Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2019
Сергей Золотарев — родился в г. Жуковском. Учился в Государственном университете управления. Печатался в журналах «Арион», «Новый мир», «Новая Юность», «Новый берег», «Интерпоэзия», «Гвидеон» и др. Автор книги стихотворений «Книга жалоб и предложений» (2015, «Воймега»). Лауреат премии «Нового мира» (2015). Живет в Жуковском.
Авиасообщение
Авиапочта до сих пор работает по старинке.
Разъезжается вроде молнии на ширинке.
Человек, лицом напоминающий хлеб,
выбирает меньшее из двух неб,
впитывая, как будто хлебным мякишем — водку,
новую метеосводку.
Возят разное. Розно. Но главным образом то, что
в небе с легкостью превращается в точку, —
в этом — вся почта…
***
Мы еще до встречи различали
гендерные признаки печали.
А уж позже стали просто доки
в калибровке звездных величин,
где метеоритные потоки
делятся на женщин и мужчин.
Эволюция
За три потопа до того
мы были юными грибами
в кармане бога своего
и нас еще не погребали
под слоем пепла —
не окрепла
еще структура Н2О.
Но жизнь — которая живот —
слилась из допотопных вод,
и высушила свой гербарий,
и в словари вложила тварей
по паре каждой на извод.
И все, что надо было знать:
что жизнь — не знать,
а смерть — аграрий,
возделывающий пядь
земли, как девочка на шаре,
вращая, ширя, множа, старя…
Впивая яблочную падь,
как келарь прячет реликварий,
подолгу мы сидели в баре,
чтоб топот вод и запах гари
впитались в сумрачные хари
и нас смогли в любом пиаре
спустя столетья откопать.
***
Они приходили. Невесел и желт,
старик обретался под кленом,
поскольку был срезан, как бронзовый болт,
не будучи сам закаленным.
Он знал, что не мог бы довериться им:
во имя Отца и Сына
одеты поверхности Духом Святым
в утягивающие лосины
безумья — тогда как совсем без него
пространство теряется в форму
и приобретает (что хуже всего)
границы психической нормы.
Да он и не спрашивал, почему
они недогадливы сами,
но пальцами глаз перелистывал тьму,
слегка послюнявив слезами.
***
Мама мыла рану
рамы без стекла,
не было мембраны —
долго речь текла.
Изморози ляпис
воздух очернил,
чтоб ложилась запись
прямо на винил.
Омывала раму,
тихо сняв с креста
переплета само-
дельных два листа.
Приложила воздух —
пуховой платок
к раме без загвоздок —
заглушить поток.
Ни шершав, ни гладок,
посреди миров
снег пришел в упадок,
обновив покров.
Само собой
Само собой — жизнь будет вечной.
Но здесь, на малой дуге земного глобуса,
на остановке конечной,
мне нужен скрип тормозных колодок последнего автобуса.
Звук со смещенным центром, с изнанки
кажущийся тем, что с детства привычно,
говорит о том, что мое церковное сознание
пока еще нехристоцентрично.
Что мною можно сделать квадратное отверстие,
ибо насадка души позволяет сверлу,
вращая раскаленное трехперстие,
проворачивать кое-какие делишки в углу.
Треугольник души на пересечении окружностей
простой Троицы тем и вписывается в квадрат
измерений, что нужен не для наружности,
но для перегородок, читай — преград.
е2-е2
Первый ход был е2-е4.
Потому как едва-едва.
Так одна в целом мире
прорастает трава,
головой раздвигая и ширя
кости таза — земные права.
Так читают Псалтирь и в Псалтири
оставляют пустыми слова
для прочтения их другими.
Так часов поправляют гири,
приподняв их едва-едва
над землей, как картошку в мундире,
чтобы время дышало цифирью
на пару своего СО2.
Так мука в двусоставной просвире
превращается в муку, едва
ты коснешься губами цилиндра…
Так Каспаров играл против «Гидры»,
что уже ни жива, ни мертва.
***
Утки так отцентрованы,
Что, летая во мгле,
по-бурятски с коровами
говорят на земле.
Хвостовым оперением
воздух нескольких неб
нарезают на зрение
и невидимый хлеб.
И ножами консервными
отделяют, летя,
окончания нервные
от начала дождя.
Осень
Лягушня свое отквакала.
Время уток и гусей
создавать воздушный вакуум
над усобицею всей.
Нагнетать подъемной Сциллою
разряженье на крыле.
Чтоб назад тянуло с силою,
невозможной на земле.
***
Ты пари, мой ангел милый,
над приписанным плечом,
как живут в степи могилы,
не заботясь ни о чем.
Луч им — косточка. А мякоть
нарастает на хребет,
как придут старушки плакать —
мять глазами белый свет.
Дождь в бега податься может,
ветер — сдуть ипакои,
но тебя во мне не сгложут
просветления мои.
Понимаешь, самый близкий —
это именно каким
понимает порт приписки
шестикрылый аноним.
Эпитафия
Оболочковое устройство
причиняло ему беспокойство.
Начинали с маленькой —
начиняли смайликами,
розочками, шипами
прежде, чем ощипали.
Спят на кладбище вкладыши:
сверху — ландыши.
Чисто, поле
уходит в подполье.
Упакуй же, Господи, его душу
проводками наружу!
***
Мячи передают — с ракетки на ракетку,
пустую наложив поверх другой…
Так небо, как прижатое к земле
насильно, ждет, что все перевернется.
И встанет на места. Мышей летучих
одних восстановив в своих правах.
***
Ты сам отделил свое солнце от мира
лучащимся лезвием кожи.
Гляди же — сквозь линзы подкожного жира —
на что это стало похоже.
Потом укажи — несмотря на телесность
и телескопичность скелета —
на необходимость веревочных лестниц
и больше не думай за это.
Пока межевые проброшены верви,
лежи в гамаке синклинали
и кости вытягивай так, чтобы черви
в безмерность тебя пеленали.