Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2020
Николай Шамсутдинов — поэт, публицист, переводчик. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Стихи публиковались в ежегоднике «День поэзии», альманахе «Поэзия», журналах «Новый мир», «Октябрь», «Нева», «Урал» и др. Автор множества книг. Живет и работает в Тюмени.
***
Нет, я не Пушкин, я — другой
поэт, стреножен карантином:
и ни пирушки огневой,
и не наведаться к феминам…
По преходящему скорбя,
не исключают пораженья:
чем горше правда бытия —
исповедальней откровенья:
ввергая в безысходность, в страх,
надсадней помыкая нами,
царит смятение в умах,
ползущее материками…
Неужто не про нас Парнас?
Но, засупонен чёрствым бытом,
зовёт хозяина Пегас
и бьёт лирическим копытом…
Многоголосый, как клавир,
весь — воплощенье пантеизма,
живодарящ подлунный мир
под оптикою оптимизма.
В укор злокозненной весне —
неиссякаемее просинь,
ведь в прослезившемся окне
мерцает Болдинская осень…
***
В ночь, сосредоточенней суровое бденье
за Тацитом, претором, ведь, искони
наставник рефлексий, самозаточенье —
самоистязанью (?) сродни… Эти дни
не топят в фиале, клонясь к пасторали:
с броженьем замшелых коллизий на дне,
самозаточенье в фиале — едва ли
из фабул, играющих автором… Вне
и смысла, и логики, но, в назиданье,
из памяти сущего выставлен, стар
сатирам и нимфам (?), своё дарованье
всё чаще приносишь забвению в дар.
Так, въявь безразличие масс постигая,
при тех же феминах, зовущих под зонт,
душа забывает себя, простирая
своё обаяние за горизонт…
Язвительна в сухости, невозмутимость
диктует едва ль в эмпиреях парить,
ведь взращивает в каждом необходимость
наследственной совестливости: не слыть —
быть, не поступаясь достоинством. Бденье
за Тацитом, претором, славный итог,
одухотворяет самозаточенье
в «Анналах» историка, для диалог
с его диалектикой, ибо в обильной
на козни реальности — бдение есть
самозаточение в жизни, двужильной
уже по природе, чьих сюрпризов не счесть,
ведь что в ней, с отлетом иллюзий, ни чают,
она, аскетизма духовного вне,
есть пир интонаций, что ум помрачают
своей интуицией, чьи интонации не-
повторимы…
***
L.G.
Звонкой стати, она — не сомученница по тайнам
Стальной юности, и откровенья ее — пресны:
Явь в формате кошмара, расфасованная по файлам,
Оставляет надежду от «этой (для них…) страны».
Пережив себя, не уповающего на помощь,
Некто из ветеранов ревю и овощебаз,
Внявший Шоу — до шоу дешевых,
ходячий овощ (?),
Заневоленный волею альтернативных масс,
Слаб в силлабике… Не утолила тоски чужбина:
Еще круче в замесе, что присные ни поют,
За Ла-Маншем она — машинальная мешанина
Из заносчивых бриттов и «понаехавших тут».
Опекаемый опытом — не избежит транзита:
От карет «скорбной помощи» горше пестрит в глазах…
Ужасаемого артикуляциею артрита,
В подголосках у фатума, — одолевает прах
Мнимой жизни, пожизненной в неврастении, с виски,
При безличности, что здесь разыграна в лицах. Но
формами одалиски, распятой на жёстком диске,
Промотав себя в шашнях,
и пренебрегать грешно,
С осознаньем вакуума там, в подсознанье. В фальши,
Волей случая (?), при кураже и при барыше,
Тем и злее он, коклюш, зашкаливающий в кашле
Над postмартовской кашей, что, в сущности, есть клише
Энтропии в реальности & глухоты от ора
В скудоумии быта… Черствы полуправдой на
полупроводниках, территориею террора
Сновиденья слывут. Недоверью отворена,
Явь цинична сценическим пафосом. Под дыханьем
Астматического мистраля, вдоль моря несёт
Эти перекати-дни, подгоняемы негодованьем,
Чьим предвиденьям
счёта наставшее не ведёт…
***
И, в пластике уклончивой, поныне
слух истязая шелестом шелков,
Чума любви, в подчеркнутом кармине,
проносит мимо облако духов,
Исчадие апреля…
И, сдается,
заворожимым пластикою плеч,
Влюбленным — ничего не остается,
как оторопью, в ропоте, истечь
Вослед ей… И не поэтому ли, с жадной
оглядкою на Фрейда… твою мать!
