Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2020
Ирина Горбункова (1970) — родилась в Клину Московской области. Окончила Московский институт электронной техники (г. Зеленоград), факультет микроприборов и технической кибернетики. Работает в банке. Автор романа «И снова о любви». Живет в Клину. В журнале «Урал» печатается впервые.
Тандэн — место на животе, расположенное на два-три пальца ниже пупка.
Самурай — служилый человек.
Дзёси — парное самоубийство влюбленных.
Аокигахара, Дзюкай — «лес призраков», «море деревьев», лес самоубийц.
Токкури — кувшин для саке.
Дзэки — борец сумо.
Сэнсю — спортсмен.
Сайт «Странствие души» был красивым. Сквозь нежную, красновато-золотистую дымку, наплывающую из глубины экрана подобно влажному предрассветному туману, повсюду горели блестящие, великолепно прорисованные самурайские ножи. Посреди этой сияющей роскоши всякого страждущего ожидал восхитительно стройный самурай в белоснежном кимоно с алым резным пером, горизонтально пересекающим низ живота. Прекрасный самурай стоял на коленях и, чуть склонив голову вперед, едва касался рукой живота немного ниже пупка, в области точки тандэн, откуда легким голубоватым облачком исходил величавый самурайский дух.
Глядя на древнего воина, паренек в который уже раз с тоскливым восторгом вздохнул и нажал переливающуюся золотом кнопку «Вход». Как легкую занавесь, самурай разрезал ножом дымчатую пелену на экране, стремительно уменьшился в размерах и расположился в верхнем правом углу экрана, где замер, обратившись в эмблему сайта. Худощавый, спортивного телосложения молоденький парнишка погрузился в недра закрытого сообщества самоубийц. Сложно сказать, что влекло его именно сюда, почему среди обилия подобных этот сайт приковал его внимание. Возможно, благодаря красавцу самураю. Неизвестно, но вот уже третий день каждую свободную минутку он украдкой, тайком от родителей, заглядывал сюда и бесконечно читал, пропитываясь драмами незнакомых людей.
Совершенно не похожие, переживавшие самые разные жизненные трагедии, они были столь схожи в ощущении безысходности своих несчастий, что паренек невольно удивлялся при чтении и, глотая горестные слезы, ловил себя на мысли, сколь много людей чувствует так же, как он. И каждый из них, как и наш герой, уверял окружающих и себя, что смерть — единственно достойный способ решения его драмы. И все они — несчастные, алчущие смерти, горячо поддерживали друг друга в этой уверенности. И всячески помогали в поисках способов скорейшего достижения кончины. Все, кроме одного.
«Старая Развалина» — этот чудной, неуместный ник сразу привлек внимание нашего героя. Старым Развалина был не только по названию, но и по времени присутствия на сайте — против имени его стояло число 997, означавшее количество дней существования ника. Наш юный герой посмотрел на свой не вполне скромный ник «Гений» — там застенчиво алела циферка 3 — и вернулся к Развалине. Но не только и не столько ником и его возрастом выделялся тот среди прочих. Более всего отличался Развалина от остальных несвойственной им неистребимой тягой к жизни и каким-то странным интересом к смерти одновременно. Вернее будет сказать, не к самой смерти, а к тем бедолагам, что пополняли ряды членов сообщества.
Все три дня Гений бесконечно натыкался на неизменно скандальные диалоги Развалины со всеми, до кого тому удавалось дотянуться, и гадал — кем он может быть. Сам наш герой, несмотря на вызывающий ник, скандальничать не любил, да и не умел — был скромен, воздержан в выражениях, уважителен и дипломатичен. Чтобы сказать понятно и однозначно, достаточно сказать, что был Гений «достойным членом общества и хорошо воспитанным японцем». И своим отношением к жизни и решению проблем чудесно вписывался в самое изысканное сообщество самоубийц.
Развалина же, начиная с ника и заканчивая всеми его высказываниями, своим неуместно кричащим присутствием опошлял красивый сайт и его дивную идею. В спокойное течение печальных предсмертных диалогов он вносил жизнеутверждающий бедлам, путая и будоража участников. О чем в возмущенном возбуждении наперегонки кричали все члены сообщества, поочередно именуя его агентом правительства и предлагая применение к нему различного рода экзекуций. Но при этом, что сразу бросалось в глаза и было крайне удивительно на фоне всеобщего возмущения, ни админы сайта не банили его даже на время, ни рядовые участники сообщества не прерывали общения с ним. Складывалось впечатление, что на финише своих не вполне удачливых жизненных путей все они ловили некий кайф от издевательских высказываний и попыток удержать их в этом мире.
Казалось бы, своим недопустимым поведением и взглядами на жизнь, а точнее, на смерть, к которой наш мягкий, благовоспитанный герой готовил себя, Старая Развалина должен был оттолкнуть его. Но почему-то и Гений из всех участников сообщества, раскинувшего свою суицидную паутину на страницах сайта, сразу был очарован именно старым, если верить трем цифрам возле ника, скандалистом. С волнением читая удивительно возмутительные, по мнению воспитанного молодого человека, и такие притягательные высказывания Развалины, паренек безумно хотел, но боялся встрять. С тихим восторгом проглотив, казалось, все, сегодня Гений все же решился и, набрав воздуха в легкие, осторожно написал Развалине в личку: «Привет, я новенький. Не подскажешь, какие тут правила?»
Хоть наш герой и заметил, что ругался Развалина всегда, легко, без малейшего стеснения и сразу со всеми, к грубости оказался не готов. В ожидании ответа он замер, радостно следя за золотым пером возле семерки у числа 997 — означавшее онлайн-писанину, оно дернулось и истерично запрыгало. Едва перо замерло, на экране подобно плевку высветился недружелюбный текст: «Чего надо? Правила в правом верхнем углу возле черепа и того балбеса в белом. В помойке под названием FAQ. Чего интересует-то? Смерти ищешь или развлекаешься? «Гений», вот умора, самому не смешно?»
Пока Гений удивленно таращил глаза в грубые строки, Развалина погрузился в злую дискуссию с двумя участниками, именующими себя Гоблинами, которые буквально атаковали его, пытаясь утопить в ожесточенных высказываниях и угрозах. Суть дискуссии сводилась к достаточно уже избитому вопросу, интересовавшему здесь всех: жизни после смерти. Гоблины отстаивали точку зрения полной пустоты после ухода в мир иной. Развалина же, в целом отличавшийся философским мироощущением и не раз уже споривший на эту тему, был приверженцем буддистской реинкарнации. Объяснить столь тонкое понимание мира двум детинам, взявшим такие немудреные ники, он не смог или не пожелал, но промолчать не захотел и ожесточенно, но упорно без устали посылал их обоих.
Герой наш испытал чувство горечи — и зачем только написал этому невоспитанному грубияну, сглотнул и, закусив губу, из юношеского любопытства прочитал, куда именно направлялись Гоблины. От собственно места и прямоты Развалины он в стеснении густо покраснел и, расстроившись еще больше, печально выключил планшет.
Два дня Гений не заходил на сайт, но на третий не удержался и осторожно заглянул. Там, в глубине, позади пелены, охотно и с силой разрезанной красавцем самураем, было тихо и покойно — Развалина отсутствовал. Мельком пробежав глазами новые диалоги и сообщения, Гений обнаружил, что тот, как и он сам, отсутствовал последние два дня и ругань с Гоблинами была последней. Сие показалось ему странным — насколько паренек смог заметить, до этого Развалина не отдыхал и душил всех направо и налево, взрывая сообщество своими колючими высказываниями ежедневно, если не ежечасно. Грудь парню что-то жгло. Надо признаться, несмотря на легкую обиду, нанесенную ему Развалиной, сострадательный Гений чуть взволновался — все-таки сайт был совершенно определенной направленности, а Развалина хоть и производил впечатление человека крайне жизнелюбивого, но отчего-то же крутился тут. Не за деньги же правительства, в самом деле. Одним словом, не вполне понимая зачем, он вновь перечитал грубый ответ Развалины и снова написал тому в личку: «Не смешно. Да и кто бы говорил: у тебя тоже громкий ник. Будем знакомы?»
Тишина. Подождав пару минут, без интереса побродив по страницам сайта — удивительно, без Развалины он был совсем непримечателен, — парень отключился и неохотно побрел на зов матери обедать. Едва он начал есть, в комнате пиликнуло — ожил планшет. Ну уж нет. Гений нарочито медленно, мягко улыбаясь маме, обедал. Та же, переживая его депрессивное состояние в последнее время, всячески стремилась проводить с сыном как можно больше времени. Вот и сейчас она, внимательно заглядывая сыну в глаза, неторопливым, ласковым движением руки убрала непослушную челку с его глаз и рассказала все новости. Вместе посмеялись над дедушкой — отцом матери, который в очередной раз долго и обстоятельно готовился к уходу в мир иной и не впервой уже безмерно волновался, на сей раз по поводу костюма. Отчего не вылезал от истерзанного им престарелого портного. Не торопясь сын помог маме убрать со стола, чего обычно не делал, и лишь потом не спеша перебрался в комнату и подошел к планшету. Как он и думал, это был Развалина.
«А чего нет, будем. И кто ты, Гений?» — Развалина все еще был в онлайне.
«Спортсмен, — парень вздохнул, и вдруг в пальцах его появилась легкость, он начал писать без остановки: — Мне двадцать лет, я известный спортсмен. Многие говорят, гений. В этом году, точнее в следующем, в этом сезоне соревнование всей моей жизни, а я получил травму. Самая заветная мечта рухнула. Все».
«Все, — словно эхо, повторил Развалина. — Все? И ты собрался покончить с собой? Сильно. Из-за травмы? Слушай, круто, я бы не решилась».
На последнем слове парень вздрогнул и смутился — девчонка, блин. Щеки его порозовели от гнева. Интересно, а многие на сайте знают, что направо и налево посылает их девчонка? А та уже вновь выплюнула строчки.
«То есть из-за какого-то соревнования вот так сразу кончать с миром? Круто. Ах, извини — соревнование жизни, мечта… Тогда точно круто. Что предпочитаешь? Повешение, утопление, угарный газ, «иаду» или что повеселей? А может, успеешь подлечиться, и никаких забот с уходом в мир иной — как там у тебя со временем?»
