Размышления о разведчике Николае Кузнецове
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2019
Леонид Павлов — родился в Свердловске, окончил СИНХ. Работал на оборонном заводе, затем — начальником отдела снабжения в крупной проектно-строительной организации. В настоящее время предприниматель. Историей предвоенного периода и Великой Отечественной войны серьезно занимается в течение многих лет. Печатается в журналах «Новый мир» и «Урал». Живет в Екатеринбурге.
9 марта 1944 года возле деревни Боратин на Западной Украине в неравном бою с бандеровцами погиб легендарный разведчик Николай Иванович Кузнецов.
О жизни этого человека написаны десятки книг, сотни статей, сняты документальные и художественные фильмы, которые, казалось бы, должны были создать цельный образ. Однако чем больше таких книг, статей и фильмов выходит в свет, тем больше появляется вопросов и к жизни, и к разведывательной деятельности, и к обстоятельствам гибели Николая Кузнецова.
Впрочем, справедливости ради должен заметить, что большинство книг и статей о Кузнецове лишь пересказывают две книги, написанные много лет назад Дмитрием Николаевичем Медведевым, — «Это было под Ровно» и «Сильные духом». Несколько книг с разными названиями, но абсолютно одинаковых по содержанию написал известный биограф Кузнецова, признанный авторитет по части истории разведки Теодор Гладков.
Начало пути
Родился Никанор — именно такое имя он получил при крещении — 14 (27) июля 1911 года в деревне Зырянка близ Талицы, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии. Сегодня Талица — райцентр Свердловской области. У Никанора было две сестры — Агафья и Лидия и брат Виктор. Родители — Иван Павлович и Анна Петровна, зажиточные, но малограмотные крестьяне, сделали все, чтобы дать детям пристойное для сельских жителей образование — Агафья до революции окончила шесть классов женской гимназии в Камышлове, Лидия уже в советское время — пятилетнюю школу в селе Балаир в нескольких километрах от Зырянки. Осенью 1918 года по проторенной дорожке в первый класс в Балаире пошел и Никанор.
Время было тревожное: то белочехи нагрянут, то красные ворвутся, то колчаковцы придут. В общем, как в знаменитом фильме «Чапаев»: белые пришли — грабят, красные пришли — тоже грабить начали. Куда бедному крестьянину податься?
Глава семьи Иван Павлович подался в Сибирь вслед за отступающими войсками Колчака. В протоколе № 14 заседания бюро ячейки ВКП(б) Талицкого лесного техникума, которое спустя 11 лет, 10 ноября 1929 года, разбирало персональное дело студента первого курса Никанора Кузнецова, поступок его отца описан так:
«По информации «легкой кавалерии»1, во время Колчака отец Кузнецова был добровольцем у белых, с которыми и отступил в Сибирь, участвовал в выявлении большевиков на селе, за что, когда пришли красные, его несколько раз арестовывали. В одной из деревень крестьянин сообщил «кавалеристу», что был в батраках у Ивана Кузнецова. (При этом ни деревня не называлась, ни имя крестьянина. — Л.П.) После прихода красных отец Кузнецова поступил на службу в РККА, уволился по возрасту (справка от Рухловского2 сельсовета от 3 июня 1929 г. за № 1401»)3.
В связи с этими переездами Никанор во второй класс пошел только в 1920-м, в 1924-м отец отвез его в Талицу — там была единственная в округе семилетка. Рос Ника любознательным, имел хорошую память и уникальные способности к языкам. Когда эти способности проявились, откуда у сельского паренька из уральской глуши взялась тяга к языкам иноземным, где и от кого он впервые услышал немецкие слова — бог весть. Но парню повезло: в школе немецкий преподавала Н.А. Автократова, получившая образование в Швейцарии и прекрасно владевшая немецким и французским языками, учителем труда работал немец, оставшийся в России после мировой войны4. Были в Талице австриец — аптекарь Вильгельм Краузе и лесник Эдуард Гунольд. С ними-то Никанор и практиковался в немецком разговорном языке.
Осенью 1926 года, пятнадцати лет от роду, Никанор поступил в сельхозтехникум в Тюмени, до которой было вдвое ближе, чем до Свердловска, там же вступил в комсомол. Летом 1927 года умер отец, юноша бросил учебу и летом того же года поступил снова на первый курс, поскольку экзамены в Тюмени сдать не успел, в лесной техникум в Талице. Но учиться ему не дали: он был исключен и из комсомола, и из техникума за то, что скрыл свое социальное происхождение и то, что отец служил у белых.
В ноябре 1929 года Никанор обратился в партийную ячейку коммуны «Красный пахарь», куда вступил с матерью и братом 5 мая того же года5. В протоколе № 4 от 18 ноября заседания ячейки говорится: «Зачитав письмо т. Кузнецова, ячейка дает характеристику Кузнецову: За время пребывания в коммуне ни в каких противопартийных поступках замечен не был, всю возложенную на него работу выполнял аккуратно и в срок, вел общественную и политическую работу, в пьянке не замечен, связи с чуждыми элементами не было, комсомолец примерный, на что и дается характеристика. Ячейке относительно его отца ничего не известно, и от этого она воздерживается». На протокол наложена резолюция: «т. Морозову! Выяснить, какому это Кузнецову дана характеристика, надо ли ее утверждать нам, и послана ли она туда, куда требуется»6.
Характеристику Кузнецов запросил после уже упоминавшегося заседания ячейки Талицкого лесотехникума. Видимо, он начал собирать документы для восстановления в ВЛКСМ. На заседании бюро Кузнецова обвинили в том, что, поступая в техникум, он, чтобы замазать (так в документе. — Л.П.) дело отца, входит в коммуну, причем до поступления в колхоз делит имущество с сестрой так, что главное и ценное имущество остается у сестры. Заявления на Кузнецова поступали, но комсомольцы–колхозники знали его давно и хорошо и постоянно выгораживали. Бюро постановило поручить «легкой кавалерии» достать документы о разделе семьи Кузнецова, и занимался ли отец своим личным трудом или имел народный труд. Кузнецова Н. со стипендии снять»7.
Никанор не сломался, да и техникум помог ему устроиться помощником таксатора в земельном управлении Коми-Пермяцкого автономного округа в городе Кудымкаре, куда Кузнецов и отправился весной 1930 года. В том захолустье Кузнецов вновь проявил свои феноменальные лингвистические способности: он быстро и так хорошо овладел коми-пермяцким языком, что аборигены не верили, что он — чистокровный русак. Вероятно, тогда же у Кузнецова выявилась и еще одна важнейшая для будущего разведчика способность — используя свое обаяние, он легко знакомился и близко сходился с людьми и мог стать прекрасным вербовщиком. Там же, в Кудымкаре, в 1930 году он сменил имя Никанор, которое терпеть не мог, на более привычное уху Николай.
Живя в Кудымкаре, Кузнецов писал письма в обком и ЦК ВЛКСМ, добиваясь восстановления в комсомоле. Наконец через два года после исключения, 19 ноября 1931 года, Президиум Уральской областной конфликтной комиссии (протокол № 35) в связи с тем, что Кузнецов предоставил документы, опровергающие участие его отца в кулацкой банде, и доказал, что отец служил в Красной Армии, решение Талицкого РК ВЛКСМ отменил, и Николая (в протоколе почему-то указан год рождения не 1911-й, а 1912-й) восстановил в ВЛКСМ8. Это была очень большая победа.
Николай участвовал в коллективизации крестьян, с чем были связаны частые командировки «по общественным делам»9. Селяне в колхозы идти не хотели, хватались за топоры и вилы, и Кузнецов нередко попадал в разные передряги. Однажды на него напали трое молодых кулаков, но, увидев у Николая наган, убежали от греха подальше. Возможно, именно тогда Кузнецов приглянулся уполномоченному Кочевского райотдела ОГПУ Ивану Федоровичу Овчинникову10.
В 2010 году в издательстве ЗАО «ОЛМА Медиа Групп» вышла книга Александра Хинштейна «Тайны Лубянки», в которой в разделе «Приложения» помещены ксерокопии документов, касающихся деятельности Николая Кузнецова. Если верить им, Кузнецов стал секретным сотрудником 1 июня 1932 года11. Другой вопрос, что никаких исходных данных этих документов А. Хинштейн не приводит и как он их раздобыл, не сообщает. 10 июня 1932 года окружной отдел ОГПУ Коми-Пермяцкого АНО присвоил Кузнецову псевдоним «Кулик»12.
Несмотря на близость к органам, через год после восстановления в ВЛКСМ, 17 ноября 1932 года, суд приговорил Николая за халатность к году исправительных работ по месту службы13. Вероятно, за то, что поздно сообщил о махинациях своего руководителя.Начальнику суд отмерил 8 лет лишения свободы, трое его подельников получили по 4 года, хотя по недоброй памяти Указу от 7 августа 1932 года об ужесточении наказаний за хищения социалистической и колхозной собственности, который советские люди называли «Указом о трех колосках» или «Указом семь–восемь», это могло закончиться и высшей мерой, но Кузнецову-то от этого не легче.
Здесь появляется первая закавыка: судимость, пусть даже такая мелкая, неизбежно вела к исключению из комсомола, тем более, если человек уже однажды оттуда исключался. Однако каких-либо данных о том, что Николай был повторно исключен из комсомола, а после был там восстановлен, мне найти не удалось, как не удалось найти сведений о том, что до начала Великой Отечественной войны с него была снята судимость. Странность в том, что чекисты, с которыми он уже плотно сотрудничал, не заступились за своего агента, не вывели его из-под удара. С другой стороны, этот суд мог быть частью какой-то комбинации, о которой мы не знаем.
Видя эту очевидную нестыковку, я попросил Коми-Пермяцкий окружной госархив предоставить мне копию приговора. Официальный ответ на бланке архива пришел неожиданно быстро. В нем говорится: «Предоставить выписку (копию) приговора в отношении Николая (Никанора) Ивановича Кузнецова не представляется возможным, т.к. в архивных документах фонда Р-126 «Суд Коми-Пермяцкого АО» в уголовных и гражданских делах за 1930–1934 гг. сведения о вынесении приговора в отношении Кузнецова Николая (Никанора) Ивановича, 1911 г.р. рождения, не значатся. В архивный фонд Р-299 «Кудымкарский городской суд Пермского края» документы за 1930–1934 гг. на хранение не поступали».
