор, став ректором, уже не мог жить в своей старой двухкомнатной квартире и получил от города новую, трехкомнатную. Старой же его квартирой осчастливили отца Атоса «на улучшение жилищных условий». Здесь случилось еще одно везенье — в их три комнаты согласилась переехать какая-то обладательница однокомнатной хрущевки (их дом оказался рядом с больницей, где она лечилась, что и подтолкнуло обмен). Двухкомнатная и однокомнатная квартиры довольно легко превратились в шикарную, как им тогда казалось, трехкомнатную квартиру в старом доме в центре города, правда с совмещенным санузлом, но с такой экзотикой, как комнаты для умывания и прислуги (последняя — маленький закуток на кухне, куда, впрочем, удалось удачно пристроить холодильник).
Пропала потребность ходить семьей в баню в близлежащем Городке милиции или в душ в «материнское» НИИ, где мать Атоса допоздна работала над кандидатской диссертацией. Кстати, сырая и плохо освещенная баня в подвале жилого дома, как много позже узнал Атос, была достойна мемориальной доски — в ней мылся П.П. Бажов, живший в деревянном доме рядом. Вряд ли кто-нибудь об этом бы вспомнил, не задумай мэрия снести старый дом, что немедленно всколыхнуло прогрессивную общественность.
Был еще вариант «помыва». По воскресеньям ходили к друзьям родителей, жившим неподалеку в однокомнатной хрущевке. Это любили больше всего, так как семейная ванна совмещалась с расписыванием пульки хозяевами, бабушкой и отцом Атоса. Среди рассказов отца Атоса об учебе до войны в Ленинграде присутствовала байка об обязательном зачете для студентов по преферансу.
Нельзя сказать, что Атос сильно комплексовал по поводу «бытовой неустроенности». Тогда еще не было принято богатство и устроенность родителей считать собственным сертификатом качества. Более того, дружба с трамвайно-тролейбусными ребятами придавала ему некоторый романтический флер в стиле шиллеровских «Разбойников» и дополнительный авторитет в интеллигентской среде одноклассников.
Атос был любимым сыном, прекрасно учился, успешно участвовал в школьных соревнованиях практически по всем видам спорта и во всех видах художественной самодеятельности, кроме рисования («не дано, хотя тоже хочется»). В нем были и артистизм, и темперамент лидера, и — по-видимому, преувеличенные — уверенность в себе и чувство собственного достоинства. Именно его посылали одноклассники обсуждать проблемы с учителями — в школе были сильны демократические традиции, хотя, конечно, понимаемые по-советски.
И все-таки червячок сомнений в себе иногда шевелился где-то в глубине души нагловатого и самоуверенного юного Атоса. Видимо, шевельнулся он и в 14 лет, когда Портос познакомил его со своей подругой, которая через восемь лет стала женой Атоса. Худая и голенастая девчонка подошла к Портосу на баскетбольной площадке. Тренировка девочек уже закончилась, а парней еще не началась. Портос стоял с Атосом и посчитал необходимым представить его своей подруге. Та, недолго думая, спросила Атоса:
— Вам не говорили, что у вас глаза бараньи?
Атос, считавший себя красавцем, натужно рассмеялся (вместе со всеми) и получил (вместе с Портосом) приглашение зайти к ней домой после тренировки. Жила девочка в кирпичной трехкомнатной хрущевке, показавшейся Атосу великолепной. Знал бы он, сколько ему в ней предстоит пережить. У подруги Портоса была своя комната, увешенная ее рисунками. В книжном шкафу — потрясающие, а в то время почти недоступные альбомы живописи. Красивая мебель в комнате, во всей остальной квартире… Подаренный Атосу при нем нарисованный шарж на него — футбольный вратарь, вид сзади! Не произвести впечатления все это не могло!
Через пару лет после той первой встречи Атос записал в своем дневнике, который, разумеется, вел на английском языке: «От N надо держаться подальше. На таких женятся». В то время Атос представлял свою будущую жизнь неразрывно связанной с наукой, физикой (в стиле «Девяти дней одного года»), ранней смертью от полученного облучения, а потому с безбрачием. Его романтические предвидения в целом не сбылись, но в части N он оказался совершенно прав.
После знакомства с N Атос оказался включенным в детскую часть Компании. На этом придется остановиться. Во-первых, потому что сейчас под компанией понимается совсем другое, чем пятьдесят лет назад, а во-вторых, Компания сыграла существенную роль и в жизни жены Атоса, да и в его собственной жизни тоже.
Тогда существовал почти протокольный порядок личного празднования общегосударственных — Новый год, 1 Мая, 7 Ноября — и личных — дни рожденья, свадьбы и т.п. — праздников. Иногда стихийно, иногда целенаправленно формировалась группа семей и примкнувших к ним неженатых и незамужних особей. По очереди (возможны варианты) каждая «ячейка» этой группы собирала у себя дома на праздник остальные «ячейки». Взаимоотношения в группе бывали непростые. С одной стороны («чтобы было о чем поговорить за столом»), что-то должно было объединять. С другой — зависть, соперничество, стремление привлечь «полезных людей» конкурировали с естественным желанием хорошо отдохнуть и повеселиться. Компании складывались годами и существовали десятилетиями. Так как на время праздника надо было куда-то деть детей компании, они тоже собирались вместе, но место это было невзрослое, чтобы дети не мешали старшим веселиться — иногда на грани, иногда за гранью приличия, — в общем, не для детских глаз. Пока основная масса детей была в дошкольном и раннем школьном возрасте, их собирали под присмотром одной из бабушек компании. Потом они гуляли уже совершенно независимо и примерно так же, как взрослые.
Компания, куда входили родители Портоса и N, была «статусной». Дед N по отцовской линии больше тридцати лет проработал в обкоме партии. Его сын был талантливым архитектором, к сорока годам дослужившимся до замдиректора по капитальному строительству крупного предприятия. Мать N была освобожденным зампредседателя областной общественной организации (председатель, в отличие от нее, работал на общественных началах и зарплату — в отличие от будущей тещи Атоса — не получал). Эта должность была «номенклатурной» — кандидатура утверждалась обкомом партии. В Компанию входили семьи далеко не последнего секретаря обкома партии, нескольких профессоров, доцентов, деканов, заведующего областным домом моделей и директора крупнейшего обувного магазина. Создавалась Компания достаточно стихийно — созванивались жены — бывшие одноклассницы, договаривались пригласить общих и новых друзей и т.д. У всех оказались дети примерно одного возраста. К тому времени, когда большинство детей стали тинейджерами, Компания прекратила прием новых взрослых членов. К детям, впрочем, тоже присматривались, но Атос «приемочный контроль» прошел, как чуть позже — и Арамис.
N трудно было назвать красавицей в обычном понимании этого слова. С детства она походила на Одри Хэпберн, а к двадцати годам это сходство достигло максимума. Сходство было и в манере держаться. Сочетание хрупкости, беззащитности и бесшабашности в стиле «Римских каникул» и «Как украсть миллион». Художественный вкус, талант рисовальщика и слабое здоровье были унаследованы у отца, упорный и даже упрямый характер — от матери (обе — «тельцы»). С юности всегда очень красиво и со вкусом одета, остроумна, естественна в любой компании.
Когда Атосу было уже прилично за тридцать и у них росла дочь, он пришел с женой на какой-то праздник на работу. В то время заместителем директора их института работал бывший секретарь райкома партии, «опущенный» до этой должности за аморалку (развелся с женой). На следующий день после праздника он специально нашел Атоса, которому почему-то симпатизировал, и сказал:
— У тебя отличная жена. С ней свободно хоть на прием в посольство…
Может быть, у него самого были проблемы с прежней женой?
Свадьба была назначена на лето того года, в который у Атоса начиналось дипломирование. На их факультете — единственном в институте — обучение продолжалось не пять, а пять с половиной лет. Считалось, что диплом должен быть серьезным научным исследованием, и на него отводилось полгода. Дипломы о высшем образовании выдавались не в июле, как остальным, а в феврале. Так что в июле сыграли свадьбу. У Атоса к этому времени уже маячил красный диплом. Он получил два приглашения в очную аспирантуру — одно от самого сильного теоретика их кафедры, другое от профессора университета, с которым общался уже полгода. К этому времени уже был сдан кандидатский минимум по языку и философии и осталось сдать один экзамен — по специальности.
Д’Артаньяна на свадьбе не было, он уехал на соревнования, а Портос и Арамис, конечно, были. Портос был свидетелем. Присутствовала и вся Компания, включая детей. Свадьба была шумная и веселая, правда, без мордобоя. Атос был достаточно скромным танцором, а N, до баскетбола занимавшаяся фигурным катанием, умела и любила танцевать. Поэтому самым запоминающимся танцем оказался не вальс молодых (N тихонько ворчала: «Танцуешь, как со статуей Свободы») и даже не кружение в воздухе матери Атоса в крепких и надежных руках отца Портоса, а жаркое танго N и Арамиса.
Вечером второго дня молодых проводили в свадебное путешествие. Для него были выбраны самые дорогие и труднодоставаемые путевки — «Киев — Кишенев — Тирасполь — Вадулуй Водэ — Одесса».
В Киев прилетели вечером. В гостинице поселить их одних в трехместный номер согласились лишь при условии доплаты за третью койку. Душей на этаже было два — в мужском и женском туалете. Так как женский душ был абонирован на несколько часов вперед, Атос дежурил у мужского душа, пока в нем мылась N. Это не помешало какому-то мужику, заглянувшему в душ и увидевшему под душевой загородкой изящные ноги с педикюром, задорно воскликнуть: «У нас тут девочки!»
В Киеве они до этого не бывали и запланировали большую культурную программу. Сразу после совместного с туристической группой завтрака в гостинице, предупредив, что на обед не придут, они сразу сбежали, чтобы успеть как можно больше. В Киеве было за 30 в тени. С «подножной» кормежкой было плохо, как и почти везде тогда в Советском Союзе. Так что вечером в гостиницу они уже едва дотащились. Подходя к своему номеру, почуяли неладное. Дверь была распахнута. Возле нее стояла совершенно распалившаяся уборщица и человек пять постояльцев. Уборщица кричала, указывая обличительным перстом внутрь номера, одну и ту же, судя по тому, что слушатели довольно быстро менялись, фразу, обращаясь каждый раз уже к новой аудитории: «Вы посмотрите, какой разврат!» Фраза касалась сдвинутых вместе двух гостиничных армейских коек с панцирной сеткой. На третьей сидел постоялец. Около часа ушло на то, чтобы утихомирить уборщицу, доказать в регистратуре, что никого к ним подселять нельзя, потому что на три дня вперед третья койка оплачена. Каждое следующее утро в Киеве начиналось с раздвигания коек.
В Кишиневе туристов разместили в двухэтажной деревянной гостинице посреди большого старого сада. В группе прознали, что среди них молодожены, и, хотя было еще несколько семейных пар, единогласно постановили единственный двухместный номер на втором этаже отдать N и Атосу. Дверь номера находилась прямо против лестницы. Вечерами почти каждый постоялец второго этажа, поднимаясь по ней, говорил одну и ту же фразу: «А молодые-то уже легли…», отмечая отсутствие света под дверью их номера. Вскоре N и Атос начали различать согруппников по голосам.
В Тирасполе номера в гостинице были только четырехместные, и супружеские пары в них размещались по две, как в купе поезда.
Вадулуй Водэ оказался турбазой «Нистру» на берегу Днестра. При входе на нее красовался плакат: «А мы туристы с турбазы «Нистру», и с нами в поход только смелый пойдет!» Перед заселением начальник базы проводил обязательный инструктаж. Запомнилась фраза: «В женском туалете установлены так называемые биде. К сожалению, некоторые женщины используют их в корыстных целях». Прямо многосерийный триллер на российском телевидении в 2016–2017 годах «Женщина в биде — 1,2…»
С размещением все было без затей — комнаты для мужчин и женщин по 8-9 коек. Так как у Атоса и N был общий тюбик зубной пасты, по утрам ему приходилось вежливо постукивать в дверь женской палаты условным стуком. N жаловалась, что ей досталась койка у окна. Все было бы неплохо, но одна из постоялиц, возвращаясь около половины второго ночи, любила, встав на живот неосторожно заснувшей N, лезть открывать форточку, а потом, включив свет, есть грецкие орехи и рассказывать, как было дело.
