Из истории Крестовско-Ивановской ярмарки
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2020
Александр Дмитриев — кандидат исторических наук, автор двух монографий и более сорока статей, доцент Уральского государственного горного университета.
Шадринскую слободу заложили в 1662 году. Спустя столетие получила она звание уездного города, круто шагнув в народонаселении и хозяйственном развороте. К 1794 г. проживало в городке, обнесённом тыном от набегов кочевников, 817 душ, из них 26 купцов, полторы сотни мещан и цеховых, то есть люда мастеровито-торгового.
Множившиеся вокруг деревеньки оживляли товарообмен, выплёскивавшийся на базары и торжки. Крепнувшие рыночные связи, промысловую рукодельность шадринцев олицетворял возведённый в 1801 г. Гостиный двор — пока деревянный. В базарные дни торговали перед ним горожане и приезжие всякой всячиной: съестными припасами, носильными вещами, утварью, сеном, дровами1…
Но маловат был: иной раз бока в кутерьме намнут, а потребного не сыщешь. Разрешали ассортиментную проблему ярмарки, сочетавшие торговлю оптово-розничную, вдобавок с сезонным набором товаров. Вот и в Шадринске раскручивалось колесо ярмарок весенних, осенних, зимних, правда, окружного калибра.
Между тем неподалёку бесконечно расстилался почтово-коммерческий тракт, примыкавший на западе к Екатеринбургу, на востоке — к Ялуторовску, с ответвлением к судоходной Тюмени. Промышленность Сибири едва проклёвывалась, из-за нехватки специалистов мало что умела, и товары добротные, «мануфактурные» поставляла на окраины великанша — Нижегородская ярмарка (прежняя Макарьевская). Денно и нощно скрипели обозы зимней дорогой. Румянивший ямщиков зимник и накатывал бесперебойность грузопотоков, тогда как нижегородский карман распахивался летом, внося в транспортировку импровизацию и фантазию.
Кладь габаритная, ценная, не мешкая, отправлялась к пристаням Камы и Белой, с перевалкою на гуж в Перми, Уфе, или оренбургско-троицким караванам, хаживавшим в Бухару и Ташкент. Алтайцы, томичи, красноярцы, иркутяне спешно выталкивали закупленное к Тюмени, чтобы сплавить к месту назначения до ледостава реками Обско-Иртышского бассейна. Забегая вперед, отметим, что значимость водных путей многократно возросла с появлением пароходов. Раньше ведь против течения суда тянули бурлаки.
Упомянем и о загвоздке природной: маловодная Тура надолго «осаживала» барки, вгоняя арендаторов и владельцев в лишние расходы, а то и в убыток. Навигационные заторы на переломе Московско-Сибирского тракта обнажили необходимость ярмарки промежуточной — летней. Вместе с тем её функции компенсационно-страховой ролью не исчерпывались. Ярмарка в оконце между сенокосом и сбором хлебов служила барометром жатвы: изобильной, рядовой, а то и голодайки. Соразмерно прогнозу удовлетворялся и спрос на косы, серпы, лошадей, повозки, тару и прочее.
А покончив с серпами-вилами, тянули жёны несговорчивых мужей в ряды с яркими ситцами, сатинами, народным сукном, плисом, бокастыми самоварами, фасонистыми полусапожками, незатейливыми ювелирными украшениями.
Давненько поговаривали столпы коммерции о ярмарке в воротах Сибири, но отклика ни у властей, ни у апатичных собратьев не находили. Однако с ростом грузопотоков, застревавших на перекатах Туры, менялось и виденье тугоумных аршинников, дружно склонявшихся к ярмарке.
Желающих принять крупнооборотистую ярмарку становилось хоть отбавляй. Претендовали на неё екатеринбуржцы, пермяки, замахивались и ирбитяне. Войдя в раж, исхлестали друг друга соискатели обидными эпитетами, перессорились и уступили победу мудрой народной живинке! Зародилась ярмарка от крохотного торжка, маломальского, да на бойком месте — у пересечения наезженных трактов. В просторечии — «на Крестах», откуда и её название.
Зачиналось действо на пустоши около слободы Маслянской, в 27 верстах к востоку от Шадринска, где лучами разбегались пути-дороги на Ирбит, Тюмень, Курган, Троицк и далее — в степь, а также к Нижнему и Первопрестольной.
Официальная хроника возводит начало ярмарки к 1825 г., по народной же молве, корни у неё глубже. В XVII или на заре XVIII столетия (мнения тут разнятся) разглядел будто бы у пня дровосек икону крестителя господня Иоанна Предтечи! Отнёс находку в слободскую церковь, но подивился, сызнова обнаружив её на вырубке….
Знак Божий — рассудили маслянцы и поставили в святом уголке часовню, а украсившая их церковный иконостас «лесовичка» обрела невиданную притягательность. Валом валил народ к «чудотворной» за духовным и телесным оздоровлением, и многие, сказывают, исцелялись… Год от года прибывавших поклониться «боровлянке» церковь уже не вмещала. Тогда и ввели священнослужители в день усекновения главы Иоанна Предтечи (29 августа) крестный ход к часовне. Верующие из мест дальних шли приложиться к чудотворной налегке, с краюхой хлеба да туесочком. А после утомительной ходьбы пастве хотелось есть-пить.
Выручали коробейники, обносившие богомольцев нехитрой снедью. Утолив голод, запасали ходоки калачей-шанежек в обратный путь, само собой, раскупали и просфоры, свечи, ладанки, нательные крестики. Словом, богоугодное органично переплеталось с житейским, подкреплявшим силы верующих. Многолюдный поток раззадоривал «купцовавших» всерьёз, успевавших и грехи отмолить, и товарец нахвалить. Знавали тёртые «аршинники», чем ублажить православных, когда у тех душа мягчала-ликовала!
Церковное празднество, сходятся исследователи, и дало жизнь ярмарке, что случалось на Руси нередко. Правда, уже к вечеру торжок, сопутствовавший крестному ходу, замирал. Но бежали годы, и с наплывом богомольцев отводилась ему властями уже пара недель. Запруживали торжище готовившиеся с середины августа к страде хлебопашцы. Искали самонужнейшее. Ассортимент фартовый, кроя мануфактурного, присылавшийся великовозрастною нижегородскою тётушкою, обменивался в Крестах на товары «азиатские» — с Троицкой и Петропавловской таможен. В разгар приготовления солёных грибочков-огурчиков весьма ценилась доставлявшаяся с пограничной линии соль.
Разбухавшие сделки требовали кредита, и горе-горькое подстерегало с его оплатой замешкавшихся. Безупречную репутацию имели в гильдейских кругах старообрядцы, опиравшиеся на поддержку сплочённых единоверцев, равнодушных к вину и греховной бесовщине. На них и держалась тогдашняя коммерция, утверждают знатоки.
Совсем другого поля ягодками были купчики, выбивавшиеся из мещан и крестьян. Удачно расторговавшись, новоявленные «тысячники» барственно сорили деньгами и скоренько прогорали. Опрокидывались в первоначальное ничтожество, — язвили современники.
Возвращаясь к транзиту, укажем на деталь немаловажную, но подзабытую — одностороннюю его напряжённость. Грузов в западном направлении транспортировалось значительно меньше, чем в восточном. Из азиатских глубин шла кладь преимущественно лёгкая: пушнина, кяхтинские чаи. Ближе к Уралу стягивал многорукавный тракт кожи, овчины, шерсть, холст, зимней порой — мясо и сало. Тогда как русевшая Сибирь запрашивала спервоначалу даже хлеб-соль. Позднее ввозились туда едва ли не целиком инструменты, железо, ткани, фасонистая одежда и обувь, иначе — товар мануфактурный. Причина несбалансированности товарооборота вытекала из тихоходности окраины, зацикленной на поставках казне «мягкой рухляди», а затем легкодоступного россыпного золота. Именно «золотая лихорадка» выковала породу отважных «фундаторов», настроивших мельниц, лесопилен, винокурен. Однако сокровища удачливых «таёжных наполеонов» ещё покоились в недрах, разбросанные же как попало заводишки-фабричонки мало отличались от кустарных малух и светёлок.
Впрочем, простонародье, довольствовавшееся шубейками и сермяжными поддевками, за атласами-панбархатами и не гонялось. А уж как воспевали домашнее-то рукомесло книгочеи-просветители. Оберегая иллюзорное «равенство без нищих», призывали самые радикальные из них капиталистов бойкотировать и за Урал не пускать! Эх, молодо-зелено. Набив шишек впоследствии, переосмыслив утопические догмы, ревнители антикапитализма лишь самокритично отшучивались.
Гарантом любезного сибирской интеллигенции равенства воспринималось обилие пашен и сенокосов, трудолюбие крепышей-домохозяев, не знавших помещичьего ярма. Однако уже маячил на горизонте промышленный переворот, и казавшийся незыблемым натурально-присвоенческий уклад съёживался, расступаясь перед гудевшим паровиками товарно-денежным. Правда, Сибирь ещё долго облачалась в домотканину и поскрипывала водяными колёсами. Мозаичные вкрапления новизны совершенно терялись в панораме доиндустриальной, замкнуто ремесленной.
Центр всеобщего притяжения — «стольный» Тобольск — после перевода главного управления Западной Сибири в Омск былое значение утратил. С подрезанием властных рычагов отхлынули и капиталы, а тут ещё стихийные напасти. Череду разрушительных наводнений довершил пожар 1839 г., уничтоживший полгорода и набитый товарами Гостиный двор. Невзгоды придавали Тобольску захолустно-чиновную окраску. Необозримые хозяйственные окоёмы, исключая рыбопромышленность арктического взморья, сжались до пределов уезда. Арендаторы уловистых «песков», торговцы деликатесной рыбой (осетром, нельмой, муксуном, стерлядью) и верховодили в городском самоуправлении, залучая в родню начальствующих дворян.
Отраслью стариннейшей и всеохватной являлась «дурнопахнувшая» — салотопенная, наиболее распространённая в южных округах Зауралья. Обусловливалась её масштабность близостью территорий кочевого скотоводства и экспортной направленностью. Около половины кож давала Тюмень, но из-за грубой обработки предназначались они главным образом степнякам и таёжникам. Вектор российско-европейский закрывали искусные кожевники Казани и Кунгура. Побочное мыловарение, нужнейшее винокурам стеклоделие, равно обжиг керамики и фарфора по незначительности производства имели в основном сбыт местный.
К сожалению, очевидный изъян мало волновал богачей-традиционалистов, коим вполне хватало привычного дедовского набора. С иных позиций оценивало экономико-географический дисбаланс правительство. Николай I, возмущённый расточительностью завоза в Сибирь всего и вся, приказал в кратчайшие сроки с её торгашеским иждивенчеством покончить. Согласно воле императора, министр финансов Е.Ф. Канкрин направил в июле 1836 г. циркуляр тобольскому губернатору с подробными рекомендациями использования ассигновок и насаждения в подведомственном крае заводов и фабрик. Желавшим обзавестись таковыми полагались заманчивые льготы: бесплатный отвод земель, пустячные в «разбежке» налоги, освобождение от уплаты гильдейских сборов.
Губернская администрация кинулась штудировать справки об ископаемых, удобных каменоломнях и лесосеках, отслеживать гнездование промыслов. Но чиновного рвения, отчасти наигранного, оказалось недостаточно. Пробные «маяки» воодушевляли, но вязли в долгострое, обрастали тяжбами и банкротствами. В результате обременённый издержками николаевский аллюр трусил мелкой, прерывистой рысцой. Половинчатое финансирование возводимых объектов казною усугублялось щепетильностью местных богатеев, избегавших рискованного производства. Как бы на мудрёных-то фабрикатах, — хмыкали они, — в трубу не вылететь!
Понукаемая столоначальниками «индустриализация» вскрыла и болезнь замалчиваемую — нехватку техников. Маловато выпускали российские учебные заведения горняков, строителей, механиков, агрономов, землемеров, в Сибири же их тогда и вовсе кот наплакал. Прагматичные иностранцы оседали в столицах, неохотно приживались в крае и дипломированные соотечественники, тянувшиеся поближе к цивилизации. Горемыки ссыльные и те, отбыв наказание, устремлялись на родину.
Но факт есть факт. Мундирно-присяжная дисциплина вкупе со щедрыми разъездными и квартирными сдвинули проблему с мертвой точки. Радовали глазастых сибиряков предприятия дееспособные, оснащённые не хуже европейских.
Ускоренный разбег взяла промышленность ближайшего к Каменному Поясу Зауралья, ранее в первоначальном накоплении капитала существенной роли не игравшая. Воротилы коммерции, откликавшиеся на поощрительное законодательство, испытывали себя в деле престижном, при умелой постановке — сверхприбыльном. Меняли облик неказисто-приземистые салотопни и мыловарни, кирпичеобжигательные сараи. Обновляемые винокуренные заводы перемежались с крахмало-паточными, стимулировавшими картофелеводство.
Находились и смельчаки, осваивавшие производство редкостное, чужеземное. Шадринский первогильдеец Ф.И. Фетисов ещё в 1822 г. построил с братьями фарфоро-фаянсовую фабрику, да не тесноватую кубышку, а возвышавшуюся над округой громадину из нескольких корпусов. Завистливая молва обвиняла Фёдора Игнатьевича в скупке краденного с невьянских приисков золота — преступлении тягчайшем, подрывавшем государственную регалию. Налицо ходячая среди людей «простого звания» версия капиталонакопления. Если какой-то богач не грабил, не убивал, судачили по завалинкам, то непременно приторговывал золотишком или поднялся на фальшивых ассигнациях.
