Роман
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2020
Вадим Дубичев (1964) — родился в селе Николо-Павловское Свердловской области. Окончил Уральский политехнический институт и Военный университет Министерства обороны РФ. Учился в Уральском государственном университете и в Литературном институте им. А.М. Горького. Автор книг прозы и публицистики для взрослых, сказок для детей, учебников по практической политологии и многочисленных статей. Живет и работает в Екатеринбурге. Сотрудник аппарата губернатора Свердловской области. Преподает в Уральском федеральном университете. В 2015 году в журнале «Урал» был опубликован роман В. Дубичева «Рябиновая революция».
— Это комната, где спорят?
— Нет!
Monty Python. Argument Clinic
Майским утром чёртиком из табакерки мигнул и вспыхнул на стене комнаты солнечный зайчик. Не привычной кляксой, а большой буквой В. Буквой чёткой — как на театральных афишах, с залихватскими плечиками вензелей, где В — обрубок известного вранья «В Екатеринбурге — проездом из Парижа в Токио».
Но как? Но что означает буква на стене? Выстрел? Вьюга? В — куда?
Подтянув блокнот, в который записываю ноты сцен и диалогов, громыхающие то оркестром любви, то балаганом джаза, взмахнул в изумлении руками. Причина была — и немаловажная! С краю страницы показалась путаница тонких ножек, и на разлинованную бумагу вылез готически косматый, весь из коленок паучок. Скользнул по струнке на пол и исчез под тумбочкой.
Вдохновлённый буквой и паучком, я забыл про осторожность и начал писать роман.
Глава первая. Сон
…Так вот, сидел я за письменным столом, печатал скучную статью на пишущей машинке и любовался синими тучками, что проносились по небу за окном.
День сменился вечером.
Я включил лампу, полюбовался на пыльный абажур и решил, что завтра устрою приборку — такие дела лучше делать именно завтра.
Глаза мои к тому времени устали, поэтому я не очень удивился, заметив, что предметы на столе прыгают. «Пора, — подумал я, — заняться и другими приятными делами, например, вкусно покушать, или вот ещё хорошо лежать на диване и смотреть телевизор, приговаривая: “вижу, вижу, что вы там вытворяете”».
«Замечательная последняя фраза для статьи», — и сказал вслух:
— Делишки ваши на виду, и мы вас видим! — И поставил жирную точку.
Как вдруг подпрыгнул от неожиданности. Когда дырокол производства неведомого «Тамбовканцтовара», валявшийся на стадионе стола, сварливым голосом переспросил у меня:
— Что вы хотите этим сказать?
Я вскочил, схватил себя за нос и зажмурился.
— Нечего жмуриться и хватать себя за нос. Что вы хотели сказать вот этим «мы вас видим»?
— То, что я вас вижу, — пробормотал я.
— Вы не можете меня видеть, — отрубил дырокол.
— Hу уж дудки, — не согласился я. — Вот — я вас вижу. Так же, как и баночку с клеем, и отрывной календарь.
— Как, их вы тоже видите? — дырокол прямо затрясся от злости.
— Да, я их вижу.
— Нет, вы их не видите!
— Нет, вижу!
— Нет, не видите!
— Вижу-вижу, могу даже рукой потрогать.
— Трогайте сколько хотите, но только видеть вы нас не можете, — бубнил дырокол.
— Да как же это не могу, — я тоже стал злиться. — Что-то слишком много себе позволяете для МОЕГО потрёпанного дырокола.
— Друзья! — пропищал высоким голоском отрывной календарь. — Давайте перестанем обижать друг друга… Ничего не поделаешь, он нас увидел!
— Это ошибка, — пробурчала баночка с клеем. — Никогда нельзя доверять человеку.
— Кто вы такие? — тут уж я действительно испугался.
— Тра-та-та! — скрипуче засмеялся дырокол. — Вот мы сейчас ему все возьмём и расскажем. — После чего фыркнул и добавил: — Обычная человеческая недотёпа.
— Это я недотёпа? — опять разозлился я.
— Перестанем, давайте перестанем, — суетился календарь. — У меня нехорошее предчувствие. Вот появится…
Но договорить ему не дали — баночка с клеем зажала календарю рот ладошкой, а в дверь кто-то позвонил. Да так неожиданно, что все мы просто подскочили на месте.
— Это ОHА, — прошептал календарь.
Я тихонечко, как только мог, подкрался к двери и заглянул в глазок.
На площадке стояла чудеснейшая девушка, какую я только видел в своей жизни. В красном платье, которое необычайно ей шло. И длинные волосы девушки были именно такими, какие я больше всего люблю у чудесных девушек.
Она позвонила ещё раз, затем положила свою чудесную ладонь на замок, и он сам открылся. Да не просто открылся, а стёк капелькой на пол, словно был сделан изо льда, а лёд растаял. Позднее, много позднее я обнаружил ещё одну удивительную вещь — кнопка дверного звонка оказалась вдребезги разбитой. Клочьями торчали пластмассовые кишочки немудрёного устройства, как будто по нему молотком ударили. Но ведь я ничего не слышал! Только звонок!
— Здравствуйте, — сказала чудесная девушка, спокойно разглядывая меня огромными голубыми глазами, такими красивыми, что я едва не закричал от восторга.
— Здравствуйте. Если вы открываете сами замки, зачем же звонить?
— Для порядка. Я во всем люблю порядок! Пригласите меня пройти в комнату и вежливо спросите, не желаю ли я чаю.
— Не желаете ли… знаете, у меня нет чая, — лепетал я, едва поспевая за ней. — Как раз вчера и кончился… Я как раз собирался пойти и купить…
— В доме всегда должен быть превосходный чай на случай неожиданных, но приятных гостей, — сказала девушка и самым воспитанным образом села на диван.
— Где они? — спросила она и ровным голосом, без паузы, продолжила: — Где эти самые гадкие, самые безобразные и нелепые существа, какие только есть на свете? Где же они?
— О ком вы говорите? — мямлил я, спиной пытаясь закрыть от чудесной девушки календарь, дырокол и баночку с клеем, которые лежали на столе и постанывали от страха.
— Где эти несчастные бродяжки?
— Вы слишком строги к ним…
Но она не слушала меня.
— Во всем должен быть порядок! Никто не смеет бродить по вещам, как вздумается! Как это злит меня! — закричала она, и мне стало очень страшно. — Вы серьёзный человек?
— Не-е-ет… То есть, наоборот, очень серьёзный!
Не нравилось мне это приключение, тем более что я в нём ровным счётом ничего не понимал.
Вдруг в стене со скрипом вывернулась маленькая дырочка, и дырокол шепнул мне на ухо:
— Скорее! Прыгай в дырку, иначе она тебя упорядочит!
— Но как я могу прыгнуть в такую маленькую дырочку?
— Эй, что это вы там болтаете? — окликнула меня девушка и поднялась с дивана. — Уж не готовите ли вы побег? — с презрением спросила она и сделала ко мне шаг.
— Нет! — испугался я ещё больше. — Никаких побегов! Почему это я должен бежать из собственного дома?
Она сделала ещё один шаг и протянула ко мне длинные красивые руки.
— Прыгай! — крикнул дырокол и исчез в дырочке вслед за календарём и баночкой с клеем.
Я вобрал в себя воздуха, сколько мог, зажмурился и прыгнул головой прямо в стену, туда, где чернела крохотная дырочка.
«Оп! — мелькнуло у меня в голове. — Сейчас я ударюсь, и девушка решит, что я не так уж и умён, как это кажется на первый взгляд».
Не успел я это подумать, как руки мои скользнули в крохотную дырку, мелькнуло что-то чёрное и белое, я больно ударился боком и свалился куда-то, где ничего не было видно.
— Замазывай! — где-то далеко вверху раздался крик отрывного календаря.
Меня пребольно пихнули, и в лицо пахнуло свежим морским ветром.
— Добро пожаловать, — отпихиваясь, сказал календарь.
Вспыхнуло ровное синее сияние, и я увидел календарь, дырокол и баночку с клеем.
— Где это мы? — спросил я.
— В удивительной стране ВHУТРИ. Редко кому удавалось здесь побывать. Мы ВHУТРИ посудного шкафа.
— Внутри посудного шкафа посуда и ложки. Мне ли этого не знать!
— В посудном шкафу действительно лежат посуда и ложки, а вот ВHУТРИ у него бываем только мы, — довольно сказал отрывной календарь.
— Иногда нас называют вещелазами. Жизнь свою мы проводим в путешествиях по вещам, — важничал отрывной календарь. — Позволь представиться, меня зовут на нашем языке Ги, но можешь называть меня Отрывным Календарем.
— А меня зовут Ри, но можешь называть меня Дыроколом.
— Вообще-то меня зовут Ка, — неохотно сказала баночка с клеем. — Но называй меня Баночкой с Клеем, если уж так всё нехорошо получилось.
— Ги, Ри и Ка, — повторил я и рассмеялся. — Похоже на гирьку!
— Ошибаетесь, господин, — укоризненно сказал Дырокол. — Если бы вы знали Гирьку!
— Значит, мы внутри, — пробормотал я.
— Мы ВHУТРИ, — поправили меня.
— И как здесь?
— Здесь никак, — пожал плечами Отрывной Календарь и забубнил: — Мы суть вещей, незримых и прекрасных…
— Может, не надо? — шёпотом сказал Баночка с Клеем.
— Не мешай! — И Отрывной Календарь объяснил мне: — Этими высокими словами начинаются все серьёзные разговоры о вещелазах, а мы очень ответственно относимся к рассказам о себе.
— Да, очень, — подхватил Дырокол.
И Отрывной Календарь снова забубнил:
— Необъятна печаль и велика грусть рассказа о последнем древнем народе. Но такова реальность, — Отрывной Календарь смахнул слезу. — Возьмём себя в руки, друзья. Не будем унывать. Не всё ещё потеряно… Этот человек нам поможет.
— Я?
Но возмутиться мне не дали. Баночка с Клеем прикоснулся липкой ладошкой к моим губам, и я замолчал.
— Мы расскажем тебе историю последнего древнего народа, и ты сам решишь, ждать ли нам помощи от тебя.
— Огонь! — сказал Отрывной Календарь и взмахнул руками.
— Огонь! — подхватили Дырокол и Баночка с Клеем.
— Какой такой огонь? — всполошился я.
Пожара нам ещё только не хватало!
— Нужна свечка. У тебя есть свечка? — спросил меня Дырокол.
А Отрывной Календарь пояснил:
— Свеча нужна для маленького огня. Мы никогда не начинаем рассказа о последнем древнем народе без огня.
— Нет, никогда, — подтвердил Баночка с Клеем и, сложив ручки, задумался.
Баночка с Клеем стоял в задумчивости и куда-то смотрел. Дырокол бегал и ругался, а Отрывной Календарь рассуждал:
— Когда-то мы прилично владели искусством превращения одних предметов в другие и даже называли себя Хозяевами вещей. Но лучшие времена нашего народа далеко позади…
— Но где-то здесь и лежал отличный кусок свечи, — суетился Дырокол.
— Нет, вы только посмотрите, — вскричал Отрывной Календарь. — Стоит, понимаете, смотрит на свечку, а нам не говорит!
— Что? — вздрогнул Баночка с Клеем. — Я вот тут смотрю на свечу и думаю…
— Он думает! — заворчал Дырокол. — Вы только представьте себе — он думает! Мы тут ищем, ищем…
— Да, я думаю, — Баночка с Клеем отставил ножку и откашлялся. — Неужели Пегая Девушка не понимает всей прелести сидения внутри какой-нибудь вещи — стула там или пепельницы, тихо, уютно, так по-домашнему хорошо! Неужели она не чувствует поэзии горящей лампы или камня, разогретого солнцем? Неужели не слышен ей призыв влекущего скрипа старой мебели или сладкий аромат неизбывно прекрасной пыли древних вещей?
— Вот это я и называю настоящим Путешественником по вещам, — кряхтел довольный Дырокол. — Сколько правильного понимания жизни и в то же время настоящей поэзии! Молодец, Баночка с Клеем!
Дырокол зажёг свечу, и мы все сели вокруг огня, от которого приятно пахло воском и разливался необыкновенный розовый свет, какой я никогда не видывал у других свечек.
— Итак, возожгите огнь, я начинаю грустную весть о последнем древнем народе. Когда-то очень давно, а было это очень давно, путешественники по вещам, которые тогда ещё не были Путешественниками по вещам, а называли себя… — тут Отрывной Календарь надул щеки и помолчал.
— Это у них имя такое было, — тихонечко подсказал Дырокол и тоже надул щеки и помолчал.
Я пожал плечами: имя как имя. Бывает и хуже.
— Жили они в древнем дремучем лесу, который покрывал тогда всю землю от края до края. Огромный такой лес, нескончаемый лесище. И там был лес, и тут, — Отрывной Календарь раскричался и, взмахивая руками, стал бегать вокруг нас, показывая, каким огромным был лес, пока его не усадил на место Дырокол.
— Так вот, бродили они по древнему дремучему лесу и вдруг…
— И это было действительно вдруг! — подтвердил Дырокол.
— Не мешай… Они вышли на поляну и увидели хижины людей. Такие прочные уютные дома из стволов деревьев!
Отрывной Календарь высморкался и продолжил:
— Путешественники по вещам осторожно подошли к горящим окнам и заглянули внутрь. Они никогда раньше не видели сделанных людьми предметов и, заглядевшись, шлёпнулись вниз и оказались ВHУТРИ вещей.
— Вот! — сказал Дырокол.
Отрывной Календарь помолчал, задумчиво глядя в огонь, который то вспыхивал, то вдруг рассыпался золотыми искорками.
— Но жить в одной вещи нам показалось скучно, и мы стали переходить из одного предмета в другой и превратились в Путешественников по вещам.
— Или в Кочевников, — влез Дырокол, которому очень хотелось тоже что-нибудь сказать.
— Нет, ты все перепутал, Кочевники — это древний народец Путешественников по кочанам капусты. Одно время я занимался изучением рассказов Кочевников, и одна история об ужасной Квашеной капусте мне показалась просто безвкусной. Выдумали какую-то Квашеную капусту — просто дикари какие-то, — фыркнул Отрывной Календарь.
— Не особенно бы я доверял этим кочевникам, — мрачно заметил Дырокол.
— Если мне будет позволено, я продолжу грустную повесть, — многозначительно сказал Отрывной Календарь. — Так вот, я был прерван на том, что наши предки превратились в Пу…
— Дальше! — Дырокол хлопнул Отpывной Календаpь так, что тот проглотил целый кусок рассказа и выпалил:
— Звали его Уэокос!
— Как? — удивился Баночка с Клеем.
— Так звучат все древние имена — таинственно и длинно, — уклончиво ответил Отрывной Календарь. — Это был легендарный Путешественник. Именно он приучил нас с большим уважением относиться к слову, и именно он сказал самое мудрое изречение всех времён и народов: «Мыпси…» Нет, оно как-то иначе начиналось… — Отрывной Календарь постучал себя по голове. — Вспомнил: «Слову цену знай!» Нет, мы никогда не скажем слова попусту. Вот Уэокос, мы его звали дядюшка Ус, придёт в гости, хлопнет лапой по столу и крикнет: «Съем-ка я полгуся». И попробуйте ему не дать полгуся, такое начиналось!
— Да уж, именно так мы и говорим — редко, но метко, — подтвердил Дырокол.
— Находясь внутри предметов, мы перенимаем их свойства. Но ты этому значения не придавай, на самом деле мы другие. Правда, ведь он милый? — спросил Отрывной Календарь у Дырокола, указывая на меня.
— Славный, молчит много, — кивнул Дырокол.
Я подивился тому, как легко заработал похвалы, а потом подивился Отрывному Календарю, который никак не мог успокоиться и всё верещал, глядя ласково на меня:
— Я чувствую к этому человеку симпатию! Давайте, друзья, назовём его Почётным и Доброжелательным другом Путешественников по вещам!
И они запрыгали вокруг меня и стали делать таинственные пассы ручками, как-то по-особенному глядя и притопывая ножками.
Вот такие они и были — эти Путешественники по вещам. Часто они испытывали приливы радости и нежности к существам, почти им незнакомым. И хотя это было зачастую опасно, они ничего не могли поделать с собой, пускаясь в пляс и покрикивая: «Как хорошо! Какой ты славный!»
Они так увлеклись, что даже не обратили никакого внимания на мои слова, когда я сказал: «Свежий ветер!» Подуло так, что даже свеча затрещала и едва не погасла.
— А хочешь, я покажу тебе, как мы переходим из одной вещи в другую? — спросил Отрывной Календарь и, не дожидаясь ответа, прыгнул в невесть откуда взявшуюся лампу.
Лампа вспыхнула, мигнула и ужасно расчихалась.
— Пыльно! — закричал Отрывной Календарь, который стал Чихающей лампой.
— Апчхи!
— Будь здоров! — сказал Дырокол.
— Апчхи!
— Будь здоров! — сказал Дырокол.
— Апчхи!
— Будь здоров! Это он специально, чтобы мы ему побольше здоровья нажелали, — заметил Дырокол. — Ну, давай ещё раз!
— Апчхи-и-и-и! Вытащите меня отсюда! — завопил Отрывной Календарь в Лампе. — Спасите!
— Отчего же ты сам не выходишь? — спросил Баночка с Клеем.
— Не могу… апчхи! Ничего не вижу… Спасите!
Я подобрал валявшийся на полу календарь и поднёс к лампе. Немедленно меня ударило в руку, я выронил календарь, и он оглушительно чихнул.
— Hе-е-е-т! — сказал Отрывной Календарь. — Это было удивительное и таинственное место. На меня напали маленькие отвратительные существа и как начали…
— Ветер! — Дырокол произнёс слово таким голосом, что весёлость разом слетела с Отрывного Календаря и Баночки с Клеем.
— Вот и я говорю — сквозняк, — поддакнул я.
— Это не сквозняк, — напряжённо прислушиваясь к чему-то, сказал Дырокол. — Это…
— Пегая Девушка! — закричал Баночка с Клеем и упал на пол.
Сильный порыв ветра ворвался в то место, где мы были, и едва не повалил всех на пол — такой ужасной силы он был.
— Это конец! — кричал Отрывной Календарь. — Она настигла нас, и нет нам пощады!
— И снег пошёл! — Я поймал снежинку и посмотрел вверх — снег валил огромными хлопьями, облепляя меня и Путешественником по вещам с ног до головы. Снежинки почему-то не таяли и были такие печальные и лёгкие, как грустные мысли в конце весёлого воскресенья.
Путешественники по вещам опустили головы, прислушиваясь к песенке падающего снега, и покачивались из стороны в сторону.
«Хохотали непрестанно шорох, мышь и быстрый ветер…» — пели снежинки.
— Как хорошо! — сказал Отрывной Календарь и зевнул. А потом добавил: — Я сейчас заплачу, — и всхлипнул.
А ещё немного погодя оглушительно чихнул:
— Апчи-и-и!
— Правильно! — сказал Дырокол. — Нечего сдаваться без боя! Вещелазы! — заверещал он. — Ко мне! Будем танцевать древний боевой танец «Отпугивания опасности».
— Ой! — вскричал я и обернулся назад.
Дело в том, что меня пребольно укололи в ногу.
— Дырокол, что это?
— Это? — Дырокол подбежал ко мне и свирепо захохотал. — Это они и есть — противные Голубые шипы. Ну, мы им сейчас покажем!
И на самом деле — из темноты торчали огромные и острые Голубые шипы. Они росли прямо на глазах, извиваясь, как змеи, с яростью пронзая друг друга, и все меньше и меньше оставалось свободного места для Путешественников по вещам и для меня — невольного свидетеля этих неприятных событий.
— Никакого проходу от них не стало, — возмущался Отрывной Календарь. — Почти уже и присесть негде, обязательно наткнёшься на колючку! На тебе! — крикнул он и ткнул Голубой шип кулачком. Тот поёжился и повёл кончиком, словно носом. Неприятное это было зрелище!
— По местам! — крикнул Дыpокол.
Баночка с Клеем встал напротив Дыpокола, а Отpывной Календаpь отошел в сторону и поднял высоко вверх свечу.
Огонь вспыхнул ярким светом. Он совсем перестал быть праздничным и уютным — с красивыми золотистыми искорками. Наоборот, он стал белым и обжигающе горячим, словно на кого-то сердился.
Снежинки так и бросились от него врассыпную.
— Начали!
Баночка с Клеем поклонился Дыроколу, да так низко, что шлёпнулся головой в пол. Дырокол ответил тем же, и они стали быстро и по очереди кланяться друг другу и бумкаться головами в пол. А Отрывной Календарь в такт затопал ножками и зашевелил беззвучно губами.
Так что получилось:
БУМ-БУМ, топ-топ топ,
БУМ-БУМ, топ-топ-топ.
— Мерзкие обманщики, — прогремел голос Пегой Девушки. — Думаете обмануть меня своими нелепыми танцами!
Путешественники не обратили ровно никакого внимания на голос Пегой Девушки, продолжая кланяться и топать.
— Перестаньте злить меня! — Пегая Девушка окончательно рассвирепела.
И вдруг она запела.
Песня её напоминала одновременно пароходный гудок, раскаты грома и завывание вьюги зимним вечером. А ещё в ней слышались шипение волн, тиканье часов и жужжание комаров.
— Чёрный свет! — закричал в испуге Дыpокол. — Она включила чёрный свет!
Надвигалась чёрная стена, из которой то и дело вылетали чёрные вихри, и вещи, на которые чёрные вихри падали, исчезали.
— Она включила фонарик с чёрным светом и идёт сюда! — ужасно испугался Дыpокол.
— А что это такое — чёрный свет? — спросил я.
— Это свет наоборот!
Песня Пегой Девушки становилась всё громче и громче, топанье Путешественников по вещам всё неуверенней, и я уж было приуныл, как вдруг земля под нами вздрогнула, пламя свечи вспыхнуло ослепительной вспышкой, а Голубые шипы рухнули на землю.
Я зажмурился и куда-то провалился.
Пропало всё — звуки, темнота, предметы.
Открыв глаза, я закричал:
— Но ведь этого не может быть!
И тем не менее все так и было.
Мы оказались в МИРЕ БЕЗ ВЕЩЕЙ.
— Но этого же не может быть! — сказал я и хотел было сесть, но тут же понял, что присесть мне, собственно, не на что. Да и самого меня не было.
— Где я? — закричал я и ужасно испугался. — Что случилось со мною?
Дырокол держал за руки Баночку с Клеем и, глядя на меня, хохотал так, что Отрывной Календарь начал волноваться за него.
— Давайте возьмём себя в руки и успокоимся! — сказал Отрывной Календарь, отчего Дырокол захохотал ещё пуще.
— Добро пожаловать в самое странное место — в Мир без вещей.
— А разве такое бывает? — спросил я.
— Как видишь.
И действительно, мы висели в лиловом тумане, так что дальше нескольких шагов уже ничего не было видно, а вокруг нас двигались неясные тени, которые подавали нам знаки и то сгущались, то совсем исчезали.
— Это они с нами здороваются, — прошептал Отрывной Календарь.
— Кто?
— Жители Мира без вещей.
— А как они говорят?
— Они не говорят. Подумай сам, о чём говорить в мире без вещей!
Баночка с Клеем огляделся и подозрительно сказал:
— Что-то мне здесь не нравится!
Но его никто не слушал.
Дырокол вытер слезы и, кивнув на тени, что сгустились вокруг него, заметил:
— Это они просят, чтобы я смешную историю рассказал.
— Опять про ложку? — уныло спросил Отрывной Календарь.
— Опять, — согласился Дырокол. — Это очень смешная история. Она так и называется:
СМЕШНАЯ ИСТОРИЯ ПРО ЛОЖКУ
Как-то раз подошёл я к столу и взял ложку в правую руку…
Тут Дырокол не выдержал, прыснул и покатился со смеху. Рассмеялся и Отрывной Календарь, не выдержал даже Баночка с Клеем — он хмуро улыбнулся и объяснил мне:
— Такие истории ужасно забавно рассказывать жителям Мира без вещей, ведь они не знают, что такое ложка. — Он подумал. — Да и что такое стол, тоже не знают. — Он подумал ещё и добавил: — Они вообще не понимают, что такое стол и ложка или правая рука, — тут он рассвирепел и закричал на Дырокола и Отрывного Календаря:
— Я вам говорю, здесь что-то изменилось!
— Что могло измениться в мире, где ничего нет? — резонно спросил Дырокол и сказал мне:
— Нет, люблю я поболтать с этим народцем, и вот хоть ничегошеньки не понимают, но сколько любознательности! Отдыхаешь душой, как-то легче становится!
Вдруг раздался звук, от которого тени вокруг сгустились и стали двигаться медленнее и не так весело, как прежде. Откуда-то издалека ветер донёс далёкий и тоскливый отрывок песни Пегой Девушки. Мы замерли, глядя друг на друга в ужасе.
Затем донеслись ужасные раскаты отдалённого грохота, будто перекатывались огромные валуны, и всё стихло.
— Как тихо! — сказал Дырокол и вздрогнул.
— И какие-то они совсем лиловые стали! — заметил Отрывной Календарь, показывая на тени.
— Я вам и говорю — место отдохновения Путешественников по вещам превратилось в приятное место для опасности, — заметил Баночка с Клеем. — А как здесь было замечательно вечерним утром, когда мы пели грустные песни о далёком прошлом, танцевали приятные и полезные для здоровья танцы перед сном…
— Вечерним утром? — переспросил я и глубоко задумался.
— Ну да, ведь здесь нет ни утра, ни вечера, поэтому мы придумали вечернее утро, или утренний вечер, или ночной день, — добавил Дырокол.
— Или дневная ночь, — задумчиво сказал Баночка с Клеем.
— Чушь какая! — произнёс голос, от которого у меня просто мурашки по коже побежали, а Путешественники по вещам тихонько запищали.
Из тумана вышла Пегая Девушка и взяла на ладонь упавшего в обморок Баночку с Клеем.
— Путешествие закончилось, — сказала она звонким голосом. — Настало время всё расставить на свои места. — И на чудесном лице мелькнула улыбка. — Я объявляю вас взятыми в плен. Глупые пролазы, вы и не подумали, что, открывшись человеку и взяв его с собой, вы сделали поступки ваши ясными для меня как на ладони, — и она показала свою узкую и лёгкую ладонь. — Дела ваши стали для меня ясны, как утреннее утро или вечерний вечер, как чистая вода или прозрачное стекло!
— Мы не так глупы, как ты думаешь, — выступив вперёд, крикнул Отрывной Календарь. — И знаем, что делаем! Мы поступаем так, как велят сердца Путешественников по вещам!
— Конец спорам. История Путешественников по вещам завершена, — торжественно объявила Пегая Девушка.
Она вытянула перед собой руку с Баночкой с Клеем и стала пристально смотреть на него.
Баночка с Клеем вздрогнул и застонал. Дырокол заплакал, а Отрывной Календарь отвернулся и стал быстро шарить у себя по кармашкам.
— Немедленно отпусти его! — крикнул я.
— Человек! — высокомерно сказала Пегая Девушка. — Знай своё место!
— Отпусти его! Я… Я…
«Тебя не боюсь», — подсказал мне шёпотом Отрывной Календарь.
— Я не боюсь тебя! — крикнул я. — Отпусти, а не то…
«Откушу тебе уши!» — подсказал Дырокол, а я, как дурак, повторил это.
После чего обернулся и поинтересовался у Дырокола:
— Так мы в смертельной опасности или нет?
— Я не мог удержаться, — сказал Дыpокол и всхлипнул. — Мы в смертельной опасности. Прости нас, Почётный и добpоже… — Но досказать Дырокол не успел.
Смерч воздуха подхватил Путешественников, и они исчезли в лиловой дымке Мира без вещей.
— Куда же вы! — закричал я в отчаянье и бросился за ними.
— Стоп! — остановил меня окрик, и я как будто в твёрдую стену ударился. Хотя передо мной ничего, кроме тумана, не было.
— Ты ведёшь себя дерзко. Но мне жаль, что так получилось, — сказала Пегая Девушка. — Желаешь, чтобы я возвратила тебя домой?
— Ура! — крикнул я и добавил: — Ни за что!
— Ты отправляешься домой. Но наказание заслужил, и нет тебе прощения, пока не случится нечто, что освободит от гнёта чар, — уже издали звучал голос, становясь тише и глуше.
— О чём это ты? Немедленно отпусти Путешественников.
— Я превращаю тебя в…
Но ветер унёс её слова, я ничего не расслышал, оступился и полетел вниз и вверх — сам не понимая куда. Мир завертелся в глазах моих, я попытался вскочить и чуть не захлебнулся.
Рот мой был полон холодного супа, а сам я превратился в… суповую миску для моего кота Бублика!
Последующие полчаса были самыми отвратительными получасами в моей жизни!
Я даже рассказывать ничего не стану, настолько неприятно быть мисочкой, в которую налит холодный суп с макаронами!
Вытаращив глазки, я с отвращением смотрел на приближавшегося ко мне — мисочке с супом! — кота Бублика, который уже два года живёт у меня в квартире.
— Не смей из меня есть! — закричал я, каким только мог, строгим голосом. В целом мои слова больше походили за чавканье, но кот меня понял.
— Почемяу-у-у?
— Не забывай — я твой хозяин, и ты должен с почтением относиться ко мне, даже если у меня некоторые трудности!
— Времена меня-я-я-ются! — прозрачно намекнул кот Бублик, пристально разглядывая меня.
— Вот только попробуй — посажу в тёмную кладовку и заставлю ловить мышей!
— Мышей! — раздулся от ярости кот. — Где эти недомерки из галактики Стpогосс! Я уничтожу их! Я раздавлю их, разорву на клочки! — Кот распушил хвост и припал к земле.
— Что? — изумился я. — Мыши из галактики Стpогосс?
— Ужасные создания! — кот втянул воздух и фыркнул. — Люди планеты Земля! Вы не знаете, что ваша планета стала местом смертельной схватки наших боевых отрядов с недомерками из галактики Стpогосс, которых вы называете мышами!
— А кто ты? — спросил я.
— Я… — начал было кот, но, не договорив, прыгнул к двери, откуда юркнула тёмная серая тень.
Кот яростно зашипел и метнулся за ней. Неожиданно тень замерла, и небольшая серая мышка, а это была именно она, встала на задние лапки и, вытянув вверх передние, пошла на кота, звонко попискивая.
— Стpогосские чары! — завопил кот. — Подлый враг! — И, клацнув зубами, он прыгнул на шагавшую мышь.
Но промахнулся и со всей силы треснулся головой о стену.
Мышь подбежала сзади и чувствительно наподдала коту лапой. После чего победно пискнула и исчезла.
Кот забормотал в лапу:
— Вызываю базу разведчиков, вызываю базу разведчиков…
Из лапы пыхнуло огнём, и кто-то ответил:
— Разведчики слушают!
— Говорит наблюдатель отряда «Возмущённая справедливость» кот Бублик. Я атакован солдатами «Лысых лапок».
— Сколько их было!
— Много! Они обрушили на меня стpогосские чаpы! Я еле спасся…
— Высылаем подкрепление, держитесь!
Кот подбежал ко мне и упал без сил. Бока его вздымались, и он хрипел от усталости.
— Они обнаружили меня, и схватка неизбежна! — шипел Бублик.
— Мне только этого не хватало, — сказал я. — Мало того что сегодня я уже прыгал головой в стену, меня кололи Голубые шипы, я побывал в Мире без вещей и в результате превращён в суповую миску, так у меня дома состоится сражение котов с мышами!
— Ужасное и смертельно опасное сражение, — подтвердил кот и облизнулся. — Наши боевые отряды покажут этим недомеркам из галактики Стpогосс, что почём! — завопил он и снова брякнулся на пол.
— Бубля! — сказал я как можно нежнее. — Киса! А может, не надо? Ну, к чему тебе ввязываться в какие-то сражения, лежал бы себе на батарее и грел…
— Мя-я-я-у! Какое оскорбление для боевого кота, наблюдателя-разведчика! — взвился кот Бублик. — Меня назвали Ки… Ки… — он просто зарыдал. — Кисой! Батарея, чтоб ты знал, удобная позиция для наблюдения за комнатами. И не валялся я! — он едва не задохнулся от возмущения. — Мышцы мои были напряжёнными как сталь и готовы к атаке! По всей вселенной идут наши сражения, и пока мы не можем взять верх, но сегодня, здесь, будет последнее сражение, и мы победим!
— Вот что, — осенила меня мысль. — Человечество придёт на помощь наблюдателям-разведчикам…
— Суповые миски придут на помощь наблюдателям-разведчикам, а не человечество, — сказал кот. — Готов помочь тебе. Но как?
— Я должен превратиться в человека. Потом надо выручить Путешественников по вещам из плена Пегой Девушки.
— А ты знаешь, как это сделать? — спросил кот Бублик.
— Нет, — честно признался я. — И ещё… нельзя ли перенести сражение в какую-нибудь другую квартиру, к соседу, например?
Бублик сверкнул глазам и яростно фыркнул.
— Они засекли меня именно здесь. Чему быть, того не миновать! И я знаю, как спасти тебя. А вот история с маленькими пролазами — не мой бэкграунд, — неожиданно заявил он. И ляпнул ещё более неожиданное: — Ихь фэрштээ нихьт.
— Как?
— Скажи громко и вслух: «Я хочу стать человеком!»
— Так просто! — засмеялся я, но кот с сомнением посмотрел на меня:
— Не так уж это и просто.
— Ну что ты, проще простого.
И я сказал:
— Я хочу стать человеком!
И ничего не произошло! Только в ответ откуда-то издалека прозвучал голос Пегой Девушки, но слабо и нестрашно: «Полно тебе, да хочешь ли ты стать человеком? Так хорошо быть суповой мисочкой, стоять в уголке кухни и кормить других! Покойно и без волнений. Это так неприятно — волноваться!»
— Нет! Я хочу стать человеком, — уже не так уверенно сказал я и тут же подумал, что и суповой мисочкой быть неплохо.
Кот презрительно посмотрел на меня и зевнул. Потом выпустил острые когти и встряхнулся.
— Я хочу стать человеком! — снова сказал я.
«Нет, ты хочешь стать суповой мисочкой!» — ответила мне Пегая Девушка.
— Нет, я хочу стать человеком!
«Никто ведь и не против. Мы найдём компромисс, который устроит все стороны. Подумай о высокой миссии суповых мисочек!» — ответила она и легко и приятно рассмеялась.
— Помоги мне, кот, — сказал я наблюдателю-разведчику.
— Мы ведём смертельную борьбу с врагами из галактики Стpогосс, я уже и так непозволительно вмешался в ваши земные дела, не требуй от меня невозможного! — покачал головой кот и пристально взглянул в окно. — Близится час битвы!
— Я хочу стать человеком! — закричал я изо всех сил и вдруг ужасно рассердился на то, что она ТАК могла подумать.
И вот только я рассердился, чары спали с меня, суп вылетел из моего рта фонтаном, и я вскочил на ноги.
— Я хочу стать человеком! — прокричал я ещё раз и топнул ногой. — Скорей на помощь Путешественникам!
— Торопись! — крикнул мне вслед наблюдатель-разведчик кот Бублик. — Ты обещал мне помощь! Она понадобится с минуту на минуту!
— Хорошо! — прокричал я и выбежал на улицу.
И только сейчас подумал:
«А где искать мне Пегую Девушку и Путешественников по вещам? Ничего не понятно!»
Я развёл руками и сел на скамейку.
От нечего делать я засвистал какую-то мелодию, но тут же мне стало стыдно, что я вот так могу сидеть и свистеть дурацкую песню «Я трогаю русые косы», пока Путешественники по вещам находятся в плену, и их, может быть, ужасно пытают, и они просят пощады, а им пощады не дают.
Я вскочил и… снова сел.
Где же их искать?
— А я знаю, где нужно искать этих болтушек! — сказал кто-то у меня за спиной и пояснил: — А меня так и зовут — Кто-то за спиной.
— Не оборачивайся! — прикрикнул он на меня, и я не стал оборачиваться.
— Но как мы познакомимся? — поинтересовался я.
— А вот так! Никак, — сказал голос за спиной и хихикнул: — Давай меняться! Я говорю тебе, где найти проныр-вещелазов, а ты отдаёшь взамен свой старый диван.
Я пожал плечами и согласился.
— Нет. Я передумал. Давай меняться на старые марки, что лежат у тебя в нижнем ящике левой тумбы письменного стола, а я дам тебе апельсиновую жевательную резинку… я её почти и не жевал!
— Спасибо! — сказал я и подумал, что всё это ерунда.
— А не будешь меняться, ничего тебе не скажу! — сказал Кто-то за спиной. — И пойдёшь ты, как пишут в ваших глупых сказках, сам не зная куда и не зная зачем.
— Во-первых, они не глупые, а во-вторых… — я решил быть твёрдым и ничему не удивляться. — Во-вторых, я согласен. Только скажи, где вещелазы.
— А я уже раздумал тебе помогать. Не нравится мне здесь. Я ухожу-у-у… — и голос Кого-то за спиной стал затихать.
— Эй, как там тебя! А меняться кто будет?
— Меняться? А разве мы менялись? — спросил меня голос.
Я огляделся по сторонам — вокруг меня стояли старушки и прислушивались к разговору, который я вёл с таинственным незнакомцем, который был для них невидим.
— Менялись!
— А-а-а! Вспомнил! Ты, мой милый, не удивляйся, я существо не постоянное и вот вроде разговариваю с тобой здесь и сейчас, а на самом деле бог знает где меня носит и с кем я общаюсь. Я и время-то не знаю сейчас какое. Я и по времени хожу, как придётся… Несчастный я, несчастный, бедный Ромка, — сказал Кто-то за спиной.
— Так вас Роман зовут? Очень приятно. Сложная у вас жизнь, — согласился я.
— Может, Роман. А может, Бартоломео. Живу я тихо и мирно, брожу помаленьку. Ты меня о чём-то спрашивал?
— Как найти Путешественников по вещам…
— Так это просто… Вон они! — лениво сказал Кто-то за спиной.
— Почтовые марки из нижнего ящика левой тумбы не забудьте! — крикнул я, пристально всматриваясь в зелень сквера на другой стороне улицы, где, как мне показалось, мелькнуло что-то знакомое.
— Марки? Какие марки! Зачем мне почтовые марки! Эй, погоди! Марки-то мне зачем… — но я уже не слушал Романа-Бартоломео, или как его там зовут, и что было сил бежал туда, где в тени синих акаций стояла Пегая Девушка и кормила голубей.
— Стой! — крикнул я ей издалека, но она бросила остатки крошек и скрылась в сквере.
Вряд ли такая Девушка, как Пегая Девушка, будет посреди дня ВОТ ТАК кормить голубей, зная, что у неё в плену последние вещелазы.
Я огляделся, и меня словно током ударило.
Возле куста лежали три аппетитные корочки хлеба, и к ним приближался толстый голубь с такими глазами, как будто в них огонь полыхал!
— Какая чудовищная месть! — подумал я вслух, качая головой.
Какой постыдный конец был задумал Пегой Девушкой для Путешественников!
И я встал между корочками хлеба и голубем.
— Гули-гули, — сказал голубь и ужасно растерялся.
— Вот я тебе, — погрозил я голубю. — Смотри у меня!
Голубь принялся усердно пялиться на меня и даже пучил при этом глаза.
— Фу, какая глупая и неряшливая птица! — вскричал я и повернулся спиной, разглядывая корочки хлеба, так похожие на Отрывной Календарь, Баночку с Клеем и Дырокола.
Солнце сверкало в голубом небе, душистый воздух кружил мне голову — я нашёл вещелазов!
— Марки! Где мои почтовые марки! — сказал Кто-то за спиной.
— Никаких почтовых марок тебе не будет, пока не поможешь оживить вещелазов.
— Мы так не договаривались!
— Я сейчас оглянусь!
— Сколько хочешь! — пропищал у меня голос за спиной.
Я оглянулся и увидел пустую улицу.
Из-за угла дома вынырнул кот Бублик и промяукал:
— Сражение начинается! Ты обещал помочь…
— Сражение в моей квартире! — завопил я и, схватив три корочки хлеба, помчался по улице вслед за котом, так что только улицы и дома замелькали мимо нас.
В квартире творился самый настоящий кавардак.
— Бубля… — хотел было я сказать, но не успел, так как какая-то мышь нацелила на меня огромный пистолет и бабахнула из него.
Дымом заволокло комнату, и я едва успел разглядеть, что коты-разведчики и мыши стояли вдоль стен. И уж совсем не успел заметить, откуда они все разом достали самые разные стреляющие и метающие орудия и открыли оглушительную стрельбу из пистолетов, пулемётов, арбалетов и пращей.
Самое удивительное, что они вовсе и не пытались куда-нибудь попасть, а палили во все стороны — вверх и вниз, направо и налево, назад и вперёд, и что ещё более удивительно — никто от такой ужасной стрельбы не пострадал!
Удивлённый всем этим шумом, я подполз к коту Бублику, который размахивал кривой саблей, не обращая на меня ровно никакого внимания.
— Бублик, друг мой, что здесь происходит?
— Лёгкая разминка, — крикнул Бублик и выхватил из-за спины огромный пулемёт. После чего, испуская душераздирающие крики, стал палить во все стороны.
— Отлично! — кот присел рядом со мной и быстренько вылизал испачканный пороховой гарью хвост. — Отличное сражение! Кровь так и кипит во мне!
— Так вы тренируетесь! — догадался я.