Девчонка явно издевалась, не понимая глубины его несчастья. Он разозлился на нее, а больше на себя — нельзя же так пускать в свою жизнь непонятно кого и откровенничать с ним. С ней…
Парень перечитал то немногое, что успел написать, и чуть успокоился — ничего слишком откровенного. Пока читал, не заметил вновь дергающееся в истерической пляске перо против ника собеседницы. На экране показался очередной ее ответ:
«Что ж, дело за мной. Старая Развалина — это не только ник, но и состояние организма. В девяносто девять и не так будешь себя чувствовать. Умирать не хочу, но жить чертовски скучно. Так что придется умирать. Черт, а так не хочется!»
Старушка! Парень и девчонку-то не ожидал, а тут даже чуть задохнулся от неожиданности и задумался. А бабулю в это время «пробило» — два дня молчания давали себя знать, она явно соскучилась.
«Живу одна, из-за возраста передвигаюсь с помощью чертовой коляски: ноги ни к черту не работают. Травма ноги, руки? Если ноги, точно понимаешь все сложности моего непростого бытия. Гостей не принимаю никогда! И не надейся на чай!!! Служанку мою… Ах, простите, компаньонку зовут Мидори. Дура несусветная, к тому же неряха. Но мои чертовы родственнички уверены, что она идеальна — скорее всего, стоит дешевле прочих и быстрее всех других претенденток на сей почетный пост согласилась изводить меня почем зря. Да, о ногах: береги колени, в старости, особенно к ста годам, пригодятся. Хотя что это я — ты же не планируешь… Да, склероз тоже задачка еще та. Эта жирная корова Дори часто пользуется моей воспитанностью и заявляет, что я что-то забыла. Учти, не имею такой дурной привычки. Помню все, особенно касательно периода до 1940 года. Почему его, спросишь? И я с удовольствием отвечу — не знаю».
Как мы уже сказали, Гений был пареньком сострадательным, отчего живо представил себе маленькую дряхлую бабульку с седыми жиденькими волосиками на голове, одиноко передвигающуюся в коляске по дому. А представив, сочувственно едва слышно охнул. Старушка в это время наскребла еще строчку, он продолжил чтение.
«Слышишь, Гений, чего молчишь? Кстати, а почему все-таки “Гений”? Думал, не опознают?»
«Да, пожалуй, да, — парень горько усмехнулся, отвечая. — Как-то само получилось. А потом подумал: пусть так, вызывающе. Какая теперь разница».
Бабуля молчала в ответ, видимо, переваривала. Парень спросил:
«А ты почему эти дни молчал? — Он вспомнил о поле и возрасте собеседницы и поправился: — Вы почему молчали?»
Перо в возмущенном остервенении запрыгало и принялось проворно строчку за строчкой извергать на экран ворчливую запись.
«Так, во-первых, на «ты». И кстати, не вздумай никому говорить обо мне, понял? Ну, что я дама и уж тем более в глубоком постбальзаковском возрасте. Иначе вылезу из своей чертовой каталки и ноги повыдергаю, а еще лучше приду к тебе домой, умру там и буду сниться до скончания твоего века. Осточертеть успею, каким бы коротким он ни был. Прямо и не знаю, чего-то я тебе доверилась?.. Нервничай теперь! Во-вторых, черта с два я тебе так сразу все рассказала, понял? Компаньонка моя, черт бы ее подрал, планшет залила. Старая корова. Мне сто лет, я ни разу тарелку с супом на планшет не опрокидывала. А эта сорокалетняя жирная корова! Жуть! Пришлось моим раскошелиться. То-то была вселенская печаль! “Дорогая, зачем вам планшет?” Так, наверное, и крутилось на языках: “Вам же завтра умирать”. Зачем, зачем, все им расскажи. На второй день у меня аж руки чесались, так скучно было. А им денег жалко. А стихи почитать, новости? Все ждут, когда сдохну».
Паренек решился остановить сердитый словесный поток бабули, летевший подобно скоростному поезду Синкансэн из-под ее древних, наверняка корявых, узловатых пальцев, и написал:
«Ну, зачем вы… ты так. Я уверен, они тебя любят и уважают».
Развалина затихла надолго. А после продолжительной паузы разразилась еще более «громогласной» руганью:
«Кто? Внучатый зять? Или как его? Черт, никак не определюсь в этих родственных кличках. Муж правнучки, он только и ждет, чтоб я сдохла. Планшет хотел купить мне попроще, все бы экономить на дорогой, любимой бабке. Так ему и сказала: “Я же дорогая, должна соответствовать. К тому же уж лет пятьдесят как одинокая — как ни крути, себе наследство покупаешь. Так что не жадничай, бери, как себе. А через следующие сто он твой”. Губами шлепает, что-то перемножает… троечник, взял бы бумажку, посчитал в столбик. Уж, небось, и место на кладбище приглядели, гады. Не дождутся, сами там лежать будут, а я им цветы носить. Охапки огромных белых хризантем в знак большой скорби и бесконечной любви. Нет! Чего это огромных? Маленьких, кустовых, они дешевле, да и не заслужили».
Бабулю явно чуть клинило на размышлениях о родственниках, парень в задумчивости написал.
«А мои меня любят. Папа, мама… А я, видишь, как…»
«Что «как»? — мгновенно переключившись, любопытно извергла старушка. — Травма серьезная, что ли? Фанаты задолбали? Или «друзья-прилипалы»?»
«Травма… да нет, не только. Хотя да, очень серьезная. Фанаты… Понимаешь, я предположить не мог. Мне казалось, я выступаю, всем нравится, а столько грязи, лживых измышлений. И о личном… Стыд такой… Журналисты тоже такие статьи пишут. Иногда, веришь, думаю, что где-то далеко существует другой я. Так прилечу куда-нибудь в далекую страну, выйду из самолета, а меня встречает…»
«Ты!» — проворно откликнулась старушка, видимо, утомившаяся от длительного молчания.
Парень кивнул и с печальным выдохом написал: «Да». Друзья? Гений вспомнил приятеля, любившего выставлять их совместные фото с пронзительными подписями-воззваниями к поклонникам, чуть слышно с горечью, досадливо вздохнул, но писать ничего не стал.
Перо бабули, на миг замершее в воздухе, быстро подорвалось и застрекотало по экрану подобно глупой мухе, долбящейся в наглухо закрытое окно неподалеку от распахнутой настежь форточки. Парень в напряжении ждал, и столь долгим было это ожидание, что он уж решил, что старушка с любопытством, свойственным многим старикам, отвлеклась на кого-то другого и ввергла себя в какую-нибудь очередную ожесточенную дискуссию, но нет — на экране отразилось письмо.
«Твоя история, мой юный друг, — парень возмущенно покраснел, опять издевается. Будто понимая, что именно в этом месте у читающего будет взрыв негодования, бабуля сменила тон и продолжила в ином ключе: — Извини, увлеклась. Меня иногда заносит, возраст, сам понимаешь. Итак. Я знавала человека, с которым в 39-м году прошлого века приключилась подобная история. Он был известным… — Тут, судя по всему, несуществующий склероз бабули взял-таки верх над памятью, вследствие чего несколько секунд спустя она ворчливо продолжила: — Не скажу, а то догадаешься. Итак, известным. И столько поклонников, восторженных статей, рецензий. Но вдруг — сначала одна, следом еще. А затем лавина неприятных, оскорбительных статей о его невесте, о нем, об их взаимоотношениях. А поклонницы что творили? Вслед за ним по всем городам носились! Стоило ему выглянуть за дверь номера гостиницы — все, пиши пропало: все располагающиеся поблизости номера с диким грохотом распахивали двери и вышвыривали из своих недр девчонок одна другой краше. И все к нему. Другие, кому не хватило номеров, под окнами дежурят, не выглянешь. А невесту его запугали… В городе N (чувствую себя писательницей, хм!) бедной девушке все волосы повыдергали, представляешь как мерзла голова? Жуть и безнадега! Парень с девушкой буквально не знали, куда скрыться от противной желтой прессы и его любящих назойливых поклонниц. Что делать? Проверка памяти: год ты помнишь? Даю подсказку: век прошлый. Сейчас могли бы куда-то уехать из страны, хотя тоже не факт. А тогда так их все замучили, что они решились совершить дзёси. Пред богами красиво поклялись друг другу в вечной любви, прощальные письма написали. Ох, как сейчас, помню, он ей такие нежные стихи посвятил, жуть. Нарядно оделись, девчушка тончик на щечки уложила. И на рассвете при полном параде, крепко взявшись за руки, сиганули с самого высокого… Одним словом, отравились. Только неудачно. Эта полиция — как до дела, их ни черта не дозовешься, иначе же они тут как тут, любопытно лезут во все щели. Влюбленных быстро нашли, отцепили друг от друга, и чертовы врачи откачали. Но вот незадачка: одну девушку. Пережила она своего возлюбленного на долгие десятилетия, все на кладбище к нему ходила, пока ноги двигались, цветы таскала. М-да, печально. Представляешь, подлец какой — один умер! Оно, конечно, лучше, чем если бы, напротив, он остался жив — сам понимаешь, предательство возлюбленной и все такое. Но тоже хорошего мало. Она пыталась, конечно, уйти за ним, но тщетно — родня как с ума сошла, все стерегла ее. Отчаявшись уйти по доброй воле, она долго и упорно жила по принуждению в тоске и одиночестве».
Бабуля стихла. Сердце паренька сжалось, хотя год, названный старушкой, и показался ему подозрительно давним, но не о себе ли говорила дама, подумалось ему.
«Сочувствую», — внезапно даже для себя написал чувствительный паренек.
Старая Развалина встрепенулась, перо дернулось, но, не написав ничего, она внезапно без прощания отключилась.
Поздно вечером, улегшись спать, Гений прокручивал в памяти события дня и, вспомнив Развалину, сам себя спросил: «А действительно, какой же способ предпочитаю? Я ведь для того и полез на этот сайт, чтобы понять — как: спокойно, надежно и легко для близких?» Он печально вздохнул. Мама осторожно заглянула в комнату, тихонько подошла к притворившемуся спящим сыну и, мягко обняв его, поцеловала. Паренек с наслаждением вдохнул родной мамин карамельный аромат, она почти беззвучно вышла. Он открыл глаза и долго смотрел в потолок без сна. На фоне спокойного течения мыслей о подготовке самоубийства суматошной и бесшабашной волной, сбивающей все на своем пути, в голове носилось воспоминание об известном неизвестном из рассказа Развалины. Почему-то мозгу Гения, в отличие от него самого, непременно хотелось понять, кто это был. Безуспешно проковырявшись в своих самых дальних кладовых добрых часа полтора и извлекши из них уйму ненужных в настоящее время нашему герою воспоминаний, он сопоставил их со скудным описанием неизвестного, отчаялся, чуть успокоился. После чего, слегка прибравшись, выключился, так и не дав пареньку определиться со способами. Гений крепко и без сновидений заснул.