Спору нет, обогащались и преступно, но что лихоимством добывалось, то бесшабашной гульбою, как правило, и спускалось. Корифеев бизнеса настоящих, потомственных вскармливала не уголовщина, а дарования наследственные или благоприобретённые: смекалка, упорство, решительность. Обладал ими, по-видимому, и Ф. Фетисов, коммерции советник на вершине жизни.
Найди полиция в хоромах у него злополучную «крупку», схлопотал бы купчина «номерок» в тюремном замке и каторгу. Придумка авторов «Шадринской летописи» о незнании им запрета купли-продажи царского металла смехотворна. Одно из двух: либо её составители чего-то недоговаривают, либо путают карты намеренно2.
Малоубедительно и заключение, объясняющее прекращение деятельности фабрики некачественностью изделий. Аляповатая, в массе тиснёного, а не рисунчатого орнамента посуда, дескать, не вызывала интереса покупателей, со временем привередливых и разборчивых3. Происхождение негативной информации не указывается, а жаль, ибо первоисточниками детище Фёдора Игнатьевича (на востоке страны, кстати, единственное) характеризуется в тонах комплиментарных, и справедливо.
В прежние годы фарфоро-фаянсовые изделия продавались лишь на Ирбитской ярмарке, из-за дальнего привоза — втридорога. Иноземные и отечественные фабриканты к тому же бдительно охраняли секреты технологии. Где-то, однако, исхитрился заприметить или вырастить их шадринец, ставивший дело основательно, мануфактурного калибра.
Вскоре фабрика, констатировала печать, достигла «степени совершенства», год от года расширяя и улучшая ассортимент. В 1829 г. ласточкой-касаткой прилетела награда. Комитет Всероссийской промышленной выставки отмечал в похвальном листе новаторство владельца удалённого производства и «посредственную» (читай — среднюю, приемлемую) доброту изделий. Не оттого ли и рынок сбыта был воистину безграничным: Приуралье, горнозаводский Урал, Сибирь ближняя и дальняя, Киргизская степь. А расписанные кувшины, пиалы, чайники знавала даже Бухария!
Однако предпринимательская фортуна переменчива… Хороши были приисетские глины, да истощились за четверть века, дальний же привоз накручивал умалявшие прибыль расходы. Кой прок хозяйствовать без выгоды, и в 1850 г. наследники Фёдора Игнатьевича продали здания фабрики шадринскому градоначальству, а её оборудование купил Г.А. Ушков, перенесший аналогичное производство к залежам каолина близ Каменского завода4.
Впрочем, закрытие фабрики не означало стагнации Шадринска в целом, город обстраивался, прихорашивался, наращивал капиталы. Если в 1826 г. первую гильдию имел лишь Ф.И. Фетисов, то к 1839 г. в ней состояло пять горожан купеческого звания. Во второй числились Зот Черепанов (впоследствии — первогильдеец) и брат Фёдора Игнатьевича Дмитрий Фетисов. Самая же многочисленная — третья включала более десятка обладателей купеческих свидетельств.
Позади осталась роль младшего партнёра Екатеринбурга, коему Шадринск теперь не прислуживал, выходя на рынки самостоятельно. И в центр России, и через балтийско-черноморские порты в зарубежье. Словно на дрожжах пухли его ярмарки, ежегодно отправлявшие до 200 тыс. пудов сала, 50 — масла, до 100 тыс. штук кож. Миллионами пудов исчислялась хлеботорговля5.
Но роившееся племя гильдейцев сковывало свободу действий, нагнетало конкуренцию. Теснота понуждала шадринское купечество «стравливать пар» за городской чертой, где беспроигрышным объектом денежных вливаний представлялась Крестовская ярмарка. Приткнувшийся к намоленной палестине торжок открывал возможность финансирования разного рода подрядов, кредитования барышливых сделок, заключения взаимовыгодных альянсов и т. п. С этого момента, пожалуй, и выбиваются мелкотравчатые, волостного пошиба «Кресты» на торный государев шлях, самонадеянно замахиваясь на лавры Ирбита!
***
Обстраивался Крестовский выселок дворничеством, красовидным рукодельем. Хлебосольно привечались мастеровитые плотники, ставившие вместо землянух и балаганов домища с лавками и амбарами, постоялые дворы, иной раз наглухо — под одной крышей, хоть и не каменные, зато из вековой, не боявшейся гнили сосны.
Зримую самостоятельность обретала и кормилица-ярмарка, кланявшаяся прежде Нижегородской. Хаотичную таборность спрямила в центре посёлка геометричность, чётко подразделявшая раскладку товаров российских, сибирских, европейских и азиатских. Привоз их неуклонно шёл в гору. Не протолкнуться было на трактах от подвод с кладью, пассажирских возков, спешивших к открытию Крестовско-Ивановской «барышни-боярышни»6…
Официальный статус придавал угнездившимся на бойком месте Крестам всероссийскую известность. Стекалось в Зауралье на исходе лета купечество обеих столиц, казанское, уфимское, оренбургское, сибирское. Иркутяне — не ближний свет, и те наведывались — с соболями, копчёной рыбой, кедровыми орешками… Концентрация грузопотоков превращала Крестовско-Ивановскую ярмарку в ключевой форпост товарообмена центральной России с окраинами.
Нашпигованный капиталами выселок предсказуемо обкорнал торжки Шадринска, переманивая фигурантов, кромсая сборы. Раздосадованная упадком коммерции администрация норовила курочку с золотыми яичками приручить, то бишь расквартировать в самом Шадринске. Накропали писаря слезливую бумагу, кого надо, «подмазали», да не выгорело!7 Сочло высокое начальство ходатайство малоубедительным, резюмируя, что жилось шадринцам довольно вольготно и без Крестов. В подчинении ярмарки усматривалось желание отцов города наполнить бюджет. Это и настораживало Петербург. Купечество, при неизбежном взвинчивании платежей за постой, аренду торговых мест, хранение товаров, наверное, сдюжило бы. Куда деваться! Но в Крестах поправляло делишки и немало крестьян, олицетворявших, прежде всего, торг мелочной. Вот сельским обывателям, съезжавшимся порою издалека, купля-продажа в городе влетала в копеечку. Не потому ли и сохранило правительство «автономию» торжища, заботясь о благополучии коренного слоя жителей.
Вообще-то крестьянство Зауралья отличалось зажиточностью. Иные богатеи содержали табуны в 100–150 лошадей, 200–300 голов крупного рогатого скота. Впечатляют и усреднённые показатели: семья из 4–5 душ обычно имела с пяток лошадок, 6–10 бурёнок, 10–15 овец, с десяток свиней. Обилие кормов, ёмкость рынков способствовали распространению «мясничества» — скупки животных на убой с последующей реализацией продукции. Но лишённое искусственного охлаждения мясо продавалось в основном зимой, тогда как сало, перетапливавшееся во избежание порчи, и летом.
Доходное сало являлось одной из главных статей шадринского вывоза, преобладал ходовой продукт и в экспорте всероссийском. Длительное время, напомним, сало использовалось в качестве технической смазки, исходного материала для варки мыла, изготовления свечей. Значимость сала не поколебал и родственный ему стеарин. Падение сального экспорта обозначилось во второй половине XIX в. с появлением дешёвых заменителей: пальмового, кокосового, хлопкового масла и нефтяных продуктов.
Итак, культивировавшееся на юге Сибири животноводство обеспечивало развитие салотопенной, кожевенной, овчинно-шубной промышленности (в виде мануфактуры и сельского ремесленничества). Крупные скотопромышленники арендовали у казны пастбищные угодья в Курганском, Ялуторовском, Ишимском округах, где откармливался местный приплод и скот, пригоняемый из степи. Особо ценились курдючные овцы. Часть поголовья уже на исходе лета шла на бойни Кургана, Шадринска, Екатеринбурга, откуда мясо (солонина) расходилось по горным заводам и приискам, перетапливаемое же сало отправлялось в Нижний Новгород и на внешние рынки.
Но Крестовско-Ивановская ярмарка «жирового товара» принимала немного, так как валовой убой животных приходился на заморозки. Накануне жатвы не мог быть ярмарочным коньком и хлеб в зерне. К тому же ухабистый летний гуж обходился дороже санного. Значительно больше подвозилось в Кресты муки, перед новым-то урожаем ох как востребованной. В будни пеклись крестьянско-ремесленному люду караваи ржаные, а по праздникам — из пшеничной сеянки или крупчатки, вырабатывавшейся на лучших мельницах края: братьев Вагиных, Ушковых, башковитого Д.И. Смолина.
Вслед за зернопотребителями-мукомолами тянулись винокуры — доверенные Злоказовых, тех же Ушковых, саркастично припечатанного народной молвой «водочного генерала» А.Ф. Поклевского-Козелл. Альфонс Фомич соперничал в Шадринске с Г.А. Ушковым, где оба в начале 1860-х возвели спиртзаводы. Победа досталась шляхтичу, не выпускавшему из рук виноторговлю, чаще монополизируемую откупщиками. Кабацкий промысел потихоньку выводил в тысячники, а при уме и ладах с полицией и в миллионщики. Немало рвавшихся в корифеи «голоштанников» озолотило низменное поприще. Среди прочих отковал в Зауралье первую гильдию и небезызвестный первостроитель железных дорог И.Ф. Мамонтов8.
Впрочем, саму ярмарку посещало и немало трезвенников: раскольников, мусульман, наплыв которых знаменовал пик товарооборота с казахскими жузами и ханствами Средней Азии. Замиряя воинственных соседей, поставлявших благородные металлы, каракульчу, шёлк, хлопок, правительство Николая I совершенствовало пограничный таможенный досмотр, караванную охрану. Кроме того, в целях стимулирования экспортно-импортной торговли Кабинет министров санкционировал допущение к ней с 1845 г. на пятилетие купцов 2–3 гильдий и даже выкупавших надлежащие свидетельства крестьян9.
Еще в царствование Александра I задумывалось создание по образцу Русско-Американской компании её дублерши — Русско-Азиатской, патронировавшей торговлю с Бухарой и Хивой. Подхватившее идею купечество раскошелилось на акционерный и страховой капитал, на охранную службу из казаков. Война с Наполеоном Бонапартом сняла проект с повестки дня, но притяжение соседних, некогда враждовавших государств нарастало. Множились караваны, направлявшиеся из южных оазисов в меновые дворы Петропавловска, Троицка, Оренбурга. К старинным «линейным» ярмаркам добавились глубинно степные: Акмолинская, Кокчетавская и другие. Весенняя и предзимняя степь пригоняла на них косяки лошадей, овец, коз, предлагала шерсть, пух, мерлушку. Торговцы из России нахваливали юфть, сукна, медно-железную утварь, простецкие и расписанные сундуки…
Во избежание махинаций досматривалось предназначенное для купли-продажи на таможнях, лепившихся иногда к станичным заставам. Рутинная контрабанда выявлялась шутя, труднее было отыскивать «хитническое» золотишко. Если в XVII — начале XIX вв. Россия ввозила благородные металлы с Крыши Мира и Ферганы, то приисковый бум в Оренбуржье изменил ситуацию в корне. Теперь через южные границы шла утечка «нашенского» драгоценного песка. Инструктируемые таможенники держали ухо востро, но и контрабандисты-золотничники поднаторели. Смешивали «крупку» с зерном и мукой, зашивали в халаты, подошвы сапог, а то и в упряжь…
Априорная ценность драгметаллов усиливалась характером сделок. Меновая торговля, кое-где сохранявшаяся, уступала приоритет денежной, но к бумажным купюрам азиатские коммерсанты испытывали недоверие, предпочитая расчет звонкой монетой.
Надо ли говорить, что нераспроданные в пограничье товары направлялись в Кресты. Однако значимость южно-азиатского вектора в «подпитке» ярмарки резко упала с вводом Оренбургской железной дороги (1877 г.). Меновые дворы Петропавловска и Троицка мигом захирели, скукожившись до базаров, хотя бы и ежедневных. Оптовики заглядывали туда уже редко — под тучный урожай или приток гуртовщиков. Изрядно насолили путейцы и караванщикам, отняв у них тяжеловесные и скоропортящиеся грузы. Невыделанные кожи, тюки с шерстью и хлопком (в обратном направлении — промышленные изделия) катились по рельсам к Оренбургу, в Подмосковье и даже к текстильной Лодзи10.
Ныне, вероятно, лишь дотошным историкам и краеведам памятны охватившие Зауралье в 1830–40-х гг. «картофельные бунты». И хотя подоплёка явления трактуется вразнобой, достаточно известно, что спровоцировала его мера позитивная, благая… Озабоченный последствиями неурожаев, министр государственных имуществ П.Д. Киселёв намеревался помочь обездоленным разведением картофеля. Подвели талантливого сановника исполнители, не удосужившиеся рассеять предрассудки и слухи об изъятии земли и рекрутчине. Вот и приживался в невежественном сознании «поганый» плод туговато, через сопротивление.
К счастью, предвзятость вскоре улеглась. Даже самых непримиримых покорил чудо-клубень, разнообразивший кашеварный стол деревни и сено-соломенный рацион животных. А уж как ликовали предприниматели, нашедшие сравнительно дешёвую замену в винокурении ржи и пшеничке, коих страждущим извечно не хватало, а главное — получившие незаменимые крахмал и патоку. Импортировавшийся свекловичный сахар простонародью был не по карману, да и не вызревала в родных краях белобокая свекла. Картофель же давал отменные урожаи. Стало быть, высокосахаристая патока (насыщенный сироп) удешевляла сугубо «барские» кондитерские изделия. Тотчас высыпали повсеместно пряничные и конфетные заведения.
Пионером излюбленного сластёнами и детворой производства называют Гаврилу Арефьевича Ушкова, основавшего в 1848 г. близ Шадринска крахмало-паточный заводик. Немного погодя два однородных предприятия соорудил в Каргопольской волости первогильдеец Д.И. Хохлов. Через некоторое время их примеру последовал курганец В.Т. Богашов. С той поры и не утихало соперничество восприимчивых к новизне соседей.
