Конспект стихотворения
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2020
Пишешь, дописываешь книгу о поэте, о человеке, о гармонии, о стихах — переписываешь и описываешь воздух и невоздух, звучащие в книжном и нежном веществе главного и бесценного. Бросаешь ручку на стол и выходишь из Мандельштама, из Рильке, из Пушкина — на снег, в снег — в божественную снежность. Деревенская зима потемнела, черно-белая, и ты сидишь под навесиком у костра — дожидаешься звезд…
Взгляд раздвигает многокрылый сумрак, драгоценную порошу и печные дымы, как листву. Взгляд раздвигает несуществующую листву, как лицо раздвигает пустоту в зеркале, в окне, в небе, которое исчезает с наступающей темнотой, которое, исчезая, появляется здесь, на земле, на Земле. Небо прижимается к земле, покрытой снегом, — и появляются звезды.
Небо здесь, на земле, шелестит стужей, дымом, воздухом, редкими снежинками — раздвигаешь эту множественную нелиству неба: звезды.
Звезды стоят на месте, как слезы человека, плачущего навстречу небу ночному; человека, запрокинувшего лицо, установившего лицо параллельно земле и небу. Звезды, как слезы, стоят на месте своем.
Ты прижимаешь лицо взгляда (главное свое лицо), лицо зрения сразу к двум зеркалам, смотрящим друг другу в глаза: нижнее зеркало — кровь твоя и земля твоя, верхнее зеркало — воля твоя и небо твое. Оба зеркала смотрят, глядят неотрывно друг во друга — в себя, они видят себя сквозь тебя, сквозь себя, сквозь звезды земные и небесные: так начинает жить вещество души, духа, разума и сердца. Так начинает биться, шелестя и мерцая, сердце всего. Сердце мира.
Тишина. Вещество зрения движется беззвучно. Так тихо, что слышно, как бьются сердца двух диких котов, прижившихся (и прикормленных) на веранде деревенского дома. Тихо так, что слышно, как дышат во сне синицы, снегири и дубоносы в близком бору, до которого камень можно добросить. Так тихо, что слышно дыхание филина, ночующего на сосновой ветке толщиной в руку мужика, ангела, бога. Кот зевает на веранде, и из маленькой пасти его, малиновой, в рубчик, поднимается парок.
Холодно. Зябко. Студёно. В каждой воде в округе — в озере, в речке, в пруду, в реке большой, в жестяном ведре, полупустом, забытом под навесом, — возникает стекло. Зеркало земли утолщается, крепнет — навстречу могучему звездному небу. И Кассиопея проступает как мысль — как куст мысли, и смыслов, и образов, и видений. Куст Кассиопеи — подлесок, залесок и деревья других созвездий — приближается к глазам сквозь зеркало неба. Зеркало земли скрипит под валенками, а особенно под сапогами: тысячи скрипок небесных стонут, вскрикивают, пищат, визжат, плачут и поют вслед идущему. Зеркало земли вспухает и отражается в небе и в себе кристаллами снега и льда — и воссоединяется с зеркалом неба: два зеркала сходятся, как ладони, и прижимаются друг к другу — всё: тебя нет. Ты теперь часть светлой тьмы и звездного света; часть воображения мира, часть его мышления и часть его внутренней речи.
Голос с трещинкой, зрение с трещинкой и общее небесно-земное зеркало с трещинкой: в эти трещинки набиваются свет и снег, мысль и боль, боль и вообразимо-невообразимое небытие. Звезды скачут, прыгают, будто глядишь на них в бинокль, будто в голову твою залетела трясогузка — сквозь щель и сквозняк сознания. Хвостик трясется, как кисточка бога, делающего наброски бытия и миров. Ты исчезаешь в этом трясении, не в трясине слепоты, но в дрожи и вибрации миллиардов пучков тяготения, гравитации и слез. Так плачут звезды.
