Стихи. Предисловие Леонида Быкова
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2019
Александр Никитин (1963–2016) был в миру замечательным детским врачом. Как доктор он помогал другим. А себе он помогал стихами. И в них он предстает таким же состоятельным, каким был в заботах о самочувствии своих маленьких пациентов.
Он пишет — как право имеющий. И о каких бы сниженных порой материях ни заходила его речь, она всегда остается в координатах поэзии, и даже эпатирующие подчас выплески в тематике и лексике тут не что иное, как реакция культуры на «спесь мироздания». При этом, конечно, сказывается радиационное воздействие на никитинскую лирику цветаевской поэтики. Её гены обнаруживают себя во многом — и в том, как экспрессия чувства охотно совмещает себя с мифологическим и историческим, и в том, как фонетическое бликование строки оборачивается семантическим ликованием, и в том, как плотность сказанного уживается с полетностью высказывания.
Стихи для Александра Никитина стали формой и средством «довоплощения». Сослагательность биографическая переведена здесь в изъявительность поэтическую (причем с немалой толикой язвительности). Преобладющий в стихах традиционный для лирики драматический анализ послевкусия отношений его и её таит в себе историю духовно состоявшейся личности, чья содержательная наполненность не получает (да и не ищет) выхода вовне и никому не ведома, за исключением одного адресата. Одной, точнее. Допускаю, что вымышленной, «свет на которой не сходится клином: он — повсечасно и он — повсеместно». Впрочем, адресованные любимой строчки поэтов способны найти отклик (пусть нередко и запоздало) у той, кого называют — Жизнью.
Леонид Быков
Детство не по Фрейду
Пригорок. Проулок. Второй от угла
дом. Липы. Ворота. Крыльцо.
Здесь каждая гладь дождевого стекла
меня узнавала в лицо.
Цепной перебор одноухого пса
и кошки трёхшерстной спина.
Садовые тропы вели в чудеса
и знали свои имена.
Заглохший малинник под ветром — бамбук,
а с яблонь — индейский обзор.
Здесь каждому дереву было досуг
выслушивать юношин вздор.
Пиратство террасы, шалаш чердака
и ягодный выдох земли.
Ступала нога и срывала рука —
повсюду, где только могли.
Ни больше, ни меньше — под стать самому —
в четыре забора страна.
Я понял уже, что уже не пойму
значение этого сна.
1992
Восьмая Шуберта
Романтика — не спор с судьбой,
а завершенье спора.
Выводит партию гобой,
кларнет играет втору,
виолончели, скрипки, бас —
allegro moderato.
Романтики лишь те из нас,
в ком нет тоски возврата.
1990, 1995
Ботанический сонет
В этом городе и не далее —
ботанический перескок, —
в многолюдном моём гербарии
ты — диковиннейший цветок.
Затянувшимся любованием занят —
запил натуралист.
Лепестков твоих лепескание,
ход прожилок твоих когтист,
лист твой остр и фестончат,
стебель твой перегнут.
Только чем я закончу
описательский труд?
Иссушаю тебя, так на:
Не одна из, а из — одна.
1990
Неновогодний тост
Частица нас — частица «не»
За негеройство, за нестать,
за пригнанность сумы,
за то, какими нам не стать
и кем не стали мы,
за перед многими людьми
невыкричанный мат,
за невозможность, черт возьми,
крутить кино назад,
за осто<…>елость, за муть,
за убоянье слыть,
за нерешимость утонуть
с неу́меньем топить,
за многобожье, за надрыв,
за неуют, не сыть,
за то, что, столько лет прожив,
не разучились жить,
за посветлевшее окно,
венчающее сны,
за то, что нам не всё равно,
за то, что мы равны,
за полуотданность, за спех,
за щебетливость фраз,
за то, что мы глупее тех,
кто не умнее нас,
за незапас
и за не прок,
за не за нас,
не недотрог.
1990
Архивные мальчики
…Эти мальчики любят всерьёз,
пусть архивный сюртук перелатан,
и давно не касался волос
гребешок, и ботинки на ладан
дышат. Мальчикам многое — тьфу.
Им бы стол, им бы хлеб да водицу.
Целый день убивать на строфу,
целый год убивать на страницу
не досадно ль? Средь взрослых угроз
не достигнуть высот и значений.
Эти мальчики любят всерьёз
самый воздух твоих посещений.
1991
***
Из черноты, из тьмы, из ямы черепной
вычерпываю строчки по одной,
выписываю в буквы — вкривь и вкось,
вытачиваю в рифмы, чтоб сошлось;
скорей-скорей, торопится рука;
успей-успей, доносится пока;
сумей-сумей, пока ещё — крыло;
повей-повей, пока не отсекло.
Всегда нежданно, как ни стерегу,
из тьмы да в тьму; и больше ни гугу.
Остепеняю, опускаю вниз
и — лишь потом — выдумываю смысл.
1991
***
Всё тут туманно, с какой стороны ни зайди,
всё передумано, переитожено наново.
Если и трезвый не знаю, что ждёт впереди,
что же ты хочешь от пьяного?
Выбрать бы место и время (но время — потом),
выбрать бы смысл да, пожалуй, ещё интонацию
и рассказать бы, не черпая воду бортом,
всё тебе. Не отбрехаться, а,
не поскользнувшись на кислой блевотине слов,
враз проскочить бы в тончайшую дрожь бессловесного.
Если и пьяный не ведаю, кто я таков,
что же ты хочешь от трезвого?
1993
Молчания сонет
Ю.П.
Убогость быта; радио в углу,
молчащее (как ты) о самом-самом;
следы борьбы неравной на полу
(за чистоту); осточертевший рамам
вид из окна; стол, что не раз, не два
бывал накрыт (и смят веселья взрывом);
стул, потерявший спинку (и права
именоваться стулом). В молчаливом
стоянии вещей (теперь — примет)
любое слово означало «нет».
Не оставляя в воздухе улик,
молчал, но не бездействовал язык.
Из тишины сложения начал
будильник шумно время вычитал.
1997
***
Наступает наш прощальный, наш последний век.
Снег летит необычайный, театральный снег.
В центре влажной карусели, в кутерьме мокра
повстречались, захотели возвратить Вчера.
Ноги вязнут в белой пашне, по лицу — крупа.
День ушедший, век вчерашний, змейкою тропа.
Нам бы след какой-то нужен, путеводный знак.
Лепит, слепит, вьюжит, кружит, сносит в буерак.
Было славно, чуть неровно, без вранья и злоб.
Просто век тот канул, словно гривенник в сугроб.
2001
***
Прощальный день во мне болит,
нутро калеча.
Перебираю алфавит
в попытке речи.
Там, после а-бэ-вэ-гэ-дэ
две буквы сходны:
е-ё. Но нет её нигде.
Глаза свободны.
Судьба нас сводит, а потом
разводит случай.
Тебе, тому, кто с ней вдвоём,
шальной, везучий,
избранник, баловень, король,
владетель ночи, —
два слова, только два позволь.
Нельзя короче.
Пока с твоей её рука
сплелась, играя,
прими совет от дурака
и негодяя,
всего один, ну так и быть,
от ротозея:
не упусти и не обидь
е-ё-жэ-зэ-…-я.
2001
Так
Ни звезды, ни креста,
только холмик как тумба,
только норы крота
да крапивная клумба,
деревцо-самосей
да кривая оградка.
Смерть заметно мудрей
спеси миропорядка.
2007–2008