Ежели крахмало-паточные заводы насаждались десятками, то счёт их потребителей-кондитерских шёл на сотни. Всякий заготовитель-покупщик стремился приобрести товар оптом — на ярмарках. Немало патоки свозилось и на Крестовско-Ивановскую. Купцовавшим отпускали её пудами, хозяйкам или кухаркам, придирчиво её пробовавшим, — туесочками…
***
Похоже, не лукавили министерские сановники, утверждавшие что хныкавшим шадринским обывателям сносно жилось и без Крестов. Статистика, «натурные зарисовки» единодушно относили Шадринск к лучшим уездным центрам империи. Рельефно выделялся городок благоустройством, соразмерностью торгово-промышленной деятельности.
Спокон веку не было в крае равных Шадринску в хлеботорговле. Однако с ростом запашки, внешнего спроса инициативу в 1860-х гг. перехватило село Катайское. Располагалось оно ближе к горнозаводскому Уралу, что привлекало расторопных, лёгких на подъем скупщиков. В отличие от домоседливых шадринцев, скаредно «выжимавших копейку», те мужиков не обижали, покупая зерно сразу да ещё с «надбавкой» цены, устранявшей конкурентов.
Коммерцией правит выгода… Благодаря местоположению, оперативности разнохарактерных, но взаимоприемлемых сделок Катайское и одержало верх в хлебной торговле. Показательно, что вместе с камышловцами и челябинцами её «раскручивало» и немало хлеборобов шадринского околотка. Неизменно лидерствовал Шадринск, монополизировавший переработку, и в реализации продуктов скотоводства, продаваемых на торжках внутригородских и в Крестах (шерсти, конского волоса, щетины, сала, коровьего масла и др.).
Внушительно, с национальным колоритом, представляла описываемая ярмарка кожевенные ряды. Сырые кожи, дезинфицировавшиеся в «таборе», поступали из Оренбурга, Тургайской и Акмолинской областей, выделанные — главнейше из Кунгура и Тюмени. Хоть и восхищались дилетанты «кожевенным Лионом», то бишь Тюменью, кунгурская марка оставалась недосягаемой. Глаза разбегались у толпившихся на добротно фасонистую обувь кунгуряков: щеголеватые сапоги с отворотами, модные туфли и высокие полуботинки на шнурках. Казалось, чего стоило чеботарям Приуралья малость сбавить цену изделий. Но тех прижимали кредиторы, а бросовое, худоватое сырье губило репутацию. Словно праздника ждали обувщики ярмарок вроде Ирбитской и Крестовской, так как после них в торговле наступало глухое время застоя.
Предприимчивое, изобретательное рукоделие, само собою, Кунгуром или Тюменью не ограничивалось. Немало мастеровитых зауральцев проживало в городах и на селе, где малоплодородие землицы подкармливалось ремеслом. Благодарно вспоминались земляками искусные кузнецы, медники, гончары, бондари, токари, сапожники, пимокаты, сундучники, каретники, тележники, шорники. По Сеньке шапка, говаривали пращуры, по Трифону — кафтан! Хорошее-пригожее в подслеповатых «малухах» из гниловатого сырья не изготовишь. Да и скупщики подгоняли, дескать, голытьбе и так сойдет. Покупатели же взыскательные товар запрашивали прочный, «казовый», с фабричным лоском. Выделывался таковой не на коленке, не из-под топора, а в мастерских, под фирмою зачинателей и достойных продолжателей. Скажем, отменные шубы и полушубки тачали кустари села Шатровского, соперничавшие на востоке с барнаульцами. А вот окрестную слободу Мехонскую прославили ткачихи да пряхи. Далеко за пределами края ценились их тонкий холст, шторки-скатерти, простыни и наволочки.
Однако в эпоху пароэнергетики, распространения механизмов кустарная «ниша» всеобъемлющий характер утрачивала. И у господ, и в толще народной поднимался спрос на изделия фабричные: орудия производства, инструменты, мануфактуру (ткани), одежду, посуду. Коль скоро окраины по-прежнему зависели от европейской России, недобросовестные коммерсанты сбывали туда всяческую «заваль». Никуда не годно, — тараторили ярмарочные хитрованы, — так в Сибирь!
При дороговизне перевозок, худосочной кредитной системе сосредоточивалась зауральская торговля у дюжины паевых фирм, специализировавшихся на отдельных товарах и насаждавших монопольные цены. Надменные «голиафы» подминали не только кустарно-ремесленную мелюзгу, но и обособлявшихся гильдейских строптивцев.
Диктат монополистов основывался на кубышке и маневренности накоплений. Чтобы купить на год-другой вперёд, подвезти товар к узловым пунктам сбыта, требовались немалые деньги. Нехватку капитальца личного или корпоративного восполняли ссуды ярмарочных тузов Нижнего, Ирбита, отчасти Крестов, кредитовавших лишь собратьев надёжных, проверенных. Клиентуру пожиже, тем паче мелкую сошку, воротилы с мошной и за порог не пускали. Её обслуживали ростовщики, гастролировавшие нередко на заёмные. Выходило, что большинство розничных торговцев продавали и покупали в кредит. Но рыночная конъюнктура изменчива, малейшее ухудшение грозило должникам петлёй заимодавцев.
Парадоксально, но кризисные для российской экономики 1860–1870-е гг. благоприпятствовали Крестам, уверенно набиравшим обороты. Расцвету сопутствовал технический прогресс. Рельсовый путь, соединивший Нижний Новгород с Москвой, значение всероссийского кармана принизил. Урало-сибирское купечество навострилось закупать товары прямёхонько в столицах. Всего заметнее ослабла связь волжского прилавка с сибирской и среднеазиатской глубинкой, откуда кратчайшую дорожку купцы торили в Кресты, где стоило необходимое много дешевле.
Преимущество Крестов заключалось и в том, что раскупаемая кладь вовремя поспевала к тюменским пристаням. Обозы же из далёкого Нижнего частенько подтягивались лишь к ледоставу, и содержимое отлёживалось в ущерб владельцам до следующей навигации. А дорогущий гуж могли позволить себе немногие.
Венец 1860-х актуализировал проблему соединения Волжско-Камского и Обь-Иртышского бассейнов рельсовой магистралью. Соединение ключевого звена — УГЖД — взяла на себя акционерная компания, сдавшая в 1878 г. её в эксплуатацию. Однопутная колея связала Пермь с Екатеринбургом дугою через Нижне-Тагильский завод. Трассировка в Азиатскую Россию породила острую полемику. На суд общественности выносились три проекта, лоббируемые противостоявшими группировками. Горнозаводчики и купечество, верховодившее на Ирбитской ярмарке, предлагали тянуть рельсы от демидовской вотчины на Ирбит, Туринск с конечным выходом к Тобольску. Верхушка Тюмени добивалась проведения линии к «судоходной» Туре. Наконец, деловые круги Прикамья и юга Западной Сибири отстаивали вектор через Шадринск, Белозерскую пристань на р. Тобол (ниже Кургана) с продлением до Омска11.
Бурную активность проявили ходатаи Тюмени, поддерживаемые высокопоставленным сановником Министерства внутренних дел Е.В. Богдановичем. В пух и прах разносил тот «притобольский вариант» с его убивавшими судовождение мельничными плотинами, ссылаясь на осведомлённых «коммерческих деятелей». Но автор проекта И.И. Любимов, совмещавший почётную должность избираемого главы Перми, владел и пароходством, да каким, — известнейшим на камско-волжских плесах. Даровитый, многоопытный Иван Иванович вряд ли чем-то уступал консультанту Богдановича Н.А. Тюфину, тоже пароходчику не из последних. Однако не зря, видимо, «просвещал» Наум министерского доброхота, угодив после выгоревшего дельца в городские головы Тюмени.
Впрочем, как и предсказывал Любимов, узловым перевалочным пунктом Тюмень объективно стать не могла. Во-первых, из-за мелководья реки, на коей пребывала. Во-вторых, из-за «плёвого» количества грузов, заказывавшихся отдалённой Сибирью. Тогда как эпицентр деловой жизни, согласно оценке единомышленников Любимова, находился южнее, у стыка Оренбургской, Пермской, Тобольской губерний и прилегающих степных областей. Будучи плодородным, экономически развитым, страдал этот край от засушливого климата, а посему не имел надёжного водного сообщения.
Для устранения бездорожья, тормозившего хозяйственную интенсификацию, и предлагал И.И. Любимов провести туда всепогодную артерию. На первых порах до Шадринска — продовольственно-сырьевой базы горнозаводского Урала. Затем коллективным софинансированием проложить рельсы к Кургану, Петропавловску и Омску.
Косвенно рассматривалась в проектах и судьба ярмарок, и если главнейшую у них — Ирбитскую отклонение трассы к югу ставило в положение незавидное, то Крестовско-Ивановская от такого сближения выигрывала. Правда, судя по конечному результату, ненадолго.
Тюменцы брали напористостью, громыханием в печати. Тяжёлую артиллерию представлял на её страницах выслуживший генерала Богданович. Кровная заинтересованность «пароходного лобби» Тюмени в его покровительстве объяснима, но подпевала в унисон вся гильдейская рать. На бумаге артерия Москва–Тюмень характеризовалась кратчайшей и выгоднейшей. Однако влияния газетной шумихи переоценивать не стоит, к тому же бойких перьев хватало и у оппонентов, но куда эффективнее слов поступки. Утёр нос говорунам и писакам А.Ф. Поклевский-Козелл, профинансировавший изыскания колеи рядышком с благоприобретённым талицким имением. Расстарались и гонцы с подношениями сиятельным персонам…
Смилостивившаяся казна наняла подрядчиков, и работа на вымороченной дистанции закипела. В 1886 г. по линии Екатеринбург–Тюмень уже курсировали поезда, увы, попыхивавшие дымно и натужно. Бурый каменско-сухоложский уголёк, забивавший топки шлаком, тягу давал слабую, машинисты резонно от него отказывались. Дров же требовалась прорва. Винили в изреживании синевших на горизонте лесов транспортников, а те кивали на пассажиров, дескать, это прежде всего их плата за скорости и удобства передвижения.
Показала норов и Тура, будто мстившая эгоистичной настырности. Расчищаемые землечерпалками перекаты тут же заиливались вновь, не спасала и Артамоновская пристань в низовьях реки. Караваны барж с Иртыша и Оби к Тюмени в засушливые годы пробиться не могли, живым укором «швартуясь» на отмелях. Предрекавшаяся непрерывность смешанного водно-рельсового пути воочию размыкалась. Хроническая недогруженность приносила екатеринбурго-тюменской линии одни убытки.
Между тем еще в 1875 г. проницательный генерал-губернатор Западной Сибири Н.Г. Казнаков убеждал путейское начальство в целесообразности южного вектора Сибирской магистрали: через Курган и Омск на полноводном Иртыше. Безальтернативность направления обосновывалась и потребностями экономическими, и не менее значимыми внешнеполитическими факторами12. К сожалению, предложение генерал-губернатора МПС отклонило в пользу «дешевого» варианта Богдановича и К°. Так и увяз бы проект Транссиба в пустопорожних словесах, да подхлестнул флегматичных кунктаторов император Александр III.
В 1870 г. скученность деревянных строений Крестовского выселка уничтожил пожар. Горький урок положил конец хаотичному самострою, кривоколенность расступилась перед геометричностью. Наряду с лесоматериалами широко использовался кирпич. Улицы, примыкавшие к центральной площади, застраивались капитальными, нередко двухэтажными зданиями, совмещавшими жилые помещения с торговыми. Первым обзавёлся двухъярусным корпусом томский «мануфактурист» П.В. Михайлов. Тенденцию закрепили подражатели, возводившие хоромы с номерами для постояльцев. Украсила площадь и «громадная» по меркам того времени гостиница Русакова.
Вместе с тем проблема размещения 10–15 тысяч торгующего люда сохраняла остроту. Возчики, кухонный и прочий обслуживающий персонал ютился в халупах, мало приспособленных для ненастья. Существенно усложняла быт и нехватка воды. Запруживаемое «озерцо» выпивалось за неделю, быстро опустошались и колодцы, так что приходилось подвозить водичку за пять-шесть вёрст, с Исети.
Неотложными хлопотами озабочивался ярмарочный комитет, сформированный в 1877 г. во главе с упоминавшимся П.В. Михайловым, человеком сообразительным, расторопным, хотя и не бескорыстным, как выяснилось. Благодаря усилиям председателя и его соратников, воодушевлённых крутым подъемом ярмарки, бытовая её неустроенность зримо отступала.
С 1860 по 1885 г. обороты торжища выросли в 9 раз, достигнув своеобразного пика. Уверовав в лучезарность перспектив, члены ярмарочного комитета добивались его продления на 30 дней. Губернские власти инициативе не возражали, но подстраховались вердиктом правительства. А скептичный министр финансов М.Х. Рейтерн эйфористичного настроя просителей не разделял, оставив Крестам срок прежний — двухнедельный13. И как в воду глядел прозорливец…
***
Тем временем от пожаров 1870 и 1873 гг. выгорело едва ли не пол-Шадринска — кормильица и поильца Крестов. Кроме жилых строений огонь истребил немало производственных, в большинстве также деревянных. Приунывший от безденежья и нахлынувших забот «ареопаг» подумывал о переводе Шадринска для минимизации финансового обложения в низший — 4-й класс. Однако когорту, олицетворявшую его торгово-промышленный статус, нищенское прозябание не устраивало. Мобилизовав казённые субсидии, пожертвования, кредиты ярмарочных тузов, неунывающие закопёрщики разгребали головешки и отстраивали пепелище заново. Ремонтировали и возводили на новый манер каменные палаты с усадьбами, фигуристые особнячки. Хорошевший Шадринск раздавался по окраинам, выбегая в чистое поле… К 1880 г. в нем насчитывалось 35 фабрично-заводских предприятий, десятки ремесленных мастерских, изделия которых продавались на ярмарках.