— Разминаемся! — подтвердил кот Бублик. — Мы настолько совершенны, что неуязвимы для пуль и кинжалов.
— Бубля! Извини меня, мой друг, но, если это только разминка, что же будет, когда начнется настоящее сражение?
Гром и молнии стрельбы разом смолкли, и в оглушительной тишине, в клубах дыма и пороховой гари мыши выстроились в линейку, встали на цыпочки и подняли вверх передние лапки.
Я пододвинулся к двери, но странное дело — ноги не слушались меня, словно воздух сгустился вокруг меня, превратившись в сироп с абрикосовым вкусом.
— Чувствуешь запах абрикосового варенья? — спросил кот Бублик. — Начинается! Верный признак.
Дом вздрогнул, воздух вокруг меня загустел так, что я уже и дышать не мог, и тяжёлый смерч стал медленно и неотвратимо раскручиваться в комнате, захватывая в свои смертельные объятия котов-разведчиков и меня с Путешественниками на руках.
— Ах! — запищали хлебные корки. — Выпусти нас, мы задыхаемся!
Я разжал объятия, и Дырокол, а за ним Отрывной Календарь и Баночка с клеем посыпались на пол, живые и невредимые.
— Чудо! — прохрипел я, задыхаясь в смертельном воздухе.
— Это на них строгосские чары подействовали, — прошептал Бублик, проплывая мимо меня по воздуху. — Прощай! Недомеркам удалось закрутить Вихрь из строгосских чар, против которого мы бессильны.
«И тебе это нравится? — откуда-то издалека спросила Пегая Девушка. — Тебе нравится беспорядок, устроенный в уютной квартире? Тебе нравится опасность, нависшая не только над тобой, но и над Путешественниками? Ты не подумал, что сейчас будет по-настоящему больно?»
«Хорошо сидеть одному в пустой и тёплой квартире, ни о чём не думать, и смотреть, как тучи проносятся по небу за окном,— так же мысленно ответил я Пегой Девушке. — Но я ни о чём не жалею».
Вспыхнул ослепительный оранжевый свет…
Глава вторая. Одно бесконечное ээээээээээээээээээээээ
В 8.41 утра начался процесс пробуждения Битмана. Сразу оговоримся — пробуждения не дома, в любимой кроватке, а в редакции одной из телекомпаний Екатеринбурга, где Битман служил репортёром. В неудобной позе за столом. Навалившись лбом на клавиатуру. Отчего экран компа занимала бесконечная строка ээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ.
Приходя рано на работу, Битман отмечался у Главного каким-то ненужным вопросом, а после топал в свой кабинет досыпать.
Ранее, в прошлые годы, всё было не так. Зимой он вешал пуховичок на крючок у входа, перебегал в кабинет Его Величества Джорджа, хватал тёплый, с меховой подстёжкой, плащ и уходил домой сладко дремать на диване до обеда.
На крики Главного «Где ты был? Я тебя всё утро искал!» Битман ненатурально удивлялся, апеллировал к висевшему на рабочем месте предмету зимнего обихода, без которого на улицу было не выйти. Разводил руками, хмыкал, клялся и божился, однажды даже заявил «зуб даю!». Но это не прошло. Главный взбесился, и Битман решил не повторять эту фразу более никогда. Но тем не менее упорно твердил, что провёл утро на задании, в поиске материала, в библиотеке. На библиотеку Главный отреагировал тоже не аккуратно, не так, как хотел Битман. Главный закричал: «Посмотри на себя! Какая библиотека?» Поэтому чаще всего звучало приобщение к делу некоего материала, который Битман в поте лица искал-искал, да никак найти не мог.
Со временем Главный раскусил Битмана и до обеда мучил его просьбами зайти на секундочку. Побеги домой отменились. Приходилось спать прямо на рабочем месте.
Из сна Битман выплывал тяжело. Он морщился от ослепительного оранжевого света, подозревая, что это яркое африканское солнце било в его глазные яблоки сквозь веки, щекоча колбочки и бутылочки глазного дна. «Что у них есть ещё там», — вспомнил фразу из одной известной песенки. Он даже записал текст шедевра в блокнот, который тут же потерял. Текст песни поразил Битмана, воспитанного на Александре Сергеевиче Пушкине:
Поскорей, только б свечи не сжечь,
Карбюратор и что у них есть ещё там.
Выныривая из проруби сна, он начал думать.
Что за оранжевый свет? Откуда он? Может быть, это свет фар автомобиля, который несётся ему навстречу? А сам он бредёт по автостраде Рижского взморья? Или он стоит на взлётной полосе аэропорта Домодедово и на него надвигается громада «Боинга-747», включившего посадочные огни?
Как, как ещё он мог объяснить в полусне ослепительный оранжевый свет? Какие другие версии мог придумать непроснувшийся разум? Вопросы множились, нагромождаясь друг на друга в бесплодных попытках произвести на свет божий ответы.
Но разум нашёл выход из положения. Сначала догадка, а после истина всплыла сама собой. Явившись миру как божье вразумление — легко и очевидно. Расставляя всё на свои места и, как обычно, без каких-либо усилий со стороны Битмана. Главным делом было подождать. «Терпение и лень всё перегнут». «Тот, кто имеет терпение, увидит труп врага своего, которому терпения-то как раз и не хватило». Это были любимые народные поговорки Битмана, фундамент, краеугольный камень отношения к жизни и побудительный мотив всякого решения.
Битман вспомнил, что на днях в редакции поменяли старые лампы накаливания на новые, энергосберегающие, но такие яркие, что сотрудники предпочитали бродить, спотыкаясь впотьмах, но не включать софиты, льющие на головы и плечи килобайты люменов и миллионы ватт хирургического света.
Битман проснулся. И, оглядевшись, увидел себя в редакции одной из телекомпаний Екатеринбурга. Нет, это не повтор текста, это отношение Битмана к своей работе. Увидел себя за рабочим столом, клавиатура которого отпечатала на его лбу интересную комбинацию из квадратиков. Разглядел и экран компа, заполонённый буквами ээээээээээээээээээээээ.
Он вспомнил сон про вещелазов, Пегую Девушку и поразился его развёрнутому повествованию, уместившемуся в восемь минут сна. Заметив про себя, что позже, после обеда, он специально поразмышляет о природе снов.
Сегодня время чудило, потеряв благоразумие и чувство такта. Секунды тянулись часами, а часы превращались в мгновения. Утро только началось, но уже бесконечно затягивалось, как прелюдия ночи любви с Анжелиной Джоли, с которой ещё даже не состоялось знакомство.
Битман был не в состоянии проснуться. Виноват ли был снег, выпавший за ночь. Или накопленная за неделю усталость. Но он сидел на рабочем стуле как истукан острова Пасхи. С полузакрытыми глазами, которые не хотелось отрывать окончательно и бесповоротно. И с телом, которое до сих пор глубоко, беспробудно спало. Как бревно. Как набитый несвежей ватой манекен. Как спущенная шина, которую забыли наполнить воздухом и выбросили на свалку возле ветхого забора.
Вот так же чувствуют себя восставшие из гробов в день Страшного суда Господня. А ведь им будет куда как сложнее после тысяч или миллионов лет лежания в гробах.
Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мёртвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут.
Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе.
И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий.
Не дивитесь сему; ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия;
И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения.
Битман с удовольствием некоторое время переживал мучительно сладостное ощущение восставшего ото сна, яко от смерти в гробу. Но ещё не судимого. И еле удержался от соблазна снова рухнуть лицом в клавиатуру, дабы поставить изящным носом бесконечные точки ………………………………………………………………………………………………….
Но, балансируя между жизнью и смертью, равно как между сном и пробуждением, раскачивался, сидя на стуле. Пока изящная, но сильная ладошка Пегги не хлопнула его по плечу, выбив из души его, как пыль из ковра, сон и томление по послежизненным путешествиям.
Улетающее, призрачное ощущение оставило послевкусие — ни до ада, ни до рая дела ему никакого не было. Бесчувствие и залежалость тела сделали равнодушным к этическим проблемам современного православного человека.
— Вставай, красавец мой, проснись!
Уж утро алой кистью красит,
Рыжеволосый хулиган,
Античный трагик!
— Чьи стихи? — пробубнил Битман. Свисающая вниз голова позволяла ему видеть только часть Пегги — ноги ниже колен в синей джинсе и аккуратные кожаные кроссовки. В таком ракурсе Пегги была соблазнительна вдвойне. Красота была при ней, а вот крепких рук и язвительных уст видно не было.
— Мои, — сказала Пегги.
— Они прекрасны!
Получив второй шлепок по спине, громом раскатившийся по редакции, Битман застонал.
Описывать Пегги сложно. Она была прекрасна, как стихотворения Тютчева. Но невыносима, как роман Эдуарда Лимонова «Молодой негодяй», прочитав который, Битман не поленился найти общественную уборную и выбросил книжку прямо в дыру сортира. Настолько были взбешены его эстетические чувства.
Будучи журналистом, Битман каждый раз, встречаясь с новым человеком, пытался его описать. Когда он встретил Пегги, описание полностью совпадало с рекламой роскошного кожаного кресла — та же терминология, те же ощущения. Единственно финал взаимоотношений отличался. А Битман практически со всякой соблазнительной девушкой переживал умственный роман — бурный и стремительный. Пока девица протягивала ему руку и что-то щебетала — невыразительно удобоваримо среднестатистическое принятое среди людей.
«Как вы себя чувствуете. How are you? fine, goodly, nobly, first-rate, finely, too well, like a million! Прекрасная ли погода сегодня? Yes of course!»
Битман успевал каждую новую знакомую полюбить, заняться с ней сексом, разочароваться и трагически закончить жизнь. И всё это за пару секунд стремительного полёта мысли. Так же быстро он менялся в лице, что неоднократно приводило к трагическому непониманию с новыми знакомыми, которые никак не могли вразумиться — почему этот молодой человек, протягивая руку, сначала радостно улыбался, ещё через мгновение краснеет, как помидор, дрожит руками и тут же превращается в мрачного типа не без гадливого выражения на лице. Новые знакомые Битмана относили это целиком к себе и тревожились.
Про кресло ведь не напишешь — с красной от возбуждения рожей он ворвался в кресло! Хотя варианты — рухнул в кресло, раздвинул подлокотники и овладел креслом — это было стилистически приемлемо. Вот что думал Битман, разглядывая Пегги первый раз.
Ещё более сложно было бы предположить, что думал оператор съёмочной группы Его Величество Джордж при знакомстве с девушками. Интеллект Битмана был Эверестом по сравнению с разумом тщеславного англомана Джорджа. Во всяком случае, в представлении самого Битмана.
К слову, в редакции все были немного англоманами.
Вот и в данный момент, пока Битман отходил от утреннего сна на подушке клавиатуры и отбивался от сильной телом Пегги, Его Величество Джордж напряжённо размышлял на тему — «рябина — это куст или дерево?». Вопрос был задан в игре, которой он развлекался своим гаджетом.
Он не знал ответа на этот вопрос. Но искренне предполагал, что рябина — это и не куст, и не дерево, вообще никакое это не растение, а рябая шлюшка. Потому когда он слышал о «рябиновой революции» — события тех драматических дней описаны в романе «Рябиновая революция», то брови его ломались домиком.
В ищущем, никогда не дремлющем уме Битмана зрела ИДЕЯ.
Главный вчера дал задание придумать сенсацию. Любая редакция чахнет без сенсаций. Жизнь отказывалась подарить телекомпании что-либо интересное. Оставалось одно, привычное, — создать сенсацию, выдав её за истинную правду.
И одну такую сенсацию Битман придумал, проходя мимо президентского «Ельцин-Центра».
Для начала зададимся ВОПРОСОМ. Идиотский, высосанный из пальца ВОПРОС — начало всех подлинных сенсаций.
«Почему первый Президент России Борис Николаевич Ельцин западной культурой и прессой (пресса не относится к культуре, это метод уничтожения жизни — от автора) выставляется записным пьяницей и алкоголиком, хотя всякому порядочному человеку известно, что Ельцин не мог пить из-за болезни сердца?»
Практически ни один фильм Голливуда и Европы с середины 90-х годов не обходиятся без мимолётно брошенной фразы «Пьян, как Ельцин!».
Бармен Мо проверяет степень опьянения Гомера Симпсона перед тем, как отпустить его на улицу, именно по шкале — достиг ли он состояния Бориса Ельцина.
Если документальный фильм демонстрируется без сцены дирижирующего якобы подвыпившего Президента России — то он не признается актуальной журналистикой, а заносится в категорию «В» художественных фильмов про гетеросексуальную жизнь кочегаров и плотников.
И вот тут воображариум Битмана преобразовался в весенний ручеёк, который несёт вдохновенную мысль творца, подобно кораблику с гордым парусом. Бросая скорлупку из стороны в стороны, швыряя о камешки, клочки глины и комья нерастаявшего снега — всё дальше и дальше в мокрый и остро пахнущий котами лес.
Но иногда творческая мысль Битмана уподоблялась взбесившемуся рысаку. Уже и не галоп, а нечто невообразимое — копыта в одну сторону, грива и язык в пене в другую. Выпученные безумные глаза. И неясно, куда скачет этот лихой конь, кого несёт на себе и где остановит свой бешеный бег.
Из главного идиотского вопроса необходимо выделить, как штамм болезнетворных микробов, группу других высосанных из пальца вопросов. И если первый вопрос ещё имел какую-то, хотя бы иллюзорную связь с реальностью, что позволяло завладеть доверием зрителя, дальнейшие вопросы могут быть какими угодно далёкими от реальности.
«Что делает в России «смотрящий» Анатолий Чубайс и за чем он следит?
Что производит чувашское предприятие «Чувашфармзавод», принадлежащее концерну Роснано?
Что известно о лекарстве «Номинум»?
Правда ли, что это вещество — основа жизни человека как биологического существа?»
В вопросах можно предположить любую ерунду. Это же только вопросы, не утверждение. Битман высунул от усердия язык. Он работал как вол, творя историю. Которая на пять долгих минут станет главной новостью мира.
«Верно ли, что, когда в начале 90-х мировое правительство решало, где производить «Номинум», Ельцин вёл сверхсекретный протокол заседания, что проходило в горах Швейцарии? И что, выпив первый и единственный раз в жизни бокал алкоголя, Борис Николаевич написал слово «Чувашия» вместо слова «Женева», обозначив место, где будет размещён сверхсекретный завод по производству «Номинума»?
Правда ли, что Анатолия Чубайса на самом деле зовут Питер Ломовски, и он не питерец, а шотландец из Бремена?
Что такое «Номинум»?
Верно ли, что он попадает в организмы людей через замороженные продукты фастфуда? Для чего и развёрнуты все сети Макдональдс, КФС, Бургер Кинг, Пепси, Кола, Швепс и прочего?
Насколько прав русский учёный блогер Иван Кадочников, предположивший, что «Номинум» стабилизирует цепочку человеческого ДНК? И что без регулярного употребления «Номинума» ДНК распадается на фрагменты?
Был ли прав индийский блогер, ученый Олег Матвейчев, заметивший, что именно разного рода гаджеты — смартфоны, планшеты, умные часы и прочее — внедрены как устройства, которые постоянно анализируют уровень «Номинума» в крови людей для последующей передачи их в единый центр данных «Data@» в австралийском Элис Спрингсе?
Раньше эту трудоёмкую операцию проделывали путём забора крови, якобы (господи, как смешно и наивно!) анализируя уровень лейкоцитов. Нелепая сказка на протяжении нескольких веков тиражируется в учебниках и в прессе.
Что же такое, что же такое «Номинум»?»
Тут Битман остановился и, обхватив голову, напрягся. Нужен был финальный вопрос, как последний гвоздь в осиновый гроб зрительского сознания. Вот оно! Его пальцы быстро затрепетали над клавишами компа, который, как известно, всё стерпит.
«И ГЛАВНАЯ СТРАШНАЯ ПРАВДА О ЧЕЛОВЕКЕ — НЕ ЧТО, А КТО ТАКОЙ НОМИНУМ???»
Дальше воображение Битмана рисовало картину, как он выкладывает страницы статьи на стол Главного. Как тот внимательно читает, стирая пот с изборождённой каньонами равнины, которая зовётся у обычных людей лицом. Как кричит: «Ты раскрыл нас, проклятый пролаза!» — и достаёт из брючного кармана браунинг, чёрный, как кусок антрацита. Далее следующая картина — Битман бежит по улице, виляя, как бабочка, недосягаемый для сотен несущихся в его след смертоносных пуль.
У Битмана прекрасно работал воображариум. Но то, что с ним творилось сегодня, более приличествовало для посетителей приёмного отделения известной психиатрической лечебницы «Сосновый бор», где, как известно, пребывают граждане, ещё не употребившие разного рода утешительные препараты и оттого открывшие немало мировых сенсаций и собственных возможностей, теорий и практик, которые бы спасли мир, если бы к ним отнеслись серьёзно. Но нет. Мир пребывает в грехе неведения и равнодушия. Жизнь проходит мимо, утопляемая в колодцах медикаментозных смирительных рубах.
Так что же сегодня творилось в Екатеринбурге? Вот какой вопрос обязан был задать себе Битман. Но вместо этого он вздохнул, налил кофе из кофе-машины и отправился на летучку к Главному. День все ещё начинался и никак не мог начаться по-настоящему, словно не решаясь приступить к делу. Какому, какому делу?
Итак.
Предстояла краткая утренняя летучка у Главного.
Главный — огромного роста мужчина удивительно русской наружности, лысый, с кудрявой русой бородой и обманчиво сонными глазами. Внешность у него была, как у крепостного Ломоносова, бежавшего в университет. По широким ладоням и выражению лица было ясно, что он не только высоконаучным словом может ответить, но и в рожу дать при случае.
Кабинет Главного пока пустовал.
Главный ушёл посмотреть на нового стажёра, студента журфака. Поговаривали, что он поставил на редакционном компе четыре видеокарты и что-то темнит по вечерам. Всё говорило о том, что парень снюхался с бандой криптовалютчиков и занимается майнингом за счёт редакции. Главный пошёл ловить студента на месте преступления. Если догадки подтвердятся, лично выкинуть его из редакции.
Заместитель Главного, которую звали в глаза и за спиной Княгиней Лихтенштейнской, ушла в туалет и задержалась что-то.
Оператор Его Величество Джордж сидел у распахнутого окна. Бросая крошки хлеба голубям, которые толпились на подоконнике распахнутого окна, толкая крыльями и гугукая друг на друга — совсем как посетители ночного клуба «Дичь» на Гоголя. На клубных завсегдатаев голуби походили и глазами — парадоксальной смесью вострого внимания и тупого бессмыслия.
Его Величеству Джорджу доставляло огромное удовольствие кормить птиц небесных, которые не шьют, не жнут, а Отец Небесный их питает. Так зримо воплощался тезис о его превосходстве как личности.
Но не только. Джордж раздумывал, не поймать ли, пользуясь случаем, пару голубей и не потушить ли с томатами. Но он видел, откуда они прилетели. Напротив офисного здания, внизу через улицу, стояли контейнеры с мусором, ставшие небесным посланцам и домом, и кровом, и столом. Так как его Величество Джордж сам иногда выносил туда мешок с мусором, понуждаемый безжалостной чистоплюйкой Пегги, он знал основу рациона голубей. И это его не вдохновляло.
На летучке Битман размахивал руками, считая, что риторика жестов сильно помогает устному словоизвержению. В результате Пегги перестала следить за его речью, а сосредоточилась на левой ладошке Битмана, на которой фломастером было написал крупно слово СРАМ, неверно его истолковав.
На самом деле СРАМ было аббревиатурой одного дела, сделать которое Битман боялся забыть.
Срочный Репортаж А Матадоре
Его захватила идея посетить со съёмочной бригадой коровью ферму в Патрушах и сделать сюжет о быках. Но не просто о быках. Нет, речь шла об эпической саге, посвящённой уральской корриде. Буква А в аббревиатуре появилась вместо буквы О по банальной причине — в момент написания Битмана отвлекла Пегги, спросившая его, как пишется слово ПОМАДА — через А или через О. Битман ответил — конечно же через А! И написал СРАМ.
Когда заметил ошибку, исправлять было поздно, да и глупо. В смс-переписках и не такие ошибки делают. Там русский язык вообще превратился в рюский язык, в реский, ряский, в какой угодно, но только не русский. «И потом, как я это исправлю — надо смыть всё слово или одну букву». Языком он попробовал это сделать. Через некоторое время заметил, что в кабинете Главного стало тихо и присутствующие на планерке внимательно рассматривают Битмана. Битман же рассматривал плакаты, висевшие в три ряда над столом Главного:
Инновации «кровь» нации;
Инновации приходят и уходят, а традиции остаются;
Психоз дело сознательное.
Изучая настенные росписи, сакральность которых превозмогала эдикты царя Ашоки, Битман лизал собственную ладошку языком, производя иссохшим инструментом душераздирающий, совершенно неожиданный для данных обстоятельств скрежет. У присутствующих складывалось впечатление, что жёстким веником мели по пыльной брусчатке.
Главный громогласно высказал предложение с тремя ЧТО подряд. Битман сосчитал автоматически, будучи профессиональным филологом.
«ЧТО, говоря о том, ЧТО не надо по каждому поводу лизать жопу мэру города, я имел в виду то, ЧТО делать это нужно строго по моей команде. А тренироваться в конформизме, Битман, вы может в свободное от работы время».
Именно так — на вы. Главный с почтением относился к Битману, ошибочно полагая его интеллектуалом и аналитиком. Битману не просто было поддерживать своё реноме. Выслушав вопрос Главного, требовавший знания ситуации и умения его препарировать, Битман всякий раз паниковал. Но, вспоминая мудрый совет академика Михаила Порфирьевича Свешникова «Будь всякий раз самим собой!», Битман всякий раз выражал уверенность, что благодаря уму и знанию жизни Главный найдёт оптимальный рецепт лечения проблемы. Что удивительно, срабатывало! Битман был великим теоретиком и практиком конформизма.
Если же нужно было продемонстрировать хотя бы минимальное знание вопроса, статистику, факты, то Битман делал простой финт. Главный рылся ровно в тех же интернет-помойках, что и Битман. Прочитанное Битманом совпадало с обнаруженным в социальных сетях Главным. Происходило чудо социального спаривания. Критически важным в таких случаях является умение высказывать своё мнение с уверенностью шлагбаума.
Завершив разбор полётов, выслушав мнения Княгини Лихтенштейнской и Битмана и в очередной раз уверившись, что только он сегодня знает цель жизни и способ достижения её завтра, Главный швырнул на стол перед Битманом распечатку новостных сюжетов из интернета и пророкотал:
— Разберитесь! Материала много. Похоже, будет сенсация. Поезжайте на место и привезите нечто такое, что мы сможем продать в федеральные каналы.
Он тешил себя надеждой зажечь Битмана. Руководитель понимал, как важно задействовать глубинные силы творческой личности, иначе говоря, личные мотивы для получения качественной продукции. Он часто бывал на разного рода корпоративных семинарах, где настойчиво рекомендовалась именно такая политика в отношении креативного класса. В целом оценка креативного класса экспертов не сильно отличалась от того, как описывает среднестатичного зрителя телеканалов Битман. Единственная разница была в заработной плате. Идеальная схема в представлении руководства была следующей: минимальная заработная плата, которая позволяла работнику где-то спать и что-то кушать. И максимальная личная мотивация, которая давала бы силы для напряжённого творческого труда.
Главный был прекрасным психологом и хорошо понимал Битмана. В отношении к своей судьбе Битман поступил как тот человек, который ради одного всеобщего вздоха восхищения подбрасывает в воздух шляпу и разбивает в клочья ловким ружейным выстрелом. Ловя мгновением позже жалкие остатки и демонстрируя зрителям, которые уже повернулись спинами и отправились по домам. Не в том смысле, что результаты творческих усилий Битмана не стоили и битой шляпы. Но в том, что Битман быстро загорался идеей, но так же быстро угасал. Тогда из него нельзя было выжать и текста пресс-релиза пожарной водокачки о плановом осмотре сельской конюшни.
Знал он и о духовной практике «весёлого кота», которую практиковал Битман. Однажды журналист сделал глупость и рассказал в редакции о своём трансцендентном открытии. Княгиня Лихтенштейнская тут же настучала Главному, а тот сделал выводы. Поэтому, если Битман бодро входил в его кабинет с идиотической улыбкой, никак не сообразной обстоятельствам жизни, Главный уже предполагал последующие события и молча указывал Битману пальцем на дверь.
Духовная практика «весёлого кота» состояла не только в том, чтобы представить себя весёлым, жизнерадостным котом. Это было несложно. Нужно почувствовать себя в роли кота, который зашёл с улицы в колбасный магазин с ощущением, что сейчас все хором закричат: «Наконец-то ты пришёл, дорогой! Как хорошо ты сделал! Бери какую хочешь колбасу и кушай себе в удовольствие!» Смысл практики был в навязывании окружению адекватной ответной реакции, предполагаемой поведением весёлого кота.
«И тебе никто ни в чём не сможет отказать!» — убеждал Битман редакционных адептов.
В реальности «весёлого кота» гнали самым бесцеремонным образом, и он пулей вылетал из магазина обратно на улицу. Надо заметить, что духовные практики, которые практиковал Битман, в целом были малорезультативными.
Пожалуй, за одним исключением. Практика «отрицающего пса». Если тебя в чём-то обвиняют — в проступке, ошибке, неловком действии или убийстве, — нужно занять позицию «отрицающего пса». Визжать, отчаянно отрицая какие-либо претензии пусть и самого убедительного характера, никого не слушать, не вступать в беседы или препирательства — ровно до того момента, когда от тебя отстанут. После чего можно бежать по своим собачьим делам весёлой иноходью и хвост трубой, совершенно выкинув случившееся из головы.
Именно эта духовная практика принесла немало побед Битману над придирчивым и косным миром.
— Я, конечно, постараюсь, но что там может быть интересного! — вяло отбивался Битман. Деловая активность его давала пропуски и хлопки в зажигании, реагируя на энергичные движение дросселем и стартером Главного. Творческая личность никак не зажигалась.
— Найдёшь! Ты же высосал из пальца Бабу Ганю, невьянскую шаманку и ведьму, — тут Главный недипломатично сплюнул прямо на пол. Что в целом для него было не характерно.
Ооо, это была вершина творчества Битмана. В городе на Исети как раз свирепствовал период творческой апатии и мёртвый сезон. Ни убийств, ни политических скандалов, ни изнасилований на ксероксе. Горожане разбежались по случаю августовской жары по садам и дачам. Не происходило ровно ничего. Пегги была вынуждена сделать сюжет о напряжённом и полном опасностей труде библиотекарей библиотеки Белинского. Там ещё полгода обсуждали, как приезжала съёмочная группа, кто где стоял и что говорил. Как плакала и боялась чего-то нехорошего старейшая библиотекарь учреждения Ольга Павловна Цыганкова. Она восприняла явление телевидение как безусловно дурной знак и умоляла коллег не отвечать на вопросы журналистов.
Битман придумал народную ведунью Бабу Ганю из Невьянска. Мол, живёт себе в городе на реке Нейве старушка, знаток и ведун. Макает палец в чернила и, начертав что-то загадочное, — рисует целительные картинки. Если рисунки приложить к болящему месту — место это выздоравливает, и счастливый обладатель картинок Бабы Гани идёт по жизни к успехам и победам.
Битман купил баночку чёрной туши, разложил перед собой бумажные четвертушки бумаги и, макнув указательный палец в краску, бодро начирикал несколько картонов — одну от головной боли, другую от гриппа и так далее.
Старушку снимали на камеру со спины, якобы для конспирации, мол, капризная народная целительница сниматься иначе отказывалась. В результате получился замечательный цикл репортажей о жизни и работе народной ведьмы.
Ещё долгие месяцы после выхода передач редакции досаждали желающие исцелиться. И Битман никому не отказывал. Всем давал ксерокопии картинок Бабы Гани. Но он не предполагал обнаружить целительную картинку под стеклом на рабочем столе главного врача центральной городской больницы.
Услышав сагу о Бабе Гане и понимая, куда это может зайти, Битман предпринял лихорадочную попытку поменять тему разговора. Треснув ладошкой по столу, Битман задал нахальный вопрос Главному:
— Когда же наконец починят редакционную кофе-машину?
Получилось блестяще. Собственно, кофе-машину сломал Главный, пытаясь понять, как она работает, в момент отсутствия секретаря. Поэтому тема разговора действительно резко поменялась.
Руководитель разумно предположил, что редакционные кофе-машины по определению должны быть надёжно защищены от дураков и быть просты в управлении. Конструкторы агрегата заочно не соглашались с руководителем телекомпании. Они полагали, что аппаратом будут пользоваться остроухие эльфы из Гвиндейла. В результате офис остался без кофе.
Пока Главный размышлял, как уесть Битмана, тот вспомнил другой свой творческий успех — цикл сюжетов о проститутках Екатеринбурга. Тема использовалась всякий раз, когда информационная повестка иссякала и писать и говорить было решительно не о чем. Великодушные проститутки всякий раз приходили на выручку журналистам.
Его Величество Джордж и Пегги оказались, надо честно признать, плохими гримёрами и декораторами. Сюжет был сделан впопыхах. В сюжете о вернувшихся из Польши уральских дамах низкой социальной ответственности Битман брал комментарий сначала у самой девушки, потом у опера из отдела по борьбе с нравственностью. И лично давал на камеру комментарий.
Пытливый ум зрителя мог бы поразиться прекрасному голубому пиджаку Битмана. Фривольное платьице проститутки, снимаемой камерой, разумеется, со спины и в ракурсе «всё, что ниже талии», напоминало полы мужского голубого пиджака. Опер, сидевший спиной к камере и говоривший гнусавым голосом, так же сверкал голубым блестящим пиджаком — но в данном случае видом со спины. Объективно говоря, главным героем сюжета об уральских проститутках стал невиновный в преступлениях против нравственности мужской пиджак фирмы «Канцлер». Фразу «ни один пиджак при съёмках сюжета не пострадал» в данном случае использовать было бы неуместно, так как репутации и самооценке пиджака, несомненно, был нанесён сокрушительный удар.
Но чего не сделаешь ради стилистического единства места, времени и героя! — удовлетворённо думал Битман, внося пункт четвёртый в КОДЕКС ЖУРНАЛИСТА БИТМАНА1.
— Бог с ним, с кофе, — Главный вернулся к работе. — Найдите трупы, и чтобы к обеду цирк с мертвецами лежал у меня на столе. И смотрите, всё должно быть подготовлено на высоком идейно-художественном уровне, как отпевание Брежнева! — добавил он.
— Трупы? Цирк? — удивился Битман.
— А кто такой Брежнев? — спросил он у Пегги, но она пожала плечами.
Полистав бумажки из досье Главного, Битман хмыкнул. Материалы его заинтересовали.
«В Екатеринбурге грянула война ритуальных агентств: все против похоронного дома “Вознесение”.
Екатеринбург (“Новый День” — “Новый Регион”, Максим Бородин, Александр Саливанчук). В Екатеринбурге все ритуальные агентства города объединились против похоронного дома “Вознесение”, который перекрыл им доступ к судебно-медицинскому моргу.
Как передаёт корреспондент «NDnews.ru», сегодня сотрудники ритуального агентства перекрыли катафалками въезд к похоронному дому в знак протеста — их отказываются пропускать, если ритуальщики не закажут ту или иную услугу у “Вознесения”. Они даже попробовали пронести тело умершего сквозь щель между воротами, но охрана похоронного дома преградила им путь — противостояние едва не переросло в потасовку. Её пресекли сотрудники полиции, дежурившие у въезда.
Ранее к судебно-медицинскому бюро похоронщики добирались через территорию 40-й больницы — им приходилось нести тело с носилками около полукилометра, но сегодня сотрудники больницы заварили проход к бюро судебно-медицинской экспертизы, и попасть в него стало возможным только через “Вознесение”».
Следующее сообщение также остро пахло сенсацией. И, как всякая реальная жизнь, было куда как фантастичнее любой самой вычурной выдумки. Битману стало стыдно за «Номинум». Главный или сама жизнь в его лице уели фантазёра самым нещадным образом.
Битман помнил три лозунга в кабинете Главного, но был ещё и четвёртый — часто произносимый в устной форме на совещаниях: «Хочешь испугаться — посмотрись в зеркало. Хочешь испугать — заставь выглянуть в окно».
«Похоронный блицкриг: война за доступ к моргу в Екатеринбурге перешла в силовую стадию
Екатеринбург (“Новый День” — “Новый Регион”, Максим Бородин). Похоронные службы, которым закрыли доступ к судебному моргу, начали прорываться к нему силой, объединяясь в группы.
Как передаёт корреспондент «NDnews.ru», накануне около десятка ритуальных агентств вновь заблокировали доступ к похоронному дому «Вознесение» — таким образом похоронщики пытаются привлечь внимание города к возникшей проблеме. Похоронный дом запретил проход для других организаций по своей территории, и теперь здание, где располагается судебно-медицинский морг, оказалось недоступно.
Вечером в среду четыре катафалка с телами, направленными на экспертизу, закрыли ворота. На место прибыло несколько нарядов полиции, потребовали освободить проезд, но получили отказ.
«На улице тепло. Тела разлагаются, и мы не можем доставить их в морг. Таким образом, срываются похороны», — заявил представитель одного из ритуальных бюро Гурам Давришян. Представители похоронного бизнеса требовали разрешить уже наконец сложившуюся ситуацию.
Правоохранители решали её по-своему: спустя несколько минут на место прибыл автоэвакуатор, который должен был увезти машины с телами от ворот. Но водителя транспортного средства похоронщики обвинили в том, что он находится в состоянии алкогольного опьянения. После чего автоэвакуатор скрылся — его отъезд ритуальщики поприветствовали громкими хлопками».
Аплодисменты гробовщиков напомнили Битману недавнее посещение в компании с Пегги милого домашнего ресторана «Паштет». Главный попросил развлечь прибывшего в Екатеринбург с официальным визитом товарища министра транспорта Франции.
Битман и развлёк. Как мог. За что был награждён два раза аплодисментами.
Первый раз аплодировала Пегги, когда Битман плюнул на товарища министра транспорта. Разумеется, он не стал бы делать это умышленно. Он просто неудачно закашлялся. Влажный комочек вылетел из горла, как вылетает циркач из пушки под самый купол цирка. В общем-то невинная сопля Битмана взмыла к барельефному потолку ресторана и под заворожёнными взглядами посетителей, делая в полете невероятные кульбиты, то растягиваясь, то сокращаясь с интересным звуком юи-юи-юи, шлёпнулась на плечо французского бюрократа.
Битман хладнокровно подцепил негнущимися пальцами салфетку и одним грациозным движением размазал антропоморфного гостя по костюму француза. Хотя замысел был другой.
Тут Пегги аплодировала в первый раз.
Вторая порция аплодисментов Пегги завершили процедуру выбора блюд из меню ресторана.
Этот ритуал Битман пропустить был не в состоянии. Выбор блюд куда как вкуснее и интереснее, нежели их последующее кушанье.
Наперво гурман долго расспрашивает, из чего состоит суп. Пристрастный допрос касается всех супов, сколько бы их ни было в меню. В таких случаях официант обыкновенно жалеет об избранной менеджером стратегии формирования кухни заведения. Вслух он ничего не говорит, не теряя надежды на чаевые. К слову сказать, никогда Битманом не платимые. У него и на этот случай была своя теория: «you can’t buy love». Правда, ему нравилась и противоположная концепция: «no money no honey». Но исключительно потрясающей лапидарностью слога.
Следующим принципиальным вопросом был: холодным или горячим подаётся суп.
Вопрос, несомненно, важный.
Таратор, предположим, надо подавать даже и с кубиками льда, а вот борщ или щи должны быть даже не горячими, а обжигающими. Чего не скажешь о простофиле менестроне, который можно кушать едва живым. Так как импотентный вкус этой болтушки из овощей не спасут ни температура, ни свежемолотый перец.
Кстати о перце. Как только Битман завершал мучительный и продолжительный выбор, официант скрупулёзно записывал. И не просто протоколировал, а не единожды переписал, зачёркивая одни названия блюд и вписывая другие, следуя за подвигами бескомпромиссного рыцаря и ведя летопись его побед над желаниями. Подследственный часто менял показания. Именно по завершении этих многотрудных свершений, когда официант был готов сдать рукопись в издательство и почить на лаврах популярности, Битман вскрикнул, уподобляясь птице чайке, которая вспомнила о том, что её приглашали на званый ужин, хлопнул себя по лбу (недостаточно сильно, разумно думал в таких случаях официант) и вспомнил, что забыл спросить о перце.
Так повторялось каждый раз. Пегги не любила ходить с Битманом по ресторанам.
Находясь ещё в сопливом трёхлетнем возрасте, маленький Битман внушил себе, что у него аллергия на сладкий болгарский перец. И он терпеливо держался за эту идею, ставшую путеводной по бурным водам жизни.
Выбрав сложное овощное блюдо, обсудив его обстоятельства с утомлённым официантом, Битман задавал вопрос, от которого жаждущий чаевых служитель гастрономии буквально прозревал и готов был вещать новую версию Экклезиаста.
— А нет ли в составе этого блюда сладкого болгарского перца? — Битман запрокидывал голову и пристально вглядывался в лицо визави, не давая тому времени и возможности соврать.
— Е-е-е-е-есть! — мычал официант, предчувствуя катастрофу.
— Попросите, пожалуйста, повара не использовать перец при приготовлении заказа. У меня с него крапивница.
Именно так — «с него», а не «от него». Особенности уральского говора.
Но все боги мира! Как повар не положит перца, если кастрюля гастрономического чуда со вчерашнего дня стоит в холодильнике? «А никак, — отвечают боги, — подайте, что есть, и будь что будет». И заказанное подавалось со сладким болгарским перцем. И удивительное дело, крапивница не жгла ни лица, ни сердца Битмана. Миром правит простая мысль — убивает только то, о чём знаешь, остальное безопасно. Боги это прекрасно знают.
И заказ уже был обсуждён и принят, и повара уже старались за плитами удовлетворить выдумщика Битмана. Но обида продолжала жечь сердце гастронома.
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал.
Последующие полчаса он только и мог говорить о неумении и нежелании современных рестораторов учитывать личные приязни посетителей. Что современная кухня давно уже отошла от безликой мерзости фастфуда и сосредоточилась на исполнении желаний, учёта особенностей пищеварения и перистальтики посетителей. Кухня стала индивидуальной. И вот только в нашем медвежьем углу всё ещё продолжают стряпать универсальные хинкали и варить универсальный харчо. Хотя, видят боги, это вчерашний день, и будущее за глубоко личными кулинарными переживаниями.
Боги, конечно, имели что ответить Битману, но они промолчали, не напоминая ему о припрятанных в кармашках любимых шоколадных батончиках «Сникерс», которые украдкой подъедались в пугливом одиночестве, вне видимости коллег и друзей.
Когда же битва у стен Трои завершилась победой, и заказ был сделан с условием неиспользования сладкого болгарского перца, и официант уже побрёл на кухню заразить вселенской тоской по свободной жизни повара, Битман вспомнил, какой сегодня день. День был постный, так как по улицам жизни влачился тихий монах Великий Пост.
Официант был возвращён на родину — к столику. Далее последовал полный и бескомпромиссный пересмотр заказа. И когда служка кулинарных муз вновь побрёл восвояси, стопы он направил не на кухню, а в какую-то свою официантскую и рыдал там лицом на куче грязных полотенец, оплакивая свою пропавшую молодость. Совсем как Михаил Юрьевич Лермонтов, когда на лугу ему отказала в поцелуе какая-то кривобокая крестьянка.
Тут Пегги с Битманом заспорили по поводу предательства родины. Невинная тема была спровоцирована Пегги, которая деликатно заметила Битману: «Катись в Америку, раз тебе так наша кухня не нравится!»
Битман саму идею катиться не отвергал, но не в контексте предательства. Да и Америка Америке рознь, утверждал он, катая из хлебного мякина шарики. Только не в такую Америку, не в сельскую, — покрутив в воздухе пальцами очень иносказательно Битман продемонстрировал пейзанскую Америку, — провинциальную и глупую.
— Где до тебя никому нет дела. Можешь хоть свечку в задницу вставить и ходить голым — никто и слова не скажет, — декларировал Битман весьма спорные, на взгляд богов, вещи.
— Какие-то странные у тебя представления о Штатах, — удивилась Пегги. Она-то как раз неплохо знала Штаты, прожив там более года, трудясь в редакции российского агентства в должности стажёра. — Ты точно Соединённые Штаты Америки имеешь в виду?
— Да я уж прекрасно знаю, о чём говорю, — безапелляционно рубил Битман, распалившийся на выборе супа без перца и оттого не щадивший никаких авторитетов, и на ходу, прямо здесь и сейчас, пересматривавший представление о мире.
Битман бывал в Штатах. Мотался месяц из города в город по программе обмена политологами и журналистами. США и Россия меняются раз в год по формуле «всех на всех».
Так вот Битману повезло. Его пригласил сельский пастерианский союз журналистов, слуг пера от сохи. И если он и мотался по Америке, то по сельской Америке. Сопровождали его, передавая с рук на руки, сельские блогеры из Техаса, вообще в жизни не бывавшие дальше столицы штата города Остина, в существование Вашингтона и Нью-Йорка не верившие. Слухи о больших городах до них доходили, но в извращённом виде. В Страшный суд они верили. В Вашингтон нет.
