Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2020
Дмитрий Петров — родился в Хабаровске. Участник Всероссийского Совещания молодых литераторов СПР (Москва, 2017), Всероссийского Совещания молодых литераторов СПР «Драматургия слова» (Фестиваль «Корифеи», Уфа, 2018), Всероссийского Совещания молодых литераторов СПР «Некрасовский семинар» (Карабиха, 2019) и др. В журнале «Урал» печатается впервые. Живет в Туле.
Помню, наступил закат безумных девяностых. Всё постепенно возвращалось на свои места: малиновые пиджаки, огромные джипы и невыясненные базары превратились в нечто антикварно-лингвистическое, с привкусом легкой экзотики. Россия пробуждалась от безумного сна.
Я сидел в «копейке» друга, смотрел на небо и верил в то, что всё только начинается. В колонках завывали питерские волшебники из группы «Король и Шут» о том, как мужики ели мясо и запивали его пивом.
Мы ехали своей большой компанией на дачу праздновать совершеннолетие друга. Поздняя весна, чистый воздух, лес, река и три дня свободы от родительского контроля — это всё радовало мой молодой организм.
Единственное, что портило впечатление от предстоящего отрыва, — ужасные дороги. Вечная беда периферий и городов-миллионников, забытых глухих деревень и современных промышленных центров — разбитые, изъеденные дырами, словно кратеры на луне.
Но тогда я просто старался не обращать внимания на них. Каждую секунду, словно мантру, повторяя: «Три дня… Три дня… Тишины и покоя…» Дома всегда суета и проблемы, а здесь магнитола на полную громкость и известный рефрен Маркесу от австралийских аборигенов белорусского разлива: «Полковнику никто не пишет».
Выехав утром, мы добрались лишь к полудню. Дороги, во всем виноваты дороги. Выгрузили ящики, коробки с едой и выпивкой. Всё, наконец отдых.
Костер разгорался, запах маринованного мяса и пенный напиток из бутылок, все как у взрослых.
— За вас друзья! — говорю тост. — Как здорово, как прекрасно, когда жизнь только начинается.
Через два часа я уже сидел с набитым животом, а хмель коварно исполнял свое дело, мне становилось хорошо, что в итоге означало, с утра будет плохо.
— Никто не желает прогуляться? — спрашиваю я.
— Да ну, не, неохота, — отвечают все.
— Ладно, пойду один, — с гордостью парирую.
— Только с местными не связывайся, — кричат они.
— Да ну вас, ребят, тут, кроме бабок да дедов, местных ветром сдуло, — отшучиваюсь я.
Заулыбались.
Я знал, куда пойду. Еще при въезде в деревню заметил храм и сейчас неспешно брел в его сторону. Была суббота, вечер, должна начинаться вечерняя служба.
Дорога заняла минут пятнадцать. Дошел. Перекрестился на паперти, помычал что-то про себя, видимо пытался помолиться, открыл дверь. В храме было всего два человека — старая псаломщица и священник, третьим стал я. Меня удивило такое количество народа, хотя ведь все верно, сам Господь сказал: «Там, где двое или трое во имя Мое, там и Я».
Когда я подошел на помазание, священник посмотрел на меня с нескрываемым удивлением, одет я был явно не по местной моде: кеды со звездами, майка с «Ramones», рваные джинсы.
После службы он подошел, и мы разговорились. Я рассказал немного о себе, о своих мыслях по поводу дальнейшей жизни, о грядущем поступлении в вуз, попросил совета. Мы обменялись адресами и телефонами. Он попросил написать или позвонить, как всё решится с моим поступлением.
В вуз я был зачислен без проблем и стал постепенно изучать историю различных цивилизаций и стран. Однако про деревенского батюшку не забыл. Мы с ним стали часто созваниваться, а иногда и встречаться.
Он тогда заочно учился на третьем курсе семинарии и в город приезжал два-три раза в месяц. Я смотрел и удивлялся, как он мог везде успевать: полуразрушенный приход, учеба, проблемы с деньгами, семья, жена. Хотя жена — это отдельная тема. О его семье я спросил один раз из любопытства.
— Да семья, а что семья?— он немного помолчал, а потом ответил:— Так семья у тещи, жена не хочет ездить на приход в деревню. Ну, в принципе, что ей делать: петь не умеет, дорогу переносит плохо.
— А ребенок есть? — не унимался я.
— Ребенок, да, один, девочка. Но всё реже ее стал видеть. Знаешь, приходишь домой, а в кармане ни копейки. Тяжело. Хочется ей какой-нибудь чупа-чупс хотя бы купить. Вот поэтому на приходе и остаюсь все чаще. Жена ругает постоянно, что денег нет, хотя сама работает и зарплату хорошую получает. Я сам, наверно, виноват? Давно уже отношений нет. Иногда смеюсь над собой, мол, монах в миру. Предполагаю, у жены есть кто-то, кто-то лучше меня.
— Не знаю, — ответил я, — но мне кажется, ты не прав, бать, не обижайся, ведь нужно что-то менять, ты же отлично учишься, так сказать, на хорошем счету, можно в академию, а там, глядишь, и в городе осядешь.
— А кто-то на мое место? Так же будет?— он явно хотел сказать «мучиться», но промолчал.
Семинарию он закончил с отличием. Владыка поздравил и благословил на поступление в академию, не забыв напомнить про увеличение налога с прихода. В итоге истории с академией не случилось.
