Поучительный эпизод экономической истории России
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2019
Валентин Лукьянин — кандидат философских наук, публицист, литературный критик, автор нескольких книг, посвященных истории и культуре Екатеринбурга, и множества статей и исследований, опубликованных в различных российских изданиях. В 1980–1999 гг. был главным редактором журнала «Урал», истории которого посвящена его книга «“Урал”: журнал и судьбы» (2018).
Памяти Николая Ивановича Тимофеева1
«Лишь бы не было войны»
Два поколения советских людей — те, кто вынес на своих плечах бремя великой войны, и те, кто пережил безотцовщину, голод, холод, нищету первых послевоенных лет, будучи еще детьми или подростками, — сталкиваясь с житейскими трудностями, повторяли, как молитву, как заклинание, как мантру: «Лишь бы не было войны». Но третье поколение, дети детей, особых житейских тягот уже не испытавшее, однако душевно травмированное открытием, что, оказывается, на «загнивающем Западе» живут по части джинсов, баварского пива и развлечений несравненно богаче нас, победителей и освободителей, переосмыслило традиционную мантру в ироническом ключе, усмотрев в ней комплекс «совковости».
Так называемая военная тема, которая могла бы сплотить общество на основе общей исторической памяти, по сути, стала мощным клином, который с конца восьмидесятых, по меньшей мере, вколачивался между поколениями российского общества. Кто его вколачивал и зачем — отдельный и непростой вопрос. Нынче в широком ходу конспирологические версии, но, думаю, никакими «происками Госдепа» и влиянием «пятой колонны» нас было бы не пригнуть, если б мы жили более осмысленно и дорожили чувством собственного достоинства.
Да и не единственный это был клин: ни одна сфера бытия, ни одна область общественного сознания, ни один уголок исторической памяти российского общества с начала «перестройки и гласности» не избежали жесткой ревизии. При этом не всегда можно было понять: то ли это стремление к «покаянию» ради искупления исторических грехов (реальных или мнимых), то ли социальный левиафан, утративший цели и смысл своего существования, выбрасывается на берег, подобно китам южных морей, совершающим иногда безумный и непонятный акт самоуничтожения.
Так или иначе, советский «левиафан» был укрощен и расчленен. Мир изменился: Берлинскую стену сломали, райкомовские комиссии, тормозившие зарубежные вояжи советских граждан, упразднили вместе с райкомами. Вступили в силу договоры о разоружении. Бывшие «вероятные противники» обменялись дружескими визитами: «отец» американской водородной бомбы Эдвард Теллер съездил в уральский Снежинск, главный конструктор ядерных зарядов из Снежинска Б.В. Литвинов — в Лос-Аламос. Воевать стало не с кем, и ключевые предприятия нашей оборонки лишились государственных заказов. В середине 1990-х довелось мне познакомиться с двумя ведущими инженерами предприятия, на протяжении полувека успешно ковавшего советский «ракетно-ядерный щит». От них узнал, что в «новой России» им приходится зарабатывать себе на пропитание, занимаясь превращением в металлолом «изделий», благодаря которым Советский Союз после Второй мировой войны признавался вторым полюсом в глобальном двухполярном мире.
Казалось, угроза войны окончательно отступила. Тем самым будто бы подтвердился один из ключевых тезисов Роберта Даля, знаменитого профессора Йельского университета: «Современные представительные демократии не воюют друг с другом»2, а мы ведь, как считалось, «одолели тоталитаризм» и стали демократической страной. При нынешнем всепланетном раздрае с утверждением самого авторитетного теоретика демократии трудно согласиться, да, может, теория тут и без нужды: невооруженным глазом ведь видно, что хоть самая демократичная демократия и оказалась, вопреки Далю, очень воинственной, воевать с нами ей просто незачем. Ибо что такое война? Как сформулировал еще Карл фон Клаузевиц, это «продолжение политики при помощи насильственных средств». Ну, а политика, как заметил В.И. Ленин (и никто его не оспорил), есть «самое концентрированное выражение экономики». Так зачем применять «насильственные средства» при абсолютном экономическом превосходстве? Умело двигая экономическими рычагами, можно вполне комфортно и даже «гуманно» достигнуть более радикальных результатов, нежели превратив города противника в руины и залив их реками крови. Нынче в мире даже набирает популярность концепция войны без военных действий.
