Иван Зорин. Время сомнамбул. — «Дружба народов», 2020, № 5
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2020
Бывает так: читаешь книгу — ба, знакомые все лица!.. То есть «прообразы» текста.
Я с творчеством Ивана Зорина сталкиваюсь впервые. Знакомство началось с романа «Время сомнамбул». Чувство, что этот роман я уже не раз читала, возникло где-то в первой трети. Узнавались сюжет, концепция, персонажи, отдельные фрагменты текста и весь он в целом.
Неприятно ощущать на себе фамусовский шлафрок. Тяжело высказывать критику в адрес автора, уже ушедшего из жизни. И бессмысленно — он ведь ничего уже не исправит… Но литературная критика не гуманнее основного принципа феодальной власти.
В предисловии заместитель главного редактора «ДН» Александр Снегирев рассказал, что роман пролежал в «портфеле» три года. «Все это время мы искали подходящий повод для публикации, хотели подобрать еще несколько близких по духу и жанру текстов, уж больно «непрофильным» для «Дружбы народов» казалось сочинение Ивана. И тут на планету обрушился коронавирус». Почти синхронно с этой глобальной бедой умер Иван Зорин, физик-ядерщик по образованию, писатель по призванию. Публикацией романа об эпидемии почтили одновременно и его память, и злободневность: у Зорина героев поражает зловещий вирус…
При всем уважении, боюсь, решение было из серии «хотели как лучше, а получилось как всегда». Волна заболевания подняла культурный ажиотаж: приобрели лихорадочную популярность фильмы об эпидемиях, а в книгах начали искать профетические элементы. Молчу о сотнях вариаций на тему карантина, что в едином творческом порыве наваяли в самоизоляции и принялись рассылать по изданиям авторы. На этом фоне публикация «Времени сомнамбул» стала, по умолчанию, восприниматься как еще одно высказывание об эпидемии. Без допущений: а может, оно и вовсе не о том?.. Может, поветрие вируса — метафора?..
Да, на первый взгляд «Время сомнамбул» тематическая история. Заполярный город пережил нашествие вируса лунатизма, погружавшего человека в состояние постоянного сна: деятельная способность сохранялась с натугой, а эмоциональная и духовная стороны пропадали. В состоянии сна души и разума люди сами себя перебили…
Метафорическая природа «Времени сомнамбул» внятна с самого начала, но неоригинальна. Сюжет линеен. С момента фиксации первых случаев вируса лунатизма он не усложняется художественно. Развиваются лишь темы трусости власти и бесчинств лунатиков. Мэр города побоялся сообщать «на большую землю» об эпидемии, хотя врач на этом и настаивал, и придумал «изолятор» под открытым небом в заброшенном рыбацком поселке. Город мэр поместил в информационную блокаду. Поселок для больных был устроен по типу лепрозория — его строго охраняли и заставляли родственников привозить больным питание и новую одежду взамен испачканной или изношенной. Для нищего города это оказалось слишком разорительно, и на больных близкие махнули рукой. А на охранников «лепрозория» напала иная болезнь — злоупотребление властью. Но хворь расползлась по городу. Когда половина народу не смогла работать и началась экономическая катастрофа, о ситуации пришлось доложить «наверх», чтобы из центра стали помогать хотя бы продуктами. С докладом был послан врач; он принес вирус сомнамбулизма в большой мир, но там с пакостью удалось справиться. А вот в городе произошло то, что должно. Грубо говоря, «все перепились-передрались».
Мысли автора тоже достаточно прямолинейны. Лунатизм поражает тех, кто или ничего не делает, или в чем-то бесчеловечен. «Скорее всего, вирус занесли птицы с островов Ледовитого океана или даже с небес, как утверждал местный священник, а иначе откуда ему было взяться в городе, затерянном в медвежьем углу Крайнего Севера». Автор не зря педалирует небесную природу инфекции. Первыми заразились: одинокий рыбак-браконьер («Неклясов был молодым сильным мужчиной, в одиночку ворочал на берегу свою лодку… промышлял рыбной ловлей и… слыл любителем выпивки»); такой же охотник («Иван Грач, охотник на полярных волков, известный балагур»). Подобных браконьеров-выпивох в городе было большинство — и вот вирус подхватили их собутыльники. Неожидан в этом ряду «Вадим Петрович Варгин, почтенный отец семейства… хозяин двух рыбацких баркасов», заседавший в городском совете. Варгин не действует в романе в одиночку — всегда только семьей: от него заразилась жена, сыновья их не бросили, позднее в заварухе погибли все… Не тут ли разгадка, за что пришел вирус к Варгиным? Эти люди были поглощены только друг другом и «отгорожены» кругом семьи от остального мира — красивый вариант обособленности. А уж почему зараза падает на «мордатого ночного сторожа из портового склада», предложившего сомнамбул «согнать в старый рыбацкий поселок и отгородить», или на здоровенного охранника изолятора, палившего по больным, или на врача, осматривавшего первых лунатиков и мечтавшего скорее поглядеть по телевизору футбол, объяснять не надо. Под метафорой лунатизма скрывается равнодушие.
