Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2020
Николай Шамсутдинов — поэт, публицист, переводчик. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Стихи публиковались в ежегоднике «День поэзии», альманахе «Поэзия», журналах «Новый мир», «Октябрь», «Нева», «Урал» и др. Автор множества книг. Живет и работает в Тюмени.
В Ницце
Вишня — дороже, тунец же — тучней… На рынке
Близ Массена — оглушительней бюст блондинки,
Впавшей в прострацию, — время ожесточенней
Борется с женщиной, нежели с вами. Что в ней
Зимнему сердцу? «Не вещи (по Эпиктету)
Мучают нас — представленья о них…» Предмету
Ваших мытарств юбки стали, треща, теснее,
Овод Овидия вьется, язвя, над нею.
Солнечный час… А в душе повседневный голод
На сахаристый, как в давешнем детстве, холод,
Горстку брусники… Но, вставшее на котурны,
Время бессильно в рацеях. Кивок фортуны
Не обращает, призывный, гиперборея
В лиценциата… Настойчивей и бодрее,
Дело всей жизни — достойная смерть… С годами
Зов безупречности овладевает вами.
Невыразимое, в смерти — как при омерте,
В шрамах, лицо — карнавальная маска смерти,
И она, в бдении бледных эриний, вправе
На сострадание крупнозернистой яви…
***
Прирастая прострацией, по Аристотелю,
«О, друзья! Нет друзей!» — под банальной оливою
Веселей отрезвленье, сводимое к модулю
Жизни, рвущей, покуда весна, с перспективою
Смерти… Хаос ее разрешается эпосом
Стычек, сладких щипков. Воплощенная мнительность,
При пристрастии к нам одержимая скепсисом,
Неприветлива, с ясной прохладцей, действительность
Там, в компании с флоксами… Если бы с флексией —
С флегмою словаря, за июльской Тулузою…
Женской отредактированною рефлексией
Разрешается с гипотетической музою
Непрерывная тяжба… В пожатии твердая,
При неприязни к лаврам, задерганным пиниям,
Как прохладна ладонь героини, затертая
Комментариями к бугоркам ее, линиям…
Задушевный ландшафт… Ветер вырос из вретища,
И прибой, помрачнев, наставляет прилежности,
Как ни ищет лицо, наплывая, прибежища
В фотографиях, пепельных от безнадежности.
Многоликая жизнь, заключенная в краткости
Максим, — не защищает, припав, от удушия —
Во избытке ее… Но чем тверже я в мягкости,
Тем последовательней любовь в равнодушии.
***
С крепкой проседью, но, на прогулке, еще не шлак,
«Человек тупика», с мятым Кеннетом под подушкой,
Учится одиночеству, как выживанью, — так
Замыкаются в створках своих, становясь ловушкой
Для себя же… Альянс выливается в мезальянс
С музой, ждущей иных. Приручая воображенье,
Обстоятельства, зная резон, выбирают нас,
А не мы их… Как правило, редкое отраженье
Соответствует оригиналу. Темно, окно
Одевает мерцанье, и, взгляд визави бросая
Из промозглой души, — «Приближается утро, но
Еще ночь…» — выпевает, ладони сложив, Исайя.
Ни к кому не тянитесь, ладони убрав со лба, —
Все бессмысленно, и, в заусенцах ворон, ненастье
Поднимает нам веки… Наставница и судьба,
Под колоннами клонов дичает земля. У счастья
Неуживчив характер. Но с кем, посвежев, ни длишь
Пустоту, вездесущую в тайнах, не подбирая
Ей имен, — все слабее «впиваются в жизнь», ведь лишь
В смерти мы обретаем бессмертие, исчезая…
***
…И оттиски перьев, и кляксы — плоды бесплодья
Сонливой Эрато. Измученный, втоптан в наст,
Шагреневый лист и рванье воронья — отребье (отродье)
Ненастья, в отрепьях, минующего не нас,
С прохладцей, зажившейся в голосе… С приглашеньем —
К сопереживанью? —
к сухим резюме, ландшафт,
Расшатанный ветром, становится приложеньем
К мигрени — исчадью простуды. Колючий шарф
Грубее в объятьях… Выкрашивающий зубы
Оскалом наездника — требует т а к любви,
Что резвые искорки, бдя, обметали губы
Венеры из гипса, обрушившейся в свои
Надежды избранницы… В стужу, трехмерна, сырость
В суставах и гипсе наращивает объем,
Ломая структуру, — тому наставляет сирость
Птиц, шумно бедующих там, за глухим окном.