Отсутствие документов может означать что угодно: либо судимости не было, либо судимость была, но документы хранятся в другом архиве, либо они находятся в ФСБ, а чекисты не любят делиться своими тайнами. Но вот незадача: в Госархиве Пермского края (фонд Р-623, опись 1) хранятся дела лиц, лишенных избирательных прав в Коми-Пермяцком АО в 1926 — 1939 годах, но ни в одном деле Кузнецова нет. Более того, в период 1932–1933 годов нет вообще ни одного дела, хотя подельники Кузнецова получили 8 и 4 года, что должно было повлечь за собой лишение избирательного права.
До 1934 года Пермская область входила в состав Уральской области с центром в Свердловске, но в фонде 148 «Свердловский областной суд» Государственного архива Свердловской области тоже нет дел в отношении Николая Ивановича Кузнецова. Все это ясности не добавляет, а, наоборот, все больше запутывает биографию Кузнецова.
С января 1933-го по май 1934 года Николай Кузнецов сменил четыре места работы, и с чем связана тяга Кузнецова к перемене мест, не известно. Последним местом работы Кузнецова в Кудымкаре была кустарная артель «Красный молот», где он подвизался в качестве счетовода.
Годы в Свердловске
В июне 1934-го Кузнецов переехал в Свердловск и с 11 июля работал в тресте «Свердлес». 3 октября 1934 года его арестовали за ложный донос14. 17 ноября того же года Кузнецов писал начальнику Свердловского УНКВД, что полностью осознал свою вину и просил отпустить его из тюрьмы с тем, чтобы он мог выполнять секретную работу15. Заявление почему-то не рукописное, что в те времена было бы уместно, а отпечатано на машинке, что несколько снижает доверие к документу.
Когда Кузнецова выпустили из тюрьмы, не известно. 28 ноября 1934 года он уволился из «Свердлеса». О том, что он поступил на Верх-Исетский завод, в Трудовом списке записей нет, но есть запись: «Справка за № 159 от 14/III/1935 г. ОКС. ВИЗ взята сотрудником НКВД 23//VII/1940 г.».
В мае 1935 года, имея за плечами семилетку, арест и судимость, Кузнецов устраивается на гигант социалистической индустрии — Уралмаш, где работает расцеховщиком в конструкторском отделе, обеспечивая чертежами, выходящими из этого отдела, все заводские цеха.
На УЗТМ Кузнецов часто встречался с немецкими специалистами, приехавшими на Урал монтировать и налаживать оборудование, закупленное в Германии. Немцы прекрасно относились к обаятельному, по-немецки аккуратному молодому человеку, который так хорошо говорил на их родном языке, что многие думали, что он и есть истинный ариец. Знали бы они, что имеют дело с тайным агентом НКВД, подписывавшим свои отчеты сначала псевдонимом «Ученый», а позднее — «Колонист»16.
С жильем в Свердловске было трудно всегда: в городе строили много заводов, строители и рабочие новых предприятий по большей части приехали из села, а до возведения жилых домов руки не доходили. Получить сколько-нибудь сносный угол, помимо общежития, Николай не мог и жил сначала у сестры Лидии в самом центре Свердловска, на улице Тургенева. Когда сестра вышла замуж, Николай переехал к брату Виктору, который жил на улице Индустрии — в шаговой доступности от проходной Уралмаша.
Едва устроившись на Уралмаш, Кузнецов, официально не женатый и бездетный (брак с гражданкой Чугаевой, заключенный в декабре 1930 года в Кудымкаре, был расторгнут там же всего через три месяца), вдруг получил комнату в доме по улице Уральских рабочих, также недалеко от места работы. Через год невесть за какие заслуги ему дали еще более роскошное жилье — квартиру в самом центре Свердловска, в построенном в стиле конструктивизма доме-коммуне на проспекте Ленина, 54. В двух шагах от этих домов, на противоположной стороне проспекта Ленина, строился знаменитый «Городок чекистов».
В 1932 году Кузнецов якобы поступил на заочное отделение Уральского индустриального института17 — позднее знаменитый УПИ, теперь Уральский федеральный университет им. Б.Н. Ельцина. В 1936 году он как будто защитил диплом на немецком языке, поразив экзаменационную комиссию и своими обширными знаниями, и безупречным немецким. А.В. Конев, мастер Уралмашзавода, летом 1936 года встретил Николая, и тот якобы показал заводскую уралмашевскую многотиражку «За тяжелое машиностроение», в которой говорилось, что Кузнецов защитил диплом на немецком языке18.
Здесь появляется вторая закавыка. Образование Николая было ограничено лишь семью классами. Для поступления в вуз этого было явно недостаточно. Социальное происхождение у него тоже было сомнительное, а из УИИ только что «вычистили» все чуждые элементы. Вероятно, именно благодаря своему «кулацкому прошлому» Кузнецов не был призван в армию: защищать Родину в то время было дозволено только избранным. Кроме того, Кузнецова исключали из комсомола, а для поступления в вуз это имело очень большое значение. И если у молодого человека, не вступавшего в комсомол, еще были шансы, то у того, кто был из комсомола исключен, шансов было крайне мало. Восстановили Кузнецова в комсомоле только 19 ноября 1931 года, то есть ранее осени 1932 года он просто не мог поступить в институт. Но даже если допустить, что учиться в УИИ Кузнецов начал в 1932 году, окончить его он мог только в 1937 году, а, обучаясь, как тогда говорили, без отрыва от производства — вообще в 1938-м либо сдав экзамены экстерном, однако об этом тоже ничего не известно.
Я потратил много времени, листая рассыпающиеся в руках страницы ежедневной газеты «За тяжелое машиностроение» за 1936 год, но не нашел упоминания о том, что кто-либо защищал диплом на немецком языке. Конечно, в 30-е годы Урал развивался очень высокими темпами, но, думаю, даже несмотря на бурный рост промышленности, вряд ли нашлось бы в провинциальном Свердловске столько советских инженеров, свободно говорящих по-немецки, чтобы составить из них экзаменационную комиссию для приема диплома у одного-единственного студента. Да и кто бы стал заниматься поиском таких инженеров… В списке выпускников Уральского индустриального института за 1936–1938 годы19 Николай Иванович Кузнецов также не значится. Не упоминается он и в секретной переписке администрации УИИ с органами НКВД, общественными и партийными организациями, хотя судимость, арест, исключение из комсомола, социальное происхождение к этому, казалось бы, располагали20. Одним словом, подтвердить учебу Николая Кузнецова в УИИ и наличие него высшего образования мне не удалось.
В 1935 году Кузнецов был вновь арестован и несколько месяцев провел в тюрьме НКВД на Ленина, 17. Дата ареста неизвестна, но 28 января 1936 года Кузнецова уволили с УЗТМ по ст. 47, пункт «д», т.е. вследствие пребывания нанявшегося под стражей более двух месяцев21. Выходит, арестовали Кузнецова не позднее 28 ноября 1935 года. Как бы он, сидя в камере, подготовил и защитил диплом?
В Государственном архиве административных органов Свердловской области хранится наблюдательное дело № 7338, в котором подшито всего два листа. Первый — справка арх. № 15725 от 4 декабря 1956 года. Второй — отпечатанное на машинке постановление о прекращении уголовного дела в отношении Кузнецова Н.И. Документ очень интересный, поэтому я приведу его полностью с сохранением стиля, орфографии и пунктуации оригинала.
Утверждаю: Зам. Нач. Управления НКВД
МАЙОР Госуд. Безопасности САМОЙЛОВ
Надпись от руки чернилами: 2 й экз 7/Х 36 передан т. Курбатову
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е.
1936 года Октября «7» дня, Я, Опер. Уполномоченный 4-го Отд. СПО Лейтенант Гос.Безопасности КАЗАРИНОВ М.Ф. рассмотрев следственное дело за № 7338 (число и номер дела вписаны от руки чернилами. — Л.П.) по обвинению КУЗНЕЦОВА Николая Ивановича, 1911 г.р., урож. дер. Зырянка Талицкого района Челябинской Области22, беспартийного, холостого, до ареста работавшего сотрудником редакции газеты «За тяжелое машиностроение» — по ст. 50–10 ч. 1 и 58–11 УК РСФСР
Н А Ш Е Л:
Предварительным следствием по делу инкриминируемые гр-ну КУЗНЕЦОВУ Николаю Ивановичу преступления — НЕ ПОДТВЕРДИЛИСЬ. — Оснований для дальнейшего следствия в отношении гр-на КУЗНЕЦОВА Н.А. (так в документе. — Л.П,) и содержания его под стражей — НЕТ. — А потому руководствуясь ст. 4 п. 5 УПК РСФСР (отсутствие в действиях подозреваемого состава преступления. — Л.П.)
П О С Т А Н О В И Л:
Предварительное следствие о гр-не КУЗНЕЦОВЕ Николае Ивановиче производством прекратить и гр-на КУЗНЕЦОВА из под стражи освободить.
Опер. Уполномоченный 4 Отд. СПО ЛЕЙТЕНАНТ Гос. Безопасности /КАЗАРИНОВ/
Нач. 4 Отд. СПО СТ. ЛЕЙТЕНАНТ Государственной Безопасности /КУПЕР-МИХЕЕВ/
С О Г Л А С Н Ы:
НАЧ. СПО УГБ УНКВД КАПИТАН Государственной Безопасности /РЕВИНОВ/23
Похоже, что в постановлении допущена ошибка: статью 50 УК РСФСР отменили 25 ноября 1935 года24. Вероятно, печатая постановление, машинистка ошиблась и вместо «58» напечатала «50», и никто этой ошибки не заметил.