***
Дни неслись подобно вихрю, процедуры помогали плохо, лечение продвигалось медленнее, чем он предполагал. В бесконечных поездках в клинику пару недель ему было вовсе не до сайта, хотя каждый визит к медикам лишь ухудшал настроение и все глубже, несмотря на усилия родных, затягивал парня в трясину депрессии. Последней каплей было счастливое заявление улыбающегося врача о предполагаемом сроке завершения реабилитации. Турнир мечты начнется раньше. Парень в тоске сжал зубы так, что родители, увидев побелевшую бронзовую кожу на его челюстях, испуганно переглянулись. Он с трудом выдавил из себя прощальные слова благодарности. После чего, отвернувшись от родителей, тяжело вышел из кабинета, самостоятельно доковылял до машины — папа с мамой все это время, крепко держась за руки, осторожно шагали следом, готовые прийти на помощь в любой миг. Сделав вид, что не видит протянутой руки отца, сам зло впихнул себя и костыли внутрь и, откинувшись на спинку кресла, измученно прикрыл глаза. Все, теперь точно все. Вернувшись домой, он отказался от обеда и сразу ушел к себе, где с планшетом в руках устало плюхнулся на кровать.
Проблемы настолько его поглотили, что паренек даже позабыл о новом знакомце из сообщества с белым самураем. Поэтому, когда прекрасный самурай уже привычно улетел в угол страницы браузера, Гений чуть вздрогнул от неожиданности — неподалеку от склоненной головы древнего воина ярким огонечком мигал маленький золотой свиток, письмо от Старой Развалины. Паренек в сомнении смотрел на дату сообщения и боролся с желанием удалить его, не читая. Но воспитание победило — старушка, наверное, написала что-нибудь о своей нелегкой судьбе, подумалось ему, а он даже не прочтет. Мозг, категорически не приветствовавший идею своего неизбежного ухода в мир иной вслед за пареньком, молниеносно включился и что было сил пнул богатое воображение Гения. А уж оно с готовностью нарисовало тому слезливую картину в серых, ненастных тонах — несчастная одинокая бабулька, моргая слезящимися глазками, слепо вглядывалась в экран планшета и горестно вздыхала в ожидании ответа. Парень, тяжело выдохнув, неохотно открыл сообщение.
Письмо первое
Привет, Гений, скучал, признайся. Как жизнь? Хотя что это я туплю — тебя надо спрашивать, как смерть? Где она там? Далеко еще? Способ выбрал? Голосую за яд, хотя сейчас его сложно достать. Опрокинул токкури для верности — меньше не советую, мог выдохнуться, — и вот ты уже лежишь весь такой молодой, красиво-бледный, ничем не обремененный и никем не интересующийся. Шикарно, жаль, хорошего яду нынче не достать.
Место еще надо выбрать, чтобы родня не пострадала. Я тут размышляла — слушай, как, оказывается, сложно в ваше время уйти на покой по собственному желанию! Вот раньше было — оформил красиво, и все в ажуре: ты там, где хотел, родственники в счастливом и гордом трауре, соседи завидуют. А сейчас мало того, способы — бытовуха какая-то, так еще и уследи, чтоб после на этом никто не нажился, с бедных папы-мамы деньжат не стряс. Ужас, как страшно и трудно нынче умирать! Папа-мама знают? Догадываются? Переживают? Гордятся? Я их очень даже понимаю — сын-красавец, сэнсю! Эх, я б тебя связала — у меня в кладовой канат есть, если дура Дори не выбросила или сам не сгнил. Познакомь с мамой, я ее научу паре узлов, чтобы не выпутался, пока прекрасные мысли о суициде не выветрятся из головы.
А вообще, ты молодец. Я тут пораскинула заржавевшими мозгами — доложу тебе без ложной скромности: скрип стоял такой, что Дори не могла смотреть свой дурацкий сериал. А проскрипев положенное время, поняла — конечно, тут больше нечего делать. Мир давно и надежно сходит с ума, чего на это смотреть приличному парню — красавцу, спортсмену, любимцу папы-мамы? Во всяком случае — такому воспитанному и мягкому уж точно нечего. Ты спросишь, а с чего это я, собственно, взяла, что ты мягкий и воспитанный, а не толстокожий хам и грубиян, каких сейчас тьма? Хм, не знаю — мне нравится так думать, а посему придется тебе быть воспитанным и мягким, уж не обессудь, соответствуй.
И что же тебе здесь делать? Нечего, разве что увеличивать ряды идиотов.
О, кстати о них: опять орут. Думаешь, я сошла с ума? Увы — поганка Дори врубила свой никчемный сериал. Я уверена, малыш ,— не обидно? Согласись, я могу в минуту слабости тебя так назвать — разница в семьдесят девять лет позволяет. А я сейчас аккурат в той самой минуте и нахожусь — эта жирная корова заявила (наглость какая!), что она перемыла всю посуду и присела отдохнуть! Тебе это нравится? Мне совсем нет — тем более что я, ее наниматель, не отдыхаю вот уже без одного года сто лет, и уж тем более во время ее чертового сериала. Я уверена, мои родственнички точно ей доплачивают за то, чтобы она меня изводила.
Рассказать содержание этого, с позволения сказать, художественного шедевра? Не волнуйся, устать не успеешь. Парень с девушкой — миленько, согласись? — работают вместе в одной громаднейшей корпорации. Она на седьмом, он на тридцать третьем. Лифты там гоняют жутко, у меня точно заложило бы уши. Девушка в Осаке, парень в Токио. Раз в неделю они пересекаются в одной из забегаловок. «На нейтралке», как в рекламе утверждает полубезумного вида режиссер этого блевотного сериала, романтично вздыхая при этом и тыча немытым пальцем куда-то в городские трущобы. Знаешь, с детства ненавижу мужчин с нечищеными ногтями. А с некоторых пор, должна признаться, и остальные тоже не впечатляют. Одним словом, под покровительством режиссера эти двое раз в неделю неустанно пьют наверняка отвратительный и, я уверена, холодный кофе в разных сомнительного вида кафешках, скромно улыбаясь друг другу через плечо.
Ну, девчушку я понимаю — парень страшен, как три грязных, голодных дикаря африканского племени тумба-юмба, хоть очевидно благодаря наличию костюма с прочным ремнем на штанах и не столь опасен. А вот то, как он тщательно избегает смотреть на ее лицо и фигурку в целом, мне непонятно — она поистине хороша и безупречна. Но, судя по всему, то, что за плечами, им обоим интереснее. А там, на фоне бушующего океана, в ритме буги-вуги скачет такой же, как и режиссер, совершенно безумный кордебалет в обтягивающих лосинах изумрудного цвета. Поскольку штаны, как, впрочем, и все остальные принадлежности их костюмов, выполнены в стиле унисекс, да и вижу уже неважно, донести до тебя информацию о половой принадлежности участников танцевального ансамбля не могу, хотя хотела бы. Думаю, есть оба пола, но не знаю. С точки зрения режиссера, эти прыгающие неврастеники, позорящие каждый телевизор в доме любого приличного японца, очень удачная находка. Это я так полагаю, да и сам он в той рекламе, захлебываясь от восторга по своему таланту, дважды укрепил меня в этой мысли.
Возвращаясь к сериалу. Каждую третью среду месяца — и как со счета не сбиваются, ладно, они, а чокнутый режиссер? — встречаются на территории одного из них для, так сказать… Пуфф. Как сказать-то? Хм, не знаю — все мое скромное, очень дряхлое, но девичье естество противится и не может произнести такое вслух. Да и развращать сопливого юнца мне в моих солидных летах не к лицу. Извини, сорри. За юнца — отдельное «простите». За сопливого — тем более, ты не простыл там случайно? А то гляди, береги здоровье — негоже вершить великое дело и направляться в далекий путь, захлебываясь соплями.
Что было до насморка? Да, так я ее, эту старую дурынду, спрашиваю: «Любовь где? Семья? Какие-то эти, как их, совместные планы на жизнь? Страстные письма друг другу? Дети, в конце концов! Муж мой — хозяин мой? И почему так непростительно редко пьют чертов кофе? Настолько не нравится? Не верю!» Знаешь, что мне отвечает эта грубиянка? «Дорогая, вы разнервничались, выпейте успокоительного». Да, я дорогая, но при чем тут мои железные нервы? Я холодна и спокойна, как три самурая в момент группового харакири. Чего мне нервничать? Как будто я смотрю эту чертову ахинею. И главное: «Вам принести?» Успокоительное. Еще чего, так я тебе и разрешила. Сама возьму, если захочу. Нет, приедет этот чертов внучатый зять, поставлю вопрос ребром: «Или я, или телевизор».
К чему это я? Ах, да — мир глупеет, тупеет и жиреет. А с этой поганкой — технической революцией — и прочими никчемными гаджетами скорость оглупления лишь неумолимо возрастает в геометрической прогрессии. Проверка памяти — это нечто быстро растущее, ты же понимаешь? Кстати о полноте — она не главное, но тоже важно, для меня, во всяком случае, точно. На днях гуляла в парке. Эта кляча Дори выкатила меня прямиком под чудные сакуры и умотала «по делам». Каким, любопытненько, когда я на пронизывающем ветру содрогаюсь от жуткого холода под чертовыми деревьями? Тьфу, даже вспоминать холодно и противно. Кутаюсь в плед, пытаюсь медитировать — непросто, учитывая, что на дворе уже декабрь, а под колесами слякоть. Да к тому же прямо передо мною стоит некая нахальная девица и трясется. Уж и не знаю зачем, но скакала, как умалишенная. Прыгала спиной ко мне, а в джинсах у нее такая ж…, тьфу, чертово воспитание — попа! Так и хотелось сказать: «Уйди прочь, бесстыжая, затмеваешь Фудзияму, не могу сосредоточиться». Но оно, мое прекрасное воспитание, не позволило, и пришлось медитировать с этой, с позволения сказать, трясущейся инсталляцией пред очами. Помню, в пятидесятом была в Англии. В миленьком бестолковом ресторанчике лакомилась желе — реакция мозга была точь-в-точь как возле бесстыжей девицы: едва не стошнило. Полчаса спустя этот дешевый театр мне окончательно и бесповоротно осточертел, да и, должна признаться, деревья сильно качались, будто решив стрясти с себя весь мусор на мою измученную престарелую голову, и я перекатила коляску чуть в сторону. Где уже и дождалась Дори в тишине и покое, любуясь Фудзиямой. А девица так и осталась трястись до самого возвращения Мидори. И потом, когда мы двинули домой. Сейчас пишу и думаю — может, ее приклеили к асфальту, а я была столь строга? Но нет, она бы крикнула, и мы с Дори оторвали бы ее к чертям и с ногами. Да, почему я пишу об этом? А, конечно, возвращаясь к началу — где ж там может быть ум? Все жиром заплыло. И с гаджетами к тому же!
