Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2019
Сергей Боровиков (1947) — критик, литературовед, эссеист. Автор множества книг. С 1985 по 2000 год — главный редактор журнала «Волга». Печатался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Урал» и др. Живет в Саратове.
***
Когда в августе 1856 года А.В. Сухово-Кобылин был в Москве на торжествах по случаю коронации Александра Второго, то записал в дневник впечатления: «Государь… был на бело-серой лошади не очень большого роста, немедленно за ним ехали густою толпою великие князья в разнообразнейших формах — всё это составляло безразличную массу. Свита была страшная, до 200 человек. Впереди их ехал Государственный Совет и придворные чины в золотых каретах. Четыре кареты были нагружены Государственным Советом и министрами. Сколько в этих четырёх золотых ящиках было соединено грязи, подлости и совершенных и имеющих быть совершенными интриг».
***
Когда в 1985 году писательскую группу, которая приехала в Ростов на 80-летие Шолохова, возили в Таганрог, экскурсовод остановилась возле длинного одноэтажного здания и поведала нам, что здесь, в доме градоначальника, скончался император Александр Первый. Когда я спросил, почему нет памятной доски, прямо-таки из-за её плеча выскочила голова человечка, молча до этого сопровождавшего нашу группу, и зловеще, я бы даже сказал, радостно-зловеще спросила, заглядывая мне в глаза: «А зачем?»
Был он как две капли воды похож на чиновника из фильма Эльдара Рязанова «Забытая мелодия для флейты» в исполнении блистательного Сергея Арцибашева.
***
Когда в начале двухтысячных вполне справедливо оживился интерес к личности и деятельности Петра Аркадьевича Столыпина, у нас в Саратове он приобрёл истерический накал благодаря губернатору Аяцкову. Были такие примечательные акции, как сооружение перед областной думой чугунного истукана работы С. Клыкова, изготовление и установка ряда бюстов саратовских губернаторов в здании той же думы, где наличествовали Столыпин и Аяцков, создание МБУ «ГЦ им. П.А. Столыпина». Что означает эта аббревиатура, не ведаю, но знаю, что во главе конторы стаял верный сподвижник губернатора, пламенный патриот, вскоре сваливший в Германию, журналист Сидоровнин, который написал о кумире книгу, где, в частности, объяснил, почему Лев Толстой не отправил повторного письма сыну своего севастопольского друга Аркадия Столыпина: «Толстой одумался».
Масштаб Саратовской истерии хорошо характеризует скандал с экспозицией в саратовском краеведческом музее, откуда друг Аяцкова, врач-анестезиолог В. Марон, ставший при нём вице-губернатором, велел убрать всё, что касается карательной деятельности Столыпина в бытность его министром внутренних дел.
А я в те дни вспомнил роман Валентина Катаева «Хуторок в степи»: в одесском иллюзионе начала ХХ века выступал скрипач-куплетист со злободневным репертуаром, привлекающим зрителей, но хозяйке доходов «показалось мало, и, зная, что публика любит политику, она приказала Зингерталю подновить свой репертуар чем-нибудь политическим и подняла цены на билеты. Зингерталь (…) на следующий день вместо устаревших куплетов «Солдаты, солдаты по улицам идут» исполнил совершенно новые, под названием «Галстуки, галстучки».
Прижав к плечу своим синим лошадиным подбородком крошечную, игрушечную скрипку, он взмахнул смычком, подмигнул почечным глазом публике и, намекая на Столыпина, вкрадчиво запел:
У нашего премьера
Ужасная манера
На шею людям галстуки цеплять, —
после чего сам Зингерталь в двадцать четыре часа вылетел из города, мадам Валиадис совершенно разорилась на взятки полиции…»
Зингерталь, конечно, не Лев Толстой. Но вот ведь некто, не чета одесскому куплетисту, некто, именуемый русский народ, немало оставил недоброй памяти о губернаторе и премьере. И «столыпинские галстуки», как и «столыпинские вагоны», на века выдали ему характеристику похлеще толстовской. А народ вроде бы как не должен ошибаться.
Попытки задним историческим числом затолкать Петра Аркадьевича в некое нужное современному деятелю идеологическое стойло тем нелепее и обречённее, что сам Столыпин при жизни выламывался из рамок любого лагеря, оставаясь враждебным и значительной части власти, начиная с царя, и ангажированному общественному мнению, и левым, и правым, и жаждущим перемен, и тем, кто желал бы навечно остановить прекрасное мгновение пребывания у обильной государственной кормушки.
