Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2020
Олег Корионов (1960) — родился в г. Красновишерске. Вырос в Самаре. Окончил факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Работал на заводе, в редакциях областной, отраслевой и центральной газет, а также в коммуникационных агентствах и государственной концертной организации. Печатался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Урал», «Новый берег». Живет в Москве.
Ипостась
Кузьмич придумал экскурсию «Убитые предприятия нашего города». Набросал несколько вариантов названия: поблагозвучней. И всё же вернулся к исходному. «Если будет ни рыба ни мясо, кто же клюнет?» Подобрал архивные снимки заводов. Сфотографировал торговые центры, что красуются теперь на месте цехов. Соорудил плакат, чтобы стоять с ним у метро в часы пик. А ещё — листовки: решил расклеить их возле магазинов. Надел старую парусиновую кепку, выцветшую рубашку, штаны с пузырями на коленях и видавшие виды штиблеты. И отправился рекламировать своё детище.
Потихоньку начал набирать аудиторию. В основном пенсионеров. Брал с них по двадцать рублей за экскурсию. На маршруте — пять остановок. К первому объекту шли пешком. Дальше приходилось добираться на общественном транспорте. Расходы на проезд, если не было льготы, ложились на экскурсантов.
Бабульки и дедульки слушали истории загубленных заводов и фабрик. Возмущались. Вздыхали. А когда Кузьмич заводил речь об их предприятии, перебивали экскурсовода: рассказывали сами. Он давал им выговориться, пошуметь. И приглашал к следующему объекту.
У торгового комплекса «Калерия» он снимал кепку. Крестился:
— Упокой душу раба твоего, «Красного молота».
Вытирал слезы. Дрожащим голосом рассказывал, как его и других заводчан в одночасье выкинули на улицу, а цеха продали торгашам.
— Сорок лет оттрубил! И стал не нужен.
Пенсионеры с ненавистью глядели на сверкающее здание — с нарядными вывесками и дорогими товарами. Утешали Кузьмича:
— Везде так. Россия уже не та…
О необычном экскурсоводе рассказала местная радиостанция. Клиентов прибавилось. И всё равно навар был с гулькин нос. А вот атмосфера — душевная. Некоторые старики посещали экскурсию пару раз в месяц. Были и такие, кто приходил два-три раза в неделю. Ветераны шутили:
— Пора организовывать клуб «Гвардейцы Кузьмича».
Популярность принесла ему дивиденды: экскурсовода поддержали местные патриоты. Выделили старенький автобус, который теперь возил Кузьмича и экскурсантов от объекта к объекту. Подарили ему микрофон. Иногда подбрасывали деньжат. Пригласили на демонстрацию — 7 ноября. Попросили выступить — от лица рабочих. Он чувствовал себя неловко: одно дело экскурсия, где всё привычное, а другое — митинг. Народ надо увлечь, а Кузьмич был неважным оратором.
Однажды ему поручили вести экскурсию для высокой делегации — из Москвы. Столичные борцы за правду похвалили Кузьмича. Сказали, что хотят внедрить опыт в других регионах.
— Будем приглашать вас обучать местных экскурсоводов.
Вроде бы жизнь налаживалась. Кузьмич стал лучше питаться. Купил брюки и рубашку. Держался уверенней. Голос стал жёстче. Но появилась театральность: порой он переигрывал. Комок, который раньше подступал к горлу у торгового центра «Калерия», стал подводить: нет-нет да исчезнет. Когда это случалось, Кузьмич изображал надрыв, хотя вполне мог без этого обойтись. Беспокоился: «Скоро буду смеяться по заказу». По телику слышал, что это просто: надо хохотать на выдохе. Из пятерых членов клуба «Гвардия Кузьмича» остались двое. Остальные ретировались — под разными предлогами. Он понимал: уходит искренность. И не знал, как вернуться к себе, прежнему.
Помог залётный пенсионер. Он приехал к родным, услышал об экскурсии и пошёл посмотреть, что да как. У «Калерии» расчувствовался, схватил кирпич и пульнул его в витрину магазина. Штраф выписали и экскурсанту, и экскурсоводу. Выручили патриоты: замяли дело…
Кузьмич ещё какое-то время вёл экскурсию, но чувствовал себя не в своей тарелке. Не давали покоя слова компетентного товарища: «Так ведь и за подстрекательство можно сесть». Боже упаси! Кем-кем, а подстрекателем он не был. Характер мягкий. Подбить такого на бунт невозможно. А то, что придумал «Убитые предприятия нашего города», так ведь обидно было. Хотел поделиться с такими же, как он, выброшенными на обочину. Ну, и подзаработать. Пенсия-то — кот наплакал.