Статья же 58–10, ч. 1 предусматривала наказание за пропаганду или агитацию, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение, изготовление или хранение литературы того же содержания, и влекла за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев. Пункт 11 статьи 58 был вообще «резиновым»: любая деятельность по подготовке или совершению государственных преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из таких государственных преступлений. Наказание — от 6 месяцев лагерей до расстрела.
Когда Кузнецов был арестован, почему в конце концов его отпустили, кто за него хлопотал, не известно до сих пор. Возможно, он был посажен в камеру к кому-то в качестве «наседки», возможно, арест был частью какой-то комбинации, которая то ли состоялась, то ли отпала за ненадобностью.
В постановлении сказано, что до ареста Кузнецов работал в редакции газеты «За тяжелое машиностроение». Однако ни в Трудовом списке об этом нет ни слова, ни в музее Уралмаша об этом ничего не знают.
25 ноября 1938 года наркомом внутренних дел вместо Николая Ежова стал Лаврентий Берия, и началась новая чистка кадров наркомата: 10 из 11 заместителей Ежова расстреляли, уволили или расстреляли многих начальников отделов НКВД и ГУГБ. Но кто-то же должен был работать, и кадры искали там же, где и всегда, — в райкомах, горкомах и обкомах ВКП(б).
Одним из новобранцев бериевского призыва стал ровесник Кузнецова, окончивший 9 классов школы — хорошее по тем времени образование, бывший рабочий и второй секретарь райкома ВКП(б) в Ленинграде Михаил Иванович Журавлев. В декабре 1938-го ему присвоили звание капитана госбезопасности, назначили главой НКВД Коми АССР и поручили изжить недостатки в лесозаготовках в Коми, а он в этом деле, да и вообще в чекистской работе был дилетант и активно искал кадры. В начале 1939 года в Свердловске Журавлев обратил внимание на внештатного агента и недоучившегося лесоустроителя Кузнецова, к тому же свободно говорящего на языке народа коми, и решил, что тот поможет ему навести порядок в запущенном лесном хозяйстве республики, которая была больше тогдашней Свердловской области, лесов было много, а населения, которое можно было бы занять на лесозаготовках, было мало, дорог практически не было, и оставалась одна надежда на заключенных.
Выполнив задание партии, Журавлев в марте 1940 года возглавил 5-е отделение 2-го секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР, сменив на этом посту Леонида Райхмана25. 1 января 1940 года 2-й отдел, в штате которого было 233 человека, возглавил Петр Васильевич Федотов26.
Спецагент Рудольф Шмидт
В Сыктывкаре Кузнецов хорошо себя показал, и, уезжая в Москву, уже майор госбезопасности Журавлев взял его с собой. 3 февраля 1941 года из состава НКВД был выделен Наркомат госбезопасности. Журавлева, получившего к тому времени генеральское звание старшего майора госбезопасности, перевели на должность начальника УКГБ Московской области, а Кузнецова он рекомендовал Райхману на работу в центральном аппарате. Контрразведка после многочисленных чисток испытывала острую нужду в кадрах, и Райхман согласился побеседовать с новичком.
Встретившись с Кузнецовым и услышав, как тот говорит по-немецки, Райхман понял, что перед ним чрезвычайно ценный кадр, стал думать, как его использовать и как оформить. Сомнительное социальное положение Кузнецова, исключение из комсомола, судимость, несколько месяцев в тюрьме не оставляли шансов на то, что кадровики пропустят его личное дело. Райхман схитрил: оформил человека без оперативного опыта и без воинского звания, с плохой анкетой как особо секретного спецагента со ставкой кадрового оперуполномоченного центрального аппарата27. Это был огромный риск: оступись Кузнецов, и головы бы полетели сверху донизу.
Начав работу в контрразведке, Кузнецов по совету Райхмана стал заводить полезные знакомства в тех кругах, которые могут заинтересовать германскую разведку. К началу войны он успешно выполнил несколько важных поручений, быстро стал своим в балетной Москве: чиновники, дипломаты, легальные разведчики тяготели к балеринам, которые, в свою очередь, порой сами того не подозревая, работали на все спецслужбы мира. Кузнецов заполучил в подруги несколько известных балерин из самого Большого театра, вокруг которых постоянно вертелись работники различных посольств, а балерины охотно делились с Кузнецовым своими знакомствами.
Работа Кузнецова требовала частых встреч со многими людьми, а рестораны и театральные гримёрки не всегда для этого подходили, ведь интим даже приветствовался: в «сладкие ловушки» попадали и мужчины, и женщины. Для таких целей Кузнецова поселили на конспиративной квартире в самом центре Москвы, на улице Карла Маркса (сегодня — Старая Басманная). И тут главное было не переборщить, не заронить в головы объектов разработок сомнения: с чего бы это человек, не имеющий сколько-нибудь заметных заслуг перед Советской властью, в условиях, когда почти вся Москва ютится в коммуналках, обладает отдельной двухкомнатной квартирой в элитном районе.
Кураторов Кузнецова интересовали в основном немцы, славящиеся своей сентиментальностью и сочувствием к соплеменникам, и легенду ему придумали в этом же духе. Готовил легенду человек с юмором, и Кузнецову дали паспорт на его же фамилию, только на немецкий лад: он стал Рудольфом Вильгельмовичем Шмидтом, уроженцем Саарбрюкена, приехавшим в Россию с родителями в возрасте двух лет28. Сейчас Руди трудится инженером-испытателем на авиазаводе № 22 в Филях29. Широко известны три фотографии Кузнецова того времени. На одной Николай запечатлен в форме старшего лейтенанта ВВС, на другой — в такой же форме, только в фуражке. На третьей фотографии он в летном шлеме с поднятыми на лоб летными очками.
Легенда весьма рискованная, чтобы не сказать — легкомысленная. Это балеринам можно болтать, как крутишь «мертвую петлю», как на скорости 500 километров в час выводишь машину из крутого пике. Первая же беседа «инженера-испытателя» с семиклассным образованием, который вряд ли отличит элерон от лонжерона и закрылки от предкрылков, со сведущим собеседником сразу бы выявила компетентность «специалиста». А изображать из себя авиатора Кузнецов должен был перед людьми, у которых на лбу не написано, что они что-то смыслят в авиации. Кузнецов изо дня в день имел дело с военными и военно-воздушными атташе, которые по большей части были разведчиками и знали разницу между иммельманом и Вассерманом.
Однажды мелкий клерк из посольства Германии прямо спросил Кузнецова о разработке в СССР истребителя, способного достичь потолка в 10 километров. Кузнецов принес ему «дезу», подготовленную на Лубянке, все подробно рассказал и якобы дал столь исчерпывающие и грамотные пояснения, что немец, не заподозрив подвоха, восторженно поведал о своем новом знакомом военному атташе, опытнейшему разведчику Эрнсту Кёстрингу, охарактеризовав молодого «авиационного инженера» как весьма ценного и перспективного агента. Вот только непонятно, как об этой характеристике узнали на Лубянке.
К этому клерку Шмидта «подвели» весной 1941 года в поезде, идущем в Черновицы — главный город недавно присоединенной к СССР Северной Буковины. Под этим же именем Кузнецов поселился в гостинице, а потом по поручению своего нового знакомого еще раз ездил в Черновицы30. Северную Буковину немцы заняли уже в первые месяцы войны. От Черновиц до Ровно всего чуть больше трехсот километров, и встреча Кузнецова с теми, кто знал его под именем советского гражданина Шмидта, была вовсе не исключена.
Кузнецов одевался вызывающе, «под иностранца», тогда как большинство советских людей имели одни ботинки и одно пальто на пять лет, да и в магазинах такой одежды и обуви, как у него, сроду не бывало, разве что в спецраспределителях для советской и партийной элиты. Он всегда был при деньгах: на гроши, которые платили советским инженерам, с актрисами не разгуляешься, да и гостей из посольств чем-то поить-кормить надо было. Добавим к этому прекрасное знание немецкого языка, интерес к балеринам, отдельную квартиру в центре Москвы. И на все эти чудачества в стране, где простое рукопожатие с иностранцем могло стоить человеку свободы, а порой и жизни, спецслужбы смотрят сквозь пальцы! Эти обстоятельства жизни Кузнецова–Шмидта не могли не навести профессионала на мысль, что все это неспроста. Но если бы визави Кузнецова заподозрили в нем агента НКВД, то не только эффект от его работы падал до нуля, но он мог стать источником, через который Абвер и СД дезинформировали Лубянку.
1 сентября 1939 года был принят закон «О всеобщей воинской обязанности», и списывать то, что Кузнецов не служит в армии, на кулацкое происхождение стало весьма затруднительно. Чтобы военкомат не дергал Кузнецова, ему выписали бессрочный «белый билет» — свидетельство об освобождении по состоянию здоровья от воинской службы.
3 февраля 1941 года из состава НКВД СССР был выделен самостоятельный Наркомат госбезопасности — НКГБ СССР. Новым наркомом был назначен комиссар госбезопасности 3-го ранга Всеволод Николаевич Меркулов, и 2-й отдел вместе со всем штатом и с внештатным агентом Кузнецовым перешел в это ведомство.
Как-то на автозавод имени Сталина — ЗИС — пожаловала делегация из Германии. Шмидт в театре познакомился с членом делегации, который в свою очередь представил его своей спутнице — технической сотруднице германского посольства, женщине молодой и весьма привлекательной. Дама оказалась не только любвеобильной, но и хорошо информированной и в минуты страсти выболтала Кузнецову много важных сведений. Она же в последние предвоенные дни грустно сказала своему возлюбленному, что скоро им придется расстаться. Из других источников было известно, что в посольстве жгут документы и что семьи дипломатов спешно пакуют вещи и уезжают в фатерлянд. Чекисты уже не сомневались, что война близка31.
Кузнецов принял активное участие в вербовке советника посольства Словакии Гейза-Ладислава Крно, которому не хватало посольских денег, и он занялся банальной спекуляцией, на чем его и подловили. При самом непосредственном участии Кузнецова чекисты проникли в московскую квартиру германского военно-морского атташе, опытного разведчика Норберта Вильгельма фон Баумбаха: Кузнецов закрутил роман с миловидной горничной дипломата, в нужный момент увел ее из квартиры, а чекисты вскрыли сейф, пересняли документы, что помогло выявить, обезвредить или заставить работать на себя обширную агентуру Баумбаха.
