Письмо 27. Свои против Чужих
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2019
Для каждого человека все люди делятся на «своих» и «чужих». Хорошо это или плохо? Правильно это или неправильно? Так вопрос не стоит. Так было, так есть, и так будет в обозримом будущем.
Новорожденный совершенно беспомощен. И его всегда встречают на земле «свои» — близкие и родные. Если они его не встречают, — человек обречен. Он погибнет. Если о нем не заботятся, не кормят, не согревают, не учат языку и восприятию мира, у человека мало шансов выжить и стать человеком. Конечно, почти то же самое можно сказать о многих других видах, в том числе обо всех млекопитающих. Но чем проще организм, чем проще устроен мозг, тем быстрее он проходит стадию взросления. А человек в этой стадии задерживается надолго. Пока у него не разовьется префронтальная кора — самая социально ответственная и интеллектуальная зона головного мозга. Ее развитие в основном завершается годам к 20–22.
Когда ребенок, который родился в семье представителей белой расы и видел вокруг только белые лица, вдруг видит черное лицо, он сосредоточивает на нем взгляд и буквально пугается: у него возбуждается миндалевидное тело — орган страха, тревоги и агрессии.
Это происходит автоматически. Никто не учил младенца быть расистом. Просто вдруг знакомая атмосфера заботы и тепла посылает нераспознаваемый сигнал. Ребенок плачет. Сходное воздействие оказывает темнота. Темнота никогда не является полной, и ребенок видит черные очертания на темном фоне, и у него автоматически возбуждается миндалина.
Нейробиолог Роберт Сапольски приводит такой пример: «Покажите группе людей лицо на десятую долю секунды (100 мс) — это так быстро, что они даже не поймут, видели ли что-нибудь вообще. Попросите их угадать расовую принадлежность показанного лица, и больше половины ответов окажутся правильными. Мы будем утверждать, что судим людей по их человеческим качествам, а ни в коем случае не по цвету кожи. Но наш мозг сразу и без всяких сомнений отметит этот цвет. В течение десятой доли секунды мозг сработает по одному из двух — прискорбных! — направлений, в зависимости от расы показанного лица, как было выявлено с помощью нейросканирования. Сначала активируется миндалина, что видно в многажды повторенных экспериментах… Если испытуемым предъявлять раз за разом тот или иной портрет и сопровождать этот показ ударом тока, то вскоре одна только демонстрация портрета будет провоцировать активацию миндалины»1.
Мы все читали в детстве страшные книжки и слышали страшные истории. И это правда было очень страшно. Но если вы спросите взрослого человека, какие книги или фильмы пугали его в возрасте после 20 лет, он с большим трудом припомнит несколько таких эпизодов.
Миндалевидное тело — это своего рода центр наших эмоций, и по большей части эмоций «отрицательных».
В одной из своих колонок я рассказывал2, как формируется зрительное восприятие (главным образом меня интересовало, как происходит распознавание текста при чтении): сигнал от зрительных сенсоров (от глаз) по зрительному тракту передается латеральному коленчатого телу и дальше — к первичной зрительной коре в затылочных долях головного мозга. Дальше начинается серьезная работа по распознаванию, и информация об изображении поступает в височную и теменную доли и наконец достигает префронтальной коры. Активизируется долгосрочная память. Идет большая интеллектуальная работа. Но вся эта работа требует времени. Иногда это десятая доля секунды, иногда — и полсекунды. А за полсекунды Усейн Болт пробегает пять метров. Значит, должен быть эволюционно более древний, пусть и менее точный метод распознавания информации, не только зрительной, но и слуховой, и осязательной, и обонятельной. И такой метод, конечно, есть: иначе человек бы просто не выжил. Его бы просто съели.
