Георгий Куницын. Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву. — «Москва», 2019, №№ 8–12
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2020
В 80-е годы прошлого века на бобинах катушечных магнитофонов по стране расходились не только в той или иной мере запрещенные Галич, Высоцкий, Жванецкий или, например, Хазанов с миниатюрой «Стриптиз». Ходили еще и лекции Георгия Куницына.
«В атмосфере трупных запахов, исходящих от дедов-колдунов-генсеков» (цитирую сразу и новомировскую публикацию А. Лебедева, и рецензию О. Баллы с предыдущей страницы «Урала»), лекции этого «цэковского расстриги» слушали в Москве, Ленинграде, Новосибирске, Свердловске… Слушали и у нас дома, не слишком приглушая звук. Великолепный оратор и трибун, Куницын вещал о трагедии всякой революции, а Великой Октябрьской в особенности. О революции, пожирающей своих детей, о Сталине, совершившем контрреволюцию еще при жизни Ленина и заточившем вождя в Горках, о соратниках, коллективно предавших «старика» и попавших, каждый в свой черед, под нож кремлевского горца. Свердловский подросток, я засыпал под эти лекции с дрожью ужаса и восторга, как дети засыпают под страшную сказку.
А немного погодя, уже в 85-м, кажется, году, у нас дома было назначено коллективное слушание лекций Куницына. В небольшую нашу квартиру набилось человек 20 вольнодумцев, среди них вдруг обнаружился и не званый хозяевами некий С., вперед которого глухо ковылял слух, что он гэбэшный осведомитель. Было принято решение магнитофонную лекцию отменить. Повод для отмены нашелся простодушный: якобы, накануне шальной сын хозяев не то пропил, не то проиграл в карты магнитофон. Прикосновенный к тайнам освободительного движения, я гордо вынес немой укор собравшихся…
И тут время пошло быстрей. И за два-три года оно так разогналось, что Г.И. Куницын, еще недавно шедший впереди его, поражавший дерзостью слова и смелостью мысли, вдруг оказался в числе отставших. По нему колесом своим прошлась «ирония истории», которая и была заветной темой многих его выступлений. Помню, как удивительно было в 88-м году читать беседу с ним в «Литературной учебе»: Куницын учил, что сегодня мы в своей литературной политике как никогда должны руководствоваться ленинскими критериями. И публикуя — наконец то! — прекрасные романы Набокова «Машенька» и «Защита Лужина», должны понимать, что вот «Дар» с его клеветнической чернышевской главой публиковать нельзя ни при каких степенях гласности, поскольку сегодня — «Дар», напрасный и случайный, а на десятый год перестройки, глядишь, кому-нибудь придет в голову тиснуть и непристойнейшую «Лолиту»… Ирония истории заключалась еще и в том, что «Дар» в это время шел уже в «Урале» — из номера в номер. При этом в апрельской книжке (начало «клеветнической» главы — уже в следующей, майской) с «Даром» соседствовала как раз статья Куницына, данная под шапкой «К проблеме идейного наследия В.И. Ленина». Нет сомнения, что и здесь Куницын отстаивал свои выстраданные убеждения, но как же натужны были его попытки доказать, например, что даже и ленинская телефонограмма Луначарскому: «Все театры советую положить в гроб», и дальнейшие попытки председателя Совнаркома разогнать ко всем чертям Большой театр продиктованы горячей заботой о судьбах отечественной культуры.
С тех пор прошло 30 лет. О Г.И. Куницыне изрядно подзабыли. Нынешняя публикация его «Писем к архитектору перестройки» в тихом (а кто из «толстяков» нынче громкий?) журнале «Москва» едва ли окажется шумной. (Впрочем, фрагменты этих писем уже публиковались в «Литературной России» сразу после кончины Куницына в 1996 году. Полагаю, сам Георгий Иванович был бы рад трибуне поприличней, но в либеральном лагере 90-х ему места не находилось, а в лагере «патриотов» выбор трибун был невелик).
Между тем — он уникальная фигура. Андрей Тарковский по праву называл его своим ангелом-хранителем. Куницын, бывший в те годы заместителем заведующего подотделом кинематографии и заместителем заведующего отделом культуры ЦК, не просто помог создателю «Андрея Рублева». Сперва он пробил публикацию абсолютно непроходного сценария в «Искусстве кино», затем под личную ответственность добился запуска фильма в производство. То же самое произошло с «Берегись автомобиля!» Э. Рязанова. Без Куницына не вышел бы на экраны «Мне двадцать лет» («Застава Ильича») Г. Шпаликова — М. Хуциева. Когда Главлит не пропустил «Театральный роман» Булгакова в «Новом мире», Твардовский знал, к кому ему нести верстку. «Театральный роман» вышел — опять же под личную ответственность Куницына…
Примеры беспримерного его гражданского служения множились, но долго это продолжаться не могло. И ЦК избавился от Куницына. А А.Н. Яковлев, его товарищ, с которым они одновременно пришли работать в аппарат ЦК, возглавил Агитпроп, потом отправился послом в Канаду, потом вернулся в ЦК, вознесся на Олимп Политбюро и, встав ошую Горбачева, явил себя «архитектором перестройки».