В Одессе жили в щитовых домиках на троих. Вначале они поселились с очень симпатичной женщиной из их группы, которая отдыхала с сыном-старшеклассником. Тот в это время проходил «школу молодого бойца» в домике с двумя мужиками под тридцать. Так как обратный билет на самолет из Одессы удалось купить только на три дня позже последнего дня путевки, эти три дня с ними в домике жил совершенно незнакомый грузный мужчина лет сорока пяти. N потом вспоминала, что раздеваться и одеваться при незнакомом мужчине не так трудно, как заснуть, когда он громко храпит.
Вернувшись домой, N и Атос съели большую кастрюлю вареной картошки и договорились исключить варианты отечественного туризма из меню отпуска. Реализовать это, конечно, не получилось. Почти всю европейскую часть СССР они объездили. И Прибалтика, включая Калининград, и любимый родной Ленинград, куда они поехали первый раз еще за год до свадьбы, а потом много раз бывали там, в том числе и с дочкой, и Сочи, и Кавказ (Тбилиси, Ереван, Баку). Но всегда они сами организовывали эти поездки, не рассчитывая на турфирмы. Было только одно исключение — больше чем через тридцать лет, после свадебного путешествия.
В стране после кризиса ГКО цена доллара поднялась в несколько раз, и поездка за границу стала казаться непозволительной роскошью. Тогда-то они и решили купить путевку в санаторий в Анапе. Рассказывая об этой поездке, Атос часто вспоминал один рассказ А. Веселого, начинающийся словами: «На селян свалилось несчастье — небывалый урожай яблок». На юг России свалилось в тот год именно такое несчастье — хлынул небывалый поток туристов. Что не все ладно, стало понятно в аэропорту. Больше двух часов они не могли получить свой багаж, наблюдая, как водитель кара, толкая тележку с багажом впереди себя, никак не мог проехать ворота, врезаясь ею то в левый, то в правый столб. Затем встречавший их представитель турфирмы объявил, что им необыкновенно повезло — вместо санатория на окраине Анапы их разместят в комфортабельных номерах с бассейном в центре. Номера оказались бетонными однокомнатными боксами рядом с анапским базаром, а бассейн — круглым, надувным, диаметром в два метра. От этого благодеяния отказались, но места в санатории, куда были куплены путевки, пришлось ждать больше суток. Ночевать в два часа ночи (самолет прилетел в десять утра) разрешили в неубранных номерах, правда, без постельного белья. Одни и те же номера оказались проданными по нескольку раз.
В номере «пятизвездочного» санатория, куда они наконец въехали через сутки после прилета, не оказалось крышки для унитаза. Когда N выбирала в прибрежном киоске надувной круг, продавец поинтересовался, сколько лет ребенку, а уяснив, что это будет круг для унитаза, проникся сочувствием и постарался выбрать самый прочный. Не помогло — порвался за день до отъезда…
Жить после свадьбы решили в комнате у N. При этом из квартиры родителей Атос не выписался. По существовавшим тогда правилам, встать в очередь на получение бесплатного жилья или вступить в кооператив для приобретения его за деньги можно было только в том случае, если на пожелавшего это сделать по месту прописки приходится меньше метров, чем определенная норма. И у N, и у Атоса было больше «нормы», причем ни прописка N к родителям Атоса, ни прописка Атоса к родителям N ситуацию не меняла. Только через восемь лет после свадьбы N и Атос сняли небольшую «северную» (хозяйка работала по найму на Севере) квартиру. За два с половиной года, которые они прожили в ней, у них родилась дочь («орлы в неволе не размножаются») и Атос защитил кандидатскую диссертацию. Затем хозяйка квартиры сообщила, что она возвращается. Попытка въехать в квартиру родителей Атоса — у него к тому времени умерли бабушка и отец — встретила активное сопротивление матери Атоса, которая считала, что должна в первую очередь беспокоиться о своей непутевой дочери, у которой четверо детей, а не о благополучном сыне. Так Атосу с женой и дочкой пришлось вернуться в комнату, где он начал свою супружескую жизнь, еще на пять лет, пока его мать не вышла снова замуж, и Атос смог поменять свою прописку в родительской квартире на однокомнатную квартиру нового мужа матери. К тому моменту и N., и Атосу было под сорок, и сложившийся стереотип жизни менять было уже непросто.
Житье в квартире родителей жены оказалось труднее, чем представлялось Атосу до свадьбы. В Компании за отцами N и Портоса — они были ближе друг другу, чем другие члены Компании, — сложилась репутация «сильно пьющих». Причина не столько в том, что на праздники они напивались сильней остальных, а в том, что пьяными их можно было встретить и в суровые будни. Энергичных и успешных жен жалели, давали советы, даже помогали — после того как отца N за пьянку «освободили от должности» замдиректора крупного предприятия, секретарь обкома помог ему устроиться на руководящую должность на предприятие поменьше, потом — еще поменьше. И так постепенно к пенсии он дошел до должности старшего инженера. При этом — трезвый — он был чудесный человек. Добрый и мягкий, стал великолепным дедом, которого обожала внучка. В отличие от жены, любил и умел готовить. По-видимому, одной из причин его пьянства — как и у отца Портоса — было ощущение, что жена сильнее, энергичнее его, успешнее делает карьеру, позже — больше зарабатывает.
Для энергичной, резкой и честолюбивой матери N падение мужа было непереносимо, при том что она, видимо, его любила. Она иногда объясняла Атосу, какой ее муж самоотверженный человек, согласившийся после свадьбы жить в одной комнате с женой и тещей. При этом она часто повторяла: «Я занимаю слишком ответственный пост, чтобы сдерживаться дома». И она не сдерживалась… Скандалы происходили по нескольку раз в неделю, когда муж приходил домой пьяным. Если его поздно не было дома, она могла без стука ворваться в комнату, где N с Атосом уже легли спать, и потребовать, чтобы Атос шел искать ее мужа. Тот бывал найден почти всегда в нескольких кварталах весело бредущим к дому в самом благодушном настроении. Скандал с битьем посуды и легким избиением непутевого супруга супругой начинался сразу же, как за ними закрывалась входная дверь, и мог продолжаться часа два-три. При этом на следующий день, если он был трезв, о вчерашнем даже не упоминалось. По-видимому, теща Атоса понимала, что изменить ничего нельзя, применять медикаментозные средства она не хотела, так как ей объяснили, что после этого муж перестанет быть мужчиной. Для нее важнее всего было выпустить пар. Улучшению и так слабого здоровья N это почему-то не способствовало, и часто после скандала у N мог начаться приступ. В 17 лет после гриппа к потомственной гипертонии добавился синдром нейроинфекции. При резком изменении погоды или после домашнего скандала у нее резко поднималось давление и падало содержание сахара в крови, ее трясло, от слабости она не могла подняться.
Трудности и невзгоды удивительно укрепили брак N с Атосом. Он рано почувствовал себя мужчиной, ответственным за судьбу слабой женщины. Защищать ее приходилось и от Компании, которая считала, что вправе активно участвовать в ее судьбе. В результате она малоуспешно училась не там, где хотела. Окончила институт через несколько лет после свадьбы не без помощи Атоса. Заложенные Компанией комплексы, в том числе неуверенности в своих способностях, преодолевались совместно с мужем. Благодаря сильному характеру она добилась того, что стала архитектором, не получив архитектурной специальности, а к концу жизни не только преподавала в архитектурном институте, но даже успешно руководила проектами по дизайну интерьера.
Любопытно, что для самого Атоса помощь жене в достижении ее цели обернулась во многом отказом от собственной мечты и, по-видимому, призвания. В какой-то степени любовь к жене радикально изменила судьбу Атоса, как и его «литературного прототипа».
Наибольшее влияние на формирование характера Атоса оказали три человека — его бабушка, отец и научный руководитель. Бабушка — до 15 лет, отец — до 22, научный руководитель — до 30.
***
Жизнь бабушки Атоса была трудной — а у кого в этой стране она была легкой в XX веке? Все — от уборщицы до секретаря ЦК — до дна испили отечественный коктейль из страха, унижения и фальши. Разница была лишь в объеме и концентрации компонентов. И тем не менее до самой смерти (она дожила до 81 года) бабушке Атоса удалось сохранить удивительно доброжелательное отношение к окружающим, без сюсюканья, с ясным и удивительно точным пониманием, что из себя представляет человек, с которым она говорит.
Девичья фамилия бабушки была Павловская. По семейной легенде, ее предки были родственниками тех Яновских, что состояли в родстве с Гоголем. Когда Атосу было 14, они с бабушкой приехали в гости к ее сестре в Киев и пошли посмотреть квартиру, которую бабушка бросила при эвакуации в июле 41-го. В результате очень доброжелательного и вежливого разговора бабушки с жильцами этой квартиры Атос с бабушкой увезли из Киева старинный письменный прибор, доставшийся бабушке еще до революции от отца как семейная реликвия. В семье Атоса этот прибор — с бронзовыми мишками (совершенно «шишкинскими»), держащими подсвечники, обнимающими чернильницы и стакан для ручек, бронзовыми сосновыми ветками, украшающими крышки чернильниц, — всегда считался гоголевским…
В 1917 году бабушка окончила гимназию, несколько месяцев проработала учительницей украинского языка и вышла замуж за известного на Украине агронома. Поначалу они жили в Харькове, где в 1918-м родилась мать Атоса, а через два года — его дядя, которого, впрочем, Атос никогда не видел. У детей были бонна и учительница немецкого языка. В начале 30-х переехали в Киев. Как однажды обмолвилась бабушка — она очень осторожно и сдержанно вспоминала прошлое, — «там жили скромнее», хотя дед Атоса занимал уже «республиканскую» должность. В 1937 году деда репрессировали, квартиру и почти все имущество отобрали. Бабушка пошла работать на кабельный завод, где за два года прошла путь от рядовой работницы до старшего мастера. Кроме заботы о двух детях на ней были еще посылки мужу, которые, отказывая в очном свидании, регулярно принимали до 1941 года. Дальнейшая судьбы деда неизвестна. Бабушке сообщили, что он умер в 1942 году где-то в Сибири. Уже перед смертью бабушка рассказала Атосу под большим секретом, что деду довелось консультировать Н.И. Бухарина по сельскохозяйственным вопросам.
Мать Атоса в июне 1941 года, будучи на шестом месяце беременности, окончила Киевский медицинский институт и получила распределение в район, уже оккупированный немцами. Ее муж, за которого она вышла в 1940-м, в июне 1941 года был мобилизован и в июле 1942-го пропал без вести. Брат тоже был на фронте. Бабушкин кабельный завод срочно эвакуировался из Киева на Урал. Бабушка добилась у комиссии по эвакуации разрешения взять с собой свою беременную дочь.
До 1949 года (рождения Атоса) бабушка работала на этом заводе и, не задумываясь, ушла оттуда помогать дочери воспитывать детей. На заводе ее упрашивали остаться. Работавшие с ней ходили в гости и «за советом» еще больше десяти лет после того, как она ушла с завода.
В 1943 году произошел характерный для того времени — и бабушкиной судьбы — эпизод. На завод пришла уже известная в то время писательница Бэлла Дижур (мать Эрнста Неизвестного), чтобы сделать материал о героических работниках тыла. Ей немедленно представили бабушку Атоса. Больше трех часов они беседовали. Уходя, Б. Дижур сказала директору: «Кого же вы мне направили? Ведь я не могу писать о жене репрессированного». Наверно, действительно не могла.
Пока отец и мать Атоса писали свои диссертации, забота об Атосе и его старшей сестре, родившейся в октябре 1941 года, целиком легла на бабушку. Она вела дом, проверяла уроки, водила их в школу, ходила на родительские собрания. Очень вкусно и очень «по-украински» готовила. Портос уже в зрелом возрасте вспоминал лимонник, который бабушка давала Атосу с собой в школу на завтрак. Но самое удивительное ее свойство — умение почувствовать конфликтную ситуацию, предотвратить кризис, помочь решить дело миром.
В «институтско-трамвайно-троллейбусном» общежитии она пользовалась у жильцов непререкаемым авторитетом. К ней ходили за советом, она часто выступала очень тактичным и мудрым судьей в спорах. Эту черту она пыталась воспитать во внуках. Внучка не могла воспринять это генетически — у нее был взрывчатый темперамент отца и упрямство матери. А вот на Атоса бабушкино воспитание подействовало и во многом определило его характер. Стремление избежать конфликта, сгладить противоречия, найти компромисс позволило ему относительно успешно руководить людьми в течение почти тридцати лет, но, безусловно, отрицательно повлияло и на его научную, и на бизнес-карьеру.