А ты — красавчик, спортсмен. Худенький! Ты же не борец сумо? С детства не терплю дзэки — мне всегда нравились мужчины стройные, мускулистые. Ну, если, конечно, память не изменяет, а она мне не изменяет никогда, как ты помнишь. Но коли позабыл — все мы несовершенны, — напоминаю, мне нетрудно. Говорят, гений, говоришь? Вот и я о том же — как жить такому чудному парнишке в этом тупом, замшелом мире? Не утруждайся, милый, отвечу сама — трудно и невозможно.
Стало быть, яд не нравится? Оно и чудно — достать будет нелегко, тем более целый токкури, а меньше и хлебать не стоит возиться, наверняка выветрился. Тогда предлагаю лес самоубийц! Страшно? Тут был один Тигр, хм. Пугливая чертова кошка, возомнившая себя великим хищником. Все кричал: «Только Аокигахара! Самое подходящее место для настоящего мужчины!» Потом его нашли на опушке в густых кустах и глубоком обмороке. Сейчас лечится от воспаления легких — застудился, лежавши, попал под дождь наш несостоявшийся герой. Так теперь сильно переживает, что последствия останутся надолго. Чувствуешь, как бодряще действует лес на слабаков? Все мысли прочь из головы, кроме одной — здоровье, здоровье и еще раз здоровье. А до этого все вопил: «Жизнь не сложилась. Пусто и никчемно, да и к чему живем?» Хм. Но ты другое дело — ты ж самурай, то есть сэнсю, какие слабости и страхи! С удовольствием и сама провожу тебя в далекий и прекрасный путь. А что? Вместе веселей, да и поболтаем о вечном и все такое. Вглубь не пойду, потому как эта трусиха Дори с нами не пойдет однозначно, а я боюсь потеряться. Стесняюсь признаться, но тебе так и быть, все равно уж знаешь почти все мои тайны — жить еще ой как хочу. Но в твою стройную спортивную спину погляжу с превеликим удовольствием и тихой старческо-женской гордостью и радостью, оттого что постояла у великой черты рядом с таким героем. Кстати, а ты как думаешь, как оно там, за чертой?
Жду ответа. Мне страх как любопытно. Будешь молчать, могу обидеться. А когда я обижена, способна на нереально решительные поступки, учти! Вылезу из коляски, приеду к твоему дому,… Нет! Приеду к твоему дому, вылезу из этой чертовой коляски и перережу свое дряхлое горло. Не поленюсь, найду тот самый кинжал, что подарил мне на совершеннолетие отец. Но сначала (до горла) обязательно покажу тебе — там такая красивая ручка с зелеными камушками, тебе должен понравиться. А лезвие — надеюсь, оно проржавело дотла. Ох, как будет страшно твоей маме при виде такой антисанитарии — нынешние девушки не то что мои ровесницы. Мы могли силой духа сразить врага, теперь же все не так и все не те. Если же он не ржавый, а это важный момент, согласись — мало ли, помню, был очень блестящий — возьму другой. Могла же я потерять тот при переезде. Стыдно, конечно, но почем тебе знать, что я никогда не переезжала и все свои неполные сто лет живу в родительском доме. Так что договорились — в этом случае возьму грубый, кухонный, тупой! Вот тут, клянусь, твои родители задрожат по-настоящему — я так думаю, а я обычно права. Вершить почти ритуальное действо грубой, тупой железякой! Маме гарантирую обморок. Папе — шок. Ему вообще будет сложно. Ни черта же неясно, кому с ответкой выходить — никто из домашних со мною не знаком (про тебя, клянусь, не расскажу), и что меня так глубоко задело, черт меня знает! Одним словом, жду: не напрашивайся на неприятности, пиши, разрабатывай пальцы — никогда не знаешь, что пригодится в следующей жизни. Вдруг там ты станешь профессиональной вышивальщицей.
Парень усмехнулся, представив себя с нелепым вышиванием в руках около обидчивой древней старушенции. Они сидели в красивой аллее под цветущими сакурами. Деревья едва качались, невесомые лепестки неспешно опадали на землю, заснеженная Фудзияма величаво возвышалась над горизонтом. Временами бабуля слепо и придирчиво пялилась в его корявое творение. Не переставая, стучала заскорузлыми пальцами ядовитое письмо в планшете и безостановочно ворчала на свою компаньонку. Пухленькая, почему-то краснощекая женщина невдалеке усердно драила посуду, горой возвышавшуюся возле нее, и вяло отмахивалась от хозяйки. Чуть поодаль молоденькая девчушка в ожидании кого-то в нетерпении перетаптывалась с ноги на ногу на розовом ковре лепестков сакуры, чем слегка нервировала все подмечавшую бабульку.
Представив все это, он чуть покраснел от стыда и смеха и безумно захотел весны, когда можно ходить по асфальту, не ступая на него из-за пушистого розового ковра лепестков чудесных сакур. Вспомнив, что до этого времени еще почти четыре месяца, да и те для него могут не пройти, парень тяжело вздохнул от боли, сдавившей его сердце.
Странно, но, притом что письмо было несколько издевательского содержания, ему захотелось ответить. К тому же из диалогов на сайте он уже понял, что Развалина всегда и всем писала так. Гений присел ровнее и, не торопясь, принялся писать. Запнувшись на обращении, парень задумался — Развалина не указывала своего имени, стало быть… Ухмыльнувшись, он написал: «Здравствуй, Развалина-сан». После чего, вновь задумавшись, написал первое, что вспомнил, и был это не особенно значащий вопрос — разумеется, это было неприлично, но Развалина столь часто сама нарушала нормы приличия и правила, что парень не удержался и начал свой ответ с вопроса: «Почему самурай? Спортсмен — это совсем другое. Ты же тоже это понимаешь?»
Закончив с письмом, Гений чуть покрутился на сайте — Развалины не было и, учитывая ее преклонный возраст, в ближайшие часы, вероятнее всего, не ожидалось. Этот вывод паренек сделал, прочитав душераздирающую дискуссию своей знакомой с мужиком по имени Лев. Тот, хоть и был не новичком, как младенец попался в цепкие, костлявые руки старушки. И попытался провести с ней длительную и возмутительно оскорбительную дискуссию на тему жизни и смерти. Накал общения был таков, что модератор в завершении, после многочисленных угроз лично Льву баном, не нашел ничего лучше, как закрыть их диалог. Старушка ушла молча. Паренек похихикал немного над оскорбленными стенаниями брошенного в одиночестве и у закрытой дискуссии грозного льва и тоже отключился.
К вечеру следующего дня бабуля откликнулась.
Письмо второе
Ха, ты решил, что я издеваюсь? Или в склерозе? Отнюдь нет, и не надейся — на второе особенно. И в чем же ты видишь разницу между самураем и сэнсю? Оба благородны, оба сильны духом и плотью, оба носят… Ах, да…
Тут парень явственно представил, как бабуля сникла от осознания, что ошиблась. Она меж тем продолжала:
Оружие спортсмен не носит. А биатлонисты? Ты не биатлонист, нет? Молодец — терпеть не могу винтовки. Жаль, но вообще это мелочь, не путай меня, главное совпадает. Как первые, так и вторые делают людей чище, лучше, только самураи в пределах родной страны, а спортсмены — бери шире — в мире! Так что ты — самурай мира! И, к слову сказать, своевременный и красивый уход из жизни вас так же роднит.
Способ выбрал, самурай? Я к тому, что негоже серьезному парню отвлекаться от главного — правильного ухода из жизни. Я так понимаю, что лес тебе претит. Чем, любопытненько? Я бы в лесу с радостью, только заблудиться боюсь, а так — идеальное место. Хотя ты прав — могут долго не найти, а тогда фасад подпортится, папе-маме мучиться с опознанием… М-да, прав, каюсь, не наш вариант, а жаль. Погоди, что ты меня сегодня путаешь весь день? Ты же записку оставишь, можно с точным маршрутом и координатами местонахождения твоего прекрасного спортивного тела. И все, проблем никаких! Для чего нам эти чертовы гаджеты? Навигаторы и эти, как их — джипсы, джИписы, джипИсы? Тьфу, пропасть, даже название гадкое. Ладно, там, ближе к делу, у поганого кошатника соседа уточним. Найдут как миленькие без хлопот и волнений. Хотя, конечно, волнений папе-маме не избежать — не каждый день сын идет в славный и далекий путь. Да и похороны, как ни крути, опять же хлопоты. Но чувствуешь, как все чудненько разруливается? Ох, славно-то как, а то даже я было расстроилась. Стоп, а раньше найдут? Тогда ее надо спрятать, да так, чтобы не сразу нашли. Записку, понимаешь? Погоди, а долго не найдут? И снова «здрасти, порченый фасад». А ты, небось, симпатичный? Конечно, молодые все хорошенькие, даже чертовы мальчишки. Сплошное мученье с тобой! Одним словом, славно, что лес не нравится. Чего там, действительно, хорошего? Видели мы все, что там есть, и не раз. А некоторые столько живут, что и не два. И смело могут сказать, ничего, на что стоило бы посмотреть. И вообще идеально другое…
Ах, какие жуткие способы существуют — повеситься, утопиться, а под поезд? Ужас! Как представлю себя в петле — лицо опухшее, синее. И никакой макияж уже не спасет. Один плюс — морщины разгладятся напоследок, но на черта мне эта подтяжка после смерти? И при жизни-то ни к чему, а там и вовсе мысли о другом, я думаю. Утопленники — тоже симпатичного мало. Опять же опухшие все, как перепивши саке, и не только накануне. А поезд? Ты летишь, поезд летит, морда вся в крови и ломтях кожи — у поезда, конечно, потому как у тебя от лица к тому моменту уже останется только затылок, да и тот непонятно где. Фу, так неэстетично… Да и родителям проблем чертова туча — навесят платежей всяких за стресс, нанесенный железной дороге. Что ты ей мог нанести, акромя визита? А папе-маме придется раскошелиться. Все-таки яд идеален, как ни крути, но достать трудно, согласна, да и выдохнуться может. Ты кувшин опрокинул, лег, принял подходящую случаю элегантную позу, а он не действует.