Думаю, это с нами и случилось в 1990-е годы. Американцы бахвалятся, будто они нас победили в холодной войне, мы же побежденными себя не признали, поскольку гарнизоны противника не разместились в наших городах. Однако та и другая оценка выражает старый подход к принципиально новым обстоятельствам. На самом деле мы, по сути, сдали все позиции без боя и живем сейчас пусть и не в завоеванной, но, увы, в побежденной стране. Промышленность наша (по крайней мере, ее высокотехнологичные отрасли) разгромлена; не опасные для победителя, а то и полезные для него предприятия (по преимуществу — сырьевые, но также потребительских товаров) принадлежат транснациональным компаниям, для которых проблемы нашего национального благосостояния не существуют по определению и никакой своей ответственности в этом плане они не мыслят: «рабочие места» создают, налоги платят (скажите спасибо, что не в офшоры; но ведь многие и в офшоры) — и чего вы еще от них хотите?
Национальная история, национальная культура, традиционные ценности почти бесследно вычищены из сознания младших поколений. Наука и образовательная система настроены на подготовку кадров для «метрополии» и экспорт туда же свежих идей (ежели таковые родятся) и светлых голов. Национальный язык разрушается под прикрытием утешительных баек про «самоочищение» и «самонастройку» — аналоги «невидимой руки рынка», между тем как язык победителей все глубже пускает корни в нашу повседневность и начинает уже в этом плане соперничать с языком коренных обитателей территории.
А ведь язык в качестве социальной «скрепы» несравненно важнее, чем олимпиада в Сочи или матчи ЧМ-2018 на российских стадионах, названных не по-русски: «Екатеринбург Арена» и т.п. Вы, наверно, помните, что написала Анна Ахматова в 1942 году, когда «час мужества пробил на наших часах»: «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово». Так понимался вопрос. А уже в наше время языковая проблема стала ключевым поводом к расколу Украины. И какой же, мягко говоря, социально-политической беспечностью предстает непонимание нынешней российской властью важности сохранения «русского слова»: а что, мол, с ним станется? Не станется, а уже сталось: интонационное его богатство утрачено, похоже, безвозвратно (прислушайтесь к речам телеведущих и политиков, а как косноязычны стали дети, жертвы ЕГЭ); всякого рода словесные конструкции типа «Екатеринбург Арена», «Ельцин Центр», даже «Екатеринбург Опера Балет» уже вроде никому не режут слух, а подаются как приобщение к цивилизации. И разве большего от нас потребовал бы завоеватель, установивший над нами военный контроль? Гарнизоны в Первопрестольной и прочих «столицах», «туземные» органы охраны «орднунга» и всякие там концлагеря были бы ему не только морально в тягость, но и просто экономически невыгодны.
У граждан побежденной, но не завоеванной страны сохраняется, впрочем, иллюзия суверенности, патриоты тешат себя надеждой, если враг посягнет на ее границы, «отстоять» свою независимость. На почве этой иллюзии формируется имидж власти, строится государственная политика — иначе ведь будет совсем похоже на колонию, а это сильно задевало бы национальное достоинство все еще значительной части населения, учившейся в школе до введения ЕГЭ. Долго ли терпели бы такую власть? Поэтому реанимируется рухнувшая в 1990-е годы отечественная оборонка, воинственным пылом наполняется очередное президентское послание Федеральному собранию, сопровождаемое «мультиками», призванными устрашить вероятного противника. И как-то вовсе не принимается во внимание, что линия обороны суверенитета проходит нынче в другой плоскости — экономической, между тем как удерживать свои позиции на этой линии нам и всегда-то было трудно, а сегодня и вовсе невозможно, поскольку для того в нашем оборонном арсенале нет не только аналогов «Сарматам», «Кинжалам» и прочим суперракетам, но и вообще сколько-нибудь действенных средств. Разве что «майские указы»?
Заграница нам поможет?
Дело в том, что государство наше в результате либерально-рыночных реформ выпустило рычаги управления национальной экономикой из своих рук3. Его участие в экономическом процессе наши стратеги ограничили, если воспользоваться популярным выражением из экономической публицистики, ролью «ночного сторожа». Правда, и по сей день задающие тон в обсуждении экономических проблем либералы-рыночники жалуются, что государство в сфере экономики по-прежнему стремится к роли диктатора, а это, мол, не позволяет экономическим субъектам нормально развиваться. Претензии такого рода выглядят вроде как убедительными, только их, по-моему, следует отнести все же не к государству, а к государственным чиновникам, что вовсе не одно и то же.