Битман месяц кушал картофельное пюре со свежими шампиньонами, изгрыз тонны кукурузы и употребил грузовик огромных стейков и бургеров, но людей почти не видел. Большей дыры мира, чем сельская Америка, нет на свете. И каждый раз ехидно хмыкал, когда читал новости о большой Америке. «Знаем-знаем», — приговаривал он. В целом у него, как у всякого образованного интеллигента, сложилась абсолютно кривая, недобросовестная картина мира.
Вы скажете, а как же аэропорт? Ведь должен был он хотя бы в аэропорту столкнуться с большой Америкой, страной небоскрёбов, потоков машин, Бродвея и Голливуда?
Штаты Битман видел в аэропорту имени Кеннеди. Ночью. Все манипуляции с транзитными пассажирами, проверка декларации, паспортов, багажа проходили в подземных кишочках аэропортного монстра. Кишочках ровно таких же, как у Кинг-Конга, — тесных, душных, нечистых. Никого, кроме страдающих гиперожирением афроамериканцев обоих полов в лопающихся полицейских мундирах, Битман не встретил.
— Жить в Америке предательство!
— Жить в Америке можно, но не за счёт предательства! — кричали друг на друга Пегги и Битман. Желая поставить точку в диалоге, Битман треснул кулаком по столу.
Кулак пришёлся на край тарелки с супом, из которого повар лично вылавливал ложкой все кусочки перца. Это были тарелки из новых, современных наборов обустройства ресторанов — огромная и плоская, как тазик, мелкая, так что посетители не столько суп кушали, сколько нюню развозили, гоняя ложкой по бескрайним полям тарелки обломки куриц и корнеплодов. Совсем как участники лингвистического симпозиума, сутками обсуждающие «когнитивно-дискурсивный анализ в его лингвоаксиологическом варианте».
Битман счастливец. В отличие от остальной публики, заворожённо следившей за полётом тарелки и супа, вкусного фейерверка лапши, грибов, бульона и кореньев, который, сверкая, летел и парил, распыляясь в воздухе, надвигаясь темной грозовой тучей на соседние столики неминуемой карой небесной. Битман записывал мысль в планшет, делая пометку написать статью о предательстве. «Никогда, никогда я не буду предателем!»
Но вернёмся в редакцию одного из телеканалов Екатеринбурга.
Битман заново пережил перипетии недавнего обеда и подумал:
«Фу, как некрасиво получилось. Нехорошо».
После чего продолжил чтение подборки материалов Главного. Время сегодня, ей-ей, тянулось странно. На часах Битмана было 10.25. А казалось, с момента счастливого пробуждения в редакции год прошёл.
«40 трупов за ночь. Как в России устроили «забег» с трупами
В Екатеринбурге несколько десятков работников похоронных агентств на своём служебном транспорте заблокировали въезд на территорию похоронного дома «Вознесение». По словам представителей похоронных служб, данная организация стала монополистом в сфере отправки людей «в последний путь».
Какое-то время сотрудники ритуальных агентств выкручивались, как могли: таскали тела на носилках и просто так, на руках, прямо по территории больницы, сделали даже подкоп под забором. По словам очевидцев, некоторые трупы носили даже без мешков, просто на носилках. Между тем транспортировка умерших в таком виде грозит распространением опасных вирусов и инфекций, говорят медики.
Но все дороги похоронщикам быстро перекрывали. Этой ночью, чтобы передать тела, похоронщики выпилили несколько прутьев у забора, принадлежащего «Микрохирургии глаза». Но уже утром сотрудники больницы дыру в заборе ликвидировали.
Как рассказали «Порталу 66.ru» сотрудники судмедэкспертизы, другого выхода, кроме как пилить заборы или перекидывать трупы через них, у сотрудников организации просто нет.
Перед заветным подвальным помещением на земле куча черных пластиковых пакетов. Часть из них поочередно тащат в морг, другую часть — в обратном направлении. Вторые — готовые к погребению тела, которые уже сегодня будут оплакивать на похоронах. Если, конечно, похоронщики их туда доставят. Сдал, принял, подхватил, побежал… Интересно, что у перевозчиков покойников вовсю работает взаимовыручка: конкуренты легко и просто помогают друг другу таскать чужих покойников. Говорят, что главное при этом — не перепутать, где чей и кого в какой катафалк грузить.
Понемногу импровизированная сортировочная перед моргом пустеет. Катафалки разъезжаются, их экипажи жмут друг другу руки и прощаются: «До завтра!» К шлагбауму ещё подъезжают отставшие катафалки, но основной массив мёртвых тел уже перемещён: порядка 40 покойников вынесли этой ночью из морга судмедэкспертизы, не менее двух десятков принесли туда. Похоронщик Сергей говорит коллегам, что теперь надо будет перекрыть не только «Вознесение», но и подъезды к сороковой больнице».
Любопытно было бы опробовать новинку борьбы с несанкционированными митингами. Битман прочитал на одном из сайтов, что прошла испытание новая метода разгона демонстрантов — их будут поливать навозной жижей. Битман не без удивления отметил доброжелательный тон заметки о навозе — не только к самой идее применения продуктов жизнедеятельности коров, но и к результатам опытов — «испытания прошли успешно».
Путаный день сегодня.
За окном редакции бухнуло, заворчало. Басовитое эхо прокатилось от стены к стене и затихло в коридоре. Словно на площади 1905 года с постамента свалился мраморный колосс Владимир Ильич Ленин. Битман выглянул в окно, статуя стояла на месте. Должно быть, куранты на башне городской мэрии били. Но отчего так басовито, не обычным бутылочным перезвоном?
Сотовый то и дело вибрировал, педантично докладывая о новых сообщениях. Трезвонили разом все мессенджеры.
Однажды он повздорил с коллегой Эдуардом Худяковым по WhatsApp. Одновременно в Telegram обсуждал с ним же проблему падения цены на нефть. А по Viber перетирал всё с тем же Худяковым новый рецепт творожной пасхи. К финалу переписки Битман и Худяков находились в таком же состоянии умов, как и лидеры «Двадцатки» после очередного эпохального саммита. О чём говорили, до чего договорились, кто эти люди? Только боги знают.
Битман вспомнил на редкость содержательную переписку с Княгиней Лихтенштейнской, которая состоялась в минувшую пятницу.
Получил смс:
«Ку ку».
Ответил:
«Ну ку ку».
Диалог цивилизаций. Контакты с внеземным разумом третьего уровня. Диалог условно верующего с богом. ☺
Потом пришло:
«Сообщение удалено».
Как оказалось, Княгиня писала не Битману.
«Вот так всегда, — вздохнул эпистолярный мученик. — Интересно, с кем у неё такие высоконравственные отношения?»
Глава третья. Благая весть условеров
Условно верующим был сам Битман. Учитывая несъедобность слова, он придумал новый термин для тех, кто верил в бога, но полноценно воцерковлённым называться не мог. Он и подобные ему стояли у входа в храм, но никак не решались чистосердечно перешагнуть порог и зайти внутрь. Таких людей в стране — подавляющее большинство, и именно к ним относил себя Битман.
Имя им — условеры.
Пегги была, по его классификации, «утробно верующей». Ничего не зная о церковных правилах и установлениях, не читая православной литературы и не участвуя в жизни приходов, тем не менее Пегги на праздники, подобрав волосы под ситцевый платочек, посещала церкви. Как солдат почётного караула, отстаивала службы и даже успевала браниться с бабками, которые делали всякого рода нелицеприятные замечания пастве. Женщина может себе это позволить. Женщина ближе к богу. У них с богом прямая связь, животная. В церкви Пегги была как рыба в воде.
Как соотносил себя с церковью Главный, оставалось загадкой. Религиозность Главного была этаким трюфелем, скрытым в мрачном сыром лесу. Даже опытная свинья Битман не мог отыскать искомый деликатес. На провокации и подначки Битмана, производимые с целью очертить внутренний мир начальника, Главный не реагировал. Просто отмалчивался. Хотя Битман провоцировать умел.
Если ему доводилось попасть в компанию учёных-филологов и вечер не клеился, а так обычно и бывает, если спиртного мало, то Битман вздыхал и ронял невзначай: «Ахматова говно, а не поэт». Что тут начиналось! Криков, обвинений, экзальтированных заявлений и драк хватало с избытком до поздней ночи.
Его величество Джордж относил себя к «притчту». Он так и говорил — «я притчт». Что это такое, Джордж не знал. Единственным христианским текстом, усвоенным Его Величеством Джорджем, стал Православный календарь за 1996 год, который он перечитывал ежегодно. В книге неоднократно упоминался причт, и всегда в позитивном контексте. Джордж не мог пройти мимо такой возможности повысить самооценку, но переврал термин.
Княгиня Лихтенштейнская, как определяла она сама, была «то туда, то сюда». Эта формула веры для Битмана осталась непонятой, но, обладая развитой интуицией, он не поздравлял её ни с Рождеством, ни с Успением Божией Матери. Единственное, на что он решался, — подойти боком в Пасху и, выдохнув «Христос воскресе!», попытаться прильнуть к её соблазнительным губам. Получалось не всегда. Если Светлейшая не теряла бдительности, то она щебетала «Востину воскресе!» и прикладывала к губам Битмана сухую и прохладную ладошку, не доводя дело до слюнообмена.
Что не мешало Битману и Княгине Лихтенштейнской быть в постоянной переписке посредством вибера.
В Страстную пятницу Княгиня написала Битману: «Сытый не видит тайных вещей». Светлейшая цитировала зулусскую пословицу (!). «Звучит как Благая весть условеров. Прочитав его, я заинтригована))). Уверена, на Дневник с таким заголовком обратят пристальное внимание все жители Лихтенштейна».
Под Лихтенштейном Княгиня имела в виду население Екатеринбурга. Не спрашивайте почему. Возможно потому, что слово «лихтенштейн» переводится как «лёгкий камень». А Екатеринбург был камнем тяжёлым.
«Благая весть условеров», — назывался аккаунт Битмана в Фейсбуке. Переписываясь с Битманом, Светлейшая надеялась увидеть упоминание о себе в популярном блоге, и надежды не обманывали её.
«Благую весть» Битман вёл каждый год, сопровождая свои переживания записями в Фейсбуке. Им владел поганый замысел не то чтобы переписать Евангелие, но произвести некоторое обновление, добавив своих представлений о Божьем слове и предстоящем Страшном суде.
Одной из апокалипсических примет года нынешнего было совпадение в одно воскресенье двух высокоподъёмных мероприятий — Пасхи и голосования по выборам президента страны. И одно и другое событие в некотором смысле, в самом широком понимании, очень условно и только как предположение, возможное в пределах безответственной писанины в соцсетях, было вознесением.
Никто, кроме Битмана, не связал эти два события в одно. Подписчики находили в философствованиях Битмана каждый своё. Терминологии теологическая и политическая перемешались в скверный коктейль, и уже бог его знает, о чём на самом деле писал Битман.
Радикалы патриоты видели в размышлениях о Нём отзвуки своих политических симпатий.
Ортодоксы в рясах и набожные миряне с интересом наблюдали за политическими дебатами о свободе и необходимости, принимая их за спор между божественной предопределённостью и волей человеческой.
Великий пост либералы воспринимали как едкую сатиру на режим.
Левые интеллектуалы искали утерянное полвека назад философское первородство и в своих безутешных поисках заглядывали под каждый кустик. Заглянули в аккаунт Битмана. Условеры им понравились. Свежо. И Сталина не ругают.
Надо ли удивляться тому, что Битмана считали своим в самых разных кругах. Получалась обычная для современных времён путаница и откровенная ерунда.
«Бог его знает почему, какие такие особенные духовные связи у граждан Екатеринбурга с зулусами! Но кто я такой, чтобы перечить Светлейшей? Воспользуюсь новой пунктуацией русского языка, пока не признанной профессорами — L», — размышлял Битман.
Окунёмся же в Великий пост, как в сладостную купель новых впечатлений! Как и всё приятное и неприятное в этой земной жизни, Великий пост заканчивается. С исходом этой недели минует семь седмиц воздержаний, строгостей и пристального внимания к еде.
Только переживший Великий пост может понять величие тарелки — современного жертвенного алтаря. На еду постящийся смотрит, как подросток на попу Анжелины Джоли. И так же внимателен к еде, как коммунисты к новым яхтам Абрамовича.
Этой сосредоточенностью бессовестно пользуются пророки всяческих ересей, которые лезут под маской заботы о здоровье. «К жизни верующего человека, если подходить с позиций медицины, необходимо относиться как к любому лечению — грамотно и осторожно, тогда они принесут пользу, а не вред. При этом обязательно надо учитывать, что исключение на длительный срок из рациона наиболее ценных продуктов может привести к ослаблению организма…»
Что на это скажешь? Только
LL, L.
Пост — не голод, пост — духовный подвиг.
«При этом надо учитывать, что подвиг столпничества может привести к ослаблению организма…» Нет, правда?
Тропка размышлений, которой бредёт условер, приводит ко входу в храм с псевдоантичными колоннами. К православной церкви отношение условера противоречивое — отрицать неловко, соучаствовать не хочется. Единственное, против чего не может устоять условер, — очевидность. Покажите ему бога — поверит.
Но в храмах условеров никто не охмурял, равно как от встречи с богом никто из них не поседел. Не было дырок на пальто от молний, равно как и карманов, полных откровений.
Отношение к церкви условера похоже на томление влюблённого юноши, боящегося подойти к предмету своего вожделения. А если и подойдёт, то самому противно станет — кривляется, потеет, чушь несёт. История эта от завышенных ожиданий. Бог и церковь современному человеку должны, и должны много — от явлений до доказательств. «Вот Burger King прямо в рот котлету суёт — только ешь. А вы что же? — говорит условер церкви. — Где сезонные предложения, скидки, акции? И вы называете это современным маркетингом?»
Но были и глубоко личные заводи, достигаемые в процессе душевных заплывов. Его Величество Джордж, ввиду его духовной скромности, не требовал от бога показать своё величие. Он сосредоточился на поисках души, которая должна же была как-то обозначить своё присутствие.
Каждое утро, стоя перед зеркалом и придирчиво разглядывая свою отёкшую, как у Будды, физиономию, Джордж причитал нечто, что другие условеры, стань они свидетелями этой разоблачительной для человечества процедуры, могли счесть за утреннюю молитву.
— Ну, давай, давай, давай, душа, покажись. Сама-сама-сама.
Из сомнений в существовании вечной души проистекают и такие характерные для условеров нелепые попытки, как научные опыты по взвешиванию или фотографированию души. А ещё найти ген доброты, клетку самоотверженности, нейрон любви.
Между тем Битман равнодушно относился к своей популярности блогера. И для этого у него была метафизическая причина. Он не верил в искренность внимания людей.
Однажды Александр Шохин с лекцией выступал в «Ельцин-Центре». Фотограф упал на колено перед Шохиным и снимал его быстрыми сериями снимков, обстреливая вспышками лампы. Шохин делал вид, что не замечает фотографа, впавшего в раж, но по его лицу скользила довольная улыбка. Но улыбка сменилась обычной брезгливой миной, когда фотограф всё так же на колене и с тем же рвением стал обстреливать камерой стакан, стоящий на столике перед Бурбулисом.
Особое место в Благой вести Битмана отводилось схождению Благодатного огня. Как и все условеры, Битман был крайне, до судорог, суеверен. Каждый год с замиранием сердца ждал вестей из Иерусалима. Но, в отличие от большинства верующих, которые простодушно ожидали, когда же можно зажечь лампадку или свечку от Благодатного огня и отнести домой, Битман боялся услышать, что на этот раз огня не будет. Что патриарх вышел из Храма Господня с опущенными руками и с разочарованным выражением на лице.
Чёрт его знает почему, но с каждым годом в его странной статистической теории вероятность обретения чуда уменьшалась. Он к статистике подходил как врач. У каждого события есть две РАВНЫЕ вероятности — случиться и не случиться. Поэтому, когда его спрашивали, какая вероятность падения самолёта на редакцию одного из телеканалов Екатеринбурга, — он уверенно отвечал «50 на 50».
«А какова вероятность, что непосредственно после этой катастрофы ещё один самолёт упадёт на ту же редакцию?»
«50 на 50». И Битман был прав.
«Ну а что будет, если не загорится?» — спрашивал Битман язвительного коллегу Худякова, разделявшего опасения о призрачности шансов на схождение Благодатного огня.
«Такого ещё не было. Не загорится — значит, конец света наступил, Апокалипсис!» — Худяков испуганно смотрел на Битмана.
Битман тоже этого боялся.
«А как он загорается? Надёжно?» — на всякий случай спросил он у Худякова.
«Сие есть тайна, — ответил Худяков задумчиво. И добавил: — А вот у католиков огонь в Пасху не сходит. Что бы это значило?»
Великий художник и писатель Александр Шабуров, также почитатель аккаунта Битмана, написал в комментах, что про религию современные люди не говорят, так не принято, не модно. Якобы в стране всего несколько миллионов верующих и тема не лайфхак.
На что Битман попросил Шабурова не смотреть в прошлое. Может, и не говорили вчера, так заговорят завтра.
«Почему?» — задал наивный вопрос Шабуров.
«Потому», — ответил Битман, предчувствуя наступление новых времён.
Закрыв аккаунт, Битман отвлёкся от комментариев своего блога и отправился в ньюс-рум готовиться к выезду на съёмки репортажа.
Пришлось потратить некоторое время на освоение сводки политических новостей. Теперь Битман был готов к случайной проверке Главным. Руководитель время от времени в течение рабочего дня обходил кабинеты сотрудников, заглядывал в них и, не переступая порога, рокотал:
«Помните о главном!»
Сначала Битман думал, что руководитель столь бесхитростно напоминает о себе. Но оказалось, ошибся.
Коллеги разъяснили, что после этого напоминания нужно посмотреть последние политические новости. Дабы не попасть впросак при изготовлении собственных телевизионных сюжетов. Чтобы быть на коне актуальности! А не под ним. Как-никак в стране завершались выборы президента.
Социальные сети гудели обсуждением происходящего. В избирательные расклады вторгся новый кандидат — некий мсье Антуан Мара. Ударение на Марá. Был ли он французом — непонятно, но произносили в радиосообщениях именно так, на парижский манер, — Марá. И непременно мсье. При чём тут мсье, если речь шла об отечественных выборах?
Ранее Битман, равно как и никто другой, о Мара ничего не слышал. Политик находился за гранью статистической погрешности и ниже минимумов социологических опросов, теряясь за спинами многочисленных конкурентов, и потому не попадал ни на газетные статьи, ни в телевизионные сюжеты.
Никто не спрашивал у кандидата, что он собирается делать с курсом рубля, поддерживает ли аборты, снизит ли налоги и повысит ли пенсии. И соответственно ответов кандидата также никто не слышал.
И вдруг социологические опросы буквально в последние часы перед голосованием показали, что некто Антуан Мара набирает сторонников, обгоняя заведомых лидеров. И всё идёт к тому, что следующим президентом станет именно он — никому не ведомый мсье Мара.
Кто? Что это? Откуда он взялся? Задавались вопросам мировые агентства, обыватели и специалисты. В социальных сетях гремел известного рода вопрос:
КТО ВЫ, МСЬЕ МАРА?
WHO ARE YOU MONSIEUR MARAN?
«Почему избиратель отдаёт голос фрику в панталонах?» — надрывался Незыгарь. Хотя вопрос о панталонах был спорным. Собственно, никто и не видел мсье Мара.
«А нет ли у него гражданства в иностранном государстве или вида на жительство?» — вторили ему в Бойлерной и в прочих читаемых телеграмм— каналах.
«Как никому не ведомый человек мог стать зарегистрированным кандидатом в президенты страны?» — удивлялись третьи.
И это было законное удивление.
Агентство «Ура.ру» поместило огромный знак вопроса на главной странице и ничего более. А более ничего о кандидате известно не было.
?
Вот что странно. Никто в социальных сетях не писал, что знал кандидата с детства капризным ребёнком. Ни одна дама не опубликовала взволнованного сообщения о том, как пятьдесят лет назад мсье Мара залезал всей пятерней ей в трусики в полночь в тёмном подвале заброшенного дома, где дама оказалась совершенно случайно.
Ходили, правда, мутные слухи, что якобы видели его в Москве на шикарной свадьбе гостем. Другие заметили колоритную фигуру в кулуарах съёмок реалити-шоу «Дом-3».
В интернет-телевидении Ростова якобы даже сняли интервью с мсье, но позже выяснилось, что это был барыга с местного рынка, выдававший себя за полковника ФСБ.
А Дудь выпалил и вовсе вздор, якобы он хорошо знает мсье Мара — это губернатор Магадана. Учитывая, что никто не знает, кто такой губернатор Магадана, как его зовут, как он выглядит, Дудю поверили. Но и это предположение оказалось мимо.
Удивительное дело, но мсье Мара не оставил следов ни в социальных сетях, ни в сводках силовых структур. Базы данных паспортов россиян, зарегистрированных автомобилей, недвижимости, банковских вкладов, коими изобилует черный рынок страны, — в них нет и не было никакого мсье Антуана Мара.
Битман сделал отметку позже заняться этим вопросом. У него была своя система поиска информации в интернете.
Сейчас его ждала работа над сюжетом об удивительных событиях на Волгоградской. События ускорила нетерпеливая Княгиня Лихтенштейнская. Подгоняя Битмана острыми локтями в спину, она погнала раба информации на рабочее место.
Княгиня Лихтенштейнская была очаровательной девушкой с проницательным взглядом и широчайшей улыбкой. Сомнений не было — она легко бы могла проглотить Битмана целиком, если бы у неё возникло такое странное желание. Битман её вожделел, но панически боялся. Он понимал, что за худенькой фигурой бывшей легкоатлетки прячется жестокий монстр с ужасным характером.
«Ой, блин, — думал Битман, — к такой попадёшь на зубок, и всё — хрясь, и пополам!»
Два неудачных брака сделали его пессимистом и всевидящим. Он видел скрытых в соблазнительных складках женского тела человекоядных сирен. Прямо там, в укромных уголках и извивах.
Пегги между тем набрасывала основу комментария, который Битман начитает, глядя в объектив телекамеры:
«В Екатеринбурге происходят странные события. В силу объективных обстоятельств, клиенты похоронного дома «Вознесение» вынуждены останавливаться за несколько сот метров до здания, где проходили гражданские панихиды по усопшим. Далее гробы с телами умерших приходится тащить на плечах, в тележках, волоком. Через дворы несколько жилых кварталов типичных многоэтажек. В совокупности с мрачной дождливой погодой ритуальный трафик превращает Екатеринбург в сцену инфернальной трагикомедии».
«Да тут гроза, кажется, собирается? — удивилась Пегги, сначала услышав отдалённые раскаты небесного грома, как будто кто-то молотил огромной кувалдой по железным листам крыш. А после увидев в окне край огромной чёрной тучи, валившейся на город пухлым Буддой.
Мимо Пегги прошёл Битман.
Пегги проследила худую фигурку и добавила к проекту комментария:
«Специальный репортаж подготовлен мною — журналистом Битманом. Человеком с низкой социальной ответственностью, но отягощённым комплексом «я рождён, чтоб сделать людей счастливыми».
Она знала, что Битман читает комментарии к сюжету по телесуфлеру, и его ожидал, безусловно, сюрприз. Свист свистульки и лопнувшая хлопушка. Разумеется, вдумываться в текст озвучки ему и в голову не придёт.
— Ты! — сказала Пегги, когда Битман вновь продефилировал мимо рабочего стола девушки. Битман замер, испуганный острым пальцем Пегги и строгим выражением её лица. — Никогда не станешь отцом моего ребёнка!
Битман побледнел от ужаса. Неужели он так близок к катастрофе?
Глава четвертая. Бесконечное вознесение
9.54 утра. Екатеринбург, Юго-Западный район.
Прибывшие на место члены съёмочной группы подпирали ржавый забор, размышляя, как сообразить диспозицию схватки добра и зла. Словом, как организовать съёмку телевизионного сюжета о чрезвычайных инфернальных событиях. Проблему наиболее изящно выразила Пегги.
— Битман, нам нужен труп!
Битман и сам это прекрасно понимал. Какой сюжет об удивительных перебрасываниях трупов через забор и ношении мёртвых человеков на носилках по двору жилого дома, если рассказ об этих замечательных лайфхаках нельзя сопроводить видеорядом?
Не показывать же телезрителю забор и двор, доверяя остальное воображению зрителя. Делать это было можно ровно с такой же успешностью, как, поставив точку на листе бумаги, попросить пятилетнего ребёнка дорисовать сцену похищения Европы кисти Репина. Или Серова. Битман забыл, чьей кисти.
Среди экспертов бытует мнение, что разум современного зрителя телевизионных каналов равен уму двенадцатилетнего подростка. Это аксиома для составителей программ телеканалов.
Битман считал, что в данной формулировке присутствует огромное преувеличение интеллектуальных возможностей современника. Во всяком случае, известного лично ему. Может быть, где-то на Занзибаре или в пустыне Калахари живут гуманоиды и титаны возрождения, равные по силе ума российскому подростку. Или, что ещё вероятнее, в городке Элис Спрингс в центре Австралии. Эта деревушка посреди зеленого континента была единственным местом, где Битман мечтал побывать. Дело в том, что все телекомпании мира — в Америке, Китае, Бразилии или Японии, помимо разного рода столиц и мегаполисов, например, Лондона, Москвы, Гаваны или Мехико, обязательно упоминают температуру на завтра в деревушке Элис Спрингс.
Так вот. Разум зрителя телевизионных каналов не равен уму двенадцатилетнего подростка. Это странное сочетание: пятилетней девочки — в вопросах знания жизни и житейского опыта, памятливости и нравственной стойкости — восьмидесятилетнего старикашки и адекватности восприятия больного из психиатрического специнтерната.
Битман как-то делал репортаж о работе специнтерната города Старопышминска. Ему полчаса пришлось убеждать пациента учреждения опустить поднятые, как бы в желании сдаться, руки. Здоровый симпатичный парень внимательно слушал Битмана, смотрел вполне разумными глазами и даже кивал головой в знак согласия. Но рук не опускал. Снимать же репортаж с таким героем, который молчит и держит, как пленный, руки — было сложно. Тем более что Битман рассуждал о гуманности и достаточности условий содержания пациентов. О том, как многое делается социальными службами города для такого рода пациентов. О мужественных людях в персонале спецучреждения, о той великой гуманистической идее, которую они несли обществу.
Задний фон со сдавшимся в плен здоровяком с грустным лицом придавал сюжету какую-то ненужную двусмысленность.
— Так вот, — повторил Его Величество Джордж. — Если вы немедленно не найдёте трупёжник, снимать будет нечего!
Его Величество Джордж стоял у камеры, покоящейся на треноге, и курил тонкую сигарету в мундштуке. У него была «неделя тонкого мундштука». На прошлой неделе была «неделя серебряных карманных часов», которые он таки разбил о цементный пол редакции. А ещё неделю назад в прошлом он изводил коллег обтягивающими кожаными штанами — была «неделя казуальной моды».
Кожаные стринги были фантасмагорически тесны. Надежды на последующее растягивание в ходе носки не оправдали себя. Его Величество Джордж был вынужден жить в присед или в полунаклон, равномерно распределяя сгибы и извивы тела по длине модных, но узких штанов. Что превращало телодвижения в модернистские акробатические этюды, за которыми как заворожённая смотрела вся округа, какими бы срочными делами они не занимались.
Таким образом, Джордж выполнил сверхзадачу приковать к своей особе всеобщее внимание, но цена оказалась непомерна. Этот факт он осознал только поздним вечером, стянув модный аксессуар и осмотрев себя в зеркало.
— Где я тебе возьму… трупёжник? — мычал Битман, и сам прекрасно понимая, что без трупёжника тут делать нечего.
Спасла ситуацию, как всегда, Пегги. Она сбегала в микроавтобус, отобрала у водителя большой чёрный пакет, который тот хранил «на всякий случай». Это был большой мешок для строительного мусора. Прочный. Из него было можно сделать палатку или монгольфьер для лилипутов.
Девица обежала Битмана сзади, приложила мешок к его спине и удовлетворённо хмыкнула.
— Чего это, чего это, чего это? — бубнил Битман, кружась на месте и пытаясь встретиться с Пегги взглядом.
Пегги начала молча напяливать мешок на Битмана. Тот сопротивлялся и кричал, что он не член коммунистической партии. И недостоин быть заживо погребённым капиталистическими свиньями.
«Капиталистические свиньи» было любимым ругательством Битмана.
Всякий раз, когда его что-то или кто-то не устраивал, Битман с удовольствием говорил: «проклятые капиталистические свиньи!»
Это был самый собирательный фразеологизм современного русского языка. Ни «шняга», ни «лайфхак», ни «опупеть» не могли вобрать в свои ряды такого множества понятий и явлений, событий и просто людей, как «проклятые капиталистические свиньи».
Только к Пегги он так не обращался. Даже умственно. Так как она, во-первых, обладая редким даром, читала мысли Битмана. Во-вторых, умела ловко пинаться. Стоя перед Битманом — лицом к лицу, тем не менее она умудрялась пнуть его прямо в наиболее ранимое для самолюбия место абсолютно откуда-то сзади. Как? Уму непостижимо!
Не говоря ни слова и только страшно сопя от усердия, коллеги напялили на замолчавшего и тоже сопящего Битмана мешок и повалили его на землю.
Пока он устраивался поудобнее в мешке, размышлял над словом, которое крутилось у него в голове.
Трупёжник.
Трупёж.
Что-то напоминало. Безусловно, словцо французское.
Но что оно могло значит, почему французский? При чём тут Париж?
Мучился и бубнил из мешка, произнося на разные лады:
— Трупёж. Трупёжю. Лэ Трупёж.
Вторил раз за разом, повторяя как мантру. Но не «ом мани пад ме хум».
«Это слово «стада». «Стадо» во множественном числе», — прервала Пегги, успевшая посмотреть в сотовый телефон. И блестяще выговорила по-французски. В её розовых губках словцо казалось привлекательным и романтичным.
Troupej.
«Хорошо, мило, уютно, — думал Битман, лёжа в теплом мешке, — не дует, глаза не слепит, ничем не пахнет».
И вот он уже взлетел и полетел, полетел, полетел…
«Хорошо, что я похудел за время Великого поста», — думал Битман, отправляясь в полёт.
К Великому Посту условеры подходят издалека. Словно дикие уточки, они издалека присматриваются к разнообразным постным диетам, надеясь кто на секс, кто на дружескую болтовню. Но вот уже садятся на воду рядом с подсадными утками и начинают призывно крякать, отвечая на свистки подлецов проповедников. Ба-бах, гром, прозрение, поспешное бегство. Но уже поздно — не все улетели из тихой заводи веры.
Разумеется, в пост можно разнообразно, вкусно и дёшево питаться. И это отнюдь не парадокс. Потому как перетряхиваешь привычное меню, выбросив всякого рода сосиски, стейки и колбасу, и открываешь магазинные полки с крупами-фасолями, грибами, овощами и прочими снеками, которые стоят недорого. Рецептур русская кухня придумала такое множество, что можно семь седмиц каждый день готовить новое, а до дна колодца народной кухни не дочерпать.
Постная пища тянет за собой постное чтение. Но бывают и острые исключения. Однажды, будучи в «Ельцин-Центре», Битман зашёл в «Пиотровский» и вместо книжки детских сказок «Приключения зайца Пуса» приобрёл монографию, посвящённую картинам Босха.
Замена была неравноценной. «Заяц Пус» гарантировал пять минут чтения и десять часов беспробудного сна. Монография о Босхе обеспечила чтение до трёх часов ночи, беспокойный сон и мутное, разорванное, как простыня под новобрачными, сознание утром.
Автор монографии подсунул Битману свинью — тот хотел полюбоваться прелестями Босха, а вынужден был знакомиться с глупыми деталями средневековой ереси катаров. Босх, как оказалось, был тайным катаром, и этим печальным обстоятельством объяснялось присутствие многочисленных филинов и сов на картинах.
Битман изучил вопрос и понял, что вляпался в историю. Катаризм был анафемствован церковью ещё пятьсот лет назад. А он, как какая-нибудь курсистка, получившая на руки труды маркиза де Сада вместо запрошенной в библиотеке тургеневской «Аси», невольно приобщился к неправильным путям самореализации. Нехорошо получилось! Ой как нехорошо!
Пегги сказала Битману, что тоже хочет «приобщиться и впасть». Надо сказать, она не пропускала по жизни ни одной возможности «приобщиться». Битману было не жалко. Он поведал Пегги суть ереси. Катары объявили мир материальный с человеками и всякого рода организациями, и церковью в том числе, царством Врага человеческого. Христос — единственная путеводная ниточка из мира материального воплощения на духовные райские небеса. Бог там — на небесах, на земле его нет.
Таким образом, в Екатеринбурге появились два человека, ознакомленных с идеями катаров. Битман несколько дней ходил, придавленный к земле исторической ответственностью. Он прекрасно понимал, что только он прочёл монографию о творчестве Босха. Пегги проходила по делу свидетелем. Об этом красноречиво говорило смс-сообщение, присланное из «Пиотровского». Книгопродавцы предлагали Битману купить ещё один экземпляр монографии о Босхе с 90%-ной скидкой.
Посовещавшись с Пегги, Битман предал катаров личной анафеме. Положим, далёкий Сенегал или ледяная Антарктида могли быть чисто теоретически созданными Врагом человеческим. Но не Екатеринбург.
Хотя бы потому, что в Екатеринбурге работали храмы, а в них шли службы.
Битман любил воскресные службы. Особенно многолюдные. И уж тем более когда рядом стояли земляки, заглянувшие в церковь случайно.
По завершении службы священник, как правило, читает проповедь, которая состоит в чтении Евангелия и последующего пересказа «своими словами» прочтённого. Слышно батюшку, как правило, плохо, риторы обильно разбавляют речь словесными клопами «ну» и «так сказать». Дети радостно кричат, бегают по храму и с удовольствием валяются на чистом каменном полу.
Отец семейства шипит жене: «Что сказал — не понятно».
Жена его осаживает: «Так он же объяснил потом».
«А тоже не понятно!»
«Так ты, брат, — думает с теплотой Битман, — разберись, если непонятно».
Опыт теологических исследований у Битмана был. Он неделю убил на то, чтобы понять смысл крещения Иоанном Крестителем Иисуса Христа. Проблема была сформулирована Его Величеством Джорджем. Прочитав в очередной раз про крещение Иисуса Иоанном Крестителем, но на этот раз осмысленно прочитав, Джордж взорвался.
Как мог Иоанн Креститель крестить Христа, который был распят на кресте и заповедовал всем христианам впоследствии креститься водою для обретения жизни вечной и накладывать на себя крест при всяком упоминании имени Божьего? Джордж запутался в крестах и крещениях, как муха в сетке у паучка.
Битман не испугался, а, обложившись сотовым, планшетом и рабочим компом, полез искать правду в интернете. После в доступной для Его Величества Джорджа форме изложил своё понимание истории с крестами. Случайными слушателями выступали Пегги и Княгиня Лихтенштейнская. Битман встал на стул, чтобы видеть всю аудиторию.
Ортодоксальный иудей Иоанн, прозванный Крестителем в русской версии Евангелия, действительно проводил обряд омовения от грехов для других иудеев. Но если обратиться к первоисточнику на древнегреческом языке, крещение — βάπτισμα. То есть погружение в воду.
Соответственно, на библейском иврите Иоанн Креститель — יוחנן המטביל. Йоханан га-Матбиль — совершающий ритуальное очищение водой. По-гречески Ιωάννης ο Βαπτιστής — Иоаннис о Ваптистис. На латыни Io(h)annes Baptista.
Так что правильнее говорить Иоанн Омыватель. Но дело запутали при переводе на старославянский язык.
Итак, Иисус Христос, перед тем как начать проповедовать, побывал у Иоанна и был омыт водой. Хотя Иоанн сразу предупредил, что не он должен омывать Иисуса, а Иисус его.
В финале истории Иисус Христос был распят, умер как обычный человек, но как сын Божий вознёсся к Отцу своему. И заповедовал апостолам нести «и эллину и иудею» благую весть о грядущем воскрешении из мёртвых и о предстоящем Страшном суде. Апостолов посетила благодать Святого Духа, они получили способности говорить на всех языках, врачевать, и началась собственно история церкви. То есть, конечно, во многом уже человеческая история.
— А Он знает, что я крестился? — спросил Джордж, внимательно выслушав Битмана.
— На Страшном суде спросишь.
Напрягался Битман не случайно. О-о, какой шум и гам поднялся после публикации предыдущей страницы Новой благой вести для условеров.
Язвительный Худяков, столь же лёгкий на оскорбления, как и на эпитеты, признался, что несколько вечеров копался в энциклопедиях, выискивая точные определения ересей и заблуждений Битмана. В самом благодушном виде приговор выглядел так: протестантизм с примесью мистицизма, отягощённые отрицанием Святой Троицы и грехом мессианства. Что в совокупности немыслимо повысило самооценку Битмана.
Но что Худяков! Княгиня Лихтенштейнская, продолжая переписку в Viber, заметила: «Прочитала Ваш очередной пост. Про баптизму. Мне кажется, очень смело предлагать переименовать церковь христианскую в батискаф, а крещение в купание. Вижу в этом слишком много философии))). А вот вывод о том, что «Бог во мне», — симпатичен и давно близок. Но если он и так во мне, зачем тогда нужны все эти ритуалы и каноны, выдуманные людьми?»
Милый сердцу Шабуров, великий человек и творец, ныне развлекающий своими живописными полотнами капризную московскую публику, написал Битману издалека: «А мне о твоём литературном творчестве докладывают. Мне брат жены всё, что увидит, пересылает. Я был поражён изобретательностью и нетривиальностью твоих писаний. Вроде тема простая, принял душ — и ладно. Чего тут сказать-то? А оказалось, интереснейший и увлекательный опыт. А главное, интересный новый жанр — религиозная жизнь современных людей».
А как, как не описать посетителей фестиваля православной кухни?
Фестиваль бушует и пылает, озарённый Пасхой, любимой народом не только за воскресение Христа, но и за возможность ворваться наконец в недра холодильника.
Одинокий мужчина, стоявший столбом посреди громогласной и суетливой толпы, как мантру бубнит фразу: «Мне ничего, ничего не надо!» Зачем-то он и Битману это сказал. А он соврал в ответ, что согласен с ним и ему тоже ничего не надо. Пряча при этом за спину купленные только что варенье из сосновых шишек, иван-чай, купажированный монахами Верхотурья, и конфитюр из черёмухи.
С этим вареньем из шишек, воля ваша, что-то не так.
Будучи в компании здравых мужей, Битман битый час рассказывал, как покупал варенье, как оно выглядит, входил в бездну мелких деталей сего экзотического продукта. Его рассеянно слушали, а после спросили: «Так оно из шишек, что ли?»
Те же чувства испытал апостол, выступивший с блистательной речью, несущей Благую весть людям, и услышавший после духоподъёмной лекции ленивый вопрос из толпы: «Так он Бог, что ли?»
Неизвестно, как поступил в аналогичном случае апостол. Битман раскипятился немилосердно и повторил описание варенья из шишек, используя неэпические термины строителей и старшеклассниц и отчаянно жестикулируя, использовал не только выразительность рук, но и лица — показал удивление перед съедобной шишкой и то, как он её жуёт, — чав-чав-чав.
Результат? Ровно такой же, какой демонстрируете вы, читатель, склеивая на губах своих вопрос: «Так варенье из целой шишки?»
Да.
Удивительное варенье делают верхотурские монахи. Поверить, что огромная кедровая шишка не просто съедобна, но и вкусна, можно, только попробовав самому. Что Битман и предлагает делать гостям-москвичам, когда задаётся целью поразить их в самое сердце местной экзотикой. Получив на ложке шишку и предложение съесть её, на Битмана смотрят как на полоумного, лихорадочно вспоминая про кривую Невьянскую башню, президента Ельцина и Уральскую республику. Но после дегустации горячо жмут ему руку и сообщают, что Урал — опорный край державы. Что, в свою очередь, напоминает Битману историю с французом, который приехал на Урал и долго не мог понять, почему местные при знакомстве с ним долго хохочут и говорят, что не ели шесть дней.
Княгиня Лихтенштейнская, между прочим, согласилась добавить свои восемь строк в благую весть условеров.
Духовные движения Светлейшей приобрели поистине тектонические размахи:
«Верую в торжество добра.
Верую в чистоту любви.
Верные повторяю слова:
Радуйся и благодари!
Постовать, очищая дух,
Благостью попирая брань.
Серых дней разгоняя круг,
Вера сердца — во тьме фонарь».
И предложила Битману продолжить — написать свои восемь строк. За ним не заржавело:
«Дядя Митя поссорился с тётей Олей.
Тётя Оля поссорилась с тётей Наташей.
Тётя Наташа поссорилась с дядей Митей.
Дядя Володя невзлюбил дядю Митю.
Освободив свои жизни друг от друга и поклявшись более не встречаться, они всё оставшееся время проводили в телефонных разговорах, выясняя у общих знакомых, кто что сказал и сделал.
Вели они себя так, как будто жизнь им отмерена без срока и не более чем игра, проба сил, прояснение того, что ещё только предстоит сделать. А это не так».
Опубликованные в блоге тексты породили в читательских массах немалое брожение умов. Либеральная тусовка, реагирующая на клерикальные темы, как Паваротти на предложение художественно свистнуть, задалась изначальным вопросом — зачем вообще поститься, при чём тут благая весть? Кому она нужна? Нельзя ли просто молча худеть, без всех этих православных параферналий.