Куницын работал над своими открытыми письмами к «бывшему единомышленнику» уже в 90-е годы, закончить их не успел. Но успел исполнить портрет А.Н. Яковлева яркими и размашистыми мазками. «С 1957 года, когда мы с тобой встретились, будучи аспирантами Академии общественных наук при ЦК КПСС, и до осени 1966 года, когда я был, при твоем исполнительском участии, изъят из аппарата ЦК /…/ — за эти годы я ни разу не слышал ни единого твоего слова ни на одном открытом обсуждении проблем… Поступков у тебя не было!» Позже, когда Яковлев возглавил Агитпроп, поступки появились. Куницын бросает их в лицо бывшему своему товарищу: организация беспрецедентной травли Солженицына и Сахарова, до этого — идеологическая накачка в 1968-м («Подбадривая наших солдат и офицеров поэнергичнее оккупировать Чехословакию, ты и те, кто тебя послушался тогда /…/ осквернили память погибших в 1944–1945 годах наших воинов в этой стране»). Еще раньше — тесное участие в судьбе «Нового мира» Твардовского. («Я хорошо знаю, что ни одной сколько-нибудь значительной публикации тогда в этом журнале не проходило без сопротивления возглавлявшегося тобой Агитпропа, который выполнял именно доносительские и запретительные функции. И никакие другие!»).
Но, главное, что мучает Куницына в эти первые годы постсоциализма — это бездарное поражение, выданное за победу: «Если Горбачев и ты (и другие) сначала провозгласили «социалистический выбор», а потом совершенно справедливо стали ориентировать общество на многоукладность экономического развития, что только и соответствует исторической специфике России (и других республик тогдашнего СССР), то потом — когда /…/ «процесс пошел», и пошел с большими неожиданностями, — все вы (ты — раньше, другие — позже) просто ведь струсили, а вовсе же не «прозрели», ибо вы этот «процесс» явно из рук своих с испугу выпустили. Бросили его! А это быстро привело, в сущности, к анархическому развалу… Ощущение полной беспомощности вашей привело вас к блистательному «открытию»: якобы только хаос и есть разрешение всех проблем».
Письма эти полны горечи и обиды. Их автор — по праву — ощущает себя птицей большого полета, которой подрезали крылья. Подрезали при самом непосредственном участии адресата. Однако если бы эти эпистолы, публикация которых заняла не малый объем пяти журнальных книжек, свелись бы к перечню обид, о них не стоило бы говорить. Но в них, вопреки всем личным обидам, встает крупная личность автора-публициста во весь свой рост.
Был ли он догматиком, заложником марксизма-ленинизма? Полагаю, был. Но этот догматик проделал большой путь, который меньше всего похож на торопливое прозрение и прыткое избавление от идеологических оков. Он совершил нравственную и духовную эволюцию свободного человека. Оставаясь марксистом, он одним из первых заговорил о неприменимости экономической теории Маркса для России. В поздние советские годы у Ленина не было более страстного защитника, чем Куницын, — как не было и более горячего хранителя «ленинских идей». Для Куницына 90-х Ленин уже не кумир. Ленин, будучи «великим тактиком», во многом «самый обыкновенный доктринер», который так ничего и не понял, да и не мог понять в крестьянском вопросе, краеугольном для России. Кроме того, «Ленин — основоположник особой, самоцельной гибкости в политике. Именно самоцельной. Она связана с возведением компромисса в универсальность, в молниеносную готовность сделать поворот хоть на 180 градусов».
Прочитав архивную эту публикацию, наивно ловишь себя вот на чем. Пусть история не терпит сослагательного наклонения, но без этого наклонения история идей и общественных движений невозможна, — это одна из постоянных тем Куницына. Если бы… Если бы в свое время Куницын остался в ЦК и привел бы за собой других Куницыных. Скорей всего, он/они еще раньше осознали бы, что социалистический эксперимент без рыночной экономики не нужен и невозможен, что существующий советский строй — это «тоталитарное общество государственного капитализма». Они бы, сколь угодно отдавая должное Ленину как «великому тактику», догадались бы, что Ленина надо аккуратно «положить в гроб» (при этом не делая из него ни презренного германского наймита, ни невесть откуда свалившегося на матушку Русь маньяка). А главное — что без свободы и гражданских прав плох любой строй, как его ни назови.
Но в ЦК был один такой Куницын. Да и его там быстро раскусили и выкинули. Поэтому (ну хорошо, — отчасти поэтому) пошло так, как пошло. И пришло туда, куда пришло.