Евгений Степанов. Татьяна Бек: на костре самосожжения
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2020
Евгений Степанов. Татьяна Бек: на костре самосожженья. Серия «Судьбы выдающихся людей» (СВЛ). — М.: Вест-Консалтинг, 2019.
Что известно широкому кругу читателей (насколько вообще можно сейчас применять это понятие) о Татьяне Бек?
Учитель, беззаветно поддерживавший на ранних порах многих состоявшихся ныне поэтов — под её крылом начинали Максим Амелин и Ольга Иванова, Иван Волков и Надя Делаланд, Мария Степанова1 и Евгений Лесин. Да и многие ещё. «Она любила своих авторов. Любила своих друзей. Любила своих учеников, и нам трудновато было не впасть в зависимость от её внимания. Она, конечно, была авторитетом в критике и поэзии для молодых…» (Инга Кузнецова).
Человек непререкаемых моральных принципов: «Говорили мы обо всём — о поэзии, как я уже писал, о взаимоотношениях полов, разумеется, обсуждали общих знакомых. Отношение к ним с её стороны становилось всё жёстче и жёстче» (Евгений Степанов).
Нонконформист, выше всего ставящий дело литературы: «Потом я “напал” и на Владимира Корнилова. И тут она “взорвалась’’. И прямо (и совершенно заслуженно!) послала меня на три известные буквы. Через час прислала письмо с извинениями» (Степанов).
Хранитель традиции высокого поэтического бессребреничества (обосновывать примерами уже не обязательно, об этом говорит каждый из героев книги, в том числе и её автор).
И поэт, поэт — пронзительного одиночества, открытого и беззащитного автопортретирования: об этом в рецензируемом издании Степановым сказано отдельно: «Если первые книги стихов Татьяны Бек полны жизнеутверждающего оптимизма и девичьей наивности, то более поздние сборники пропитаны горечью одиночества и неприкаянности». «Оптимизм» и «наивность» в ранних стихах Бек весьма условны — речь идёт скорее об их преодолении («И — надобно жить веселей: / Тоска — это счастье для юных», сборник «Скворешники», 1974), но не вызывает сомнений, что отмеченная тема — главная в творчестве Бек любого периода (а она менялась, и жаль, что позднему этапу её поэтического развития уделено в книге мало внимания: период, по словам Алексея Алёхина, когда «в стихах она самовыражалась». Да, самовыражения хватало, но и высокой поэтической суггестии тоже — «и мне уже неважно, поймут ли меня», как признавалась сама Татьяна Александровна в одной из передач на телеканале «Культура», показанной незадолго до её ухода). Тема гибели — по официальной версии, из-за всё того же нонконформизма, в результате травли, устроенной коллегами в ответ на публикацию в «Независимой газете» о переводах ими «фашистского лидера» Туркменбаши, — в книге деликатно обходится. Что ж, об этом достаточно сказано в cборнике «Татьяна Бек: Она и о ней: стихи, беседы, эссе. Воспоминания о Т. Бек» (Б.С.Г.-Пресс, 2004), продолжением которого — большого тома, состоящего из воспоминаний коллег и поздних стихов, — и явилась рецензируемая книга…
Книга издана, чуть запоздав, к 70-летнему юбилею Татьяны Бек и составлена Евгением Степановым — издателем, литератором, многолетним другом и собеседником Татьяны Александровны. «Мы разговаривали, конечно, не только о литературе. Обо всём. Взахлёб. Она говорила: “Мы трахаемся с тобой головами’’». Тёплый и в то же время командный тон писем к Степанову о совместных литературных делах, выдающий профессионала и перфекциониста. Выдающий столь же высокую — увы, уходящую — традицию редакторской культуры…
Не менее, чем само издание, интересна цветная вкладка в середине книги. За фотографиями встаёт многое.