***
До пятнадцати лет Атос немножко стеснялся своего отца. Правая кисть, простреленная под Сталинградом в 1942 году, полностью не выпрямлялась, что особенно было заметно, когда отец играл в волейбол где-нибудь в доме отдыха. Он был склонен к полноте, немножко горбился (последствия искривления позвоночника, заработанного в Ленинграде во время студенческих подработок разгрузкой вагонов). То ли дело отец Портоса, веселый, стройный, моложе отца Атоса, прекрасный баскетболист.
Впрочем, похоже, и отцу Атос не был особенно интересен. Сына он, конечно, любил. Уже после смерти мужа мать рассказывала Атосу, что никогда не видела мужа счастливее, чем после его рождения. Но, кажется, впервые он почувствовал интерес к сыну как собеседнику, когда тому было уже около 15 лет. Отец — в отличие от матери — поддержал высказанное в 17 лет стремление сына заниматься не той наукой, где преуспели отец и мать, хотя у Атоса (по словам знакомого матери, известного хирурга) были руки хирурга, а его сочинение принесла отцу-филологу удивленная недетскими рассуждениями учительница литературы Атоса, когда тот учился в 9-м классе.
Когда Атос учился на третьем курсе института, отец предложил ему перевести с английского языка книжку, которая ему очень понравилась.
— Ее написал бывший летчик, в ней много технических терминов, а ты и языком владеешь, и учишься в техническом вузе.
Это была «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Р. Баха.
Несколько месяцев почти ежедневно Атос садился рядом с отцом за его письменный стол, и они спорили, обсуждали, вместе искали подходящее слово, рылись в словарях (Интернета тогда не было), а часиков в 11 или позже печатали на портативной машинке одну, две или три страницы перевода. Предмет перевода не был случайным. Стремление совершенствоваться в деле, котором занимаешься, делает тебя во всех смыслах лучше, сильнее, выше. Если ты по-настоящему преуспеешь в самосовершенствовании, ты сам изменишься, заглянешь за горизонты, о которых даже не подозревал. Эта этическая позиция Р. Баха была очень близка отцу. Он категорически не принимал повсеместного в то время пофигизма — «все равно от нас ничего не зависит, они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем…». Его перфекционизм был непонятен окружающим, а он не понимал, как может плохо делать дело, которое по-настоящему интересно.
Перевод, разумеется, не напечатали. Они предложили его местному литературному журналу. Два месяца не было ответа. Потом рукопись вернули. Не рискнули. «Материал очень интересный, но уж очень идеалистический, чуждый нам идеологически». Через полтора года в «Иностранной литературе» опубликовали первый из многочисленных напечатанных потом переводов «Чайки ДЛ» на русский язык. Перевод был хороший, профессиональный, но им в нем — по мнению Атоса с отцом, никогда вслух не озвученному, — недоставало личной страсти и эмоциональности…
А через пять лет отец умер от рака. Первые метастазы были в руку. Затем — все называли это удачей — в головной мозг. Да, он перестал говорить и не все понимал, но не чувствовал боли. Центральную опухоль не обнаружили, предположительно она была где-то в районе верхней правой части груди, куда в 1942 году под Сталинградом был ранен старший лейтенант через месяц после того, как попал на фронт.
Однажды отец рассказал Атосу про первую ночь после ранения. Его не сразу доставили в госпиталь. Ранен он был в руку, грудь и ногу. На ноге началось нагноение. Хирург сказал: «Есть два варианта — ампутация и чистка. Но скоблить кость можем только без наркоза. Его нет». Отцу дали стакан водки. На следующий день хирург зашел к нему. «Кто вы по специальности?» Впервые больной в бреду не матерился, а читал сонеты Шекспира.
Отцу Атоса, когда он умер, было 64 года.
***
Со своим научным руководителем Атос познакомился на предпоследнем курсе института. Это был подарок судьбы. Совершенно незаурядный человек и ученый. Однажды он поделился с Атосом определением «гениального ученого» — по его словам, оно принадлежало Станиславу Лему. Два варианта. Или идеи оказались понятными одному с ним поколению и полезными для ученых этого и следующих поколений, или современники отнеслись прохладно, но в следующих поколениях об авторе не забыли и его идеями воспользовались. На самом деле был и третий вариант — никто не вспомнил, и открыли заново. Сам он считал гениальным ученым в XX веке только А. Эйнштейна.
В судьбе Научного руководителя удивительно сплелись и катаклизмы страны, где он родился и жил, и их — иногда уродливое — влияние на научные карьеры, и возможность сильного и талантливого человека добиваться результата, оставаясь честным и порядочным человеком без всякой болтовни об идеалах.
В 17 лет он ушел на фронт. Закончил войну командиром взвода мотоциклетной разведки. Был тяжело контужен. Вернувшись с фронта, поступил на физфак в родном городе. Окончив его, поехал поступать в аспирантуру в Москву.
Как раз в это время на физфаке МГУ резко конфликтовали два направления, одно из которых возглавлял Л.Д. Ландау. «Чредой свобод приходит гений и гнетом мстит за свой уход». По словам Научного руководителя, с подачи самого Льва Давидовича у его группы была полная уверенность, что то, чем надо заниматься в теоретической физике, делает их группа (разумеется, лучше всех — по крайней мере, в СССР), а если кто-то занимается чем-то другим или делает это по-другому, то это в лучшем случае бесполезно, а может быть, и вредно для науки.
Научный руководитель приехал к главному оппоненту Л.Д. Ландау. Причем приехал не случайно. Он — чтобы научить Атоса «тактике научного общения» — подробно рассказал ему о своем первом разговоре с этим маститым ученым. Периодически добавлял: «вот здесь я сделал правильно», «а вот этого говорить было не надо». «Правильной» была — по его словам — первая часть разговора, когда он показал, что, используя уравнение ученого, к которому приехал (и оспариваемое Л.Д. Ландау), он с помощью далеко не тривиальной математики получил очень разумные физические результаты при описании процесса кристаллизации. Эта часть разговора была одобрена, и воодушевленный молодой человек показал другой расчет, когда применение уравнения явно не сработало.
— Ну и что вы хотите?
— Поступить к вам в аспирантуру.
— Вы приняты.
— А чем я у вас буду заниматься?
— Занимайтесь чем хотите.
Аспирант занялся происхождением Вселенной. При этом — как бывший фронтовик — он вскоре стал секретарем парторганизации факультета. И — как человек принципиальный — вскоре получил могучего неприятеля. Конфликт произошел, казалось, из-за пустяка. Дипломнику Научного руководителя комиссия поставила «тройку» за диплом, а Научный руководитель, использовав факультетское партбюро, добился пересмотра этого решения, дипломник получил «пятерку» и рекомендацию в аспирантуру. Позже этот дипломник стал профессором МГУ. Атос читал его монографии. «Хороший парень, но скучный», — как-то обмолвился Атосу Научный руководитель про этого профессора.
Принципиальность вспомнили, когда сам Научный руководитель Атоса представил к защите кандидатскую диссертацию. Все двери захлопнулись, и только один академик из Новосибирска не побоялся сказать: «А вы знаете, в этом что-то есть. Где вам написать отзыв?» И вот тут, как объяснил Научный руководитель Атосу:
— Я ему ответил — спасибо, мне достаточно вашего мнения, — хотя листик бумажки обеспечил бы безусловную защиту. Был молодой и глупый, не повторяйте моих ошибок.
В результате после аспирантуры он вернулся в родной город без степени. Вторую кандидатскую диссертацию он написал за полтора года на совершенно другую тему и успешно ее защитил. Она была связана с использованием методов функционального анализа в теоретической физике. Основным математическим приемом исследования в теоретической физике того времени было приближенное решение уравнений, описывающих физические процессы. Точно практически никогда они не решались, поэтому находился какой-то физический параметр, при равенстве нулю которого можно было решить уравнение точно, а потом считать поправки к этому решению в виде степенного ряда по отклонению этого параметра от нуля (в предположении, что это параметр реально не слишком велик). Не нужно быть физиком, чтобы понять — такой способ полезен для достаточно «спокойных», гладких состояний.
Основной идеей Научного руководителя была сингулярность реальных процессов и состояний — до поры до времени они спокойные и «покладистые», но в какой-то момент, в каких-то условиях происходит взрыв. Ну — к примеру — вода превращается в лед или пар, в спокойном потоке появляются водовороты и воронки и т.д. А ведь это самое интересное! Он, конечно, был романтиком и верил в чудеса. Впрочем, в Советском Союзе нельзя было заниматься настоящим творчеством, не веря в чудо, — слишком все казалось строго регламентированным и предсказуемым.
Один раз Атосу повезло увидеть веру Научного руководителя в чудо в ситуации, не имеющей никакого отношения к физике. Они встречались в кабинете шефа и только начали обсуждение, как дверь довольно бесцеремонно открыла «типичная училка» средних лет.
— Я пришла пожаловаться на ваших сотрудников, у вас на кафедре работают отец и мать Феди… Он себя плохо ведет в школе, дерзит учителям. Проведите, пожалуйста, работу со своими сотрудниками, чтобы они лучше воспитывали сына.
Ситуация в то время была настолько же типичная, как и сама учительница. Алгоритм дальнейших действий также был всем известен и понятен. Учительница — для отчетности — связывается с местом работы родителей. Руководство родителей — чтобы не нарваться — пишет протокол собрания коллектива, зачастую не проводя собрания. Выписку из протокола передают в школу. Все остаются довольны «малой кровью». Все формальности соблюдены.
И вдруг Научный руководитель сказал, внимательно посмотрев на учительницу:
— А знаете, ведь не всегда из удобных для учителей учеников вырастают хорошие и полезные для государства люди. Честно говоря, я сам был большим шалопаем в школе, пока ко мне не нашел подход военрук. Может, стоит присмотреться к мальчику внимательнее, понять, что его интересует?
Рот открылся не только у учительницы, но и у Атоса! В расчете на что это было сказано? Затюканная и задерганная учительница почувствует ответственность педагога? Его шеф верил в чудеса.
И в науке он старался идти своим путем. Такую возможность, как он полагал, он получил, используя математический аппарат так называемого «континуального» интегрирования. Возможность применения в физике одного из разделов функционального анализа — обобщения известного всем по матанализу численного интегрирования на интегрирование в пространстве функций. Прелесть этого метода заключается в том, что можно в виде функционального интеграла записать точное решение очень многих дифференциальных уравнений, в том числе и тех, которые описывают большинство физических процессов. Одним из первых физиков, применивших этот подход, был нобелевский лауреат Р. Фейнман (одно время даже был популярный термин «фейнмановские» интегралы). Конечно, за чудо надо бороться. Как вычислять эти интегралы — решение должно быть функцией, — было не очень понятно. А сведение к «считаемым» видам путем разложения подынтегрального выражения в ряд приводило — естественно — к тем же результатам, что и традиционные методы. Однако Научный руководитель пошел в поисках сингулярностей своим путем — последовательными преобразованиями подынтегрального выражения и выявлением тенденций изменения решения при этих преобразованиях.
Этот подход позволил ему уже через год после возвращения из МГУ получить научные результаты, достаточные для кандидатской диссертации, а спустя десять лет — уже опробованным способом — подготовить за три года вторую докторскую диссертацию.
Его первая докторская была посвящена полимерам, которыми он заинтересовался после защиты кандидатской диссертации. Он получил очень интересные результаты, стал одним из лучших специалистов в стране по этому направлению. Однако, когда представил докторскую диссертацию, получил предложение «защищаться» на доктора химических наук, а не физико-математических. Предлог был — «недостаточный объем физических экспериментов с полимерами». Кто знает, не аукнулся ли и в этот раз давний конфликт в МГУ?
Во второй докторской диссертации использовался тот самый метод преобразования подынтегрального выражения для состояний, близких к точке фазового перехода. Математика была настолько сложной, что вызвала некоторую оторопь у научной общественности. Как грустно шутил Научный руководитель: «Ну у кого есть год на проверку вычислений?» Однако физические результаты вычислений были интересными, новыми, и защита состоялась, хотя сама по себе работа «не вызвала шума». Через несколько лет были опубликованы работы К. Вильсона по «критическим индексам», отмеченные позже Нобелевской премией. С помощью более простой математики и с использованием компьютерного моделирования К. Вильсон получил результаты, очень близкие опубликованным в докторской диссертации Научного руководителя Атоса.