Играя роль ловеласа, Кузнецов влюбил в себя горничных послов Норвегии и Ирана, госпожу Ирму Флегель — жену личного камердинера посла Германии Шуленбурга Ганса Флегеля. Вскоре посадили на крючок и самого Флегеля, часто пользовавшегося услугами дам «с пониженной социальной ответственностью». Однажды, когда Шуленбург уехал ненадолго в Берлин, Кузнецов при посредстве Флегеля проник в квартиру посла и нарисовал точный план его московской обители. В конце апреля 1941 года Флегель подслушал разговор Шуленбурга, недавно вернувшегося из Вены, где его принял Гитлер, с сотрудником посольства. В разговоре с фюрером Шуленбург, который хорошо знал страну, в которой проработал семь лет, и не был сторонником войны с Россией, попытался предостеречь Гитлера от опрометчивого шага, чем сильно взбесил и без того бесноватого фюрера32.
Когда началась война, Кузнецов участвовал в разработке одного из приближенных японского военного атташе: было очень важно знать, будет ли Токио придерживаться договора о нейтралитете, который 13 апреля 1941 года подписали в Москве пока еще глава Советского правительства Вячеслав Михайлович Молотов и министр иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуока. Японцы, как известно, своим договорным обязательствам не изменили.
Резюмируя то, что мы знаем о предвоенной жизни и работе Николая Кузнецова, можно сказать, что известно крайне мало, а вопросов, напротив, очень много: судимость и образование подтвердить не удалось, легенда «авиаинженера на крупном заводе», под которой он работал с балеринами, иностранными дипломатами и разведчиками, выглядит просто нелепой.
Подготовка к работе в тылу врага
Когда началась война, «белый билет» уберег Кузнецова от призыва в армию, и он жил в той же квартире на улице Карла Маркса. 25 июня 1941 года СНК издал постановление № 1750 «О сдаче населением радио-приемных и передающих устройств», обязывающее всех граждан СССР сдать на хранение до окончания войны все радиоприемники, за исключением т.н. «тарелок», работающих от радиоточки. За ослушание была предусмотрена уголовная ответственность по закону военного времени33. Постановление не имело грифа «Секретно», но в газетах его почему-то не опубликовали, и люди очень удивлялись, когда к ним приходили изымать приемники.
Шмидту, однако, оставили радиоприемник «Хорнифон», по которому он ежедневно слушал Берлин. Казалось бы, мелочь. Но Руди продолжал водить к себе гостей, которые могли увидеть этот радиоприемник и по меньшей мере очень удивиться и донести куда следует. Наличие такого предмета в квартире разведчика — огромный и совершенно неоправданный риск. Как-то осенью 1941 года Кузнецов встретил в Москве Леонида Грабовского, с которым вместе работал на Уралмаше. Кузнецов пригласил коллегу к себе домой, и тот поведал много интересного и важного о быте и порядках в Германии, откуда его интернировали в начале войны. Встреча была, безусловно, полезной, но чрезвычайно рискованной, ведь старый коллега мог увидеть радиоприемник.
28 августа 1941 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Хотя указ и не был секретным, в газетах его не опубликовали. 6 сентября 1941 года ГКО издал постановление № 636 «О переселении немцев из Москвы и Московской области и Ростовской области», предписывавшее в период с 10 по 15 сентября выселить из Москвы и Московской области в Казахстан 8617 человек. Переселенцам дозволялось брать с собой до 200 килограммов личного имущества и продовольствия на каждого члена семьи. Питание в дороге должен был обеспечить Наркомторг СССР, а медицинское обслуживание — Наркомздрав СССР34. Документ был совершенно секретный, но москвичи не могли не увидеть столь массовой депортации, которая почему-то не коснулась Шмидта, личность, весьма известную в определенных кругах. Это снова был огромный риск: ведь в Москве, несомненно, оставалась какая-то немецкая агентура, и Кузнецова могли увидеть те, кому видеть его было совсем не обязательно, сложить два и два, понять, что Шмидт, скорее всего, агент НКГБ, и сообщить об этом своему командованию в Германии.
8 октября 1941 года ГКО принял Постановление № 741сс об эвакуации в Казань завода № 22, где якобы трудился Шмидт. Пункт 7 постановления гласил: «Установить, что переброска всех рабочих, ИТР и служащих является обязательной в порядке мобилизации»35. (Выделено мной. — Л.П.).
Постановление было совершенно секретное, его видело только весьма ограниченное число особо проверенных людей. Но завод № 22 был не единственным, который эвакуировался из Москвы с персоналом в порядке мобилизации, когда отказ ехать приравнивался к дезертирству со всеми вытекающими в военное время последствиями. Несмотря на всю секретность и отсутствие телефонов, информация о мобилизации разошлась по городу очень быстро. А тут по Москве спокойно разгуливает мало того, что известный многим авиационный специалист, чей завод давным-давно уехал на Волгу, так этот специалист еще и этнический немец.
С первых дней войны Кузнецов стал проситься на фронт, но его начальство даже в той тотальной неразберихе, которая царила в Москве в первые месяцы войны, прекрасно понимало, что отпустить его в окопы будет непростительной расточительностью. Кузнецову приказали сидеть тихо, самостоятельных шагов не предпринимать, звонками начальство не изводить, надолго квартиру не покидать, по телефону говорить поменьше, ждать указаний — о нем помнят. О нем и в самом деле не забыли, в первые же дни войны включив в список особо ценных сотрудников, присвоив ему очередной оперативный псевдоним — «Пух».
5 июля Особую группу, созданную в НКВД для руководства разведкой и диверсиями на оккупированной территории, возглавил майор, а с 8 августа — старший майор госбезопасности Павел Судоплатов. Группа испытывала острейшую нехватку кадров — кто-то уже погиб, кто-то попал в окружение, кто-то был под следствием или в лагере, кого-то расстреляли. Судоплатов вытаскивал из заключения крупных чекистов, из запаса срочно отзывали опытных профессионалов. В их числе были будущие руководители Кузнецова — командир отряда «Победители», капитан госбезопасности (а не полковник, как принято считать, — в то время специального звания «полковник госбезопасности» вовсе не было, а три «шпалы» в петлицах соответствовали специальному званию «капитан госбезопасности») Дмитрий Николаевич Медведев и начальник разведки Александр Александрович Лукин. В октябре 1941 года Особую группу реорганизовали во 2-й отдел НКВД, а в начале 1942 года в 4-е управление НКВД СССР.
20 июля 1941 года НКВД и НКГБ вновь соединили в Наркомат внутренних дел, наркомом стал Берия, Меркулова назначили его первым заместителем36. 1-е Управление — разведки и 2-е Управление — контрразведки перешли в новый наркомат практически в неизменном составе.
Кузнецов продолжал писать рапорты, требуя отправить его на фронт. Командование молчало. Но на войну, пусть и всего на несколько дней, Кузнецов все-таки попал: его забросили в тыл 9-й армии вермахта, которая противостояла армиям Калининского фронта. Когда он вернулся, его догнал восторженный отчет, который дал его работе начальник разведки фронта. Видимо, после этого и было решено «одолжить» Кузнецова ведомству Судоплатова, поскольку в контрразведке его способности были без надобности — попросту некого было разрабатывать.
Первоначально Кузнецова хотели послать в немецкий тыл под видом военного переводчика Красной Армии, который якобы перебежал к врагу. Но Судоплатов решил, что Кузнецов будет полезнее в опергруппе Медведева, которую хотели использовать не только для разведки, но и для диверсий и индивидуального террора. Кузнецова решили направить с документами немецкого офицера в Ровно, где был рейхскомиссариат оккупированной Украины, а также множество других важных учреждений. Зачисление Кузнецова в группу Медведева санкционировал сам Меркулов.
Началась подготовка. Кузнецов зазубривал организацию и структуру германской армии, порядок официальных и внеслужебных отношений между солдатами, унтер-офицерами и офицерами, чины, знаки различия всех родов войск, полиции, СС, гражданских и партийных чиновников, награды, имена высших сановников и военачальников, формы документов и многое другое. Тщательно изучал Кузнецов структуру и методы работы спецслужб, дабы не перепутать гестаповца с эсэсовцем, сотрудником абвера или полевой жандармерии. От этого зависел не только успех его работы в тылу врага, но и сама жизнь. Кузнецов запоминал, как выглядит немецкая военная техника, чтобы, увидев на дорогах, аэродромах или железнодорожных платформах, даже по силуэту определить, что везут, а уже аналитики, определив, куда везут, могли предположить, где немцы готовят операцию.
Кузнецов должен был овладеть хотя бы азами немецкой культуры — знать, как выглядят немецкие газеты, прочитать несколько книг, запомнить несколько самых популярных песен, посмотреть пару-тройку кинокартин, чтобы не перепутать имена артистов, певцов или спортсменов. Впрочем, руководство посчитало, что слишком высокая культура пехотному офицеру ни к чему и может даже навредить, и решило ограничиться минимумом, тем более что запомнить все было невозможно, да и время поджимало.
А еще были тренировки по стрельбе, обучение прыжкам с парашютом и еще много чему, без чего разведчик — партизан — боевик в тылу врага просто не мог обойтись.
Пока Кузнецов глотал всю эту информацию, пока он учился стрелять и прыгать с парашютом, его руководители ломали голову, под какой личиной отправить его в Ровно. Сперва хотели использовать его прежнюю легенду и сделать его авиатором, но, к счастью, от этой идеи вовремя отказались: вероятность встретить «коллегу» в Ровно была куда выше, чем столкнуться с ним среди балерин в Москве. Решили, что быть ему простым пехотным обер-лейтенантом, старлеем по-нашему, — по возрасту наиболее подходящий чин.