Латеральное коленчатое тело — это своего рода развилка. Главный зрительный поток, как мы уже знаем, идет к первичной зрительной коре. Но есть еще и так называемый «неспецифический зрительный путь» — к области среднего мозга (эволюционно гораздо более древнего, чем кора) — к зрительному двухолмию. Там происходит первичный анализ изображения. И этот неизбежно неточный, но почти мгновенный (примерно в десять раз быстрее, чем обработка изображения корой) снимок поступает к миндалевидному телу. Кроме сенсорной информации миндалина получает и информацию о болевых ощущениях.
И вот пока кора разбирается, что да как, миндалина уже решила, что делать прямо сейчас: затаиться, бежать или атаковать.
Причем миндалина еще и связана прямо с гиппокампом, в котором сохраняется долгосрочная эмоциональная память.
Получается не шибко-то здорово: возникшее изображение (например, черное незнакомое лицо) на основании первичного анализа картинки было интерпретировано миндалиной как угроза, если в этот же момент была получена подкрепляющая болевая реакция (случайный ушиб, никак, вообще говоря, с лицом не связанный) — формируется эмоциональная память, и она сохраняется. Нельзя сказать, что навсегда, но надолго. И вот пожалуйста, готова детская фобия, которая потом может стать самым настоящим расизмом. Правда, чтобы это случилось, детский страх должен пройти через стадию так называемой рационализации, то есть получить санкцию и объяснение от префронтальной коры: кто-то очень авторитетный должен сказать что-то вроде: «все черные — убийцы и воры с недоразвитым мозгом». Вовсе необязательно, что каждый человек, боявшийся в детстве темноты, вырастет расистом. Но именно в этом направлении его подталкивает эмоциональный опыт, источником которого является в первую очередь работа миндалины.
Но и без миндалины тоже нельзя. На опытах с крысами было показано, что при повреждении миндалевидного тела, когда отсутствует реакция на угрозу, животное подвергает себя смертельному риску и в условиях конкурентной среды быстро гибнет. Такое состояние называется «паталогический альтруизм».
Страх напрямую связан с болью. Человек, не чувствующий боли (а такие случаи известны медицине), — это тяжело больной человек: он постоянно рискует погибнуть или получить тяжелейшую травму там, где нормальный человек просто инстинктивно отдернет руку. Именно «инстинктивно», то есть без долгого анализа сенсорной информации корой. Главное, спасти пальцы, а уж кора потом разберется, с чего это я решил проверить, горячая ли конфорка электроплиты, коснувшись ее рукой. Кора разберется: «Дебил потому что. Не делай так больше». Но это уже будет потом.
Так же и страх. Он очень нужен. И эволюционно он куда более древний, чем способность обдумывать поступки или говорить.
По мере своего развития префронтальная кора включается в работу миндалины. Так, получив информацию о страхе, она способна ее отфильтровать и погасить (это отрицательная обратная связь), если с ее точки зрения страх беспричинный. Но не всегда это работает. Например, префронтальная кора может просто не успевать обрабатывать информацию. Это так называемый «эффект 25-го кадра».
Об этом «25-м кадре» слышали, наверное, почти все, но я коротко расскажу, в чем там дело. Есть такое устойчивое убеждение: поскольку при нормальном воспроизведении видеокартинки со скоростью 24 кадра в секунду (сегодня, конечно, используются и более частотные воспроизведения, но убеждение «древнее», и я уж не буду менять формулировку) всякие враги, которые зомбируют честных и доверчивых граждан, вставляют в видео 25-й кадр, а поскольку время его демонстрации ниже порога восприятия, вставить можно все, что угодно, и никто этого не заметит, а между тем этот 25-й кадр может содержать, например, недобросовестную рекламу, пропагандистские лозунги и т.д. Мозг это все «25-е» добро воспринимает «бессознательно», картинка сохраняется в памяти и влияет на поведение человека. И вот уже пораженный 25-м кадром покупает продукт, который, как он думает, никогда не видел прежде и рекламы его не видел, а вот человеку кажется, что продукт ему просто понравился.