Улыбающаяся, чуть нескладная Татьяна Александровна, умеющая сказать о себе с непримиримой жёсткостью и афористичностью: «Ненавижу свою оболочку! / Понимаю, что, как ни смотри, / Видно чёрную зимнюю почку, / А не слабую зелень внутри». (На эту особенность бековской поэтики обращает внимание в книге Нина Краснова: «Ни одна поэтесса в мире не сказала бы про саму себя в стихах, что она некрасивая и как она ненавидит свою оболочку, свою внешность. /…/ А Татьяна Бек не боялась называть себя некрасивой, хотя талантливый человек не может быть некрасивым, в нём — в каждом — есть что-то такое, что “красоты прекрасней’’, по Баратынскому, и это было в Татьяне Бек»).
Сделанные Евгением Степановым фотографии «аэропортовского» района, где Татьяна Бек жила с самого рождения. Здесь опять же — больше, чем изображения дома, в котором прошли её последние дни, или мемориальных табличек тех великих людей, которые жили здесь… Писательское гетто, перешёптывания об «аэропортовских» связях (отец — классик советской литературы, автор культового романа «Волоколамское шоссе») и фантастическое трудолюбие — как трудная, болезненная необходимость доказывать самой себе и другим право на самостояние…
Татьяна Александровна, одиноко подпирающая подбородок руками, — в клубе «ОГИ» (2004). Кстати, основатели «Культурной инициативы» Юрий Цветков и Данил Файзов — тоже её ученики; вообще, раздел интервью мог бы получиться более основательным, но по непонятным причинам этого не произошло (где Амелин? где Степанова? где «культурные инициаторы», упомянутые выше)?
Заметна некоторая композиционная бестолковость книги (особенно в первом разделе чувствуется, что склеена она из писавшихся по разным поводам фрагментов). Это значительно отличает труд Евгения Степанова от серии, наследницей которой вроде бы претендует быть «Судьбы выдающихся людей» (синонимами заменены всего два слова). После линии «одиночества» Татьяны Бек (право же, обидно в таком разговоре ограничиваться неудачами в личной жизни и общими пафосными словами о «мученической смерти поэта» с примерами из классиков) — короткая глава о разных редакциях её текстов, а далее зачем-то глава о «рифменной системе Татьяны Бек». Разговор о рифме внеконтекстуален. «В этих стихах боль и беззащитность, надрыв и трагедия, усталость и мольба о помощи, которые чётко и виртуозно выражены вербальными средствами». Далее — ещё что-то полуфилологическое-полутехнологическое про «весь недюжинный диапазон версификационных средств»… Но «виртуозность» не сочетается с «беззащитностью», и странно, что литератор, мешающий с яичницей Божий дар — трагедию поэта и техническое мастерство, — говорящий о «мастерстве» как о самодостаточном явлении, этого не понимает.
Издание не лишено опечаток: «ушла из жизни 9 февраля 2015 года» — на второй же странице (словно и не перечитывали). В конце, в привычной для книг типа «ЖЗЛ» биографической сводке, — указана уже правильная дата: 7 февраля 2005-го.
По-настоящему интересен второй раздел книги — блиц-анкеты и интервью учеников Бек и любителей её поэзии, собираемые Степановым на протяжении нескольких лет (несмотря на, как уже говорилось, огорчительную неполноту этого раздела, — за дополнением стоит обратиться к «Она и о ней», уже, к сожалению, фактически недоступному в книжных). С теплотой и симпатией о стихах Бек говорят авторы, исповедующие другие поэтические принципы, — «авангардист» Ольга Логош, «традиционалистски» ориентированные, но более суггестивные Надя Делаланд и Инга Кузнецова (последняя, чьё интервью отличается чуть ли не восторженной теплотой, так и признаётся: «Я гораздо более суггестивна и иррациональна в своих текстах, но люблю многие — такие внятные — стихи Татьяны Бек, ценю многие её книги»). «Литературным продюсером» с доброй иронией Кузнецова называет Бек, вспоминая о трогательной «поддержке вечно сомневающегося в себе неофита», очаровательно передавая историю знакомства с ней: «Я так волновалась, что перед встречей с Таней в редакции (а это была поздняя осень) уронила белый берет в лужу и смущалась, протягивая ей машинописные листки со стихами (жёлтые