Зимой 1941 года Кузнецова, чтобы он лучше изучил быт немецких солдат и офицеров, отправили в самую их гущу — в лагерь военнопленных, благо после разгрома немцев под Москвой появились и пленные, и лагеря. Кузнецов поехал в Красногорск в лагерь № 27/11. Военнопленные там имели право носить погоны, знаки различия, награды, и Кузнецов мог видеть все это не только на фотографиях или картинках, но и вживую, как это все носится на мундирах. Риск, конечно, был велик: заподозри в нем соседи по бараку подсадную утку, могли и прирезать.
3 июня 1941 года Кузнецова наконец-то включили в состав опергруппы «Победители», которая под командованием Дмитрия Медведева готовилась к заброске в район Ровно. Началась разработка легенды, с которой Кузнецов пойдет в столицу оккупированной Украины.
Кузнецов должен был часто приезжать в Ровно и жить там какое-то время, поэтому разработчики легенды решили сделать его уполномоченным хозяйственного командования по использованию ресурсов оккупированных областей — «Виртшафтскоммандо», сокращенно «Викдо» Такая «крыша» давала Кузнецову возможность свободно передвигаться не только в самом Ровно, но и в его окрестностях, прийти в любое учреждение. В Ровно у него не было начальства, а широкий круг служебных интересов и обширные функциональные обязанности предполагали наличие у простого пехотного офицера очень низкого ранга больших сумм денег, что для образа жизни, который вел в Ровно Кузнецов, имело существенное значение.
Разработка легенды
Пауль Вильгельм Зиберт был младше Кузнецова ровно на два года — он родился 28 июля 1913 года в Кёнигсберге. Семья переехала в имение князя Рихарда фон Шлобиттена близ города Эльбинга в Восточной Пруссии, где отец Пауля Эрнст Зиберт получил должность лесничего. Родители матери, в девичестве Хильды Кюнерт, были учителями. Когда Паулю было два года, в Мазурском сражении погиб отец, воспитанием мальчика занималась мать. Материальные проблемы не позволили Паулю выучиться на юриста или священника, как того хотела мать, и после окончания реальной гимназии он поступил на лесное отделение сельскохозяйственного училища в Эльбинге — почти как Кузнецов в Талице. Весной 1936 года в возрасте 23 лет Зиберта призвали в 207-й пехотный Бранденбургский полк и направили на курсы ефрейторов, но его, одного из лучших при выпуске, аттестовали унтер-офицером. Тут за парня похлопотал князь Шлобиттен, Пауля уволили в резерв первого разряда, он вернулся в Пруссию и стал работать в имении представителем владельца.
В 1937 году скончалась мама Пауля, и он, как и Николай, остался сиротой. Позже он познакомился и обручился с дочерью землемера Лоттой Шиллер, что не мешало ему в Ровно выдавать за свою невесту Валентину Довгер. В конце августа 1939 года Зиберта мобилизовали в 230-й пехотный полк 76-й пехотной дивизии, сформированной из прусских резервистов, он участвовал в польском походе, отличился в первых боях и уже 10 сентября 1939-го был награжден Железным крестом II класса, а 7 ноября того же года произведен в фельдфебели. До марта 1940 года Зиберт служил в Польше. 20 апреля 1940 года, в день рождения Гитлера, Пауль стал лейтенантом. 23 июня 1940 года он был контужен и ранен разрывом гранаты.
Несколько недель Зиберт лечился в госпитале, потом попал в Берлин, в команду выздоравливающих, и осенью 1940-го был уволен из армии по состоянию здоровья. 4 августа 1940 года ему вручили Железный крест I класса, 26 августа — знак за ранение. Это тоже был большой риск: если есть осколочное ранение, значит, должны быть и хирургические швы. Если их не было, нужно было сделать фальшивые, но любой врач с ходу определял, русским или немецким хирургом сделан шов. В Ровно были желающие убить Зиберта, его могли ранить, он мог попасть в немецкий госпиталь, а там доктора увидели бы, что у человека, имеющего отметку о ранении, такового ранения нет либо швы выполнены не немецким врачом.
Когда Германия напала на СССР, Зиберт снова оказался в армии, но, так как выздоровел он не окончательно, а у вермахта в то время еще не было проблем с кадрами, его произвели в обер-лейтенанты и направили в «Викдо». В его обязанности входило обеспечение фронта лесом по маршруту Чернигов–Киев–Овруч–Дубно–Ровно, что позволяло Паулю Зиберту, не вызывая подозрений, свободно бывать на железнодорожных станциях. Легенда не была догмой, и Кузнецов импровизировал, порой весьма рискованно: случайным знакомым немцам он рассказывал, что ранение получил в боях под Москвой, хотя 76-я пехотная дивизия отродясь под Москвой не была: сначала она воевала в Молдавии, потом — на Украине, не так уж далеко от Ровно, и при возникновении подозрения можно было запросить документы или вызвать свидетелей. Летом — осенью 1942 года 76-я дивизия наступала на Сталинград, где и сгинула бесславно в конце января 1943 года.
Легенда Зиберта подтверждалась подлинными документами, которые немцы побросали своих в штабах при отступлении из-под Москвы. Просматривая эти документы, Кузнецов пришел в восторг — приметы обер-лейтенанта Зиберта, которые немцы помимо фото любезно прописывали в офицерских книжках, совпадали с его, Кузнецова, параметрами: рост, цвет волос и глаз, размер обуви, даже группа крови! Отличался лишь возраст, но кто бы смог сходу определить разницу в два года? В книжку добавили запись о тяжелом ранении и научили Николая расписываться, как Зиберт, приклеили немецким клеем фото Кузнецова в форме обер-лейтенанта, сделанное на настоящей немецкой фотобумаге. Другой вопрос, что Пауль Зиберт не мог одновременно служить и под Москвой, и в 76-й пехотной дивизии, которая никогда под Москвой не была, и в «Викдо», быть в отпуске по ранению и в командировке. Но на Лубянке, очевидно, надеялись, что Зиберт не даст повода для тщательной проверки своей личности через Берлин, по месту прежнего жительства и прежней службы.
25 августа 1942 года Кузнецова выбросили с парашютом в районе Ровно. С этого дня и началась его работа в тылу врага под именем Пауля Зиберта — сначала обер-лейтенанта, а затем и гауптмана, причем основным родом деятельности должен был стать террор, а не разведка.
В логове врага
Выход в Ровно под именем Пауля Зиберта был огромным риском, ведь в Москве немецкие дипломаты, их жены и любовницы знали Рудольфа Шмидта, советского гражданина, а для немцев, с которыми он работал в Свердловске, он вообще был Николаем Кузнецовым, русским и комсомольцем, и встреча со старыми знакомыми на оккупированной территории была вполне возможна, ведь в армию в Германии призывали всех, особенно после Курска. Но Кузнецову повезло, его никто не опознал, и он смог внедриться в офицерскую среду на правах своего парня.
Первый раз в Ровно Кузнецов вышел почти через два месяца после прибытия в отряд «Победители», 19 октября 1942 года. Вернувшись в отряд, он сообщил, что при въезде в город вывешено громадное объявление, предупреждавшее, что необходимо сразу зарегистрироваться в комендатуре, что без отметки о прибытии занятие квартиры и ночевка запрещены.
Кузнецов часто приезжал из отряда в Ровно, жил на съемных квартирах, значит, должен был быть постоянным гостем комендатуры, ведь в городе патрули постоянно проверяли документы, и без отметки комендатуры офицер, который не служит в Ровно, пройти проверку не мог. Дмитрий Медведев писал в своих книгах, что партизаны наловчились делать печати из резиновых каблуков. Однако немцы постоянно меняли типографскую форму бланков, добавляя какие-то мелкие значки. И вот на этих-то мелких деталях, если не иметь своего человека в комендатуре, можно было легко засыпаться. А про то, что у партизан был такой человек, Медведев не пишет. Так же обстояло дело и с бланками командировочных удостоверений, которые Кузнецов и его водители должны были получать в «Викдо»: и форма бланка могла измениться, и порядок заполнения, да и ответственное лицо, подписывающее предписание, могло смениться, и вряд ли в лесу под Ровно об этом могли своевременно узнать и получить образец подписи.
В Ровно Зиберт вел необычный для пехотного офицера, приехавшего в служебную командировку, образ жизни: он не посещал никакие учреждения, ни с кем не встречался по вопросам закупки леса, у железнодорожного начальства не просил вагонов, то есть он не делал ничего, что бы хоть как-то оправдывало его легенду служащего «Викдо». Вместо этого он постоянно менял квартиры, устраивал там вечеринки для офицеров, сорил деньгами, посещал офицерские казино, где, вероятно, проигрывал приличные суммы, кутил в кафе и ресторанах. Более того, у него — мелкой сошки, приехавшей за тысячу верст от места постоянного базирования части, под рукой постоянно была машина с водителем — иногда это был Николай Струтинский, иногда Иван Белов, вместе с которым Кузнецов погиб, а цвет, марки и номера этих машин менялись столь часто, словно у Зиберта был собственный гараж. У Струтинского и Белова должны были быть документы о постановке на довольствие в месте назначения и документы на бензин: ведь должны же они были где-то заправлять машины, потому что в багажники тогдашних автомобилей много канистр не входило. Так никаких бланков не напасешься. То есть разведчики делали все, чтобы обратить на себя пристальное внимание спецслужб. Неужели никто этого не заметил, не заподозрил, что Пауль Зиберт совсем не тот, за кого себя выдает?
Главными заслугами Николая Кузнецова — разведчика было то, что он раньше всех сообщил о том, что немцы под Курском готовят крупное наступление. Вторым важным достижением разведчика Кузнецова было то, что, поддавшись на его неземное обаяние, некий фон Ортель проболтался ему, что готовится покушение на лидеров «большой тройки» — Сталина, Рузвельта и Черчилля, которые соберутся на конференцию в Тегеране. И то, и другое вызывает, мягко говоря, большие сомнения.