В этом убеждении не все предрассудок. Даже можно сказать, что большая часть этих «предрассудков» — справедлива. И «виноваты» в этом «неспецифический зрительный путь» и миндалина.
Роберт Сапольски приводит такой пример: «Самое сильное подтверждение того факта, что основой размежевания служат эмоции и бессознательный автоматизм, состоит в возможности манипулировать рациональными рассуждениями на тему Чужих на подсознательном уровне… Испытуемым предложили слайд-шоу с сухими, самыми общими сведениями о стране, про которую они ничего не знали («А что, есть страна с названием Молдова?»). При этом между слайдами со скоростью ниже уровня восприятия одной половине группы показывали фото людей с приятными выражениями лиц, а другой половине — с неприятными. В результате у первой половины группы сложилось более положительное мнение о стране, чем у второй»3.
Здесь необходимо отметить следующий момент. Мозг действительно способен регистрировать и обрабатывать информацию со скоростью, превышающей порог сознательного восприятия, то есть ловить этот «25-й кадр». И с другой стороны: в опыте, который описывает Сапольски, удалось на нейтральном фоне не улучшить «мнение о стране» у одной группы, а ухудшить мнение относительно нейтрального у другой группы. То есть намного проще научить миндалину «бояться» или «тревожиться», чем расслабиться и получать удовольствие.
С «удовольствием» все обстоит не менее интересно, чем со страхом. И как раз, если миндалина пристально следит за «чужими», «свои» — это источник радости и удовольствия. Главное «вещество удовольствия» — это нейромедиатор дофамин. Он синтезируется в прилежащем ядре — области среднего мозга (недалеко от миндалины). «Дофаминная награда» формирует исключительно положительные эмоции. И долго помнится. Дофаминное подкрепление играет очень большую роль в формировании материнской любви и отцовской заботы: чем больше дофамина, тем приятнее человек, тем он «более свой», и чем человек роднее и ближе — тем больше будет у вас дофамина.
Другим важнейшим «веществом счастья» является окситоцин — нейропетдит, который тоже генерируется в среднем мозге и поступает в кровь. В частности, он поступает в материнское молоко, и младенец получает окситоцин буквально с молоком матери.
Окситоцин выделяется у человека и у собаки, когда собака смотрит в глаза человека, а он гладит ее шерсть. Вот такой благостный симбиоз. Вряд ли такая приятная возможность возникла у человека (и у собаки) давно. Но сегодня она есть. И это во многом объясняет такую сильную привязанность человека к собаке, да и собаки к человеку.
Максимальное количество окситоцина содержится в организме матери в период родов и кормления. И в этот момент мать становится крайне агрессивной по отношению к любой угрозе (иногда мнимой) ребенку. В этот период на префронтальную кору крайне немного надежды: мать не будет разбираться, кто и почему угрожает младенцу, — она будет его защищать. У отца эти в прямом смысле инстинктивные реакции выражены несравнимо слабее, — у него нет столько окситоцина. То есть в тот период, когда младенец более всего нуждается в защите, мать более всего готова его защищать, и это не столько ее сознательное решение, сколько влияние окситоцина. Это тот период в жизни матери, когда мир буквально разрезан на «своих» — тех, кто помогает ребенку, защищает его, и «чужих» — тех, кто представляет любую угрозу жизни младенца. То есть максимум заботы оказывается и максимумом агрессии.
И это связано уже не только с работой мозга, но с несравнимо более древней структурой — с нашими генами.
В книге «Происхождение видов» Дарвин первым последовательно описал и обосновал теорию эволюции. В основу теории он положил три принципа: естественный отбор, изменчивость и борьба за существование. Теория Дарвина произвела сильное впечатление на современников: одни встретили ее с восторгом, другие увидели в ней величайший вред.