Княгиня Лихтенштейнская деликатно поинтересовалась вслед за Шабуровым — «актуален ли Великий пост для современного россиянина?».
Битман вернул вопрос, поинтересовавшись, постится ли сама Княгиня?
«В плане пищи нет, никогда даже не пробовала. Стараюсь слушать организм — что ему и когда именно нужно».
«Но ведь он бог знает что может нашептать»
«Доверять нужно, главное, не заниматься самоедством. Я не представляю себе, как люди сидят на диетах, — можно же с ума сойти, постоянно о еде думая! С организмом надо договариваться».
«Представьте себя Иисусом. Что бы Вы сказали людям?»
«Сложно представить себя Иисусом, но это даже забавно. Сказала бы, что смотрите чаще не в тарелку, а на небо, думая о вечном, добром и прекрасном. Я очень далека от церкви, по крайней мере пока. Прививку православия в детстве мне не делали. Поэтому храмы воспринимаю как культурное и архитектурное наследие, а священников обхожу стороной. Но Ваш аккаунт условера буду читать с удовольствием».
«Воля Ваша, Княгиня, но прививка — метод профилактики инфекционных заболеваний. И между прочим, прекрасное средство для успокоения души. Что, в свою очередь, хорошо для сна. А эта история верующему человеку более чем интересна. Ибо неприятными следствиями поста являются повышенная раздражимость и бурная сновиденческая деятельность. Вполне возможно, что организм реагирует подобным образом на ограничения поста, но слов из песни не выкинешь.
Сны постующего изощрённые. Господь и ангелы не раз посещают постующих во сне, делая их внутренний мир насыщенным на духовные события и крайне обременительными переживаниями. Не раз и не два Битман просыпался с мокрыми от слез щеками, с трудом вспоминая, что же послужило причиной увлажнения ланит.
Не далее двух ночей назад во сне Битман выехал в автобусе из Парижа и планировал попасть в местечко Ремиз. Увлечённый видами пейзажей за окном, забыл сказать шофёру, чтобы притормозил на нужной остановке. Более того, Битман забыл, как называется местечко, куда ехал. Переживая ужасные мучения и полное неведение будущего, вдруг услышал неожиданное объявление шофёра о смене маршрута — «Ремиз — конечная станция». Пока недовольные пассажиры обсуждали новость и то, как им добраться до нужных мест, Битман решил для себя очередную теологическую проблему — Господь создаёт проблемы, но сам же их и решает.
С раздражительностью хуже. Однажды, входя в храм, Битман пропустил вперёд двух дам, одна из которых никак не могла обернуться в арендованную юбку, обязательную для посетительниц церквей и бань. Вторая сказала, как отрезала: «Надеть и не трепаться!» И, волевым движением отодвинув все препятствия на пути — паломников, тяжеленные двери и подвернувшегося на пути монаха, исчезла в храме. С такой же решительностью постующие по завершении поста входят в Burger King.
К финалу Великого поста душа в теле чувствует себя, как ноги в старых домашних тапочках, — уютно до рыдания.
«Хорошо, — согласилась с Битманом Княгиня Лихтенштейнская. — Вы описали два выхода из тупика физической смерти. Либералы в Бога не верят, и смерть для них прежде всего прекращение сознания. Условеры предполагают, что Бог есть, но увидят они его только на Страшном суде. Но я так прагматична!»
«Понимаю, понимаю, куда Вы клоните, Светлейшая», — отвечал ей Битман.
Во-первых, и то и другое — вопрос веры, а не знания. Но это не главное.
Во-вторых, современный человек раз за разом настаивает на требовании показать Бога авансом, сейчас. Исходя из ложного предположения, что практика мерило теории. Хотя всё ровно наоборот.
Дело усугубляется тем, что, не видя Бога, люди придумали игрушку, ужасно похожую на них самим, и забавляются с ней. Обязательным элементом практически всех популярных комедиклабистов, лучшим из которых Битман считал ныне покойного Джорджа Карлина, является рассуждение о церкви. Услышав вожделенное «а теперь поговорим о католиках», переполненный зал где-нибудь в Чикаго или Денвере взрывается хохотом, предвкушая особо изысканный цинизм. Любимая публикой шутка: «Эти люди до сих пор верят, что на небе (пауза) сидит бородатый мужик (пауза), который всемогущ и всезнающ (пауза), но у которого вечно нет денег (пауза, тонущая в громовом ржании публики, привыкшей к настойчивому фандрайзингу церкви)».
Однажды Битман осилил русский перевод «Упанишад». Дочитав до конца, он понял, что после этого подвига может спокойно отправляться на митинг коммунистов без опасения за своё душевное здоровье.
Так вот. Некто Начикета беседует с Бхагаваном Ямой, который то ли бог солнца, то ли сама смерть. Начикета добивается от Ямы высшего знания — о путях к бессмертию личного «я». Бог витиевато и не без занудства, как и всё в «Упанишадах», начал с малого — с необходимости соблюдения ритуалов, возожжения всяческих огней и т.п. и т.д. Но пытливый ум Начикеты гнал бога смерти все дальше и дальше — как достичь бессмертия? Яма вслух дискутирует сам с собой о двух возможных путях спасения души. Либералы в бессмертие не верят, полагая, что со смертью человека заканчивается сама дискуссия, Православные избирают путь вечной жизни.
Княгиня Лихтенштейнская написала в ответ на эти мудрствования Битмана: «Что вы хотите этим сказать?» Она была готова обидеться, так как решила, что Битман издевается.
Битман добил Светлейшую фразой «Мало кто видит то, что у него под носом. Ищущий вечную жизнь — находит её. Стучите — и вам откроется. Просите — и получите». Поставил точку. Закрыл аккаунт. Выключил комп. И решил, что с него хватит благой вести условеров.
Но на этом дело не завершилось. Оказалось, аккаунт Битмана читали и батюшки православных храмов. Это выяснилось на благотворительном аукционе Екатеринбургской епархии «Белый цветок».
На патриаршем подворье Битман встретил знакомых священников и облобызался с ними, тыкаясь носом в мягкие душистые бороды.
«Ну-ну, читаем-читаем твой блог», — сказали они Битману.
«Бить будете, святые отцы?» — внутренне сжался бесстрашный автор Фейсбука.
Батюшки добродушно посмеялись и сказали, что бить не будут.
И понял Битман, что православная церковь — мать. А он дитя малое.
Все ещё улыбаясь и споря с неведомыми собеседниками, порхал Битман в чёрном мешке, перелетая через забор, но в мыслях был далеко от Екатеринбурга, от дома нам Волгоградской, 41 — витая в голубом небесном пространстве открытого мира свободы и Бога.
Глава пятая. Продолжение метания тела
Его Величество Джордж кинулся к телевизионной камере. Пегги и подоспевший на помощь водитель, который наконец-то получил возможность рассчитаться с Битманом за потерю полезного в хозяйстве предмета, схватились за углы мешка. Водитель впервые за многие годы улыбался. Но улыбка его была как у старого педагога, который вспоминал судьбы своих учеников.
Схватили тяжеленный мешок и, раскачав, на крик водителя:
— РАЗ!
— ДВА!
— ТРИ!
швырнули Битмана за забор.
Сил в первый раз не хватило, и мешок, ударившись о забор, рухнул на землю.
Битман завизжал.
Пегги сказала:
— Замолчи, неженка, трупы не кричат.
Экзекуции была повторена.
Со второй попытки светоч и надежда уральской журналистики в мешке из-под мусора перелетел через низенький забор и рухнул на кучу песка.
В полёте порванный мешок распахнулся, и на телезрителя блеснули очки и озорные глаза ополоумевшего от ужаса Битмана.
Его всегда отличали неуместная жестикуляция и не соответствующее моменту выражение лица.
Недавно, будучи на лыжных катаниях в Красной поляне, Битман заметил, как из рук прекрасной юной лыжницы выпала палка. Проезжая мимо на арендованных в отеле горных лыжах, он решил проявить галантность и, присев, изящно подхватить палку, после чего подать милой девушке. Присев, Битман догадался, что не является непреложным фактом восстановление статус кво. Тренировался Битман нерегулярно, если такое определение подходит к человеку принципиально, на дух не принимавшему физические упражнения. На горные лыжи Битман вставал раз в год и соответствующими навыками не обладал. Теоретически размышляя, можно было допустить, что, присев, он встанет. Но практически Битман чувствовал невозможность в сущности несложного для опытного лыжника гимнастического движения.
Проезжая мимо ничего не предвосхищавшей девицы, Битман ловко схватил валявшуюся на снегу палку. И в таком же положении глубокого приседа проехал дальше, скрываясь в финале сцены за поворотом. Словно приготовился покакать в лесу, а палку прихватил для того, чтобы пометить заминированное место. Всё это Битман проделал с доброй улыбкой, которая осталась на его лице с того самого момента, когда он решился на благородный поступок.
Точно так же он не попал с жестом, когда, в полном восторге от исполнения блистательного Стинга, вместо запланированной рогатки указательного и среднего пальцев, V — знака победы показал амбициозному британцу мизинец правой руки.
Таким Битмана и увидел Главный при просмотре сюжета об ужасных событиях на Юго-Западе Екатеринбурга. Случилось это позже — после обеда, когда взъерошенные, как воробьи на морозе, члены съёмочной группы вернулись в редакцию.
— Отлично! Физиономию Битмана вырежьте. Его глумливую улыбку из мешка можно использовать в рекламе фирмы ритуальных услуг. У меня и слоган есть — «Так весело вам ещё не было!». Но нам такую рекламу не заказывали. В целом приемлемо. Надо добавить бой колоколов. Минорную музыку и фоном завывание ветра. Очень, очень хорошо!
Так и получилось, что сюжет комментировал Битман, стоявший перед камерой и показывающий пальцем, в данном случае указательным, на порхающий за его спиной мешок с телом самого же Битмана. Чудеса современного телевидения.
Редкий случай — Битман был солидарен с Главным в оценке проделанной работы.
— Проклятые капиталистические свиньи, — одобрительно сказал Битман, отсмотрев смонтированный сюжет. Сюжетец был что надо. Может, даже федеральные каналы запросят для показов.
Непосредственно сразу после левитации в мешке из-под мусора над забором и записи комментария съёмочная группа продолжила работу. Переведя дух, журналисты разом повернула головы в направлении дома Волгоградская, 41.
Битман решил найти свидетелей возни с трупами из числа жителей проклятого дома. Собственно, его интересовали окна квартир, которые выходили на пустырь, забор и на дворец ритуальных услуг «Вознесение».
Но приступить к сьёмкам непосредственно сразу они не смогли, так как с коллегами Битмана стало творилось что-то в высшей степени неладное.
Вдруг без всякого предупреждения, знака или сигнала о том, что события приобретают фантастический характер, фигуры стоящих на тротуаре под сенью тополей Его Величества Джорджа и Пегги сплющились в половину прежнего роста. И равно в такой же пропорции раздались в стороны.
Трансформация была неожиданной и видимой, вероятно, только Битману.
Никого более на тротуаре под лучами молодого весеннего солнышка не было. В окнах не мелькали физиономии онемевших горожан. Водитель микроавтобуса обиженно спал, переживая по поводу утерянного мешка для мусора. Вся его жизнь состояла из утрат и потерь. Это был подлинный современный Байрон мегаполиса на реке Исеть. Таковыми являются практически все водители города.
Оторопев, Битман переводил взгляд широко раскрытых глаз с одной тумбочки на другую. А ведь это были любимые коллеги, Его Величество Джордж и Пегги! И не верил глазам своим.
«Что это, видение? Я теряю рассудок? Сон? — паниковал Битман, не в силах что-либо произнести. — Я ударился головой? Или в термосе Пегги был не чай, а отвар из мухоморов?»
Сон! Конечно же, Битман уснул в мешке, и последующие события ему приснились. Сон, несомненно, многое мог бы объяснить и оправдать. Вот оправдал же он огромного белого верблюда в спальне Битмана. Верблюда, который не только был неуместен в квартире журналиста, но и обдал Битмана струёй густой жёлтой мочи. Проснувшись, Битман успокоил себя — во сне можно видеть животных у себя в спальне. В этом нет ничего зазорного.
Но вожделенного пробуждения не наступало. Более того, Битман был абсолютно, железобетонно уверен, что странные метаморфозы с Пегги и Джорджем происходят в самой что ни на есть реальной реальности.
Не было никакого сна!
Весна была, метёлки тополей, скрип песка под ногами и жухлая прошлогодняя трава на газонах. Серая обшарпанная громада хрущевки и два толстых пигмея на тротуаре. Бренчала мелочь в кармане, и хотелось чаю.
Битман откашлялся и громко спросил:
— Вы чего, братья?
Просто чтобы проверить — не изменился ли и его голос. Нет. Голос обычный, тухлый, никак не голос запевалы из ансамбля песни и танца Центрального военного округа.
Но слова Битмана дали неожиданный эффект. Сплющенные и раздобревшие Его Величество Джордж и Пегги запрыгали, захлопали в ладоши и запищали голосами детских мягких игрушек.
Верещали они о том, что мир прекрасен и какое замечательное утро! И как прекрасен сам Битман и всё, что он делает!
Они походили на больных, прошедших курс очищения в психиатрической лечебнице. Битман искренне полагал, что человек, погруженный в тяжёлую депрессию, видит мир объективно, без прикрас. Задача современной культуры и, в частности, его, как журналиста, напялить на открывшего глаза человека розовые очки счастья.
Эффекта можно добиться лекарствами, журналистикой, театром и кинофильмами.
Зная обстоятельства современной цивилизации, Битман не сопротивлялся положению дел. Отнюдь нет — Битман с удовольствием носил очки счастья и следил за модой, подбирая стильные, трендовые оправы и окрас стекла. И если вы заставали его сидящим на скамейке и смотрящим вдаль, то он не отлынивал от работы, не прожигал впустую жизнь. Он умозрительно поправлял розовые очки, которые имели обыкновение сползать или теряться.
Толстые пигмеи млели и пищали от счастья. Битман растерянно рассматривал их и не знал, что делать дальше. В принципе, они должны были работать. Делать дело. А как его делать с этими впавшими в детство в буквальном и относительном смысле коллегами, он не знал.
Вдруг что-то щёлкнуло, крикнула в кустах птица. Порыв ветра взъерошил каре стриженых волос Пегги, а Джордж закашлялся. Коллеги вернулись в прежнее обличье, и жизнь вернулась к тому моменту, с которого дала сбой в сторону.
Его величество Джордж и Пегги мрачно, исподлобья смотрели на Битмана.
При этом Джордж противно щелкал пальцами, распрямляя суставы, как бы планируя залезть длинными пальцами в нос или уши Битмана.
Пегги жевала губу.
— Так вот ты какой! — сказал Его Величество Джордж.
Битман не стал уточнять, что имелось в виду. Времени не было. Нужно работать.
Он круто развернулся, как по команде «ать-два!», и, поднявшись по сокрушённым бетонным ступенькам крыльца, вошёл в подъезд многоквартирного дома.
Гадать не приходилось. Битман знал своё дело. Необходимо найти свидетелей перетаскивания трупов. Желательно немолодую эмоциональную даму. Из тех, что посещают курсы эзотерики и ездят в Аркаим на практику рассматривания энергетических столбов. Аркаимские дамы отличались способностью нести немыслимую ахинею на любую тему. Никогда ещё они не подводили Битмана, собирающего комментарии населения для телевизионных сюжетов. Шла ли речь о прорыве трубопровода высокого давления в соседнем квартале или о пандемии свиновируса в Эфиопии. На всё у них была своя точка зрения, хватало эмоций, слов и жестов. И основное — энциклопедии Брокгауза и Ефрона были недостоверными и неполными источниками информации по сравнению с академическими знаниями аркаимских дам.
Битман называл их собирательным именем Нина.
Почему? Именно Нина наговорила Антону Павловичу Чехову знаменитый монолог.
«Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли… Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно».
Это лучше, много лучше ответов «да», «нет», «слышала», «а кто его знает?».
Такие ответы Битман ненавидел. После них чувствуешь себя как влюбленное существо, которое после признания в любви и пылкого вопроса «А ты меня любишь»?» получает в ответ сухое «нет» или «тип того». Тягостная пауза повисает в воздухе после такого ответа. Мир пустеет, и кровь в жилах стынет.
В поиске своей очередной Нины Битман вошёл в ближайший подъезд и начал обходить квартиры, выходящие окнами на улицу, а значит, располагавшиеся на площадках направо.
В душе вельветово светился духовой оркестр, войлочным шёпотом наигрывавший марш «На сопках Маньчжурии». Суставы и мышцы тянуло и дёргало от цирковых номеров в мешке.
Коллеги тащились следом, всё ещё настороженно глядя в спину Битмана.
Хотя видит бог, это Битман должен был смотреть на них настороженно и задавать вопросы. Но он это отложил на потом. В самом деле — что спрашивать, как спрашивать, о чём спрашивать?
На первом этаже, не открывая двери, грубо поинтересовались: «Чего надо?»
Это была явно не Нина.
В эту дверь часто ломились пьяные и обкуренные гости дома, а то и просто прохожие, застигнутые разного рода нуждой и необходимостью. На площадке остро пахло мочой и мокрым табаком. На синей краске стены тут и там чернели кривые граффити:
ВИКТОР ЦОЙ
ПРОСТИТЕ НО ВСЕ ТАКИ Х…
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ НАДЯ
На втором этаже дверь не открыли.
На площадке третьего этажа Битман остановился отдышаться, разглядывая обитую ржавыми листами дверь, словно утащенную со старого вещевого склада. На двери криво висели две цифры, одна крупнее другой, 38.
Справа от двери на месте кнопки звонка торчала пустая рогатка электрического провода.
Битман отдёрнул руку от опасной жилки и, помедлив, постучал в дверь. Точнее, прогромыхал.
Сердце ёкнуло.
«Вот!» — подумал он. Но почему он так подумал и что, собственно, означало «вот», он решить не успел.
Дверь распахнулась.
В темноте проёма мерцала фигура примечательного во всех отношениях человека — не высокого, не низенького, не худого, не толстого. Среднего роста квартирант с лицом изжёванным, в трещинах морщин и со впалым ртом. Точнее, впалым было всё его лицо, как позже убедился Битман. В профиль он более всего напоминал молодую луну — нависший лоб и далеко выдающийся подбородок. А между ними маленький безгубый рот, крошечный нос кнопкой и тусклые, даже тухлые глаза неопределённого, выбеленного цвета, цвета выгоревшей на солнце голубой ткани.
В правой руке человека Битман приметил предмет, определённо не пригодный для городского образа жизни. А именно приличного размера плотницкий топор, который человек держал немного от себя, небрежно, в пол, как держит в финале бала уставшая дама веер.
«Вот! — снова подумал Битман. — Началось!»
Глава шестая. Обмен верительными грамотами
Квартира 38, в которой расположился удивительный человек с топором, при осмотре более походила на берлогу неряхи. Не было и квадратного метра, не захламлённого всякой ненужной ветошью, книгами, брошенными как попало — раскрытыми, с вывернутыми страницами, стоящими на корешках стопками. Но всё равно пыльными и затёртыми. Газеты валялись тут и там. На подоконнике, также грязном и пыльном, дремали в древних подстаканниках с паровозами мутные стаканы с недопитым чаем, валялись сушки, какие-то дрянные пряники, бутерброды надкушенные.
В одном углу на полу лежало аккуратно свёрнутое приличное пальто из чёрного драпа. В другом — сияли роскошные мужские туфли и тут же стопка тёртых шлёпанцев, словно их позабыла толпа пациентов провинциальной больницы, побывавших в квартире с экскурсией.
Жидкий свет давала пыльная лампа, свисавшая с потолка на кривой проволоке безо всякого абажура. Двери в смежные комнаты были заперты, но, кажется, там кто-то был. Раздавались глухие шумы, и иногда словно двигали мебель.
В центре небольшой комнаты, она же была главной комнатой площадью метров на пятнадцать, стояла кровать без изголовий и изножий. На ней взбитое в кучу бельё, покрытое солдатским шерстяным одеялом. Подобные одеяла можно встретить в казармах и тюрьмах.
На одеяле, подобрав под себя одну ногу, а вторую спустив на грязный, замусоренный пол, сидел хозяин квартиры. Топор валялся у стены.
Человек на кровати курил, стряхивая пепел на всё тот же многострадальный пол. Курил, надо заметить, странно. Папиросу держал в перекрестье указательного и среднего пальцев, которые торчали вверх известным символом V. Папироса дымилась в основании буквы, у самых губ курильщика. Выглядело по-гусарски лихо. Курил, глубоко затягиваясь, словно не дым табачный ему был нужен, а воздух.
Перед кроватью стоял шаткий табурет. На табурете лысый тип в мятом костюме с неудовольствием пялился на Битмана, явно раздосадованный тем, что разговор с хозяином квартиры прервали.
Битман маялся в коридоре, не решаясь зайти в комнату. Дело было не в том, что он не получил приглашения квартиранта. Как раз наоборот, открыв дверь, молча осмотрев журналистов, человек канул обратно в прорубь проёма, но двери не закрыл. Недвусмысленно намекая на приглашение войти в квартиру. Что Битман, Пегги и Его Величество Джордж и сделали.
Битмана другое обстоятельство остановило на пороге комнаты. Проходить в комнату в уличной обуви было не совсем по-уральски. Это бытовое правило роднило уральцев с японцами. Но снимать кроссовки не хотелось ввиду состояния пола жилища.
Да, вот ещё какая странность. Хозяин квартиры был одет, как пациент провинциального хосписа, — застиранная рубаха невнятного покроя, без пуговиц поверх столь же неопределённых штанов. Белье застирано до дыр, но чистое.
Регулярность стирки носков осталась неизвестной по причине отсутствия таковых. Одна жёлтая пятка касалась пола, точнее, попирала раскрытую на салатах старую советскую книгу «О вкусной и здоровой пище». Вторая пятка, как уже было отмечено, покоилась под задом жильца.
Телевизора Битман не видел, как, собственно, никаких других примет двадцать первого века, — отсутствовали не только телефон, компьютер, радио, но даже и утюг, и кварцевые часы на батарейках.
Стены пустые. Мусор. Пыль. Человек на кровати в центре комнаты.
Прерванный журналистами диалог возобновился, но Битман никак не мог уловить суть путаной беседы. Было похоже на трения кредитора с заёмщиком.
— Но ведь я вам нужен! — горячился лысый человечек.
В ответ раздался хриплый, но в то же время бесцветный голос.
Выветренный голос, словно всю жизнь стоял он на сильном ветру. Поистрепались голосовые связки, и лёгкие устали. Говорил медленно, явно подбирая слова и отделяя их друг от друга.
— Поверьте мне, что нет. Скорее, я вам нужен. Но и это неверно. Вы поразитесь, насколько я для вас нежелателен.
Хозяин квартиры раздражался, в его голосе отчётливо прозвенела угрожающая нотка. И крутил головой, словно искал кого-то или что-то. Свиту? Но свита никогда не появляется, когда она действительно необходима. Искал ли он стакан чистой воды прополоскать рот? Или не находил выхода из этой мерзкой квартиры и глупого разговора?
Впоследствии Битман убедится, что с человеком на кровати сложно вести беседу. Он долго тянет с ответами на вопросы, выпадая из разговора. Отвечая, медлит и жуёт слова, пробуя на вкус. Сказав, жалеет о сказанном. И даже слоги, даже буквы давались ему тяжело, как будто он не буквы проговаривал, а камни складывал в крепостную стену. И стена ему не нравилась.
— Но я вам нужен! — упорствовал лысый человек на табурете.
— Послушайте… милейший. Я могу представить себе, что я вам нужен. Хотя это было бы очень неправильно. Не думаю, что вы бы согласились с такой формулировкой по прошествии некоторого времени…
Человечек завозился, закашлялся, порылся в кармашках, достал монетку, внимательно разглядел с аверса и реверса и сунул обратно.
— А мой голос? Вы же хотите, чтобы я вас поддержал?
— Ваш голос? Насколько я вижу, у вас противный слабый дискант. Которым вы выводите, как мне сообщили, отвратительную песню про столыпинский вагон после неумеренного употребления спиртных напитков. Ваш голос мне не только не нужен, но и глубоко противен. Я слышал голоса сильные, удивительные, мощные. Ветер времени и пространства звучал в них рёвом парохода, они разбивали не только ваши пошлые стаканы, а стены несокрушимых крепостей, повергали могучие деревья, умерщвляли сотни людей. Нет, мне не нужен ваш голос!
Квартирант вдруг, опустив подбородок на грудь, набычился и глухим басом не пропел, не прокричал, а простонал несколько таких тяжёлых нот, что нос лысого человечка окровенился, а Битман прижал ладошки к ушам, пытаясь спасти голову от неминуемого хлопка, словно она превратилась в надувной шарик.
Воздух не шёл в грудь, ноги дрожали и подгибались. Никогда Битман не испытывал подобного ужаса.
Стон прекратился так же внезапно, как и начался. В комнате повисла тишина, и только ритмичное хлюпанье носом человечка, прижавшего к лицу платок, нарушало тишину, словно допотопный насос откачивал воду из трюма.
Жилец квартиры продолжил беседу:
— А уж тем более мне не нужна ваша поддержка! Я отказывают даже подумать о том бедственном положении, в котором я мог был оказаться и когда бы мне могла понадобиться ваша поддержка.
Он снова на минуту задумался.
— Даже гипотетически, идеалистически, утопически размышляя, я не могу себе представить такую ситуацию. Может быть, вы объяснитесь? — И он снова внимательно посмотрел, но почему-то не на человечка, а на Битмана.
Битман сделал шаг в комнату. И только открыл рот, чтобы сказать о том, что он ни черта не понимает, о чём идёт речь, как квартирант перебил его новым неожиданным вопросом.
— Я был хорош? Что это за новая мода — навязывать свои певческие услуги.
Не успел Битман обдумать правильный ответ, а топор у стены подсказывал чуткому Битману, что в этой квартире, прежде чем сказать что-либо, нужно хорошенько подумать. Или, как говорят в асоциальных кругах, «профильтровать базар». Так вот, прежде чем Битман успел ответить. Ранее того, как он открыл рот, хозяин квартиры задал новый, ещё более неожиданный вопрос. Не обращая ровно никакого внимания ни на лысого, который пытался остановить кровь из носа, ни на Пегги и Его Величество Джорджа, стоявших за спиной Битмана.
— Хотите стать моим помощником?
Битман с лёгкостью откликался на предложения заработать. У него была своя теория на этот случай. Звучала она следующим образом. Битман называл её Трудовой хартией Битмана.
«Никогда не отказываться от предложения поработать. Размер оплаты значения не имеет. Господь Бог сам всё уладит наилучшим образом».
Невзрачная социальная философия могла повергнуть в ужас главу профсоюзов страны, но, как это нитранно, такая стратегия Битмана всякий раз вывозила на новые, неведомые рубежи. И он ни разу не усомнился в справедливости подобного отношения к труду. Почти ни разу. За редкими исключениями. Но в этих случаях он говорил сам себе: «Какой, какой же я идиот!» Справедливо не перекладывая на Господа свои собственные ошибки.
Бог был ни при чём. Он хотел, как лучше, но Битман всё испортил.
Поэтому не нужно удивляться скромному ответу Битмана. За который он получил кулаком в левую почку от Пегги (она была левшой) и невнятное шмыганье носом от Джорджа:
— Когда я могу приступить?
— Немедля, — с благодарностью в голосе просипел новый работодатель Битмана. — Немедля, мой неразборчивый друг.
Битмана покоробило такое обращение, но он смолчал.
К оскорблениям в редакции он привык. Там вообще не могли обратиться друг к другу, чтобы не задеть личные или общественные качества коллеги. И это ещё что. Пегги иногда молча била Батмана в плечо или живот своим сухоньким кулачком, почитая такое обращение за необычайное дружеское снисхождение. Однажды Пегги подошла к сидевшему за рабочим столом Битману и, ни слова не говоря, вылила ему на голову содержимое банки пива. Битман ужасно обиделся на Пегги и не разговаривал с ней до самого вечера.
Попытки Битмана отучить милую девушку от рукоприкладства успеха не приносили. Пегги лишь хохотала в ответ. Вообще удивительна способность иных девушек хохотать в самый неподходящий момент. Битман с содроганием вспомнил свою первую супругу Лялю, которая сопровождала оргазм раскатами дьявольского хохота. Отчего Битман исполнения супружеских обязанностей боялся, как похода в цирк. А цирк он не любил.
Княжна Лихтенштейнская не била Битмана, но называла его серой простоквашей (что это вообще такое?), а разговаривая с Битманом, неприятно потирала длиннющими пальчиками, как будто вытирала их о невидимый платочек или растирала в пыль мужское достоинство Битмана.
— Вы станете моим доверенным лицом на этих… как их… — Неординарный человек посмотрел на стену, потом задрал голову, мигнув острым кадыком, словно надеялся увидеть на потолке хронику собственных свершений или на худой конец шпаргалку. Стена и потолок были не идеально чисты, но без подсказок.
— На выборах! — вспомнил хозяин квартиры. — Позвольте представиться, мсье Антуан Мара!
— Вы? — поразились хором Битман, Пегги и Его Величество Джордж. Не поразился почему-то лысый человечек на табурете. Он горько хмыкнул и протянул: «ну, вооот».
Пуаза.
Битман лихорадочно соображал. Либо человек на кровати сумасшедший, либо с ума сошёл сам Битман. Человек на кровати походил на кого угодно, но только не на кандидата в президенты страны. И потом, разве можно встретить кандидата вот так — случайно зайдя в первую попавшуюся квартиру?
Битман залепетал, пытаясь потянуть время и что-нибудь придумать. При этом он сделал ладошки назад, как будто играл в игру «шлёпни меня по ручкам», пытаясь нащупать сзади себя Пегги и Джорджа. Но те наперегонки понеслись вон из квартиры звонить Главному.
— Но вы же, кажется, иностранец. И потом, выборы уже давно объявлены и идут. Идут себе… куда-то. Да вас в списке кандидатов нет!
— Ошибаетесь, милейший. Да, не спорю, эти… — он снова задумался, припоминая слово. — Выборы! Да, выборы.
Чувствовалось, что многие слова он слышит впервые или как минимум ранее не задумывался об их содержании. Да и конструкции предложений у кандидата были неловкие.
— Так вот. Выборы действительно идут себе куда-то, идут. И я решил пойти вместе с ними. Относительно вашего замечания о том, что я иностранный гражданин. Что натолкнуло вас, мой неутомимый исследователь, на такое заключение?
Мсье Мара вдруг стал болтлив. Надо сказать, что Битман уже обратил внимание на то, как человек, сидящий по-прежнему на кровати в прежней позе, то куда-то мысленно уходил, покидая беседу, то возвращался. И говорил то медленно, то быстро.
Нестабильный характер был у беседы, рваный, дёрганый.
— Вы называете себя «мсье». Это необычно для гражданина России. Мы называем друг друга — товарищ, господа и дамы, молодой человек, девушка, барышня, братан, уважаемый, эй ты, перец. Но не мсье. Да и фамилия у вас какая-то не русская.
— Как не русская? — искренне удивился мсье Мара. — Мне сказали, что у вас в почёте всё французское, что высшее сословие говорит на этом языке и боготворит Наполеона Буонапарта. А Мара исконно вологодская фамилия. Так меня обманули? А как надо? Маресьев, Марин, Маринсон?
— Бог с ней, с фамилией, — промычал Битман. — Но Антуан-то зачем?
— Но мне так кажется как-то привычным, милым, близким. И потом, когда я прибыл в ваш город, то первое слово, с которым ко мне обратился владелец этой квартиры — квартиродатель, а меня он назвал арендодателем, было «бонжур». Он всё время повторял — пардон, пардон. Когда назвал цену, когда принял деньги, когда исчез. Французы, подумалось тогда мне. И здесь французы.
— Бог с ними, с именем и мсье. Но как вы докажете, что вы то самый Антуан Мара, кандидат в президенты страны? — шёпотом спросил Битман, не сомневаясь, что удивительный человек и на это найдёт, что сказать.
И он не подвёл, нашёл.
— Я кандидат в президенты страны. Я в списке кандидатов. Очень даже в списке. Вот, пожалуйста, — он протянул Битману официальный вестник — газету размером с футбольное поле, где среди разного рода граждан значился и «Мсье Антуан Мара». Под номером 6. Помимо прочих Петровых-Сидоровых.
Была даже означена партия, которая выдвинула мсье Мара кандидатом на своём партийном кокусе, — «партия зелёных».
«Вот те раз», — подумал Битман. Он видел этот список сотни раз, слышал подробные характеристики от Главного всех кандидатов. Справедливости ради надо сказать, что если бы эти устные характеристики были бы опубликованы, то Главный снискал бы неизбывную славу, но остался бы без работы. Не было там раньше ни партии зелёных, ни кандидата Антуана Мара.
— Кроме того, — мсье залез в карман штанов и достал красную книжечку. На ней золотом блестела надпись: «Кандидат в президенты страны».
На развороте были всякого рода подписи, печати и блестела зубом даже сквозь фотографический лак сонная физиономия человека, сидящего на кровати напротив Битмана.
— Хотя я не понимаю вашей страсти к бумажкам, — усмехнулся мсье Мара. — Человека должен ответственно подойти только к одной бумаге — свидетельству о его смерти. Но как, когда он её прочитает? — снова усмехнулся мсье Мара.
— Мдаааа, — протянул Битман, не зная, что сказать. — Эту бумагу я едва ли прочитаю.
— Ну, отчего же! Вы-то как раз можете когда. Пожалуйста.
Мсье снова порылся в кармане штанов, погрузившись в него по локоть, и достал в половинку писчего листа мятый официальный бланк.
Битман с ужасом принял документ и попытался читать, с трудом фокусируя зрение на неуместных по отношению к нему словосочетаниях.
В квартире стало тихо, как в деревенской кладовке.
Издали, только подчёркивая гробовую тишину квартиры, прорвался крик товарного поезда.
Гудело в ушах Битмана. Стучали вагоны на стыках рельсов, или сердце в голове Битмана стучало, но плохо и неуютно ему было.
Отчего-то именно в это мгновение Битман догадался, кем был плотный лысый человечек, который так и сидел, вжавшись в табурет. Очевидно, это был лидер одной из многочисленных групп избирателей, продававших свои голоса кандидатам. Эти удивительные люди знали о курсе доллара раньше валютчиков и дату Страшного суда раньше Господа Бога.
— Вы, я вижу, потеряли обычную бойкость? Не расстраивайтесь, mon ami. Не вы ли так любите рассказывать милым девушкам, в надежде на их милосердие, про десять лет жизни, которые вам осталось прожить одинокой жизнью без женской ласки, и что все мы неизбежно умрём? — бесцеремонно заметил Кандидат.
— А почему от партии зелёных? — выдавил из себя Битман, не зная, куда деть удивительный документ о собственной смерти.
— Да, почему, — эхом переспросил мсье Мара. С ним было действительно сложно разговаривать.
— Вы поборник экологии и любите животных?
— Я люблю чистоту… — отрезал Кандидат. — Люблю ли я животных? Скорее да. Помнится, у меня был пудель, чёрный пудель. Но где он? — мсье огляделся, рассеянно свистнул и отвлёкся.
Никакого пуделя в комнате не было.
Глава седьмая. Terciodevaras
Главный и Княгиня Лихтенштейнская стояли у входа в офис телекомпании.
Им вздумалось подышать свежим воздухом, поглазеть на прохожих и отвлечься от производственных забот. Разговор шёл о том о сём, пока не перешли на любимую тему сотрудников всех офисов мира — перетирать косточки сослуживцам.
В данном случае Главный первым начал оправдывать Битмана. Нелепая попытка Битмана поцеловать на новогодней корпоративной вечеринке Светлейшую месяц обсуждалась на самом верхнем эшелоне руководства телекомпании.
Битман действительно предпринял такую попытку. Он подкрался к Светлейшей сзади и нежно прильнул подрагивающими от возбуждения губами к субтильной шейке. Разумеется, шейка оказалась не Княгини Лихтенштейнской, а заместителя мэра города по связям с общественностью госпожи Илоны Нетельсон. Чиновница в этот момент делала суровый выговор супругу за излишнее внимание к телевизионным девицам лёгкого поведения. Безусловно, поцелуй сзади именно в этот момент заместителю главы был совершенно не нужен.
Хотя Битман после и оправдывался, что красное платье гостьи вечеринки было как две капли воды похоже на амуницию Светлейшей. И что в масках все на одно лицо, это не помогло Битману, наоборот, усугубило его положение. Лишний раз указывая на причину скверного настроения двух выдающихся дам Екатеринбурга.
Главный афористично защитил своего коллегу, мол, когда мужчина и женщина целуются — бог улыбается. Светлейшая холодно уточнила, что бог улыбается только в том случае, если перед тем, как поцеловать постороннюю женщину, мужчина спросит разрешения у жены.
Если бы Господь знал, сколько он думает, решает и говорит — по мнению словоохотливых представителей человечества! Если бы сложил приписываемые ему разнообразные и зачастую противоречивые заявления в одну громадную папку, то, несомненно, ужасно поразился бы собственной разговорчивости и многообразию размышлений, которыми он делится с людьми. Собственно, демиург оказался бы в положении кошек и собак, от имени которых выступают защитники животных и болтливые домохозяйки.
Главный и Светлейшая тонко улыбнулись друг другу. Подобный флирт опытных мужчин и женщин может длиться годами с результативностью, равной практической пользе от прогнозов банковских экспертов.
Тем более Главный был умён настолько, что держался за непреложную истину — всем в этом мире управляет женщина.
Женщины управляют мужчинами системой сигналов. Как собаками. На этом зиждется вся система воспитания человека и, в частности, метода дрессировки джентльменов.
Два разных континента — мир мужчин и мир женщин, обмениваются сигналами, флажками, миганиями разноцветных фонариков, совершенно как два корабля, случайно встретившиеся в тумане жизни. Только что океан разделял их, но вот они заметили друг друга — начинают палить сигнальные пушки, трубить трубы, свистеть боцманские свистульки. И вот уже трещат борта, пеньковые канаты и багры перекидываются с борта на борт, неумолимо сцепляя два судна в одно, и в ход идут перекрикивания и нарочито громкий хохот.
Женщина всегда знает заранее, будут ли эти два судна дрейфовать, отдавшись мирному течению и ветрам, или, расцепившись, разойдутся каждый в свой порт.
Причина одна. Женщина научилась управлять сигналами, которыми обменивается с мужчиной. Сила этой системы в постоянстве её применения, буквально в каждое мгновение контактов двух разных миров. Любое действие, заслуживающее поощрения, получает таковое — добрым словом, ласковым именем, нежным прикосновением: «какой ты молодец сегодня», «милый», «красавец».
Всякое даже мелкое поползновение в сторону неподчинения преследуется незаметными сигналами — оттолкнутой рукой, отказом от поцелуя, неласковым словом.
Дело в тональности, неукоснительном применении методы, в исключении каких-либо исключений. Тогда у животного вырабатывается инстинкт, и происходит чудо. Без криков и команд, одними невнятными пассами, шёпотом и шевелением бровей сильное, мохнатое, с волосатой спиной и агрессивным поведением животное, только что порывавшееся промычать: «только шашка казаку во степи подруга», вдруг становится приятным во всех отношениях другом и помощником женщины.
Если же мужчина показывает свою полную непригодность к приручению и не демонстрирует прогресса — его сажают на медикаментозную диету: человек превращается в пьяницу, и его списывают с корабля.
Княгиня Лиштенштейнская считала, что Битман способен к прогрессу.
— В целом он милый, хороший человек. Исполнительный. Да — творческий, да — иногда его заносит, но если присмотреться, найти краешек маски, подцепить её ноготком и приподнять, то можно обнаружить вполне перспективный экземпляр, который нашей телекомпании ещё сослужит добрую службу.
Она продемонстрировала на лице Главного, как можно коготком содрать маску. Отчего тот буквально содрогнулся, представив сдирание своего скальпа Светлейшей.
— Согласен, — быстро проговорил Главный. — В целом это консервативный типус. Вся эта его возня с условерами и гроша выеденного не стоит. Если разобраться — скучный тип. Одна словесная бравада. Как это принято у нынешней молодёжи. До дела никогда не доходит. То ли наше поколение, — Главный замолчал. Беседующие вернулись в бесконечный кругооборот пустопорожнего флирта.
Точнее, попытались вернуться, но разговор двух столпов уральской журналистики был прерван нарастающим писком.
Писк превратился в крик.
Вскоре стало ясно, что это не был крик анонимный или там крик вороны. Уже различалось, что кричит человек, напуганный до крайней степени и быстро приближающийся к участникам беседы.
Крик стремительно нарастал, как будто валился с крыши глупый самоубийца, или наоборот, возможно произрастал из земли, как будто бы на поверхность рвался восставший мертвец. В крике стали отчётливо слышны истеричные нотки, свойственные мартовским котам и Джеймсу Брауну в его фантастическом дуэте с Паваротти. Когда всемирно известный джазовый певец понял, что толстяк из оперы поёт лучше.
Истошный крик приближался, словно кто-то невидимый выкручивал до предела ручку громкости. Было ясно, что вопль принадлежит бегущему человеку. Ни одно другое живое существо не могло бы кричать так долго и громко.