Курская дуга
Разработчики Курской операции — начальник Генштаба А.М. Василевский, начальник Оперативного управления Генштаба С.М. Штеменко, Г.К. Жуков — заместитель Верховного Главнокомандующего, первый замнаркома обороны, член СВГК и К.К. Рокоссовский, командующий Центральным фронтом, к счастью, оставили мемуары и воспоминания37. Все они заявляют, что, проанализировав стратегическую обстановку и данные разведки, Ставка и Генштаб еще в начале марта 1943 года пришли к однозначному выводу: летом под Курском немцы ударами во встречных направлениях из районов Харькова, Белгорода и Орла попытаются срезать выступ, глубоко вдающийся в их оборону, и оттуда, в случае успеха, начать новое наступление на Москву. Дискуссия развернулась лишь по поводу характера действий Красной Армии — сразу наступать или после того, как враг будет измотан, пытаясь прорвать нашу оборону.
Вначале в полосе Центрального фронта предполагалось построить пять оборонительных полос общей глубиной 120–130 км. Но затем глубину обороны на наиболее важных направлениях увеличили до 150–190 км. За три месяца войска фронта оборудовали шесть основных полос обороны протяженностью в сотни километров. Особое внимание уделялось прикрытию стыков, обеспечению маневра артиллерии и войск по фронту и из глубины.
Всего войска Центрального фронта за апрель — июнь отрыли 5 тыс. км окопов и ходов сообщения, установили до 400 тыс. мин и фугасов. Только на участке 13-й и 70-й армий построили 13 противотанковых районов, состоящих из 44 опорных пунктов, во второй полосе — 9 таких районов с 34 опорными пунктами, а в третьей полосе — 15 районов с 60 противотанковыми опорными пунктами, выставили 112 км проволочных заграждений, из которых 10,7 — электризованных, и свыше 117 тыс. мин. К июлю на правом крыле фронта глубина противотанковой обороны достигла 30–35 км38.
И Жуков, и Василевский, и Штеменко, и Рокоссовский отдают должное всем видам разведки в установлении планов противника. Одним из таких разведчиков был Николай Кузнецов. Однако есть один маленький нюанс. О том, что основные события в 1943 году развернутся под Курском, советские полководцы поняли еще в марте, едва взглянув на карту: расположение советских и немецких войск говорило само за себя. Решение о переходе к стратегической обороне под Курском Ставка приняла 12 апреля, за три дня до того, как Гитлер решил перейти в наступление.
Я не напрасно останавливаюсь на хронологии событий, ведь все известные мне источники указывают, что сведения о готовящемся немецком наступлении под Курском Пауль Зиберт получил от самого гауляйтера Восточной Пруссии и рейхскомиссара Украины Эриха Коха. Кузнецов вместе со своей дамой сердца Валентиной Довгер — подпольщицей и фольксдойче явился на прием к Коху для того, чтобы выпросить для Валентины разрешение не ехать в Германию. Главной же целью посещения разведчиками канцелярии Коха было его, Коха, убийство. Несколько попыток казнить кровавого сатрапа провалились: Кох в расставленные для него ловушки не попал. Окончилась неудачей и эта последняя попытка: охрана в кабинете была такая, что никаких шансов выхватить пистолет у разведчика не было, — странно, что Зиберта вообще с оружием к Коху близко подпустили. Вот на этой встрече Кох, узнав, что Зиберт, во-первых, жил в Пруссии, в замке Шлобиттен, где Кох частенько бывал и вроде даже видел юного Пауля, и, во-вторых, что часть Зиберта находится под Курском, разоткровенничался и сообщил человеку, которого видел впервые в жизни, что под Курском фюрер готовит большевикам сюрприз. Как мы помним, обер-лейтенант Зиберт вообще не был строевым офицером, приписанным к какой-либо воинской части, а служил в «Викдо», штаб-квартира которой находилась в Берлине. Неужели Коху не представили даже краткой информации о человеке, которого он пустил в свой кабинет?
Вернувшись в отряд, Кузнецов сообщил командованию эту важнейшую стратегическую информацию. Реакция Медведева была весьма своеобразной: вместо того, чтобы осыпать отважного разведчика наградами, его хотели сурово наказать, по некоторым данным, даже расстрелять за то, что он не попытался убить Коха. Сведения о том, что под Курском произойдет операция, которая в корне изменит обстановку на советско-германском фронте и немцы в случае успеха могут снова выйти к Москве, Медведева не заинтересовали, и ни в одном из известных мне источников не приводится текст донесения в Москву о разведданных, добытых Кузнецовым.
Единственная встреча Кузнецова с Кохом, на которой он якобы поведал о грядущем наступлении под Курском, состоялась 31 мая 1943 года, через 49 дней после того, как Ставка приняла решение перейти к стратегической обороне и проделала огромную подготовительную инженерную работу. Узнай об этом в Москве 1 июня, за 35 дней до начала наступления, такой объем работ выполнить просто не успели бы. Иными словами, информация, добытая Кузнецовым, никак не могла быть первой, она, в лучшем случае, лишь подтверждала то, что Ставка и так знала и к чему усиленно готовилась. Вот и выходит, что роль Николая Кузнецова в разгадывании стратегических планов Гитлера, мягко говоря, преувеличена.
Тегеран-43
Другим подвигом разведчика Кузнецова считается то, что он, по сути, предотвратил покушение на Сталина, Рузвельта и Черчилля, которое немцы готовили в Тегеране во время первой в истории встречи глав СССР, США и Англии в конце ноября — начале декабря 1943 года. Чтобы выяснить, когда немцы узнали о Тегеранской конференции, обратимся к переписке Сталина с Рузвельтом и Черчиллем по вопросу проведения трехсторонней конференции.
Первым о необходимости такой встречи заговорил Рузвельт 2 декабря 1942 года, когда обстановка на Восточном фронте существенно изменилась в пользу Красной Армии39. Президент США советовал организовать эту секретную встречу в Африке примерно 15–20 января следующего года40.
6 декабря Сталин согласился с идеей трехсторонней встречи, однако в это горячее время он не может уехать из СССР41. Время и в самом деле было горячее: под Сталинградом шли тяжелые бои, 6-я армия пыталась вырваться из кольца, Красная Армия всеми силами старалась этому помешать.
8 декабря Рузвельт написал Сталину, что разочарован отказом принять участие в трехсторонней встрече, выразил понимание причин этого отказа и предложил встретиться в Северной Африке около 1 марта42. 14 декабря Сталин ответил, что и в марте он уехать из Москвы не сможет, спросил, нельзя ли обсудить все в переписке?43 21 декабря Рузвельт в очередной раз посетовал на то, что нельзя устроить трехстороннюю конференцию44.
Рузвельт и Черчилль встречались в Касабланке с 14 по 23 января 1943 года. Это была уже четвертая встреча двух лидеров с начала Второй мировой войны. 27 января Английское министерство информации в своем коммюнике сообщило, что Сталин приглашение получил, но из-за обстановки на фронте приехать не смог45. О вопросах, рассматривавшихся на конференции, и о принятых решениях Рузвельт подробно сообщил Сталину 27 января46.
5 мая Рузвельт предложил Сталину неофициально и втайне от Черчилля встретиться вдвоем либо на Аляске, либо на Камчатке47.
12–27 мая в Вашингтоне Черчилль и Рузвельт встретились в пятый раз. О том, когда и где состоится встреча, Рузвельт сообщил Сталину 6 мая48. 26 мая Сталин ответил Рузвельту, что двухстороннюю встречу считает необходимой, однако в июне обстановка не позволит ему уехать из Москвы, и предложил отложить встречу до июля или августа49.
19 июня Черчилль выразил сожаление, что Сталин не смог приехать в Касабланку, подчеркнул, что трехсторонняя встреча необходима, поклялся, что, невзирая ни на какой риск, приедет в любую точку земли, которую согласуют Рузвельт и Сталин, и предложил встретиться летом на севере Шотландии, в главном военно-морском порту Англии Скала-Флоу50.
16 июля Рузвельт напомнил Сталину о двухсторонней встрече — на дворе была середина июля, а Сталин 26 мая писал, что встреча может состояться в крайнем случае в августе51. Сталин ответил лишь 8 августа. Он писал, что только что вернулся с фронта, что обстановка вынуждает его чаще лично бывать на различных участках фронта. Сталин писал, что не возражал бы, чтобы на встрече присутствовал Черчилль52.
На Западный и Калининский фронты Сталин выехал на поезде не ранее 2 августа, поскольку 1 августа последние посетители покинули его кабинет в 22.30. 4 августа в районе Юхнова он встретился с командующим Западным фронтом генералом Соколовским, ранним утром 5 августа в селе Хорошево под Ржевом — с командующим Калининским фронтом генералом Еременко. В 21.50 того же дня Сталин был в Кремле53.
7 августа правительство Англии сообщило Сталину, что Черчилль узнал о том, что Рузвельт предлагал Сталину двухстороннюю встречу, что Черчилль эту встречу приветствовал бы, что он надеется также и на встречу втроем, и повторил, что встретиться можно в Скапа-Флоу54. Спустя два дня Сталин ответил Черчиллю в привычной манере: он только что вернулся с фронта, встреча необходима, но уехать из Москвы он не может ни в Скапа-Флоу, ни в какое-либо другое отдаленное место55.
В августе 1943 года в канадском Квебеке Рузвельт и Черчилль встретились в шестой раз и договорились, что Второй фронт в Европе будет открыт не ранее весны или даже лета 1944 года. Хотя к тому времени Второй фронт уже был: только что успешно завершилась крупнейшая десантная операция по высадке на Сицилии, Муссолини был низложен, 3 сентября Италия капитулировала. Черчилль и Рузвельт перед этим испросили согласия Сталина, чтобы капитуляция была принята также и от имени СССР. Уже 13 октября Италия объявила войну Германии, с которой несколько лет была не разлей вода. Все это потребовало от немцев отвлечения больших сил с Восточного фронта, в то время как там шли бои за Днепр и Киев.
19 августа Рузвельт и Черчилль предложили Сталину провести трехсторонние переговоры в Фербенксе на Аляске56. Спустя пять дней Сталин согласился с тем, что переговоры желательны, однако в связи с необходимостью постоянно следить за наступлением Красной Армии и невозможностью поэтому уехать так далеко, Фербенкс отклонил57.