Чиновники извлекают личный доход из своих должностных полномочий, ибо имеют возможность что-то разрешить, а что-то запретить, между тем как уход государства из экономики проявляется в том, что оно отлучено от экономической стратегии. Самым приметным признаком разжалования его в «ночные сторожа» явилось исключение из профессионального обихода понятий «народное хозяйство» и «политическая экономия»: вместе с ними из сферы забот чиновников всех уровней удалено все, что касается совместных интересов и взаимодействия разных субъектов хозяйствования на территории страны и ее отдельных регионов. Государство теперь не может ставить вопрос, например, о строительстве (или хотя бы о реанимации) того или иного производственного предприятия, от которого бы кормился конкретный город или получил толчок к развитию регион: у него нет для того ни правовых оснований, ни тем более средств. Единственное, что оно может, — это пригласить инвестора, желательно иностранного: у него больше денег и есть доступ к передовым технологиям, которые у нас перестали разрабатывать. Понятие «иностранные инвестиции» занимает сегодня в лексиконе российского руководства примерно такое же (не по смыслу, а по весомости) место, как «прибавочная стоимость» в «Капитале» Маркса. Удалось привлечь иностранные инвестиции — значит, экономика живет; отмечен их рост — это как бы большой успех наших экономических стратегов; произошло снижение — значит, провал, который нужно преодолеть: предложить потенциальным инвесторам еще более выгодные условия или снизить уровень их риска (и, стало быть, недоверия) какими-то немыслимыми гарантиями. За последние годы не помню ни одного публичного выступления первых лиц государства, касающегося вопросов экономики, в котором не муссировались бы мысли о привлечении иностранных инвестиций.
В привлечении иностранных инвестиций, конечно, нет ничего предосудительного: это действительно и финансы, и технологии, и «рабочие места», однако важно, откуда и почему эти инвестиции приходят и как работают. Поясню эту мысль примером, который читателю, скорее всего, неизвестен, а мне довелось столкнуться с ним близко много лет назад на Кубе, где я в течение года преподавал эстетику в университете Орьенте (Сантьяго-де-Куба) и имел возможность побывать в ряде других мест «Острова Свободы».
Куба обладает одним из крупнейших в мире месторождением никеля. На севере провинции Сантьяго-де-Куба — красная почва, красная пыль на дорогах, даже лужи после дождя красные. Как я узнал от советских специалистов, с которыми там познакомился, этот «революционный» цвет объясняется тем, что не только недра, но и почва там богата никелевыми соединениями. Однако обычно в никелевых рудах (в кубинских тоже) металла содержится очень мало: если от одного до полутора процентов — месторождение считается пригодным для промышленной разработки. Чтоб добыть никель из столь «тощей» руды, ее надо сначала «обогатить», то есть в результате определенных технологических операций получить концентрат, содержащий до 90 процентов металла, а уже из концентрата извлечь чистый металл. Но чтобы очистить металл от последних 10 процентов примесей, нужна уже другая, чрезвычайно энергоемкая технология, которую мало знать: она по силам не всякой национальной экономике.
Это короткое пояснение позволяет показать, каким образом американский капитал инвестировал кубинскую никелевую отрасль.
С момента обретения независимости от Испании (на пороге ХХ века), которая скоро обернулась зависимостью от Соединенных Штатов, Куба производила на экспорт сахар, табак, ром, а также служила приятным во всех отношениях курортом для богатых американских соседей. А об освоении никелевых месторождений тут и не помышляли: не кубинский, мол, профиль — металлы добывать. Но в начале 1940-х годов, когда потребность американской промышленности в никеле резко возросла, особенно в связи с разгорающейся мировой войной, американцы организовали на Кубе добычу никелевой руды и построили в небольшом городке Никаро, провинция Орьенте, завод по извлечению никелевого концентрата. О получении из него чистого металла речи не шло: для того не хватило бы всей электроэнергии, которая вырабатывалась тогда на Кубе. Кубинские власти даже не помышляли заняться этой проблемой, ибо у них, как и у нынешнего российского правительства, не было для того ни средств, ни полномочий, а главное — политической воли. Американские же инвесторы помогать им в этом деле не собирались: это значило бы рубить сук, на котором они сидели. Они построили никелевый завод во Флориде, от Кубы всего километров 70 через пролив, вывозили туда дешевый кубинский полуфабрикат и на своей территории подвергали его высокотехнологичной переработке, получая при этом огромные барыши. Таким вот образом инвестиции и «окупались».
Беззастенчивое выкачивание одного из главных природных ресурсов экономически зависимой страны продолжалось почти два десятилетия, и ситуация эта органично вписывалась в тогдашнюю кубинскую «стабильность», пошатнуть которую казалось делом немыслимым, ибо она устраивала «покровителей»-американцев. И почему-то всегда такие ранимые демократические чувства американцев в том случае нисколько не страдали оттого, что Кубой правил диктатор, пришедший к власти в результате военного переворота.