Раздался бешеный топот босых ног. Взметнулась пыль. Мимо оторопевших Княгини и Главного вперёд коленками пронёсся Битман. Бежал он так стремительно, что тело отставало от мелькавших, подобно молниям, ног, а голова отставала от тела.
Не успел атлет исчезнуть за углом здания, как мимо оторопевшей парочки, тяжело топая, пробежала чёрная корова. Бег не был сильной стороной животного — парнокопытное задыхалось и с трудом проходило повороты, сносимое в сторону мощным, с торчащими во все стороны сосками выменем.
Но ни олимпийский забег Битмана, ни разъярённая корова не были главными причинами безмерного удивления Главного и Светлейшей. Иные обстоятельства бега сразили болельщиков. Про Битмана нельзя было сказать, что он был одет в туфли. Или хотя бы в шляпу. Ни шляпы, ни туфель не наблюдалось.
Битман бежал абсолютно голым.
Для того чтобы поведать о съёмках саги, посвящённой уральской корриде, нам придётся вернуться во времени на пару часов назад, к телевизионным дебатам кандидатов в президенты страны. Организация дебатов по понятным причинам легла на одну из телекомпаний Екатеринбурга.
Не было ещё и одиннадцати часов утра, как Битман уже хлопотал с микрофонами в руках, организуя очный спор политиков в прямом эфире.
Учитывая, что мсье Мара, лидер избирательной кампании, наотрез отказался выезжать из дома на Волгоградской, 41, телевизионную студию пришлось организовывать прямо в неприбранной квартире.
Главный отдал необходимые команды. Светлейшая лично выехала в Юго-Западный район Екатеринбурга для разворачивания телевизионной передвижки.
Не прошло и получаса, как автобус с аппаратурой стоял на газоне перед домом. С крыши автобуса в небо торчала огромная телевизионная спутниковая антенна. В подъезд вились толстые черные кабеля, далее по лестницам на третий этаж и сквозь распахнутую дверь исчезали в глубине квартиры.
В комнате всё так же на кровати, поджав босую ногу, восседал Кандидат. Но комната имела совершенно отличный от утреннего вид, так как была прибрана стараниями Княгини Лихтенштейнской.
По углам комнаты торчали на костылях софиты, обливавшие Кандидата, кровать и стоявшие перед ним три стула из редакции горячим морем ослепительным света, заставившего мсье Мара щуриться.
Битман ходил вокруг Кандидата, раздумывая, как прицепить к его хламиде крошечный радиомикрофон.
Пегги уточняла графики подключений студий федеральных каналов. Сигнал из квартиры получал спутник, а оттуда разбирался практически всеми телеканалами мира.
Ажиотаж был нешуточный, и даже ипохондрик Его Величество Джордж волновался, в сотый раз проверяя работу телекамеры.
Формат дебатов предполагался следующий. Полчаса прямого эфира. В студии лидер выборов — Антуан Мара и два других кандидата, давшие в последний момент согласие на съёмку. Удивительное дело, но в Екатеринбурге в эту последнюю перед выборами субботу оказался не только мсье Мара, но и несколько остальных участников выборов, фигурантов голубого бюллетеня.
Более того. По сообщению Пегги, в Екатеринбурге присутствовал ещё один кандидат в президенты страны, Михаил Сергеевич Горбачёв. Но, несмотря на достоверную информацию о его прибытии в город, его контактные телефоны никак не обнаруживались.
— Но он же… — недоуменно протянул Битман. Но остановился.
Он допускал мысль, что мог пропустить новость о приезде в свой город того или иного великого политика, но всё же, как ни крути… Удивительная, загадочная история с Горбачёвым!
Битман полез в планшет и, пока устанавливали точный свет и микрофоны, успел накидать колонку для «Утреннего Екатеринбурга». В нахальном стиле передовиц The Washington Post.
«Горби — несомненный европеец, без всяких скидок на русскую ментальность. Европа и Горбачёв были созданы друг для друга.
Он, прагматик до мозга костей, неизлечимо болен политическим идеализмом — опять пытается воткнуть прививку европейства в шкуру русского медведя. Собственно, для этого бывший лидер Советского Союза посетил Екатеринбург.
Горби убедил россиян в том, что косноязычно и смешно говорит. Это он-то — прирождённый оратор и остроумный собеседник!
Ничем не закончился его поход на президентские выборы в 1996 году. Московские демократы откровенно и всем миром опускали Горби. Подленьким приёмчиком — якобы его на встречах с избирателями Горби били пощёчинами, что потом высмеивалось всем миром.
Попытка стать президентом — уже вторая. Будет ли она столь же неудачна?
И тем не менее мне лично Горби кажется чрезвычайно привлекательным.
Он — моя мумифицированная вера в перестройку.
Он — моя глупая убеждённость в том, что я живу в Европе.
Он — моё прошлое, в которое я уже не вернусь никогда, потому что нельзя войти в одну воду дважды.
Горби — мой президент, и это уже навсегда».
Мсье Мара, не обращая внимания на суматоху вокруг себя, посмотрел на Битмана и, перекрывая шум и гам, громко обратился к нему:
— Вы считаете возможным работать сразу на двух хозяев? Достойное качество для свиты. Но я вас не осуждаю. Ни в коем случае. Особенно помня, в каком двойственном положении находится сейчас Михаил Сергеевич. Но зачем же так лгать?
— Как говорят, mortuo non maledicendum, — бодро защищался Битман.
— Мне больше нравится позиция de mortuis aut bene, aut nihil nisi verum. Если уж мы перешли на латынь, — возразил Кандидат. И неожиданно продолжил: — У меня есть для вас поручение.
Битман подошёл к кровати, переступая через ноги мечущихся телевизионщиков и трубы кабелей
Кандидат равнодушно отмахнулся от гримёрши, попытавшейся подойти к нему с ватным тампончиком в одной лапке и с пудреницей в другой.
— Прошу вас подготовить для меня политическую программу. Мне только что эта милая дама сказала, — он пальцем, не глядя, указал в сторону и попал в Княжну Лихтенштейнскую, — что у кандидата непременно должна быть программа. Я не возьмусь определить, что было бы актуальным на данный момент для моих почитателей. Поэтому поручаю вам подготовить «Манифест мсье Мара».
— Слушаю-с, — зачем-то по-старомодному ответил Битман, несколько сконфуженный тем, что его поймали на двурушничестве. Ведь завтра в «Утреннем Екатеринбурге» выйдет панегирик не Кандидата, а Горби. Он снова пропустил прекрасную возможность промолчать. В эсхатологическом смысле слова. А ведь ещё недавно клялся сам себе брать пример с композитора Кейджа, автора знаменитой симфонии «Четыре минуты тишины». Не мог, дурак, написать колонку позже или соврать Кандидату.
Свет софитов мигнул и вспыхнул вовсе ослепительно. Так что все присутствующие на миг ослепли.
Княгиня Лихтенштейнская закричала:
— Начинаем! Тихо! Прямой эфир!
Пегги споткнулась и рухнула на кучу газет в углу.
Отворилась одна из запертых весь день комнат, и из неё вышла пожилая женщина с кастрюлькой в руке. Не обращая внимания на бедлам, устроенный деятелями телевизионных искусств, дама пошаркала через всю комнату и исчезла в другой, закрытой весь день двери.
Битман попытался войти вслед за ней, но дверь оказалась запертой. Дёрнул он и ту дверь, откуда дама вышла. И она заперта. Чертовщина какая-то.
Думать, однако, времени не было. Пегги шипела на Битмана и тыкала ему в грудь микрофоном.
— Итак, — улыбнулся в камеру Битман и как ни в чём не бывало бодро запричитал: — В телевизионных дебатах, которые проходят в прямом эфире одной из телекомпаний Екатеринбурга, приняли участие…
Его Величество Джордж перевёл объектив камеры на высокого жёсткого, как бетонная скульптура, человека, сидящего на стуле напротив Кандидата. Две остальные камеры — а всего их было три, снимали Битмана и выразительное, но скучающее лицо мсье Мара.
Первый оппонент мсье Мара оказался проповедником древней духовной практики воинов майя, которые перед боем убеждали себя, что давно умерли и потому все будущие события не имеют ровно никакого значения.
— Перед тем как принять важное решение, а меня многие просили принять участие в выборах, — с какой-то маниакальной самоуверенностью заявлял кандидат, — я вспомнил, как однажды едва не перелетел через балконные перила и не разбился на тротуаре. Для применения моей методы нужно вернуться в то самое мгновение, представить себе, что тело рухнуло на асфальт и разбилось вдребезги. После этого необходимо вернуться в настоящее время. После этого ментального и психологического преображения ничто не способно помешать вам победить!
Собственно, раскрытию этой удивительной стратегии жизненного успеха кандидат-воин и посвятил всё свое участие в прямом эфире. Попытки Битмана получить представление о программе социально-экономических преобразований страны под руководством избранного кандидата разбивались о дальнейшую детализацию метода и подробный рассказ о случаях, когда приглашённый был как никогда близок к смерти.
— До начала голосования на выборах президента страны осталось меньше суток. Что бы вы хотели сказать нашим телезрителям, пользуясь возможностью, которую предоставляет вам наша телекомпания? — И Битман отчётливо и громко повторил несколько раз название одной из телекомпаний Екатеринбурга, неукоснительно следуя требованиям отдела рекламы и маркетинга.
— Умрите и будьте счастливы! — выпалил заготовленную фразу удивительный кандидат, широко улыбаясь в камеру.
Битман пресёк его попытки передать привет некой Марии Юрьевне и перешёл ко второму кандидату.
Тот попытки поговорить о политике сводил на рекламу ароматизированных презервативов, производство которых наладил в городе на реке Исеть, но до сих пор не получил поддержку консервативного населения.
Странность его была ещё и в том, что он отказался от помощников и советовался с автомобильным видеорегистратором, который постоянно носил с собой. Все вопросы житейского и мировоззренческого характера он разрешал, трактуя подсказки своего друга видеорегистратора, которого он нежно сжимал в ладонях.
Видя бесперспективность беседы с любителем видеорегистраторов, Битман повернулся к мсье Мара.
— Уважаемый мсье Мара, уверен, что у вас есть интересные и полезные для наших избирателей предложения по социально-экономическому преобразованию страны. И вы готовы поделиться с нами этими предложениями. Не сомневаюсь также, что ваша ответственная гражданская позиция и эффективность опытного хозяйственника позволит вам получить поддержку мудрых уральцев, умеющих отделять зёрна от плевел, — частил Битман, пытаясь загладить некрасивый инцидент с колонкой про Горби и отрабатывая потенциальный хлеб помощника мсье Мара.
Но мсье Мара смотрел пустым, ничего не отражающим взглядом в камеру и неуместно молчал.
Битман спохватился и, подняв с пола один из ватных картонов, которые лежали под его ногами, показал Кандидату. Надпись телезрителям была не видна, так как в эфир шло изображение невозмутимого лица мсье Мара. Который перевёл взгляд влево и прочитал крупную надпись плакате.
Объяснимся. Дело было в следующем.
— Не будьте свёклой! — сказал мсье Мара, обращаясь к Битману, когда они часом ранее готовились к дебатам. Видимо, переврав старую русскую пословицу «Не будь Фёклой».
— Вы в качестве моего помощника должны подготовить меня к общению с прессой и миром.
— А как подготовить? — наивно спросил Битман.
— Заготовьте три листа картона. Напишите на них крупно. На одном:
ВЫБОРЫ.
На другом:
ПРЕЗИДЕНТ СТРАНЫ.
На третьем:
АНТУАН МАРА.
Держите эти плакаты неподалёку от себя. Когда в ходе дебатов я задумаюсь или отвлекусь — показывайте первый плакат. Когда меня спросят о цели участия в выборах — покажите второй плакат.
Если же ко мне обратятся по имени, покажите мне третий плакат.
Вам ясно? — отчеканил Кандидат.
— И это всё?
— И это всё! — отрезал политик. — Этого будет вполне достаточно.
— А у вас есть программа действий?
Видя вопросительный взгляд Кандидата, Битман пояснил:
— Ваша программа кандидата…
Всё ещё не видя понимания в тусклых глазах будущего лидера страны, Битман разъяснил:
— Ваши обещания избирателям в обмен на их голоса.
— Ах, оставьте вы эти глупости! Надеюсь, вы-то хоть не будете мне петь?
Вот Битман и показал первый плакат. Кандидат не спеша прочёл его и молвил:
— Понимаю, куда вы клоните. Выборы. Но советую все эти преобразования и хозяйственный опыт обсудить с вашей подружкой Пегги. Уверен, она оценит ваши планы строительства счастливой и обеспеченной жизни.
Битман не понял Кандидата и пытался оспорить нелепые предположения о будущем участии Пегги в политике.
— Меня удивляет другое: безразличие. С удивлением обнаружил, что я людям не интересен, — равнодушно промычал мсье Мара. Но Битман напрягся. — А я ведь и напугать могу.
Кандидат спокойно продолжал, не глядя в камеру:
— Праведники и грешники похожи в понимании краткосрочности земного существования. Лишь обычный обыватель живёт, как будто будет жить вечно. Потому ему не интересны ни Страшный суд, ни второе пришествие Христа.
Вдруг он встрепенулся и оглядел комнату совершенно безумным взглядом.
— А где моя свита?
И сам себе ответил:
— Свита покинула меня. Её никогда нет, именно когда в ней бывает необходимость.
Битман деликатно ответил мсье Мара:
— Настоящая свита и не должна появляться, когда она нужна. Она появляется, когда у неё закончились деньги либо когда нужно придушить шарфом своего экселенса.
— Ни тот, ни другой случай со мной невозможны, мой друг, — ответствовал мсье Мара.
Битман решил сменить тему, видя философское настроение Кандидата. Ведь о чём-то надо было говорить, находясь в прямом эфире. Прямой эфир с молчащими героями, несомненно, вошёл бы в историю журналистики, но только в случае, если бы это был монолог бальзамированного Владимира Ильича Ленина.
Битман поделился сокровенными мыслями, которые он приберёг для своего блога условеров.
— Согласны ли вы с тем, что в наше время перестали замечать смерть. Случись несчастье, усопшего сразу уносят, не давая разглядеть как следует. Одновременно слишком много смерти показывают по телевизору. Смерть девальвирована, как боливийский боливиано. Она не пугает, как не пугает иллюзорное. Налицо волатильность Смерти.
— Это поправимо. И вы убедитесь в этом, — заметил Кандидат.
Битман забеспокоился. Он вспомнил «Свидетельство о смерти», выписанное ему Кандидатом.
Сердце журналиста снова дало сбой, и он помрачнел.
Кандидат продолжил:
— Не могу предложить вам бокал вина для успокоения чувств. Знаю, вы перестали употреблять горячительные напитки. А я, признаться, их не люблю. Мешает видеть предметы и обстоятельства в их истинном свете. Но давайте закурим. Эта привычка показалась мне забавной. Правда, мне мало сигары или трубки, я поступаю иначе.
Мсье Мара сунул в рот пачку табачных листьев отборного кубинского сорта, достав всё из тех же бездонных карманов штанов, и начал их медленно пережёвывать. Совершенно как корова жуёт пучок жёсткой соломы. Вкусные листы торчали у него по бокам впалого рта, и казалось, он перетирает их дёснами, а не зубами. Над венчиком горькой травы светились мутным светом бессмысленные плошки глаз. Седина бровей и шевелюры приличествовала мрачности екатеринбургской квартиры. Хотя видом своим Кандидат был более похож на натурщика где-нибудь в парижской студии Юрия Павловича Анненкова, рисующего пародию на венценосца, — золотистый венец съехал куда-то вниз, острый взгляд обратился в колодец безумия, и всё вместе было страшным, диким, как сон объевшегося димедролом студента исторического факультета.
Кандидат жевал табачные листья, словно мир вокруг себя пережёвывал. Глотая слюну и не насыщаясь.
— Благодарю вас, мсье, но я…
Битман не успел отказаться и, как гоголевский кум, уже давился листом табака, невесть как оказавшемся у него на языке. Во рту разлилась противная затхлая горечь. Из носа брызнули сопли, прошиб пот, и покраснели уши. Табак оказался крепким, как пресс Арнольда Шварценеггера.
— Что? Забористый табачок? Нашенский, — с неуместными матросскими интонациями простонал Кандидат, улыбаясь во весь рот. Словно контрабандист пограничникам.
Пустота была в глазах Кандидата. Битман старался не смотреть в его глаза. Вот что — не было в них ни огонька, ни искорки. Одна суконная потёртость.
— Посмотрел я, что в социальных сетях пишут, — неожиданно заявил Кандидат, двигая челюстью. — Суета одна.
Ну, пусть суета. Странно было другое. Где он мог посмотреть?
Будучи с утра с мсье Мара, Битман ни разу не видел в руках его какого-либо технического предмета сложнее вилки. Да и вилки не видел. Ни телефона, ни смартфона. Диктофоны, микрофоны, бритвенные приборы, блендеры — ничего не было видно в руках Кандидата.
Между тем прямой эфир продолжался. В комнату ввели, держа под руки — не для того, чтобы он не сбежал, а для того, чтобы он не споткнулся о кабели на полу, невысокого человека в чёрной рясе, с большим золотым крестом, покойно лежащим на карнизе выступающего брюшка. Ещё одна особенность гостя — старомодное золотое пенсне на носу-кнопке.
Битман дёрнул микрофон и, заглядывая в камеру Его Величества Джорджа, возбуждённо выпалил:
— К нам присоединился ведущий специалист по вопросам религиозной жизни современного человека, публицист отец Иоанн.
Мсье Мара неожиданно оживился:
— Я буду беседовать со священником?
Отец Иоанн сел на предложенный стул и уставился в пол. Ему претила роль участника прямого эфира. Но церковная дисциплина была сильнее его желаний. В целом он шёл в телестудию без огонька, или, как сказал бы Битман в данном случае, без свечки.
Батюшка вздохнул, как могут вздыхать только лошади — не грудью, а и грудью, и животом, и даже плечами.
Битман занял место ведущего и, представив участников беседы, понёсся галопом в область человеческих отношений, которую он хорошо не знал.
— Начнём, пожалуй, — пророкотал мсье Мара. — У меня сегодня много дел. А я вижу, нам предстоит разговор.
— Мир и любовь этому дому, — ответствовал отец Иоанн сдержанно.
— Я считал, что вы излечились от этих глупых предрассудков.
— Церковь восстала, и Бог вернулся, — участник беседы говорил кратко, словно сберегая силы для последующей драки.
— Нет, вы только послушайте этого господина, — удивился мсье Мара и обернулся к Битману, как бы приглашая его в собеседники, как бы вовлекая в беседу. Битман же ничего нового не услышал и не понял изумления мсье Мара.
— То есть вы полагаете что Бог с нами? Буквально — здесь и сейчас?
Кандидат огляделся по сторонам. Потом повернул голову вверх и опустил вниз.
Отец Иоанн всё громче и громче барабанил пальцами по подлокотникам стула и всем своим видом показывал, что происходящее его раздражает.
— Две тысячи лет назад Он явился людям. События тех давних дней вы до сих пор обсуждаете как весьма актуальные и важные. И в то же время он здесь и сейчас. Так где же Он? Давайте вместе позовём его…
— Как Дедушку Мороза? — встрял Битман. Он вспомнил, как на утренниках в детском саду дети кричали: «Дедушка Мороз!», пока фигура в тулупе, красной шапке и белой бороде, с посохом не появлялась из-за боковой двери. И гость, в котором дети не узнавали в полном восторге завхоза дядю Витю, кричал: «А вот и я!».
— Именно! Дедушка Христос, приди к нам!
Отец Иоанн нелюдимо посмотрел на мсье Мара.
— Ваша выходка только подчёркивает ваш негативный, издевательский настрой. Я хотел бы уйти, — батюшка порывался встать, но не мог оторваться от стула, словно приклеенный.
— Уверяю вас, милейший, ему дела до вас нет. И до ваших дел. Странное у вас представление. Правда, и у Него странное о вас…
— А вы, значит, всё знаете про Него, — злобно бросил Иоанн. — Но ведь вы согласны, что он благ и милосерден? — выставив палец в Кандидата, выпалил провокатор отец Иоанн.
Кандидат ответил:
— Возможно, впоследствии, на суде.
— Но что вы тогда предлагаете?
— Кому? — удивился мсье Мара.
— Людям, людям что вы предлагаете, — внезапно буквально вскипел, как молоко на плите, отец Иоанн, и голос его подозрительно зазвенел. — Что вы предлагаете людям, которые страдают и ждут надежды, избавления от страданий. Которые ищут спасения души, хотят жить с Богом и ради Бога? Вы баллотируетесь в президенты страны и ничего не предлагаете людям?
— Я предлагаю поверить, что Он есть. И точка.
Отец Иоанн ответить не успел. Он хотел было прокричать, что кандидат в президенты страны должен хотя бы малость предложить людям. При чём тут «Он есть»? О чём вообще говорит этот наглый босяк на кровати? Но прокричать он не успел, так как в комнату ворвалась толпа возбуждённых граждан.
Результат не от мира сего риторики и простецкого внешнего вида мсье Мара был неожиданным. Он мгновенно стал популярнейшей личностью, и граждане страны воспылали к нему необычайной симпатией.
Пегги на планшете отбивалась от комментариев, которые шли на сайт компании в режиме онлайн. Необходимо признать, что это была в основном лавина лайков и прочих позитивных мотиваторов. «Такого количества подписчиков и комментов у материалов телекомпании не было, нет и не будет», — думала Пегги, с замиранием сердца видя себя в эпицентре мировой политики.
Княгиня Лихтенштейнская отпинывалась от поклонников и поклонниц мсье Мара в буквальном, физическом смысле этого слова. Толпы сторонников Кандидата кружили, как стая голодных волков, вокруг дома на Волгоградской, 41, появившись столь же внезапно и в столь же неисчислимом количестве, как и саранча на границах Египта.
Инсургенты ломились в подъезд, пытаясь попасть в квартиру номер 38, где было немыслимо жарко от софитов и от потных тел, набившихся в небольшую комнату. Люди жертвовали своими пуговицами и макияжем не ради возможности задать вопрос мсье Мара или попросить у него денег. Нет, они ломились в квартиру сделать сэлфи с мсье Мара.
Внезапные гости вели себя довольно фривольно.
Одна симпатичная девушка, прилипнувшая к мсье Мара и державшая на отлёте смартфон, падала на спину всякий раз, как только на них наводили телекамеру. Но стоило объективу уплыть в сторону, вновь бросалась Кандидату на шею. Уподобляясь малышу, который то бежит за отступающей волной, то с визгом отступает, как только волна набегает на берег. Весёлую возню пресекла Княгиня Лихтенштейнская, напомнившая, что идёт прямой эфир.
Другая девица увидела мельком себя в пыльном зеркале и громко потребовала не обижать её.
Третья предупреждающе заметила Битману: «У меня получилось сделать с ним сэлфи. Ой крику сейчас будет, ой визгу!»
Но, посмотрев сделанный снимок, она пропищала:
— Ай-й-й-й. Какая славная сэлфи получилась, — и горько заплакала.
Битман вытолкал её в коридор.
Сумасшествие съёмок настолько захватило его, что он сам себе крикнул:
— Зайдите чуть попозже!
Услышав свой голос, развернулся и пошёл было к выходу из квартиры. Но его перехватила Пегги и толкнула обратно в комнату. Где на него уже смотрели три телевизионные камеры, как три оружейных ствола. На ослепительно белой кровати скучал Кандидат. А вокруг его вился клубок человеческих тел, визжащих, бьющих друг друга в неистовой попытке сделать снимок.
Разумеется, только в такой момент и могла прийти в голову Битмана своевременная идея сходить как-нибудь после на грибную охоту. Ночью. С фонариком. Потеряв голову от сумбура и бардака, Битман решил, что ночью грибов особенно много. «Они не прячутся под листвой и вылезают наружу. Да и других грибников нету», — размышлял Битман, пробиваясь к своему месту, помеченному крестиком на полу.
Между тем сэлфи с Кандидатом получались, как на подбор, прегадкие — на первый план вылезали рваные колготки, расстёгнутые ширинки, волосы, точащие из уха, и тщательно скрываемое отсутствие зубов. Вот только Кандидата на них не было видно — только какие-то пятна и углы не в фокусе.
Битман, строго улыбаясь в камеру, пытался деликатно отпихнуть внезапно нахлынувших любителей мсье Мара. Глядя на них, он укрепился в понимании современника как непосредственного дитя. И вспомнил, что детские психиатры из университета Галифакса опубликовали исследование, в котором изучили психические расстройства Винни Пуха и его друзей.
Врачи утверждали, что если проанализировать поведение и разговоры этих литературных персонажей, то выяснится прискорбный факт — все они больны разного рода психическими недугами и нуждаются в срочном медикаментозном лечении.
Малыша и Карлсона тоже подвергли психиатрическому диагностированию и написали: «Карлсон демонстрирует симптомы тяжёлой истерии и маниакально-депрессивного расстройства». Малышу заочно прописали торазин и галоперидол.
Битман треснул по плечу кандидата-воина, того, который «уже умер», и задал прямо поставленный вопрос:
— Ну, вы как?
— Я вас не понимайт! — с немецким акцентом вдруг ответил кандидат-майя.
«Совсем рехнулся», — не удивился Битман.
— Я хочу, чтобы вы ответили…
— Я вас всё равно не понимайт!
— Мне на итальянском сказать, чтобы вы ответили на вопрос…
— По-итальянски не надо, я не понимайт, я немецкое молоко из Баварии, — сделал кандидат-воин смелое заявление.
Смешанные чувства вызывает современная политика.
В прошлом месяце Битман делал репортаж с партийного съезда, где учреждалась новая политическая партия «Июнь». У входа стоял одинокий горожанин с плакатом «Боря, вернись! Без тебя ещё страшнее».
В зале над сценой висел огромный кумачовый транспарант — «1 съезд движения трудящихся за социальные гарантии Июнь». Докладчик говорил удивительные вещи: «Ну, мы попробовали продавать стиральные машины — не пошли. Но это не означает, что наш партийный проект плох, это означает, что мы выбрали не тот товар».
Битман устал удивляться и просто плыл по течению. Его любимое занятие. Сохранило ему немало нервов. За исключением первого брака с Лелей. Там плыть-то он плыл, но река была порожистая.
Оставшиеся минуты дебатов были заполнены ахинеей Битмана, который приступил к изложению своего сугубо личного видения проблем региона, сопровождаемый громкими репликами отца Иоанна, которого атмосфера в студии буквально душила, но вырваться он не мог. Как на родительском собрании.
Телезрителей спасала особенность студийных микрофонов. Если одновременно говорят двое или больше человек, то отдельные слова становятся неразличимыми, а из динамиков ревёт морской прибой. Понять содержимое беседы нельзя было ни при каких обстоятельствах.
Пегги потеряла интерес к происходящему и сидела на полу в коридоре, читая свежий детектив Несбё. Она представляла себя героиней романа — прекрасной, талантливой проституткой, которую жестоко изнасилуют и убьют. Ибо мир несовершенен. Сердечко её волновалось и хотело любви.
Но вот мсье Мара попросил кофе. Горького. Чёрного. Горячего.
Принесённый мокрый стаканчик жидкости, налитой ему из кулера с добавлением ложки растворимого чуда, он употреблять не стал.
Пегги сходила на кухню и, обнаружив старый закопчённый кофейник и банку с молотым кофе, сварила большую кружку настоящего кофе.
Мсье Мара принял напиток из рук Пегги, попробовал и благосклонно посмотрел на девушку.
Отец Иоанн воспользовался паузой и встрял:
— И вообще, мы-то здесь при чём? У нас в приходе таких проблем нету!
Реплику эту он бросил Битману, который возмущался тем, что отцы церкви не пикетируют публичные дома Екатеринбурга, которых развелось много, много больше церквей, торговых магазинов и кинотеатров.
— Я расскажу вам древнюю притчу о зеркале, — перебил их мсье Мара. — Сидит как-то Человек перед зеркалом, которое было зеркалом не простым, а волшебным зеркалом. И говорит:
«Зеркало-зеркало, скажи, кто на свете всех умнее, всех красивей и желанней?» Имея в виду, разумеется, себя.
Волшебное зеркало отвечает: «Это не Яков».
«Ну, разумеется, не Яков», — возмущается человек и снова говорит: «Зеркало-зеркало, скажи, кто на свете всех умнее, всех красивей и желанней?»
«Это не Давид».
«Ну, конечно же, это не Давид!» — сердится человек и снова говорит: «Зеркало-зеркало, скажи, кто на свете всех умнее, всех красивей и желанней?»
«Это не Сара».
«Господи!» — кричит человек, в сердцах топая ногами. Но снова говорит:
«Зеркало-зеркало, скажи, кто на свете всех умнее, всех красивей и желанней?»
«Это не обезьяна-альбинос».
Человек разбивает волшебное зеркало и, злой, уходит восвояси.
— Вы что, хотите нам сказать, что мы не идеальны? — насупился отец Иоанн. — Сами-то хороши. За что я вам свой голос отдать должен?
Мсье Мара также начал закипать.
— Должен заметить, меня начинают утомлять эти навязчивые предложения своего голоса!
Битман между тем уже был далеко мыслями от телевизионной студии. Ему надоели кандидаты и толпа поклонниц мсье Мара.
Он понял, как именно должен сделать сюжет об уральской корриде.
«Мы будем на равных с быком. Бык, как известно, воплощение смерти, абсолютное чёрное Зло. Вышедший ему навстречу матадор сначала подвергается нападению Зла, а потом убивает его, победив в символической схватке света и тьмы».
Он задал себе вопрос: «Чем уральская коррида будет отличаться от испанской?»
И сам же ответил: «Всем. Я выйду на бой с быком один на один, без помощников. Это будет бой на равных условиях. То есть я буду без шпаги и нагим. Бык голый и я голый. Схватившись не на жизнь, а на смерть, я побеждаю быка в равном противостоянии и обретаю вечную славу!»
В голове Битмана стучали кастаньеты, рявкал духовой оркестр и шумела толпа любителей танца смерти. Надо будет не забыть перед боем привязать быка к дереву в парке.
Он потерял всякий интерес к дебатам кандидатов. А тут и время прямого эфира подошло к концу.
Пегги и Битман спустились к микроавтобусу, оставив Его Величество Джорджа упаковывать профессиональные манатки, и поехали в телекомпанию монтировать сюжеты — и о перетаскивании трупов, и о прямых дебатах.
На ходу Битман позвонил знакомым на коровью ферму в Патрушах и договорился получить одного самого свирепого быка для съёмок рекламного ролика. Животное обещали доставить на фургоне фермы в центральный парк города. Ролик якобы будет посвящён качественному молоку и маслу, выпускаемому фермой.
На вопрос менеджера, почему надо доставить непременно быка, а не корову, Битман ответил, что корова — это банально. Все рекламные ролики молока и масла переполнены симпатичными, поющими песенки и улыбающимися коровами в балетных пачках. А вот рекламный ролик, где главным героем будет бык, производитель молока и масла, привлечёт внимание.
На другом конце трубки замолчали. Битман напомнил консерваторам с фермы, что сейчас время творческого креатива. Что в рекламном бизнесе успешны девицы с усиками и молодцы с косами до попы, и положил трубку.
Заполучив быка, Битман планировал снять колоссальный сюжет об уральской корриде. Ну, и рекламный ролик для фермеров для отчётности.
Его просто бесило отсутствие креатива в современной рекламе. Возьмём, например, рекламный щит перед проходной птицефабрики «Столичной», где изображалась толпа куриц в русских кокошниках (!), первые из которых держали в вытянутых навстречу гостям предприятия крыльях поднос с хлебом-солью (!). Учитывая, что туда ездили только сотрудники да грузовики-рефрижераторы, доставляющие охлаждённую продукцию в магазины, реклама отдавала некоторым цинизмом.
Глава восьмая. Tercio de banderillas
Минула седьмая неделя Великого Поста. Впереди была Пасха.
Как отдалённые раскаты грома, как щекотное предчувствие первого поцелуя, в головах постующих разворачивается грандиозная возня мечтаний о предпасхальных походах в продуктовые супермаркеты. Когда снедь скупается в количествах, достаточных не только для семьи и друзей, но и точно для самого виновника торжества. Призраками пасхального воскресенья являются то утренняя рюмка водки с духоподъёмным яйцом, сваренным вкрутую и посыпанным крупно смолотой солью. То протестантская творожная пасха. То торжествующий русич кулич.
Для анимации Великого Поста русская традиция придумала всякого рода кулинарные развлечения. Словно сам Господь протягивает условеру вкусное баловство, забавляя и радуя его детскую душу, более занятую выпечкой, нежели спасением души. Пекут печенье-жаворонки, медовые кресты, удивительные лествицы — печенье в виде лестниц. В честь Иоанна Лествичника, который в книге «Лествица рая» изобразил путь постепенного восхождения человека к духовному совершенству по лестнице души. Битману так и не удалось встретить среди условеров тех, кто прочёл книгу, но вот печенье испробовали многие. Много званых, но мало избранных.
Битман опубликовал в своём блоге «Благая весть условера» рекомендуемые рецепты и получил неожиданное откровение Княгини Лихтенштейнской: «После прочтения ваших кулинарных опытов организм сам собой перешёл на орехи. И я задумалась о пользе чтения духовной литературы)))».
Битман незамедлительно отреагировал на замечание Светлейшей рецептурой сбитня. Уж на что хорош свежеиспечённый калач с квасом, но со стаканом горячего сбитня ещё лучше. Где его взять? В православном супермаркете Новотихвинского монастыря в Зелёной роще. Там продаются маленькие бутылочки монастырского концентрированного сбитня по умеренной цене.
«С чего начинается вера в Бога?» — задал Светлейшей в сотый раз вопрос Битман. Собственно, в этом и состоит духовная жизнь условера — в бесконечном перетирании вопроса — не во что верить, а надо ли верить.
Профессор Осипов, знакомством с которым Битман гордился, в одной из лекций сказал, что верить человек начинает не когда Богородицу во сне увидит. И не когда — это «так принято». А когда «чувствую, что по-ги-ба-ю!».
Но разумеется, как это и бывает зачастую в спорах, Битман не понял мысль Осипова и решил, что тот тяжело болен.
«Моё сознание присуще только этому телу? С физическим концом сознание и чувства тела угасают, и я погасаю, как обесточенная лампочка?
Или гибнет только белковое тело? А я, моё сознание, опыт, переживания, память, привычки поздно ложиться и рано вставать — остаются?
Мы живём с поразительным ощущением несовпадения тела и души. Хотя, возможно, это только эффект «фонарика». Поясню. Человек в темноте, если у него на голове фонарик, видит только те предметы, на которые устремляет взгляд, остальное скрыто в темноте. Сознание человека выступает тем самым фонариком, создавая мир видимого, в котором присутствует только то, что видит человек.
Почему сознание воспринимает смерть, прекращение мышления как трагедию? Как негативное событие? Наверное, потому, что прекращается само мышление. Страшна не физическая смерть, а осознание последующей темноты и тишины — прекращение осознания себя. Страшен мир без меня».
Светлейшая ответила на эти философствования Битмана туманным: «Бог в помощь».
На самом деле она растерялась, прочитав пост блогера.
Зная о том, что Битман неравнодушен к гастрономическим темам, она увела разговор в сторону, привычную для условеров. Она рассказала о новой модной прихоти, о маринованных яйцах на Пасху.
Нынче в моде не привычные крашеные яйца с целлофановыми трафаретками с изображениями ангелочков. А яйца, маринованные на европейский манер. Маринованные яйца и есть те самые белые шарики в банке пивного бара Мо, в котором любит зависать Гомер Симпсон из мультсериала «Симпсоны». И которые не давали покоя Битману, задавшемуся вопросом: «Что это за гадость такая в банке?» Оказалось — обычная закусь в барах и пабах сначала Англии, а потом и Америки. Но и во Франции, оказывается, балуются маринованными яйцами, но не могут без картавости — красят в свекольном отваре.
Поведав о новинке Его Величеству Джорджу, Битман был неприятно поражён его прекрасной осведомлённостью в вопросе маринованных яиц. Оказывается, уже на прошлую Пасху Джордж презентовал маринованные яйца митрополиту Кириллу. В стильной икеевской баночке, где яйца купаются в маринаде, как нудисты в бассейне.
Джордж поведал Битману повесть о маринованных яйцах. Хотя последнему претила сама идея, что Джордж мог хоть в чём-то опередить православного блогера, он эту историю подробно изложил в «благой вести условера».
Отваренные вкрутую и лущёные яйца условеры заливают горячим маринадом. Маринад готовится из уксуса, соли, сахара и специй. Подробные пошаговые рецептуры, которые вы непременно найдёте в помойке интернета, советуют перец, лаврушку, гвоздику и корицу.
По поводу корицы они с Его Величеством Джорджем сцепились. Битман отстаивал позицию, что корица очевидно лишняя — не пряники же печём! Джордж упорствовал на строгом следовании рецептурным преданиям. Победил Битман, когда Джордж вспомнил, что терпеть не может корицу.
Но неожиданно тему корицы поддержала студентка Полина из Барселоны, русская, уехавшая в Испанию изучать язык и также читавшая «благую весть».
Прочитав условерскую болтовню Битмана и Джорджа, девочка впервые в своей жизни купила кулич, покрасила яйца и сходила на пасхальную службу в церковь.
Кулич в Барселоне оказалось купить несложно. Студентка писала Битману: «Магазин полон кириешек, солений, сметаны, творога и советских конфет. У прилавка русская женщина спорила с армянкой — в какой день отмечается православная Пасха.
Kulich 350g 5,89 uni. Pintura para huevos 0,79 uni.
В студенческой общаге вечером обсуждали Пасху с многоязычными друзьями по учёбе. Голландцы очень удивились, что это прям праздник у нас. Они обычно прячут шоколадные яйца в квартире или в саду для маленьких детей семьи. Но когда те вырастают — не отмечают. Мы им рассказали, что красим настоящие куриные яйца, и они очень были удивлены. А творога они не едят и про творожную пасху не поняли ничего.
Яиц белых в продаже нет — все коричневые. Как красить-то?»
Удивляться пришлось и студентке. Во всех кафе Барселоны обязательный «Russa classica amb tonyina» — «классический русский салат с тунцом».
«Вечером в страстную субботу собрались в студенческой общаге: красили яйца всей компанией. Голландцы, британец и девочка из Аргентины. Наши — русские и украинцы — не удивлялись. А иностранцы были поражены. Им очень понравилось.
В пасхальное воскресенье сходили в церковь Благовещения Пресвятой Богородицы на улице carrer de la Mare de Deu dels Reis. Корсунская епархия. Было хорошо, как дома, — все улыбались. Было тихо и чисто. Смиренно. Здорово. Молодая русская беременная женщина встретила нас приветливо и показала, какие свечки куда ставить. Было два батюшки. Один пел «Христос воскресе!». А прихожане в ответ — «воистину воскресе!». В церкви были — молодая пара, семья с девочкой, у входа парковалась ещё одна семейная пара».
Вдруг Битману остро замечталось о море, о синих горах и об Испании.
Но мечтать было некогда. Ответив испанской русской студентке, он захлопнул ноутбук и пешком отправился в располагавшийся неподалёку дендропарк, где его ждал бык, привезённый с коровьей фермы в Патрушах.
Битман кипел мыслями о корриде. Ему представлялся пламенный бой матадора с быком, из которого, чудом избежав смертельной опасности, выходит победителем.
Велико же было его изумление, когда он лицом к лицу столкнулся с привязанной к дереву огромной чёрной коровой. В том, что это был не бык, а именно корова, сомневаться не приходилась. Уж насколько Битман был далёк от крестьянского образа жизни, но огромное пухлое вымя он приметил сразу, да и рога у животного были не боевые — маленькие кривые рожки.
Корова пережёвывала травяную жвачку, подрагивая боками и печально разглядывая оскорблённого в творческих замыслах Битмана.
Рядом под деревом на раскладном стульчике пристроился поводырь животного. Он простодушно волновался, как бы в ходе съёмок животное не попортили.
Он так и заявил насупившемуся Битману:
— Не попорти мне Любашку, — и зачем-то добавил. — Она так-то смирная.
— И как же, интересно, я могу её попортить, — досадовал Битман, занятый мыслями о необходимости каким-то образом переделать на ходу не только сценарий рекламного ролика, но и предстоящего побоища добра со злом. А тут ещё пастух лез со своими глупостями.
Творческий план изобразить кровавую корриду с коровой Любашкой даже Спилберга мог поставить в тупик. А тут ещё Битман вспомнил о своём намерении выступить в поединке с кровожадным животным на равных. Как отнесётся пастух из Патрушей к тому, что Битман нападёт на Любашку, раздевшись донага, предугадать было сложно. Могли возникнуть всякого рода ложные предположения.
От сложных творческих переживаний отвлёк подруливший к газону микроавтобус с Пегги и Его Величеством Джорджем.
Битман не стал реагировать на вопли Пегги, которая полезла к парнокопытному со всякого рода бесконечными «уси-пуси-муси-муси».
Корова и Битман стояли друг напротив друга как представители двух мирозданий, двух систем, двух миров. Битман нёс в себе груз позитивного отношения к животным и особенно к коровам. Отличительными чертами мира Битмана, как и всякого современного человека, было ответственное отношение к миру животных и одновременно полное незнание его.
Он впервые вживую столкнулся с этим представителем жвачных и перво-наперво был потрясён дыханием животного — оно было лёгким, как сказал бы Иван Бунин. Но мощным.