Ситуация повторилась примерно через десять лет. После защиты докторской диссертации Научный руководитель решил заняться экспериментальной физикой — сверхпроводимостью. Он организовал кафедру, на скромные университетские деньги приобрел оборудование. Денег было мало, исследования шли медленно. В середине девяностых в США было достигнуто существенное повышение температуры сверхпроводимости — основная практическая цель изысканиий — при исследовании керамик («купратов»). В планах научных исследований кафедры сверхпроводимости Научного руководителя купраты стояли на следующий год после даты этого объявления — на одновременные исследования не было денег.
Атос в какой-то степени повторил научную судьбу своего руководителя, по крайней мере в самом ее начале. Он совершенно самостоятельно работал первые два года аспирантуры, принося своему Научному руководителю только результаты. Во все публикации по теме диссертации он регулярно ставил первым автором своего руководителя, а тот вычеркивал свою фамилию. К концу аспирантуры Научный руководитель потратил два дня, чтобы проверить правильность расчетов своего аспиранта, выносимых на защиту, и диссертация была представлена в срок. Однако в год завершения аспирантуры произошла реформа ВАК, и в родном городе Атоса не стало ученого совета по его аспирантской и диссертационной специальности — «теоретическая и математическая физика». Для совета необходимо было три доктора наук по этой специальности, а в городе их было два…
— Это не беда — сказал Научный руководитель. — Вы исследовали интеграл столкновений в уравнении Больцмана. Сосчитаете еще несколько физических приложений, сравните с экспериментом, и защищать будем по специальности «статистическая физика».
На выполнение этой программы у Атоса ушло пять лет, которые он работал по специальности, никак не связанной ни с физикой, ни с его диссертацией. Научный руководитель помог при защите, успешно прошедшей на факультете, который окончил Атос. К этому времени у Атоса родилась дочь, ему была интересна новая работа. Поначалу казалось, что он сможет заниматься теоретической физикой в свободное время, но это оказалось иллюзией.
Основываясь на горьком опыте свадебного путешествия, Атос с женой решили в первые общие летние каникулы (у Атоса в аспирантуре, у N в институте) поехать отдыхать за границу. Брать деньги на поездку в долг Атос, только что окончивший первый год аспирантуры, не хотел. Он уж было решил заняться репетиторством, но тут теща предложила подработать в отраслевом НИИ по автоматизации, с которым была связана по работе. Атос пошел туда в расчете заработать на техническом переводе — у него были даже соответствующие «корочки», полученные в школе.
Неожиданно он получил предложение поработать три месяца математиком. Предложение было чуть авантюрным — попробовать за три месяца определить, возможно ли путем использования ЭВМ в режиме подсказки оператору улучшить сортность продукции одного алюминиевого завода. Это была известная оптимизационная задача «о смеси». Жидкий алюминий из нескольких десятков электролизеров смешивался в пяти-шести емкостях перед производством товарного алюминия. Химический состав сырца из каждого электролизера был индивидуален и менялся во времени. Сортность товарного алюминия определялась наличием в нем посторонних примесей. Как смешать алюминий, чтобы в смену получить наилучшие сорта?
Атос поступил на временную работу в должности старшего инженера с окладом, в полтора раза превышающим его аспирантскую стипендию, и сразу поехал в командировку на завод. Это была отличная школа жизни для «аспиранта-теоретика» из хорошей семьи и элитной школы. По завершении трех месяцев Атос получил деньги, достаточные для покупки двух путевок в ГДР, и представил отчет, в котором показал, что решение задачи может дать очень неплохие деньги предприятию.
Он сразу же получил предложение уйти из аспирантуры в университете, поступить на работу в отраслевой НИИ и, возглавив группу по выполнению «алюминиевых» работ, начать готовить кандидатскую диссертацию по этой теме. Предложение не было принято. Как можно стать кандидатом технических наук вместо физико-математических? Влияние истории Научного руководителя, который и не подозревал об этой деятельности своего аспиранта?
Атосу — по возвращении из турпоездки в ГДР — предложили продолжить начатую им тему силами приданного ему постоянно работающего инженера. Для руководства этим инженером Атосу предложили поступить на работу на четверть ставки (один день в неделю). На это Атос согласился.
По «алюминиевой» теме, которой он занимался где-то около семи лет, Атос опубликовал больше научных публикаций, чем по теме своей диссертации. Правда, в них он никогда не был единственным автором — разница в работе научного коллектива и ученого-одиночки. Он за это время побывал почти на всех алюминиевых предприятиях СССР, причем на некоторых даже знали его работы. Были подписаны многочисленные акты внедрения, подписан их экономический эффект. Однако удовлетворения от работы было немного. Проблема внедрения оптимизационных задач в СССР была общая — отсутствие реальной экономической заинтересованности производителей в результатах своего труда. Поэтому более трудоемкие для работников процедуры управления производством, даже если они давали прибыль предприятию, попросту саботировались.
С этим он столкнулся и во время своей следующей работы, более масштабной, предусматривающей оптимизацию годового плана работы медной подотрасли СССР. Это был тоже вариант «задачи о смеси» в сочетании с «транспортной задачей». В плане надо было рассчитать объем и химический состав медного концентрата, поставляемого с обогатительных фабрик на медеплавильные заводы. Проблема была в том, что с увеличением содержания меди в концентрате сокращался его объем (меньше затраты на транспортировку) и улучшались показатели медеплавильных заводов (меньше плавилось пустой породы). Но при этом часть меди и — что еще важнее — попутных компонентов терялась в отвалах. В этой работе Атос руководил математической частью. После внедрения (подписания акта с экономическим эффектом в несколько миллионов рублей — в начале 80-х это были сумасшедшие деньги) ее руководитель стал кандидатом экономических наук. Однако и эта работа фактически легла на полку.
С учетом имеющихся «заделов», проблемы, куда идти работать после аспирантуры, у Атоса не было. Тем более это предложение было и самым лучшим по зарплате из всех возможных, а Атос понимал, что ответственен за условия жизни своей любимой, но не очень здоровой жены. Он пришел в свой отраслевой НИИ уже на постоянную работу, проработал в нем (и в том, во что он превращался под ветрами происходящих в стране перемен) больше сорока лет, из которых последние двадцать лет — генеральным директором. Он же и похоронил останки института, когда оказался одновременно генеральным директором и единственным штатным сотрудником.
С этим институтом он пережил немало приключений, разочарований, радостей. После защиты кандидатской диссертации ему предложили перейти с оптимизационных задач на более традиционные организационно-экономические. Ситуация в цветной металлургии в начале 80-х годов сложилась, мягко говоря, пикантная. Минцветмет СССР, крепкий хозяйственник, обеспечивавший успешную работу отрасли еще во время Великой Отечественной войны, имел один недостаток — веру в идеологические мифы, в том числе «в кибернетику — прислужницу империализма». Поэтому все бухгалтерские отчеты на предприятиях цветной металлургии формировались не на ЭВМ, как уже в большинстве других отраслей, а на так называемой счетно-перфорационной технике. Основная информация хранилась на колодах перфокарт. Изменения, обновления производились путем замены карт в колоде. Затем эти колоды механически сортировались, считывались, данные по итогам распечатывались и использовались в отчетах. Однако к началу 80-х годов в СССР было объявлено о прекращении выпуска счетно-перфорационной техники и запасных частей к ней.
Перед Атосом и созданным специально для этого сектором в НИИ была поставлена задача достаточно быстро перевести бухучет на одном крупном уральском медеплавильном заводе со счетно-перфорационной на вычислительную технику. Для этого Атосу больше года пришлось почти постоянно жить на этом предприятии, решая не только технические, но и организационные, иногда житейские проблемы сотрудников бухгалтерии, отдела счетно-перфорационных машин и создаваемого вычислительного центра. Потребовались командировки его и его сотрудников в Москву, Киев и Вильнюс для обеспечения получения заводом строго распределяемой министерством вычислительной техники. Из-за важности задачи работу принимала министерская комиссия. Самым важным результатом комиссия посчитала разработку методики перехода, которая может стать отраслевой. Для этого сектор, превратившийся к тому времени в лабораторию, получил задание провести обследование предприятий Минцветмета для ранжирования их по группам вычислительной техники, которую целесообразно использовать для их перехода со счетно-перфорационных машин. Именно в это время у Атоса появились друзья-коллеги по всему Советскому Союзу, от Ленинграда до Восточного Казахстана, что очень помогло затем в годы перестройки и «дикого капитализма». Помогло и ему лично, и тому ООО, которое было создано на базе его лаборатории в 1991 году.
Для Атоса конец 80-х и 90-е были не «дикими и беспросветными», а самыми интересными и продуктивными. Хотя, конечно, чего только в них не было…
Был бартер, когда на крыльце их института поставили весы и торговали колбасой, полученной за поставленную программу для ЭВМ.
Был почти формализованный контакт с командой рэкетиров, контролировавших железнодорожный вокзал в их городе.
Началось все с того, что Атос узнал об одной благотворительной акции представительства американской компьютерной фирмы в Москве. Фирма дарила компьютеры (не новые и не персональные) российским вузам. Атос решил облагодетельствовать университет, где когда-то учился в аспирантуре и где уже два года училась его дочь. Договорились, что университет оплатит командировку Атоса и двух его сотрудников в Москву, доставку компьютера на поезде оттуда и обеспечит транспорт для перевозки компьютера с железнодорожного вокзала до университета, а Атос, активно сотрудничавший с этой американской фирмой, обеспечит подбор и получение компьютера и перевозку его из Москвы.
Нестандартные ситуации начались по приезде. Женщина в ватнике неожиданно опустила перед тележкой с компьютером шлагбаум в проходе между старым и новым зданиями вокзала и сказала:
— Я шлагбаум.
— У меня тоже непростая фамилия, — попытался отшутиться Атос. Не получилось, и после непродолжительной, но оживленной торговли шлагбаум подняли.
Они вышли на привокзальную площадь между старым и новым вокзалом. Перед зданием нового зиял огромный котлован, огороженный невысоким деревянным забором. Из-за этого забора появился изящный невысокий молодой человек в черном плаще, белой рубашке и черном галстуке.
— Здравствуйте, я представитель «….спорта», — вежливо представился молодой человек.
— Здравствуйте, я тоже спортсмен и очень уважаю коллег, — Атос попробовал идти по проторенному пути.
— Вы меня не совсем поняли. Мы обеспечиваем порядок на привокзальной площади и берем за это определенный процент от стоимости груза.
— Отлично, я сейчас вам покажу документы. Этот груз — гуманитарная помощь нашему университету, и он передан безвозмездно.
Переговоры шли минут пятнадцать. Сопровождающие и встретившие работники университета рядом с «Газелью» начали волноваться. Обнаглевший Атос, передав молодому человеку относительно небольшую сумму, задал вопрос:
— Простите, а я не смогу получить какой-нибудь документ для отчета по командировке?
Изящный молодой человек ошарашенно посмотрел на Атоса, не понимая, встретил ли он клинического идиота, или над ним издеваются, и исчез за забором…
Однако кроме всего этого было и ощущение удивительной свободы — после работы в НИИ, общений с министерскими чиновниками. Казалось, любой проект может «выстрелить» и реально заработает на предприятии, с которым сотрудничаешь. Было ощущение, что твои знания и умения ценят сами по себе, а не потому, что ты «оттуда-то» или «от того-то». Все это резко уменьшилось в 2000-е и практически сошло на нет в 2010-е годы.
А тогда… Работы по всему Союзу, а после распада — в России, Литве, Казахстане, Польше (в трех последних уже с загранкомандировками, но еще результативно). Поляна не была строго поделена между крупными игроками, их привилегии еще не столь яростно охранялись государственной машиной. Поездки даже через всю страну еще не стоили больше, чем работа.
И это позволяло почти каждый месяц неделю работать в Ленинграде, внедряя там одновременно несколько систем, причем одну для предприятия, работавшего в здании старинного дворца в Пушкино. А потом сразу лететь на юг Казахстана. Там главный бухгалтер крупного предприятия регулярно говорил про Атоса с восточной любезностью: «мой друг, большой русский ученый». Сотрудники ехидничали, что тот, по-видимому, имел в виду баскетбольный рост Атоса. Молчаливый директор — невысокий казах в сталинском френче — всегда настаивал на личной встрече с Атосом при командировках, но никогда не задавал никаких вопросов по работе, а лишь интересовался, нет ли каких-либо бытовых проблем.