Жизнь движется, вминаясь в чуждых — жаждой
увлечь и навалиться, и подмять:
Так, сладко наплывая, нетерпенье
подламывает ноги. Но, как яд,
Такие, в тонком искусе, мгновенья
у сердца — или на сердце? — хранят.
Ну, так скорей, под искушённый цокот
высоких каблучков, продлив обет
Орфея, к склоке юношеских соков,
об осени лепечущих тебе!…
Покуда, сильный — в слабости бледнея,
не кознями казним, но — торопя
Её, чем дольше ты спешишь за нею,
тем дальше ты уходишь от себя,
К чуме любви,
чтоб, с жадными губами,
очнуться миг спустя — в чужой судьбе
и, опалив сознание духами,
не возвращаться к юному себе…
***
Неисследима, с мытарствами всласть,
по простоте — повивальная бабка
Гениев,
неразделенная страсть
неврастенией взимает. И зябко,
В сценах вымучивающая всхлип,
с изнеможенным лицом из-под спуда,
Кашель и жар мегаполиса, хрип —
за горизонт простирает простуда.
Из-под повязки, уже не боясь
ни рецидива, ни таски, веками,
С жаждою проговориться борясь,
чернь объясняется обиняками.
Стойко, в железобетонном быту,
буквица горькой любви безнадёжной
Не поверяет, петарда, листу
неистощимой бессмыслицы нежной —
В стать истязающей лохов — влита,
не вызывающа, но — всемогуща,
Есть в женской пластике та острота,
что лишь кайенскому перцу присуща.
С ливнями, непотопляема, — вплавь,
но декорируемая достоин-
ствами (увы, ирреальными), явь
есть совокупность пустот, что ни стоим…
Прошлое, сбитое в кровь о свои
же заблуждения, ровно ревниво,
Коль слепота неофита в любви,
не умиляя уже, — прозорлива:
Не убирая ладоней со лба,
с нею, покудова дурь не находит,
Небо бытует в душе, и судьба
с ней за порог, с привередой, выходит…
***
Хлебнувшему соблазнов одиночества —
Пора принять бы и ущербность их,
Смирившись с очевидностью сотворчества
Страданий в злоключениях своих.
Влекомо не затворничеством — высями,
Относит к устремленьям праотца
Сознание, задерганное мыслями
о явной неизбежности конца.
Средь ведьм из Йорка, что скрежещут спицами,
Ты, в сопредельном мороке, язвим
Той, чье лицо кишит, бледнея, лицами
Наперсниц, докучающих былым.
Жизнь обернулась, утлая, гербарием,
но, несомненно, выживет и тут
Мирок их, обернувшийся розарием
Резонов, что вполне переживут
И автора… Под скрежет в подсознании,
Прикончив виски, и — не на двоих,
Ты не одну проводишь ночь в компании
Воспоминаний, чёрт возьми! о них.
Не оплошай, суфлируя реальности
в нюансах и у черни не в чести,
Рациональный в иррациональности
Своей простосердечности. Прости
Наставшему: скорее провидение,
по сути, отвращенье ко всему
Есть гигиена духа, что — в забвении
Романов, предваряющих суму…
Но сколько, посвежев, ни тиражируешь
Привязанности, чуждые любви,
Вторично жизнь, увы, не ангажируешь,
Как ни жалей, ни плачь и ни зови…