Меж тем курившие фимиам железнодорожному строительству долдонили о неизбежном отмирании «первобытного» ярмарочного торга. Но единственная рельсовая нить Екатеринбург–Тюмень бездорожья в крае не устраняла, зато росли издержки гужевых перевозок. Рецепт назойливых щелкопёров сводился к упразднению и «неудачно расположенных» ярмарок Ирбита и Крестов, с заменою их единственной, но выигрышной преемницей в Тюмени.
Но если шельмуемый недоброжелателями Ирбит действительно сбавил ход, то обороты Крестов пружинисто возносились. Пары недель ярмарке становилось уже маловато, и с 1881 г. ей, наравне с Ирбитской, отводился целый месяц. География участников простиралась от Москвы до Байкала и от Тобольска до Мугоджар и Семипалатинска. Вряд ли уступали Кресты Нижнему и разнообразием товаров, только масштабы были поскромнее. Наперебой предлагали услуги банки, судя по балансам, вполне довольные маржой. Оперативность наведения справок, заключения контрактов ускорял телеграф, экстренные перевозки гарантировались почтой и транспортными конторами.
Досуг бдевших за прилавком скрашивали театр и цирк, как правило, с хорошими, «звёздными» труппами. Наполнялись они зрителями интеллигентными: агентами солидных фирм, банковскими клерками, грамотными приказчиками. В ложах восседало именитое купечество, частенько с супругами и дочерьми в пышных нарядах. Ускользавшая от родительской опеки молодёжь навеселе, прыткие седобородые кутилы «расслаблялись» на площадках лёгкого жанра: с цыганами, куплетистами, танцовщицами. Ночами в увеселительных заведениях подобного рода стоял дым коромыслом… В общем, было где передохнуть от сутолоки-круговерти, осушить рюмочку-другую за знакомство!
Публика общеузнаваемая, в ранге коммерции советников, шумных и грубоватых зрелищ избегала, отдыхая за карточными столами. К изумлению прожженных шулеров, деньгами, в отличие от ухарей-миллионщиков прошлого, не швырялась. Да и не выигрыш был целью уединявшихся тузов-преферансистов, а «эксклюзивная» информация: о ценах, дисконте, прибылях, банкротствах…
Всякий стремится к довольству, чтобы текла жизнь мирком-ладком, но кабы знать наперёд, где соломки подстелить! Ярмарку 1883 г. снова опалил пожар, губительный из-за нехватки воды. И хотя жилой сектор удалось отстоять, часть товаров вывезти, у многих при виде головешек амбаров и лавок сдали нервы. Кто ответит за безалаберность, возместит убытки, — гудели пострадавшие! Убаюкивающие нотки ярмарочного комитета лишь разжигали недовольство.
Мнение относительно будущего Крестов раздвоилось. Верховоды торжища, местное купечество единодушно высказывались за его восстановление. Иначе рассуждали текстильщики Подмосковья, коммерсанты Восточной Сибири, познавшие фунт лиха на тысячевёрстных расстояниях и одобрявшие перевод ярмарки в пункты более транспортабельные: Екатеринбург или Тюмень. Екатеринбургскую «прописку» рекламировала издававшаяся в нём газета, указывавшая на бесспорные достоинства города: железнодорожное сообщение, внушительную переработку и экспорт сырья14. Шансы тюменцев выглядели скромнее, но те бравировали водными маршрутами и стелющимися к Туре рельсами.
Репортёры, поддакивавшие напору с флангов, сулили «крестовской дыре» неизбежное, но оконфузились вместе с приручившими их анонимами. Бойцовский характер проявили защитники ярмарки из числа торгующих и окрестного населения. Приструнила ретивых могильщиков и коронная власть. Крестовская ярмарка, гласил правительственный вердикт, возникла исторически и в паре с Ирбитской надёжно проворачивала маховик евро-азиатского товарооборота.
Вместе с тем констатировалось и застившее её горизонты бездорожье. Коль скоро линия к Тюмени уже прокладывалась, общественность Южного Зауралья ходатайствовала в 1884 г. об аналогичной колее до Шадринска, с ветвью к Крестам. МПС, против обыкновения, волынку не тянуло, сообщив о готовности приступить к работам на шадринском направлении прямо со следующего года. Отрадная весть развеяла хандру и неверие погорельцев в завтрашний день торжища, сноровисто наводивших порядок.
Взятые темпы, увы, оборвала нехватка средств, а когда «подмели сусеки», вскрылись шокирующие недоимки земских сборов. Грешили с уплатой обыкновенно сибиряки и «азиаты», мало знакомые с прерогативами и статьями расходов земских органов, на востоке страны ещё не функционировавших. Переоценка недвижимости (магазинов, лавок, кладовых и т.д.), и без того, по мнению владельцев и арендаторов, завышенная, вызвала протест, граничивший с саботажем. Злостным неплательщиком оказался и сам глава ярмарочного комитета Михайлов, доказывавший неправомерность взимания платы за ярмарочные помещения уездным земством.
Сохранил ли в противостоянии должность томич, не знаем, но потребовалось вмешательство полиции, пригрозившей секвестром имущества. В ходе расследования, кстати, изобличили и «крышевавшего» саботажников мздоимца-исправника!
Увы, обещанного путейцы не исполнили. С «чугункою» вышла заминка, и держалось круговращение ярмарки на безотказном четвероногом тягле. Обозы в сотни подвод с пролетавшими мимо легковыми тарантасами пылили или месили грязь, поторапливаясь к началу действа. Самым загруженным оставался Исетский тракт. Большая часть клади, из-за неповоротливости и дороговизны услуг казённого ведомства, перевозилась содержателями «вольных почт», т. е. предприимчивыми арендаторами. Согласно контрактам, они несли ответственность за своевременную доставку и сохранность товаров, «сервис» постоялых дворов, ремонт дорог и т. п. В Приуралье, например, пассажиро-грузооборот монополизировал однофамилец главы ярмарочного комитета, вездесущий Михайлов. На просторах смежных азиатских верховодил торговый дом Кухтериных.
***
Транспортировка чаёв из Китая немало способствовала заселению пустынных окраин, культивированию ремёсел и экономическому подъёму в целом. Ведь извозом и его обслуживанием промышляли тысячи семей. Общеизвестна и любовь сибиряков к бодрящему напитку. Чаепитие, каким бы достатком ни располагали хозяева, порою с сахарком «вприглядку», напоминало священнодействие. Мало где в избах вдоль трактов не попыхивал к удовольствию проезжавших самовар. При убогости страды и кормилось население больше постоем с неизменным самоварчиком!
Известные чаеторговцы А.С. Губкин, М.И. Грибушин и другие, партнёрством с Е.Н. Кухтериным довольные, вверяли эстафету и наследникам. От добра, заповедовали отцы, добра не ищут, а кухтеринская фирма гарантировала услуги несравненные. Обозы, исклёванные у других «чаерезами», приходили целёхонькими. Ввозился чай преимущественно зимой. Кому путь лежал в Ирбит, нанимали резвых «переменных», само собою, с доплатой. На Крестовской ярмарке продавался в основном чай, сплавляемый по рекам — с тюменских, реже — с томских пристаней.
Пароходчики обнадёживающе сократили время доставки, увы, с поправкою на климат. Навигация в засушливые годы не превышала трёх месяцев, так что кяхтинский транзит выручал гуж. Бесповоротные изменения в транспортировку излюбленного продукта внесло морское сообщение. С 1880 г. китайский чай пошёл в европейские порты, включая Одессу, что сразу отразилось на более дорогом кяхтинском транзите. Сухопутную перевозку теперь выдерживали лишь дорогостоящие сорта. Великая сибирская магистраль довершила падение извоза.
Видоизменило логистику, безусловно, и обандероливание продукта, нещадно, кстати, фальсифицируемого. С 1896 г. становились обязательными контрольные анализы и дробная развеска чая от фунта до восьмушки. Нововведение подтолкнуло оптовиков к созданию чаеразвесочных фабрик. Мелкие торговцы, средств для этого не имевшие, предсказуемо угодили в западню к фабрикантам. И все же бандерольная система, несмотря на критические отзывы ярмарочного руководства, дала больше плюсов, чем минусов. Купля-продажа чая в натуральном выражении действительно сократилась, зато увеличилась торговля по образцам, исключавшая неоправданные расходы.
Тенденция концентрации чаеторговли в руках монополистов прослеживалась и в Крестах. В чайном ряду неизменно главенствовало именитое товарищество «Преемник Алексея Губкина А. Кузнецов и К°». Благодаря налаженной чаеразвеске сохранял позиции и торговый дом братьев Чистяковых из Екатеринбурга.
Итак, средневековую пропорцию торпедировал ускоряемый энергией пара индустриальный разбег, насаждая верховенство промышленного капитала. Потеснённому торговому приходилось изворачиваться, мимикрировать, трусовато жертвуя… ярмарками! Правда, в регионах, удалённых от центра, пограничных, оставался старинный торг в почёте, хотя судьба ярмарок малого, отчасти и среднего калибра была уже предрешена.
Любителей прогнозов немало, только все ли из них сбываются? Вопреки ожиданиям, линия Екатеринбург–Тюмень мало задела Кресты, так как из-за дороговизны тарифа, частых простоев коновозчики опережали неразворотливых путейцев в доставке грузов на короткие расстояния. Но скорость локомотивов росла, простои вагонов сокращались, и железнодорожная колея отнимала у Крестов всё большую массу клади.
Положение усугублялось неожиданным отказом МПС от строительства ветви к Шадринску вдоль Исети. В 1887 г. под сукно было положено в министерстве и ходатайство о сооружении подъезного пути к селу Крестовскому от Каменского завода. Уклончивость путейского ведомства оптимизма страждущим не прибавила, давая пищу кривотолкам. Резонёрствовавшие газеты снова запестрели дифирамбами Тюмени.
Новоявленные отцы города, подстрекаемые водниками, железнодорожниками, силились доказать ненужность Крестов, равно и «допотопного» ирбитского торжища. К услугам коммерсантов в Тюмени, вещали рекламодатели, просторный Гостиный двор, обширнейший пригород, где рельсы подбегали к самому плёсу Туры. Словом, кати и плыви куда хочется!
А тут ещё вмешалось в полемику местное волостное общество, просившее губернскую администрацию о разрешении второй ярмарки в Крестовском посёлке, с 8 по 15 ноября. Вроде и по здравому разумению: чтобы меньше пустовали ярмарочные помещения, однако на руку соперникам, меркантильность хозяев интерпретировавшим в свою пользу. Дескать, хиревшим Крестам недельный торжок — в самый раз! Ярмарке же солидной, продолжительной и апартаменты надобны современные, и бытовые условия, да и пути-дороги поглаже. Захудалому выселку, читалось между строк, издержек на нововведения не осилить.
Спохватившееся шадринское земство прошение авторов, не имевших якобы на то полномочий, отозвало под тем предлогом, что предлагаемая ярмарка совпадала по времени с укоренившейся в Шадринске Михайловской!
Притязавшие тюменцы козыряли хлебной торговлей, круто взмывшей с проведением к ним железнодорожной ветви. Избыток сибирского зерна доставался раньше винокурам, перегонявшим его в спирт. Являясь продуктом более дорогим, спирт оправдывал расточительную перевозку гужом. Теперь же пшеничка, сплавляемая с Прииртышья и Алтая, возраставшим потоком шла на уральские заводы и далее, в северо-западную Россию. Муравейниками выглядели в пору жатвы тюменские пристани, запруживаемые паузками и баржами, сновавшими из трюмов к вагонам грузчиками, крикливо распоряжавшимися приказчиками15.
Оседлавшее барышливое дело купечество замышляло создание хлебной биржи, равно не оставались в накладе и покупщики сырья: мехов, кож, шерсти, холста, коих также скапливалось в городе предостаточно. Многим, особенно из таёжной глубинки, собственно, и незачем было трястись по ухабам в Кресты. Меж тем крестовское торжище и без происков конкурентов будто угодило в зону турбулентности…
Плодоносное Южное Зауралье изнуряли напасти: умерщлявшие семена заморозки чередовались с выжигавшими ниву суховеями, нашествием предвестницы голодовок — саранчи (по-народному — кобылки). Чахла гордость и кормилица округи — хлеботорговля, сиротливо жавшаяся к «паровой» Тюмени. Поднять согбенных нуждой, уравнять шансы могла бы рельсовая колея, но строительство её в шадринском направлении бесконечно откладывалось, навевая апатию и унылый фатализм.
Однако здравомыслящие альтернативы Крестам пока не видели, упирая на то, что немалая часть клади, гурты скота из Оренбуржья, Тургайской и Акмолинской степей кратчайшим азимутом, в обход форсуньи Тюмени, стягивались напрямую к Крестам.
Впрочем, ветры эпохи, упругие, неодолимые, разносили новшества повсюду. На многих ярмарках (Кресты — не исключение) внедрялись в той или иной мере элементы биржевой торговли. Демонстрация легковесных образцов кратно уменьшала грузооборот, а значит, и транспортные расходы, устраняла прилипал-посредников, коих заменили связывавшие производителей с оптовыми потребителями напрямую коммивояжеры.