А откуда было им взяться в этом казахском чуде на границе с Узбекистаном. В 30-е годы там работал отец Никсона по концессии и некоторое время жил мальчик Ричард. Туда перед войной эвакуировали греков из Крыма. Эта история менее известна, чем эпопея крымских татар. Однако в этом городке приехавшие греки возродили крымскую родину — тенистые улицы, засаженные фруктовыми деревьями и розами. При содействии предприятия в городе построили открытый бассейн, да притом настолько удачно, что в нем даже сочли возможным проведение одного из этапов кубка СССР по плаванью. Неизвестно, понравился ли бассейн и городок выдающимся советским пловцам, а вот команда Атоса и то и другое точно обожала. Командировка на это казахское предприятие, с которым проработали больше семи лет, рассматривалась как поощрение за хорошую работу. Ведь кроме тепла, фруктов, купания там было что посмотреть. В нескольких километрах располагался уже совершенно казахский городок с улицами практически без зелени, с ишаками и верблюдами. Но это был священный для мусульман город, так как там находилась могила одного из родственников Магомета. Вокруг нее был воздвигнут мавзолей, посещение которого считалось «малым хаджем». Говорили, что три таких малых хаджа эквивалентны большому — посещению Мекки. Надо ли говорить, что и Атос, и большинство членов его команды были хаджами.
Наладить прежние контакты попытались в 2004 году. Приехали уже за границу, с суточными в долларах. Греки уехали на родину. На главном предприятии города хозяйничали китайцы. Роз не стало. Не стало и русских коллег, которые хоть и не занимали высоких руководящих постов, но были квалифицированными специалистами, вросшими корнями в город и предприятие — и с корнями оттуда вырванными. Фруктовые деревья, может, и не высохли, но уже не плодоносили, да и зелени на них было немного. На ишачий навоз на главной улице они напоролись почти сразу по приезде. Договориться о сотрудничестве не получилось…
Со временем прекратилось и сотрудничество с петербургскими предприятиями — стало дорого ездить, и начали действовать более строгие формальные ограничения, стимулирующие более накладные неформальные взаимоотношения с заказчиками. Но еще много лет Атос в метро мог сказать: «Этот вагон построен на заводе, на котором работают наши программы».
В характере Атоса, как и его литературного прототипа, было, по-видимому, что-то мешавшее превратить отдельные удачи в прочный фундамент благополучия, победы в сражениях в выигранную войну. Стать успешным бизнесменом мешали характер и воспитание. В 90-е годы он оправдывал себя шуткой: «В России есть не только прожиточный минимум, но и прожиточный максимум». Очень богатым быть просто опасно, поэтому скромнее надо быть. Для него — научное воспитание — важнее полученных за работу денег было удовлетворение, что они сделали то, что у других не получилось, они вникли в проблему лучше тех, кто с ней жил, и сейчас их продукт реально работает, уменьшив сонм проблем людям, занятым настоящим материальным производством, хотя бы на одну. Он ненавидел конфликты, особенно внутри своего коллектива, чем успешно пользовались его квалифицированные сотрудники. К концу его деятельности он — директор, главный бухгалтер и совладелец предприятия — оказался на нем самым низкооплачиваемым работником.
В середине 90-х он пережил ментальный шок. Его пригласили в Москву вместе с другими директорами компаний-партнеров на встречу с двумя самыми успешными сотрудниками одной из самых интеллектуальных и технологичных американских компьютерных фирм. Они же начали свое выступление со слов, что могут продать кому угодно что угодно за любую цену.
Как и у литературного прототипа, жена сыграла определенную роль в его судьбе, но скорее как спусковой крючок, а не основной механизм. Когда у нее обнаружился рак, Атос все меньше и меньше времени проводил на работе, все больше передоверяя решение текущих вопросов сотрудникам. За три года болезни — с химиотерапией, операцией, радиотерапией, иллюзией выздоровления, рецидивом, увеличенной дозой химиотерапии, которая вызвала диабетическую кому и смерть, — роль Атоса в его фирме необратимо изменилась. Попытки вернуться в бизнес были либо полуудачными, либо неудачными. Что-то изменилось и в нем самом, и в бизнес-ландшафте. Бизнес-климат становился все суровее, а прежние связи оказывались все менее действенными — старые друзья-коллеги либо менялись, приспосабливаясь к окружающей среде, либо уходили — кто из бизнеса, а кто и совсем…
N умерла 1 января 2010 года. Атос забрал ее домой из больницы 30 декабря. Ночью на следующий день они даже поговорили с дочкой по телефону (в Германии Новый год в это время еще не наступил), хотя N почти не вставала с кровати. Выпили шампанского. Около часа дня N заснула. Днем Атос попытался ее разбудить, чтобы накормить. В четыре включил на полную громкость телевизор. Каждый Новый год они обязательно вместе слушали и смотрели новогодний концерт из «Золотого» зала венской филармонии. Не помогло. Атос вызвал «скорую помощь». Врач сказал, что счет идет на 2-3 часа, и проинструктировал по организационным вопросам. Когда он уехал, Атос лег рядом с N, обнял ее и пролежал так до тех пор, пока она перестала дышать. С тех пор Атос не включает первого января венский новогодний концерт.
Портос
Познакомились Атос и Портос 1 сентября 1956 года. Атос оказался самым высоким из первоклассников, Портос — вторым в шеренге. Поэтому их посадили вместе на последнюю парту. Так они и просидели десять лет рядом с небольшими перерывами — когда их за болтовню на уроках рассаживали. Тянулась эта разлука обычно не больше месяца, потом дисциплинарная мера забывалась, и они снова оказывались за одной партой. Портос всегда любил поесть и еще много лет после школы вспоминал лимонный пирог, который бабушка Атоса постоянно пекла и засовывала в ранец Атоса, чтобы тому было чем перекусить в школе — буфет появился, только когда они учились в старших классах.
Хотя жили друзья довольно далеко друг от друга, общение школой не ограничивалось. Много лет они играли вместе в баскетбол в знаменитом (в прошлом) клубе, где когда-то мать Портоса стала чемпионкой России. Портос играл лучше, но закончил играть раньше — после отъезда на учебу в Москву он баскетболом больше не занимался, а Атос не променял свой клуб даже на команду вуза, где учился. Он играл на первенстве города против своего вуза четыре первых года своей институтской жизни, причем последний год — без «домашнего» зала. Руководство областного отделения всесоюзного общества справедливо решило стационарно накрыть пол в баскетбольном зале борцовскими матами. Легко понять, что на всесоюзных спартакиадах команда баскетболистов в лучшем случае принесет столько же баллов, сколько успешный самбист. Так перестала существовать в городе одна из самых знаменитых детских баскетбольных школ.
Еще их объединяла Тамань. Они впервые оказались там после первого класса школы, а потом ездили туда много лет. Все решило случайное стечение обстоятельств. Элитная школа, где они учились, находилась на окраине города, поэтому вплоть до старших классов взрослым приходилось сопровождать учеников по дороге в школу и из школы. Ситуация усугублялась тем, что школа находилась в неблагополучном районе, в окружении частной застройки. Часто подростки из соседних со школой домов выходили к школе для шмона богатеньких учеников, которые оказывались около школы без взрослых. Отбирали мелочь, красивые ручки. Особо удачливые отбирали у маленьких лохов жуткий дефицит того времени — привезенную из-за границы жвачку.
Бабушки, мамы, папы (очень редко), старшие братья и сестры — удача, если они учатся в той же школе и в ту же смену, — постоянно сидели в вестибюле школы. Естественно, в ожидании своих детей-внуков все знакомились, общались. Тогда-то и родилась идея совместной летней поездки в Тамань. Мама одного из старшеклассников, знакомая еще до школы с мамой Портоса (сама бывшая спортсменка) и с мамой Арамиса (оба отца работали в оперном театре), рассказала, как они неожиданно открыли для себя Тамань, случайно оказавшись там. «Да-да, ту самую лермонтовскую Тамань». Поездка на море в их среде считалась летом обязательной, но всегда оказывалась либо очень хлопотной, либо дорогой, либо той и другой одновременно. Достать путевки было удачей, да еще подгадав с отпуском…Ехать «дикарем» в незнакомое место было рискованно. А тут такая удача!
Летом 1957 года в Тамань поехали (да еще и почти на два месяца — с середины июня до середины августа) сразу несколько семей.
«Инициатор» поездки был представлен мамой и сыном. С сыном в Тамани моментально подружилась вся приехавшая молодежь младшего, среднего и старшего школьного возраста, в школе друг друга не замечавшая. Через несколько лет после этой поездки он, закончив школу, поступил в консерваторию, при этом классно играя в баскетбол за тот же клуб, что друзья-мушкетеры, а после консерватории уехал в Москву и стал известным композитором.
Портос приехал с мамой, которой отпуск в институте позволял провести в Тамани два месяца. Атос приехал с бабушкой и двумя сестрами. За две недели до отъезда приехали и отец с матерью, чтобы отдохнуть на море и вместе возвращаться домой. Арамис приехал со старшей сестрой-школьницей и мамой (она не работала и могла позволить себе на два месяца уехать из города, хотя очень беспокоилась, что муж не справится без нее с домашними хлопотами). Д’Артаньян приехал с мамой и старшим братом. Приехало еще несколько семей.
На самолетах тогда не летали. Сначала почти двое суток ехали на поезде на юг, до узловой станции Крымская. Потом — несколько часов на станции в ожидании рейсового автобуса и еще три часа на нем — до Тамани. Автобус ходил один раз в два дня, и надо было подгадать с поездом, чтобы надолго не застрять в Крымской. Интернета тогда не было, и для многих современных менеджеров такая логистическая задача была бы просто неразрешима. «Частникам» официальные лица обычно по телефону не отвечали. Как обычно в то время, решали неформальные связи. Находились знакомые на железной дороге. Они связывались с Крымской, выясняли расписание автобусов — оно менялось чуть ли не ежемесячно. Они же помогали всему коллективу приобрести в сезон столь дефицитные билеты на поезд. На купированные места можно было не рассчитывать — это уже очень высокий блат. Если кто-то из дружного коллектива «вместе едущих» оказывался в общем вагоне, день он все равно проводил с теми, кто в плацкарте, там же ехал и его багаж. На время поездки все превращались в одну семью. Как ни странно, на нечеловеческие условия никто не жаловался, никто не возмущался — других вариантов просто не было (или они были недоступны — «чай не партийное руководство»).
Единая во время путешествия семья курортников распалась на обычные семьи по приезде в Тамань — пошли искать «постой». Уже тогда Тамань была не маленькой, но не все пускали к себе курортников, поэтому поиски заняли несколько часов. Детей и багаж оставили под присмотром старшеклассников, а взрослые разбрелись по Тамани.
Портос с Атосом после этого года возвращались в Тамань еще пять раз — каждые два года, пока учились в школе и после первого курса института. Все эти разы они останавливались в тех же семьях, которые нашли в тот первый год. Несмотря на вполне очевидные коммерческие отношения, квартиранты и хозяева становились почти родственниками. Зимой переписывались. Знали, как здоровье, как дети. Заранее договаривались о времени приезда. Встречались радостно, как после долгой вынужденной разлуки.
В тот первый год Тамань потрясла всех. Курортников почти не было. На базаре все было баснословно дешево. Во дворах шелковица, виноград, абрикосы, в огородах — дыни и арбузы. У старого татарского колодца в виде маленького домика с характерными узорами аллея жерделей (раннеспелых абрикос). Местные называют это посадками. Им за «ничьими фруктами» ходить лень, а вот дети курортников вечерами с удовольствием там пасутся. На берегу за копейки можно купить тарелку только что выловленной и зажаренной барабульки. Ее едят как семечки.
Но, конечно, главное — море. Пляж песчаный, где-то пошире — метров пять-шесть, где-то меньше метра. С противоположной от моря стороны пляжа — почти отвесная стена метров шесть-семь высотой, иногда в стене тропинка-лесенка, чтобы спуститься. И так весь берег в бухтах почти равной ширины и глубины, между которыми то узкий проход по суше вдоль обрыва, а то и только по воде. Хотя Тамань находится на самом севере Черного моря — рядом уже море Азовское, — берег типично черноморский.
На одном из таких обрывов рядом с главной бухтой Тамани — с причалом для рейсового катера в Керчь — в первый год им показывали одинокую саманную стенку. Уверяли, что она осталась от жилища честных контрабандистов, с которыми судьба столкнула Печорина. Приехав в Тамань через два года, они обнаружили на этом месте чебуречную.