Почему-то забывают и соперника Столыпина, графа Витте. Сергей Юльевич тоже ведь реформатор был не из последних (введение винной монополии, денежная реформа, небывало укрепившая рубль, Манифест свобод 1905 года и др.), только, в отличие от Петра Аркадьевича, тяготел к либерально-западному типу реформ, не заигрывал с чёрной сотней, за что был клеймён правыми газетами как ставленник еврейского капитала и т.д. Однако ж известно, что основы будущей земельной реформы, начатой Столыпиным, закладывал именно Витте. Кто был прав, история так и не рассудила, не дав ни тому, ни другому довести собственное понимание реформ в России до конца: Витте был отрешён от дел, Столыпин — от жизни. Все знают про убийство Столыпина, но ведь и на жизнь Витте делались неоднократные покушения, самое же любопытное, что Витте в покушавшемся на него Казанцеве разглядел провокатора, «покушение имело своею целью исключительно возмутить общественное мнение против левых политических партий и, может быть, вызвать со стороны правительства более энергичные меры в борьбе с ними», — писал Витте в письме министру внутренних дел Столыпину, которому весьма не понравился акцент на явном следе охранки в покушении. И что же? Консерватор-реформатор со стальными нервами в недалёком будущем станет жертвою такого заговора, что убийство-то его в киевском театре 1 сентября 1911 года, после многочисленных покушений, выглядело едва ли не «естественным» — иного конца для Столыпина, кажется, никто и не ожидал. И убийца подобрался словно бы на любой вкус: революционер, сотрудник охранки и еврей в одном лице: каравай, каравай, кого хочешь выбирай! Хочешь, кровавую царскую жандармерию, хочешь, революционную гидру, хочешь, жидо-масонский заговор… К тому же всё вместе обставлено — случайно ли, нарочно — театрально, едва ли не фарсово: место действия — киевский театр, лепнина, позолота, малиновый бархат, да и спектакль-то «Сказка о Царе Салтане» — история о древних российских придворных нравах, где правят тёмными интригами ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой…
***
Когда 15 марта 1931 года редактор «Нового мира» Вячеслав Полонский побывал на заседании государственной закупочной комиссии, записал в дневник: «Приобретает картины Богородского с его выставки. Предлагается лучшая из его работ: изображает трех женщин, несущих на голове кувшины с вином. Картина хороша: и остроумная композиция, <и> хорошие краски. Есть содержание. Рядом с этой картиной небольшой этюд, изображающий двух женщин, несущих корзины с навозом. Этюд — слабей. Я предлагаю первую. Трифонов (или Трофимов?), зав. Музеем Красной Армии, предлагает этюд. Просим мотивировать.
— Видите ли, — говорит он, — я не знаю, какое значение сейчас имеет в Италии виноделие, и вообще, какую роль играет вино у итальянских трудящихся. У нас вино также не играет большой роли. Так что эта тематика нам далека. Навоз же нам ближе. Он ближе к советской тематике».
***
Когда в 1979 году я с университетскими филологами побывал в закрытом Калининграде, там кроме заседаний была и автобусная экскурсия. Когда проезжали мимо очень внушительного и мрачного здания, гид сообщила, что при Гитлере в нём было гестапо. Доцент кафедры зарубежной литературы Тамара Николаева спросила: «А сейчас что?» Экскурсовод продолжала указывать на вновь возникавшие за окном достопримечательности, но Николаева повторила вопрос погромче и не унялась до тех пор, пока гид не ответила: «КГБ!»
***
Когда Василий Аксёнов в начале 90-х стал приезжать в СССР, на моё имя в редакцию журнала «Волга» пришёл пакет с его рассказами. Я удивился, но не чересчур, так как знал о дружбе с Аксеновым доброго друга моего и «Волги» Евгения Попова.
В мою юность, в 60-е годы, не было, пожалуй, более продвинутого у молодёжи писателя, чем Василий Аксёнов. Насколько интересен был для нас «Звездный билет» («Коллеги» ранее были приняты спокойнее), можно судить по тому, что мы заметили такую мелочь, как перемена в фильме «Мой младший брат» в разговоре о рекордах прыгунов в высоту. В романе: « — Томас мировой рекорд поставил. Прыгнул на 2.22. — Жуть!» В фильме уже Валерий Брумель и цифра 2.23. Мы заспорили тогда о причине замены. Полный же мой восторг, который, помню, не разделил друг Илюша, вызвала опубликованная в той же «Юности» подборка рассказов Аксёнова, особенно «Местный хулиган Абрамашвили». Рассказы писателя «На полпути к луне» и др. казались мне значительнее романов, из которых по душе пришелся только «Пора, мой друг, пора», напечатанный, как ни странно теперь, в журнале «Молодая гвардия». «Затоваренная бочкотара» привела в недоумение, несмотря на разъясняющее послесловие Евг. Сидорова, а из эмигрантских романов понравился лишь «Бумажный пейзаж». Словом, Аксёнов не был из любимых мною писателей, но я не мог не сознавать его известности, хотя всегда и помнил, что т.н. «исповедальная проза» началась не с него, как часто полагают, а с Анатолия Гладилина, его повести «Хроника времён Виктора Подгурского».