Дарвин, как добросовестный ученый, не мог не увидеть, что одна только «борьба» объясняет не все. Он писал, анализируя колонии муравьев: «Рабочие муравьи значительно отличаются и от мужских особей, и от фертильных женских особей формой грудной клетки, они лишены крыльев, а иногда даже глаз… Если бы рабочий муравей или другое бесполое насекомое было нормальным живым существом, я бы без колебаний предположил, что все его свойства были постепенно приобретены благодаря естественному отбору… Но рабочий муравей абсолютно бесплоден; так что никогда не мог бы передавать последовательно приобретенные свойства и инстинкты. И вполне можно спросить, как примерить этот случай с естественным отбором?»4
Дарвину согласовать этот случай с развиваемой им теорией не удалось. Здесь налицо вовсе не борьба, а самопожертвование, самый настоящий альтруизм. Если «наиболее приспособленный» — это тот, кто сможет оставить самое большое потомство, то рабочий муравей не должен существовать в природе — он ведь потомства не оставляет.
Научное объяснение «проблема муравьев» получила только через сто лет после выхода «Происхождения видов», в работах биолога Уильяма Гамильтона (1936–2000). В статье «Эволюция альтруистического поведения» (1963)5 Гамильтон пишет: «Общепринято, что характеристика поведения вида является таким же продуктом эволюции, как и морфология. Однако типы поведения, которые могут быть адекватно объяснены классической математической теорией естественного отбора, недостаточны. В частности, эта теория не может объяснить ни одного случая, когда животное предоставляет преимущества другим представителям вида, а не своим прямым потомкам».
Объяснение, которое давалось до Гамильтона, его не устроило, он полагал, что групповой естественный отбор гораздо менее эффективен, чем видовой. Гамильтон исходил из того, что максимально распространить себя хочет не особь, а «эгоистичный ген». Особь может собой пожертвовать, если сохранятся ее гены. Гамильтон обратил внимание на такое обстоятельство. У родных братьев генотип совпадает на 50%. Если особь погибнет, но спасет трех (или больше) братьев и они дадут потомство, то в следующем поколении сохранится больше генов этой альтруистической особи, чем если бы братья погибли, а она осталась жива, как это предписывает борьба за существование. У дяди и племянника — 25% общих генов, у двоюродных братьев — 12,5% (одна восьмая). То есть особи есть смысл погибать за 9 кузенов, тогда ее гены будут в выигрыше.
Но у муравьев самец передает не половину генов потомству, а весь свой геном (самцы муравьев гаплоидные, то есть у них один набор хромосом), и половину своих генов передает самка-царица (она диплоидная, у нее двойной набор хромосом). И в среднем получается, что у сестер-муравьев 75% совпадающих генов. И особь спокойно погибает, спасая двух сестер, поскольку ее гены заведомо в выигрыше.
Гамильтон сформулировал простое математическое правило, которое позволяет рассчитывать, когда альтруизм является выгодным, не с точки зрения особи: особь гибнет, никакой тут выгоды нет, а для ее генов, которые сохраняются и распространяются через потомство ее родственников, и близких, и дальних.
При этом, поскольку именно альтруистическое поведение является выгодным для генов, естественный отбор сохраняет как раз такие «альтруистические гены». Так дарвиновская «проблема муравьев» была решена. Были открыты «эгоистичный ген» и семейный отбор.
С точки зрения генетики женщине все равно, кого спасать, — родного брата или своего ребенка. И так и так она сохранит 50% своего генотипа. Но только редкая женщина в критических условиях сделает выбор в пользу брата, вероятно, потому, что с ним у нее нет такой сильной «окситоциновой» связи, как с ребенком. Видимо, это и является в данном случае решающим фактором.
Да, мы действительно «запрограммированы» эволюцией делить людей на своих и чужих, и к своим мы относимся лучше, чем к чужим. И это довольно трудно изменить. Но отчасти изменить это можно.