Учитель и священник, попав в «лепрозорий», не заболевают. От этого их спасает, по схеме автора, живость ума и горячность души. Схема в уста учителя и вложена: он разглагольствует в кафе перед пока еще здоровыми: «А вы, значит, бодрствуете, ежедневно принимая самостоятельные решения. …Нет… вам это только кажется… Вы плывете по течению, как во сне, глядя на все со стороны… Большинство же из вас не делает и этого, а просто спит наяву…» Во время очередной «чистки» его загребают по ошибке. А священник сам сдается в изолятор: быть ближе к пастве. Любопытно, что больным «овощам» автор дал фамилии, а здоровым и разумным — профессиональные наименования: учитель, священник, врач, мэр. Общественный статус или социальная функция гарантируют от «сна разума»?
Правда, мэр не заболевает, а ведь это он отдает приказ о сепарации лунатиков. Но Зорин удостоил его худшей участи — толпа сперва усомнилась в его административном праве, а потом и растерзала вместе с учителем и священником. Описана эпидемия в городе по всем стандартам: бунт, бессмысленный и беспощадный, оскотинивание и густо размазанные по тексту экскременты. А когда повествование дошло до дна, вирус ушел, те, кто уцелел, проснулись, ничего не помня. Урок был не впрок. Тем более что губернатор приказал уничтожить все снимки, уличавшие сомнамбул, и запретил очевидцам разглашать. И все согласились.
Где я все это раньше читала? Бытие анклава — в «Новой реальности» Константина Куприянова. Прототипы той повести — «1984» и «Град обреченный». «Град обреченный» и здесь проглядывает. Ожидание конца света, уничтожающее людей духовно, превращающее их в зверей, — в рассказе Леонида Каганова «До рассвета». У Каганова тоже падающая звезда мимо прошла, и люди потихоньку стали налаживать то, что сами и наворотили. Учитель и священник, названные не по именам, а по профессиям, напоминают учителя и фельдшера из купринской «Мелюзги». Особенно если учесть их споры о человеческой природе и о том, чего достойны люди, а также трагический конец этих двоих.
Самый отчетливый прообраз «Времени сомнамбул» — фантастический рассказ Валерия Брюсова «Республика Южного креста» (1905). Это утопия, превращающаяся в жестокую антиутопию: техногенный Звездный город стоит на Южном полюсе, и его жителей поражает страшная болезнь — мания противоречия. «Заболевший вместо «да» говорит «нет»; желая сказать ласковые слова, осыпает собеседника бранью и так далее… С развитием болезни эти «противоречия» наполняют всю телесную и духовную жизнь больного», — писал Брюсов. В его парадигме больной погибал от истощения либо накладывал на себя руки. «Противоречие» Брюсова похоже на «сомнамбулизм» Зорина поражением ментальности человека. И еще больше похожи на страницы «Времени сомнамбул» эпизоды «Республики Южного креста» о буднях города, охваченного противоречием, и его героического председателя Городского Совета Ораса Дивиля (вот вам и мэр!). Рассказ о Республике Южного креста построен как газетный очерк о расчистке погибшего Звездного города. Дан намек, что вскоре жизнь возродится, — рабочие ведут ремонт, для них открываются магазины, кафешантан, в город тянутся любопытные и туристы, строятся гостиницы. Все вернется на круги своя. Символист Брюсов этим рассказом возражал слепой вере в технический прогресс, типичной для начала ХХ века, ибо никакая цивилизация не победит в людях скотства. О чем говорит научный работник Зорин?.. Увы, о том же.
В предисловии сказано: «…именно сейчас понятно, что мы имеем дело не с очередной антиутопией, а с пророчеством». По-моему, в первую очередь — с брюзжанием по поводу человеческого несовершенства. Этой практике уже более ста лет, если считать от Брюсова.
Вторичность прослеживается и в подборке рассказов Зорина «Размером с картину» («Урал», 2020, № 7). Эти рассказы более вычурны, чем «Время сомнамбул», и тоже фантасмагоричны. И у каждого находится литературный прототип. «Поэма в трех снах» прозрачно перекликается с «Сомнамбулами»: ее герои Матвей Дрок, Марк Драк и Лука Друк просыпаются и входят в жизнь, и не поймут, где сон, где явь. Рассказ сильно отдает Павичем, автор использует даже а-ля сербские имена и окликает Евангелие. «Размером с картину» продолжает проблематику жизни как сна во сне, умножая количество миров еще и картиной.
Наиболее литературно состоятелен — для меня — рассказ «Вечная песнь». Это стык дневников трех палачей — римского помощника претора Тита Адриана Клодия, добровольного экзекутора Французской республики Тициана Андрэ Клоделя и чекиста Тимофея Андреевича Клодова. Каждый из них пишет свой дневник, а последователь в далеком будущем читает его в книге. Эти функционеры разных эпох мыслят и чувствуют одинаково: они выходцы из низов, они помнят голодное детство и оскорбления богачей и воспринимают свою должность прежде всего как личную месть прежним угнетателям. Мир переворачивается, и вот уже кто был ничем, стал всем. В конце все эти палачи оказываются персонажами книги, которую пишет Сатана с помощью мелкого беса. И вот этот ход, хоть и слегка «притянутый», делает этот цельный и страшный рассказ более логичным, чем роман. Здесь человеческая мерзость получает четкое бесовское объяснение. Хоть какая-то реабилитация хомо сапиенсов…