Присланные рассказы оказались настолько плохи, что я сперва не поверил себе, дал завотделом прозы Валере Володину, который, прочитав, только руками развёл. Рассказы мгновенно выветрились из памяти, помню лишь, что в одном был приезд американки в Россию, её столкновения с нашими нелепостями — словом, М. Задорнов, только вымученный.
Как быть? С одной стороны, прозой мы не бедствовали, выбор был хоть куда, а с другой — ведь Аксёнов.
В то же примерно время «Общая газета» заказала мне рецензию на книгу М. Рощина о Бунине, которая оказалась крайне плоха, о чём я и написал. Редакция «ОГ», не оспаривая моей оценки, рецензию отвергла, сказав, что нельзя так отзываться о Рощине. А по-моему, если известный писатель написал что-то ниже своего имени и таланта, надо не стесняться печатно о том сказать и, если от тебя зависит, не допустить такой публикации, что я и сделал, возвратив рассказы.
Попов вскоре написал мне, что крайне раздосадован этим поступком.
Не знаю, были ли те рассказы где-нибудь напечатаны.
***
Когда в конце 2017 года объявили, что новый саратовский аэропорт, который уже назвали по месту рождения «Сабуровка», будет назван «Гагарин», я на сайте «Свободные новости» предположил, что это сугубая инициатива местных руководителей: «Стоп! Какая «Сабуровка», зачем «Сабуровка»? Неизящное имя какое-то. Такие мысли возникли, видимо, в какой-то начальственной голове. Нет, наш город по части угнездившегося во власти провинциализма не сопоставим ни с одним в России». И предположил, что наши саратовские руководители так часто ездят за границу, что не могли пройти мимо того, что в Нью-Йорке есть аэропорт имени Кеннеди, в Париже — имени Шарля де Голля, в Тель-Авиве — имени Бен-Гуриона? Заметил, что и за границей подобные наименования не очень приветствуются населением, и, хоть власти Рима и назвали главный аэропорт в честь Леонардо да Винчи, все его знают как Фьюмичино, по имени соседнего городка.
Но мог ли я вообразить переименовательскую кампанию аэропортов, что вскоре развернётся по команде сверху?
И вспомнился совет бабушки моей бывшей жены родным, как бороться с пьянством её внука: «А вы отвлякайте его, отвлякайте!»
Так кремлевские советники находят все новые способы «отвлякать» российское народонаселение от наваливающих тягот и бед.
***
Когда в очередной раз перетряхивал книжные полки от непомещаемых излишеств, вдруг заглянул в эту, большую и толстую1, и не выкинул.
Вся Европа перегрета
Нашим русским газом.
Власть российская на этом
Потеряла разум.
Иисус был так же похоронен
В пещерном склепе — не в земле,
Как тело Ленина сегодня
Нам сохраняет Мавзолей.
И тешатся властью своей,
Своей разрушительной силой.
Диктует нам каждый еврей —
Нет русским в стране перспективы.
Лукашенко под прицелом
Как никто другой:
Западу не стал плебеем.
И случился сбой.
Россия, погрузясь во тьму,
Уже не сможет выйти к свету.
Чубайс к ней руки протянул.
И кажется, что спасу нету.
Не выкинул, потому что подумал: где такую прелесть теперь встретишь? И был не прав.
Заклятые друзья легли под НАТО,
Нас мажут грязью — нет других забот.
Как говорил великий император,
Союзники — лишь Армия и Флот!
Америка. Ее делам и ей никто не рад.
И на нее весь мир таит обиду.
Америка — хазарский каганат,
Воздвигла из финансов пирамиду.
Ее душа мертва. И лыком шит
Ее престиж. А мумия Америки лежит,
Завернутая в долларовый саван.
Они страшатся Божьей кары
Из века в век, из рода в род.
Из коммерсантов — в комиссары,
Ну а потом — наоборот.