страницы, непропечатанные мягкие знаки), в той самой комнате, в которой мне потом предстояло работать2. Стихи ей понравились, а я, похоже, показалась странной — и это тоже понравилось»). С этим высказыванием рифмуется наблюдение Сергея Арутюнова: «Вообще, в подборках она искала скрытого безумия, отвечавшего её смятению: сокрытие безумия она считала особо циничной уловкой». Линию «смятения» в мемуарных эпизодах доводит до апофеоза Евгения Доброва: «Уже после института я пыталась разгадать, по какому принципу она отбирает учеников. Она что, видела, что мы такие же, как она, — с вирусом одиночества и растравы? Но этого тогда понять ещё было нельзя (дети почти, вчерашние школьники). По текстам экзаменационных этюдов? Не может быть. Думаю, видела в человеке росток тоски — и брала». Раздел воспоминаний — всегда своеобразная система зеркал: каждый, разумеется, видит что-то своё в учителе — Сергей Арутюнов, например, ставит диагноз эпохе, задавливающей истинное, продолжая это своё «Карфаген должен быть разрушен», но не минуя и горьких наблюдений о, как сказала сама Бек в эссе о Тарковском, «пассионарной неуместности»: «Они [стихи] и раньше не больно-то вписывались в предписанную реальность. Когда им следовало быть бодрячески комсомольскими, они были торжественно нищенскими, а когда пришла “свобода’’, её стихи в ней разочаровались. Отчаялись, сохранив человеческое достоинство одиночки».
А разговор о Татьяне Бек, продолженный книгой Евгения Степанова, по-новому ставит вопрос не только об одиночестве и штучности, но и о литературной принципиальности — о том, как пойти против своих друзей, ловя их на откровенной подлости, да и стоит ли (в контексте гибели Бек). О вечных евтушенковских строках «Злу не прощая за его добро» — и антонимичных им ахмадулинских: «Да будем мы к своим друзьям пристрастны, / Да будем думать, что они прекрасны…» О «замечательной, “штучной’’ и незабываемой Татьяне Бек» (И. Кузнецова), о «поэте. Подлинном. Беззащитном. И сильном» (Е. Степанов). Поэте, которого к юбилею в самую пору перечитать. И переиздать — последнее избранное (и единственное посмертное полное издание стихов — в АСТ, усилиями журнала «Арион») выходило десять лет назад.
И как жить, когда в современной русской литературе была она — беззащитная, отважная, принципиальная по отношению к близким, сложно устроенная и как бы опровергающая своей поэтикой все любимые мной рассуждения об «иррациональной» поэзии — когда такой может быть лирическая распахнутость?.. Ответов на эти вопросы нет — но нынешнее издание по-своему проблематизирует их постановку, и за это спасибо Евгению Степанову. Жест — когда стихи Бек не в «тренде» — с его стороны, прямо скажем, не способный принести дивиденды в литпроцессе и потому скорее идеалистический. И благодарность по отношению к такому жесту — несмотря на недостатки книги — безусловна.
1 Далеко отошедшая от бековской поэтики, но удостоившая учителя тёплым словом в интервью: «Я очень много думаю о Т.А., чем старше становлюсь — тем больше; и тем больше понимаю, что это действительно была своего рода школа, даже в большей степени, чем это казалось когда-то — и касающаяся совсем других дисциплин. Собственно, все в ней было важным, и поучительным, и целебным — и страсть к защите и сопереживанию, и готовность возмутиться, и способность к несогласию с теми, кого любишь (а это очень тяжко дается). И щедрость, любопытство, девическая и даже детская готовность к авантюре. И, может быть, главное: настойчивое одиночество, отдельность, умение оставаться в собственных границах, не соглашаясь быть ничем иным — как бы ни хотелось. Это все немного шире или уже того, что принято называть разговором о стихах. Но если верить, что эстетика есть подвид этики, ее расширение, так сказать, крона этого прямолинейного ствола — разницы действительно нет». // Мария Степанова. «Дело стихов — уводить себя в зону неполной видимости». Лиterraтура, № 41, 2015.
2 Татьяна Бек пригласила Ингу Кузнецову в журнал «Вопросы литературы»; с её лёгкой руки, по собственным воспоминаниям, в ВЛ пришёл Игорь Шайтанов, а в НГ Ex Libris — Евгений Лесин.