Крестовская ярмарка, подобно Ирбитской или Никольской (Ишимской), болезненно переживала отлив фирм, украшавших её торг. Настораживала завсегдатаев пустоватость недавно ещё гудевшего ульем Гостиного двора. Редели прилавки с ходовыми тканями, обувью, готовым платьем. В экстренной штопке нуждались финансовые бреши. Убыль товаропотоков, весомых контрактов скукоживала и банковскую маржу, значит, падал, обжигал процентами и кредит.
В общем, куда ни глянь, всюду клин. Компании первостатейные уже в Кресты не заглядывали, получая товары в Нижнем или с пылу-жару — в Москве и отправляя их в родную сторонку поездами. Туда же, мимо привычного торжища, устремлялись и «степные короли», радушно встречавшие наведывавшихся к ним зачастую гостей — мануфактуристов Первопрестольной.
Категоричность жрецов прогресса сводилась к экстренному удалению застарелого «рудимента». Последствия «хирургического вмешательства», тяготы безработного люда газетно-редакционных филистеров не волновали. Иное мнение высказывали находившиеся в гуще жизни деловики, предлагавшие терапию животворную — адаптацию материальной базы ярмарок, опыта ветеранов к новой системе хозяйствования. Речь шла конкретнее не об отторжении уклада, испытанного веками, а о его реанимации и методичном «встраивании» в обойму набиравшей темп капиталистической экономики.
Ну, а коли министерские бонзы, торгово-промышленные верхи склонялись к «омоложению» выравниваемых укладов, трансформировалось и законодательство, регулировавшее их взаимодействие. Ярмарочная торговля, к примеру, сопряжённая с дальними переездами и рискованными издержками, находилась в положении привилегированном. Тогда как фискальное бремя её нарождавшейся и весьма проворной спутницы — лавочно-магазинной торговли неуклонно утяжелялось. В 1883 г. пережиточному дисбалансу был положен конец: соразмерные налоги выплачивались отныне и ярмарочными торговцами.
Для удобства обложения подразделялись ярмарки империи на пять разрядов. К высшему — первому относилась «предводительница» — Нижегородская; ко второму — большинство региональных, продолжительностью свыше 20 дней; к третьему — преимущественно с графиком двухнедельным и далее по нисходящей. Таким образом, Крестовско-Ивановской ярмарке присваивался регламентом престижный второй разряд, участники которого обязывались выкупать разной стоимости билеты: гильдейские и ординарные, для купли-продажи оптовой и рознично-мелочной, приказчичьи свидетельства. Цена билетов по категориям существенно варьировала, но была для коммерсантов, очевидно, приемлемой.
Живучесть Крестов обусловливалась, вероятно, не только выгодами местоположения или правительственною опекой, но и густотою в округе кустарных промыслов. Благодаря возможности реализации изделий «народного спроса», кредитованию скупщиков, а иногда и владельцев мастерских ярмарка стимулировала превращение неказистого, как правило, сезонного ремесленничества крестьян в мелкотоварное производство, ориентированное на рынок, причём заманчиво близкий и неоглядный. Ведь покупателей съезжалось зачастую невпроворот.
С другой стороны, бесспорно сказывалось и обстоятельство неблагоприятное: упадок земледелия из-за хронических неурожаев 1880–1890-х годов. Хотя на песочках да суглинках ремесло гнездилось исстари. Наиболее рукодельной почиталась Иванищевская волость, где землепашество давненько сочеталось с промыслами: кузнечным, гончарным, токарным, чеботарным, шорным. Тяготевшая к ярмарке Ольховская волость славилась товаром овчинным: дохами, тулупами, мужскими и женскими шубейками. Крестовская и смежные с нею выделялись добротным холстом и пряжей.
Хороша была и посуда канашинских «черепанов» — простая и «муравленая» (глазированная): корчаги, латки, кринки, чашки, кувшины. В лесных уголках процветало токарничество: вытачивание из осиновых или берёзовых баклушек мисок, кружек, солонок, принадлежностей для мебели. По преданиям, занесли его переселенцы с Псковщины, а подхватившие рукомесло зауральцы придали ему местный колорит. Скупщики развозили полуфабрикаты или готовый товар по базарам и торжкам, но главный сбор приносила ярмарка, где и долги погашались, и контракты на будущее заключались.
Едва ли не повсеместно привилось в крае и ткачество, благо пряжи и суровой, и шерстяной имелось предостаточно. На разборных станках (кроснах) ткали женщины покрывала, шторы, скатерти, тёплые зимние шали. Особо ценились тканые вещи шадринских рукодельниц. Издавна бытовало на юге Зауралья и ковроткачество. Ежесезонно продавались в Крестах ковры требуемых размеров и фактуры: гладкие и ворсистые (махровые), декорированные пышными «букетами». Хорошо шли и ямские коврики, укрывавшие в стужу ездоков или отдыхавших лошадей.
Невозможно представить тогдашний крестьянский интерьер и без сундука — простенького, лубочно затейливого или вычурно «подмороженного». У большинства укладывалось фамильное добро в крашеные ящики, обитые для прочности металлическими полосками. Люд состоятельный: купечество, осанистое мещанство, удачливые офени и прасолы выбирали товар красовидный, значит, и ценою не простонародной… Сундуки одинарные и в наборе, расписанные пташками, яблочками, гроздьями ягод, с чеканкой, немудрёными «душеполезными» наставлениями или окованные английской (позднее — лысьвенской) жестью под бронзу, серебристую ли матовость.
Однако фабричная, нередко модная «венская» мебель проникала и в деревню, где под стать городскому интерьеру появлялись удобные кушетки, шкафы, комоды. Обвально срезали потребность в «гужевых контейнерах» и железнодорожные перевозки. Сундуков же развелось, что воробьёв в овинах после страды, да ладно бы не криворуких… Падавший спрос обозначил избыток, коего ярмарка уже не «переваривала». До половины «сундучного товару» возвращалось изготовителям нераспроданным. Жаловались покупатели и на качество работы, сносное лишь у зачинателей промысла — невьянцев да подражавшим им в отделке курганцев.
***
Итак, всесибирская магистраль, ко всему прочему, раскрепостила, демократизировала торговлю, монополизированную прежде горстью «тузовых» фирм и воротил-посредников с их удавками ростовщичества. Сравнительно доступный кредит, региональные преференции множили в отрасли торговые дома, товарищества, паевые и акционерные компании. Торговля становилась действительно многоукладной и по форме, и по социальному облику участников.
Вместе с тем деловая элита края, расточавшая панегирики Транссибу, универсальным «архимедовым рычагом» его не воспринимала. Вожделенный экономический рывок обусловливался ею комплексом сопутствующих мер: реорганизацией полунатурального сельского хозяйства, форсированием «инновационных» отраслей промышленности, механизацией кустарных промыслов, наконец, обучением тех, кому предстояло обслуживать котлоагрегаты, турбины, электродвигатели, локомотивы, машины, станки.
Актуальность провозглашаемого наглядно иллюстрировала «хромота» базисной-транспортной инфраструктуры. Мажорные пассажи относительно взаимовыгодной смычки железнодорожников и водников не подтвердились. Споткнулось «равноправное партнёрство» о кургузую навигацию, запредельный фрахт судов, во множестве добиваемых арендаторами ветхих «посудин». Транссиб, рассекший Обь-Иртышский бассейн, оттянул у речников львиную долю грузов, в акватории же Западной Сибири, исключая безрельсовый Алтай и Север, свёл на нет и пассажирское сообщение. В итоге мелкие судовладельцы из бизнеса выщёлкивались, а фирмы, державшиеся на плаву, искали защиту в синдикатах16.
Однако при всех нюансах роль Транссиба как могучего ускорителя производительных сил Азиатской России неоспорима. С курьерской проворностью сокращала магистраль цивилизационный разрыв окраины с сердцевиной России. Утрачивавшие незаменимость ярмарки передавали эстафету товарораспределителям, функционировавшим по-новому, в постоянном режиме и обычно напрямую с производственниками. Тех же индустриальный курс правительства вооружил своеобразной «дорожной картой». Льготы первопроходцам и новаторам, сбалансированное фискальное обложение, устойчивость и высокая конвертируемость золотого рубля поощряли деловитость и предпринимательство. Экспрессивный народнохозяйственный бум затронул и Сибирь, насыщавшуюся капвложениями отечественных и зарубежных инвесторов. Сгусток финансовых вливаний придавал размах капитальному строительству, акционерному учредительству, стремительно прибывало городское население. В узловых центрах края теснились банки, страховые и всевозможные прочие конторы.
Лелеемый евро-американскими концернами иностранный капитал выбирал объекты беспроигрышные: золото- и платинодобычу, цветную металлургию, утилизацию продуктов животноводства, норовил оседлать экспортно-импортную торговлю. Вёл себя при этом надменно, требуя всюду режима благоприятствования, схожего с пресловутым колониальным. Однако национальным суверенитетом расположенное к интернациональному бизнесу российское законодательство не поступалось.
Бесцеремонность пронырливых «варягов», сея недовольство, раскачивала «туземных» увальней. Отмыкали те завещанные кубышки, да не на смехотворные причуды или выкурку проклинаемого зелья, а на общеполезное, духоподъёмное! Строили громады вальцовых мельниц, заводы, фабрики по новейшим лекалам; в заботе о будущих тружениках — школы и училища.
Коль скоро подрывал Транссиб гегемонию сверхбогачей, ширилась-крепчала торговля средней руки и мелкая, осуществимая, разумеется, на кредите. Мельчал статью-выправкой и завсегдатай Крестов, но обороты в 5–5,5 млн руб. не обнуляли пока выгоды наезжавших банков: екатеринбургских отделений Государственного, Волжско-Камского, Сибирского, Тюменского общественного. Предоставлялись ими краткосрочные займы, подтоварные ссуды, генеральной же операцией, несомненно, являлась вексельная: обналичивание платёжных свидетельств под известный процент. При нехватке покупательских «целковых» услуга — куда с добром! Сиюминутная и карманов не опустошавшая. На беду простаков и выпивох, «гуляли» по ярмарочным рядам и векселя фальшивые (в обиходе негоциантов — «бронзовые»). Заполучи такие второпях, без проверки, и денежки улетучивались, и чужие грехи на шее висли…
Вопреки заунывным причитаниям, не рухнула Крестовская ярмарка, жила-поживала. Миновала череда неурожаев, гнобивших Зауралье, и вспомнили о Крестах подзашибившие копейку хлебопашцы. Перво-наперво гуртовались они в рядах «крестьянских», но заглядывали и в лавки к гильдейцам, с насиженным местом не расстававшимся.
На ярмарку 1895 г., к примеру, съехалось 28 купцов 1-й гильдии, около 250 — второй. Общее же количество продавцов-покупателей приближалось к цифре в 40 тысяч. Обслуживал их тот же «квартет» банков. Явно не испытывало треволнений и Крестовское волостное общество, взимавшее пухнувший земский сбор с торговых помещений.
С уходом чёрной полосы круто взмыл спрос на товары рукомесла не домашнего: фабричную одежду и обувь, мануфактуру, фарфоро-фаянсовую посуду, тульские самовары и ружья. Ну, а хозяюшек дражайших ублажали мужья безотказно стрекотавшими швейными машинами фирмы «Зингер». В неизменном почёте была и мануфактура. Выпавшее из употребления ёмкое словечко обозначало когда-то целый веер тканей: шерстяных, шёлковых, льняных, хлопчатобумажных. Сукно из романовской и киргизской шерсти продавали больше изготовители местные: Андреевы, Злоказовы, Ушковы. Несравненные же ситцы, атласные сатины — известнейшие фабриканты Подмосковья. Вне конкуренции расходились изделия Морозовых: Викулы, Саввы, Тимофея, Саввы-второго… Их товар, констатировали собратья по цеху, можно было брать с закрытыми глазами!
Если лавки с мануфактурой притягивали женщин, то среди головных уборов толпились мужчины. Товар продавался оптом — перекупщикам на вывоз и в розницу — с примеркой на себя и подраставшую ребятню. Выбор был исчерпывающий: шляпы, фуражки, панамы, шапки-ушанки, кубанки, ермолки, боярки… Впрочем, барыш делался не на изысканно-модном, а на расхожем — дешёвых картузах да тёплых носких шапках.
Исход лета напоминал о близкой сумрачной зимушке, так что у кого в карманах позванивало, вдобавок к шапкам «справляли» валенки, рукавицы, дублёные полушубки. Важные господа примеривали дохи на лисах и бобрах, спутницы-дамы игриво набрасывали на плечи манто и горжетки импортной и московской выделки. Словом, хоть до легендарного ирбитского выбор и недотягивал, но удовлетворял и покладистых, и привередливых. Добротными слыли шубейки, сработанные шатровскими скорняками. Наилучшие же вещи из меха продавались столичными фабрикантами и чердынским пушноторговцем А.С. Алиным, державшим в Крестах магазин.
Даже при беглом осмотре в глазах рябило от изобилия снеди, утвари, инструментов, демонстрировавшихся в рядах бакалейных, галантерейных, скобяных, москательных. Молодёжь зарилась на фасонистые наряды, сапожки со скрипом, гармони и балалайки, пряники-конфеты… Бородачи царапали ногтем пилы, серпы, литовки. Народ мастеровой разбирал буравья, долотья, свёрла, напильники, токарные резцы, канифоль, скипидар, нашатырь. Не залёживались хомуты, сёдла, уздечки, прочной вязки мешки-рогожи. Малярничавшие домохозяева запрашивали краски поярче. Без остатка расходились и партии кровельного железа с земских складов. С каждым годом прибавлялось на ярмарке и пухо-перового товара, обрабатывавшегося в Шадринске и пригородных деревнях.