Каждая из семей выбирала свои любимые бухты поближе к дому. В результате этого в общей семье курортников из одной школы образовались «пляжные кластеры». Но если взрослые предпочитали спокойно полежать, то ребята после купания с удовольствием бродили вдоль моря, заходя в гости в «чужие» бухты и договариваясь, как проведут вечер. В 12 часов с пляжа все уходили по домам, отдыхали, обедали, снова отдыхали, а где-то около четырех ребята что-нибудь устраивали — то поход в степь, то осмотр ближайших «турецких» развалин, то посадки. На пляж обычно возвращались часам к семи и не больше, чем на час.
Дни рожденья у Атоса и Портоса различались на две недели (Атос был старше) и приходились на июль. В первый же год организовали два празднования, и эта традиция свято соблюдалась все те годы, когда они оказывались в Тамани. В тот первый год оба раза из-за стола отправились играть в баскетбол. Четыре человека умели играть вполне прилично — мама Портоса, будущий композитор, старший брат Д’Артаньяна и одна из сестер Атоса (играла за школьную сборную). Остальным желание заменяло умение. После баскетбола с удовольствием купались…
В школе Атос и Портос почти всегда были вместе. При этом внешне были абсолютными антиподами. Черноглазый брюнет Атос и голубоглазый кудрявый блондин Портос. Уже к четвертому классу Портос стал выше Атоса, а так как он с годами все более и более превосходил Атоса и в ширину, к окончанию школы казался гораздо крупнее Атоса, хотя выше был всего на три сантиметра. Различались они и по темпераменту. У Атоса был подвижный ум, он не мог долго усидеть на месте, Портос был более фундаментален, спокоен, даже флегматичен. Во всяком случае, до тех пор, пока не заболел театром.
Впрочем, увлеклись театром они тоже вместе и одновременно. Учительница английского языка (их классный руководитель) предложила ученикам своего седьмого класса поставить на английском языке «Укрощение строптивой». Атосу и Портосу достались роли двух незадачливых соискателей руки Бьянки, младшей сестры строптивой Катарины. На роль Петруччио пригласили «варяга» — известного актера из девятого класса. Успех был громкий! Кто знает, может, именно тогда в душе Портоса что-то шевельнулось.
Его звездный час в школе пришелся на девятый класс. Ему поручили роль Арбенина. В знаменитом фильме С.А. Соловьева «Сто дней после детства» школьники тоже ставят «Маскарад». Видимо, есть что-то, что подростки чувствуют в нем по-другому, чем взрослые.
Атосу досталась роль Казарина. Кто не помнит, — пройдоха картежник, с которым Арбенин во время картежной мести Звездичу «играет вполовину».
Так вот какой-то барин, женатый человек,
Твоя взяла, Казарин…
После спектакля Портос проснулся знаменитым (во всяком случае, в школе). Он решил стать актером. Их классная руководительница, по-видимому не реализовавшая когда-то свою юношескую мечту, всеми силами поддерживала это решение, помогая ему найти педагогов для подготовки. Тогда же он попал в один из знаменитых любительских театров города при одном из Домов культуры. В десятом классе под Новый год он уже играл там одну из главных ролей в спектакле «Глубокие корни». Спектакль сурово обличал расовую дискриминацию в США времен «Хижины дяди Тома» или чуть позже. Портос играл холеного и самоуверенного белого плантатора. Тогда же ему и всем друзьям Портоса, которые, конечно, пришли на премьеру, посчастливилось познакомиться с VV, игравшим роль молодого негра, унижаемого, избиваемого и несгибаемого. VV был старше их на три года, учился и работал, был уже женат. Как и Портос, готовился летом ехать в Москву, поступать в театральный институт. Возможно, его судьба — альтернативный вариант судьбы Портоса? Кто знает, может быть, свернув на перекрестке своей жизни на другую тропинку, мы пришли бы не туда, куда пришли сейчас?
VV, как и Портос, поступил в престижный московский театральный институт. Как и Портос, был замечен во время учебы. После института оба не могли попасть в труппы московских театров, так как не имели московской прописки. Портос вернулся в родной город, VV остался декоратором в одном из московских театров. Обоих после института на два года забрали в армию. После армии судьба улыбнулась VV — он заменил заболевшего актера, с чего началась его блестящая карьера. Главные роли в знаменитых спектаклях, культовых фильмах, популярных сериалах. Многолетняя популярность и востребованность сейчас, когда ему уже за 70…
В 1966 году Портос поступил в Школу-студию МХАТ, в класс С.С. Пилявской. Для абитуриентов это был особенный год. В результате очередного смелого эксперимента, признанного затем неудачным и отмененного, в один год школу закончили десятиклассники и одиннадцатиклассники примерно в равном количестве, что увеличило конкурсы вдвое. Портос прошел этот конкурс в театральный вуз, где и в обычные-то годы тогда набиралось по сто человек на место…
С горящими глазами и слегка охрипший, метался Портос перед третьим туром по пустой квартире дальнего московского родственника, оставленной ему на время экзаменов. «Да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами», — отражалось от стен на разные лады и с переменной дикостью. Может, именно таким темпераментным скифом Портос приглянулся Софье Станиславовне, а может, именно тогда она решила ставить «Кабалу святош» и представляла себе Мольера более эмоциональным, чем рассудочным, со взрывчатым темпераментом и при этом крупным привлекательным мужчиной. Хотя «Мастер и Маргарита» еще готовился к печати (в «Москве» он начал печататься с 11 номера за 1966 год), Софья Станиславовна была дружна с Еленой Сергеевной Булгаковой и наверняка читала его больше, чем официально печаталось.
Летом 1967 года Портос приехал в родной город на каникулы, а потом они вместе с Атосом улетели на три недели в Тамань. Неделю они мыкались без женского присмотра, а потом приехала их подкормить мама Портоса.
Портоса было не узнать. Он горел, кипел и даже немножко булькал. Популярность М.С. Булгакова за полгода достигла удивительных высот. «Мастера и Маргариту» образованная интеллигенция уже цитировала наизусть, почти так же, как в течение двух десятилетий до этого — «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». А Портос не только читал «Мастера и Маргариту», он еще до выхода в серии ЖЗЛ «Мольера» читал его, знал «Собачье сердце», был лично знаком с Е.С. Булгаковой, готовился играть главную роль в «Кабале святош» (студенческом спектакле, который С.С. Пилявская готовила и как дипломный).
Этот праздник жизни, этот энтузиазм сохранялись все четыре года обучения. Каждое лето Портос привозил в родной город новые театральные впечатления и сплетни, знакомил друзей с молодыми актерами МХАТа, приехавшими в их город на летние гастроли, высказывал, по-видимому, господствующие в его среде оценки художественных новинок («“Дворянское гнездо” — проституция в кинематографе»). Его напор, оптимизм и не очень органичная «мудрость много повидавшего» сочетались с какой-то детской непосредственностью и не очень глубоко запрятанной ранимостью.
Конечно, главным вопросом было «Что дальше?». Чтобы попасть в московский театр после распределения, нужна была московская прописка. Из-за нее он значительно сократил свой отдых дома после третьего курса. Из намеков вырисовывалась дочь важного москвича и трехкомнатная квартира в центре Москвы.
Увы, после окончания четвертого года обучения «этот проект не взлетел», и Портос получил распределение в областной театр родного города. Здесь он сразу же приглянулся главному режиссеру и почти сразу получил большую роль в «Прошлым летом в Чулимске». Пашка — молодой парень, влюбленный в главную героиню, которая, в свою очередь, пытается своей любовью спасти разочаровавшегося в жизни главного героя. Неуправляемый, ершистый, стремящийся просто решать непростые проблемы. Как будто с Портоса списал Александр Вампилов этот образ. Пьеса только что появилась и была, как, впрочем, все у А. Вампилова, чем-то вроде булыжника, брошенного в болото. Для Портоса этот старт зимой первого сезона в театре был удачей.
Этой же зимой он женился. Атос был свидетелем на свадьбе, которую «гуляли», разумеется, в кафе «Театральное». Его жена была скрипачкой и после консерватории работала в оркестре драматического театра.
Весна новой жизни закончилась 30 апреля, когда Портос был призван в ряды…
У Портоса было немало оснований быть спокойным насчет призыва — он легко мог «служить» в спортроте, играя в баскетбол за команду их военного округа, штаб и база команды которого были в центре города. Был и другой вариант — в ансамбле округа он, с его статью, поставленным голосом и «правильными» манерами, был бы идеальным ведущим концертов. Но ни один из этих вариантов не удалось задействовать по простой причине — повестка с требованием немедленно явиться в военкомат «с вещами» пришла 30 апреля. Ни в этот день, ни в несколько следующих ни один чиновник возле служебного телефона не сидел. Решили, что не меньше недели он проведет на сборном пункте недалеко от города, а там начнутся рабочие дни, и можно будет реализовывать один из альтернативных вариантов службы «почти дома».
Господь в очередной раз похихикал над людскими планами. На их сборном пункте притормозил эшелон во Владивосток с новобранцами из центра России. По какой-то причине его необходимо было срочно доукомплектовать несколькими «единицами», и одной из них оказался Портос. Мобильных телефонов тогда не было, и это стало известно хлопотавшим за Портоса, когда он уже был недалеко от Тихого океана.
Впрочем, конкурентные преимущества Портоса-военного остались при нем. Уже в ноябре молодая жена смогла увидеться с мужем, с которым прожила в законном браке меньше двух месяцев. В Волгограде проходили соревнования, на которые приехала баскетбольная команда Дальневосточного округа с нападающим Портосом в основной пятерке. Он успокаивал жену, как мог, — «уже прошла почти половина срока».
По приезде во Владивосток команду погрузили на корабль в составе эскадры, направлявшейся с дружественным визитом в Африку («культура и спорт наши визитные карточки»). Через три месяца команда поплыла обратно во Владивосток, но Портос остался в Африке, пополнив в качестве ведущего (да еще блестяще знающего английский язык) приехавший на смену спортсменам ансамбль песни и пляски.
Атос с N в это время часто бывали в гостях у жены Портоса. «Раньше, чем через год, я его не жду, — говорила она. — Ведь по дороге из комнаты на кухню он запевает «Вдоль по Питерской» и проходится вприсядку». Она была права. Вместо положенного года Портос служил больше полутора. Как он сам рассказывал, «и то повезло». После успешного концерта в Гане он и еще несколько артистов ансамбля, у которых давно прошел положенный срок демобилизации, подали соответствующие рапорты растроганному адмиралу, и тот, игнорируя протесты младших офицеров, распорядился приписать их к его кораблю, направлявшемуся во Владивосток.
Дома Портос появился перед Новым годом. Подарил Атосу с N кокос и две веточки морских кораллов — белую и розовую. В те времена это казалось невиданным заморским чудом.
Он приехал усталый и издерганный. «Понимаешь,— говорил он Атосу, — каково это, гладкое море до горизонта, жара 40, в двух морских милях американский фрегат. И ты, и они знают: если что — у обоих время жизни по три минуты».
За несколько месяцев до возвращения Портоса умер от сердечного приступа главный режиссер, «видевший» его. Начались роли без слов и массовка. Эксплуатировались в основном его внешность и классная школа сценического движения — драки, фехтование, пляски…Уже в годы перестройки он вдруг блестяще сыграл современного партийного функционера (отрицательного) — тогда это было «художественно актуально». В его персонаже удивительно сочетались холеность, внешняя деловитость, показной демократизм с легким налетом брезгливости и тщательно маскируемый, но доминантный для личности эгоизм. Может, проявились воспоминания о родительской компании? К сожалению, этот эпизод не изменил его дальнейшей театральной жизни, хотя он и стал заслуженным артистом. Разве можно заслужить право быть Артистом? Наверно, им надо быть и «не мочь не быть»…
Как-то — еще в восьмидесятые годы прошлого века — на встрече со зрителями О.П. Табаков сказал: «У советского театра одна главная болезнь — молодые актрисы начинают есть, а молодые актеры — пить». Эта болезнь не обошла и Портоса. С годами ситуация не улучшалась. Он ушел из труппы, стал играть в маленьких театрах, которые в большом количестве рождались и умирали в новом веке в их городе, как и по всей стране. Преподавал сценическое движение в театральном институте. Однако все чаще срывался, подводил других. С женой-скрипачкой он развелся. Она оказалась сильной женщиной, сделала успешную карьеру. У них сын и дочь, которые выросли с матерью. Портос еще раз женился, но и второй брак долгим не получился…
Отец Портоса давно умер. Мать жива. У нее, как у бывшей чемпионки, добавка к пенсии. На это и пенсию Портоса они живут вдвоем в той квартире, из которой Портос уехал учиться в Москву. Говорят, Портос увлекся кроссвордами — сидит в закутке в прихожей, курит и решает кроссворды один за другим — где и как их сейчас только не печатают!