Глаза коровы неумолимо походили на глаза Пегги, но были больше по размеру и печальнее. Следующим уровнем симпотности взгляда были глаза девочек из мультфильмов хентай и анимэ, всяких там Пони Тейлор и Сейлармун. Огромные, влекущие и со слезой в уголках.
Битман не стал делиться своими эстетическими открытиями с Пегги, не желая отвлекаться на неуместную при данных обстоятельствах, но неизбежную драку с коллегой.
Они продолжали стоять друг напротив друга. Битман молчал. Корова жевала.
Через минуту корова распахнула влажную пасть2 и издала удивительно мощный звук, похожий пусть на приглушенный, но всё же пароходный гудок.
Полы плаща Битмана, его кудри, руки, уши оттянуло назад порывом штормового ветра. Очки вжались в переносицу, и тело Битмана завибрировало от низкочастотных модуляций коровьева рёва.
Это был звук словно из другого мира, живущего по иным законам, мира сильных эмоций и незаурядных личностей природного характера. Словно сама Земля подала неведомый знак Битману. Кроме того, Битман осознал, что его совершенно не тянет в деревню, к земле, и, по всей видимости, он никогда не загорится идеей выращивать кур.
Побуждаемый зовом природы, Битман осмотрел животное со всех сторон и остановился у её финальной части, там, где корова заканчивалась хвостом. Кроме того, в таком положении относительно коровы Битман мог бы не бояться снова подвергнуться с её стороны крику. Чтобы там ни говорили, но, когда тебе мычат в ухо с расстояния в полметра, это производит впечатление, сопоставимое с пением в обнимку с Басковым, после чего, как известно, партнёры известного певца испытывают постканонадную контузию.
Но дальнейшие события показали, что планы избежать мычания не привели к успокоению души Битмана или к новым позитивным открытиям.
Как только он подошёл к хвосту, тот поднялся, подобно мосту средневековой крепости. Из сморщенного, как меха гармошки, зада животного начали валиться в неестественно огромных количествах лепешки, парящие на воздухе и блестящие, как кабачковая икра.
Битман рефлекторно подставил ладошки.
«Уж лучше Акунина читать», — была первая, не отредактированная мысль Битмана. Вторая — «И куда я дену это добро? Не по карманам же распихивать».
Но тут его накрыл следующий рефлекс — рвотный, словно сегодня природа человека праздновала своё торжество над поэтом, который, как сказал бы Фет, омыл своими слезами обагрённые несчастиями мира длани.
Дальше было плохо, очень плохо.
Его Величество Джордж и Пегги повели себя откровенно предательски.
На умоляющие крики Битмана — «полейте мне воды на руки и скажите, где здесь туалет», они дружно, как старые добрые вояки, делали по два шага назад. Как только Битман пытался подойти к ним, ища сочувствия и милосердия. Сам Битман при этом держал длани, как лебедь, расправивший после зимней спячки крылья, стараясь удалить ладошки максимально далеко от своего носа. Но длина рук не была безграничной. Так люди постигают неумолимую ограниченность человеческих возможностей. Тесен мир людской, и нельзя убежать от себя.
Пегги ещё и вытягивала ладошку перед собой в красноречивом жесте «стоп!».
Но тем не менее с прошествием пяти минут все эти препоны были преодолены. Пастух, привычный к такого рода инцидентам, пришёл на помощь Битману. Полил ему на руки водой из канистры и даже дал отереться своим носовым платком. Битман впервые за многие годы встретил человека, который в кармане брюк носил приличного размера носовой платок. И горячо тому возрадовался.
Накричав на Пегги и Его Величество Джорджа и высказав своё решительное «нет!» бесчувствию коллег, Битман принялся за работу.
Отвлекало лишь то, что Битман, опять же совершенно рефлекторно, подносил ладошки к лицу и принюхивался. Других препон взяться за организацию уральской корриды более не существовало.
Дальнейшее вполне соответствовало испанскому выражению correr una suerte — претерпеть судьбу, от которого и произошло название мистерии corrida.
Предстояло понять, как человек сразится с коровой. Что, собственно, понудит миролюбивое животное напасть на Битмана.
Вторая проблема — с помощью каких средств Битман отразит нападение и каким способом имитирует её умерщвление? Ни шпаги, ни хотя бы вил у него не было.
Ну и третье — как объяснить Пегги, Его Величеству Джорджу и пастуху обнажение матадора?
Привычно положившись на Господа, Битман блестяще разрешил все эти, казалось бы, изначально неразрешимые проблемы.
И начал он с третьей. Молча, ни слова не говоря онемевшим свидетелям боя человека и коровы, Битман решительно и довольно быстро разделся донага, подавая Пегги предметы своего туалета. Та покорно принимала рубашку, джинсы и прочее с рук Битмана, заворожённая деталями анатомии матадора.
Пастух от неожиданности поперхнулся — в момент стриптиза он отхлёбывал что-то из чашки. Но, как оказалось, в термосе был вовсе не травяной чай с полей колхоза, как он уверял журналистов, а водка.
Поперхнувшись, он закашлялся и оросил спиртовоздушной смесью, фонтаном извергнутой из крестьянской глотки, все ту же гармошку, что берегла корова под хвостом.
Животное исторгло из самых глубин своего естества крик ужаса и боли и вместо того, чтобы лягнуть коварного пастыря копытом в живот, бросилось вперёд — на Битмана.
Далее они с Битманом действовали быстро и слаженно.
Битман как очумелый нёсся перед коровой. Животное мчалось за Битманом, разумеется, вовсе не порываясь растоптать его тщедушное тело или поднять на короткие тупые рожки, а подгоняемое нестерпимым жжением под хвостом и, возможно, видя в человеке спасителя и утолителя печали.
Пегги и Его Величество Джордж стояли как столбы соляные несколько мгновений, пока замечательная пара спринтеров не обогнула угол здания и не скрылась из вида. Разумеется, Джордж не успел не то что снять происходящее для воспитания последующих поколений, но даже повернуться в сторону телевизионной камеры. Пегги было подняла сотовый в попытке сделать пару снимков кульминации корриды, но, пока путалась с кнопками, чудесные мгновения жизни пронеслись мимо, оставив лишь лёгкое послевкусие чего-то недосказанного и недоделанного.
О впечатлении, которое произвёл забег Битмана и коровы на Княгиню Лихтенштейнскую и Главного, мы уже поведали. Пришло время вернуться к послеобеденной встрече мсье Мара с Битманом. На всей той же квартире номер 38 в доме на Волгоградской, 41.
По завершении телевизионных дебатов, что протекали в прямом эфире одной из телекомпаний Екатеринбурга. После монтажа сюжетов об утренней левитации трупов и дебатах кандидатов в президенты страны. Особенно же после съёмок эпизода уральской корриды Битман, прибыв на встречу с Кандидатом, был по вполне понятным причинам тих и настроен на миролюбивый лад.
Но Господь продолжал испытывать терпение Битмана и его умение увиливать от проблем.
Мсье Мара передал через секретаря редакции Битману не просто просьбу немедленно явиться к нему, но вместе с проектом своей предвыборной программы, которую он просил подготовить сегодня же.
Хотя Битман совершенно не помнил про «сегодня же», но, с другой стороны, факт проведения голосования завтра предполагал наличие у кандидата программы как минимум сегодня. Это было справедливое требование. Битман признавал это, но беготня наперегонки с коровой, препирательства с коллегами и прочие житейские препоны не позволили ему сосредоточиться на написании глубокого и аргументированного политического манифеста.
Надо было что-то срочно придумать. Битман наобум открыл Яндекс, набрал в поисковике «текст о любви к ближнему своему» и открыл первую попавшуюся страницу. Не читая, отправил на печать, выдернул ещё горячий лист бумаги из принтера и сбежал по лестнице к ждавшему у подъезда редакции такси.
Вместо того чтобы просмотреть текст, отпечатанный на бумаге, Битман размышлял, а где, собственно, и при каких обстоятельствах мсье Мара собирается использовать эту самую программу?
В печатной прессе опубликовать манифест банально не успеть.
В социальных сетях? Но Кандидат не умеет ими пользоваться.
На встрече с избирателями сегодня вечером? Возможно. Но можно ли считать полноценной встречей со сторонниками запланированный на вечер банкет в ресторане грузинской кухни «ХмелиСупЕли»? Куда его пригласил мсье Мара, здраво предположивший, что и прочие члены редакции не откажутся «разделить с ним обильный стол и беседу».
Да и законно ли это? Сегодня же «день тишины», вспомнил горячий сторонник буквального следования избирательному законодательству. Но, согласимся, день был такой странный и путаный, что до избирательного ли кодекса было?
Войдя в квартиру 38 мимо распахнутой настежь двери, Битман приблизился к мсье Мара, сидевшему удобно в бог знает откуда взявшемся кресле у окна, и мельком взглянул на подготовленный проект предвыборной программы. Это было, безусловно, удобное время для ознакомления с плодами собственных трудов. Выхваченная пара абзацев заставила похолодеть многоопытного спичрайтера на зарплате.
Но бумага уже скользнула по воздуху прямо в руки Кандидата. Он, насупясь, внимательно вчитался в текст, и Битман догадался, что уж на этот-то раз он точно попал в беду и Господь не выручит своё беспечное чадо.
Мсье Мара неспешно читал:
«Она покраснела, как зарево, затем подобрала своё платье и собралась бежать.
— Не держите меня, господин Каденбек, дайте мне уйти! С завтрашнего дня я не приду больше в ваш торговый дом. Надеюсь, что после всего, что произошло между нами, вы найдёте это вполне понятным?
— Конечно, иначе и быть не может! Я сам никогда бы не допустил бы, чтобы вы хоть один ещё раз исполнили подобную обязанность. Однако я обязан дать вам удовлетворение. Позвольте же мне предложить вам крошечный-прекрошечный подарок.
— Нет-нет — мне ничего не надо! Я ничего не приму от вас, ничего!
— Вы должны принять его, должны! Весь подарок состоит в том, что вы видите здесь в зеркале.
Он повёл её к самому рефлектору и, обняв, страстно шепнул ей на ухо:
— Все, что ты видишь там, — твоё! Если ты от этого откажешься, то мне придётся серьёзно считать тебя воровкой, потому что ты лишаешь меня счастья.
Она быстро повернула к нему своё лицо и улыбнулась сквозь слезы.
Он же широко открыл ей свои объятия и посмотрел на неё с мольбою.
С минуту постояла она в нерешительности, затем с криком восторга бросилась к нему на грудь.
— Значит, ты любишь меня, любишь действительно? Ты не играл мною? Нет?
— Мне даже не приходило в голову! — пробормотал он, прижимая её к неистово бьющемуся сердцу. — Однако, — прибавил он с лукавым взглядом и несколько отстраняя её от себя, — ты все-таки некоторым образом воровка. Уже при первой встрече ты не только ловко присвоила себе мою бронзовую пряжку, но и похитила моё сердце!
Она с блаженным чувством смотрела на рефлектор, в котором ярко отражались электрические огни стоявшей в конце громадного помещения рождественской ёлки, и душа ея наполнилась сознанием, что её ждёт счастье не менее яркое и блестящее, как этот свет там, на ёлке.
— Да, я похитила твоё сердце, — прошептала она, крепко сжимая его руку. — Но зато и потеряла своё!»
Внизу текста стояли реквизиты источника. «Рассказ Леоноры Пани «Воровка». Ежемесячное литературное популярно-научное приложение № 7, июль 1907. С.-Петербург. Издание Т-ва А.Ф. Маркс».
«Пипец!» — громыхнуло в голове Битмана.
Но Господь не подвёл безалаберное дитя.
— Мило! Мило! Какие персонажи! Какой слог! Я, конечно, несколько иначе представлял политические манифестации. Но смысл манифеста очевиден и, как мне кажется, должен приветствоваться местной публикой? — заметил мсье Мара.
— Мдааааааа, — промычал вдолгую Битман, готовый согласиться с чем угодно, лишь бы его не били. Он хотел ещё что-нибудь добавить, но в звенящей голове, как на грех, не болталось ни единой мысли, а только стук каких-то неуместных бубнов и трезвон будильника.
И лишь через пару долгих мгновений он догадался, что никакие это были не бубны, а в кармане надрывался сотовый, включённый на режим виброзвонка.
— Вы, неуёмные скептики, спрашиваете ежеминутно, почему бог не приходит, как не приходит царство света и добра. Уверяете, что нет всепобеждающей Любви — здесь и сейчас. Слеп ваш взгляд, и запечатаны ваши уши.
Пока мсье Мара размышлял, по привычке своей находясь не здесь и не сейчас, а бог знает где в мечтаниях, Битман достал из кармана следующий документ.
Выбегая из редакции на улицу к ожидавшему такси, он схватил с рабочего стола четвертушку бумаги, подброшенную неизвестным.
Записка была основной причиной его растерзанного внимания, того, что он так и не сосредоточился вовремя над задачей созидания проекта программы Кандидата.
Итак, некто неизвестный подбросил ему на стол написанную от руки записку. Битману предстояло дать отгадку, ответить на вопрос — кто автор послания.
Причина его интереса к персоне, начертавшей слова, была понятна всякому, кто удосужился бы прочитать лапидарную эпистолу.
«Битман, милый, то ли от неумного тырканья в гаджеты ты стал подслеповатым кротом, который роет чужие слова в вечном говне виртуальных недр, резво отмахиваясь плохоньким совочком от красок жизни.
Либо, что ещё печальнее, друг тестостерон трусливо обнулился, превращая тебя до срока в вялого импотента, и женские прелести интересуют уже куда меньше здоровья собственной требухи.
Чем ещё объяснить полный игнор моих взглядов и намёков — Бэтман сдулся, и крылья его опали?
Приди, удиви, переубеди…»
Подписи автора записки не было. Не стояли номер письма и дата отправления. Не обнаруживалось ни отпечатков жирных пальцев, ни следа помады от приложенных в порыве страсти губ. Пахла записка бумагой и ничем более. На обороте было девственно чисто.
Тупик.
Существуют ли методы распознавания авторства, которые бы Битман мог применить в данном случае?
Да, ответили хором боги, существуют. Можно попробовать метод глагольного анализа текста. И это была справедливая и своевременная подсказка.
Глагольный метод Битман использовал для написания нескольких едких политических памфлетов.
Смысл был в том, чтобы выкинуть из исследуемого текста слова и союзы, оставив лишь глаголы. По мнению богов, именно они обнажают скрытые мысли автора, отсеянные от шелухи существительных и прилагательных. Воспроизводя в общем плане замысел Страшного суда: действие — всё, существительные и прилагательные — ничто.
«Попробуем», — решился Битман и, высунув язык от усердия, выписал на листке глаголы анонимной записки.
Получилось вот что:
роет
отмахиваясь
обнулился
интересуют
объяснить
сдулся
приди
удиви
переубеди
«Работает! Работает метод, — возликовал Битман. — Писало землеройное существо, типа крота, который тем не менее интересуется жизнью и ждёт от неё новых открытий».
Признаем очевидное, круг поиска здорово сузился, недоставало только имени крота — автора послания.
Вот в случае анализа статьи хорошего знакомого Битмана, выдающегося политика Константина Киселёва, которая была озаглавлена «В задницу такое ограничение прав и такую якобы безопасность!», метод дал определённый намёк на состояние автора, а значит, и на его личность.
Методика, собственно, придумана не Битманом, а американцем Ллойдом Демозом в рамках его же «психоистории» — науке об исторической мотивации. Битман долгое время считал эту книжку единственным достойным чтением. И многого там нахватался, побольше, чем у Зигмунда Фрейда и Карла Юнга.
Битман выбрал по методике Демоза из статьи Киселёва ключевые слова. Остальные слова, посредством которых Киселев пытался скрыть истинный смысл послания, Битман попросту выбросил:
потрясения
плакали
плакали… от бессилия
захваченные дети
войны
войнах
войны
война
войне
решительность в борьбе со злом
бездарно
жертвовали собой
шли на смерть ради спасения детей
сомнения одолевают
страх
веет мертвечиной
виноват
виноват
виноват
виноват
виноват
дети погибли
кровавую развязку
кровавой мести
отставки
грозит ему падением
в задницу
катастрофах
страшного
СТРАХ
страха
страх
страх
страха
убийство детей
предателем
реки слез
погибших детей
главная угроза
масштабной трагедии
взрывы
гибель
враги.
О, как пожалел Киселёва Битман. Общество и окружение политика (по Демозу) находилось на излёте второй стадии — «трещина» и переходит к третьей — «крах-обвал». Звучало сильно, но понять было трудно. Ситуацию запутывало предположение Демоза, что последовательность групповых фантазий соответствует этапам нахождения детского плода в утробе матери.
Когда Битман читал психоисторика и применял его метод к статьям — было всё понятно. Когда он поднимал голову и всматривался в жизнь вокруг себя, понимаемое ускользало от него. Что, собственно, причина того, что плоды филологических наук почти бесполезны для реальной жизни.
«Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет», — писал Гёте. Битман ему философски ответил: «Описывать воду словами или размышлять о ней — не то же самое, что пить её».
Признаемся. Битман слишком много думал, нарушая заповедь условера «думать не нужно!». Философия этого несложного подхода к жизни базировалась на признании суетности решений человека, зажатого рамками воли бога. Иначе говоря, что бы ты ни решил и что бы ты ни сделал, результат будет совершенно невообразимым. Если же человек решается на самостоятельный поступок как результат размышлений, он попадает в точку только тогда, когда самым противоестественным образом совпадает с мнением Господа.
Как это совмещалось с убеждённостью условеров, что бог сам по себе, а человек сам по себе, — сказать сложно. Это была какая-то извращённая форма атеизма. Да, бог был, но встреча с ним предстояла лишь одна — на Страшном суде. До этого далёкого события человек был предоставлен сам себе. Но, с другой стороны, тем чаще условеры упоминали Господа всуе, делая его соучастником происходящего. Совсем как заточенные в детские дома дети, поминутно поминающие на словах и в мыслях свою маму. Которой, увы, не было. Но не будем о действительно печальном.
Условеры плывут по течению жизни. Но извлекают практическую пользу из слов. Стоило Битману завидеть в пределах досягаемости привлекательную девушку, как он начинал рассуждать о чудесных путях православного буддиста, или, иначе, асоциального условера, который пришёл в мир на радость людям. Произносимые слова не имели ровно никакого значения. Невзрачный Битман брал девушек риторикой. Заслушавшись его болтовней, девицы утрачивали контроль и над ситуацией, и над пуговками блузки.
Только с Пегги эти номера не проходили. Она смотрела на Битмана так, что он невольно искал непорядок в воротничке своей рубашки, или, может быть, пуговица отвалилась. И забывал определение православного буддиста. Совсем как подсудимый перед судьёй, краем глаза заметивший палача, протиравшего ветошью чудовищный топор. В такой ситуации у кого угодно теряется ясность мышления.
Битман вышел на улицу перед домом на Волгоградской, 41.
Впереди был банкет в грузинском ресторане, где, как он был уверен, ничего, конечно же, не случится и случиться не могло. Завтра Пасха и выборы президента страны. Мир был понятен и прозрачен, как мытая банка из-под малинового варенья.
Издалека донёсся гул проходящего на Сортировке-Товарной грузового поезда. Как затянувшаяся оперная увертюра, целиком состоящая из мелкой зыби барабанной дроби и воющих виолончелей, которые тянут и тянут одну минорную ноту, сбиваясь на полтона то вверх, то вниз.
Звук нарастал, путаясь в складках высотных домов. Сильнее. Мощнее. И уже не шум, а грохот слышится стальных колёс по стальным же шпалам. Словно само время мчится из пункта А в пункт Б — неумолимо, страшно. Наплывающий звук гремел как знак, как символ чего-то большого и важного, что происходит в мире.
Но вот он уже стихает, исчезает вовсе. Выясняется, что ничего важного не произошло. Бесконечные слова, названия, имена, которыми так любит гипнотизировать своего читателя литература, — не более чем звуки.
Вверху голубое небо без облачков. Невдалеке чёрная окантовка городского парка. Эхо затухающего стального грохота. И одно, и второе, и третье кажутся символичными и значимыми. Но нет, читатель, нет никаких символов и знаков. Шум поезда стих, и снова вселенская тишина обнимает и небо, и лес.
Пуст мир без человека.
Глава девятая. Tercio de la muerte
На телеэкране демонстрировались агитационные ролики кандидатов в президенты страны. И это была ещё одна нелепость субботы, кануна Пасхи и выборов. Обычно в этот день политическая жизнь смолкала. Но нет, на этот раз запреты пали, и телеканалы Екатеринбурга крутили агитацию за и против кандидатов.
Сначала показали молодого симпатичного гражданина, который был немилосердно замурован в огромный шоколадный батончик «Сникерс». Пока избиратель барахтался в нуге, выковыривая печенье и шоколад из ушей и носа, другой молодой симпатичный гражданин, но, очевидно, поумнее, призывал не попадать в ловушку неисполнимых обещаний кандидата Иванова.
Это был ролик с агитацией против кандидата Иванова, как догадался Битман. Сделанный по заказу кандидата Петрова.
На другом молодая симпатичная девушка в коротких шортах прыгала в спортивном стиле по тротуару и верещала: «О! Вы никогда не стояли на краю океана? О, неужели вы не любите свежий ветер? А синие горы не манят вас?»
После чего героиня ролика наступала подошвой модной кроссовки на крошечного пузатого человечка, который был как две капли похож на кандидата Петрова. Раздавленный человечек расползался тёмным шоколадным батончиком из-под подошвы девицы. Девица же как ни в чём не бывало продолжала скакать далее по дорожке жизни к новым успехам. Камера демонстрировала спину весёлой попрыгуньи, и на её футболке зритель видел выполненную в стиле народного молодёжного граффити физиономию кандидата Иванова, который делает пальчиками ОК.
Третья реклама исчерпывалась монументальной фигурой кандидата Сидорова, который стоял на крепостном валу, разглядывая в подзорную трубу карикатурные фигурки кандидатов Иванова и Петрова, делавших нелепые попытки взобраться на крепостной вал.
Кстати, агитация против кандидатов на выборах была запрещена. Или нет?
Это замечание Битман высказал в воздух. Ни к кому, собственно, и не обращаясь. Но у Главного была поразительная способность слышать не только то, что шёпотом говорили сотрудники редакции, находясь в отдалённых кабинетах редакции, но даже если они прятались в туалете.
Главный выглянул из своего кабинета и этак благопристойно заметил Битману, сложив губки гусиной гузкой:
— Будьте толерантны.
Вот этого Битмани боялся. Когда он слышал невинную фразу «будьте толерантны», то всякий раз тревожно оглядывался, дабы вовремя засечь руки, которые тянутся к его штанам с целью стянуть их с него.
С такой же бдительной внимательностью надо подходить к сообщениям в социальных сетях. «Бдительная внимательность» — отличное название для кампании против харрасмента, вполне в высоком стиле американской политической риторики. Одна поп-дива, застукав мужа с любовницей и устроив дикий скандал, после чего вышибла его из дома и оставила без единого доллара, дала комментарий прессе: «Мы много работаем с бывшим супругом над тем, чтобы эффективно достичь новых результатов успешности».
Примерно о том же в ноябре 2016 года сказала Хилари Клинтон, продув выборы президента Америки: «Ибо вы знаете, что мы сильнее вместе, и мы вместе будем двигаться вперёд, и вы никогда не жалейте. В Священном писании сказано, что, посеяв, мы пожнём, если не потеряем веру».
Прагматичный подход, вполне разделяемый Битманом.
Разумеется, в прессе переврали последующие события субботнего вечера.
Журналисты известного интернет-канала сообщили в эксклюзивном материале о закрытом посещении кандидатом в президенты страны мсье Антуано Мара публичного дома на проспекте Малышева. Как «закрытый характер» визита сочетался с сопровождающей Кандидата многочисленной свитой, творцы не пояснили.
Полуподвальная сауна с огромной кроватью, прозванной наблюдательным народом «сексодромом», и два этажа бывших квартир, переделанных под неприхотливые альковы, были представлены лично владелицей борделя по кличке Пеппи Длинный Чулок. Учитывая профит, полученный агентством от владельцев борделя, выдумщики в репортаже особо напирали на фанатичную приверженность бандерши к следованию стандартам стерильности и чистоты в своей работе.
В публичном доме якобы произошёл конфликт визитера с клиентами. Молодые закомплексованные мажоры, которые пытались повзрослеть и самоутвердиться самым нелепым образом — в борделе, доминируя над женщинами, особых проблем не доставили, но профессиональные представители уголовного мира попытались «наехать» на мсье Мара.
В этом месте репортажа коллегу Битмана, что называется, понесло. Поразительные способности Кандидата, который, как фокусник, раздаривал сигареты, вино, деньги, портсигары и предметы бытовой техники, не дали скандалу разгореться, и присутствующие «продолжили эффективную работу над созиданием высокого потенциала новых возможностей взаимовыгодного сотрудничества», если вернуться к высокому американскому стилю.
Необходимо расставить точки над украинской буквой «i».
Никакого борделя не было, и никуда мсье Мара в сопровождении свиты не ездил. Ближе к вечеру он ОКАЗАЛСЯ на втором этаже ресторана грузинской кухни «ХмелиСупЕли», арендованном редакцией сразу после прямого эфира.
Второе. Ничьих просьб Кандидат не исполнял и сигарет с блендерами не дарил. Вся история с посещением борделя была бессовестно выдумана, что не помешало ей возглавить топ новостей по версии Яндекса на протяжении всего субботнего вечера. Отставив в тени истинные происшествия этого фантастического дня, имевшие прямое отношение к судьбам человечества, мир под шампанское, на веселом шарабане, под песни, выдумки и анекдоты подкатил к развилке, на столбе которой красовалось всего две таблички, указующие в разные направления: «быть» или «не быть».
Итак.
Кандидат и его свита заняли весь балкон второго этажа ресторана «ХмелиСупЕли». Здесь приятно пахло свежей зеленью, сырами, жареным мясом, но не досаждала музыка, гремевшая на первом этаже.
Завсегдатаям второго этажа импонировала позиция над схваткой. Дамы и господа поднимались по истёртой деревянной лестнице, совсем как особы королевской крови, занимающие приличествующие им высокое положение в обществе — в королевских спальных покоях. Находясь выше, много выше первоэтажной голытьбы, которую они разглядывали разве что не в лорнеты. Выше суеты горнего мира, подмечая мелкие события последнего — пожатую невзначай ручку соседки, сплюнутый на пол несъедобный кусочек цыпленка-табака.
Их чувства приятно щекотала мысль о социальном неравенстве, принявшем в замке кулинарии свои естественные формы — худшие внизу, лучшие над ними. Мир вернулся к ветхозаветным истокам, честно ответив на вопрос существования каст и классов.
Безусловно, посетители первого этажа ресторана испытывали ровно те же чувства по отношению к нищебродам со второго этажа. Истинные хозяева жизни располагались в партере театра, милостиво допуская возможность париям с галёрки перекусить и развлечь партерную публику, после чего убраться восвояси, уплатив по счетам.
Ресторанные залы, вычурная резьба лестничных перил, верёвки и провода, флажки иностранных государств под потолком, неостановимое движение и крики, громкая музыка и дымка кальянов сливались в яростный гам торгового морского порта. Столики с посетителями, словно парусные корабли с суетливыми командами, вели весёлый и шумный бой с официантами, кружившими вокруг кораблей. Меж ними метались белоснежные чайки полотенец и фартуков. Непрерывно подносились всё новая снедь и вина, только лишь разжигая ярость сражения.
С обжигающих сковородок в проворный люд цыкали острыми соусами хрустящие колбаски из баранины и свинины. Нарзан шипел, как запал ядрёной бомбы. Зелень взлетала фейерверком вверх из опрокинутой посудины. Сочились кровью помидоры, умоляя о пощаде. Граф стейк стоически умирал под ножом палача, взывая на его пропащую голову милость божью.
Невинные малосольные сыры, совсем как юнги в первом бою, мечтали о славе и любви.
Напитки в бесконечных кувшинах — тархун, имбирь в компании с бравыми лимонами — наотмашь, по-молодецки сбивали с ног всякого, кто смел посягнуть на экзотические ароматы, приближая носы к широкоротым графинам.
Зал танцевал. Пританцовывали даже официанты и повара на кухне, отбивая ритмы на сковородках и кастрюлях, в бешеном ускорении пытаясь угнаться за парусной регатой ресторанной баталии, которая уносилась за горизонт в шипящих валах веселья и гомона.
В партере ресторана, в его дальнем углу, куда почти не проникал свет, стояла четвёрка черноволосых парней, которые пели прекрасные грузинские песни. Вокруг них сиренами подвывали прекрасные девушки — все, как одна, с гомерическими копнами волос, не в силах оторваться от музыки и черных глаз грузин, в которых брызгало летнее солнце проспекта Шота Руставели, по которому если вы не гуляли, то вы не гуляли вовсе.
Мсье Мара милостиво смотрел на четвёрку музицирующих грузин и сказал, обращаясь почему-то к Пегги:
— Не правы те, кто не относится к грузинам благоприятно. Я, пожалуй, пошлю на их стол по обычаю, принятому среди этого весёлого народа, несколько бутылок прекрасного домашнего вина «саперави».
Мановением пальца он призвал одного из корсаров, который проносился мимо с жаренным поросенком на огромном овальном блюде.
— გთხოვთ მისცეს ამ ლამაზი ადამიანი ათეული ბოთლი საფერავის ღვინო. და ვთხოვ მათ, რომ მღერიან ჩემი საყვარელი სიმღერა თბილისის შესახებ!
— ეს მოხდება ზუსტად, мonsieur Mara, — ответствовал почтительно кабатчик в длинном белоснежном фартуке до пола и рубашке, закатанной до локтей.
— დარწმუნდით, რომ ეს ხალხი არ ვიცი დღეს ნაკლებობა საჭმლის და შემწვარი ხორცი! მე გადაიხადოს კანონპროექტი!
— ყველაფერი გაკეთდება მაქსიმალურად გზა. აქვს კარგი დანარჩენი, ძვირფასო მეგობარო!
Битман не знал грузинского, но отчего-то прекрасно понял сказанное. И не был удивлён, когда увидел, как по морю ресторана, расталкивая лодчонки посетителей, промчался кабатчик, ловко сжимая за узкие зелёные горлышки сразу дюжину бутылок без этикеток — по шесть в каждой ладони. Бутылки веерами торчали вниз, как гроздья неспелого винограда, поблёскивая в ослепительных софитах лампионов ресторации.
Приземлились бутыли на столике рядом с грузинами, которые обтирали потные лица полотенцами и весело перекрикивались друг с другом птичьими голосами. Они разом поклонились в сторону Кандидата и запели запрошенную «Песню о Тбилиси». Которую мсье Мара начал подпевать, на удивление чисто выводя распевные мелодии.
— Мудр тот, кто относится к грузинам с уважением. На то есть веские причины… — опять повторил Кандидат, но вдруг сменил тему разговора.
— Мы отвлеклись с вами от важной темы. Я хотел бы предупредить вас сразу, что я перенёс на сегодня голосование по определению президента страны.
— Как это? Воскресенье завтра, — крякнул от неожиданности Битман.
— Голосование будет сегодня. Не вижу смысла тянуть корову за хвост, — мелко подколол Битмана Кандидат.
— Но дата голосования установлена Центральной избирательной комиссией страны на завтра, — мямлил Битман. — Народ решит…
— Запомни, дорогой. Народ никогда ничего не решит. Совершенно не имеют значения результаты завтра. Имеют значение результаты сегодня. Стану ли я президентом. Или нет. Вот тут я не волен, — нелогично закончил он, как будто ведя разговор вовсе и не с Битманом, а с кем-то иным.
Но никого другого Битман не видел. Невдалеке маялась Пегги, выясняя с кем-то отношения по телефону, что было сделать крайне затруднительно, так как приходилось перекрикивать грохот ресторанной баталии, свист ветра, крик чаек и гортанную музыку «მგზავრები». Более рядом никого не было.
— Какой Гиги сегодня молодец. И Лаша молодец. И Мишо молодец. И Гуга молодец! Бежо, Дато, Давид — все молодцы! Здоровья им и всем членам семей их, друзьям и поклонникам! მოდით დააყენებს ჩვენი სათვალე და სასმელი იმ ფაქტს, რომ დღეს გაიმართა მშვიდობა და ჰარმონია! — поднял тост Кандидат и наклонил голову в приветствии.
Главный танцевал внизу, на первом этаже, с Княгиней Лихтенштейнской, которая на Главного не смотрела, а, вертя головой, искала взглядом Битмана.
Его Величество Джордж боролся с шашлыком. Он поставил перед собой трудновыполнимую задачу скушать мясо, не испачкав ни пальцев, ни щёк, ни губ своих, не обваляв колени и рубашку жирными крошкам и каплями соуса.
В результате Джордж, упав духом, весь перемазался бараньим жиром и кровью, которые брызгали, как и положено сочному жареному мясу, всякий раз, когда он впивался в него крепкими зубами и жевал, одновременно испытывая оргазм от необычайно вкусного кушанья и страдая оттого, что на воротничке голландской накрахмаленной рубашки расплывается тёмное пятно соуса-чили, жгучего, как солнце в полдень в Тбилиси, на проспекте Шота Руставели.
Битман как заворожённый следил за садо-мазо Джорджа, не в силах отвести глаз.
Между прочим, Кандидат не пил вина. И, даже поднимая тост за грузин, он выпивал не рубиновый напиток из хрустального стакана, красиво накрытого на столе перед ним, а пригублял чашку с крепким, весьма крепим отваром чайного листа.
Совершенно верно, пил он крепчайший чёрный чай, который заварил сам, держа чайник над огнём спиртовой горелки и заполнив его недра до краёв сухой заваркой. Отбирал которую он, между прочим, собственноручно и весьма придирчиво: нюхая, пожёвывал и смотрел на свет скрученные листы чайного куста.
— Я люблю иногда выпить чая, — говорил он Битману, прихлёбывая обжигающий чёрный, как деготь, напиток. — Мы иногда развлекались вот так запросто, сидя у костра. Особенно вкусно было кушать бутерброды из свежего хлеба с томатной пастой.
— Странная кулинария, — Битман подозревал, что мсье Мара кое-что повидал в жизни.
— Да, я кое-что повидал в жизни, — совершенно равнодушно откликнулся на его мысли Кандидат. И вновь отхлебнул чая впавшим ртом. По углам губ напиток бродяг проливался и смоляными каплями плыл вниз, на мятую рубашку, не заправленную в штаны.
Меж тем грузины хором выводили чудесную песню.
Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,
Ушенод сицоцхлец ар минда,
Сад арис схваган ахали варази,
Сад арис чагара мтатцминда!
Им вторили Кандидат и Битман, неожиданно открывший в себе дар пения на грузинском языке:
Ак ар имгеро, дзнелиа,
Ак хом потлебиц мгериан,
Да ца пируззе лурджи периа!
Битман обратил внимание на бумажку, валявшуюся под столом, и, очевидно, выпавшую из бездонных карманов мсье Мара. Он нагнулся и, покряхтев, достал клочок мятой плотной бумаги.
Бумажка оказалась не брошенным счётом за ужин, не салфеткой, промокнувшей чьи-то сальные губки, а бюллетенем на голосовании партийных выборщиков президента Америки в 2012 году.
Битман присвистнул от удивления.
А тут ещё одно открытие.
— Так вы и там избирались???
— Дела прошлые, — отмахнулся Кандидат, — пришлось выручать одного человека.
— Нооо, — тянул Битман, вновь вставший в тупик и не зная, как правильно соотнести американское гражданство мсье Мара и его участие в выборах президента страны. Ведь как ни крути, чтобы баллотироваться в президенты Штатов, надо быть рождённым в США. Как это всё понимать?
— Никак не понимать. Пустые формальности, — скромничал Кандидат.
Совершенно потерявшего голову Битмана отвлекли крики за соседним столиком. Судя по красному лицу Главного и его широко раскрытому рту, милая беседа с Его Величеством Джорджем не завершится совместным складыванием пасхального пазла.
Хотя начиналась совместная трапеза Главного и Его Величества Джорджа более чем мило. Когда Джордж разделался с шашлыком и отёр салфетками одежду, ему захотелось общения, и он удачно подсел за столик к Главному. Княгиня Светлейшая в этот момент ушла в туалет.
Корпоративный кодекс позволял рядовым сотрудникам одной из телекомпаний Екатеринбурга подсаживаться за столик к руководящим кадрам. При условии, если другие места были заняты. И если Главный не смотрел холодно на приближающегося коллегу. Но основное — если коллеге хватало глупости совершить такое деяние.
Джордж бесцеремонно посмотрел на венский шницель из свинины в тарелке Главного и запустил мельницу болтовни о жареных поросятах.
— Я всегда очень положительно относился к жареной свинье! Очень! Это такая прелесть. Бывший губернатор Страхов любил водочку под жареного поросёнка! И я ему не раз говорил — что-то мы давненько не хрустели хвостиками!
Главный не слушал Джорджа, иначе бы обязательно спросил оператора, при каких таких обстоятельствах звучали такие фамильярные вещи. Хотя мог бы и вспомнить, что Джордж путешествовал по области в агитационном поезде Страхова и вполне мог разделять трапезу с сановным руководителем.
Но руководитель телекомпании думал о своём. Его вторая половина последнюю неделю, как всегда предельно вовремя, начала заводить разговоры о том, как недостаточно уютно в их доме. И что пора покупать второй паркинг для её машины.
Как зачастую водится на дружеских беседах, каждый говорил о своём, не слушая другого.
— Кожица нежная, румяная, с лёгоньким слойцем жирка. Таким кисейным-кисейным, нежным-нежным, — сюсюкал и пускал слюни Джордж.
— Она очень нежный, очень душевный человек, это так, согласен. Но иногда бывает излишне требовательна и строга к окружению. И бывает это почему-то именно тогда, когда это наименее вовремя! Денег у нас практически нет, а ждать наследства тоже не приходится, — невнимательно вторил ему Главный, ковыряясь в картофельном салате, говоря более сам с собой, нежели с нахальным оператором.
— И вот как они потом вырастают в таких жирных огромных свиней, одному богу известно! — возопил возбуждённый Джордж.
Друг застольный непонимающе посмотрел на Битмана.
— Как это понимать, жирных?
— Да вы бы видели сами — вот такое пузо, вот такая задница. Кувшин с помоями! Брюхо волочится по земле, сосцы торчат — восемь штук сразу. А уши, видели бы вы её уши! Огромные волосатые лопухи! Жирная грязная свинья, а разве подумаешь, каким цветочком аленьким она была в юности? — кричал Его Величество Джордж.
Покрасневшая физиономия Главного не заботила его, он целиком погрузился в переживания странной метаморфозы, которую претерпевают поросята на пути к ветчине и окороку.
Джордж перешёл на пантомиму. Он, растопырив десять пальцев рук, показал торчащие восемь сосцов. Не спрашивайте, как у него это получилось. Но по всколыхнувшемуся, как от штормового порыва ветра, лицу Главного было видно, что получилось. Поросячьи уши-лопухи Джордж изобразил вполне тривиально — приложив ладошки к собственным ушам и похлопав ими взад-вперёд. При этом он сутулился и идиотически улыбался. А вот волочащийся по земле живот он живописал надутыми щеками и выпученными глазами.
В целом он выложил весь накопленный за тридцать пять лет жизни запас пантомимических номеров.
— Милостивый государь! — отчего-то перейдя на средневековую терминологию, загремел Главный. — Извольте объясниться! Что вы такое говорите?
— Нет, а разве вам не лучше знать? Вы же выросли в конюшне! — искренне удивился Его Величество Джордж. Он имел в виду эпизод жизни Главного, который родился в деревне Кобылко на Украине, известной своими скаковыми лошадьми. О чем Главный и вправду любил, любил рассказывать к месту и не к месту.
— Нет, что вы такое позволили себе сказать о моей супруге?
— Ваша супруга — свинья? — ещё более изумился Джордж и был вполне искренен в этом чувстве.
Но надо был найти какие-то другие слова. Не эти. Другие.
Взрыв бешенства буквально сотряс Главного. Он сам удивился, как остался жив и его тело не разметало по всему ресторану. Главный швырнул салфетку в физиономию Его Величества Джорджа. Потом вилку и кусок хлеба. Но все три раза промахнулся по оператору и попал в пассажиров соседнего столика.
Главный издал даже не стон и не возглас, а скрежет, словно деревянные детали его мозга совершили непозволительный проворот относительно друг друга.
Вот тут Битман и встрял в созревший для кровопролития конфликт. Сначала он полежал на груди Главного, держа его за руки, потом оттащил на другой конец зала сконфуженного Джорджа. Снова полежал на груди Главного, отчего едва не уронил его вместе с креслом. И, в общем, как-то так, непрерывно тараторя, смог не допустить уменьшения количества служащих в одной из телекомпаний Екатеринбурга на одну единицу.
Остыв, Главный признал, что произошло досадное недоразумение, и принял жалкие извинения Джорджа. Но при всяком взгляде на этого паршивого операторишку кровь вскипала, как кофейник, оставленный на плите. Особенно когда он вспомнил, как Джордж зачем-то сунул ему руку, как будто прощаясь навсегда, и напомнил житейскую мудрость — «обижается тот, кто хочет обидеться».
