Т.А. Снигирёва, А.В. Подчинёнов, А.В. Снигирёв. Борис Акунин и его игровой мир
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2020
Т.А. Снигирёва, А.В. Подчинёнов, А.В. Снигирёв. Борис Акунин и его игровой мир. — СПб., «Алетейя», 2017.
Обложка книги украшена изображением трёх джокеров. В финале — «Заключение, или Б. Акунин играет в покер, но не в рулетку». (Там приводится несколько высказываний Акунина/Чхартишвили о себе.) Всё логично: в рулетке нет джокера, а в покере он может сыграть роль других карт. Подобно тому, как и сам Акунин выступает в разных литературных качествах. О книге можно говорить как о раскрытии и развитии этой карточно-литературной метафоры. Сами авторы предпочитают метафоры театральные, но разница невелика — речь идёт об игре, независимо от того, как точнее это назвать по-английски: game или play. И это несмотря на то, что даже в выходных данных сказано «научное издание», а авторы — профессиональные филологи, известные литературоведы и преподаватели. (Между прочим, в свое время я впервые открыл книгу Б. Акунина только после того, как Т.А. Снигирёва сказала, что это действительно заслуживающий внимания писатель.) Характерна внешняя атрибутика научной книги: введение, заключение, список литературы, главы, разделённые на параграфы и т.д.
Но литературоведы обыкновенно стараются определять тему исследования разумно ограниченными рамками. На этом фоне «попытка очертить (…) основные параметры творческого мира писателя» выглядит целью весьма амбициозной для научного издания, даже при том, что рассматривается далеко не весь объём разного рода текстов этого плодовитого автора/авторов. Однако цель в известном смысле оказалась достигнутой, почти в полном соответствии с вышеозначенной метафорой.
Первая глава — «Амплуа» — показывает Акунина в качестве автора исторического детектива, писателя и блогера. Перечислены «маски» — Григорий Чхартишвили, Борис Акунин, Анатолий Брусникин, Анна Борисова. В качестве исторического детектива рассмотрен главным образом «фандоринский» цикл.
Впрочем, отнесение романов и повестей Б. Акунина о Фандорине к жанру исторического детектива хотя и традиционно (то же писал и Н.Л. Лейдерман), но, на наш взгляд, достаточно условно. Их действие происходит в XIX и начале XX века. Но достаточно ли этого для жанровой идентификации? Например, действие «Романа» Владимира Сорокина также происходит в Российской Империи, и формально это произведение повествует об истории преступления, но едва ли кто-то воспринимает его как исторический детектив. Сверх присущего Сорокину эпатажа, этому препятствует шокирующая неправдоподобность описываемых событий. То же самое относится к сценам с участием Сталина, Гитлера, Ахматовой, Мандельштама и ещё множества исторических личностей в его же «Голубом сале».
Шокировать читателя совсем не в правилах Акунина, но вот к правдоподобию возникают вопросы. Так, в «Алмазной колеснице» действует т. наз. «штабс-капитан Рыбников». Если бы там действовал, к примеру, писатель Александр Куприн, — это было бы вполне в традициях исторического, пусть историко-детективного романа, но герой чужого произведения — совсем другое дело. Исторический жанр, конечно, допускает допущения, но допустимые. Да что там мнимый штабс-капитан — у Акунина в «Нефритовых чётках» участвуют и Шерлок Холмс с Ватсоном. Можно сказать, что Акунин зачастую выстраивает свой детективный сюжет не в самом историческом прошлом, а в художественной литературе исторического прошлого. Детектив, таким образом, становится не столько историческим, сколько историко-литературным.
В параграфе «писатель» говорится о романах «Аристономия» и «Другой путь». Сам Акунин называет «Аристономию» своим первым серьёзным романом, принципиально противопоставляя его предыдущим литературным проектам, рассчитанным на читательский и коммерческий успех. Раз так — следует ожидать и более требовательной критической оценки. Пока книга предназначена только развлекать, единственный вопрос к ней — удачно ли развлекает. Если же автор претендует на большее, тем для разговора становится больше.