Арамис
А вот Арамис в первом классе был одним из самых маленьких. Кроме того, он заикался, что в языковой школе было не запрещено нормативно, но, конечно, выглядело странно. Пошли навстречу отцу — солисту областного оперного театра. Как большинство теноров, столь часто изображающих любовь на оперной сцене вплоть до достаточно преклонного возраста, отец Арамиса был невысок и склонен к полноте. Он не обладал выдающимися вокальными данными, но зато был прекрасным актером, с великолепным чувством юмора и удивительным оптимизмом. Это проявлялось, конечно, и в жизни, но на сцене он бывал иногда неподражаем. Не случайно именно их театр выбрал А.Спадевеккиа для премьеры в 1962 году оперы «Бравый солдат Швейк» с отцом Арамиса в главной роли.
За заиканием маленького Арамиса была тень тайны. Поговаривали об инциденте, похожем на произошедший с героем «Конформиста». Следует учесть, что секса в СССР не было, тем более не было нетрадиционных сексуальных отношений. Правда, существовала статья в Уголовном кодексе, строго за них карающая, но ясно же, что она была только для профилактики. Время от времени по городу ползли слухи о скандалах в театральной среде, но разве можно верить слухам… К окончанию школы Арамис полностью избавился от заикания. Он только — когда сильно волновался — делал небольшую паузу перед тем, как начинал говорить.
Все мушкетеры учились хорошо — без троек. Тройки появились у Атоса в третьем классе, да и то по недоразуменью. В первом и втором классе их учила пожилая строгая учительница. Она держала класс в ежовых рукавицах и требовала идеальной дисциплины. Была прекрасным психологом. Например, почти сразу отгадала, что Атос, научившийся читать еще до школы, часто вместо того, чтобы «дочитывать» слова, угадывает их по первым буквам, и нашла способы заставить его работать на уроках, даже когда ему было не очень интересно. В третьем классе вместо ушедшей на пенсию учительницы пришла юная выпускница педвуза. И вскоре бабушка, занимавшаяся единственно внуком, но никогда не контролировавшая его учебу — он с ней легко справлялся сам, — с удивлением обнаружила в его дневнике тройки по арифметике. На всякий случай она проверила внука, но тот шутя справлялся со всеми примерами в учебнике. Пришлось идти к учительнице. Та объяснила, что Атос непоседлив, часто болтает на уроках, а арифметику списывает у сидящего за одной с ним партой Портоса. «Посмотрите тетради», — сказала она. В тетрадях Портоса и Атоса действительно все совпадало, но у Портоса все было написано аккуратно и без помарок, а у Атоса — кое-как и с кучей исправлений. Мудрая бабушка предложила тут же проверить знания Атоса. Проверили вначале на простых примерах, потом не более сложных. Потом раздосадованная учительница предложила задачу значительно сложнее обычно решаемых ею на уроках, но и с ней Атос легко справился… Портос, когда сидел за одной партой с Атосом, не имел проблем с математикой до десятого класса.
Вообще учились Атос, Портос и д’Артаньян неровно. В девятом классе больше провели школьного времени перед школой — на футбольном поле и баскетбольной площадке, чем в школьных классах. Атос и Д’Артаньян даже получили четверки по поведению за девятый класс, что в те годы считалось «последним серьезным предупреждением». Только в десятом классе — надо поступать в институт, сосредоточились — Атос шел на золотую медаль, Портос и Д’Артаньян имели по три-четыре «хорошо» в аттестате на фоне прочих «отлично».
Арамис все десять лет учился на круглые пятерки. Он всегда был внимателен, аккуратен, усидчив. При этом никогда не был занудой. Всегда готов был поддержать компанию, с Портосом и Атосом ходил в баскетбольную секцию с шестого до десятого класса (д’Артаньян бросил через полгода), играя с ними в одной команде на первенстве города сначала среди мальчиков, потом младших юношей, юношей и старших юношей. В мушкетеры был принят единогласно, почти сразу после Тамани.
И Атос, и Арамис получили серебряные медали. У одного из них оказалась лишняя запятая в сочинении, у другого — запятой не хватило. Все родители тихо роптали, осуждая учительницу русского языка и литературы. Все, кроме родителей Атоса и Арамиса. Судьба иногда выкидывает удивительные коленца. Через год эта преподавательница поступила в аспирантуру к отцу Атоса, стала его любимой ученицей, блестяще защитила кандидатскую диссертацию. И именно к ней обратился Атос с просьбой через тридцать лет. Его дочь и две ее подруги шли на золотую медаль. Известно было, что почти всегда камнем преткновения становится выпускное сочинение. Бывшая учительница Атоса порекомендовала девочкам встретиться со своей дочкой, тоже учительницей русского языка и литературы. Та предложила девочкам написать пробные сочинения. Дочь Атоса и одна из подруг согласились. Их сочинения внимательно разобрали, дали рекомендации в соответствии с их индивидуальностью по тематике сочинений, по стилю изложения. Эти две девочки получили золотые медали, вторая подруга дочери Атоса — из-за сочинения — серебряную.
Арамис вместе с еще несколькими одноклассниками поступил на философский факультет университета в их городе. Все институтские годы мушкетеры поддерживали дружеские отношения, часто встречались втроем, а когда приезжал из Москвы Портос — вчетвером.
На четвертом курсе Арамис начал играть в лучшем студенческом театре города, приписанном к институту, где учились Атос и д’Артаньян. В то время студенческие театры, не задавленные так строго цензурируемым репертуаром, как профессиональные, были своеобразной форточкой для свежего воздуха. Арамис успел сыграть в двух спектаклях — «Обольститель Колобашкин» и «Забыть Герострата». Он не играл главные роли, но друзей поразил. В школе — из-за заикания — его никогда не звали в спектакли. И ошиблись. Он был великолепен. Прекрасная пластика, красивый голос, спокойная и уверенная манера поведения на сцене. В совершенно разных ролях такой разный, но одновременно такой естественный и органичный. Женщины часто трезвее в оценках. На втором спектакле N шепнула на ухо Атосу: «Он играет лучше Портоса».
Особенно в последние институтские года Арамис сблизился с Атосом и N. Своей девушки у него не было, и, похоже, ему очень нравилась N. На свадьбе Атоса и N безусловными кульминационными моментами были танец отца Портоса с матерью Атоса, когда он поднял ее на руки и так сделал три оборота, и еще — жаркое аргентинское танго N и Арамиса. Уже в августе, когда Атос с N вернулись из свадебного путешествия, они позвали Арамиса к себе в гости. Сидели, болтали, пили вино, ели свежеиспеченный бисквит и конфеты.
Как и положено философам, после университета их ждала армия. Связи, конечно, были использованы, и Арамис пошел служить командиром взвода в военную часть, расквартированную на окраине их города, в лесопарке. Потом в этой части Атос несколько раз проходил обязательную двухнедельную офицерскую переподготовку. Часть была приписана к внутренним войскам, а в институте — наследство атомного проекта Л.П. Берии, в рамках которого в год рождения мушкетеров был основан факультет Атоса и д’Артаньяна, — он получил воинскую специальность, связанную с охраной оборонных объектов. Оторваться на две недели от работы с сохранением зарплаты было некисло. Наряду с нудными политинформациями о подрывной деятельности потенциального противника на этих сборах бывали и стрельбы, и демонстрация «новой техники». Запомнился показ в действии слезоточивого газа под названием «Черемуха». Один из переподготавливаемых, кашляя и чихая, смог пошутить: «Только теперь понял, почему в песне поется: «Еще не вся черемуха тебе в окошко брошена»».
Рядом с этой частью была расквартирована еще одна, где ни один из их общих знакомых никогда переподготовку не проходил. Впрочем, по-видимому, именно ей было предначертано сыграть главную роль в судьбе Арамиса.
О службе Арамис рассказывал с юмором. О ложке за голенищем сапога, о том, что хлеб с маслом тоже десерт, о своем взводе, где не все хорошо говорили по-русски. В декабре N сильно простудилась и слегла. Католическое Рождество они справляли втроем с Арамисом. Тот тоже хлюпал носом. Жаловался, что через пару дней ему придется делать марш-бросок по лесопарку на лыжах со своим взводом, который на лыжах ходит плохо. 30 декабря N почувствовала себя немного получше, и вечером они пошли с Атосом посмотреть ледовый городок на главной площади их города. Вернулись они раскрасневшиеся с мороза, веселые. В прихожей их встретил отец N.
— Арамис умер, — сказал он и отвернулся, чтобы не видно было, как он плачет.
Официальная версия — смерть от менингококковой инфекции. Умер он за одну ночь в военном госпитале. Вечером почувствовал себя плохо, к утру его не стало. В гробу, несмотря на грим, лицо было похоже на сплошной синяк. Говорили, что сосуды стали пропускать кровь сквозь стенки, и это невозможно было остановить. Хоронили по-военному — с залпом в воздух.
Летом через несколько лет после смерти Арамиса город поразила эпидемия сибирской язвы. Во всяком случае, такова была официальная версия. По городу с сиренами мчались машины скорой помощи, из них почти в космических скафандрах выходили врачи и увозили заболевших горожан. Все анализы умерших опечатывались и отправлялись в Москву. Поразительно, но сибирская язва поражала исключительно мужчин призывного возраста. Все громче пошли разговоры, что причина в выхлопе из той самой соседней военной части, специализирующейся на разработке биологического оружия. Симптомы удивительно совпадали с теми, что были у Арамиса. Информации, умер ли кто-то из взвода Арамиса одновременно с ним, получить не удалось. В основном в его взводе были выходцы из Средней Азии.
Д’Артаньян
Свой донжуанский список д’Артаньян открыл в восьмом классе, гораздо раньше остальных мушкетеров.
В конце 90-х — начале 2000-х был популярен анекдот:
«— Мам, вчера в нашем восьмом «б» был медосмотр, и, представляешь, на весь класс одна девушка.
— Как я горжусь тобой, доченька!
— Да не, ма, это наша классная руководилка».
Во время учебы мушкетеров этот анекдот вряд ли бы показался смешным и уж точно считался бы преувеличением. Секс, конечно, в школах был, но очень и очень «по-тихому». Характерно, что в их школе — с углубленным изучением англо-американской литературы и культом Шекспира — наизусть учили на языке оригинала и сдавали на специальном выпускном экзамене, которого в обычных школах не было, монологи Гамлета, Марка Брута и Марка Антония, но не монологи Ромео или Джульетты. Запретной темой был их возраст, тем более что на сцене всегда это были зрелые актеры-мастера. А советской педагогической школой их четырныдцатилетие наверняка рассматривалось как опасный прецедент для взрывоопасной подростковой среды.
В восьмом классе д’Артаньян поделился с Атосом как самым близким другом проблемой — их одноклассница беременна. Позже проблема решилась — либо были приняты меры, либо тревога оказалось ложной. Этого уже Атос не узнал, но с тех пор стал главным наперсником бурной, по меркам тех лет, школьной сексуальной жизни д’Артаньяна.
В девятом классе случился роман д’Артантяна с десятиклассницей. Она была из обкомовской семьи. Летом (после их девятого, а ее десятого класса) произошла размолвка — то ли «малолетка» надоел «опытной женщине», то ли он сам где-то «дал в штангу». Впрочем, размолвки ведь чаще всего происходят вообще без каких-либо видимых причин…
Д’Артаньян очень переживал, хотел объясниться, но на его телефонные звонки ответа не было. Одиннадцатиклассница отдыхала на обкомовской даче. Атос бывал на ней у друзей по Компании. Находилась дача за городом, на острове в центре пруда, окруженного не слишком густым лесом (видимо, из соображений безопасности), более напоминающим парк. На остров вела автомобильная дорога через единственный мост. Попасть туда можно было только на машине, снабженной соответствующим пропуском, или по предварительной заявке обитателей дачи.
Машины у Атоса с д’Артаньяном не было, поэтому они добирались на рейсовом автобусе. Из пункта проверки на мосту попытались дозвониться до одиннадцатиклассницы — безуспешно. «Да, она на территории, но телефон не берет».