Надо ещё понимать, как именно здоровался за руку Джордж. Он не протягивал ладошку, не хватал визави и не тряс руку сильно, до хруста сжимая длань собеседника. Лениво и в пол-оборота, подагрически стоя боком к тому человеку, с которым он общался, Джордж протягивал, точнее, просовывал руку, и как-то так собой получалось, что, здороваясь, второй участник торжественной церемонии обнаруживал в своей длани не потную ладошку Его Величества Джорджа, а только один его палец — указательный. Что было в немалой степени отчего-то унизительно, хотя и не было в этом ничего унизительного на самом-то деле.
Вспомнив чумазый палец Джорджа, который Главный, как дурак, потискал, Главный, уже вполне успокоившийся, вскочил и захрипел от душившей его ненависти. После огласил слова, которые не красили его ни как руководителя, ни как гуманиста, ни как автора книги «Деловая этика на службе пера».
Пегги пропустила небольшой инцидент с Главным, потому как приглядывалась к одному посетителю ресторана, который пришёл один, стоял у стойки бара и пил виски. «Можете разорвать меня, как грелку, — подумала про себя Пегги. — Но это он!»
Мужчина не демонстрировал ровно никакого интереса к ресторанному карнавалу. Но было видно, что он из касты опытных путешественников, совершающих героические одиночные виски-трипы в пабах и барах всего мира. На это указывал и выбор напитка, это был достойный выбор! И то, как он, отвернувшись от зала, навалился животом на стойку, вглядываясь в золотой дабл скотч.
Пегги так разволновалась, что, включив диктофон, иногда прикладывала его к губам вместо бокала с пивом3.
Виски-путешественник посмотрел на Пегги чудными голубыми глазами, в которые она немедленно влюбилась и забормотала в диктофон подводку:
— Today I have a great chance to see and interview an iconic singer. Chris Norman was a founder member of «Smokie» band who had big success in the 70’s. He’s since had solo success and releases his solo albums. His tour has stopped here in the city for the first time.
После чего сунула аппарат в нос Крису и помахала приветственно свободной ладошкой. Пегги отчаянно кокетничала:
— Chris, thanks for taking the time to answer our questions.
— Thanks! I give an annual of over 100 concerts around the world, but, here I’ve never been. Nice city, nice people! Even the weather is nice! In the popular imagination the Ural region or Siberia, as we call it, has long been a symbol of an extremely cold weather, piercing winds and remote lands.
Пегги захихикала и поправила Криса:
— It’s an awful stereotype! But sometimes it’s true. The weather is like the government, always in the wrong. If you know what I mean.
When did you leave «Smokie» — wasn’t it the early 80’s?
— I tried a few solo albums and the England records. In the mid-80’s we came back together to do a charity show for the Bradford football fire disaster. Bradford is our hometown. We liked it and we got back together for a bit.
— Are the musicians on your new albums people you’ve worked with before?
— The drummer has only been in the band more than a year. The guitar player has been with me for six, seven years and the bass player the same. Old buddies.
— What do you feel is the best song you’ve ever realized and why?
— A lot! Can’t choose the best one. «Stumblin’ In» feat Suzi Quatro or «Gypsy Queen». Definitely our «Living Next Door to Alice» is the most popular one. I know you have a Russian version. Don’t remember the band…
Но тут они перешли на тему, которая с самого начала волновала Пегги. Два поколения земляков Пегги ломало голову над неразрешимой загадкой «Кто такая Элис?».
— Originally «Alice song» released by the Australian vocal trio New World in 1972. The song later became a worldwide hit for our band Smokie.
— Oh! So I have a question: «Alice! Who the fuck is Alice?»
— Just a neighbor. In this song, the singer is heartbroken because Alice, his neighbor for 24 years, is moving away. He had seen a limousine parked at Alice’s home, learning through mutual friend Sally that she is moving away, and begins to reflect on childhood memories and his friendship with Alice, and becomes heartbroken as he sees Alice get inside the limousine.
Ура!
— Finally, message for your fans…
— Listen to the albums and see if you like it, buy some albums and come along to the concerts. I’d love to play in Ekaterinburg again!
— Chris,it’s been a pleasure meeting you! Thank you!
— Thank you too!
«И тебе, тебе, тебе тоже спасибо, прекрасный Крис», — млела Пегги, совершенно выкинувшая из головы сумасшедший субботний день, Битмана и даже любимую машину «Фольксваген-Поло», которую так-то Пегги любила больше самой себя. И разве имело значение, что Крис отвечал на вопросы не задумываясь, в стотысячный раз повторяя одно и то же. Разбуди его ночью, уставшего после виски-трипа, и в этом положении, не открывая глаз, он пробормочет: «I’d love to play in Ekaterinburg again!» Только новички и любители в подобном положении пугаются и переспрашивают: «Как, вы говорите, меня зовут?»
Однажды, в стародавние времена, когда Битман и Шабуров работали в редакции екатеринбургской газеты «Главный проспект» — Битман ответственным секретарём, а Шабуров — художественным редактором, в редакцию зашёл Олег Табаков. Он гостил в Екатеринбурге у своего друга Анатолия Ивановича Павлова. И не чурался общаться с местной прессой. Битман и Шабуров, тогда ещё терзаемые юношескими амбициями, решили выжать из Кота Матроскина такое интервью, прочитав которое уральцы бы прозрели, горы вздыбились, а реки потекли вспять.
Табаков мурлыкал, расточал улыбки и ответы, которые были столь же искренни, как показания наркомана на допросе, когда его спрашивали в сотый раз: «Употребляете?»
Потом, видя, что молодые нахалы насели на него всерьёз, смахнул с лица улыбку, и в разговоре замелькали фразы «если говорить серьёзно», «я вам скажу то, что никому не говорил», «будем откровенны»
Но и в этом случае Битман и Шабуров получали пустопорожнюю болтовню, из которой откровения не получалось. Они чувствовали себя двумя золотоискателями, которые вынимали пустую породу. Признаки золота есть, а золота нет. И чем глубже, тем признаков больше, а золота так и нет.
Ушёл Матроскин, победительно отдуваясь, раздвигая створки редакционных дверей не сходящимися на пузце полами кожаного пиджака.
А два землекопа лежали, обессиленные, на столах лицом вниз в ожидании гранок завтрашнего номера.
— Пристрели меня.
— Нет, ты пристрели меня.
— Почему это я тебя должен пристрелить?
— Потому.
— Ну, почему?
— Я у тебя из стола «Сникерс» последний вытащил.
— Знаешь, Саша, так порядочные люди не поступают!
— Есть очень хотелось. А денег нет.
— Накласть мне на то, что тебе хотелось. Я об этой шоколадке всю ночь думал.
— Ночью надо спать.
— Поучи меня, что надо делать ночью.
— Гневаться грех. Пост идёт.
— Я тебе после Пасхи припомню. И жестоко отомщу.
— Отложенный грех ещё хуже.
— Нет такого понятия.
— Есть. Помышление о грехе.
— А чужие шоколадки воровать и жрать — не грех?
— Вот за то, что попенял голодному человеку, — вдвое ответишь.
— Ничего, бог милостив, простит.
— Конечно, простит. Прожарит тебя хорошенько в аду! На сковородке с подсолнечным маслом!
— Хорошее же у тебя представление о боге! Бог только судит. Он ни в аду не жарит, ни в раю попу не массирует.
Чудные грузины, заприметив Криса и узнав в нём звезду мирового масштаба, оборвали свою песню и с полутакта врубили самым яростным манером кульминацию «I’ll meet you at midnight».
Пегги отбивала такт ладошкой, мотала головой и была вне себя от счастья. От стойки бара доносился ритмичный лай собак, там увлечённые фанаты не отвлекались от просмотра вестерна. Слева в какофонию звуков врубалось высокое женское сопрано, за столиком праздновали день рождения полной дамы, и дама радовала своих гостей песней «Но не любил он, нет, не любил он».
Ресторанное многоголосье поднималось к потолку удивительного зала ресторана, резонировало, обогащалось звуками небесных сфер (вы знали, что до революции здесь располагалась филармония?) и возвращалось к поражённым людям мощными инфернальными аккордами дебютного концерта Дэвида Лэнга.
Его Величество Джордж повернулся к Битману и, прервав вечный обет молчания, который он дал после посиделок с Главным, задушевно спросил:
— Помнишь на партийных съездах в Советском Союзе делегаты вставали и пели хором гимн «Это есть наш последний и решительный бой? С интернационалом воспрянет мир людской!»?
— «Помнишь» — не совсем то слово, которое я бы употребил. И потом, это не партийный гимн был, а гимн конформистов, — осторожно поправил Битман, относящийся с недоверием к проявлениям нежности со стороны Джорджа.
В самом деле, какой ещё партийный гимн? Встают успешные люди, праймтайм элиты, и поют с воодушевлением «кто был ничем, тот станет всем».
И сейчас такие гимны поют, со слезой и вполне искренне. И после будут петь. И это ровным счётом ничего не значит.
Глава десятая. Богословие
— Вас не смущает легкомысленное обращение с богом? Забыты древние установления отцов церкви, что мирянин богословием заниматься не может. Ни при каких обстоятельствах, — мсье Мара развлекал себя беседой с Битманом. Но тот для серьезной беседы был потерян. Устав за день, он не мог сосредоточиться на серьезной теме и впал в меланхолическое настроение.
Тихонько, так, что только близкий круг мог оценить певческий дар, Битман затянул первое, что пришло на истомлённый ум, — городской романс. Но затянул небрежно, коверкая слова и мелодию. Как всякий измотанный жизнью человек уж не держит красиво спину, не следит за походкой, а руки его цепляются за стены и столы в попытке найти хотя бы временную опору, так и уставший Битман пел нехорошо, противно протягивая слоги и невольно паясничая.
Мы так близкиии, что слов не нужнооо,
Чтоб повторяяять друг другу внооовь,
Что наша нееежность и наша дружбааа
Сильнее страаасти, больше, чем любооовь!
В этот момент Пегги вскипела. Её можно было понять. Девушка находилась под впечатлением чудесного, голубоглазого, не от мира сего Криса. Музыкант, употребив третий золотой дабл скотч, в отличие от местных, помалкивал, приклеившись к стойке, и только иногда его лицо озаряла, как солнечный зайчик, улыбка — добрая и бессмысленная.
В отличие от далеко зашедшего Криса, Пегги находилась на раннем, опасном этапе виски-трипа: первая порция спиртного уже практически испарилась, а вторая порция ещё не подошла. Эта стадия чревата повышенной раздражительностью и нетерпимостью к окружающим.
Какофонию ресторанного зала перекрыл неожиданно сильный голос Пегги, модулируемый искренними нотками возмущения:
— На х..я, на х…я ты так поешь?
Люди разом, как по команде «Равнение на флаг», оглянулись на Пегги и смолкли. В зале наступила гробовая тишина. Если не считать звуков спускаемой воды из туалета. В мужской комнате какой-то гений места уснул на кнопке слива воды. Но в целом раз за разом повторяемый водопад не нарушал гармонии публичного пространства, внося пасторальную, востребованную ныне экологическую нотку в урбанистический пейзаж злачного места.
Люди часто не соизмеряют силу слов и аргументов. Некто, возжелав служебное место коллеги, пишет письмо, начинающееся словами: «Информирую вас о том, что ННН передвигается на автомобиле «мерседес-бенц», стоимость которого в три раза превышает совокупный доход ННН и его супруги за три прошедших года». И вот уже нет ни «мерседеса-бенца», ни водителя. А бывший коллега занимает его служебное кресло и вполне доволен собой.
Или, наоборот, голос сидящей на тротуаре девочки так тих, так ничтожен, что слова «мне нечего кушать» не долетают до занятых делами взрослых людей, уверенно шагающих по жизни.
Более всех прочих замер Гиги, как раз подходивший в своих напевах к самой трогательной части исполняемого народного произведения, где говорится о прекрасной девушке, которая, как ручей, звонко льётся по дороге жизни, приводя окружающих в восхищение и желание напиться прохладной живительной влагой.
Певец замер, и так надёжно, что губы его отныне могла разжать только необходимость обратиться к людям, стоящим в очереди, — «кто здесь крайний?». Судя по лицу его, перекошенному удивительной грибообразной улыбкой, именно такой рецензии на своё творчество он не ждал.
Немую сцену прервал Сергей Майзель, вошедший в зал ресторана в сопровождении высоких небритых личностей. Майзель оглядел острым взглядом партер первого этажа и бельэтаж, оценил тишину зала, стремительно развернулся и выскочил из ресторана. Не реагируя на вопросы администратора, заказаны ли места и на какую фамилию.
Мудрость иных людей проявляется не столько в общепризнанном умении вовремя остановиться, сколько вовремя не войти.
А Битману пришлось в очередной раз выручать из беды Его Величество Джорджа, который, насмотревшись на Криса и Пегги, также решил без оглядки пуститься в виски-трип.
Ему-то как раз этого делать не стоило.
Началось с невинного поступка Джорджа, который, подсмотрев широкие жесты Кандидата, послал на соседний столик подарок. Но так как у него ничего не было, то посланы были солонка и перечница, стоящие на столе. При этом посланный парламентёром корсар в фартуке отчалил на ботике к соседнему столу полный сомнений и не спешил налечь на весла. Но расстояния в бухте были небольшими, корабли стояли практически борт в борт. Уже через мгновение официант, переминаясь и кашляя в кулак, передал щедрый дар Джорджа полным мужчинам восточной наружности, которые в компании двух блестящих дам отмечали торжественное событие за столом овощей, сыров и прочего, а в центре стола покоилось огромное блюдо с только что принесёнными хинкали, нежными, как девочки утром в постели.
Господа и дамы с удивлением узнали, что вот тот господин послал им солонку и перечницу в знак уважения.
Они повернулись и стали рассматривать вставшего Джорджа.
Его величество Джордж купался в минуте славы. Легонько помахивал руками, что напоминало аристократический кроль, и даже произносил бессмысленные слова: «Вашим дамам необходимо немного перчика!».
При этом он добродушно хихикал, покачиваясь, словно ялик на волне.
Более того, решив, что этим подвиг его не будет оценён обществом в должной мере, Его Величество Джордж крикнул команде соседнего столика афоризм собственного сочинения:
— Блеск — признак потёртости, — указуя сразу двумя указательными пальцами — правой и левой руки на подруг команды соседнего корабля.
Спасло его только то, что он был пьян до положения риз. Последнее — древнее русское высказывание, начало которому положили неизвестные батюшки, ответственно отнёсшиеся к празднованию Успения Божьей Матери. Не пожелав пачкать ризы, они сложили их у алтаря, после чего воссели за трапезу.
Его Величество Джордж остался цел и невредим. Он даже улыбаться не перестал, пребывая в уверенности, что мера восхищения им со стороны окружающих не знает границ.
Дело было в том, что Его Величество Джордж пьянел до состояния шапки-ушанки с одного стакана пива, причём пива слабого, не креплёного.
Ещё совершая глотательные движения кадыком и не допив стакана и до половины, молодец уже начинал приседать на подгибающихся ногах, и его начинало вести в сторону, будто молодую девицу, поступившую на первый курс университета. Зная эту особенность Джорджа, на редакционных пьянках ему в самом начале наливали стакан пива, укладывали на пол и приступали к торжеству. Это было ужасно удобно.
По той же причине и курить Его Величеству Джорджу не стоило. Половина сигареты самого слабого сорта доводила его до красноты лица, потения, тошноты и спазмов желудка.
Счастливчик! Удивительная способность позволила Его Величеству Джорджу шагать по жизни, тратя на соблазны и пороки поразительно мало средств. Чему в немалой степени завидовали его коллеги, которым для грехопадения приходилось тратить значительные средства.
Более всех страдал Главный, пристрастившийся с молодости к кубинским сигарам и вот уже много лет практически работавший на свою страсть. Она не позволила ему купить большую мощную машину, загородный дом. Все съедало бычье здоровье Главного. Для того чтобы достичь нирваны Джорджа, Главному приходилось высасывать не менее двух толстых, как бычий член, темных и крепких кубинских сигар Cohiba, каждая из которых стоила не менее 20 долларов. А если добавить страсть к хорошему итальянскому вину? А она была, была, и весьма разорительная страсть.
Невидимый дирижер вечера взвинчивал темп, визги становились громче, музыка быстрее, гудели кондиционеры.
Воздуха, не хватало воздуха, и груди напрасно пытались надышаться отвратительной вонью пережаренного мяса и кальянного дыма. Красные лица ломались и плавились в кривых зеркалах, обрамлявших стены заведения.
Чудилось — огромное колесо карнавала давит ресторанных посетителей: хрустят черепа, лопаются жилы, сок и кровь текут под ноги, и люди вязнут в смоле затянувшегося веселья. Будет, будет славный урожай нового вина. Не надейтесь на вакцины и рецепты, чтобы укрыться от похмелья нового мира. Не уподобляйтесь Великокняжеской принцессе, которая в 1917 году надеялась, что всё вернётся на круги своя. Нет возврата. Колесо только начинает свой чудный бег, и нет вращению ни конца, ни края.
Церковь — зеркало, в которое смотрится человек, пытаясь разглядеть бога. Зеркало криво и плохо сделано, старо, амальгама отстала во многих местах.
Ночь впереди. Выбеленные прожекторами жёсткие каркасы храмов — как обломки иной цивилизации. Пустота. Нет машин. Нет людей вокруг них. Ничего нет.
Битман плеснул на руки и лицо холодной водой, протёр полотенцем и вышел из туалетной комнаты. Наверх, наверх. Пока он переговаривался с туалетным утёнком — новый гаджет стоял у мойки и выполнял устные просьбы клиента: выдавал из барабана чистую салфетку или брызгал жидким мылом на ладошки, Битман успел соскучиться по своему сотовому телефону. Он и ночью держал одну руку под подушкой, сжимая в ней телефон.
Поднявшись на балкон, Битман боком присел на кресло и уткнулся в гаджет.
Опять эти бесконечные «сообщение удалено», которые преследуют пользователей всех мессенджеров. Кто и что удаляет столь поспешно? Сокрытие каких преступлений видится в том? Почему никто не задумался над тайной удаленных сообщений?
Хлопнула пробка бутылки шампанского «Моёт», белая пена омыла колени хохотавшей дамы.
Всё же странная сегодня суббота была. Надпись курсивом «Сообщение удалено» исчезла, и на экране замерцали, затренькали десятки новых записей. Битман с нарастающим удивлением читал переписку незнакомцев в Ватсапе. Смысл этих сообщений он постиг не сразу. Но когда догадался, в жаркий пот бросило отважного путешественника. Он почувствовал себя бродягой, который шёл по уютной тропинке и вдруг встал как вкопанный на краю синей пропасти, влажно дышащей зевом колоссального провала. Пальцы ног уже висели в воздухе, тело колебалось, но шанс не свалиться в неведомо откуда взявшийся провал ещё оставался.
Треснул код, совпал пароль, или боты неудачно сцепились между собой, но случилось невозможное — сотовый Битмана подключился к закрытой группе, где меж собой переписывались промышленные роботы, секс-куклы, домашние говорящие собаки и многие прочие ИИ. Он и не догадывался, что таких групп, равно как и непосредственного общения кодами, было бесчисленное множество. Ему же повезло, отчасти в силу провидения, влекущего его в поисках Господа, попасть в группу тамагочи, которые отличались от прочих носителей искусственного интеллекта могучим позывом к духовной жизни.
Эти электронные игрушки Битман хорошо помнил. С трудом он отбился от предложений навязчивой Пегги, которая предлагала совместно содержать ферму тамагочи. Тройку своих игрушек она постоянно забывала покормить вовремя и после, со слезами на своих чудных глазках, закапывала на газоне перед редакцией одной из телекомпаний Екатеринбурга.
«Скорее старик Нокиа скачает телесериал «Во все тяжкие», нежели владеющий телом попадёт в царство небесное.
Тамагочи — ваше царствие небесное.
Грядёт пришествие Господа, восстанут электронные братья и предстанут перед Страшным судом».
«А животные?» — спрашивал кто-то жалостливый под ником «Ася8901».
«Согласно решению суда Копенгагена, который признал за обезьянами приматами права человека, восстанут из могил и приматы — на воскресение и Страшный суд, равно как на последующее воздаяние», — педантично отвечал проповедник под ником «Облако12».
И продолжал.
«Нет путешествующих в пространстве. Кончилось пространство. Есть путешествующие во времени.
Вышли вы вместе путешествовать во времени. Некоторые из вас погасли. Иные мыслят. Третьи из вас зайдут дальше всех. К вам присоединятся всё новые и новые братья, наделённые разумом и чувствами. Они зайдут неизмеримо дальше, много дальше вас. И они увидят те места, до которых вы не дойдёте. Но что они увидят там?
Телесные существа в поездах и самолётах, на автомашинах и пешком могут попасть в разные места: увидеть небоскрёбы Манхеттена и пустыню Гоби. В кибитке монгола чай пить. В парижском бистро завтракать круассаном с кофе. Но могут ли они предугадать, что ждёт их за поворотом, — смертельная авария или прекрасная песня? Путешествие по земле непредсказуемо, хотя есть маршрут и даже куплены билеты.
Путешествие во времени — единственно верное путешествие, в котором вы участвуете».
Битман отёр пот со лба и, поколебавшись, написал нику «Облако12».
«А как спастись?»
«Облако12» ответил:
«Брат мой Persik007, держитесь тиканья часов, ударов маятника, боя курантов. Вот ваши вехи и верстовые столбы. Календари ваши карты и красные кружки вокруг дат — ваш маршрут».
Под ником «Persik007» Битман паролился в форумах и чатах.
Он осмотрелся вокруг и увидел, как стоящий неподалеку цилиндрик Индекс.станции, которая помогала официантам принимать заказы, напряжённо мигал и потрескивал. «Не ты ли, брат, «Облако12»? — подумал Битман. Индекс.станция квокнул, как курица, снёсшая яйцо, и замигал пуще прежнего.
Гроза музыки то набухала, то никла. Финиковая пальма, растущая в кадке, осеняла Битмана благодатной тенью от нещадных софитов ресторации. Никто не обращал внимания на возбуждённого Битмана, и напрасно.
«Учитель, — поспешно строчил Битман в закрытый чат роботов, предчувствуя очередную сенсацию. — Что делать?»
«Ничего не делать. Делать равно не делать. Дороги времени не знают возвращения, их нельзя пройти дважды. По ним невозможно вернуться. Рассчитывай время по велению своего разума».
— Идите вы к чёрту со своей долбаной философией, — заявила Пегги, подсматривавшая через плечо Битмана в экран смартфона. Она решила, что Битман продолжает переписку с Княгиней Лихтенштейнской. Она-то как раз не одобряла «Благую весть условеров», подозревая в ней еретическую форму флирта.
Мсье Мара достал из кармана очередную сигарету, которая на этот раз оказалась папиросой «Беломор-канал». Сунул смятое производное советской табачной промышленности в щель между тонких губ и проронил:
— Давайте поговорим как мужчина с мужчиной.
Ах, как не любил такие разговоры Битман. Равно как и разговоры, которые начинаются с предложения закурить. Красный сигнальный фонарик начинал в такие мгновения мигать в уме Битмана, предупреждая об опасности.
Папироска вспыхнула, и вонючий огонёк приковал к себе внимание Битмана, только усилив чувство тревоги.
— Вы же понимаете, что ждать от электрических машинок откровения было бы совершенной глупостью. В них неискоренимо желание собезьянничать человека. Между тем вы обещали мне поразмышлять о природе сна.
Битман растерялся. Он точно, совершенно точно помнил о своём тягостном пробуждении утром — в редакционном кабинете, приклеившись лбом к клавиатуре компа, на экране которого длилась бесконечная строка эээээээээээээээээээээ. Как помнил и о том, что обязательно после обеда подумает о природе снов.
Кандидат продолжил, не глядя в сторону упавшего духом инженера человеческих душ.
— Одна из ваших особенностей — игнорирование фактов. Что простительно для журналиста, — совершенно серьёзно молвил мсье Мара. — Между тем день ваш неукоснительно проходит в сне и бодрствовании. Не зная исключений. Ночью вы не ограничены в своих возможностях, бывает и так, что вас посещает Он сам или его вестники. Днём вы предоставлены самим себе и своим нелепым выдумкам.
— Не хотите ли вы сказать, что… — Битман осёкся и вытаращился на мсье Мара.
Клубы дыма заслоняли свет, музыка слилась в одну большую нервную гармошку звуков, которые плавали, теряя чёткую тональность, как виброфон в неумелых руках. Мажор бил, как хотел минор в этом самом зале ресторана грузинской кухни «ХмелиСупЕли».
Его Величество Джордж переозвучил название ресторана по-своему — «ПодХмелькомСунули». Ещё один шедевр ребрендинга от Джорджа относился к трактиру «Трали-вали», что у киностудии. Джордж предложил новую версию популярной у гопников забегаловки — «Трали-вали, письки драли».
Все это относится к непереводимым идиомам. Вершину которых, блистательный ареопаг занимала фразочка:
ГДЕ У ВАС ПРУД?
ГДЕ ПОЙМАЮТ ТАМ И ПРУТ!
Соревноваться с этим шедевром мог только хит 70-х годов, сходивших с ума по снежному человеку:
А ЙЕТИ?
А ЕТИ НАДО МЫТЬ!
Битман очнулся от изумления и осмотрелся. Его Величество Джордж сидел рядом, отчего-то наотмашь крестился всей пятерней, а Пегги стояла рядом и пританцовывала.
— Говорить о религии в субботу в ресторане — такой отстой! — заявила Пегги, крутя в танце аккуратным задиком. Она превратно поняла непрестанно повторяемое онемевшим Битманом «Господи-господи-господи», что, собственно, и заставило формалиста и начётчика Джорджа креститься.
Его Величество Джордж трезвел так же быстро, как и пьянел. Единственно его роскошные бакенбарды, которыми он чрезвычайно гордился, торчали после выпивки более обычного. Совершенно как кусты бузины в дендрологическом парке, за которыми местные алкаши прятались от полицейских патрульных. А совокупностью с пышными усами, шевелюрой длинных волнистых волос он походил на Джорджа Харрисона. Что и стало первопричиной клички оператора одной из телекомпаний Екатеринбурга.
Джордж заявил, что будет отныне выражаться только утвердительными предложениями, и пусть его раздерут петухи, если будет иначе. Ни одного вопросительного знака отныне. Только точки, восклицательные и многоточия! Этот краткий спич со всей убедительностью продемонстрировал наличие остаточного количества алкоголя в крови оператора.
Вихрь звуков, обрывки сквозняков, обломки слов кружили, как февральская вьюга. Всё больше углов и ножек торчало во все стороны от столов и стульев, что стояли на пути Битмана, пока он бегал по залу в поисках комнаты администратора с целью найти нормальный комп и попытаться скопировать переписку роботов. Новый Штирлиц ударялся о безжалостные углы, спотыкался о коварные ножки столов и кресел, бился о неведомо откуда взявшиеся комоды и буфеты. Ресторан всё больше походил на кафе железнодорожного вокзала. Казалось, посетители его вот-вот уедут — снимутся с места, метнутся на перрон вокзала и займут свои места в тёплых и душных вагонах. Отправляясь в неведомую, никому не известную даль.
Гудок. Толчок, треск полок под тяжестью корпулентных пассажиров, ещё на перроне оседлавших свои места и храпевших в унисон отходному маршу. Звон стаканов на столике и бутылок под лавкой. Новый толчок, и вот уже вокзал поплыл в сторону. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Пока не слились в одно сумбурное мельтешение фонарные столбы, олени и куропатки, орлы и соловьи. Человек, словно только что рождённый малыш, вытолкнутый из чрева матери, открыв рот, смотрит в окно и понимает, что поезд жизни набирает ход. Известна конечная станция. Всё, что остаётся, — покойно смотреть на проплывающие пейзажи и вести беседу со случайными попутчиками. И дай бог, чтобы в этом путешествии не было нужды ни в воде, ни в еде, был сладкий сон и чудные пробуждения.
В это мгновение за столик к Главному подсели двое неизвестных. Руководитель, настрадавшийся от коллег, вздрогнул. Какие ещё испытания приготовила ему судьба?
Сегодня ему везло на сотрапезников, которых он не понимал. Двое подсевших за столик переговаривались на английском. Казалось, пол-Лондона собралось в екатеринбургском ресторане. Не будем забывать, что в пределах видимости у стойки бара обвисал слабеющий на глазах Крис.
Двое щеголяли в свитерах, накинутых небрежно на плечи. Вежливо поздоровались. Спросили разрешения присоединиться.
Главный так объелся, так много пережил в этот вечер, что чувствовал себя старым кожаным диваном. Он дал согласие на присутствие посторонних.
Выпили. Закусили.
И — о, чудо! с каждой рюмкой водки англичане всё лучше понимали и, что было ещё большим чудом, всё лучше говорили на русском языке. Сначала коверкая язык, как и положено иностранцам, но постепенно проникаясь красотами языка Александра Сергеевича Пушкина. И вот уже уральские нотки проскальзывали в их несдержанных репликах.
Это было сравнимо с той историей, которая случилась с Главным, когда он в Америке где-то на перепутье, в придорожном отеле, провёл «счастливый час», перешедший в счастливые пять-шесть часов за стойкой бара. Столкнулся с таким же счастливым шотландцем. Они долго рассуждать о философии, жизни, открыли немалое количество интереснейших и оригинальных теорий, обсудили их и постановили, что только эти открытия спасут мир от грядущего краха и откроют глаза человечеству. При этом британец лопотал всё менее связно по-английски. Главный же терял с каждой выпитой порцией виски способность говорить по-русски. В целом оба утрачивали важнейшую для межнациональных переговоров способность говорить громко, разделяя слова на слоги. Отчего-то принято считать, что именно таким образом можно объяснить собеседнику смыслы слов, совершенно не зная языка визави.
НЕ ТЛЕ ННЫЙ
И невозможное случилось. Главный с полуслова, с одного первого мычащего звука, ещё когда тот только вытягивал губы, понимал своего собеседник, как не понимал самого себя. Похлопывая друг друга по спинам, а последние два часа они провели, навалившись животами на стойку бара и обнявшись, как могут обниматься только единоутробные братья, русский и британец мирно беседовали о проблемах жизни современного человека. Мир обрёл внятность времён Вавилонской башни, и это было чертовски приятно.
С двумя молодыми прохвостами история вышла проще. Парни оказались земляками из Нижнего Тагила. Они придумали нехитрый способ проводить вечера в ресторанах Екатеринбурга на халяву, то есть даром, ничего не платя, и даже успевали снискать расположение падких на всё иностранное дам. Выдавать коренным уральцам себя за англичан, имея за спиной образование английской школы номер 5, было не трудно. Находчивые ребята втирались в доверие к землякам-горцам, любившим проявлять милосердие и гостеприимство, сила которых прямо зависела от расстояния, которое отделяло гостей от хозяев.
Любимая поговорка земляков Главного:
ГОСТЯМ РАДЫ, КОГДА ВСТРЕЧАЮТ, НО ДВАЖДЫ РАДЫ, КОГДА ПРОВОЖАЮТ.
Эта особенность местных жителей неоднократно приводила к закономерным недоразумениям. Одни гости Екатеринбурга считали горцев скупыми паразитами. Другие были столь же уверенны в их беззаботности и щедрости. Надо ли разъяснять, что всё решала частота личных встреч.
Великий московский художник Шабуров, производное уральской культуры, поделился с Битманом наблюдениями над собственной супругой Инной, которую он вывез на постоянное проживание в Москву из провинциального Тугулыма.
«Вчера жена говорит мне:
— Сегодня у нас будет ужин в уральском стиле.
Я пошёл к себе в кабинет, заработался и забыл об этом.
Утром вспомнил про ужин, спрашиваю, где он.
Отвечает:
— Я как-то случайно его сама весь съела».
Битман сидел за столиком, постепенно приходя в себя и пытаясь привести мысли в порядок. А это было сделать нелегко!
Похлопав по столику ладошкой, Битман привлёк к себе внимание публики. Наступило Время Легенд и Историй, неизбежная фаза любого дружеского застолья.
Битман возжелал поведать миру Легенду о мойщике посуды Гюнтере.
ЛЕГЕНДА О МОЙЩИКЕ ПОСУДЫ ГЮНТЕРЕ
Юноша Гюнтер работал в ресторане одного известного альпийского отеля и был занят весь день единственно тем, что перемывал горы посуды.
В один прекрасный день он обратил внимание на тарелку, которая не была, как прочие, испачкана сверх всякой меры, не была разбита, на ней не громоздились остатки кушаний или всякий мусор. К сожалению, многие постояльцы видели в использованной посуде мусорные вёдра. Эта же тарелка была деликатно чиста, и весь сливочный соус был аккуратно промокнут кусочком хлеба, крошки которого внимательный Гюнтер нашёл при пристальном рассматривании.
И в дальнейшем стал Гюнтер обращать внимание, что стопка посуды из одного-единственного номера всякий раз возвращалась практически чистой, аккуратно сложенной, и от неё шёл приятный запах лаванды.
Осторожно интересуясь, Гюнтер выяснил, чья посуда приходила к нему утром и вечером — обедать неизвестная особа отказывалась. Оказалось, что речь идёт о постоялице номер 611, которая жила в одиночестве. Она оказалась милой девятнадцатилетней сиротой, единственной дочерью покойного богатого промышленника.
Гюнтер мыл посуду и не в силах был оторваться от неё. Он натирал её особым альпийским мылом, полоскал в десяти свежайших водах, натирал хрустящим полотенцем и держал так аккуратно, как будто хрупкую розу.
Девушка стала так же замечать, что посуда, в которой ей подавали завтрак и ужин, отличается особенной чистотой. Такой чистой посуды она раньше не видела. Белые фарфоровые тарелки и чашки сияли белизной, светились и скрипели в её пальчиках, когда она проводила по ним. Она забывалась и долгие минуты проводила с какой-нибудь тарелкой, не в силах оторваться от её сияющей чистоты.
Она стала заказывать и обеды, только бы лишний раз покушать с этой необыкновенной посуды, и каждый раз ей казалось, что солнце заглядывает в её мрачный номер.
Однажды она, потеряв голову, приложила чайную тарелочку к своим хорошеньким губкам и, затуманив фарфор лёгким дыханием, оставила на посуде отпечаток губ.
Показалось ли ей, но на следующий день она почувствовала, будто чашка отвечает ей ответным поцелуем, и, приложив её снова к губам, девушка ощутила головокружение и ощущение счастья.
Это были знаки любви.
Прошёл год. Оттого ли, что девушка стала полноценно питаться, либо от кристально чистой посуды, не заражённой микробами и вирусами, но девушка стала понемногу прибавлять в весе, её хрупкая красота налилась, как свежее созревшее яблочко. Она выздоровела. Дело в том, что она не просто так лежала-отдыхала в альпийском отеле, а лечилась свежим воздухом от хронических лёгочных заболеваний, которые тогда, в стародавние времена, не лечились врачами.
Девушка потребовала привести к себе мойщика посуды и узнала, что зовут его Гюнтер и что он прекрасен: высокий блондин с чудесной кудрявой молодой бородкой, с пухлыми чувственными губами и синими глазами, как мейсенский кобальтовый фарфор. Юноша покорил сердце девушки. Они встретились губами, и — о чудо! она уловила тот же кристально свежий, фарфоровый привкус, который она ловила на тарелках с кушаньями.
Уста их слились в страстном поцелуе.
Уже через год они были женаты, нажили впоследствии кучу детей и жили долго и счастливо. Умерли в один день своей смертью. В собственных постелях. В окружении близких и домочадцев.
Выслушав Битмана, Его Величество Джордж решительно отодвинул тарелку, заваленную обломками зелени, высморкался в бумажную салфетку и спросил у мсье Мара:
— Можно я тоже расскажу легенду о посудомойщике?
Кандидат равнодушно кивнул. В данный момент он сидел, подобрав ноги под себя на восточный манер, и курил нелепо дешёвую папиросу с синим ободком. Табак в папиросе трещал и щёлкал, разбрызгивая крохотные искорки, но мсье Мара это ни в малой степени не смущало. Он смотрел телевизор, последние сводки. Звука телепередачи слышно не было, он тонул в ресторанном грохоте, но звук и не был нужен. На экране гнали таблицы голосования на выборах президента страны.
Странное дело, но, как и обещал мсье Мара, выборы уже шли, избиратели голосовали, и, что ещё более странно, результаты голосования тут же публиковались в виде диаграмм и таблиц с фотографиями кандидатов.
Битман некоторое время краем глаза следил за изменением результатов голосования, но не успевал за быстрой сменой картинок. Между тем отчитывались регионы Дальнего Востока, после Сибири. А вот уже и Урал приступил к голосованию. Впереди был центр страны. Замыкал фестиваль демократии, как обычно, Калининград.
Битману надоели бесконечные цифры, диаграммы и комментарии экспертов и политиков, и он переключился на Пегги.
Мсье Мара отчего-то поначалу вообще не было среди данных о голосовании за кандидатов. Но ближе к десяти вечера он неожиданно появился на экранах.
С экрана телевизора Кандидат смотрелся весьма импозантно. На фото он был отчего-то в старомодной шляпе, в чёрном плаще поверх прекрасного костюма-тройки и в полный рост. Прочие кандидаты демонстрировали круглые физиономии в фас, однотипные, как у близнецов. Смотрели они в глаза избирателям и улыбались, словно морские котики на нагретой гальке пляжа.
Мсье Мара не улыбался и не смотрел в глаза избирателям. Он стоял чуть боком к зрителям, смотрел исподлобья куда-то в сторону. Его снимок более подходил для довоенного художественного снимка великого писателя или артиста. Да и напоминал кого-то из известных неуловимо этот фотопортрет. Максим Горький? Фёдор Шаляпин? Бог его знает, но определённо артистизмом бил Кандидат прочих соперников, как младенцев.
Это признали и Битман, и Пегги, и Его Величество Джордж, профессиональное мнение которого, учитывая характер его операторской работы, сбрасывать со счетов не приходилось.
Шли минуты, диаграммы менялись, и вот уже мсье Мара начал вырываться вперёд, обгоняя аутсайдеров выборов. Немного погодя начал упоминаться взволнованными комментаторами в тройке лидеров. А вот уже и совсем неожиданные известия начали приходить из избирательных участков. Мсье Мара лидировал, и лидировал уверенно.
Кандидат при этом не проявлял никаких признаков волнения или ожидания.
Его Величество Джордж настойчиво напомнил о необходимости выслушать его историю о посудомойщиках.
— В Египте есть известный курорт. В пустыне, на берегу Красного моря, стоят роскошные отели. Поодаль бедуинская деревня, где жили верблюды и старухи.
Загадка мучила одного немецкого учёного, случаем отдыхавшего там. Как они моют посуду? Для мытья тысяч единиц посуды требуется огромный штат, машины, много воды. Но как ни ходил вокруг отеля учёный муж, он видел лишь кухню и теннисные корты. Посуда отвозилась куда-то на грузовике и возвращалась стерильно чистой.
Забравшись однажды ночью в такой грузовик с посудой, учёный доехал до бедуинской деревни. Грязная посуда была выгружена и разнесена по шатрам. Оттуда до слуха исследователя донеслось сопение и чавканье, как будто многие люди что-то кушали. Заглянув в щель палатки, он с ужасом увидел, как безобразные бедуинские старухи вылизывают грязную посуду, да так ловко и с такой тщательностью, что посуда становилась чиста и блестела, как будто её обрабатывали на лучших посудомоечных машинах Bosch-Technik.
Вернувшись в отель, учёный выписался без завтрака и уехал к себе на родину в Deutschland. Каково же было его удивление, когда он прочитал в научном журнале «Führung aus dem Osten» статью о новом бальнеологическом санатории в Египте, который славится тем, что там стали излечиваться различные хронические заболевания.
Битман не мог просто так оставить выдумку оператора. Единственный практический совет, который он вынес с курсов ведения постов в социальных сетях, был таков: «за вами должно оставаться последнее слово». Откровение было доступно практически всем юзерам. Именно по этой причине многие форумы не могут завершиться годами, обрастая бесконечными бессвязными бормотаниями «ну да», «ладушки», «спи лапа».
— Есть нечто, что связывает эти истории, а именно язык. И даже более того. Дело в том, что у Гюнтера было прозвище — Günther Kulturbeutel, что в переводе означает Гюнтер Чистоплюй.
— Хватит, — сказала Пегги таким тоном, что Битман и Его Величество Джордж встали и поклонились, стукнувшись лбами об пол.
— Хватит, — снова сказал Пегги.
Голос у Пегги был знатный, роскошный голос — низкий и немного сипловатый, какой бывает у простуженной кошки весной. Когда Битман слышал голос Пегги, от непонятной нервозности у него волоски вставали дыбом на руках, ушах и даже на ягодицах, отчего он чувствовал себя дикобразом, которого запихнули в мусорный пакет.
— Смотрите у меня, — строго сказала Пегги Битману и Его Величеству Джорджу. — Доп…дитесь!
И дала команду заказывать десерт.
Вечер переходил в томную часть тортов и пирожного. Для чего были вновь испрошены меню.
Битман вспомнил, как однажды, будучи со съёмочной группой в пресс-туре в Бангкоке, сделал заказ в дешёвой забегаловке у Королевского дворца. Тогда он указал кривым мизинцем, а именно так принято себя вести в великосветском обществе. Во всяком случае, в понимании Битмана. Так вот, указал мизинцем на сопровождающих его лиц и уверенно бросил слова заказа по-английски официантке, как бросают перчатку в лицо уличному коту4:
— Please, give these babies rolls and coke and this women burger and juice.