Ты исчезаешь. Ты появляешься. В мире не столько воображаемом, ином, сколько обновленном, если не новом. Челюсти стужи разжаты — как перед говорением. Лицо окружающего тебя неба сначала превращается, высветляется в лик, а потом принимает все, что есть и было в твоих мыслях, в твоих снах, в твоих муках — горьких и сладких — услышать. Услышать — значит увидеть. Чужая ветвь растет из глаза твоего — и слушает, осязает листвой очей твоих все, что взыскует ласки. Лед и соль расплетаются, и скелет воды обрастает сначала жаждой, а потом — водой, влагой — солоноватой, сладкой, океанской и колодезной одновременно. Любое стекло, любой кристалл, любой камень становятся мягкими, теплыми, живыми. — Хорошо тебе лететь: лететь из себя, лететь в себя, лететь мимо себя, лететь туда и летать там, где гравитация — любая — подчиняется совокупному воображению пространства, вечности, бога и — твоему. Воображение лепит снежную бабу, катая серебряные шары везде и нигде. А иногда эти шары — энергии и мысли, мощи и чувства, тяготения и души — ставят тебя, летящего, на место свое.
Ты читаешь глазами то, что слышимо, но безвидно. Что-то шумит: то ли котенок трехмесячный, рыжий, почти красный, — шипит на незнакомое и незнаемое, — так лебедь шипит на все, что не лебедь, медленно оглядываясь на свое отражение в воде.
Ты — часть зеркала. Ты — пузырек воздуха и жизни в стекле, объятом амальгамой. Ты оптика мира, бога и всего, что и кто стремится к центру мироздания. Ты пузырек воздуха в зеркальном стекле, и все, что попадает в кружок, в пятачок, в шарик оптический, — все становится выпуклым, круглым и шарообразным. Тебе больно пропускать сквозь себя мир — и миру одновременно сладко и горько проходить сквозь тебя, забирая тебя в себя — хоть на мгновение. Теперь ты — око. Ты око себя самого. Ты сам по себе — весь — око. Око, не видящее, но слышащее и слушающее. Око округлое, как уста, как замкнутая нежность губ и милость первого звука, уловленного в мире, во тьме светлеющей, в свете невыносимо ярком — до тьмы, в холодающем тепле рук, запястий, пальцев, которых и нет: ты не чувствуешь плоти своей потому, что ты ощущаешь целое — мироздание и трепетное, мигающее, мерцающее зеркало. Зеркало, частью которого стал ты. Ты существуешь, исчезнув. Исчезнув, ты существуешь больше, чем все сущее. Губы, твои-нетвои, шевельнулись. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох — звук выдоха, почти шипение пены морской, сплющенной на песке. Вдох — звук крови, холодной и раскаленной — добела. Вдох — звук звука первого, неосознанного, природного, пустого и перенаполненного жизнью и нежизнью. Жизнь и нежизнь обнимаются в тебе. Они говорят что-то друг другу — обнявшись. Смерти нет потому, что нежизнь — живая. Живая по-иному. Живая невообразимо. Живая всегда. Живая до слез.
Нежизнь не отбрасывает тень, потому что она — свет на свете. Свет не отбрасывает тень, но прибирает ее — и становится светлее… Вдох — звук. Звук звука, звучащего в звуке любом, наполненном звуком…
Дерево отойдет от твоей могилки — будешь лежать прямо под небом. От снега и дождя тебя укроют дождь и снег. Бог подойдет, сядет на корточки и закурит. Встанет — бросит окурок траве под ноги, под снежные ноги. Нищий его докурит, разотрет в ладонях табак — пустит горькие крохи по ветру, ляжет на камень могильный. Уснет… Если смотреть из неба, то кажется, что на могиле твоей лежит цветок — черный, огромный, красивый, нетрезвый, мертвый-немертвый, живой-неживой.
Ты поешь: шаг — и ты во Вселенной, взгляд — и ты во Вселенной, вдох — и Вселенная в тебе.