Александр Гоноровский. Собачий лес. — «Новый мир», 2019, № 2
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2020
Когда деревья были большими, лес населяли куклы, Гагарин полетел в космос и вообще на дворе стоял 1961 год, т. е. год рождения писателя и сценариста Александра Гоноровского… Самое время рассказать страшную историю с хэппи-эндом, пусть и не классическим, а вполне даже загадочным, но не тут-то было, пересказывать целиком эту историю я не собираюсь — увлекательнее самого писателя все равно не получится. А «Собачий лес» — повесть действительно яркая, и сюжет закручен, и стиль убеждающе хорош.
История страшная — в Собачьем лесу, недалеко от кукольной фабрики, пропадают дети. Девочку Лену находят со свернутой шеей. Девочка Лена вытаскивала бракованных кукол из мусорных ям и размещала их на деревьях. В Собачьем лесу похоронили 17 собак. А еще где-то там нашли мертвую корову.
Все это похоже на страшилку — обязательно должны появиться черный глаз (зачеркнуто), человек с серебряным зубом (от него останется только зуб), человек из железа или, точнее, человек с железной пластиной вместо верхней части черепа (так, чтобы было видно ржавые винтики и гайки, а одна гайка обязательно упадет на пол и покатится), милиционеры с собакой Кунгуром (собака отдаст богу душу в Собачьем лесу), солдатики с оторванными ногами, спрятанные в секретах, — да и много чего маркирующего зыбкую границу между жизнью и смертью.
Так бывает в фильмах ужасов — в кукол вселяются злые духи, куклы пытаются захватить мир людей, уничтожить все живое, куклы манипулируют теми, кто обладает сознанием. Куклы управляют детьми. Ищите куклу. Подсказка: кукла Гретель, едва помещающаяся в грузовик, подаренная на девятый день рождения — какая детская история без принцессы? — девочке Адини, Александрине Ирене, принцессе Прусской, разлученная с девочкой, пережившая Третий Рейх, Вторую мировую, привезенная в СССР как трофей, ныне брошенная на складе кукольной фабрики.
Кукла транслирует картинки в головы детям. Счет ведется на тысячи картинок. Не все дети, увидев настоящий мир взрослых, выживают.
В общем, можно долго перечислять все страшное и абсурдное, говорить о чертах если не магического, то мистического реализма в этой повести, но все равно в остатке окажется ощущение счастья и ровного света, идущего из детства и от детства. Те сцены, героем которых становится мальчик Валька, похожи на засвеченную пленку — реальность, очень опасную для ребенка, поглощает свет.
«Летом тысяча девятьсот шестьдесят первого мне исполнилось шесть лет. Я выходил во двор и оказывался в самой сильной, самой огромной стране, какую только можно придумать. Путь от подъезда до мусорных ям, где сжигали забракованных на фабрике кукол, был настоящим путешествием. Мимо старой яблони, песочницы, покосившихся рядов сараев, клуба, в котором по вечерам крутили фильмы или устраивали танцы, мимо продуктового магазина, где на заднем дворе на опустевших хлебных лотках лежал дядя Гоша. Выпив, он ругался с моей теткой и уходил навсегда из новенькой котельной, где работал кочегаром. Уйти дальше лотков у дяди Гоши не получалось. К утру от всех его желаний оставались лишь протрезвевший потерянный взгляд и хлебные крошки на щеке».
Само отношение Вальки к жизни — наивное и чистое — нейтрализует любые выверты реальности, даже когда речь идет о детском порно. Но какому взрослому придет в голову читать эту повесть детям?
Детский детектив из «Собачьего леса» никак не получается, хотя, казалось бы, есть непременная атрибутика оного: добрые дети — расследователи, злые взрослые — преступники, леденящие кровь преступления, намеки и подсказки, непонятные лишь Вальке. Но в том-то и дело, что не понятные. Детство — это специфическая оптика, с помощью которой автор пытается показать и объяснить недетские вещи.
Так, между прочим, делали и детские писатели — от Гайдара до Крапивина: прошивали знаками тревоги существование своих маленьких героев. Гоноровский использовал этот прием, но Гоноровский все-таки написал повесть для взрослых.
И дело здесь даже не в саспенсе фильма «Оно», характерном для «Собачьего леса» («Оно» для детей еще вполне смотрибельно), — повесть вообще насквозь кинематографична: автор профессионально работает со сменой кадров, чередованием сцен, ожиданиями читателя/зрителя, наконец, с визуальностью (крупным планом дрожащие и покрывающиеся бусинками капель волоски на носу коровы). Дело в материале, вовлекаемом в круг детского сознания через мистические трансляции от куклы Гретель: от ГУЛАГа до Берлина 1945 года. Гоноровский рассказывает жестокие социально-психологические истории, нарушающие в том числе исторические табу (если мы говорим о ныне охраняемой государственной версии советской истории). Например, про тетку Вальки, чуть не погибшую в лагере, но спасенную вохровцем Перегудовым, взявшим ее в лагерные жены, кстати, ныне добрым и хорошим дядей Гошей, — стокгольмский синдром наоборот. Или про милиционера, искавшего девочку Лену с собакой Кунгуром, т.е. Собачника. «Собачник часто вспоминал немку с игрушечным пистолетом в руке. После он понял, что пистолет игрушечный. На войне не бывает игрушечных пистолетов. Он выбил оружие и сдавил ей горло. И она поддалась, раздвинула ноги, закрыла глаза. Иногда он хотел вспомнить ее лицо, но не мог. В памяти всплывали только закушенная губа и ямочка на подбородке, в который он упирался левой рукой. <…>
Пришел лейтенант Назимов. Солнце светило красным сквозь его уши. Лейтенант хотел посмотреть строго, но у него вышло совсем растерянное мальчишеское лицо. Молодой, только после училища, он стоял в дверях и хлопал глазами. Собачник надел штаны, пошел из квартиры. В паху стало мокро. Уже на лестничной клетке он услышал выстрел. Назимов нагнал его на первом этаже. Он еще не попал в кобуру теплым стволом пистолета — руки, не имевшие привычки к расстрелу, подчинялись скверно:
— Когда же вы, гады, научитесь за собой убирать?»
То, что сделал Гоноровский, это такая многоаспектная трансформация советского детектива, — действительность вроде бы та же, по крайней мере в декоративной своей части, но направленность историй другая. Советское здесь выворачивается наизнанку, являя реальность нетабуированную, связанную с природой человека, а потому подлинную. Советского как идеологической картины мира здесь вообще нет. Перед нами не деконструкция в стиле раннего Сорокина, но реконструкция в духе современных сериалов. Если проводить более литературные аналогии, то вспоминаются детективы Маргариты Хемлин, которая также работала с миром советского человека, выстраивая жесткие социально-психологические конструкции.
Главное, что автору «Собачьего леса» удалось создать реальность странную и по-своему завораживающую. И, наверное, самой яркой ее особенностью стало ностальгирующее сознание взрослого Вальки и его «ты-повествование», обращенное к девочке Мийе, а потом ко взрослой Мийе, которая каким-то образом уцелела после исчезновения и через много-много лет пошла гулять с Валькой в уже обычный Собачий лес.
«— Но ты все равно помни меня, — сказала ты. — Ты меня, пожалуйста, помни».
Или не уцелела?