Как-то, попросив у меня плеер, который я постоянно носил с собой, он долго крутил в руках, а потом вставил наушники и нажал «play». Заиграла «Гражданская оборона». Он послушал немного и отдал плеер обратно со словами:
— Ну, ведь это не музыка, а фигня какая-то?
Я промолчал.
А потом мне пришлось уехать, уехать на шесть долгих лет. Я путешествовал, искал себя, где и в чём только мог. Успел поработать, испытать все прелести мирской жизни, в общем, был потаскан, как дрянная девка с подворотни, и сейчас ехал к нему просто излить душу, рассказать о том, что думаю о своей жизни.
Подъехав к приходу, я увидел его и даже сначала не узнал. Он постарел, постарел очень сильно, но был так же светел, а перепутанная борода и загорелое лицо от жаркого летнего солнца напоминали мне тех монахов, что жили на родине святого Антония в Египте. И в глазах таких людей была лишь любовь и мир, а не Lexus, Maybach, Apple и горящие туры на Афон.
Узнал меня он сразу. Улыбнулся, обнял. Я огляделся, меня поразили чудесные метаморфозы, храм был полностью отреставрирован.
— А что, приход кто-то восстановил?— спросил сразу я.
— Так деревню москвичи оккупировали, вот они все и сделали. Вначале бизнесмен один практически весь храм облагородил: отопление, иконы заказал, потом, правда, исчез, говорят, уехал куда-то. А потом, ну сам все видишь.
— А местные?— поинтересовался я.
— Местные пьют, а мы отпеваем, — улыбнулся он. — Кстати, хорошо, что приехал, я тебе кое-что хотел отдать. – Он протянул мне какую-то тряпицу. — Запомни, — сказал он, — раскроешь, но только когда умру, береги это!
— Рано ты завещания составляешь, ведь еще молодой, — пошутил я.
— Да это так, на будущее — ответил он.
Потом мне пришлось уехать за границу. Пару раз я звонил ему, но все обычно сводилось к двум-трем пустым, бессодержательным минутам разговора.
Прошло четыре года. Я узнал, что мой друг медленно умирает. Узнал случайно от друзей, когда вернулся обратно в Россию.
Той зимой метели были ужасные, дороги все занесены, и если бы не отцовский джип, то лишь весной я смог бы добраться до его прихода. Друзья рассказали, когда ему поставили диагноз этой современной и просто до обидного распространенной болезни, он сломался. «Химия» не помогла, храм все время пустовал, а на просьбу прислать помощника хотя бы на три месяца архиерей сказал: «Выбирай — либо за штат на покой, либо служи до последнего».
Старая бабка-псаломщица, как и прежде, помогала, ухаживала за ним. С женой они развелись, и та сразу уехала с новым другом в Италию да там и осталась, всеми правдами и неправдами забрав с собой дочь на ПМЖ.
Когда я зашел в церковь, то сразу заметил, как всё изменилось. От богатых жертв не осталось и следа: штукатурка осыпалась, трубы отопления начали ржаветь, капитальный ремонт был явно необходим. Тело духа и дух тела — всё имело конец, ветшающий храм и ветшающая жизнь моего друга, всё это срасталось и трансформировалось в единое целое.
— Вы что-то хотели? — спросила меня псаломщица.
— Здравствуйте! Да, хотел узнать, батюшка дома? — спросил я.
— Нет, он сегодня срочно в больницу уехал в Москву и вернется только через три дня, — ответила она.
— Вот незадача. Хотел сюрприз сделать, неожиданно приехать, обрадовать, а тут такое. Ладно, тогда передайте, как будет, что Сергей приезжал, он поймет,— попросил я.
Перекрестившись и выйдя из храма, я почувствовал, как на душе тяжело. Сев в машину я включил «Вселенскую большую любовь» Егора Летова. Снег дико забил в стекло. Добирался обратно трудно и, приехав домой за полночь, злой на дорожные службы, что опять никто ничего не чистит, открыл бутылку какого-то пойла и без закуски влил в себя.
Позвонил он мне только через неделю. Попросил приехать побыстрей. Словно умоляя, говорил, что крест на куполе покосился, надо весной подладить, и очень жалел, что не встретились. Голос его был тихим, больным.
— Да приеду на днях, скучаю по тебе, а крест поставим, не бойся, — радостно сообщил я ему в трубку телефона.
— А знаешь! Ведь правда! «Пластмассовый мир победил», — сказал он в трубку с явной усмешкой…
— Макет оказался сильней,— подпел я ему в ответ.
Через пять дней он умер…
На отпевании было мало народу, в основном деревенские жители, которые ожидали поминок. Весь обряд прошел быстро. Благочинный произнес трогательную проповедь о том, что все мы трудимся на ниве Божией, не жалея себя и своей жизни. Потом так же трогательно сел в свою «бэху» и уехал.
На сороковой день я приехал на могилу. Постоял, вспомнил, как мы познакомились, как первый раз пришел в его храм, как удивлялся его силам и желанию творить благо, несмотря на все проблемы и печали. Потом, как обещал, развернул ту тряпицу, что давно он дал мне. Внутри лежал его диплом об окончании семинарии и фотография дочки. Не найдя ничего лучшего, я просто взял и сжег это всё. Сжег напоминание о непростой жизни простого святого человека.