Одно из важнейших высказываний настоящей книги, отнесённое авторами к историографии Акунина, в равной степени может быть отнесено ко всему его творчеству: «Излишняя доверчивость к акунинским декларациям (…) может привести (и приводит) к определенной искаженности восприятия его «творческого продукта». Здесь авторы совершенно правы. Очень многое из того, что писалось об Акунине, писалось с подачи самого Акунина. И кое-что из этого я не принимал бы за чистую монету, и не обязательно потому, что он играет = обманывает; возможно, он сам обманываться рад. Так, например, он пишет: «Я взял псевдоним, потому что мне не хотелось писать детективы под своей собственной фамилией. Я занимался серьёзным литературным трудом, работал в солидном журнале, а детектив в России традиционно считается жанром легкомысленным». И далее: «Г.Ч. и Б.А. — это не раздвоение личности, а обозначение двух принципиально разных типов письма». Таким образом, тексты, подписанные именем «Григорий Чхартишвили», следовало бы считать серьёзными. Однако, несмотря на псевдонаучную атрибутику, серьёзность, например, книги «Писатель и самоубийство» сводится к тому, что приводимые в ней факты не являются вымыслом. Но уже сама тема выбрана очевидно для очень широкого круга читателей — именно тех, для которых самое интересное в писателе — его самоубийство, а не какие-нибудь там проблемы поэтики.
Теперь серьёзным чтением Акунин предлагает считать «Аристономию». О чём, в частности, там идёт речь? О том, что уже описано в «Писателе и самоубийстве» как ЧСД (чувство собственного достоинства; сейчас более популярно сокращение ЧСВ — чувство собственной важности). Б. Акунин придаёт огромное значение этому чувству. По нашему скромному мнению, прежде чем испытывать чувство собственного достоинства, следует этим достоинством обладать. Ощущать себя Наполеоном/испанским королём и быть им — не одно и то же. Да, впрочем, чего и ожидать от чувства, которому, по словам одной из героинь Б. Акунина, людей научил Азазель. Между тем Акунин вводит понятия «аристоном» (характеристика личности) и «аристополь» (характеристика государства), столь же наукообразные, как «Опыт патологоанатомического психоанализа» Г. Чхартишвили, и столь же близкие к реальности.
В этой же главе Акунин рассмотрен и как блогер. Логично, ведь блогосфера — сфера тоже литературная, ибо блоги читают. Правда, и слушают, и смотрят, но аудиокниги тоже слушают, а кино, которое смотрят, начинается с литературного сценария (часто он предшествует поиску денег на сьёмку), так что всё это в конечном счёте восходит именно к литературе. И это очень правильно: давно пора критиковать блогеров, и не так, как они делают это сами (грубо и неконструктивно), а, что называется, с кафедры.
Выше упоминался В. Сорокин. Есть соблазн рассматривать всё или почти всё написанное Акуниным в постмодернистской парадигме. С постмодерниста, казалось бы, какой спрос. Но в том-то и дело, что ни для героев Акунина, ни для самого их автора никак не характерны моральная, идеологическая и мировоззренческая индифферентность. Напротив, и в его художественной прозе, и, тем более, в историографии и прямых высказываниях в блоге всегда затрагивались темы самого глобального масштаба.
Часть таких тем рассматривается во второй и третьей главах — «Национальный репертуар» и «Историческая сценография». Названия говорят сами за себя. Тема национальная — в первую очередь тема России, но не только. Интересен параграф «Зеркальный театр», где иллюстрируется ироническое отношение Акунина к национальным стереотипам граждан самых разных стран.
Странно было, что человек без исторического образования берется за проект с достаточно вызывающим названием «История Российского государства», но Акунин вообще берётся за свои проекты с завидной лихостью. Именно с завидной, потому что эти проекты ему удаются, хотя и с переменным успехом, но удаются. Да, и Карамзин тоже не был историком. В книге весьма убедительно показано принципиальное отличие прозы Акунина от произведений т. наз. «фолк-хистори» (В. Пикуль, В. Суворов, А. Фоменко, А. Бушков) с их установкой на сенсационное переосмысление истории. По отношению к истории Акунина авторы предлагают симпатичный термин «осторожная сенсационность». «Образ писателя, ставшего историком, заманчив и притягателен», — замечают авторы. С этим трудно не согласиться, и ведь вспоминается не один только Карамзин, но и Пушкин, и Гоголь… И опять Акунин пишет свою «Историю», находясь не столько в Англии, сколько в истории русской литературы. Играючи.