Говоришь, таблетки? Отвечаю — ни за что! Какой-то новомодный способ, не находишь? Да и кто этих пройдох фармацевтов знает, какого черта они туда намешали. Ты таблеточку сгрыз для ухода в другую жизнь, а она попутно еще и почки посадила. А ты на это согласия своего не давал и категорически не ожидал, да и на почки в дальнейшем очень рассчитывал. А посему я решительно против. Хм, а яд-то? Яд тоже может навредить чему другому. Эх, правы были наши предки — нож самое надежное, здоровое средство. Нет, можно, конечно, повеситься, утопиться, опять же под поезд. Но как же это все неэстетично, даже думать противно, не то что делать. Должно быть красиво, деликатно по отношению к близким, и чтобы эти черти чиновники не разули потом бедных папу-маму.
Итак, что же нам остается? Резку вен в учет не берем — это все девчачьи развлекушки. Да и крови сколько, ее ж потом кому-то надо убрать? Я не согласна! Проводить, поболтать о жизни, постоять рядом — это я завсегда. А вот отчищать потом всю эту бяку — уволь, я дама чувствительная, лишние обмороки мне ни к чему. И колени — кто меня после той уборки с пола поднимет?
Одним словом, остался угарный газ, да! Тут я сразу говорю громко и решительно «нет» — и никакой сериал этой безмозглой коровы Дори меня не перекричит! Я ведь с зятем поговорила — строго и безапелляционно. Представляешь, что мне ответил этот невоспитанный нахал? Как внучка с ним живет? «Решайте сами, дорогая». И хитро так смотрит. Наглец, доберусь до юриста и лишу права наследования, чего там у меня кроме планшета есть? Надо вспомнить! Лишу пожизненно, и ничем он меня не уломает, бесстыдник. «Решайте сами, дорогая»! Я так решу, что вы все будете меня помнить еще сто лет плюс к мои двумстам. Когда уже наследный планшет сломается ко всем чертям, и то не забудете!
Да, отвлеклась, о чем мы? А, угарный газ — нет, нет, нет, что мы, наркоманы? Мы приличные люди из приличного общества и будем умирать прилично и красиво.
Так что же нам, таким приличным, остается? Кажется, перебрали все, аж противно, как трудно умереть приличному человеку.
Кстати, а девушки-то у тебя нет? Если есть — так заманчиво дзёси засандалить. О вас говорить будут бесконечно, и всё трагично понижая голос. Ой, красота какая была бы. Только представь — ты весь такой известный, она такая молодая, и вы оба, ах, так трагично и красиво. Бог мой, и как я не додумалась раньше? Ты известный спортсмЭн, клянусь, куча графоманов пьес понапишет — душещипательных, трагических. Ах, жалость какая, мне уже дзёси не сделать — мужики так долго не живут. А как здорово было бы, газеты пестрят: «Наконец-то два чертовых старикана почили. Хорошо, что у нас кремируют, а не то могилы уже осыпались бы в ожидании их дряхлых, истерзанных жизнью и несправедливостью чертовых тел». Как? В смысле? О чем это я? Не дождетесь! Сто лет прожила и еще столько же проскриплю! А кому не нравится — и все двести!
Извини, увлеклась. Ты-то там как, родной? К чему склоняешься? Что нравится, симпатично? Подскажи, в каком направлении мозг крутим? Поспеши, его у меня много, но и он не бесконечен, может закончиться! И подумай о дзёси — классный вариант, чертову девчонку беру на себя, уломаю в два счета. Будет сопротивляться — испугаю, не волнуйся, не до смерти.
Да, а детей-то? С ними сложнее. Сейчас ведь все по-модному — психологические травмы понавыдумывали. Мы знать не знали о подобных глупостях — дети были крепки духом и нервами. Нынче же — папа почил? Будьте любезны, не споткнитесь у порожка, пройдите, пожалуйста, на курс реабилитации к психологу. А это опять деньги из кошелька оставшейся в горе и одиночестве, рыдающей мамы. Но ты же молодой, крепкий духом воин! Точно? Я в тебя верю — без детей. Про девчонку подумай!
Все, я иссякла. Пойду отниму пульт у этой чертовой коровы, опять мешает думать. А то ведь, поганка безмозглая, сейчас включит телевизор, тогда вообще кранты возвышенной беседе двух достойных людей.
PS: вчера решила бороться с врагом его оружием. Прикатила к телевизору, едва та, намывшись посуды — вот чувствую, она моей водой моет за деньги посуду всей улице, — присела и врубила сериал. С вежливым поклоном я вырвала пульт из ее толстых пальцев и подкатила ближе к телевизору. Как чертова дура три часа пялилась в него, в передачи про еду, а Дори в мой затылок. Кажется, он облысел — затылок, но сама не вижу, а она соврет однозначно. Надеюсь лишь, что все не зря и вчерашний урок научил ее хорошим манерам и уважению к старости ближнего. Кстати, между медитациями углядела любопытный испанский рецепт — какое-то мясо, но убей, не слышала название. Они его как-то так готовили… Не помню. Ты помнишь, на память не жалуюсь, но была в таком напряжении, что не услышала. Надо бы книжку с рецептами, да эта вредина точно купит не то, лишь бы поизводить меня. А еще хуже — скажет: «Разузнайте в интернете, дорогая». А я в сети искать даже не собираюсь — нам, анахронизмам, не положено путаться в паутине. Теперь все. Обнимаю — не отодвигайся, могу. Семьдесят девять лет разницы позволяют.
Читая письмо до постскриптума, он опять думал, что Развалина насмехается, и, рассердившись, зло написал лишь: «Девушки нет!» Прочитав про борьбу у телевизора и рецепт, Гений осознал, сколь одинока, в сущности, старушка, и устыдился своей резкости, но было уже поздно — отозвать письмо не представлялось возможным.
Тяжело вздохнув, паренек отключился и, глядя на восхитительно красный закат за окном, задумался над письмом и своим скорым ответом. Это была правда — девушки не было, как и детей, для них и вовсе было совсем рано. Но если б были… Странная старушка вывела его из равновесия, он вдруг впервые подумал о смерти как-то не так. Неправильно, не по-самурайски, не по-японски. Подумал и с ужасом осознал, что уйти вместе с любимой, а тем паче с детьми не смог бы никогда. А оставить их одних… Какое все же счастье, что их еще нет.
Узнай о его переживаниях Развалина, она наверняка долго скрипела бы со смеху, приговаривая: «Слюнтяй, как и все сейчас».
— Надо бы узнать про мясо. Наверное, должен быть оригинальный рецепт, раз зацепил внимание такой необычной старушки. И купить ей книжку рецептов. Пусть развлечется на старости лет. Адрес как бы узнать? — в задумчивости любуясь красным диском солнца, произнес он вслух и усмехнулся: — Придется поклясться, что на чай не приеду никогда.
Мягко улыбнувшись, Гений снова взял планшет и написал краткое письмецо: «Постараюсь найти рецепт — у меня есть приятель-кулинар, скинь твой адрес для отправки книги. Не волнуйся, в гости не приеду! Отдохни хорошенько и не думай о Мидори так много». После чего, чуть успокоенный, он пошел готовиться ко сну.
На следующий день Гений зашел на сайт — старушки не было, зато появился совершенно жуткий ночной диспут Развалины с все тем же Львом. Видимо, он решил-таки доконать приятельницу Гения, и они не на шутку схлестнулись на тему религиозных запретов самоубийства.
Прочитав, паренек оторопел. Он и предположить не мог, что религиозные познания его древней подруги простирались далеко за пределы буддизма, причем, насколько он смог почувствовать, не просто далеко, а во все стороны сразу. Ощущалось, что за свои долгие девяносто девять лет бабуля времени не теряла и усердно постигала самые разные религиозные направления. И постигала их с таким усердием, что мозг ее в некий момент, надорвавшись, устал распределять и попросту все смешал в один гигантский архив. Откуда бабуля охотно и без разбору черпала теологические знания, вероятно, целиком доверяя своему серому веществу. Гений, читая, сразу уловил это и поклялся себе никогда не ввязываться в серьезный спор с престарелой подругой, понимая, что вырваться из него не удастся не только ему, но и ей. Лев же, будучи по сути своей грубым и напористым, таких тонких материй прочувствовать не мог, и в итоге всю прошедшую ночь они рубились почем зря. Модератор, почему-то явно симпатизировавший Развалине, ровно в восемь утра чуть помог ей и забанил-таки Льва. Тот разразился жуткими ругательствами под ником какого-то своего, видимо, приятеля, обвиняя администрацию в предательстве и сговоре с правительством, а Развалину в шпионстве. Непреклонный модератор сразу забанил и того. Все. После восьми бабуля смогла прочитать его краткое сообщение и, нет, не ответить и не написать очередную оду, но, как надеялся Гений, принять его к размышлению. Парень грустно вздохнул и принялся звонить приятелю, знатоку всевозможных кухонь. Тот сразу заявил, что есть один замечательный рецепт, который, скорее всего, и заинтриговал подругу Гения. Кроме того, он пообещал присмотреть и посоветовать книгу. Обрадованный Гений вновь заглянул на сайт и счастливо охнул, увидев мигающий золотой свиток у головы воина, хранителя сайта.
Письмо третье. Усталое
А я и не пущу — да, вот так вот запросто не открою дверь, и все. Так что волноваться нет причин, во всяком случае, у меня.