Издавна служили Кресты бойким узелком хлебного транзита, но пробегавшие мимо рельсовые пути ослабили их роль в барышливом сегменте коммерции. В бездорожье, отягощаемом климатическими аномалиями, и виделась современникам первопричина упадка хлеботорговли Приисетья. Так и есть, вероятно. А вот утверждение о захвате её тогдашними банками, разорявшими мелких торговцев, представляется спорным, навеянным фабулой известного романа Д.Н. Мамина-Сибиряка17.
Коль скоро банковского влияния на экономику региона преувеличивать не стоит, напомним о метаморфозах логистики. Рельсовая ветвь Екатеринбург–Челябинск, соединившая УГЖД с Транссибом, замкнула к 1897 г. транспортную блокаду Шадринска, повлекшую его торгово-промышленную депрессию. Бегство капиталов, предпринимателей, наконец, безработных сопровождалось резким удешевлением местного зерна, не выдерживавшего конкуренции с нараставшей лавиной сибирских житниц. Мукомолы горнозаводского Урала враз перестроились, предпочитая непредсказуемому в провозе «шадринскому» зерну своевременно доставлявшееся омско-алтайское.
Оно и понятно. Тёртые хлеботорговцы приурочивали контракты к времени для себя наивыгоднейшему — осени, сезону, в деревне безденежно-непроезжему, калечившему тягло. Коняг, естественно, берегли, но задержки влетали поставщикам в копеечку… Новые веяния порождали и созвучные тенденции. Власти Шадринска, например, журили купчиков, хлебные операции «непатриотично» перенесших на ближайшую станцию Мишкино. Но бизнес — не филантропия, и попиравшие его азбучные истины вылетали в трубу!
Деградация меж тем углублялась, и бессильная в противоборстве с нею Шадринская управа ставила вопрос перед губернской администрацией ребром: либо город получает обещанную рельсовую нить, либо коснеть ему и хиреть. Краеугольное решение предопределяло и судьбу хиревшей Крестовской ярмарки. Таял на излёте XIX в. её привоз, сокращали, а то и закрывали операции банки, унылыми пустотами зияли ряды, наполненные когда-то весёлым гомоном и толкотнёй. Зигзагообразная прежде динамика оборотов сваливалась в штопор, упав с 5,3 млн руб. в 1895 г. до 3,9 млн в 1900 году.
Спринтерский разбег 900-х гг., встревоживший зарубежных конкурентов, осадил кризис — глобальный, невиданно разрушительный, но и поучительный, кардинально изменивший экономическую структуру великих держав. Вопреки менторско-успокоительным прорицаниям, явился «европейский гость» и в Россию, поразив наряду с больными и здоровые клетки её народнохозяйственного организма. Газеты нанизывали объявления крахов, несостоятельностей, баталий кредиторов с заёмщиками. Масла в огонь добавил неурожай 1900 г., охвативший восточную зону страны.
Задравшие ссудный и учётный процент банки разогнали волну неплатежей. Кстати, медленно возвращавшее затраты индустриальное производство финансовые короли недолюбливали, отдаваясь игре с ценными бумагами. Впрочем, кризисный шквал разметал и «биржевых гномов», превращая в макулатуру акции не только грюндерских, но и крепко сколоченных предприятий.
В «высшей лиге» финансистов особняком стояли Волжско-Камский и Сибирский торговый банки, целенаправленно поддерживавшие отечественных производителей. Увы, создатели первого, не рассчитав возможностей, обанкротились, правление же второго богатющие столичные акционеры перетянули из Екатеринбурга на невские берега. Как было не тужить урало-сибирской клиентуре. Однако не зря говаривали, что Бог к праведникам милостив! Воспрянули духом предприниматели-работяги после избрания в совет и екатеринбургское отделение СТБ боевитого фабриканта и золотопромышленника Ф.Е. Ошуркова, решительно осуждавшего «игроманию» питерских компаньонов во главе с небезызвестным М.А. Соловейчиком.
Обороты Крестов тем временем неудержимо сжимались, просев к 1903 г. до 2,9 млн рублей. Истоки упадка ярмарки коренились в манипуляциях воротил, роении фигурантов, пробавлявшихся мелочёвкой… Обжёгшись на копеечных сборах, повесили замки на представительства банкиры. Наполовину, если не менее, арендовался отныне Гостиный двор.
Участники постоянные, особенно из мест дальних, кляли бездорожье, нехватку возчиков в страдную пору. Готовившиеся к жатве крестьяне от извоза отнекивались, посему грузопотоки, как и встарь, передвигались главным образом зимой, черепашьими обозами. В результате зерно Приисетья не поспевало к вагонам и пакгаузам, своевременно наполнявшимся омским или алтайским. Никшая подмороженною травкою хлеботорговля стреноживала всю деловую жизнь.
Пыжившийся купеческими теремами, радушно-гостеприимный Шадринск впал в цепенящую нужду, терял зрелых умельцев и даровитую молодёжь. Отток искавших применения на стороне рикошетил и по Крестам.
Агрессивное недовольство обывателей побуждало городскую верхушку добиваться «панацеи» — рельсовой колеи, иначе, пугали ходатаи сановных бюрократов, обездоленное население взбунтуется. На сей раз ухватились шадринцы за недостаточную провозоспособность Транссиба, предложив кратчайшую разгрузочную диагональ Екатеринбург–Шадринск–Курган, с дальнейшим вектором через Пермь и Вятку на Петербург. Однако поступил на усмотрение МПС и второй вариант: северной колеи Омск–Тюмень, лоббируемой не менее заинтересованной группировкой.
Правительство разрешало осуществление того и другого, но с асинхронной очерёдностью по финансовым соображениям. Первою надлежало ввести в эксплуатацию «диагональ», но Русско-японской война скорректировала предначертания Николая II. Приоритетной в ранге общегосударственной становилась Омско-тюменская линия, устранявшая бездорожье прилегавших территорий и, что немаловажно, тупиковость её западного участка.
Шадринцы, со своей стороны, голосами влиятельных покровителей долдонили о незаменимости ветви Екатеринбург–Курган. Сиднем сидел в Петербурге уполномоченный городской думы А.А. Лещёв, кстати, имевший поручение и от Крестовского ярмарочного комитета. Снабдили гонца коммерсанты для достижения цели солидной наличностью, увы, понапрасну.
В 1908 г. санкционировали законодатели постройку геостратегической линии Омск–Тюмень, ассигнований же на зауральскую диагональ в искромсанном революционными потрясениями бюджете не предвиделось. Безжалостная молва костерила «лентяя и растратчика» Лещёва, но мог ли провинциальный купчишка тягаться в спорах с мундирно-ливрейной фалангой! Забегая вперёд, отметим, что услужил-таки землякам стерпевший обиду Александр Алексеевич. Но обо всём по порядку.
***
Напророченное Крестам недругами и сострадавшими по всем приметам сбывалось. Поджидала их, кривились злопыхатели, участь аршинной мерки торжка. Однако сызнова поспешили могильщики с тризною… Капризная фортуна, будто сочувствовавшая испытуемым лихою годиною, милостиво одаривала их сюрпризами. Взять хотя бы кровавый, наследивший в истории мятежами и погромами 1905 год. Какая торговля? — вторили перепуганным экспроприациями миллионщикам лавочники с базаров.
Но ярмарка зари революции, несмотря на панику терроризируемых «буржуев», выдалась благополучной: людной, щедрой на взаимовыгодные сделки. Привезённое, фиксировала статистика, разошлось почти без остатка. Неожиданно задали тон воротилы-сибиряки, понаехавшие в Крестовское от нужды. Расхристанные воинские эшелоны, забастовки железнодорожников торпедировали грузоперевозки. Вот и напомнили о себе бедолагам «антиярмарочникам» легкомысленно третируемые Кресты. Омичи, томичи, алтайцы, кое-кто даже с енисейских берегов набрали товаров «под завязку», отправляемых по назначению для надёжности водою.
В общем, худо-бедно, а длился торг по-прежнему целый месяц. Бойко расходилась всевозможная «мануфактура», добротная одежда, летняя и зимняя обувь. Кстати, безоговорочно оценили покупатели новинку — практичные резиновые галоши, равно и гигиеничную жаропрочную эмалированную посуду. В железном ряду красовались сельскохозяйственные машины на конном ходу (косилки, жатки), прибавилось и пакетов заказываемого домовитыми хозяевами кровельного железа уральских заводов.
Экономические сдвиги, безусловно, меняли облик, пристрастия, гильдейскую «весомость» участников. Редевшая когорта индивидуальных «фирмачей» уступила лидерство акционерным или паевым компаниям (последние обычно скреплялись родственными узами). Скажем, постоянно гостевали в Крестах компаньоны-чаеторговцы братья Первовы, наследники П.Ф. Бебенина из Екатеринбурга (москательные, аптекарские принадлежности), товарищество «карамельщицы» Т.А. Афониной — оттуда же. Бизнес-элиту местную представляли торговые дома «с сыновьями»: П.А. Галюкова (ассортимент универсальный), Н.А. Донских (зерно, мука, кожи), Г.А. Мокеева (галантерея, обувь), Г.Я. Густомесова (преимущественно скобяные товары) и другие.
Не переводились и ревниво сличаемые с фабричными кустарные изделия, также обновлявшиеся и приукрашивавшиеся. Наплыв рукоделья и приурочивался к ярмарке — обширнейшему рынку сбыта и покупки «сырых материалов». Многообещающие Кресты, уверяли обозреватели, и давали импульс ремесленничеству в пору летнего затишья, отвлекавшего мастеровитых землепашцев на сельскохозяйственные работы. Перекладывали они «страдование» на домочадцев, сами же беспрестанно ковали серпы, тележные оси, санные ободья, тачали сапоги и конскую сбрую, катали валенки. Пожилые, не годившиеся для молотьбы женщины усиленно пряли и ткали.
Большинство использовали при этом заранее припасённое, а не «давальческое» сырьё, иначе уплывал барыш к распространявшим его скупщикам. Трудились мастера и подмастерья как на жатве, до седьмого пота, ибо улыбнувшийся ярмарочный денёк тоже подкармливал весь год! Вот и стремились рукоделы не упустить момент, чтобы достаток нажить или хотя бы свести концы с концами.
Множество народа, несмотря на ласковую погоду, скапливалось в рядах с валяной обувью. Разгадка, видимо, не только в банальнейшем завете «Лето припасает!», но и в специализации «народной промышленности» округи. Так уж вышло, что около половины кустарей Шадринского уезда составляли пимокаты. Немало проживало их и в соседнем Притоболье. Исторически гнездился промысел в северных волостях уезда, куда его занесли первонасельники-старообрядцы из Костромской и Вятской губерний.
Отменным качеством известны были «крестовские пимы» всей Сибири, благо в экспортный товар жестковатая коровья шерсть не подмешивалась. Спрос на мягкие, ноские валенки увеличивался потоком переселенцев в азиатскую Россию. Удовлетворить его прадедовским способом — вручную — было трудновато, да и хваткие конкуренты-сибиряки подстёгивали. Вот и переоснащались «пимокатки» в сноровистых руках на фабричный манер. Ведущие предприниматели шадринской земли А.Д. Визгин, семейства А.Д. Дымшакова, Е.П. Слободчикова и другие к поре зрелости далеко ушли от парных, подслеповатых «малух». Нагляден пример фирмы Александра Дмитриевича Визгина. Типично кустарное «заведение», возникшее еще в 1880 г., к началу ХХ в. неузнаваемо преобразилось. На окраине села Ольховского высились двухэтажные корпуса современного, вполне европейского предприятия, рассчитанного на 200–250 рабочих, где операции трудоёмкие, для здоровья вредные были механизированы.
Тем временем слухи о колее-выручалочке с лёгкой руки возвращавшегося из Сибири П.А. Столыпина обретали реальность. Благодаря вмешательству премьера ускорилась доработка проекта, округлялась тощенькая смета, зачастили на трассу чины с планшетами и геодезическими инструментами. Сновали и аферисты-пенкосниматели. Упреждающе информированные шадринские богатеи проворно скупили землицу вдоль будущей линии, понастроив в пригороде капитальных зданий и времянок. Одни готовились к хозяйствованию по-новому всерьез, другие затевали ходячую «стрижку» арендаторов, но проглядывало у резервистов-накопителей и общее: места Крестам в их планах, увы, не находилось.
Подвёл неуёмных могильщиков шаблон. В августе 1906 г. полетела в губернское земство бумага, расписывавшая крайнюю нужду Шадринска… в седьмой по счёту ярмарке — Ильинско-Успенской, согласно церковному календарю. Провокационность заключалась в том, что хронологически таковая почти совпадала с Крестовской (с 20 июля по 15 августа). Обосновывалась испрашиваемая потребностью товарообмена в разгар деревенского спроса. Кресты же упоминались походя, с намёком на ближайшее отмирание. Естественное их выбытие, по замыслу ходатаев, и предвосхищала Ильинско-Успенская ярмарка.
При благорасположении знакомцев-приятелей в верхах едва не пофартило, но в решающий момент сорвалось… Обедню «плакальщикам» испортил доверенный крестьян Крестовской волости грамотей А.В. Кнутарёв, размноживший для верности жалобу в несколько инстанций. Порученец аргументированно разоблачил толстосумов, прикрывавших своекорыстие общественными интересами. Ярмарок в Шадринске, в подробностях излагал Кнутарёв, хватало и без Ильинско-Успенской. Надобность таковой, вскрывал он подноготную, обусловливалась не затовариванием лабазов, не убытками, а каверзной возможностью перекрыть товаропотоки Крестам, мешавшим стягиванию торговли в город.
Будущее Крестов, повторим, никого уже не обманывало, равно как и настоящее: приземленно-обиходное, но отнюдь не виртуальное, дававшее благодаря устойчивому транзиту немало сырья, полуфабрикатов, широкий набор изделий. Плюсуйте заработки множества кустарей, доходы торговцев, само собою, не одних мелочников, но и потомственных гильдейцев, агентов экспортно-импортных фирм, с торгом не порывавших, стало быть, извлекавших выгоду.