Он так и не пришёл к себе, прежнему. Зато кривая вывела его на новую ипостась. Кузьмич принял предложение директоров торгово-развлекательных центров «немного перекроить экскурсию». Маршрут почти не изменился. Начинка стала другая. Теперь он встречает на речном вокзале туристов и везёт их — за шмотками — на новом, комфортабельном автобусе. Попутно рассказывает о городе и его достопримечательностях. Прикид у Кузьмича что надо: капитанка, льняной пиджак, красивая рубашка, джинсы и мокасины. С согласия боссов, в торговые центры он не заходит. Да он там и не нужен: туристы сами разберутся.
В клубе «Гвардейцы Кузьмича» осталась одна соратница-старушка. Он с неё денег не берёт: возит по старой дружбе. Бабулька подбивает клинья. Недавно пригласила его в театр: смотрели комедию. Кузьмич к ней привык, но хочет помоложе. «А может, и никого не надо». Когда он встречает в трамвае или на улице знакомых — из первого набора экскурсантов, отводит глаза. «Каждому своё». Не все его узнают: стал модный.
Плакат «Убитые предприятия нашего города» лежит на антресоли. Покрылся пылью. Театральность у Кузьмича пропала. На смену ей пришла весёлость, в общем-то не свойственная ему. Вернулся комок: каждый раз, когда экскурсовод подъезжает с туристами к «Калерии», он не может совладать с собой. Перед тем как объявить: «Встречаемся через час», отворачивается и сглатывает слюну. Туристы не замечают секундную слабость Кузьмича. Шумно выскакивают из автобуса и берут на абордаж очередной торговый центр.
Колизей
— Всё нравится. Дышать нечем. Что ещё скажешь об Италии?
Нина в новом леопардовом халате заняла полскамейки. С превосходством смотрит на подруг. Тощая Надя глотает слюну. Хочет спросить об итальянских мужиках, но влезает Вера:
— Видала Колизей?
Нина берёт семечку из кулька, хмыкает:
— А чо Колизей? Развалины. Вон в Москве дворец в Царицыно достроили. А у итальянцев денег нет.
Кургузая Вера кривит губы:
— Слабаки.
Надя ёрзает:
— А мужики?
Нина играет арбузами под халатом:
— Огонь!
Надя выдыхает:
— Было?
Нина бросает кожурку в пакетик. Косится на детскую площадку, где сидит муж с корешами, и шепчет:
— Так я ж с Витькой ездила. Как хвост за мной ходил, — поглаживает огромное бедро. — Эх! Плачь, Италия…
Надя и Вера завистливо смотрят на подругу.
— Ну, в следующий раз, — утешает её Вера.
Нина грустно глядит на каштан:
— Когда он будет, следующий раз?
Надя хочет что-то сказать и застывает с открытым ртом.
***
Витя — алкоголик интеллигентный.
— В Англии в девятнадцатом веке был бардак: у каждого города — своё время, — пересказывает он друзьям прочитанную статью.
— Заливаешь! — Колька рыгнул и вытянул ноги.
— Не-а, — Витя смотрит на лавочку у подъезда, где жена втирает подругам пустяки про Италию. — Время по солнцу определяли. А железнодорожники бесились: им расписание составлять, а время гуляет. Вот и сделали один часовой пояс — по Гринвичу.
Кольке до фени и Англия, и Гринвич.
— Ты лучше скажи: бухло в Италии нормальное?
Витя вспоминает, как Нина затащила его на дегустацию вин. Морщится:
— Кислятина.
Колька с Вованом гогочут.
— Лучше нашей водки ничо не придумали, — Вован тычет пальцем в небо. — И бабы наши лучше, и время ништяк. Не то что в долбаной Англии.
Витя подпирает голову ладонями:
— Я читал: большевики как-то сдвинули время на тридцать минут девятнадцать секунд.
Кореша переваривают цифры.
— Ну, полчаса — понятно. А на кой 19 секунд? — удивляется Колька.
Витя пожимает плечами:
— В статье не написано.
***
Нина разошлась:
— Собрались в Рим на экскурсию.
— Риим… — Надя смакует слово как конфету.
Нина щёлкает семечку.
— Вышли в пять утра. Стоим, ждём автобус. И вдруг — гул.
Вера охает:
— Землетрясение?
Нина мотает головой:
— Хуже…
— Поезд, что ль?
У Нины — непроницаемое лицо:
— Хуже…
Вера сдаётся:
— Что хуже?
— Негры в балахонах… Белых, — Нина смотрит на дорогу, словно там вот-вот появятся негры. — Человек писят. Идут на нас и чо-то бубнят под нос. Страх божий…
Вера крестится:
— А лица чёрные?
Нина усмехается:
— А какие они — у негров?
Надя — в ужасе. Видит картину: полсотни негров набрасываются на Нину с Витей. Витя бездыханный. А Нина — в чёрном клубке…
— Господи, как же вы?..
На слово «выжили» у Нади нет сил. Нина хватает её за кисть, поддаёт локтем в плечо. Та взвизгивает, слетает с лавки и делает пол-оборота. При желании Нина могла бы запустить её в тройной аксель. Но зачем? Ловит подругу:
— Стой! — Надя застывает. — Так и сказала Витьке: «Стой!» Схватила, как тебя, за руку и держу. А негры надвигаются.