Здравствуй, сэнсю-сан. Как это не думать? Тогда от скуки спать не смогу! За рецепт благодарю, надеюсь, этот гадкий мальчишка — твой приятель — не ошибется и передаст то, что нужно. В настоящий момент совершенно не могу думать, а тем паче писать адрес — эта чертова Дори смотрит 378-ую серию. Сегодня у них третья среда, если чокнутый режиссер не сбил нас всех с панталыку, потому как он запросто мог просчитаться. Сам понимаешь — уже должен, так что дружеских намеков не жди, скажу лишь, что в телевизоре радостно и не вполне прилично. Ой, там такая обстановка! А звуки! Я просто не в силах сосредоточиться. Да еще этот чертов осел под ошибочной кличкой «Лев» измотал мне все нервы. Кстати, а ты знаешь, что в христианском учении самоубийство — это грех? Вот дикие люди, согласен?
Гений пожал плечами и продолжил читать.
Я иногда думаю, а не правы ли они? Если разобраться, что такое жизнь? Подарок, выданный каждому из нас, как мешок конфет ребенку на Рождество. Он же не может от него отказаться! Нет, разумеется, может выкинуть, но это некрасиво и неприлично. А жизнь, если рассматривать ее в ранге подарка? Не получается ли, что, порывая с ней, мы ведем себя подобно тому избалованному, дурно воспитанному малышу? И отказываемся от необыкновенного подарка. То есть господь протягивает нам свои руки, и в ладонях у него теплится наша маленькая цветущая и счастливая жизнь. А мы такие крутые — воротим нос, отворачиваемся и ворчим: «Чё ты там суешь, старикан? Ополоумел совсем, мне нужен другой».
М-да, любопытно. Прости, не в настроении, пойду посмотрю телевизор. За мясо спасибо. Адрес напишу — разумеется, я его помню, но позже.
PS: с девчонкой как скверно получилось! Уже пора, двадцать лет как-никак. Иди подумай над этим. Вариант шикарный, уломаю ее в два счета! Все чертовы писаки уписаются от восторга! Так что срочно ищи. Способ обговорим позже. Обнимаю.
***
И вновь время полетело, будто торопясь сбежать без оглядки от него, от его горестей и забот. И еще три недели промелькнули как единый миг. В отличие от времени, спешно пересыпавшего в бездну огромными порциями дни и часы, лечение топталось на месте, что крайне расстраивало Гения. Близкие, чувствуя все более падающее состояние духа паренька, не оставляли его ни на миг, отчего он долгое время не мог зайти на сайт, манивший его к себе с каждым днем, с каждой неудачной медицинской процедурой все больше. Чтобы окружить его со всех сторон, из деревни был выписан старый дед паренька, отец его отца, который топтался за ним постоянно, утомляя даже родителей. Что уж говорить о внуке. Временами Гений, глядя на деда, в очередной раз рассказывавшего какие-то давно позабытые им самим нелепицы из прошлой жизни, вспоминал о Развалине и гадал, как там она. Не взволнована ли его долгим отсутствием? Но лишь вздыхал в бессилии — вырваться из-под опеки близких, особенно деда, все не удавалось. Но вот однажды в домашний праздник, когда все, включая старика, уплетали сладости за столом, он улучил минутку и, тихонько удрав к себе, зашел в гости к древнему самураю. В тот миг, когда воин решительно разрезал пелену на экране, близкие над чем-то громко засмеялись. Гений вздрогнул от неожиданности и напряжения и глянул в угол экрана — как он и предполагал, там, у головы воина, светился огонек письма. Он быстро открыл его и, глотая слова, спешно принялся читать, прислушиваясь к происходящему за дверью.
Письмо четвертое. Победительное
Наконец-то! Вот сердцем чувствую и моей вековой интуицией, а она, знаешь, как невеста к приближающемуся дню свадьбы, с годами все хорошеет. Точно мои чертовы родственнички наняли Мидори изводить меня. Как думаешь, может, намекнуть им, что, кроме моей скрипучей чертовой коляски, им нечего наследовать? Разве что планшет, если не сломаю. Так и сказать зятю: «Ни черта не получите, ироды, не старайтесь». Может, дадут мне тихо и спокойно издохнуть во сне? А сначала уберут от меня эту поганку Дори? Вот ушла она мыть посуду — не знаю, чью сегодня, — а до этого вырубила свой чертов сериал, и в мозгу моем мгновенное просветление. И мысли молниеносно зародились. Да какие! Сразу вспомнила еще один способ. Не побоюсь этого слова — космически шикарный. Космос, просто космос! Падаем с высоты! Красота! Залезаем на крышу самого-самого — можно того здания корпорации из дурацкого сериала этой чертовой Дори, где парень на 33-м в Токио изнывает от любви к подруге на 7-м в Осаке. Так? И вниз — можно без разбега, но ни в коем случае не вниз головой! Иначе все щеки будут в асфальтовой крошке — пожалей папу-маму, им тебя еще лобызать в гробу. Перед кремацией есть такая дурацкая традиция «прощаться»! Лично я своих не пущу, так и скажу: «Выйдите, черти, ваш выход, то есть вход, позже!» А там… я же себя хорошо вела все девяносто девять, отлично помню, особенно до сорокового — память у меня крепкая, так что точно не свидимся. Да и в ад я не очень верю, знаешь ли.
Значит, головой вверх летим прямиком вниз. Да, красиво, роскошно, тут уж ты с твоей тягой к красоте не придерешься. Тебя же тянет к красоте?
Гений невольно кивнул и, осторожно глянув на дверь, подумал, с чего бабуля могла это решить, но ничего ответить себе не смог и вновь погрузился в чтение.
Я слышала, перед смертью у человека вся жизнь перед глазами пробегает. Это что же получается — тебе 20, мне 99, вместе влезли на эту чертову крышу. Ты меня подождешь, не сомневаюсь, — помнишь, по моему мнению, ты очень мягкий, добрый мальчик. Вместе прыгнули… Ты фанатов и бумагомарающую нечисть предварительно не оповещай, иначе можем не добежать, растопчут, уж меня ототрут от твоего прекрасного тела однозначно. Значит, никого не оповещая, втихую бежим, прыгаем, соответственно вместе приземляемся — я вела себя хорошо, даже очень. Конечно, помню отлично, но не ангел же. Так что как ни крути, а встреча с чудесной планетой Земля для нас обоих случится ожидаемо одновременно. Так с какой же скоростью я смотрю свой чертов сериал под лаконичным названием «Жизнь»? Это ж впопыхах ни одного лица не разглядишь. Да и несправедливо! Или тогда тебе показать «Жизнь+79» — вместе с тем, что могло бы быть. Иначе я не согласна. Хотя нет — насмотришься, расстроишься. Вдруг на следующий день после небоскреба там не жизнь, а сказка, и ты выиграл свой чертов турнир мечты! А в качестве бонуса встретил классную девчонку, в любой момент согласную на дзёси! Стало быть, вернулись к тому, что я все эти 99 должна отглядеть в твои 20. Ладно, так и быть, только ради тебя смотрю быстро. Хотя мое же сердце на полпути может не выдержать! Отлично помню, я дама впечатлительная. Тогда и вовсе могу не досмотреть? Совсем обидный вариант. Непонятно, да… Подожди, о чем это я? Какие вместе? Не дождетесь! Я тебя, конечно, люблю, но помирать согласна только одна, только во сне и в своей постели — в другие, мой друг, уже давно не приглашают.
Так что не обессудь, ты сам, в одиночку. Но добегу с тобой с превеликим удовольствием. Отбиваясь от чертовых писак, журналюг и фанаток. Рад, признайся? Вдвоем-то веселей! Да и способ шикарный. Согласись, обалденно прекрасный! Эээх, я бы сама бы, если бы хотела, но — мы договорились, бЭз меня.
Веришь, друг, камень с плеч свалился — так все чудесно. Только вот мир этот, как бы мягче выразиться, — он, разумеется, прекрасный, и покидать его лично я совершенно не хочу, но чертовски несовершенен! Пара минусов есть и в этом бесподобном способе.
Во-первых, крошки на щеках, с которыми я тебя научила — жду «спасибо» — как бороться. И эта чертова точка возврата. Или невозврата? Нет, все-таки возврата. Вот оделась я нарядно, прыгнула, лечу себе. Старичье вокруг от восторга челюсти теряет, я на них ноль внимания, пялюсь в чертовски завлекательный сериал — хорошо помню, много интересного позапамятовала, как раз освежу перед смертью, и вдруг… Воду-то не проверила после поганки Дори! И уже не вернешься — типа на паузу жизнь поставить не получится. Как в телевизоре, чтобы передохнуть от ее чертового сериала про каждую третью среду. Не вернешься, кран не проверишь. А Дори ведь — я уверена — из вредности специально забудет закрыть и не вспомнит ни в жизнь. Это сколько ж вытечет? Мне не жалко — пусть мои чертовы родственнички разорятся на этом поганом ржавом кране. А твои папа-мама? Вот это печаль, вот где минус, а так способ шикарный. Но одеться надо нарядно — не жалей ничего — сколько зевак, фанатов, «друзей», журналюг чертовых понабежит! Пропасть. Так что без наряда тут никак нельзя — ну, ты мальчишка со вкусом, я уверена, справишься. Девчонку не завел? А то бы вместе! Газеты обпишутся! Телезрители облысеют, нервно пялясь в новостные ролики: «Трагически оборвалась… Мы не смогли, а он смог… Прости, дорогой наш, недолюбленный-перелюбленный…» Ну, и прочая ерунда. Но не волнуйся — долго горевать не будут, другие кумиры быстро появятся. Папа-мама, конечно, поплачут, а ты как хотел — без этого нельзя. Но ничего, рано или поздно успокоятся. Наверное. Главное — щеки и наряд, ты понял?
Стоп! А деньги?!!! Эта ж чертова громаднейшая корпорация иск выкатит папе-маме! Это, я тебе доложу, не просто минус. Это уже: «Объясни, сын, за что?» Да и — мелочь совсем — кости все переломаешь, а зачем тебе еще, ты же уже травмирован? М-да, опять не то, прости. Отключаюсь.
Заканчивая читать это письмо, парень широко улыбался непонятно чему. Рассеянно глядя на лицо взволнованного деда, обнаружившего его пропажу, он одновременно подумал об обещанной старушке кулинарной книге и мудреной процедуре, запланированной на завтра, которая должна решить дальнейший путь эскулапов и судьбу его истерзанной травмами ноги. Мозг Гения хоть и радовался реакциям приятного возбуждения, давно не посещавшим его, но испытывал легкое кружение от общения с очередным письменным творением полоумной, по его мнению, старухи.
