Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2020
Пётр Чейгин — поэт, автор 5 книг стихотворений. Лауреат премии «Русский Гулливер» (2014) «За вклад в развитие современного поэтического языка».
***
1
Я держу в рукаве
синий конус и белую кровлю.
При подмене билетов в кино
солнце рвёт города.
При заходе на West
гром подкрасит ненастную ровню,
разодрав авеню,
где автобус во имя стыда
сдует тело на мол,
обеспечив заботу закату,
жечь мои падежи
на бумаге, которая мох.
Приголубь меня, зной,
на волне золотой и распятой
всей травой отраженья,
что я слышать и видеть не мог.
2
Я листаю свои
ночью стёртые жадные свечи.
А подпруга орёт,
что пора городить огород.
Мне телега грозит
поселковым увечьем.
Со святым пауком
Заболоцкий из рощи идёт.
Растворяя шаги
не в росе, но в наваристом зное,
этой лагерной капле
не проснуться по Каме-реке.
В ней укрылись глаза,
перья, губы, как в каменном Ное,
и сомнение Солнца
в тугом первородном грехе.
Пой костлявую песнь
при походе верёвки на мыло.
Семь небесных коров
не откроют блаженный живот.
Уйма ночи в шелках
от поспешного брачного клина,
и завхоз Заболоцкий
под прицелом мне честь отдаёт.
***
Вся жизнь твоя на тесноте мизинца.
Какой мне прок в тоске твоей, Гудзон?
В твоих ладонях голос абиссинца,
вот он увлёкся с четырёх сторон,
лизнул рассвет да и скатился вон.
На Мортон-стрит, где опустила Осю
пехота ЦРУ, туристы вьют венки.
И пыжатся сандалии в совхозе,
в которых Йося разводил пинки
и клялся Оденом, что оборвёт силки.
Ну, слава Телу. При своих соплях
народец хлещется инетом, как берёзой,
и светится в архангельских полях
окно избы с классическою розой,
пока ей Нобеля не вставят под наркозом.
***
Серьёзные мокрые птицы молчат до одной
на взвизге порога зимы и здравого смысла.
Карман непробудный насытился мной,
поднял с планшета, закрасил кулисы…
Где мы плывём, дорогой, на заре,
дом закрывая воловьим пригорком?
Жадную кашу костром разогрев,
щуку накормим на омуте горьком.
Тихо мордуя газетами дно
нашего судна, присядем за вёсла.
С прозой вместях и с Луной заодно
леса сминая безумные чресла.
Как ни прилежен вылитый сплав —
сопки Якутии челюсти сжали.
В доски не выгрести с парой подков,
струны болезни дном засверкали.
Нас образумят курум и таймень…
Морем Эгейским верстая манежи,
ты не застудишь камнем имён,
если зима голос пальцами режет.
***
С Чаадаевым чай пережить
И крыжовником март распатронить
Вечным паспортом Космос лежит
В человечину воздух зароет
На поляне оглохнет сачок
Скользкий ветер затянет поклажу
Вынимай же из водки сучок
Что мне жалко, так мельницу нашу
***
Кто на тебя напасётся любви
в морозных своих закромах на Востоке?
Ты мне надвьюжная прядь водостока,
и бурелом вечеров, и, увы,
кровь пешехода на скрытной осоке.
Город стоптали. Тускнеет народ.
Прах околесиц прибрал небосвод.
Жмётся пирожник к тюленьему дну зоосада.
Где-то на рифмах моих затерялось увечье пассата.
Дым похищая у облака, гладишь
выкрик безропотной струйки-стрелы.
Это мои отраженья на елях белы.
Плеснёшь на ограду скудости ради
замочного неба куски головы.
***
Я возмог умереть
на ненастном чужом чердаке.
Где сплетаются кантеле,
осы, котята и девы с дарами.
Но соратник Ли Бо
причинил мне увечье сакэ.
Эта вечная жизнь
есть печатный пейзаж в русской раме.
Эта вечная смерть
колокольчиком вяжет коня.
И вперяется лампой
в дары бездорожья.
Не сносить мне огня
до чердачного чёрствого дна,
где светлеет, как встарь,
над бумагами демон порожний.
***
Моя щекотная не выросла синица,
и мой гримёр зарылся за границей
в сапожный мех коленей даровых.
Помилуй слово — снегирей слепых.
Погладь, шепчу тебе, тень слова.
Не умирай вчера, но будь готова
законным днём расстраивать свечу.
Я раны в белой раме не хочу.
Морей ничтожных захолустной пеной,
где нежилая светится жена,
моя слюна доднесь обожжена,
и ночь заточена надкушенной изменой.
Сияет волк разбуженным катреном,
где топкая жена засохла перед феном.
***
1
Ты соловью безземелья
не скажешь, что он — не родной.
Изжогой чухонских цепей
не наполнишь подсохшее небо
и море в угаре.
Течку берёз
пчеловод соберёт до одной,
свяжет в корону
в журнале о спящем Граале.
Кровно посеянный Бог разберёт
и на кухне сошьёт нам компот.
От канонерок прибудут
со дна Петергофа костры.
Ты не гневи перламутр
и полдень бери в оборот.
Глаза от вранья
пересохли у младшей сестры.
Течку полей
распевала, цедила сестра.
Ты искушение ввёл в логарифм
и забыл на прилавке.
Плёткою, что ли,
от вышегоряще костра
руку ожгло
моей ненаглядной золовке.
2
Не выжимала детей
и резала голос в садах.
Пепел роняя на воды
и клёкот смороды.
Ветрена стрелка
в твоих пешеходных часах,
профили скал
вырезая нездешней породы.
Послевоенной деревни
мины ютятся в кустах.
Мы не проклюнулись,
финны не пропили пашню.
Голод на тётке повис,
а та на усах
спелого воина
мутной газеты вчерашней.
Сорок восьмого подмога
комнату жмыхом забьёт.
Изрешетит воробьями
военного слоя…
Век разомкну,
и Афина копьём разовьёт
пришлого неба суставы
на скатерть героя.