Человек отличается от всех остальных млекопитающих и даже от приматов необыкновенно развитой префронтальной корой, которая контролирует его социальное поведение. Но она же позволяет человеку выбирать среди множества вариантов этого социального поведения.
Человек является не только членом семьи или расы. Он входит в огромное количество самых различных и ситуативных, и вполне устойчивых объединений. Одним из важнейших таких сообществ является национальная принадлежность. Это объединение находится как бы между «семьей», то есть системой сохранения и передачи генетического материала (с довольно высокой степенью уверенности мы можем нарисовать генетический портрет нации), и «государством», то есть социальным конструктом, в разные варианты которого так или иначе сегодня включены все практически жители земли.
О национальности говорить особенно трудно, поскольку вокруг этого типа сообществ слишком много спекуляций и предрассудков, но несколько слов я скажу. Вероятно, национальность — это своего рода пересечение по крайней мере двух типов объединений: генетического (близость генотипов) и историко-культурного (общий язык, разделяемая историческая память и, что еще важнее, — представление об общем будущем), а вот государство здесь как раз не самое главное.
Не существует «русского» или «китайского» генотипа. Заведующий лабораторией геномной географии Института общей генетики им. Н.И. Вавилова, доктор биологических наук, профессор РАН Олег Балановский говорит: «Генофонд популяций народа многолик — он как ковер, сплетенный из множества нитей, соединяющих его с другими популяциями других народов. Поэтому нет такой «генетической метки» народа, которая была бы только почти у всех его представителей, а больше ни у кого бы нигде ее не было»6. Но на этом «ковре» вполне различим уникальный рисунок нации. Вот только его границы невозможно указать — они изломаны и размыты. Тем более нет чисто «русской» или «китайской» культуры и истории.
Эти объединения скорее похожи на аттракционные бассейны с фрактальной (бесконечно ломаной) границей, то есть мы часто можем указать направление, в котором «русскость» или «китайскость» растет. Не более того, но и никак не менее.
Может ли человек изменить национальность? Я думаю, да, может. Но это очень непростое дело. И маловероятное после начала активного формирования префронтальной коры, то есть после 12–14 лет. В более позднем возрасте можно сменить страну проживания (это относительно легко), язык (это трудно, но все-таки можно, если исключить, желательно полностью, присутствие родного языка). Генотип среднего русского не слишком отличается от среднего немца, так что на генетическом уровне (да и на уровне фенотипа — внешних признаков) может вообще не встретиться никаких проблем. Как ни странно, самое трудное — это историко-культурная близость. У нее может оказаться только интеллектуальная составляющая, а вот «детские страхи» миндалины и «окситациновые радости» материнской груди останутся в «другом измерении». И «теория» окажется отрезанной от «древа жизни».
Префронтальная кора формируется последней, но никак не в отрыве от долговременной эмоциональной памяти, на которую так сильно влияет миндалина. Более того, есть зона префронтальной коры (вентральная медиальная префронтальная кора), которая накрепко связана с лимбической системой — с миндалиной, таламусом, гиппокампом. И эта зона очень сильно влияет на формирование самой интеллектуальной и просоциальной — дорсальной префронтальной коры, той, которая отвечает за контроль социального поведения.
Но, как бы ни развивалась префронтальная кора, она формируется под воздействием лимбической системы, она абсорбирует и первичную «грязь», и тепло. И изменить эти связи, видимо, невозможно. По крайней мере, крайне трудно.
Об этом точно сказала замечательный русский поэт Полина Барскова, уже много лет живущая в Калифорнии, но продолжающая писать стихи на русском языке: «У каждого русского слова, которым я пользуюсь, есть как бы своя грибница, корневая система, бесконечное количество этих белых штучек, которыми данное слово переплетается с другими словами, которыми оно питается. У каждого слова есть память всех предыдущих регистров употребления… По-английски я не знаю, где было данное слово до того, как оно попало ко мне в рот. Я понятия не имею, что оно делало и где было раньше… Английские слова для меня одинаково стерильны… Было бы лучше, если бы все они были одинаково грязны, потому что грязь, гниль плодотворны — это чернозем. А так остается медицинская стерильность словаря, где даны два значения, которыми ты в панике и пользуешься»7.