Дед, изучив его лицо, облегченно выдохнул и осторожно взял из рук Гения планшет. Положив его на стол, старик повел внука на кухню, где мама вновь разливала чай.
***
И снова неизвестность. До получения результатов последней процедуры врачи вновь замолчали и лишь счастливо улыбались ему при каждой встрече, будто и впрямь были безумно рады. Как его злили эти широкие улыбки, лучше б уж сразу сказали: «Шансов нет, не обольщайтесь, молодой человек». И напоследок еще вот это гадкое: «Можно прекрасно жить без спорта! Вы так юны, еще найдете себя!» Да, юн, и наверное, нашел бы, но как же хочется туда, где был счастлив все эти годы.
Угрюмо поглядев в зеркало на печального, взлохмаченного паренька, Гений отвернулся, плюхнулся на кровать и зашел на сайт. Читать уже ничего не хотелось, все давно и безвозвратно решено, но вот старушка… нельзя же так просто замолчать. И эта книга, зачем только пообещал переслать?
Вспомнив о книге и сердясь на себя, Гений отложил планшет и позвонил другу. Счастье какое — тот уже все сам купил и завтра привезет. С успокоенным сердцем паренек снова взял в руки планшет.
Свиток у головы древнего самурая горел новым письмом.
Письмо пятое
Друг мой, я сейчас в Киото, в Дайсен-Ине! Давно мечтала. Кстати, буддистский храм — идеальное место для… понижаю голос до интима, хотя и слабо помню, о чем это. Для наших прекрасных дел, не сомневаюсь, ты понял каких. Но об этом позже. Живем с компаньонкой в храме — всегда хотела тут пожить. Удивительное, благочестивое место! Но эта поганая деревенщина все испортила и наверняка получит премиальные — в первый же час по приезде Дори накормила меня какой-то бякой — и вчера приключился казус. В результате ее происков — только их, потому как я-то лично всю свою, кажется, счастливую, долгую жизнь жила как ангел, — просидела полдня в скрипучем дощатом туалете без окон в обнимку с унитазом. Вот старость — даже этому чурбану не очень хотелось со мной общаться. Слава богу, здесь нет телевизора, а не то плюс к премиальным она полдня отдыхала бы на 33-м в Токио и 7-м в Осаке попеременно.
Сердце Гения жалостливо сжалось, глаза чуть увлажнились. Бабуля продолжала свое невеселое письмо.
Едва отцепилась от этого чертового горшка и выбралась из туалетной конуры на воздух, уволила эту жирную корову. Осточертела.
Хоть парню и было жаль компаньонку своей престарелой подруги, он не удержался и озорно хихикнул на любимом старушкином слове и с удовольствием принялся читать дальше. Бабулино перо — как если бы она скрипела пером по пергаменту в какие-нибудь прошлые века — резво, с ругательствами понеслось, едва поспевая за ее незатейливым рассказом.
По причине чего легла спать абсолютно грязная, без положенного вечернего чаю. И все из-за нее. Точно мои нерадивые родственнички ей доплачивают за мой дискомфорт. Вернусь домой, поубиваю всех. Нет! Уйду в пустыню и буду там жить. В Японии нет пустынь? Черт, опять невезуха. Тогда утоплюсь. Возьму катер внучатого зятя — черт с ним, как там его называют в родословных иерархиях, — угоню далеко в море, и только они меня и видели. Нет, что это я — наоборот, пусть найдут затопленный катер с моим костлявым телом на борту и запиской, в которой перечислены все, даже гадкий старикашка сосед с его вонючим британским котом! «У него такая родословная, Вам и не снилось!» Чего мне спать? Там по сытой квадратной морде видно — со стороны мамы английские бандиты, со стороны папы и того хуже, американские беспризорники. А еще лучше — приду к ним в гости и повешусь на любимом внучкином крюке, где болтается та мазня, которую она малюет. И буду являться ей по ночам. Да, кстати — ночью замерзла, как последняя бездомная собака, поскольку из-за этой коровы спала без второго одеяла. Нет, оно у меня было, но в тумбе — ей же непременно понадобилось его убрать, чтоб было легче меня изводить. Пыталась достать, но здесь такая мебель. Черт бы их всех побрал, этих монахов чертовых!
Даже благочестивое место не меняло бабулю. Старушка, будто понимая, какой будет его реакция, продолжала:
И не смей меня поправлять, даже в мыслях. Я умираю — не сейчас, не надейся, но рано или поздно. Черт побери, скорее рано, хотя хотелось бы попозже. Но, умираю — это непреложный факт, и не надо спорить. Со мной этот номер не проходит, выигрываю всегда. Могу даже ради успеха коньки отбросить, так что не вынуждай и не расстраивай меня, соглашайся сразу — умираю, и точка. А потому имею полное право хорошенько выругаться напоследок, дабы очиститься перед входом в мир иной. Или уходом из этого — тут как тебе нравится, мне не принципиально.
Так вот, сразу видно — храм старый, тогда о стариках и инвалидах так, как сейчас, не пеклись. К чему клоню — тумба далеко. Пока ползла, едва не свернула нос, разбила в кровь локоть, после чего и вовсе упала, да еще и при падении ударила коленку. И как странно — так ноги не чувствуются, а тут боль, аж искры из глаз! Обратно до кровати едва доползла, монахи чертовы, никаких удобств, все бы только улыбаться. Одеяла так и не вытащила. Корова старая — вернемся домой, убью. Как ужасно — полностью зависеть от посторонней сорокалетней неряхи, которая не может толком помыть посуду. И что за олухи платят ей за мытье, не понимаю.
Ты уже надумал приехать мне на помощь?
Парнишка непроизвольно вздрогнул, будто Развалина застала его за чем-то очень личным, — ехать он и впрямь уже собирался. Кивнул и продолжил читать.
Не вздумай, ты мне будешь только мешать. Мне надо побыть одной, в лоне благочестия и чистоты. Успокоить мысли, укрепиться духом перед смертью. А мужчина рядом, даже юный мальчик — это, сам понимаешь, уже совсем другой настрой, не на смерть уж точно. Да и сегодня вернула ее обратно. Взяла с этой лахудры страшную клятву, та обещала пойти на курсы домохозяек. Вернемся домой, обрадую своих — опять расходы. То-то расстроятся! Они уж там, небось, венки заказали, а тут курсы мытья полов и посуды. Начнут: «Дорогая, вам 99, зачем ей курсы домохозяек? Что вас не устраивает, дорогая, она же идеальна?»
Ничего, бог милостив — сейчас мучаются, значит, потом будут нежиться и радоваться жизни. Так им и скажу: «Воздастся вам всем, черти окаянные. И за все».
Знаешь, ненавижу слово «дорогая». Когда его произносит поганка Дори, я могу понять — ей хорошо платят. А когда мои… Ненавижу, знаю же, только и ждут, когда дорогая коньки отбросит. Черта с два, я еще столько же протяну, а может, и все сто. Ходить бы начать, а там… Заплюю все ваши чертовы факелы на том свете! Замучаетесь зажигать, чтобы меня найти и увести в рай. Верно говорю — разоритесь на розжиге!
А ты веришь в рай? Странно, я — да. Вот, знаешь, в ад почему-то с трудом, а в рай охотно. А ты?
Паренек отвернулся от планшета и задумался. Мучаются. Странная старушка была, конечно, не подарок, но ему почему-то казалось, что бабулькины близкие должны любить ее. Может, все-таки ослушаться и поехать? Погуляем вместе, и Дори отдохнет — тоже, поди, нелегко каждый день катать бабулину коляску и выслушивать ее причитания.
Он уже вышел на кухню — там крутилась мама, которая мгновенно развернулась на его шаги и пристально уставилась на сына. Больные, исстрадавшиеся глаза матери пытались что-то сказать ему. Он вздохнул.
Нет, сейчас начнется: зачем в Киото? почему в храм? Только тревожные волнения моим, а Развалина, глядишь, еще и выгонит. «Прости, Дори, придется тебе помучиться одной».
Он улыбнулся и сказал первое, что пришло в голову.
— Пить хочу, давай чаю попьем? — мать облегченно выдохнула и, с улыбкой прижав его к себе на миг, отстранилась и заметалась по кухне.
После чая паренек присел к столу писать ответ старой приятельнице. Рай… Верил ли он в него? Паренек задумался — будучи буддистом, про рай он не думал, поэтому мысли были не вполне привычные, но отчего-то чрезвычайно приятные.
***
Спустя неделю пока не вполне веривший в свое счастье Гений собирался улетать. Прошедший накануне осмотр очень порадовал медиков, и они разрешили-таки крайне осторожно и под их пристальным наблюдением начинать тренировки. С замиранием сердца он энергично кивал и не верил своим ушам — у него еще уйма времени! Родители тут же заказали билеты на самолет. И Гений, собирая с мамой вещи, не замечал, как весь вечер в предвкушении отлета тихо мурлыкал себе под нос любимую песенку. Про сайт и старушку с книгой рецептов он совсем позабыл. Поздно вечером, улегшись в постель, сразу и крепко погрузился в сон. Но ночью, глубоко за полночь, неожиданно распахнул глаза, уставился в потолок и долго не мог уснуть, прислушиваясь к непонятному, беспокойному биению сердца. Некое гнетущее воспоминание никак не сформировывалось в отказывавшемся работать мозгу. Измучившись и более не заснув, рано утром, едва забрезжил свет, он поднялся. Не умываясь, зашел в сообщество прекрасного белого самурая. Писем не было, как и новых дискуссий его приятельницы. Он без сожаления удалил свой ник и навсегда спокойно закрыл страницу сайта, не заметив крохотную пометку против ника «Старая Развалина» — «Удален сегодня в 03:07». Быстро одевшись, тихонько и осторожно, чтобы никого не разбудить, Гений умылся. В тихом восторге он подошел к окну и залюбовался нарождающимся восходом. Мягко вздохнув, окинул прощальным взглядом комнату, где столько страдал последние недели, и увидел книгу рецептов испанской кухни, привезенную знатоком-приятелем. Взяв ее с полки, чуть задумавшись, он поспешил из дома.