Коль скоро размещение продуктов животноводства в пределах города не допускалось, боевитых таборян пришлось уважить! Киргизский элемент, читаем у обозревателей, спутал карты игрокам втёмную, но те не разоружились, выжидая момента для сведения счетов…
Худой мир, гласит пословица, лучше доброй ссоры. В политике, наверное, так и есть, аполитичная же по природе торговля с враждебностью и экспансионизмом не совместима, расцветает на доверии. Впрочем, истина постижима через конкретику, определённо указывавшую на то, что вероломство былых союзников ярмарку не сгубило. Она упорно отстаивала своё будущее, путь в которое прокладывали партнёры более надёжные, в торжище кровно заинтересованные— скотопромышленники и табунщики прилегавших к Зауралью степей.
Тогда как шадринский рынок, восхваляемый спевшимися жалобщиками, страдал очевидными изъянами: узостью ассортимента, как правило, сезонного, диктовавшего многоразовость посещений, а значит, и лишние траты. Многовато выкладывалось «пришлыми» и на расквартирование. Постой, наём складских помещений и лавок обходился в городе несравненно дороже, чем на крестовском приволье. Вот вам и слагаемые «ершистых, задиристых» цен. К тому же ввоз и хранение ряда товаров в городской черте запрещались санитарным контролем. Поневоле остерегались иногородние, сводя в уме дебет с кредитом.
Несмотря на злонамеренность синхронных торгов, шадринские воротилы упорно гнули свою линию. И как знать, возможно, преуспели бы с антиподом Крестам, мобилизовав в поддержку носителей громких фамилий. Обломали клыки «бузотёрам» дружно выступившие таборяне. Без Крестовской ярмарки, предупредили степняки, в Зауралье мы ни ногой! А у кого еще можно было раздобыть незаменимое сырьё: кожи, овчины, шерсть, конский волос. Добавим к этому кустарно-фабричному набору табуны лошадей, мясных бычков, курдючных овец.
Аналогия один к одному с тюменской «сутяжницей», уцелевшей тоже благодаря табору. Скопом наваливались на неё омичи, убеждавшие коммерсантов в несравненности местоположения жировой ярмарки у степного пограничья. Заводилам-биржевикам в унисон подпевали агенты иностранных компаний. Облюбовавшие перекрестье Иртыша с Транссибом датчане, немцы, британцы рассыпались в комплиментах, проча Омску корону «Сибирского Лейпцига».
Аппетиты скоробогатеев Прииртышья простирались и дальше, сживалась со свету заодно с Тюменской и ярмарка Ирбита, но тылы у «старушки» были ещё крепенькие. Да и тюменцы, к осаде попривыкшие, кой-чему научились. Так, узнав о ропоте степняков, недовольных повышением стоимости торговых мест, городской голова А.И. Текутьев мигом выехал в табор, извинился «за самовольство» подчинённых и доплату отменил. Но гасивший конфликт «мэр» явно лукавил, уверяя, будто за Омск агитировала кучка смутьянов… Съёживание табора, разительная убыль клади говорили об ином. Спасали от худшего надёжные партнёры степняков — кожевенные заводчики, Омском пока в достатке не выращенные.
Трагикомичное зрелище, напомним, представляла и внетаборно-лицевая часть ярмарки тюменцев, умещавшаяся на городской площади. Квадрат дощатых балаганов, горстка заезжих, сплошь второразрядных коммерсантов, мелкотравчатая розница вожделенного превосходства не демонстрировали. Но Текутьев, бившийся за внеочерёдность Тюменско-омской линии, неистово хулил соседей, предрекая Крестам, да и непотопляемому Ирбиту участь вымотанных, худосочных торжков.
Переусердствовал, однако, мэр-долгожитель. Будучи крупным мукомолом, от железнодорожной колеи Текутьев, несомненно, выиграл, а вот ярмарке услужил по-медвежьи. Наконец-то осуществлённая Тавдинская ветвь дала Ирбиту спасительное второе дыхание. Разветвление же Транссиба уравняло шансы ярмарок, приблизив их общий конец.
Жгучие проблемы волновали, по-видимому, ярмарочный комитет больше туманного, но совсем не безнадёжного будущего. Иначе зачем было его членам, несмотря на козни шадринцев, ратовать вместе с ними за приснопамятную диагональ. Заминка с её казённым финансированием пробудила частную инициативу, увы, бесплодную из-за нехватки средств у кооперировавшихся строителей.
Ведомственные разногласия и недомолвки плодили слухи, обывателями принимавшиеся за чистую монету. Творцом Омско-тюменской линии, например, выставлялся Текутьев, изменивший якобы проект в свою пользу благодаря подкупу чиновников. Мало того, вещали тиражные газеты, ему подыгрывал и шадринский миллионер Филипп Соснин, «отваливший» Андрею Иванычу в 1908 г. 30 тыс. рубликов18.
Если это и не вымысел или обвинительное передёргивание фактов, то поступок Соснина нуждается не в осуждении, а в хладнокровном анализе. Очень уж не похож был кумир простонародья на мазохиста, втайне желавшего насолить родному городу. Да и умом, в отличие от иных плюшкиных, гигант благотворительности не тронулся. И вдруг подковырки, насмешки… Откуда же ветерок злословия дунул?
Напомним о дате «транша». Именно в 1908 г. было принято скорректированное внешнеполитическими обстоятельствами решение о сооружении обходной, Тюменско-омской колеи Транссиба и вслед за нею ветви Екатеринбург–Курган. Ситуация прояснилась, однако и на финальном этапе вскрывались недочёты проектировщиков, разнополюсные исправления и дополнения. А коли времечко истекало понапрасну, логично предположить, что непременный участник правительственных комиссий и потому наиболее осведомлённый Текутьев пустил для ускорения строительства шапку по кругу… С миру по нитке, глядишь, и раскошелятся Тит Титычи на вознаграждение исполнителей. Среди прочих откликнулся и давний его знакомец Ф. Соснин — цели-то у претендентов на рельсовую «гладь» во многом совпадали, и взаимовыручка не мешала.
Обвинения же, инспирировавшиеся «двуликому» Соснину, при ближайшем рассмотрении шатки и несуразны. Взять хотя бы 30 тысяч — для богатея ничтожные, годившиеся разве что на «подмазывание» верхов, но отнюдь не на капвложения в ущерб землякам. Правда, ставилась под удар репутация. Похоже, этого и добивались авторы обличительных статей, чернившие истинного патриота малой родины. Впрочем, если Филипп Алексеевич и оплошал, попался на удочку злоумышленников, то с лихвой искупил вину на ниве благотворительности.
Многолетние хлопоты «распочали» наконец Шадринскую ветвь, пока в варианте усечённом: с выходом через станцию Синарскую (Каменский завод) к магистральному Богдановичу. Подталкивал власти к её строительству неурожай 1911 г., сопровождавшийся притоком на земляные работы сговорчивых от безысходности крестьян. Заодно спасали и мельницы Приисетья, в большинстве глохнувшие, так как на подвозе зерна к ним царствовал тихоходно-прерывистый гуж.
Тяготы стихийного бедствия не обошли торговлю, придавая ей уродливые формы. Занедужила и Крестовская ярмарка. Ветры гуляли в корпусах Гостиного двора, рядах с «красным товаром», ибо многие фирмы сократили привоз или отсутствовали вообще. Поутих даже табор, контрастировавший с наплывом лошадников-цыган. Слетались черноокие, гортанно изъяснявшиеся барышники не зря: бескормица вынуждала крестьян минимизировать поголовье, расставаться даже с коровушками и верными сивками-бурками. В тисках голода, сочувствовали корреспонденты, зауральская деревня напоминала огромную бойню! Немало животных спроваживалось домохозяевами и в Кресты, увы, и там они продавались за бесценок.
Поддержка государства, корпоративных фондов семенами, фуражом, продовольствием, льготными ссудами положение западносибирской деревни вскоре выправила. Доказательство тому — нараставшее производство зерна, мяса, масла, экспортного сырья. Масштабно-целенаправленное инвестирование придавало ускорение обслуживавшей нужды сельского хозяйства промышленности. Потребность кредита в толще платежеспособного населения расширяла сферу банковской деятельности. К примеру, возражавшее некогда Министерство финансов уже не противилось открытию филиала Госбанка в Шадринске.
Благожелательность ведомства неудивительна: товаризация аграрных отраслей повышала роль денег. Скажем, издавна укоренилось в регионе птицеводство, дававшее кроме нежного мяса перо и пух. Кустарная их обработка уже не соответствовала ни внутренним, ни западноевропейским стандартам, понадобились предприятия крупные, механизированные. Основание пухо-перовых фабрик связывают с главными импортёрами-немцами. А затем технологии шлифовали преуспевающие владельцы. Внушительность «фабрикации» пера и пуха избавляет от комментариев. Судите сами. Зауралье поставляло на внешние рынки 90% общероссийского вывоза и до 40% битых гусей. Знать, хороши были шадринские гуси, если вскармливание их держалось в секрете!
Не последнее место в оборотах с пухо-перовой продукцией занимала и Крестовская ярмарка, формировавшая разносортные партии импортёрам и менее взыскательным отечественным потребителям. Всякому книжнику известно пристрастие к мягкому ложу купечества, провинциального духовенства и чиновничества. В описях приданого невест из домовитых семей всенепременно упоминались перины с горкою подушек…
Упаковочным материалом с незапамятных времён служили на Руси рогожи. Однако к двадцатому столетию грузоперевозки сыпучих продуктов: круп, муки, соли, сахара возросли многократно, и древесного корья стало не хватать. К тому же с ростом культуры населения менялись и правила торговли, ужесточались санитарно-гигиенические нормативы. В итоге непрезентабельные рогожные кули вытеснили полотняные мешки. Дефицит их в Зауралье устранили братья Бутаковы, построившие в Шадринске льнопрядильную ткацкую фабрику (1910 г.). И не прогадали: шла у них мешкотара нарасхват.
Отменностью бытовой арматуры (вьюшками, заслонками, решётками, каминными плитами) выделялся чугуно-меднолитейный завод А.И. Давыдова, где трудился знаменитый впоследствии Г.И. Молодцов, основавший в Шадринске мастерскую по изготовлению инвентаря и сельскохозяйственных машин. Спрос на них умножался с каждым годом, но и предложение не отставало. Сельхозтехнику (разумеется, конноприводную) поставляли в Зауралье фирмы прибалтийские, подмосковные, челябинские, экспансивные иностранные, однако восприимчивые к новизне шадринцы и соседи их курганцы держали марку!
К поре жатвы блистала уборочным арсеналом и Крестовская ярмарка, демонстрировавшая вереницы косилок, сноповязалок, триеров, веялок. Туговато пришлось бы местным кустарям под напором фабрикантов, да опекало их земство, предоставлявшее кооперировавшимся умельцам кредит, складские помещения, оплачиваемых инструкторов-технологов.
Рукобитье сделок, как и всюду, «обмывалось», правда, без излишеств: шкаликом водки, а то и просто чайком — у раскольников и магометан. Сфера чревоугодия на ущербе торга несколько потускнела, но гурманам лакомств хватало, люд же сермяжный в рестораны-трактиры и не захаживал, перекусывая у лотошниц. Радовали сладкоежек «заведения» П.А. Галюкова, А.И. Кутузова, А.О. Машукова, Ф.Н. Митрофанова, Х.И. Кетова, М.М. Сычёва и подлаживавшиеся к ним. Местный спрос удовлетворялся в розницу, оптом же знаменитый «шадринский пряник» шёл аж до тобольского севера и южных степей.
Где, как не на ярмарке, сбывалось желанное, поднимавшее настроение, особенно ликовала на радостях молодёжь. У людей постарше флёр довольства и весёлости пронизывала грустинка от её тщетно румянившегося увядания. Никли обороты, редели терявшие весомость участники. Бесповоротно охладели к торгу сверхбогатеи, присылавшие на новый манер коммивояжеров с образцами изделий. Экзотичными становились и первогильдейцы, завсегдатаем из коих примелькался разве один В.Я. Мокеев. Член ярмарочного комитета в недавнем прошлом, с 1906 г. — шадринский городской голова, прикипевший к Крестам душой и телом. Настроил кладовых и лавок на бойких пятачках, верховодил в галантерейном ряду, заприметив же небрежение солидных фирм, размахнулся во всю ширь. Чем только не угождали его приказчики: чаем-сахаром, пряностями и табаком, великолепной ангорской шерстью, парфюмерией, фарфором и хрусталём, граммофонами и швейными машинками.
Итак, компания, бравшаяся за линию Екатеринбург–Шадринск–Курган, оказалась финансово несостоятельной, сооружение поэтому взяло на себя государство. Однако пороха у МПС хватило лишь до Шадринска, с рельсопрокладыванием уступом: через Каменский завод к ст. Богданович. Концентрировавшееся западнее исетское мукомолье в результате «экономии» обещанной коллеи не получило, сдавая позиции осчастливленным Транссибом челябинцам и курганцам. Проигнорировало ведомство и согласованную с ярмарочным комитетом развилку к селу Крестовскому, увязывая таковую с завершением диагонали.
И все же отсрочка — не отказ, животворное перевоплощение ярмарки убивающий, и новоизбранные кормчие её уже набрасывали контуры торга резонансного, многопрофильного, в современной биржевой оправе. Тугоухих приверженцев старины уносило прошлое, жезл Меркурия наступавшая эпоха вручала образованным, широкоинформированным, дальнозорким.