В полемике с явью, в нас взращивающей илотов,
Без жалоб на непониманье, не забывай,
Что в позднем признанье — прозрение идиотов,
Бедующих в сытости… Под повседневный лай,
Уже не под кровом, соправным ладони Вишну,
Пеняй на себя, подступившее теребя,
И ночью, забившейся в складки плаща, как в нишу,
Не думай о снах, и они не сомнут тебя…
***
«Пеннорожденная…» — начал я днесь…
В свободных
Нравах, cheri,
Встормошенное плавниками,
Море — извечное капище земноводных,
Не достигающих вечности за буйками,
Коль, выползая на черствую сушу, долго
Сушат продрогшие жабры на знойной гальке,
Неуловимые вечностью — на прогорклом
Солнце, в виду крымских гор в мезозойском тальке.
Желтое, тут, в мозжечке, запевает жженье,
Жаля сознанье, и сердце, в песке и лени,
Вдруг обрывается вниз, уловив движенье
Жизни — в эпической, одушевленной пене…
***
На приморской веранде, в грозу, с вездесущим плющом,
Нам, притихшим, уютно под ветхим ахейским плащом…
Прикорни же ко мне, извиняя себя и не куксясь,
Чтоб оттиснуться в памяти юным, прохладным плечом
На приморской веранде…. Вблизи исполинских зыбей,
Под отчетливый шелест истлевших великих теней…
На свету их, любовь, уязвимее жизнь, в изложенье
Неизменных лишений и кукольных, пылких страстей.
Ливень выдохся, и спеленала, слепа, тишина
Облетевшее лето с полнощной подкладкою сна…
Меднолатный атлет, в полносочных объятьях Медеи,
Горячо засыпает счастливый владелец руна.
На приморской веранде… А дело, любимая, в том,
Что душа, прилепившись к твоим инвективам в былом,
Так и тянется к ним — из постылого уединенья
И, как встарь, не находит опоры в них, и — поделом…
***
Жизнь у моря, в Крыму, в эпической лени песка, —
«Смерть при жизни…», умопомраченью, по сути, близка.
Эту близость предрек, за добычею мидий, Овидий,
И коробится боль в оглушенных глубинах виска.
Кто мне скажет, что ты обмираешь в разлуке — в глуши,
Неизменная, на отстоянье души от души,
В нарастании скепсиса? Время — не лучший ходатай
Перед волей отшельника, не принимающей лжи.
Жизнь у моря… Не требуя всю тебя, не теребя,
Бог иронии здесь, в захолустье, находит тебя,
И ты вновь оживаешь в своих экивоках,
Но — обильная всеми, раскаянье не торопя.
В приживалках у музы, недавние слезы тая,
Что щебечешь ты, радость, за пазухой у бытия?
Как при виде отчизны, во мне прозревает Овидий,
Но душе тяжела помраченная легкость твоя…
***
Время — черстветь… С подколодной горячкой в крови,
Ревность, прилежно кричащую за человека,
Жизнь утишает протяжным стяжаньем любви
И осушает ресницы. Чрезмерна опека
Варварской цитры… Пожизненно сердце сосет
Предвосхищенье — теплом обливает фаланги
Женщина, что, в утешение, руку кладет, —
И словно, к сердцу лицом, улыбается ангел.
И, кровеносная, нежное бремя мое,
Чуткость, в толчках, разгорается в кончиках пальцев,
Чтобы внять женщине, плавкой природе ее,
Ловко к блаженству любить — подпускающей жальце.
Непостижимая, в воспоминаньях на треть,
Женщина, в тайнах, живет теплой связью с огромным
Прошлым любви, чтобы, жизнь отразив, умереть
Рядом с Джульеттой, под холмиком единокровным.