…Сотни лет миновало, и ныне
Мир торгует прибытка во имя,
Не во имя Христа и Аллаха –
Ради доллара всходит на плаху.
Подлый мир отказался от наших святынь,
В этом мире другие святыни.
И куда ты свой взгляд беспокойный ни кинь,
Всем Россия чужая отныне.
Беспомощен и робок каждый шаг…
Как не пропасть? И как не оступиться?
Уж обобрал тебя совсем чужак…
И свой порой — не даст воды напиться.
Распроданы озёра и леса.
Чего ж ты ждёшь? И чем пренебрегаешь?
Опять с надеждой смотришь в небеса
И тихо перестройку проклинаешь.
В седины дней склонилась голова.
Судьба согнулась, как спина от груза.
Россия — безутешная вдова
Погибшего Советского Союза.
Не в застенках, не в поле, не в гетто,
А у самых кремлёвских ворот
Этот вечно незнаемый некто
В секс-притон приглашает народ.
Он твердит про финансовый фактор.
Это попурри из недавних, конца 2018 года, стихотворных публикаций пяти авторов «Нашего современника», «Молодой гвардии», «Дня литературы», «Волга. 21 век».
***
Когда в 2018 году начавшаяся с дела Вайнштейна вакханалия сексуальных обвинений докатилась до нас и старенькая Наталья Варлей вдруг поведала, как 50 лет назад её домогался Леонид Гайдай на съёмках «Кавказской пленницы», я вспомнил эпизод с русским эмигрантом в США из рассказа Алексея Толстого «Мираж» 1927 года.
«В купе кто-то вошел, сел напротив, щелкнул замочком. Затем солнечный зайчик от зеркала скользнул мне по лицу. Я взглянул. Передо мной сидела чудесной красоты девушка из породы тех, кого я видел в первый день приезда. Детское озабоченное личико, поднятые наверх небрежные светлые волосы и синие, широко расставленные глаза.
Я не остерегся. Я стал глядеть в эти глаза, синие, как ветреное небо.
…На остановке девушка вышла. Я вздрогнул, — так сердито она оглянулась на меня… Через минуту она вернулась с жандармом, указала на меня кружевным зонтиком и сказала: «Этот господин намеревался лишить меня чести. Я готова дать показания».
Меня отвели в комендатуру. Составили протокол на основании показаний синеглазой красавицы. По законам Америки этого было достаточно. Меня отвели в тюрьму. Через двадцать четыре часа был суд. Я чистосердечно все рассказал. Красавица была ужасно удивлена, — она была неплохая девушка, к тому же, видимо, ей польстили мои слова об ее глазах. Она отказалась от преследования».
Поскольку А. Толстой в США не бывал, судить о проявлении американских законов и нравов он мог лишь по чьим-то рассказам, что заставляет предположить заурядность эпизода с обвинением попутчика в попытке изнасилования девушки «чудесной красоты» еще в 20-е годы.
***
Когда в конце 2018 года объявили о кончине премии «Русского Букера», я вспомнил, как в 1996 году в Саратов приехал инициатор её русского варианта, сэр Майкл Кейн.
Встречая меня на заседаниях Букеровского комитета, членом которого я был, Майкл заинтересованно расспрашивал о нашем городе (кроме Москвы и Питера, он России не видел), о Волге, всякий раз уточняя ширину её, и почему-то страшно веселился, узнав, что я в Москву не летаю, а приезжаю поездом; первые слова при встрече были: «by train?»; и, услышав моё «yes», он радостно и изумленно оглядывал соседей, словно предлагая разделить его удивление, вот, мол, чудак, ездит на поезде, когда можно летать. Сам-то он прилетел в Саратов на самолёте, был поражён убожеством нашего аэропорта и в конце концов на личном опыте понял, почему я предпочитаю поезд: на обратный рейс мы его проводили, попрощались и уехали, а наш сэр, бедняга, оказывается, ещё 5 часов маялся на земле саратовской по случаю задержки рейса.
Интервью для газеты «Саратов» брала у Майкла Ольга Харитонова, а так как днём раньше мы выезжали с гостем на «простор речной волны», она писала: «Впечатления его о дне, проведённом на Волге, нам довелось выслушать. Надо сказать, что ростом и статью он напоминает героя скандинавских саг. Особую внушительность его словам придает красивый, низкий и сильный, хорошо поставленный голос. Глядя на гостя, думаешь о том, что «Прогрессом» хозяева, конечно, не обошлись. Тут как минимум понадобилась гулянка».