Первозданный расцвет ярмарки, безусловно, миновал, вместе с тем положение её в годы предвоенного восхождения стабилизировалось. Обороты держались на уровне 4,5–4,9 млн рублей. Для сравнения: Ирбитская «выжимала» благодаря пушнине 25 млн, но, трезво оценивая «свой шесток», Кресты за нею и не гнались. В ассортименте традиционно преобладали сырьевые, мануфактурные и колониальные товары. Сузившаяся география участников замыкалась Ишимом и Петропавловском на востоке, Троицком и Оренбургом — на юге, Пермью, Екатеринбургом — на западе. Впрочем, наведывались и гости из Нижнего, Казани, Семипалатинска.
Хотя проводилась теперь ярмарка с 25 июля, агенты крупных фирм съезжались в село Крестовское недели за две до её официального начала, чтобы, завершив дела, поспеть к разгару нижегородской великанши. Устраивала ранняя дата и хлебопашцев, дававших себе отдых между сенокосом и жатвой. Откликаясь на просьбы коммерсантов и местного населения, уездное земство ходатайствовало в апреле 1914 г. перед губернским о перенесении торга на 10-е июля. Доводы признавались обоснованными, но «взбрыкнула» Шадринская городская дума. Хорохорившиеся гласные бравировали вынесенным якобы в их пользу министерским вердиктом.
Волокита с обоюдными жалобами действительно исчерпала терпение надзиравшего министерства, требовавшего от пермских властей экстренного и сбалансированного решения. Полыхавшая к тому времени война актуализировала совсем иные приоритеты. В мае 1915 г. губернское правление отменило постановление земского собрания, указав на нецелесообразность изменения стартовой даты ярмарки.
Казалось бы, возросли шансы соперницы, но фаворитствовать не довелось и ярмарке Петровской. Гибельность бестоварья общеизвестна, но ударило же оно по всем звеньям коммерции. Стало быть, первопричина в распространении новых форм торговли: биржевой, магазинной, выездной. Назовите-ка город Западной Сибири, где не существовало бы перед войной товарной биржи. В числе последних обзавелись ею и шадринцы, соответствующий устав разработавшие ещё весною 1914 года.
Хозяйственному буму, как уже отмечалось, немало способствовали аграрные преобразования, взлёт кооперативного движения. Альянсы кооператоров, покончившие с монополией толстосумов, зачастую выступали на равных и с акционерными фирмами. Прибегая к закупкам на ярмарках, руководство их вместе с тем целеустремлённо насаждало и товарищеско-артельную сеть.
Дореволюционная статистика, недооценивавшая потенциала кооперации, эволюции сезонных центров, искажала, на наш взгляд, реальную картину. Верховенство в торговле Зауралья однозначно приписывалось ею сектору ярмарочному, чуть ли не в полтора раза превышившему возможности динамичного-стационарного. Однако подобные расчёты спорны, так как не соотносятся ни с интенсификацией грузоперевозок, ни с укрупнением в крае складской базы, наконец, с густотою возникавших повсюду лавок и магазинов.
Кроме того, обозначилась трансформация и самих ярмарок. Мелкие, равно как и утрачивавшие значимость средние отмирали, но не бесследно. Созидавшаяся инфраструктура от заброшенности не гибла и в повстанческом раже не уничтожалась, а наследовалась многочисленными «сельпо», «райпо» и прочими объектами торговли стационарной. Крупные же, включая и рассматриваемую, с углублением специализации, оптимизацией грузопотоков превращались в товарораспределительные узлы лавочно-магазинной периферии. Словом, под внешне традиционной оболочкой зарождались формы, апробированные временем, кардинально менявшие характер оптово-сезонных торжищ.
***
Шапкозакидательское ухарство не выдержало испытаний затянувшейся войны: мобилизаций, реквизиций, опустошавшей кошельки тружеников инфляции. Деловую жизнь лихорадило от наслаивавшихся проблем — расстройства транспорта, скудости «ширпотреба», удорожания кредита банками, от депозитов едва не лопавшимися.
Ведь денег у населения, особенно в деревне, после введения «сухого закона», выплаты пособий семьям фронтовиков прибавилось, купить же на них было нечего, или стоило ходовое, нужнейшее безбожно. Вот и хоронились «целковые» с керенками в сундуках-тайниках, а то и закапывались! Голые витрины — масленица пройдохам спекулянтам. Корили их газетчики, стращала полиция, но желание сорвать куш побеждало и робость, и здравый рассудок. Своевременно упреждаемые «барыги» ловко заметали следы, а промешкавшие откупались.
Перекосы военизированной экономики аукнулись и на ярмарках, распрощавшихся с изобилием и умеренными ценами. Скажем, удачно расположенная Тюменская как никогда притягивала сырьевиков, а львиную долю сборов ей давал табор. Скукожившийся же вещевой ассортимент шокировал дороговизной, с овчинами и кожами не сопоставимой. Терпение роптавших степняков иссякло после вмешательства Земгора, «продавливавшего» расценки сырья нормированные. Ответной мерой представлялся бойкот, но все ли поставщики были на это способны?
Ситуация в лежащих на отшибе Крестах выглядела ещё минорнее. Обороты Тюменской ярмарки в сравнении с предвоенными худо-бедно возрастали, преуспевавшая же некогда соперница — Крестовская не набирала за сезон и полумиллиона. Да и откуда им было взяться? Фабричных изделий в рядах теперь кот наплакал, а местных умельцев: чеботарей, пимокатов, шубников забрили в окопы.
Просчитавшиеся-прогадавшие честили треклятое захолустье, будто и не ведали, куда ехали. Кабы так, изловчились бы, морализировали зубы съевшие на коммерции, только всюду стало пустовато и начётисто для кармана. Обносившийся народ ходил в заплатах, переодеться же, переобуться было не во что.
Уж на что гремела собиравшая пол-России Ирбитская ярмарка. С получением долгожданной стальной магистрали, казалось бы, жить ей не тужить. Увы! Полоса оскудения накрыла и рельсовую колею, и тянувшиеся к ней бесчисленные обозы. Торопливо закрывали конторы сулившие Ирбиту златые горы акционерные банки, впопыхах покидавшие и Кресты. А в 1917 г. прекратил операции в затихшем селе и выездной филиал Госбанка.
Пресыщенные денежной массой банкиры нашли сферы выигрышные, злачные. Однако и пафосно-велеречивая керенщина уже выдыхалась, горе-управленцы из эмигрантских кафешек сеяли хаос. Перебои с продовольствием, ажиотаж, исторгавший тучи штурмовавших поезда мешочников, обусловливали неизбежность госмонополий. Маломальский заслон частных торговцев легко преодолели кооператоры, взявшие на себя заготовку и распределение хлебопродуктов. Впрочем, не жаловали лидеры кооперации и ярмарочно-биржевых торгов, что крепенько ударило по их зернообороту.
Преодолевая бюрократические рогатки, разветвлялась, сплачивалась урало-сибирская кооперация во всемогущие союзы, обрастала густою товаропроводящей и ссудо-вспомогательной сетью. Повсеместно учреждались кредитные товарищества, аккумулировавшие наличность беспрецедентную, тратившуюся экономно и с пользою для заёмщиков. Но коли времечко было смутное, немало денег рассовывалось и по заначкам. Предусмотрительность в условиях крушения империи, подозрительной отчётности банков, видимо, не лишняя.
Ураганный 1917-й опрокинул эволюционный процесс. Ненависть подстрекаемых бунтовщиков к аристократии, буржуазно-помещичьим слоям переносилась и на олицетворявшуюся теми собственность. Заполыхали дворянские усадьбы, процветавшие «экономии», конторы банков, фабрик, лесопилен, мельниц. С тупою злобою вырезалась «господская» скотина: улучшенных пород коровы и лошади.
Развал производства, безудержная инфляция сорвали и продуктообмен, замышлявшийся ленинским Совнаркомом, и декретировавшуюся идейными противниками свободу торговли. Крестьяне отказывались принимать за труд донельзя обесцененные бумажки. Итог общеизвестен: красные, спасаясь от голода, прибегли к продразвёрстке, белые — к символически оплачивавшимся реквизициям. Впрочем, законодательство, регулировавшее экономику, у них было помягче, отсюда, видимо, и несопоставимость масштабов коррупции.
Зауралье наводнили «гастролёры»-пройдохи, оперировавшие дубликатами накладных, квитанциями фиктивных фирм — чем угодно, только не вожделенными исчезнувшими товарами. Злоупотребляли и служивые в вицмундирах, особенно железнодорожники. Взяточничество «генералов тяги» не знало границ. И попробуйте возмутиться, качать права — стоять тогда наполненным или порожним вагонам в тупике до морковкина заговенья… Плетью обуха не перешибёшь, напирали толкавшиеся грузоотправители, разумнее откупиться, иначе затор и крышка!
Чехарда самопровозглашаемых режимов, экспроприации, настёгивавшее инфляцию бестоварье ветровалом прошлись и по ярмаркам. Капитулировавшие воскресения не ждали. Тускнело и франтоватое превосходство головных, вроде Ирбитской, козырявшей ажиотажным спросом на меха и драгоценности. Воспылали к ним страстью отверженные, изгонявшиеся антагонистами на чужбину.
Вот и лишившаяся толковых, мужественных руководителей, надежных кредиторов и поставщиков Крестовская свернулась от непогоды клубочком, но в летаргию не впала, а передохнув, готовилась к манёвру, чтобы отыграть у безвременья жезл Меркурия! Вероятно, так и произошло бы, да застопорили реванш победившие стратеги мировой революции, в «хламе царизма» не нуждавшиеся…
Тяготы империалистической усугубила косившая собственный народ Гражданская. Претерпевший казарменность военнопленных, озлобленность мобилизованных в солдатчину ярмарочный комплекс все же устоял. Когда же в 1920-х понадобился материал для новостроек, с ним уже не церемонились. Однако сверхпрочный, намертво впаянный в раствор кирпич не поддавался. Расковыряв внутренние стены, часть кровли, заготовители ретировались, искорёженный ансамбль добивала стихия. Через вывороченные перекрытия сыпал снег, хлестала подтачивавшая фундаменты дождевая вода. Дальше — больше. Стены на зыбине растрескались и кривились, в увлажнённой почве буйствовала крапива, кустился непролазный ивняк…
1 Попов Н. Хозяйственное описание Пермской губернии. Ч.3. СПб., 1813. с. 274, 277; Балбышевский Г. И. Исторический очерк гражданского устройства Пермского края // Памятная книжка и адрес-календарь Пермской губернии на 1892 год. Пермь, 1891. С. 44.
2 ГАСО. Ф. 24. Оп. 24. Д. 8165.л.5; Шадринская летопись (1649–1916). Шадринск, 1997. С. 42.
3 Миненко Н. А., Федоров С. Б. Город на Исети. Страницы Шадринской летописи. Шадринск, 1992. С. 73.
4 Борисов С. Б. Шадринская энциклопедия. Шадринск, 2010. Т. 2. с.170, 180.
5 Ершов М. С. Торговля и сфера обслуживания города Шадринска в первой половине XIX в. // Земля Курганская: прошлое и настоящее. Вып. 3. Курган. 1992. с. 69; Бирюков А. Г. Шадринское купечество в первой половине XIX века // Шадринская старина. Шадринск, 1998. С. 25, 27–28.
6 Чупин Н. К. Географический и статистический словарь Пермской губернии. Т. 2. Пермь, 1878. С. 147, 149; Журналы пятнадцатого очередного Шадринского уездного земского собрания и доклады управы. Шадринск, 1885. С. 314–315.
7 Ершов М. Ф. Об учреждении ярмарок в городе Шадринске // Шадринская старина. Шадринск, 1995. С. 116.
8 Бурышкин П.А. Москва купеческая. М., 1991. с.336; Микитюк В. П. Винокуры Пермской губернии: предпринимательство и общественная деятельность (вторая половина XIX-начало XX в.). Екатеринбург, 2016. С. 22.
9 Журнал мануфактур и торговли. 1845. № 4. С. 11.
10 Несколько слов по вопросу о Сибирской железной дороге. М., 1882. С. 59–63.
11 Романов Д. Уральская железная дорога. М., 1868. С. 4–5; Смышляев Д. Пермско-Уральская железная дорога и её продолжение на запад до Камы. СПб., 1869. С. 63–64; Головачев А. А. История железнодорожного дела в России. СПб., 1881. С. 309, 317.
12 Календарь Тобольской губернии на 1889 год. Тобольск, 1888. С. 92; Маляревский Г.Я. О проведении железной дороги до г. Тобольска, как средстве к оживлению севера Западной Сибири. Тобольск, 1905. С. 13; Материалы к истории вопроса о Сибирской железной дороге. С. 38, 204.
13 Сборник Пермского земства. 1879. Кн. 1. с. 53; Баяндина Н. П. Ярмарочная торговля Урала в пореформенный период // Ярмарки на Урале. История и современность. Кунгур, 2002. С. 6.
14 Екатеринбургская неделя. 1883. № 42. С. 679–680; № 43. С. 692.
15 Исаев А. А. От Урала до Томска. Из путевых заметок // Вестник Европы. 1891. №9. С. 56–57; Левитов И. Сибирские монополисты. СПб., 1892. С. 1.
16 Русское экономическое обозрение. 1902. № 2. С. 14–16; Неопиханов А. А. Железнодорожные пути Урала. Пермь, 1912. С. 59–60.
17 Гаврилов Д. В. Утверждение капиталистических отношений // Очерки истории Шадринска. Шадринск, 1993. С. 18.
18 Воинова Н. Тюменское купечество. с. 155; Ершов М. Ф. Очерки провинциального мира Зауралья: города и люди конца XVIII-начала XX вв. Ханты-Мансийск, 2010. С. 161.