Осторожно постукивая костылями по асфальту дороги, он, не замечая чудесной тишины вокруг, спешил к вокзалу. Там парнишка купил билет и, аккуратно доковыляв, устало плюхнулся на сиденье в вагоне поезда до Осаки, где в том глупом сериале любящая девушка работала на седьмом этаже небоскреба известной громадной корпорации. С усмешкой вспомнив об этом, он расположился у окна, с выдохом облегчения вытянул гудевшую ногу и на протяжении всего пути упорно глядел на пробегавшие мимо города и поселки и опять, и опять, раз за разом настойчиво представлял свои успешные выступления.
Выйдя из вагона, он легко сориентировался и быстро нашел нужный адрес. Пареньку открыла худощавая женщина средних лет и изумленно уставилась на него. Узнала, с горечью подумалось ему. Парень с сомнением украдкой оглядел ее поджарую фигуру и спросил:
— Вы — Мидори?
Она, обалдело разглядывая его, лишь кивнула. От осознания своей такой ненужной сейчас известности парень тяжело вздохнул и продолжил:
— Хозяйка дома, с ней можно встретиться?
Лишь произнеся это, он осознал, сколь неприличным выглядит его визит. Но было уже поздно — паренек энергично вдохнул и уставился на женщину. Брови той неумолимо ползли вверх. Парень в смущении собрался было извиниться и даже уйти, но, вспомнив о самолете и скором рейсе, спросил:
— Вы говорите?
Женщина опомнилась и покраснела.
— Простите, я ваша поклонница. — Он натужно улыбнулся, а она продолжила: — Хозяйка скоро будет. Подождете?
Он кивнул и зашел в дом, женщина проводила его в комнату. Жилище Развалины удивило Гения, совершенно не сочетаясь с ворчливой старушкой, хотя после небольшого общения с ней готов он был, пожалуй, ко многому. Паренек присел на стул и в ожидании своей престарелой подруги огляделся кругом. Стены комнаты были сплошь завешаны плакатами — какие-то мрачные бородатые рокеры, мотоциклы и его любимая рок-группа. Парень мягко улыбнулся, увидев знакомые лица певцов, и перевел взгляд обратно на бородачей. С бородами были не все — среди крепких парней стояла маленькая, щупленькая девчушка в кожанке, с разноцветными волосами. Симпатичная малышка по-хозяйски опиралась на крутой бок блестящего мотоцикла цвета свежей зелени. Гений терпеть не мог девушек на мотоциклах, поэтому, без интереса окинув хрупкую фигурку, отвернулся. С любимой группой плакат был лишь один.
Он с любопытством оглядел стол, валявшиеся книжки, распахнутый дневник, в который постеснялся заглянуть, и ежедневник с пометкой: «Чертов доктор, 12-го, в 07:30». Улыбнувшись знакомому слову, он расслабился и откинулся на спинку стула.
В кармане ожил телефон. Вынув и увидев на экране улыбающееся лицо матери, он, приготовившись врать, в волнении подскочил и, будто там его обман не раскроют, неосторожно отпрыгнул к окну. Внезапная боль в уставшей и отвыкшей от нагрузок ноге эхом откликнулась в мозгу. С трудом успокоив мать, он не заметил, как к дому подъехало такси, и водитель выгрузил инвалидную коляску.
В дверь позвонили. Где-то вдалеке, вероятно, Мидори что-то неуклюже уронила и поспешила открывать. Он не шевельнулся, лишь с интересом прислушался, глядя на сверкающую вывеску магазинчика напротив.
— Как доктор? — спросила, вложив в голос как можно больше тепла, Мидори. В ответ раздался краткий, но страшный грохот. — Акико-сан, вы так коляску сломаете!
— Черт с ней! — угрюмо отозвался мелодичный голос. Парень заинтересованно прислушался, в который раз безуспешно пытаясь представить свою старенькую приятельницу. — Она мне ни черта не нужна.
— Что с операцией? — проигнорировав сказанное, с неподдельным интересом уточнила Мидори.
«Ей хорошо платят», — вспомнив старушкины слова, ухмыльнулся Гений.
— Ни черта, — зло огрызнулся мелодичный голос и с нажимом на последнем слове и хмурым удовлетворением уточнил: — Док сказал «ни черта».
— Акико, а кроме этого слова он что-то сказал? — невозмутимо продолжила Дори.
Улыбаясь, Гений мысленно возвел памятник всем домашним сиделкам и отдельно Мидори. Мелодичный голос молчал, пауза была значительной, наконец, тяжело вздохнув, устало заговорил:
— Денег хочет.
— То есть?
— Операция платная, прогнозируемый успех процентов двадцать. Ни один из фондов не согласился оплатить эту авантюру.
Дори в отчаянии охнула. Голос жестко продолжил:
— Ой, только без слез. Это и было понятно.
— И… что теперь? — с легким заиканием спросила Мидори.
— Док сказал, что я зажилась. — Женщина сердито выдохнула в ответ и попыталась встрять, но мелодичный голос остановил ее. — Он прав, года два уж лишних, как порчу воздух. Дори, я устала и хочу побыть одна.
И коляска решительно заскрипела в сторону комнаты, где затаился взволнованный предстоящей встречей паренек.
— Но… — нерешительно начала было Мидори, но голос был непоколебим:
— Позже!
От удара парень невольно вздрогнул. Дверь комнаты широко распахнулась, будто ее со всего маху ногой зло пнул бравый футболист. Коляска миновала крохотный порожек, вкатилась в комнату и, лихо крутанувшись вокруг себя, колесом захлопнула дверь. Там, за дверью, в коридоре осталась стоять несчастная Мидори.
Маленькая темная макушка над спинкой инвалидного кресла — это все, что видел Гений. Странно, но именно макушка напомнила ему жуткую историю двухлетней давности. Не зеленый мотоцикл, хотя он красовался тогда на всех фото газет и новостных интернет-сайтов, а именно эта маленькая макушка. Групповой суицид, потрясший всю страну, — восемь молодых рокеров одновременно попарно убили друг друга. Парень передернулся, вспомнив неприятные подробности, перепечатываемые из газеты в газету. Один рокер, точнее рокерша, была на мотоцикле цвета свежей зелени. И у этого самого мотоцикла что-то случилось — девчонку, ехавшую на нем, отбросило, а ее напарнику безмозглая машина безжалостно распорола живот. Жуткие фото разорванного мужского тела, непостижимым образом накрывшего неподвижное тело девочки, валявшееся неподалеку от рычащей зеленой груды железа, облетели всю Японию.
Парень облизнул разом пересохшие губы.
— Привет, я книгу привез, — тихо произнес Гений.
Макушка напряглась — он скорее почувствовал это — над спинкой кресла, распрямившись, возникли худенькие плечики. Коляска с протяжным скрипом неохотно развернулась. Как ему и подумалось, изнутри на Гения смотрела крохотная рокерша с плаката. Он нерешительно приветственно махнул ей рукой. Огромные измученные глаза девчушки его возраста быстро наполнились слезами. Обиженным голосом она ворчливо произнесла:
— Кажется, я говорила, что чаем не угощаю. Какая молодежь нынче невоспитанная пошла, — входя в образ Развалины, проворчала она. После чего зло окинула Гения с головы до ног и, энергично выдохнув, вскрикнула. — Уезжать собрался? Молодец! Давай вали, выиграй все золото мира! Пусть твои чертовы соперники подавятся!
Паренек мягко улыбнулся, решительно помотал головой и с трудом присел на корточки у коляски.
— Во-первых, я не хочу, чтобы они давились. Во-вторых, да, я собрался уезжать, но у меня одно дело еще осталось.
Девушка с подозрением глянула на него, потянула к себе книгу, громко шмыгнула носом и с любопытством уточнила:
— Это какое? — мельком глянув на обложку книги, она вновь подняла на него широко распахнутые влажные глаза глубокого цвета темного янтаря.
— Скажи мне адрес клиники, где ты должна оперироваться, — и он замолчал, изучая золотистые песчинки, вспыхивавшие в глубине янтаря.
— Черта с два! — громко и энергично выдохнула рокерша; парень невольно отметил, что ругалась девчушка и в этом образе с удовольствием.
За дверью раздался грохот падения некоего предмета и тихое, сдавленное ругательство: видимо, Мидори любопытствовала. Не обратив на это внимания, крохотная рокерша горячо продолжила:
— Вали побеждать! Нечего здесь сидеть.
После чего, хмуро глянув на него, она попыталась развернуть коляску, видимо, желая в единый миг выкатить ее прочь из комнаты и его жизни, но не рассчитала и наехала колесом на больную ногу Гения. Мгновенно побледнев, парень едва удержал равновесие. От испуга она сразу стихла, вцепилась в подлокотники коляски и беспомощно, как-то неуклюже с трудом стянула колесо с его ноги. Горестно глядя на него, девушка вжалась в кресло. Отдышавшись, парень мягко улыбнулся, осторожно протянул руку к ее лицу и, не решившись дотронуться, тихо произнес:
— Адрес, после этого я уеду и обещаю… Выиграю это… чертово золото.
При звуках любимого слова щупленькая рокерша неожиданно приятно улыбнулась и, слегка покраснев, тихо произнесла:
— Тебе ругаться не обязательно.
***
Прошел год.
В аэропорту далекого незнакомого города среди множества разномастных людей, спешащих с рейса на рейс, выделялась щупленькая японка с взволнованным и одновременно озорным личиком. Опираясь на тонкую трость, девушка перетаптывалась с ноги на ногу и беспокойно озиралась по сторонам. Время от времени она, нервозно улыбаясь, с испугом шептала: «И где же ты?», пальцами свободной руки дергая при этом прядь разноцветных волос в попытке заправить ее за ушко.
— Неужели нельзя было так не краситься? — произнес у нее за спиной запыхавшийся голос, после чего раздался мягкий смех.
Девушка с облегчением выдохнула и, широко улыбаясь, развернулась на голос. Энергично дыша и посмеиваясь, к ней приближался парень. Было видно, что он очень спешил. Увидев его, она озорно помотала головой. Непослушная прядь зелено-оранжевого цвета вырвалась на свободу. Парень удовлетворенно кивнул. Чуть прижав к себе приятельницу, он зашептал, увлекая ее прочь:
— Идем скорее, а то кто-нибудь узнает, придется спасаться бегством.
И, подхватив небольшой чемоданчик цвета свежей зелени, он повел подружку, ловко лавируя между торопящимися незнакомыми людьми.