Нет нужды говорить, что Барскова прекрасно владеет английским: она пишет на нем академические работы и много лет преподает в американском университете. Но как поэт она не чувствует вот этой «грязи», которая, по сути-то, и есть не стерилизованный интеллектом эмоциональный опыт.
Но человек включается и во множество других — не только государственных, расовых, национальных — объединений.
И тогда, например, тревога, которую вызывает лицо человека другой расы, может исчезнуть. В одном из исследований, на которые ссылается Сапольски, приводится такой пример: «Значимость расовой принадлежности для размежевания снижается и в том случае, если применить незаметную переклассификацию, перекатегоризацию. Одно из исследований предлагало респондентам фотографии лиц, белых и черных, сопровождавшиеся тем или иным утверждением. Затем испытуемых просили вспомнить, какое утверждение какому лицу соответствует. Таким образом выявлялось бессознательное разделение по категории «раса»: даже если респондент неверно соотносил лицо и высказывание, раса угадывалась правильно. Затем респондентам дали то же самое задание, только одна половина людей — опять и чернокожих, и белых — на фотографиях была одета в желтые рубашки, а другая — в серые. На этот раз респонденты путали лица, больше внимания обращая на цвет рубашки»8.
Как только мы перестаем сосредотачиваться на цвете кожи, миндалина — смолкает.
Это же происходит, когда мы объединяемся по любому нерасовому признаку. А таких вариантов у нас — полно. Сапольски пишет: «Мы принадлежим к виду со сверхразвитой кооперацией между несвязанными особями, даже совсем незнакомыми. Колония слизевика зеленеет от зависти: как можно устроить такую четкую волну на футбольном стадионе! Мы умеем быть и дружными охотниками-собирателями, и дирекцией IT-компании. Также вместе мы идем на войну, но и помогаем жертвам катастроф на другом конце мира. Мы выступаем единой командой, когда требуется угнать самолеты и направить их прямо на высотки — и когда присуждаем Нобелевскую премию мира. Правила, законы, конвенции, санкции, общественное сознание, внутренние голоса, мораль, этика, божественное воздаяние, детсадовские песни «для-друга-ничего-не-жалко» — все это опирается на… эволюционную выгоду сотрудничества между неродственными индивидами. Время от времени»9. Но здесь надо отметить следующий момент: все практически примеры, приведенные Сапольски, — это примеры объединения своих против чужих (за исключением, может быть, помощи жертвам катастроф). Болельщики на стадионе объединены не только любовью к футболу, но и желанием победы над соперниками. Бескорыстно любят футбол не болельщики, а редкие сторонние наблюдатели. Для настоящего фаната самое красивое в футболе — это счет на табло. А уж как была добыта победа — дело десятое. Хорошо, если еще и игра была красивая. Но если при самой элегантной игре любимая команда потерпела поражение, приговор будет суровый: «Повыеживались, лучше бы в аут били почаще». Это тем более верно для тех, кто идет на войну или угоняет самолеты, и даже для дирекции IT-компании — победа на рынке чаще всего означает поражение конкурента.
Но человек может входить во множество объединений одновременно, и свои в одном случае могут пересекаться с чужими в другом. Так, человек, который не любит чернокожих, но предпочитает желтые рубашки, окажется в затруднении, когда встретит чернокожего в желтой рубашке. Скорее всего, произойдет некоторое сглаживание границ, возникнет некое субъективно воспринимаемое сообщество «чернокожих в желтых рубашках», отношение к которым будет наверняка более толерантным, чем к чернокожим вообще. А ведь среди чернокожих могут оказаться и те, с кем ты устраивал «волну» на стадионе. Да и вообще сильнейший удар по расовой сегрегации в США оказала вьетнамская война, на которой белые и черные сражались вместе и выносили боевого товарища с поля боя, как в «Форресте Гампе», не разбирая, какой у него цвет кожи.