6 сентября Рузвельт предложил Сталину встретиться втроем в Северной Африке58. 7 сентября Сталин в письме Рузвельту впервые местом встречи назвал Иран, а время — ноябрь–декабрь. Сталин писал, что нужно дополнительно уточнить момент встречи, считаясь с обстановкой на советско-германском фронте, где контроль с его стороны требуется ежедневно59. Примерно это же Сталин писал и Черчиллю60.
Выбор Сталина был отнюдь не случайным: в сентябре 1941 года, в полном соответствии с советско-персидским договором о дружбе от 26 февраля 192161 года северную часть Ирана, в том числе Тегеран, оккупировали советские войска, а южную — англичане. Сталин полагал, что Иран, формально оставаясь независимой и нейтральной державой, в то же время находится под контролем советских спецслужб, и там можно безопасно провести встречу лидеров СССР, США и Англии. Также из Тегерана можно было обеспечить надежную проводную связь с Москвой, со Ставкой и Генштабом. Кроме того, Сталин не был большим любителем воздухоплавания, а большую часть пути до Тегерана можно было проехать поездом по уже освобожденной от врага советской земле.
10 сентября Черчилль подтвердил ранее данное им согласие прибыть на встречу куда угодно и в любое время, которое будет удобно Сталину62.
11 сентября Рузвельт согласился со сроками проведения конференции, но просил провести ее не в Тегеране, куда Рузвельту очень тяжело добираться и откуда трудно наладить связь с Вашингтоном, а где-нибудь в Египте63. 12 сентября Сталин ответил, что Тегеран предпочтительнее, поскольку в Египте у СССР нет посольства64. (Дипломатические отношения между СССР и Египтом были установлены лишь в июле 1943 года.)
27 сентября Черчилль писал Сталину о необходимости при подготовке встречи соблюдать секретность и позаботиться о безопасности. Черчилль вызвался начать подготовку встречи в Каире, что, конечно же, заметят те, кому надо, и лишь за 2–3 дня до реальной встречи в Тегеран приедут «британская и русская бригады», которые возьмут под полный контроль район, где пройдет встреча. Правительство Ирана до последнего будет оставаться в неведении, и не будет производиться никаких приготовлений перед встречей65.
3 октября Сталин ответил, что согласен с предложениями по дезинформации, но считает излишним посылать в Тегеран «бригады», т.к. это вызовет ненужный шум и демаскирует встречу. Для обеспечения безопасности будет вполне достаточно солидной полицейской охраны, которую главы трех держав привезут с собой66. Как видим, в начале октября никакой информацией о том, что на глав «большой тройки» готовится покушение, Сталин не располагает. Или, как всегда, темнит.
14 октября Рузвельт вновь попросил Сталина перенести встречу в Каир, или в Асмару (итальянская Эритрея), или в какой-нибудь порт восточного Средиземноморья, или в окрестности Багдада. Просьба Рузвельта была обусловлена тем, что он должен подписывать документы, поступающие из Конгресса в течение десяти дней, а, находясь в Тегеране, он этого сделать технически не сможет67. 19 октября Сталин ответил Рузвельту, что другого места, кроме Тегерана, для встречи он не приемлет. И дело не в охране, которая его не беспокоит. Сталину необходима постоянная устойчивая не только проволочная, но и радиосвязь с Москвой, которую из Тегерана обеспечить можно, а из пунктов, предлагаемых Рузвельтом, нет68.
25 октября приехавший в Москву госсекретарь Хэлл вручил Сталину ответ Рузвельта, разочарованного нежеланием Сталина перенести встречу из Тегерана, аэродромы которого бывают закрыты по многу дней из-за погоды, что затрудняет документооборот с Вашингтоном. В качестве последней альтернативы Рузвельт предлагал Басру (Ирак)69. 5 ноября Сталин в письме Рузвельту прибег к откровенному шантажу: или встреча пройдет в Тегеране, или он на встречу вместо себя пришлет Молотова70.
8 ноября Рузвельт ответил, что нашел решение, которое устроит всех: 22 ноября он выезжает в Каир, а оттуда 26 ноября может выехать в Тегеран. Трехсторонняя встреча может начаться в период с 27 по 30 ноября и продолжаться столько, сколько Сталин сможет находиться в отъезде71.
12 ноября Сталин писал Черчиллю и Рузвельту, что он приедет в Тегеран в конце ноября72. Здесь мы видим уже более конкретные сроки, но точная дата встречи по-прежнему не называется.
22 ноября началась Первая Каирская конференция с участием Рузвельта, Черчилля, на которой ожидали также и Молотова, но в последний момент Сталин его поездку отменил. Рузвельт писал Сталину, что сможет прибыть в Тегеран 29 ноября. Посольства СССР и Англии находятся рядом, а американское в полутора километрах. Рузвельт опасался, что частые поездки по городу будут рискованны, и полагал, что переговоры нужно проводить или в советском, или в английском посольстве, и спрашивал Сталина, где ему, Рузвельту, лучше жить — в советской или английской миссии73.
23 ноября Черчилль писал Сталину, что, по его мнению, Рузвельту лучше остановиться в английской миссии, которая находится неподалеку от советского посольства, и обе миссии будут окружены охраной, что крайне нежелательно ездить по Тегерану, что лучше не выходить за пределы охраняемого кольца74.
18 ноября Сталин последний раз в ноябре провел прием в своем кремлевском кабинете75, а 25 ноября сообщил Рузвельту и Черчиллю, что будет к их услугам в Тегеране вечером 28 ноября76.
О том, что в Тегеране состоится встреча глав трех держав, не знали даже очень высокие военные чины. Днем 24 ноября первый заместитель начальника Генштаба А.И. Антонов сказал Штеменко, чтобы тот взял карты фронтов, шифровальщика и готовился к отъезду, не сказав самого главного — когда и куда. В 2 часа ночи за Штеменко приехали из Кремля. На железнодорожной станции Кунцево его усадили в вагон, в котором он был один. Рано утром 26 ноября, проехав через Сталинград, Кизляр и Махачкалу, прибыли в Баку, откуда на двух самолетах в сопровождении девяти истребителей, вылетели в Тегеран. Куда летят, Штеменко узнал уже на аэродроме. В Тегеране делегацию встретил замнаркома внутренних дел, генерал-полковник А.Н. Аполлонов, который заранее прилетел в иранскую столицу для организации охраны советской делегации. Приехали в советское посольство, которое располагалось в нескольких зданиях в хорошем парке за надежной оградой. Сталин был настолько уверен и в ограде, и в охране, что по вечерам гулял в парке77. Как-то это не вяжется с мнительностью и подозрительностью Сталина, тем более что, как нам говорят, ожидалось покушение на лидеров большой тройки, а о том, что злоумышленники убиты или задержаны, ничего не сообщалось.
Прибыв в Тегеран, Рузвельт узнал от Сталина, что немцы готовят покушение на лидеров трех великих держав, и принял приглашение Сталина остановиться в советской миссии, поскольку там ему обещали полную безопасность. Черчилль такого приглашения не получил и был чрезвычайно раздосадован, опасаясь, что Рузвельт и Сталин, живя под одной крышей и имея возможность беседовать в неформальной обстановке, сумеют договориться по важным вопросам за спиной Черчилля.
Из переписки Сталина с Рузвельтом и Черчиллем вытекает, что, во-первых, Сталин больше года находил разные причины для того, чтобы не встречаться с лидерами двух великих держав. Чем он руководствовался, я не знаю, да это и не является темой данной статьи. Во-вторых, еще 8 ноября точно не было известно, начнется ли конференция в Тегеране в конце ноября или опять что-нибудь сорвется. Какая-то конкретика обозначилась лишь 12 ноября, и лишь 25 ноября, за три дня до начала конференции, уже выехав из Москвы, Сталин дал свое твердое слово, что прибудет в Тегеран 28 ноября. Могли ли немцы в августе — сентябре — октябре — начале ноября знать то, чего не знал даже сам Сталин? Утверждения о том, что немцы расшифровали американские морские коды и выяснили, где и когда пройдет конференция, мягко говоря, не обоснованы. Если немцы знали коды, они могли организовать покушение на Рузвельта и Черчилля во время их шести встреч, которые состоялись до конференции в Тегеране. Без Сталина, конечно, но тоже не плохо.
Так что пресловутый «диверсант № 1» Скорцени попросту не мог начать подготовку операции «Длинный прыжок» чуть ли не в августе, поскольку до самого последнего момента не были известны ответы на два ключевых вопроса — когда и где, а от этого зависели и языковый состав группы, и система подготовки, и экипировка, и оружие. Фон Ортель, который якобы вербовал Зиберта и от которого тот узнал о подготовке покушения на лидеров «большой тройки», пропал из поля зрения Кузнецова не позднее 20 ноября, так как примерно в эти дни он то ли застрелился, то ли инсценировал свое самоубийство. Он ничего не мог Зиберту сообщить, потому что сам ничего не знал. Да и что делал в Ровно человек, как будто имеющий отношение к покушению, которое должно состояться в Тегеране, даже если такое покушение и в самом деле готовилось? Как говорят в Одессе, где Тегеран и где Ровно? К слову сказать, текста донесения из отряда «Победители» о готовящемся покушении на лидеров «большой тройки» в Тегеране в открытых источниках также не приводится.
Николай Кузнецов, как известно, — во всяком случае, эта сфера его деятельности вопросов вызывает куда меньше, — лично уничтожил 11 крупных фашистских бонз, готовил покушение на Эриха Коха. Террор против оккупантов — дело обычное и оправданное. Но ликвидация даже самого высокопоставленного нациста, если это, конечно, не Гитлер, не могла коренным образом изменить стратегическую обстановку на фронте или политику Германии. В частности, казнь Гейдриха в 1942 году в Чехословакии ни к чему, кроме ответного террора, не привела.