Нет уж, какая там гулянка, когда был «зафрахтован» роскошный катер еще не уничтоженного авиазавода «Анапа» с огромной каютой, отделанной красным деревом, хорошим ходом, который оценил сэр Майкл, постояв за штурвалом. Когда мы проходили в районе Шумейского острова, он заметил, что места напоминают ему Флориду, где он недавно так же «рулил» на катере.
Там за волжским застольем Майкл рассказал историю возникновения премии, с её несколько алкогольно-метафизическим подтекстом. Однажды глава «Букера», ромово-сахарно-судоходной компании, Джек Кэмпбелл, не чуждый, как всякий шотландец, пристрастия к виски, встретился в гольф-клубе со своим старинным приятелем, писателем Яном Флемингом. И узнал печальную новость: жить ему не более года.
«Что ты мне посоветуешь? — спросил Флеминг Кэмпбелла. — Что надо предпринять, для того чтобы сохранить состояние?»
— Дело в том, — пояснил сэр Майкл, — что в те годы в Англии подоходный налог, уплачиваемый Флемингом, при уровне его заработков от издания и экранизации романов о Джеймсе Бонде можно было приравнять к конфискации.
Находчивый шотландец вспомнил про лазейку в финансовом законодательстве, которая при приобретении компанией «Букер» на крайне выгодных для обеих сторон условиях прав на Джеймса Бонда оставляла с носом Казначейство Ее Величества.
Начав с Бонда, владельцы и управляющие «Букера» так приохотились к литературе, что вспомнили: в Англии нет премии, сопоставимой с французской Гонкуровской! И учредили ее. «Впрочем, — добавлял сэр Майкл, — премия утверждалась из вполне деловых соображений. Вложения в «литературный отдел» давали очень большую отдачу. Ведь фирма «Букер» в основном оптовик, не продает под своим именем потребительские товары и поэтому неизвестна публике, как, например, «Жиллет» или «Сони». Без сомнения, престиж премии и в том, что мы установили и придерживались стандартов хорошего вкуса, укрепили репутацию компании в глазах тех, кто входит в элиту общества, — в литературном мире, правительстве, в деловых кругах. Мы не претендовали на то, чтобы держатели небольших пакетов наших акций — тетя Агата из Ньюкасла или дядя Гарри из Глазго — получали бы какие-то выгоды от затрат, связанных с премией, однако неоднократно имели возможность убедиться: они гордятся тем, что имеют к ней отношение».
А при чём здесь алкогольная метафизика? А притом, что разговор Кэмпбелла с Флемингом происходил, когда друзья задержались на «девятнадцатой лунке», тогда как поле для гольфа насчитывает их 18, т. е. в баре.
А в 1997 году отмечалось его 70-летие. Я получил от него открытку, где типографским способом отпечатано было приглашение от его жены, дочери и сына на «celebrate Michael’s Birthday», а его рукою приписано: «Сергей и Тамара, если будет возможность, милости просим». Возможности, увы, не было. А Ира Кабанова, бывшая переводчиком сэра Майкла в Саратове и получившая такое же приглашение, выбралась-таки в город Лондон. Я передал с нею гигантского сушеного леща, обвив ленточкой с какими-то словами.
А в 2000 году сэра Майкла не стало. Пред тем он болел и, как рассказывал многолетний секретарь премии Джон Кроуфут, придя в сознание незадолго до конца, первым делом спросил: как там дела в Москве?
За эти годы сменилось несколько администраций премии, бравших на себя все организационные дела. Сперва в роли администрации был Британский Совет (что-то вроде отдела культуры английского посольства), затем странная фирма «Ансделл», орудовавшая по-нашенски, опаздывая, забывая и даже обманывая. После того как компаньоном «Букера» по премии стал благотворительный фонд SMIRNOFF, премия стала называться «Букер-SMIRNOFF», что дало повод поострословить: английское слово стало русским, а русская фамилия иностранной, а потом я из комитета выбыл.
А в 2018 году и самой премии пришёл конец.
***
Когда я перевалил за семьдесят, стал чаще стал слышать в свой адрес «ты» от молодых, чем в шестьдесят, в пятьдесят и даже в сорок, и это мне нравится.
Задумался: а почему?
Решил: потому же, почему тыкают детей.
И всё же часто не могу определить причины выканья или тыканья, за исключением хамски-служебных, возрастных или родственных.
В моём многолетнем опыте есть тыканье старших меня даже и на двадцать лет и встречное от тех, кто моложе меня на те же двадцать. И, напротив, обоюдное выканье с людьми, связанными со мной многолетним общением.