У Нади в глазах — круги. Пора вызывать «скорую».
— Ну, и? — Вера не так впечатлительна, как подруга.
Нина отпускает Надину кисть. Мрачно смотрит на Веру:
— Стоим, а колени дрожат.
Надя оседает на лавочку. Лепечет:
— А негры?
Вера смеётся:
— Глянь, у ней коленки дрожат.
Надя прикрывает колени, но безуспешно: тремор передаётся в ладони. Нина лузгает семечки.
— Огибают нас и идут дальше.
— И… и всё? — Надя разочарованно смотрит на подругу.
— Ага… — Нина глядит на мужа. По жестам видно: вмазал. Приподнимает необъятный зад, кричит: — Витя, через десять минут — домой!
Он поднимает руку: понял. Она грозит кулаком.
Вера щёлкает семечки.
— А какого лешего негры там делали в пять утра?
Нина чешет коленку:
— А я откуда знаю? Пронесло, и слава богу.
***
Витя досадует на жену. Только разговор заладился, и на тебе: «Домой!»
— Будь моя воля, отодвинул бы стрелки на пару часов. Тогда б не подняли шухер и нас бы не замели, — местный авторитет Толя недавно подошёл к лавочке, но идею оценил.
— А я б двигал часы, когда хочу, — говорит Колька, — чтоб бухло всегда продавали.
Вован лыбится:
— А я б каждый месяц Новый год делал. Станет скучно, хренак — и Новый год.
Толя пускает бутылку по кругу.
— Витя! Домой! — Нина распахнула дверь подъезда. Витя подавился. «Это ж надо: глоток из горла вырвала!» Отдаёт бутылку Коле.
Тот косится на Нину:
— Зверь-баба! — встаёт и загораживает друга, чтоб выпил спокойно. Витя делает глоток, благодарно кивает.
— А ты, Витёк, чо б с временем сделал? — спрашивает Вован.
Витя пожимает плечами:
— Да ничо. Пусть идёт, как идёт, — смотрит на корешей. — Ладно, пойду. А то заморочит.
Он старается идти прямо, но чувствует: ослабел. Злится на жену: как не отбрыкивался, всё же напялила на него цветастую итальянскую рубашку. Обновка из синтетики: противно и жарко. Костерит зятя с дочкой: «Дёрнул чёрт подарить нам Италию. Ну, серебряная свадьба, и что? Здесь, что ль, плохо? — вздыхает. — Оно, конечно, красиво. Но духота. И Нина…»
Вздрагивает: из-за каштана выскочила местная дурка Клава. Руки растопырила. Корпус наклонила вперёд. Лицо сосредоточенно. Ей бы в огород: птиц пугать. Но Клава стоит посреди дороги и, как заклинание, бормочет:
— Ворона сильная. Она лису заклюёт.
Нина зеленеет:
— Я тя щас сама заклюю. Пошла отсюда!
Витя огибает Клаву. Думает: «Счастливая: ни Италии, ни Нины. Только ворона с лисой». Втягивает воздух, чтоб не пахло водкой. Виновато улыбается жене и шмыгает мимо неё в подъезд. Нина шагает следом. И тут же возвращается:
— Девоньки, я ж вам сувениры привезла.
Засовывает руку в бездонный карман и выуживает два магнитика. Вере — Колизей. Наде — голого Давида. Вера рассматривает Колизей:
— И правда, чо не достроят?
Надя млеет:
— Какой красивый…
Клава заглядывает Наде в лицо:
— Ворона сильная. Она лису заклюёт.
Вера встаёт:
— Пошли, а то жизни не даст.
Подруги расходятся по домам. Вскоре пустеет весь двор. Только Вован дежурит на детской площадке. В полночь он просыпается. Оглядывает двор. Орёт:
— Англичане козлы! Слышьте? — Глядит на Витины окна: — Витёк? Козлы же?
Витя кивает. Нина вдавливает его лоб в подушку:
— Я те покиваю, алкаш несчастный.
Он ждёт, пока Нина уберёт ладонь. Хочет что-то сказать, но передумывает.
— И итальянцы козлы! Витёк, ну козлы же? — орёт Вован.
Надя встаёт с постели, включает свет в коридоре и подходит к холодильнику. Вожделенно смотрит на Давида. Вера спит. Вован, мотаясь из стороны в сторону, пересекает детскую площадку. Подходит к каштану, начинает его пинать. Дико хохочет. И матерится. Колька просыпается, слышит, как горланит Вован. Улыбается и снова проваливается в сон. У Толи окна выходят на другую сторону дома. Вован целует дерево. Сползает на землю. Бормочет: «Рассея, моя Рассея…» И засыпает.
Надя ворочается в постели, шепчет: «Рим…» Нина улыбается, вспоминая, как на пляже на неё таращился итальянец… Клава поучает на кухне кошку:
— Ворона сильная. Она лису заклюёт.