Про Николая Кузнецова пишут, что он был сначала разведчиком, а потом уж боевиком. Эффективность работы разведчика Кузнецова просто зашкаливает: всего за полтора года он якобы дважды добыл важнейшую информацию, которая в корне изменила стратегическую ситуацию на фронте и могла, в случае, если бы немцам удалось убить Сталина, Рузвельта и Черчилля, перевернуть всю мировую политику, поссорить СССР и США: влиятельных противников альянса с большевиками, считавших, что ленд-лиз вредит экономике США, было немало. И вот такой разведчик в форме немецкого офицера средь бела дня устраивал ликвидации, рискуя при этом и собственной жизнью, и тем, что советское командование не получит важнейшей информации. На моей памяти это едва ли не единственный случай в истории разведки, когда эффективный шпион являлся еще и успешным террористом. Разумно ли было рисковать курицей, которая приносила золотые яйца, стоила ли ничтожная жизнь Коха и его присных сведений о Курске и Тегеране? Неужели в отряде «Победители», состоявшем из профессиональных боевиков, не нашлось людей, которые могли бы уничтожить тех, кого ликвидировал Кузнецов? Зачем было палить на улице, где десятки свидетелей? Есть множество других способов. Примерно в то же время, в сентябре 1943 года, подпольщица Елена Мазаник подложила мину прямо в койку генерального комиссара Белоруссии Вильгельма Кубе — коллеги Коха. И никакой стрельбы в Минске. Кстати говоря, в наградном листе на присвоение звания Героя Советского Союза перечислены только успешные террористические акты и нет ни одной удачно проведенной разведоперации.
Внимательно изучив то, что написано о разведчике Николае Кузнецове в доступных мне источниках, которых, прямо скажем, не так уж и много, я никак не могу отделаться от мысли, что 75 лет нам подсовывают не реального человека, а какого-то мифического агента 007, невесть кем и неизвестно для чего придуманного. Эдакого мастера на все руки — и супершпиона, добывавшего стратегическую информацию, и героя-боевика, приводившего в исполнение смертные приговоры нацистским палачам.
Вопросов очень много. До сих пор покрыта тайной смерть соратниц Кузнецова Лидии Лисовской и Марии Микоты, которые погибли через восемь месяцев после полного освобождения Ровенской области. Расследование их гибели то ли не дало результатов, то ли результаты скрыты в архивах ФСБ, то ли кто-то следы заметал…
Автор выражает благодарность за помощь в сборе материалов:
научному сотруднику музея истории Уралмашзавода Сергею Степановичу Агееву;
главному архиографу Государственного архива административных органов Свердловской области Наталье Леонидовне Корбут;
главному архивисту отдела использования и публикации архивных документов Государственного архива Свердловской области Роману Сергеевичу Соколову;
главному архивисту отдела использования и публикации архивных документов Центра документации общественных организаций Свердловской области Наталье Фёдоровне Яковлевой;
сотрудникам Коми-Пермяцкого окружного государственного архива.
1 «Легкая кавалерия» — подразделение комсомола, созданное на VIII съезде ВЛКСМ в 1928 г. «Кавалеристы» боролись с бюрократизмом в госаппарате, рассматривали жалобы людей на безобразия в учреждениях. Особенно активно они искали «чуждые элементы», засевшие в партийном и государственном аппарате, активно участвовали в индустриализации и коллективизации. В деревне главной их задачей была охрана колхозной собственности. См.: Вопросы истории. 2001. № 11–12. С. 131–136.
2 Деревня Рухлова недалеко от Зырянки.
3 Центр документации общественных организаций Свердловской области (бывший областной партийный архив, далее — ЦДООСО), ф. 4124, оп. 1, д. 2, л. 54.
4 Брюханова Л.И., Кузнецов В.И. Разведчик Николай Кузнецов. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1964, С. 33. (Эту маленькую серую книжку всего в 250 страниц с очень интересными фотографиями я зачитал буквально до дыр, фильм «Сильные духом», снятый на Свердловской киностудии в 1967 году, смотрел несчитанное число раз и знал практически наизусть, — Николай Кузнецов был кумиром моего детства и стал героем моей юности.)
5 Там же. С. 47.
6 ЦДООСО, ф. 419, оп. 2, д. 12, л. 142.
7 ЦДООСО, ф. 4124, оп. 1, д. 2, л. 54 (текст имеется также на обороте листа 54).
8 ЦДООСО, ф. 1423, оп. 1, д. 4, л. 102 (пункт 5 на обороте листа).
9 Брюханова Л.И., Кузнецов В.И. Указ. соч. С. 54; в фондах музея Уралмашзавода хранится копия Трудового списка (тогдашняя трудовая книжка) Николая Кузнецова, в которой прописаны сроки и места этих командировок. Далее все данные о трудовой деятельности Николая Кузнецова оттуда.
10 Гладков Т.К. Легенда советской разведки. М.: «Вече», 2001. С. 48.
11 Хинштейн А. Тайны Лубянки. М.: ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», 2010. С. 591.
12 Гладков Т.К. Указ. соч. С. 63.
13 Там же. С. 50.
14 Хинштейн А. Указ. соч. С. 594
15 Там же. С. 591–592.
16 Гладков Т.К. Указ. соч. С. 63.
17 Брюханова Л.И., Кузнецов В.И. Указ. соч. С. 62.
18 Брюханова Л.И., Кузнецов В.И. Указ. соч. С. 77.
19 ГАСО, ф. Р-227, оп. 1, д. 8, оп. 2, д. 9, оп. 5, д. 2, 4, 6, 7, 10, 13.
20 Там же, оп. 7, д. 2, 9, 11.
21 Это последняя запись в копии Трудового списка Николая Кузнецова. В дальнейшем все сведения о его трудовом пути взяты из трудов его биографов.
22 17 января 1934 г. Президиум ВЦИК разделил Уральскую область на Свердловскую с центром в г. Свердловске, Челябинскую с центром в г. Челябинске и Обско-Иртышскую с центром в г. Тюмени. В соответствии с этим Постановлением Талицкий район был передан в состав Свердловской области. («Известия», 18 января 1934 г.)
23 Государственный архив административных органов Свердловской области, ф. Р-1, оп. 2, д. 22245, л. 1.
24 Собрание узаконений РСФСР, 1936 г, № 1, ст. 1.
25 Райхман Леонид Федорович — с октября 1938-го по 1 января 1940 года — начальник 5-го отделения 2-го (секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД СССР. С 1 января 1940-го по 26 февраля 1941 года — зам. начальника 2-го отдела ГУГБ НКВД СССР. С 26 февраля по 31 июля 1941 года — зам. начальника 2-го Управления НКГБ СССР. С 31 июля 1941-го по 16 мая 1943 года — зам. начальника 2-го Управления НКВД СССР.
26 ЛУБЯНКА. ВЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ. 1917 — 1960. Справочник. (Далее — ЛУБЯНКА…). М.: Международный Фонд Демократия, 1997 («Россия. XX век. Документы.»). С. 23–24.
27 Гладков Т. К. Указ. соч. С. 72–73.
28 Там же. С. 76.
29 В начале 20-х в заброшенные корпуса этого завода Советское правительство на условиях концессии пустило фирму «Юнкерс» — Германии по условиям Версальского договора было запрещено иметь не только военную авиацию, но и заводы, выпускающие военные самолеты, а после того как Хуго Юнкерс установил оборудование, привез чертежи, технологии и развернул производство, в 1926-м большевики расторгли концессионный договор, по сути дела «отжав» завод вместе со станками, чертежами и технологиями.
30 Гладков Т.К. Указ. соч. С. 95–102.
31 Там же. С. 76.
32 Там же. С. 86–94.
33 Государственный архив Российской Федерации (далее — ГАРФ), ф. Р-5446, оп. 1, д. 194, л. 230–232.
34 Российский государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ), ф. 644, оп. 2, д. 6, л. 177–182.
35 Там же, ф. 644, оп. 2, д. 21, л. 111, 115.
36 «Правда», 21 июля 1941 г.
37 Василевский А.М. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1973. С. 332–333; Штеменко С.М. Генеральный штаб в годы войны. Книга 1. М.: Воениздат, 1985. С. 195–197; Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М.: Издательство АПН. С. 456–458; Рокоссовский К.К. Солдатский долг. М.: Воениздат, 1968. С. 204–205.
38 Рокоссовский К.К. Указ. соч. С. 208.
39 Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президентами США и Премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. (Далее — Переписка…). Т. II. М.: Госполитиздат, 1957. С. 40.
40 Там ж., С. 41.
41 Там же.
42 Там же. С. 42.
43 Там же. С. 42–43.
44 Переписка. Т. II. С. 44.
45 «Правда», 28 января 1943 г.
46 Там же. С. 50–51.
47 Там же. С 63.
48 Там же.
49 Там же. С. 65
50 Переписка. Т. I. М.: Госполитиздат, 1957. С. 134.
51 Переписка. Т. II. С. 76.
52 Там же. С. 76–77.
53 Василевский А.М. Указ. соч. С. 547; «Комсомольская правда», еженедельник 11–18 мая 2016 г.; Еременко А.И. Годы возмездия. 1943–1945. М.: Наука, 1969. С. 45–48; «Исторический архив», 1996, № 3. С. 76.
54 Переписка. Т. I. С. 393.
55 Там же. С. 141–142.
56 Переписка. Т. II. С. 81–82.
57 Там же. С. 83–84 .
58 Там же. С. 88.
59 Там же. С. 89.
60 Переписка. Т. I. С. 157.
61 Документы внешней политики СССР. Том 3, М.: Госполитздат, 1959. С. 536–544.
62 Переписка. Т. I. С. 161.
63 Переписка. Т. II. С. 91–92.
64 Там же. С. 92 .
65 Переписка. Т. I. С. 165–166 .
66 Там же. С. 171.
67 Переписка. Т. II. С. 98–99.
68 Там же. С. 100.
69 Там же. С. 101–102 .
70 Там же. С. 103.
71 Там же. С. 104.
72 Переписка. Т. I. С. 176.
73 Переписка. Т. II. С. 107.
74 Переписка. Т. I. С. 177.
75 «Исторический архив», № 3, 1996. С. 85
76 Переписка. Т. II. С. 107.
77 Штеменко С.М. Указ. соч. С. 233–242.