Не подбирая молчанию имени, пью
Вечную юность ее, что она ни вещает
И, забирая убогую душу твою,
Полную радостной мукой ее возвращает…
***
Малгожате Потоцки
Затем ли здесь, в горах, где золота лоза,
Предательски влажны протяжные глаза,
Что неизменный тост, средь пчел и флексий, за
Любимых и счастливых?
Вино диктует петь, и — перебор в груди,
И грациям вольно, с Элладой впереди,
Шалить и щебетать, рябя в глазах, — среди
Любимых и счастливых.
Но — истекая в ночь, но — с бездною в чертах,
Жизнь наблюдает, не взбивая свет, впотьмах,
Как тень от тайны спит, не тая, на устах
Любимых и счастливых.
И что от сердца жизнь, скорбя, ни оторвет,
Все мало жадным им, и память, в свой черед,
Отводит взор, уняв сердцебиенье, от
Любимых и счастливых.
И безымянны дни, что промотал ты, свеж
В иллюзиях пустых, и заблужденья те ж,
Как ни ропщи ты, что тебе нет места меж
Любимых и счастливых.
Не тех ты целовал, рассеянный, — других,
Питая толки… Но, не в кривотолках сих,
Что безрассудней, чем искать себя средь них,
Любимых и счастливых?!
Сена
Сена тем и берет, что — бесстрастна, идею гнезда
Подменив переменою мест… В назревании льда,
При неприязни времени — не постарев, под мостами,
Отдаваясь влеченью к движенью, картавит вода,
Препарируя, в стуже теченья, века…
Холерической готикою прободав облака,
Тени — если б… — химеры стремительной архитектуры,
Уносимы стремниной, всё не уплывают, пока
Полдень, в оргии красок, горит в витражах, и перо
Так и рвется поведать, ревнивое к частностям, про
Иней цепких решеток, и рябь, и тебя над рекою,
Прозябаньем Пьеро обращенного к язвам Дидро.
Окисляется время, и воздух скорее язвит,
Чем питает, шершавый… Лицом в задубевший зенит,
Сена медленней, и ледяные ладони за нею,
В притязаньях уклончив, смыкает корректный гранит
Зимней набережной… В редких водоворотах темна,
Сена — искорка вечности в пылком бокале вина
И в «бессмертной латыни»… Приблудною ночью
Слышу всплеск здесь, у сердца, и чувствую — это она…
***
В морозное крошево, в дождь ли
Чужих, запредельных времен,
Кусая перчатку, всплакнешь ли
Дорогой с моих похорон? —
Что скаредна вещая пряха,
Что весь я в забвенье — один,
Сам прах, прозорливец, от праха
Суровых кладбищенских глин,
Что гибельный рок — неминуем,
Что губы («Царуй!.. Государь!»)
Ни ласкою, ни поцелуем
Уже не разбудишь, как встарь…
И в ветре, вздымающем ропот
Листвы над тесовой тоской,
Услышишь надорванный шепот,
Сырою затертый доской?
Уже не руками — ветвями
Я встречу, забвеньем продут,
Ушедших. Какие на память
Тебе перелески придут,
Преосуществляясь в страданье?
И ты не почувствуешь, вот,
Как, недоуменный, в рыданье,
Слепой, расползается рот.
Ну, так оглянись же! Бессильем
Я грубо спеленут,
На свет
Простертый — в посмертном усилье
Взглянуть тебе, радость, вослед…
***
В Париже снег. В поре свет инобытия..,
Недостижимостью взгляд мытаря слезя,
Все выше золотой лирический кораблик,
Летящий над тобой, Лютеция моя.
Словно простиран, свеж, как зов иных пространств,
В Париже снег. Куда как прихотлив пасьянс
Его на площадях, и обливает вечность
Декабрьский фаянс в прожилках Иль де-Франс.
Снег бел, простите мне трюизм, как молоко,
Но в этой фразе, сhеrе, так видно далеко,
Где, в роскоши лепнин, тем барственней барокко,
Чем прихотливей снег в кудрявом рококо.
В Париже снег… И, лишь для радости и нег,
Лирический гибрид, жизнь убыстряет бег,
Прохожих торопя. Но, тянущийся мыслью
К проспектам проливным, неистощимей снег.