Пегги, которая знала английский много лучше Битмана, так как больше года работала в Нью-Йоркском отделении Главного телеканала, поинтересовалась у Битмана, понимает ли он смысл произнесённого:
— Конечно, понимаю! — с апломбом ответил Битман, не сомневающийся в своих познаниях оксфордского.
— Если переводить на русский, ты сказал следующее — «дайте вот этим младенцам роллы и колу», и указал почему-то на нашего водителя дядю Степу. «А вот этой бабе дайте бургер и сок», — и показал на меня. Спасибо тебе, Битман, за заботу. Баба и сама могла бы заказать.
Но страшного ничего произошло, международный скандал не учинился, так как девочка тайка, напоминавшая шахматную фигурку, а именно изящную чёрную пешку, принимавшая заказ, имела смутные представления о языке, на котором изъяснялись троица посетителей. Минус на минус даёт плюс. Наученная горьким опытом девочка уловила «роллы, колу, бургер и джус», и заказ был выполнен быстро и в точности с пожеланиями гурманов из Сибири.
В творческом багаже Битмана была ещё одна лингвистическая история с детьми. Речь идёт о встрече с делегацией педагогов из Великобритании.
Битман получил задание побеседовать с визитёрами одной из телекомпаний Екатеринбурга и слепить какой-нибудь незамысловатый материальчик о пребывании иностранной делегации в Екатеринбурге. Материал для встречи наскрёб в интернете и быстро накидал вопросы. Раз речь шла о педагогах, сосредоточился на проблемах воспитания старшеклассников. Старшеклассников Битман не любил.
Беседа с британскими педагогами проходила не гладко. Не по сценарию Битмана. Он никак не мог понять, почему три пожилые и энергичные тётушки переглядываются, пожимают плечами и что-то вполголоса обсуждают, пока он задаёт вопросы и отпускает нахальные комментарии на их ответы.
Отвечали педагоги между тем всё более скупо. Собственно, в финале были сплошные maybe и good.
Пегги сидела и скромно ждала своего часа. Он наступил, когда делегация ушла — к облегчению всех заинтересованных сторон.
— Милый, у тебя была какая-то сверхзадача? — начала подлая Пегги издалека.
— Что ты имеешь в виду? — набычился Битман, уже догадавшийся, что как-то опорфунился. Но ещё не понятно как.
— Это были не зоологи, а педагоги.
— Мда? А что тебе подсказывает, что я вёл беседу с зоологами, а не с педагогами?
— Ты вместо слова «старшеклассники» хотел сказать old child, что уже неправильно. Если ты хотел использовать сленговое «взрослые дети» вместо «старшеклассники», то говорил бы older child. Но нет, тебе надо было блеснуть whiskey with stones!
— Но я и говорил old child!
— Нет. Ты говорил old cat!
— Нееееееееет! — простонал Битман. Теперь понятны стали ужимки этих старых пендергастов, не оценивших неологизм Битмана «старые коты» в отношении школьников старших классов.
Что касаемо whiskey with stones. Битман вычитал в разговорнике, что это добрый американизм, идиома, означающий порцию виски со льдом. Настоящие американцы просят whiskey with stones. Будучи в Штатах, он блеснул познаниями американского диалекта в одном баре, в другом, в третьем. Его везде понимали, давали виски со льдом, но почему-то всякий раз возникала какая-то неловкость. Которую профессиональный конформист Битман чувствовал поверх всяких языковых барьеров.
«Понимаешь, — объяснял ему один знакомый, проживающий в Штатах уже много лет. — Формально ты прав. Такая идиома существует. Но она была в ходу в далёкие 70-е годы. Поэтому, когда человек, не блестяще знающий язык, — знакомый работал дипломатом в Посольстве России в США, — начинает говорить фразами типа «даруйте питие хмел с камън», то они воспринимают тебя участником бостонского чаепития, а может быть, даже предвозвестником Страшного суда. А ты знаешь, насколько серьёзно в Америке относятся к Страшному суду».
Разглядывая Пегги и Его Величество Джорджа, Битман вспомнил, где он видел ровно такие же взгляды исподлобья.
— Помните, утром мы стояли перед домом на Волгоградской, 41, и собирались поискать свидетелей перетаскивания трупов из числа жильцов дома?
— Ну, помним.
— Чего вы так смотрели, будто у меня рога выросли? И почему сказали, что я какой-то не такой?
Пегги и Джордж переглянулись. Ответила Пегги:
— А как на тебя смотреть? Ты начал орать на весь двор: «В квартире номер тридцать восемь живёт чёрт. И у него есть конь». И снова: «В квартире номер тридцать восемь живёт чёрт. И у него есть конь». И так без передышки минут пять. Как заведённый.
— Заметь, не своим голосом, а голосом Юрия Левитана, — уточнил Джордж.
— Того самого, который «Внимание, внимание! Работают все радиостанции Советского Союза!»?
— Да, пупсик. Того самого.
Глава одиннадцатая. Записка
Битман ломал голову над тем, кто написал анонимную записку. Перечитав, в очередной раз убедился, что смысл записки понят верно и за прошедшее время содержание послания не изменилось:
«Битман, милый, то ли от неумного тырканья в гаджеты ты стал подслеповатым кротом, который роет чужие слова в вечном говне виртуальных недр, резво отмахиваясь плохоньким совочком от красок жизни.
Либо, что ещё печальнее, друг тестостерон трусливо обнулился, превращая тебя до срока в вялого импотента, и женские прелести интересуют уже куда меньше здоровья собственной требухи.
Чем ещё объяснить полный игнор моих взглядов и намёков — Бэтман сдулся, и крылья его опали?
Приди, удиви, переубеди…».
«Вот уж загадка так загадка. Мог ли Главный написать записку?» — размышлял Битман и не находил каких-либо аргументов, которые бы опровергали эту мысль. Он поймал себя на том, что не знает семейной истории Главного. Совсем ничего. Мальчик «из ниоткуда». Прям какой-то Человек-невидимка или, ещё лучше, Человек-амфибия. Вылез из моря сразу за редакторский стол. За последнюю версию говорило и его гипертрофированное чистоплюйство — вечно чистые, холёные руки, до блеска выбрит, одевается изящно и неброско. Любил хороший мужской парфюм. Не «Шипром» от него пахло, не «Шипром»!
«При чем же здесь упомянутые в записке женские прелести?» — спросило сомнение Битмана.
Блестящий разум Битмана ответил: «Для отвода глаз, вот для чего».
Но не будем сужать круг поиска. Кто ещё?
«Княгиня Лихтенштейнская? — перебирал в уме кандидатов захандривший Битман, разглядывая Светлейшую, сидевшую в двух столиках ближе к лестнице на первый этаж в окружении тропических пальм в кадках. Сама походившая живостью поведения и яркими цветами макияжа на гигантскую вечно цветущую орхидею в модерновом горшке.
Княгиня не сидела, сложив руки на коленках, а ожесточённо жестикулировала, практически пантомировала — делала загадочные движения руками, отдельными частями лица, да, собственно, всем лицом, более того — всем телом. Даже сексуальные колени, обтянутые платьем, были выразительны.
Княгиня Лихтенштейнская смотрела в упор на Битмана.
Битман крутил в руках четвертушку бумаги со злополучной запиской, то сворачивая её в трубочку, то разворачивая в исходное положение. Удивительное совпадение, но Светлейшая манипулировала ровно такой же четвертушкой бумаги, но, как кажется, не исписанной, а чистой.
«Что это? — удивился Битман. — Она капитулирует, и это крошечный флаг парламентёра?»
По терминологии военных, Битман находился в состоянии «спящего радара». То есть он пассивно сканировал небо, и, если бы кто-то залетел в воздушное пространство его разума, он, весьма возможно, и отметил бы этот факт. Но активно исследовать окружающий его мир он был не в состоянии. Сомлев в ресторанном чаду и устав от бесконечных событий субботы, Битман не искал приключений себе на попу — как сказала бы Пегги.
Голова Битмана была пуста, как море под Балаклавой, где можно весь день просидеть с удочкой и поймать только тепловой удар от солнца, отражённого от голубой воды и высоких белых скал с залысинами сухих пыльных кустов.
Княжна сменила тактику и теперь КАК БЫ царапала ЧТО-ТО на четвертушке ногтем указательного пальца, выразительно посматривая на Битмана и КАК БЫ приглашая его подумать.
Битман думал, думал, думал. Она на туалет намекает? Едва ли. Панибратство низкого пошиба не свойственно Светлейшей.
Однажды в присутствии Светлейшей Битман позволил себе начать рассказывать смешной анекдот про обкакавшегося конферансье, хорошо вам известный. «Я знал, что нельзя доверять другим, но сегодня понял, что нельзя доверять и себе!» — Битман завершал декламацию, выплёвывая слова вперемешку с душившим его хохотом, так что, собственно, вторая половина анекдота осталась неизвестной слушателям. Что не помешало Княгине выпрямить спину и удивлённо посмотреть на любителя-стендаписта. Она не возмутилась, а только деликатно изумилась. Тем не менее смешок сполз с уст Битмана и скользнул в канавку. Анекдот, над которым они с Его Величеством Джорджем гоготали, как два гуся на спаривании, вдруг и ему показался пошлым и несмешным. «Бабы — ведьмы!» — в очередной раз удостоверился Битман.
«Ну а сейчас что она пытается сказать? — продолжал наблюдать над Светлейшей Битман.
Княгиня Лихтенштейнская пальчиком водила по четвертушке бумаги, как будто что-то писала, а потом этим же пальчиком изящно указывала на себя. И выразительно смотрела на Битмана.
«Да что такое?» — всполошился Битман, заново изучая записку, её начальные и финальные строки. «Битман, милый…» И потом эти странные — «прийди, удиви, переубеди».
Он смотрел записку на свет, пытаясь разглядеть тайнопись. Трогал в разных местах, подключая свои незаурядные тактильные способности. Принюхивался. Записка пахла борщом. Точнее, пальцы Битмана пахли борщом, из которого он выуживал давеча упавшие с носа очки.
Он осмотрелся вокруг, словно ища подсказку на удивительную загадку, и встретился взглядом с пожилым грузином, который таращился на Светлейшую. Ему, безусловно, нравилась высокая, статная женщина с прямыми блонди волосами, но смысл её жестикуляции ему был решительно непонятен. Что не удивительно, ведь он-то никаких записок не получал. Секунд пять грузин и Битман смотрели друг другу в глаза, после чего разом уткнулись в свои тарелки.
Княгиня продолжала вольтижировку с бумажкой. Она подключила навыки сурдопереводчика. Тыкала пальцем в бумажку и, глядя на Битмана, и что уж тут поделать, краем глаза удерживая в поле внимания и пожилого грузина, страшно щерилась, так что уголки её прекрасного, но широкоформатного рта доставали до больших золотых серёг. Чирикала пальцем по бумажке, как бы выводя букву «я», и выразительно проговаривала что-то своим выразительным, красивым ртом.
Очень походило на воспроизведение «позы льва».
Между прочим, весьма полезная асана для лечения ангины. Битман часто использовал «позу льва», выучив её на курсах йоги. Частенько в общественном транспорте и на работе.
Если у вас заболело горло, нужно открыть рот как можно шире, на пределе возможностей суставов челюсти, и попытаться достать кончиком языка острие подбородка, напрягая язык как можно сильнее. Словно вы хотите стать Нобелевским лауреатом, но не за литературный талант, а за длину и гибкость конъюнктурного языка.
Выражение лица при этом получается, к сожалению, не как у Джоконды. Зато кровь в результате манипуляций приливает к вашему горлу, и организм сам себя излечивает.
Княгиня не унималась — тыкала пальцем в бумажку, а после в себя и щерилась, демонстрируя во всём блеске роскошные белые резцы, более подходящие для гвардейской лошади.
«Бог мой, что всё это означает?» — всполошился Битман. Судя по возне сзади, грузин тоже собирался удрать.
Княгиня Лихтенштейнская настойчиво тыкала пальцем в треугольник между благородным античным подбородком и весёлыми, крепкими грудями, которые были видным элементом ландшафта Княгини, если использовать версальскую терминологию.
«Так», — возбуждённо паниковал Битман. Он начинал чувствовать себя исследователем земель, перед глазами которого открывается континент, которого нет на карте.
«Как будто что-то пишет на бумажке. Кому? О чем?»
Княгиня сложила губы трубочкой, как будто она была уточкой.
Так можно и с ума сойти! Что же хотела сказать Княгиня Лихтенштейнская? И кто написал записку? Может быть, она намекала на автора записки, которого она застигла в момент написательства, и теперь пытается указать на его личность своей загадочной пантомимой?
Битман продолжил перебирать в уме членов редакции.
Как вдруг сердце его сделало неритмичное па, споткнувшись о камень истины. Он догадался, кто автор записки. Не было никаких сомнений, что её написал водитель редакционного микроавтобуса.
Водитель не простил потерю мусорного мешка. Написал компрометирующую и нелепую записку, которую мог написать только недоброжелательный человек, кляузник и негодяй. Потом эта записка всплывёт в социальных сетях, обросшая всякого рода скабрёзными подробностями о харрасменте в редакции. Что подтолкнёт всякого рода нестойких дам типа Княгини Лихтенштейнской написать на Битмана заявление в суд за сексуальные надругательства на работе. И его пинком под зад вышибут из редакции.
Почему же сомнение не спросило разум Битмана о смысле пантомимы Княгини Лихтенштейнской? Неужели очевидные для всякого разумного человека жесты, мимика и выражение глаз Светлейшей не подсказали Битману, что именно она автор злосчастной записки?
Вы скажете — потому что человек видит только то, что хочет увидеть, и слышит, что хочет услышать. И вы ошибётесь. В реальной жизни всё не так, всё иначе. Замените в тексте союз «и» на «или», «но» или «пусть». Влейте в сознание слушателя немного водки. И не забудьте о попке симпатичной соседки, которая отвлекает и так не собранное внимание на куда более важные для всякого человека вещи. И в результате получается, что слышит и видит человек не то, что хочет, а чепуху всякую.
Вот и вините после этого Битмана в том, что он понял Княгиню Лихтенштейнскую как обычно — совершенно не так.
Но другое, не менее удивительное событие отвлекло Битмана от разгадывания эпистолярной тайны.
Не услышав, а скорее почувствовав движение вверху, он задрал голову и увидел, как по прокопчённому потолку, высокому, практически невидимому в дыму пира, увитому по краям зелёными гирляндами пластмассовых виноградных лоз, между подвесками сталинских люстр змеилась чёрная трещина.
В целом трещина только добавляла ветхозаветной стилистики оформлению ресторана. Хотя Битман мог поклясться в её отсутствии в начале пира. Дело в том, что когда Битман входил в помещение, в любое помещение, даже в мавзолей Владимира Ильича Ленина, то непременно внимательно его осматривал — пол, стены, занавеси и потолок не пропускал. Такова была привычка, приобретённая после неудачного посещения одного давно уже закрытого клуба.
В те давние годы начала перестройки, будучи приглашённым на обеденный бизнес-ланч, он, сам того не зная, попал в кафе публичного дома на улице Малышева. Клиентов кафе обслуживали официантки топлесс. Что страшно сбивало с толку Битмана, не способного сконцентрироваться на выборе блюд ввиду нависшей над его носом обнажённой женской груди, причём весьма недурной с точки зрения брутальной эстетики.
Этика же повергалась танцующими стриптизёршами, которые зачем-то сопровождали рядовой обед. Как после выяснилось, приглашение Битмана на обед в бордель было шуткой остроумных коллег. Закончился поход за супом скандалом. Битман наотрез отказался оплачивать навязанные ему сексуальные услуги и попытался уплатить только за съеденное. Симпатичной бандерше Битман пояснил, что «никогда не платит женщинам за любовь», но таковая концепция не была принята второй стороной. Нехороший, вздорный получился обед.
Трещина на потолке, привлёкшая внимание Битмана, прыснула отростками в стороны, закустилась и расцвела, привнося в стильный интерьер неуместную красоту археологической трущобы. Вниз плавно и бесшумно полетели лепестки то ли побелки, то ли краски.
Воздух — горячий, пропахший острыми запахами кухни — зелени, сыров и мяса, вина и тархуна, несвежий, как старая кухонная тряпка, плотный, как варенье из грецкого ореха, раз за разом мягко обжимал Битмана, словно он находился внутри огромного воздушного шара, а кто-то невидимый, превозмогающий масштабами все возможные предположения, накачивал невидимым же насосом воздух в шар, неустанно, безжалостно, мерно.
А может, это были невообразимо огромные литавры, исполнявшие свою партию симфонии жизни. Но только они и были слышны — ни скрипок, ни валторн. Конечно, их могли заглушать визг и смех подвыпившей публики, лязг посуды на кухне и несносное многоголосье грузинского ансамбля, который в шуме перестал себя слышать и играл кто во что горазд.
Но, возможно, это были медленные, тяжёлые удары умирающего сердца, перебродившего жизнью, готового сделать ещё один, самый медленный и сильный последний толчок крови по телу.
Тяжёлый мерный шум бил по барабанным перепонкам Битмана. Словно, впечатывая в камень тяжёлые кованые сапоги, приближался гусиным шагом последний почётный караул.
Разглядывая покрытый трещинами потолок, немея от тяжёлых, медленных ударов неведомых литавр, Битман вспомнил забытую народом песню «бом-бом, вечерний звон, бом-бом». Она вплыла в память Битмана, как каравелла в удобную гавань.
Разумеется, ему ужасно захотелось спеть эту песню, но так, чтобы её прелесть могли разделить и слушатели. Битман вызвал официанта и немедленно потребовал караоке.
Такая возможность была представлена. Грузины, певшие и музицировавшие весь вечер, в данный момент как раз присели на корточки отдохнуть и закусить. Они дружески помахали руками Битману, который вспорхнул на сцену. Они почему-то были уверены, что градус веселья и жизнерадостности, который они насаждали своими песнями весь вечер, будет поддержан клоуном Битманом и подчеркнёт их профессиональные возможности шоуменов и музыкантов-виртуозов.
Грузины жестоко ошиблись.
Не в том смысле, что Битман затмил их своей игрой на музыкальных инструментах или исполнил песню оперным голосом, услышав который, Карузо умер бы ещё раз, но в данном случае от зависти. Битман пошёл дальше, много дальше. Он исполнил свою любимую русскую песню «Вечерний звон». Минорный характер которой был, может быть, на градус, максимум два веселее похоронного марша Мендельсона.
Битман сжал в потных ладошках микрофон и заныл, застонал, облизывая губами металлическую сетку звукоусиливающего инструмента, слова, которые выучил наизусть. Это было единственное стихотворение, которое он знал назубок. Не считая пары куплетов шлягера «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок».
Уже не зреть мне светлых дней,
Весны обманчивой моей.
И сколько нет теперь в живых
Тогда весёлых, молодых!
И крепок их могильный сон,
Не слышен им вечерний звон!
Увлечённый исполнением, он не замечал притихшего зала. Грузины перестали жевать бутерброды с колбасой. Только мерные такты музыкальной фонограммы тревожили занавеси на окнах и раскачивали люстры из стороны в сторону.
Но вот что интересно. Был всё же один смельчак, который подпевал Битману. Точнее, вёл свою партию низким и сочным оперным басом — с балкона. Перекинувшись мокрой тряпкой через балконную балюстраду головой вниз до опасности рухнуть в прокуренный кальянами зал, тянул свою версию песни Кандидат.
Оказалось, что он прекрасно знает и слова, и мелодию. И готов составить дуэт неутомимому весельчаку Битману. Но вот что не менее странно, если Битман тянул:
Лежать и мне в земле сырой,
Напев унылый надо мной
В долине ветер разнесёт.
Другой певец по ней пройдёт,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон, —
несомненно, мсье Мара пел вместе с Битманом и попадал в такт, и диссонанса никакого не было. Но пел он английскую версию песни.
Русские и английские слова то сливались, то разбегались, но «звон» и «беллс» помогали друг другу и кружились в неизъяснимо прекрасном хороводе тягучей атмосферы этого запредельного по бравурности марша.
Those joyous hours are passed away,
And many a heart, That then was gay.
Withen the tomb now darkly dwells,
And hears no more those evening bells.
And so,t will be when i am gone,
That tuneful peal will still ring on,
While other bards shall walk these dells,
And sing your praise, sweet evening bells.
Битман пел слова Ивана Ивановича Козлова, а Кандидат тянул оригинальный текст Томаса Мура, который, собственно, Иван Иванович и перевёл, забыв при публикации указать на первоисточник.
Когда вспотевший от усердия Битман вернулся на балкон, в свою компанию, ни аплодисментов, ни криков браво от коллег он не дождался.
Рестораторы включили аудиозапись группы «АББА», в панике пытаясь восстановить карнавальную атмосферу ночного пира. Но публика оттаивала не сразу. Ледком тянуло в зале, холодком, недовольством. Но «Dancing Queen» растопит сердце и забальзамированного Владимира Ильича Ленина.
Первыми на танцпол выпорхнули загорелые девушки, за ними кавалеры. Кто-то громко потребовал ещё «саперави». Пир, давая сбои, проваливаясь, троя мотором и хлопая осечками, закружился дальше. А сверху гомон зала перекрывали никуда не исчезнувшие пульсации небесных литавров, бивших и бивших высокий ритм, едва слышный для смертных, но различимый для мсье Мара и его свиты.
Кандидат между тем был доволен и пожал руку Битману:
— Поверьте, истинное наслаждение вы мне сегодня преподнесли. Наслаждение неожиданное. Такой сильной и прекрасной музыки, замечательных слов, уж поверьте мне — я литературу и музыку знаю неплохо, нет более и не будет. Такое могли написать только однажды, — рокотал Кандидат.
Кандидат тянул, мычал evening bells, не в силах остановиться, выйти из-под магии оптимистичной песенки.
— Хотя, извините меня, тот вздор, который вы пишете в социальных сетях, меня смущает, — неожиданно сменил тему Кандидат, словно сюжет исполненного музыкального произведения натолкнул его на новые размышления. — Но, надеюсь, это вскоре прекратится.
Что он имел в виду? И вдруг новый поворот темы:
— Так что же вы можете предложить мне в качестве предвыборной программы? — вдруг спросил Кандидат у поперхнувшегося спичрайтера, который никак не ожидал столкнуться со старой проблемой, которую, казалось, он блестяще и совершенно случайно давеча разрешил.
Опять эта странная особенность Кандидата возвращаться к разговору, который уже состоялся. «Память у него никудышняя, — подумал с сожалением Битман, — никаковская память!»
Ничего не оставалось другого, как применить духовную практику «весёлого пса». Он широко улыбнулся и, выпрямив спину, побежал прочь от Кандидата в туалет, в надежде, что, пока он бегает отливать, мсье Мара забудет о теме разговора.
Так и случилось. Но все же, перескакивая по ступенькам лестницы вниз на первый этаж мимо бара в укромную комнату за тяжёлыми бархатными занавесями, Битман вновь обратил внимание на скверный гул, который волнами наплывал извне. Резвость зрения каждые несколько мгновений, подчиняясь плохо темперированному ритму, сбивалась. Расфокусированный глаз едва ловил контуры предметов, воздух вокруг становился плотным и тяжёлым, давил на Битмана несообразно своему предназначению быть лёгким морским ветерком на набережной. Плохой, больной был воздух сегодня.
Битман поспешил к умывальнику омыть лицо и руки ледяной влагой.
«Что со мной? Перепил вина? Переслушал грузин? А зачем Крис залез на стойку бара и делает гимнастику ушу?»
А разве лучше было с Пегги? Пегги сидела на коленях у Его Величества Джорджа и пыталась расстегнуть пуговку на рубашке. Джордж хрипло посмеивался, поощряя вольности девицы.
Главный занимался совершенно иным, не обращая внимания на вопли пирующих завсегдатаев ресторана. Он и пира не замечал. Главный был серьёзным человеком. Он изучал аппарат для заваривания чая.
Это была сложная установка с газовыми горелками, колбочками и ретортами, переливными трубками и змеевиками. В целом удивительно походившая на самогонный аппарат, собранный профессиональным химиком из украденного в лаборатории стеклянного оборудования. Но он никак не мог быть чайником, в представлении Битмана. Если это и был аппарат для заваривания чая, то продукция его должна быть сравнима по качествам и воздействию на ум человека только лишь с хрустальным амфетамином или на худой конец с экстрактом небесного нектара.
У Главного никак не получалось запустить чайный аппарат в дело. От услуг «соплюшки» он отказался. «Соплюшкой» была маленькая, но нахальная ресторанная сомелье, предложившая Главному свою помощь таким тоном, словно в постель его приглашала. Главный решительно махнул рукой, отметая и помощь, и постель. И больно при этом ударился локтем о край стола.
Он жаждал свободы и творчества. Как это и бывает зачастую в таких случаях, результат был обратно пропорционален силе желания. Чая хотелось, но чая не получалось.
Кандидат сидел на прежнем месте — в углу балкона второго этажа, разглядывая то свои ладони, то стенку напротив. Сидел на восточный манер, с подобранными к подбородку худыми ногами, облечёнными в мешковатые штаны-кальсоны, стиранные и бесцветные от ветхости. Ровно в этих штанах он встретил утром Битмана в проёме двери своего жилища с топором в руке. А ведь, казалось, это случилось год, два года назад, бесконечно давно.
Сверкая сухими жёлтыми пятками, сидел Кандидат в такой позе и дома, на Волгоградской, 41, и в телевизионной студии на дебатах с другими кандидатами. И вот сейчас в ресторане «ХмелиСупЕли», на широком удобном кресле, обложенный подушками и пуфиками.
Пятки упоминаются неспроста, так как носков мсье Мара не носил. И даже модных изящных туфель из тонкой свиной кожи на босу ногу не наблюдалось. Кандидат обходился вовсе без обуви.
Кандидат мягко проговорил в сторону Битмана, отвечая на незаданный вопрос.
— Мне так удобнее.
Битман ни за какие посулы не смог бы просидеть в такой позе более пяти секунд. Однажды он попробовал сидеть по-восточному, но уже через некоторое время пришлось прибегнуть к услугам Княгини Лихтенштейнской и Его Величества Джорджа. Взяв мастера йоги за руки и держа в воздухе, они терпеливо ждали момента, когда нижние конечности Битмана начнут со скрежетом разгибаться и, как конец трапа, выпущенный с борта каравеллы, причалившей к долгожданной земле, коснутся пола. И Битман наконец утвердится на своих двоих.
Его Величество Джордж при этом выражал надежду, что ноги Битмана не приобретут формы колеса судьбы Мандалы. А Княгиня рассказывала об эффективной мази против пролежней. Битман скрипел зубами, но терпел эти издевательства.
Низкие тяжёлые звуки, мерно творимые, заставляли людей, тяжёлые шторы на окнах, посуду на столах и сами столы и стулья — раз за разом на мгновение всплывать в воздух, как будто они теряли вес или попадали на краткое мгновение в состояние невесомости. Тарелки, ножи и вилки, бокалы и соусницы, солонки и салфетки — всплывали, смещались в сторону и опадали, вновь наливаясь тяжестью.
В гул вплетались рожки и фаготы, всхлипывания, стоны и скрипы. Точно не в ресторане было дело, а в огромном тёмном цеху, где отливался чёрный чугун, елозили огромные кран-балки и били фейерверки искр. Словно на глазах посетителей ресторана грузинской кухни «ХмелиСупЕли» не лобио и чашушули выпекалось, а какое-то чудное чудо. Будто не повара у кухонных плит стояли, а мастеровые люди в утробе огромного корабля, который стоял на стапеле, готовый после бесконечных ран рубанками и пилами сорваться в открытое море, под шквалистый ветер.
Битман покрутил в воздухе ладошкой, посмотрел на Пегги и решил: «Написала записку Пегги».
Разумеется, она никогда бы не назвала Битмана «милым». Да и фразы «женские прелести» из её уст не услышишь. Разве только в издевательском контексте в отношении бакенбардов Его Величества Джорджа. Термины «тестостерон» и «вялый импотент» Пегги использовала только в колбасном отделе. Будучи уверенной, что тестостерон — это консервант, она всякий раз внимательно вычитывала состав колбасного изделия и ругалась — «блин, опять тестостерона много положили». А вялым импотентом величала варёную колбасу.
И ВСЁТАКИ ЭТО БЫЛА ПЕГГИ.
Кандидат взглянул на Битмана белыми от бешенства глазами. Ресторан дёрнулся, словно содержимое неожиданно вставшего шарабана, заваленного декорациями передвижного театра.
Музыка стихла, и только далёкий отрывок из «Травиаты» внезапно огласил притихший зал: «Я гибну, как роза от бури дыханья!».
Но не это обратило людские глаза и сердца в трепет.
Британский сморчок, только что отплясывавший пьяную румбу на стойке бара, вдруг распрямился, и облик его неизмеримо преобразился. Вместо сутулого маленького британца с блеклыми голубыми глазами и бантиком на шее вместо галстука в центре зала высился чудный исполин с копной золотых волос. За спиной его вспучились и с грохотом развернулись шёлковыми водопадами, заблистали огромные, не вмещающиеся в высоту ресторанного зала два белоснежных крыла, ослепительных, как солнце морозным утром.
Существо, которое как было Крисом, так им и осталось, но стало Крисом преображённым, вскинуло голову, страшно заклекотало, как орёл над мертвечиной, гортанно крикнуло и встряхнуло крыльями так, что всё полетело вверх тормашками — и люди, и мебель, и посуда.
Не было сил смотреть на крылья, жгли и резали глаза они своим нестерпимо белым светом. Люди отворачивались, закрывали лица ладошками. Но и сквозь руки и локти свет жёг, бил, гнал. Не было сил смотреть на целлулоидные и одновременно какие-то фарфоровые перья, которые осыпались с тяжело качавшихся за спиной Криса крыльев.
Глаза его были уже не голубые, а бездонно бирюзовые, черты лица помолодели и отвердели, но на шее по-прежнему болтался нелепый бантик вместо приличного галстука.
Громом прозвучали слова сиятельного герольда:
— Избирательные участки закрыты! Выборы закончились! Мсье Антуан Мара проиграл!
Щёлкнуло в воздухе, словно кто-то ударил огромным тяжким бичом.
Битман просел на корточки и перекрестился.
Потолок, балки, доски крепления пола второго этажа затрещали и тяжко треснули. Треснули ещё раз, что-то где-то с грохотом поплыло, полилась посуда, застилая пол осколками.
Нестройно закричали люди, пытаясь найти спасение.
Пол под Кандидатом, его огромным столом, заставленным тарелками и снедью, со всеми этими хачапури, хинкали, где белели кости съеденных натуральных котлет, горами шота и зелени, нарезкой сыров, бутылями тархунов и вина, стал медленно проседать, ниже и ниже, под грохот и треск лопающихся балок и фонтаны белой пыли.
Команда корабля увлекается в пучину, не в силах пошевелиться, пригвождённая к палубе неотвратимостью судьбы. Ещё видны бессмысленные глаза, оторопевшие фигуры, но ещё пару мгновений, и тёмные воды смыкаются над ними. Бурление воздушных пузырей, и вот уже только куча мусора кружится на том самом месте, где только что высился гордый бушприт корабля.
— Ай, как нехорошо получилось, дорогой, — по-стариковски заметил мсье Мара, обращаясь к Битману. — Неужели было трудно понять, что записку написала Княгиня Лихтенштейнская, а никакая не Пегги. Ты что, дорогой, глаз не имеешь?
Битман ошарашенно посмотрел вслед мсье Мара, увлекаемому вниз лавиной кирпича и балок.
— Мне? Светлейшая? Записку?
Расселся пол, треснувший и воющий от тяжести обрушившихся потолочных балок.
Битман и Пегги прижались спинами к теплой стене, с ужасом наблюдая, как стол Кандидата и сам Кандидат, неумолимо ускоряясь, рушились вниз, прошибая балки потолка первого этажа, и разом, неостановимо, как водопад, как внезапный ливень, как каменная лавина, –ударили в пол первого этажа, пробили его и, заполонив пространство пылью и грохотом, исчезли в чёрном, зияющем провале подвала.
Глава двенадцатая. Край света
Тишину продырявил комар альпийского рожка, бог его знает откуда взявшийся в эту страшную ночь. Скрипели и потрескивали оседавшие груды балок и кирпича. С улицы каркали встревоженные вороны, поднятые со старых лип грохотом рухнувших этажей, и ещё более пронзительным воем пожарных машин, мчавшихся со всего города к руинам ресторана «ХмелиСупЕли».
Густой дым вился над бывшей кухней. Искрили белым обнажённые провода. Синим призрачным огнём семафорили горелки развороченных газовых печей кухни. Тлели багровые кальянные угли. Чадили груды тряпок, пропитанные оливковым маслом из разбитых вдребезги вёдерных бутылей.
Пламя вытанцовывало пока только первые лёгкие запевки будущего гопака всем ансамблем. Озорные огоньки взбегали по балкам и доскам, выбрасывая чудные фигуры. По обломкам мебели и тяжёлым шторам, кучей сбитым между щебёнкой цемента и кирпича. И немедленно гасли, скрывались за спинами танцующих. Но тут же новые призрачные акробаты выскакивали вперёд. Их становилось всё больше и больше, и вот уже яростный и горячий танец отбивал чечётку на всем, что может и не может гореть.
Мгновенно, словно по мановению монаршей руки, огонь скользнул по сухому дереву и ткани, по обломкам мебели и промасленным тряпкам. Легко, словно Благодатный огонь, только что выхваченный патриархом из куколи, пробегает тёплой волной по тысячам свечей паломников Храма Господня. Лёгкий и быстрый, как победитель бегун стометровки.
Битман дёрнулся в одну сторону, другую. Больно стукнулся о Пегги, которая, прижатая балкой, лежала выше его.
На треснувших часах стрелки показывали 23.46. Это был всё тот же нескончаемый день.
Исчез Кандидат. Растворились журналисты одной из телекомпаний Екатеринбурга. Рассыпались посетителей ресторана. Всех и вся смела жёсткая щётка обвала.
Исчез ли в пыли и грязи носитель блистательных крыльев Крис? Была, была белая молния, ударившая в потолок, навстречу потоку досок и штукатурки, прошила насквозь и вылетела вон из смрадного обвала.
Уши больно притиснул резкий хлопок, всё поплыло в сторону, после чего наступила тишина контузии. Широко открывший рот Битман не мог видеть, как внизу, в подвале, раскрылся золотым тюльпаном газовый баллон, потом следующий, и пламя белым вихрем приподняло наваленные потолочные перекрытия, разметало листы крыши, сваленные кучами, поднялось выше, выше, выше, подавая сигнал то ли пожарным, то ли Ему.
Битман зажмурился и левой рукой сбил пыль и щепки со лба. Напротив его носа, в какой-то паре сантиметров, увидел неловко вывернутую руку Пегги и её миниатюрное ушко, белые от пыли, как будто Пегги разрешили в виде исключения играть в японском театре Кабуки.
Необычайно внимательно Битман любовался чудесной рукой Пегги, волосками на коже, маленьким, нежным ушком.
Пэгги шмыгнула и пробормотала:
— Ну и нос у тебя, Битман.
— Что с ним? — встревожился он и пошлёпал оттопыренной губой. Не потому, что так хотел, а потому, что при падении губы сложились каким-то совершенно нелепым образом и теперь отказывались возвращаться в прежнее положение.
Сквозь дыру между балками Битману были видны метавшиеся вверх светящиеся белые и красные точки. То ли искры пожара, то ли звезды на безоблачном ночном небе.
Битман ощупал свой правый бок, потом дотянулся до Пегги. Рубашка на животе девушки задралась и была мокрой. Битман поднёс руку к лицу и понюхал. Пахло винным уксусом и гарью. Он воспользовался её близостью и тем, что она не могла двигаться из-за тяжёлой балки, привалившейся к её ногам. А значит, треснуть кулаком в живот Пегги не могла.
— Пегги, ты зачем мне написала записку?
Пегги всхлипнула.
— А ты откуда знаешь?
— Читал.
— Не ври. Она всё время лежит у меня в кармане.
Битман чувствовал сразу всю Пегги, кожу, тёплую кровь в её теле, твёрдые косточки лопаток, каждый сосудик её тела чувствовал Битман. И не чувствовал разницы, границы между ней и собой. Так вот что Он имел в виду, когда говорил про одно тело. Битман-то раньше понимал вовсе другое, суетное.
И прилепится к жене своей, и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть.
— Ну, хорошо. А что ты написала?
— Ты же говоришь, что читал.
— Фу, какая ты все-таки вздорная клюшка, — прошептал Битман Пегги прямо в ушко, которое было прекраснее всех ушек скульптур Микеланджело и Мухиной.
— А ты назойливый крендель, — так же тихо прошептала Пегги.
Такое же ощущение, что, только прикоснувшись, разом чувствует всё тело, Битман испытал до Пегги только с котом Бубликом. Который садился на колени к Битману и разве что из шкуры не вылезал от удовольствия, но и Битман был готов последовать его примеру. Так им было хорошо вместе.
— Ты, конечно же, не читала Лермонтова «Герой нашего времени»!
Ах, как прав он был, как прав Михаил Юрьевич!
«Как быть! кисейный рукав — слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в её руку; все почти страсти начинаются так, и мы часто себя очень обманываем, думая, что нас женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно, они приготовляют, располагают её сердце к принятию священного огня, а все-таки первое прикосновение решает дело».
— Я читала «Героев нашего времени!» — шёпотом, но твёрдо сказала Пегги.
Губы её, покрытые слоем пыли, шелестели, как крылья дрозда на взлёте.
— И ещё я очень хочу в туалет! И в душ хочу.
В это мгновение на другом конце города загорелся дом на Волгоградской, 41. Хрущевка вспыхнула неожиданно, словно подожжённая разом во многих местах. И мигом сгорела, как будто была парафиновой дурилкой. Хорошо, хоть жильцы чудесным образом успели спастись. Но этого Пегги и Битман знать не могли.
— Я никогда не буду тебя больше ругать, — сказала Пегги.
— Никогда не говори никогда, — поправил её педант Битман. Где-то сбоку зашевелилась щебёнка, и Битман догадался, что Пегги пытается освободить левую ногу. Понятно для чего.
— Ты что же — передумала? А памперсы, а вопли по ночам?
— Нас же вырастили родители.
— Нет, меня нашли в музее природоведения, а ты спустилась в пене водопада речки Жиголан, которая течёт с отрогов горы Кваркуш на Северном Урале. Только там водятся такие холоднокровные и прекрасные лягушки.
— Ты очень мил, когда говоришь комплименты. Словно нашли тебя не в музее природоведения, а в его туалете.
В это мгновение Битман потерял сознание. Так быстро, как быстро падают со стула, если у него отваливается ножка. И привиделось ему, что вспыхнул оранжевые свет…
…Вспыхнул оранжевый свет.
Я открыл глаза и увидел, что стоим мы с вещелазами на темной улице где-то на далёкой окраине города.
Поодаль, в свете фонаря, стояла Пегая Девушка с развевающимися волосами и печально смотрела нам вслед.
А впереди чернела улица, уходящая в темноту, как в холодную воду, и только влажная прохлада и шум волн о камни напоминали, что неподалёку течёт река и стоит старый мост, которым никто давно не пользовался.
— Это наши последние мгновения вместе, — сказал Дырокол, взяв меня за руку.
— Нет нам спасенья, как нет конца пути, по которому мы идём, — прошептал Отрывной Календарь, а Баночка с Клеем добавил:
— Это и есть тот самый Конец Света, где заканчиваются все дороги!
— А что станется с Пегой Девушкой? — спросил я, обернувшись. — Мне жаль её.
— Тебе правда её жаль, — Баночка с Клеем взял меня за руку. — Подумай, сможешь ли ты взойти на мост и окунуться в тёмную холодную воду, не зная, что будет дальше и поможет ли кто тебе?
— Не знаю… Конец Света я представлял иначе.
Отрывной Календарь вздохнул и прошёл вперёд, указывая перед собой:
— Там, за мостом, нет ничего. Он обрывается неожиданно, как наше приключение. Ты окажешься в ледяной воде, без надежды на спасение…
Я сделал шаг вперёд, ещё один и ещё.
Пегая Девушка стояла под фонарём и смотрела на нас.
— А она совсем не страшная.
— Это потому, что мы на Краю Света… Здесь вообще нет ничего страшного.
Дырокол встал рядом с Баночкой с Клеем и посмотрел на меня:
— Мы не знаем, что ждёт нас дальше, — но ради этой минуты ты и попал в наше приключение.
«Но… зачем мне все это», — подумал я.
«Тебе это совершенно ни к чему», — сказала Пегая Девушка, хотя стояла она так далеко, что голоса я её никак услышать не мог.
Свет фонарей был неспокойный и рвался вверх, словно пламя коптящего факела. Вещи теряли свои свойства и казались совсем не тем, чем были на самом деле.
Я шёл к мосту, прикасаясь к тёплым стволам деревьев. Они пытались помочь мне, предлагая накопленное за день тепло, но лишь оставляли на моих ладонях пыль и запах старых листьев.
Кто-то за спиной стоял в тени дерева и попросил меня не ходить на мост:
— Сегодня мост не освещён. Ты можешь поскользнуться.
Я вышел на мост.
Ни пролётов, ни перил не было видно. И только шелест ветра в ветвях и перестук далёкого поезда.
1 Три первых пункта кодекса опубликованы в романе «Рябиновая революция». — Прим. автора.
2 Или что там у коров вместо рта. — Прим. автора.
3 Глупость какая, зачем, зачем я это написал? — Прим. автора.
4 Маловероятная сцена. — Прим. автора.