В последней главе своей книги, вряд ли случайно названной так по-толстовски — «Война и мир», Сапольски приводит пример того, какие последствия для ветеранов войны имеет убийство в контактном бою. Люди, совершавшие такие убийства, часто (почти всегда) получают тяжелое психическое расстройство. И от такого же расстройства страдают военные, которые сидят на авиабазах в Америке или Англии и управляют беспилотными дронами, зависшими над Пакистаном или Суданом: они выслеживают цель. Это может быть, например, дом, в котором, по агентурным данным, планируется собрание руководства Аль-Каиды или другой организации, признанной террористической. Поскольку разрешение очень высокое, а дроны висят низко (в отличие от спутников), «пилоты» видят все — до мельчайших бытовых подробностей: играющих детей, женщин, которые идут за покупками или развешивают белье. Различимы даже лица, хотя не слишком четко. И эти «пилоты» подолгу, иногда неделями ждут, когда состоится это собрание. Наконец съезжаются на крутых тачках крутые мужчины, «пилот» беспилотника получает команду «Огонь!» и выпускает самонаводящуюся ракету. И весь этот мир, который человек наблюдал и с которым свыкся, превращается в груду горящих развалин, и в этой груде умирают хорошо знакомые «пилоту» люди. И тогда он роняет голову на клавиатуру. И плачет. Чтобы завтра послать эту очень хорошо оплачиваемую работу ко всем чертям. Или, тяжело вздохнув, идет что-нибудь крепкое выпить, чтобы завтра начать отслеживать новую цель. Человеку трудно убить человека. Если он видит перед собой именно человека, а не манекен.
Может, это и есть оптимальное состояние человеческого общества, когда люди с разным эмоциональным, лингвистическим и национальным опытом могут объединяться ситуативно и разделять общие цели, не сливаясь при этом в некоторой глобальной неразличимости?
Владимир ГУБАЙЛОВСКИЙ
.
1 Роберт Сапольски. Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки. М.: «Альпина-Нон-Фикшн», 2019. Перевод с английского — Юлия Аболина, Елена Наймарк, стр. 81–82. Там же указаны исследования, на которые ссылается Сапольски. Мой рассказ о миндалине и окситоцине основан во многом на книге Сапольски и исследованиях, на которые он ссылается.
2 Владимир Губайловский. Письма ученому соседу. Письмо 11. Человек читающий и пишущий. «Урал», 2016, № 2 http://uraljournal.ru/work-2016-2-1633.
3 Сапольски. С. 360–361.
4 Online Variorum of Darwin’s Origin of Species: second British edition (1860), page 236 // http://darwin-online.org.uk/Variorum/1860/1860-236-c-1861.html
5 The Evolution of Altruistic Behavior Author(s): W. D. Hamilton Reviewed work(s): Source: The American Naturalist, Vol. 97, No. 896 (Sep. — Oct., 1963), pp. 354-356 https://greatergood.berkeley.edu/images/uploads/Hamilton-EvolutionAltruisticBehavior.pdf.
6 «Утечка биоданных»: кто и зачем собирает биоматериалы россиян. Анастасия Зырянова. Русская служба Би-Би-Си. 9 ноября 2017 https://www.bbc.com/russian/features-41816699.
7 Интервью с Полиной Барсковой в книге: Яков Клоц. «Поэты в Нью-Йорке» https://iknigi.net/avtor-yakov-kloc/134258-poety-v-nyu-yorke-o-gorode-yazyke-diaspore-yakov-kloc/read/page-21.htm.
8 Сапольски. С. 365.
9 Сапольски. С. 333.