И тогда Атос — верный друг — в стиле античных авторов и поэтов-романтиков поплыл. Они обошли пруд с той стороны, где уже были не видны мостовой охране, и Атос поплыл к купалке на острове, где не раз бывал с друзьями по Компании. Он, наверно, выглядел комично в мокрых трусах на территории дач — в купалке одиннадцатиклассницы не оказалось. Но он ее нашел и, то ли убедив своим красноречием, то ли развеселив абсурдностью ситуации, уговорил выйти к пропускному пункту на мост. В город на автобусе он ехал один.
Спустя почти сорок лет уже сам Атос приехал на эту дачу на своей машине, а д’Артаньян оставил мостовой охране пропуск для нее. В их городе выступал с концертом в честь юбилея победы Д. Хворостовский. Д’Артаньян предложил Атосу два пригласительных билета на этот концерт, но за ними надо было заехать накануне на «обкомовскую-губернаторскую» дачу. Время встречи занятый д’Артаньян пару раз сдвинул по телефону, и возле дачи, где он ночевал, Атос с N оказались уже около десяти вечера. Д’Артаньян пригласил их внутрь, предложил поужинать — он вышел к ним из-за стола. «Если б приехали на 20 минут раньше, познакомил бы с Димой, он уже пошел спать». До своего маршальского жезла этот д’Артаньян дослужился задолго до смерти.
В институте Атос и д’Артаньян оказались в одной группе и учились вместе до четвертого курса. После него д’Артаньян ушел в «академку» и окончил институт на год позже Атоса. История конфликта, из-за которого д’Артаньяну пришлось брать отпуск, отлично характеризует и его бесшабашность, и упрямство.
Наверное, на каждой институтской учебно-научной кафедре (по крайней мере, по техническим и естественно-научным дисциплинам) существует свой «романтик». Во всяком случае, существовал в советское время. Он на всю жизнь потрясен красотой дисциплины, которую преподает. Часто таким романтикам не удается защитить даже кандидатскую диссертацию, не говоря уж про докторскую. Похоже, они боятся запятнать любимую недостойным научным трудом. Зато они прекрасные лекторы, способные — хоть ненадолго — обратить студентов в свою веру, поделившись с ними своим восторгом. Был такой и на кафедре Атоса с д’Артаньяном. На третьем курсе он читал спецкурс с характерным названием «Теория колебаний».
Наверное, в этом явлении и в самом деле есть что-то мистическое. Любая система — маятник, пружина, атом и космический объект — в случае, когда сила, возвращающая ее в состояние равновесия, пропорциональна отклонению от равновесия, — приходит в равновесие абсолютно одинаково: синусоидальные колебания, затухающие по экспоненте, тем более крутой, чем больше сила трения при колебательных движениях. Эти колебания — всепроникающие в силу своей универсальности, идеально подходят для передачи информации, которую можно записывать, передавать и принимать, изменяя во времени амплитуду или частоту колебаний. А — если эти изменения вызваны какими-то процессами внутри системы — исследовать эту систему (космос, человек или его орган, общество, вещество со сложным или неизвестным химическим составом), не вмешиваясь в ее деятельность, а только изучая колебания, которые эта деятельность порождает, или вызывая в ней колебания соответствующими внешними воздействиями.
Романтики могут многое прощать своим адептам. Но, когда они ощущают холодность или иронию по отношению к предмету их жизни, это может показаться им святотатством, в них пробуждаются яростная ненависть и упрямство. Удивительной — на первый взгляд — кажется и реакция успешных, легко и азартно идущих по жизни людей на таких «романтиков». Они их упрямо раздражают и мешают жить «правильно». Видимо, в основе и той и другой реакции — тайная зависть, в которой ни те ни другие даже себе ни за что не признаются.
Именно такой конфликт произошел у «романтика» и д’Артаньяна на курсе «Теория колебаний». По его результатам был предусмотрен скромный зачет в зимнюю сессию. Д’Артаньян поставил рекорд кафедры, не сдав его примерно двадцать раз за полтора года. Д’Артаньян выступал за сборные института по плаванью и водному поло. За это он имел очевидные учебные льготы, которыми, впрочем, редко пользовался — в его быстром уме и способностях сомнений не было. Поэтому ему разрешили «пойти на рекорд». Сам он, готовясь к очередной попытке, не раз повторял Атосу: «Да куда он денется». Разумеется, изучение материала курса в подготовку к зачету не входило. Действительно, с «романтиком» разговаривали и заведующий кафедрой, и декан, но тот оставался непреклонным, раз за разом не принимая зачет у д’Артаньяна. Уже после «академки» д’Артаньян потихоньку получил зачет у другого преподавателя их кафедры.
Женился д’Артаньян на пятом курсе на доценте, кандидате наук с параллельного факультета. Красивая, не по-советски холеная женщина старше д’Артаньяна. Меньше чем через год у них родился сын, и д’Артаньян пережил личную трагедию примерно в том же возрасте, что и его литературный прототип. Но умерла не любимая, а сын — при родах. Д’Артаньян — как в первоисточнике — плакал на плече Атоса и рассказывал, какие сволочи врачи (мальчик задохнулся в пуповине) и какой он был красивый, с черными волосиками. Через несколько лет у них родилась дочь, — но это уже не А. Дюма, а апокриф.
После института Атос и д’Артаньян встречались редко. Через год после окончания института у д’Артаньяна «случилось дело». Его обвиняли в руководстве группой, раздевавшей автомобили и продающей запчасти. Он единственный в группе имел высшее техническое образование. Неизвестно, что помогло, но он получил «химию» — обязательные работы на стройках коммунизма. Один из их одноклассников, работавший инженером на строительстве нового цеха, рассказывал Атосу: «Вишу на подножке трамвая, опаздываю на работу. Трамвай обгоняют красные «Жигули» — «химик» д’Артаньян едет к нам на отработку».
Встретились и поговорили д’Артаньян с Атосом уже на излете перестройки в московском самолете. Обнялись, поцеловались, обменялись визитками. На визитке Атоса — «Заведующий лабораторией, кандидат физико-математических наук», д’Артаньяна — «Заместитель генерального директора советско-панамского предприятия… при ЦК комсомола». Весь рейс д’Артаньян эмоционально рассказывал о планах радикального изменения отрасли по производству молока с помощью последних достижений науки и техники и обещал обязательно позвонить, чтобы привлечь Атоса к их реализации. «Нам нужны умные, образованные специалисты».
Трудно сказать, чего в этом было больше — оставшейся от институтских времен веры в силу науки и прогресса или понимания, за что дадут бюджетные деньги. Впрочем, когда убеждаешь других, надо хотя бы немного верить самому…
В следующий раз встретились лет через пятнадцать. Д’Артаньян служил в областном министерстве иностранных дел представителем области в одной их стран Бенилюкса. Там же и жил с семьей, время от времени наведываясь на родину. Он реализовал проект по закупу за границей современного оборудования для деревообрабатывающего предприятия. Для освоения техники и подъема предприятия на европейский уровень его назначили на должность директора этого государственного предприятия. Среди прочего оборудования был закуплен станок с цифровым управлением по фигурной обработке древесины. Д’Артаньян обратился к Атосу за помощью в его запуске и освоении. Атос, прихватив с собой знакомого специалиста по промышленной автоматике, поехал с д’Артаньяном на завод.
Когда в цехе д’Артаньяна окружили рабочие и начали о чем-то эмоционально рассказывать и на что-то жаловаться, Атос испытал удивительно сильное чувство дежавю. Д’Артаньян, как многие профессиональные пловцы, сильно погрузнел, перестав заниматься спортом. Он отпустил бороду. Яркий, с черной бородой, в дорогом меховом пальто, окруженный бледными, худыми, плохо одетыми работниками и работницами. Уже дома Атос вспомнил картину Б. Иогансона «На старом уральском заводе».
Станок оказался не слишком новым, техническое описание — на языке «малого народа Европы». Тем не менее Атос согласился попробовать помочь при условии перевода документации на русский или английский язык. Д’Артаньян согласился. Больше к этому вопросу не возвращались.
Вообще, несмотря на взаимную симпатию, совместные проекты не получались (а может, именно поэтому?).
Когда на их визитках было уже написано «Генеральный директор» и «Советник губернатора», д’Артаньян пригласил Атоса в свой кабинет в резиденции губернатора и предложил поучаствовать в экспертном совете при губернаторе по научному анализу проектов развития области. От таких предложений не отказываются. Больше звонков Атосу на эту тему не было.
После смены руководства области должность д’Артаньяна называлась «Советник по внешнеэкономической деятельности» в одном крупном государственном учреждении. Атос работал с одним из подразделений этого учреждения. В развитие своих работ он подготовил большой — важный и «имиджевый» — проект. Решение о начале работ мог принять только первый руководитель. Атос попросил д’Артаньяна организовать встречу. Встретили Атоса — как «старого и лучшего школьного друга» д’Артаньяна — очень доброжелательно, но проект так и не взлетел, уже по бюрократическим причинам внутри самого учреждения.
В последние годы д’Артаньян все реже бывает в их родном городе. Все его родные за границей. Помогла ли в его головокружительной карьере служба в Гвардии Его Величества? Возможно…
Вместо эпилога
Самыми близкими друзьями родителей и бабушки Атоса были супруги Переваловы — Глафира Александровна и Иван Андреевич. Их уже давно нет в живых, детей у них нет, поэтому автор отступил от принятого им для себя правила не приводить имен своих героев. Даже если в них кто-то узнает себя или своих знакомых, это не страшно — автор не претендует на точность и достоверность. Он лишь описывает свои воспоминания о встречах и расставаниях в том виде, в котором они сохранились за пятьдесят лет.
Иван Андреевич был старше бабушки на пару лет. Имел удивительную для его профессии (бухгалтер) армейскую выправку, стать и седые усы. Он был родом из Перми и, по-видимому, из небедной до революции семьи. Прошлое не обсуждал и на политические темы никогда ничего не говорил. Может, поэтому его, как и бабушку, репрессии обошли стороной.
Глафира Александровна была лет на пять моложе бабушки Атоса. Она была вятская. Плотная, с круглым лицом. В молодости наверняка была хорошенькая хохотушка. Атос на всю жизнь сохранил воспоминания о ее домашнем хозяйстве: разухабистая цветастая баба на большом заварочном чайнике с крупными клубниками на снежно-белом фоне, пузатые чайные чашки и глубокие чайные блюдца с тем же рисунком, ароматные варенья, соленья и домашние настойки, накрахмаленные, до синевы белые резные салфетки, удивительный запах сушеных трав и теплого дома в их обычной однокомнатной хрущевке.
С Переваловыми мама и бабушка познакомились в ноябре 1943 года. Впрочем, Иван Андреевич в это время, наверное, был на фронте. И он, а затем и отец Атоса вошли в этот тесный круг позже. Потом туда попал и Атос.
Мать Атоса работала в военном госпитале, бабушка — на кабельном заводе, сестре только что исполнилось два года. Мать, получив в госпитале какую-то зарплату, прихватив дочку в коляске, отправилась в центральный гастроном. Несмотря на войну, у сестры Атоса было какое-то детское приданое, которое начали собирать еще в Киеве до войны и смогли взять с собой в эвакуацию.
Когда мать вышла из гастронома, коляски у входа не оказалось — кто-то позарился на коляску и редкие детские вещи. Больше часа бегала мать по соседним улицам, пока, убитая и зареванная, не вернулась домой. В милиции развели руками, но посоветовали повесить объявления. Через день на объявление откликнулась Глафира Александровна. Она работала кассиром в том самом центральном гастрономе. После рабочего дня пошла выключать свет в подсобке и обнаружила там босую девочку в одной записянной сорочке. У воров хватило чего-то человеческого — они не бросили сестру Атоса на улице на морозе, а потихоньку засунули ее в открытую подсобку.
У Глафиры Александровны и Ивана Андреевича никогда своих детей не было. Наверно, ей ответить на объявление было непросто…
Тоже, по-видимому, непросто принимали Переваловы отца Атоса — появившегося в 1947 году отчима у девочки, которую они всю жизнь любили как родную дочь. Искренне радовались рожденью в 1949 году Атоса? Живых свидетелей не осталось. Но на всю жизнь у Атоса осталось воспоминание, что ближе Переваловых у их семьи нет ни друзей, ни родственников.
Может, поэтому он запомнил фразу Ивана Андреевича, которую тот сказал ему, поздравляя с семнадцатилетием; «Наше поколение — навоз истории. Мы пережили революции, войны, голод, разруху, репрессии. А вот ваше поколение уже будет жить по-человечески». Это было летом 1966 года.