Однако диктатура проамериканского «сукина сына» Фульхенсио Батисты вызывала все более острое неприятие у кубинских патриотов, причем не только в силу морально-политических, но и экономических причин: «Если не считать нескольких пищевых, деревообрабатывающих и текстильных предприятий, Куба продолжает оставаться страной — поставщицей сырья. Экспортируется сахар, чтобы импортировать конфеты; экспортируется кожа, чтобы импортировать обувь; экспортируется железная руда, чтобы импортировать плуги… Все согласны с тем, что существует насущная необходимость индустриализовать страну, что необходимы химические предприятия, необходимо улучшить племенное стадо, посевы, технику и производство наших продовольственных товаров, чтобы они могли выдержать разорительную конкуренцию со стороны европейских предприятий, изготовляющих сыр, сгущенное молоко, ликеры, масло, а также со стороны американских предприятий, производящих консервы; мы нуждаемся в торговых судах, туризм может стать для нас огромным источником богатства. Но владельцы капитала требуют, чтобы рабочие терпели любое угнетение, правительство бездействует, а индустриализация откладывается до греческих календ»4.
Я процитировал фрагмент знаменитой речи Фиделя Кастро «История меня оправдает», произнесенной 12 октября 1953 года на суде после провалившегося штурма казармы Монкада. Фиделя, руководившего этим штурмом, тогда все-таки осудили на 15 лет заключения, но под давлением общественного мнения через 22 месяца амнистировали. А потом кубинские патриоты снова собрались с силами, подняли народ и выдворили-таки из страны «иностранных инвесторов» вместе с диктатором, для которого такое инвестирование было в порядке вещей.
Как развивались события на Кубе в последующие полвека — это уже другая тема, и ее не следует упрощать, объясняя кубинские беды диктаторскими замашками Фиделя и пороками социализма5. А здесь я вспомнил о кубинском никеле лишь затем, чтобы «на пальцах» показать, как работают «иностранные инвесторы», вкладываясь в сырьевую экономику. И не следует думать, что это какой-то особенный пример: такова общая закономерность. Можно, конечно, вспомнить Ильфа: «Бойтесь данайцев, приносящих вам яйцев», но лучше их не бояться, а просто понимать, что инвесторы не благотворители, они приходят не затем, чтобы, помогая экономически слабой стране, создать себе конкурента, а чтобы хорошо заработать, этой самой слабостью прежде всего и воспользовавшись. Ну, и пусть себе зарабатывают, если сами что-то нужное делать не умеем, но держим ситуацию под контролем и получаем от «варягов» пользу. Однако опасно пускать в дом «квартиранта», который ведет собственную экономическую политику, не считаясь с интересами хозяев.
Ситуация, согласитесь, была похожа на ту, что мы имеем в нынешней России: у нас сейчас иностранные инвесторы тоже хорошо зарабатывают. Какие барыши они получают, вкладываясь в «великую сырьевую державу», пусть подсчитают экономисты, которые «в теме», а что такая «помощь заграницы» помогает развивать российскую экономику ничуть не больше, нежели американский никелевый комбинат в кубинском Никаро, видно хотя бы уже по тому признаку, что все без исключения громко заявляемые то Путиным, то Медведевым, то снова Путиным экономические «инициативы» — про «удвоение ВВП к 2010 году», про «стратегию 2020», «четыре И» и прочие «майские указы» — одна за другой тихо и бесславно проваливаются. Инициативы, может, и хороши, но инструментов для их реализации у правительства нет.
Несостоятельность экономической политики нынешнего российского руководства в очередной раз наглядно выразилась в недавней попытке сбалансировать бюджет за счет пенсионеров. Реакция населения страны была столь бурной, что в обсуждение взрывоопасного проекта — разумеется, как всегда, в роли защитника интересов народа — пришлось вступить президенту, который до того наблюдал за законодательным экспериментом медведевского правительства как бы безучастно. Подробности опущу: они еще свежи в памяти читателя. Опять же, не буду гадать, какими последствиями для страны обернутся пенсионные страсти, спровоцированные недальновидным правительством, — не о том пишу. Ключевую сегодня для страны проблему вижу в другом: можно ли, проиграв вчистую экономическую войну, надеяться отыграться, возрождая «оборонку» и не имея внятной экономической программы? А главное: можно ли без войн и революций возродить суверенитет в сфере экономики, обрести силу и право самим распоряжаться своими ресурсами, строить самостоятельную, на пользу отечеству, экономическую политику? Сразу скажу: на мой взгляд, можно, только вряд ли с ракет тут надо начинать.
Размышляя над этим вопросом, хочу предложить читателю не умозрительные выкладки, а опирающийся на подлинные документы рассказ о том, как экономическая проблема, очень похожая на те, что кажутся неразрешимыми сегодня, решалась — и успешно разрешилась! — в начале ХХ века. Думаю, любознательный читатель найдет в ней повод поразмышлять и о том, почему Россия стала тогда мировым лидером по темпам экономического роста6, а нынче наше Минэкономразвития считает своим большим достижением, если ВВП страны подрос за год хотя бы на полтора процента — при общемировых темпах 3,5 процента. Причем это «достижение» — результат не продуманной стратегии, а случайного везения: просто по причинам, от усилий наших чиновников никак не зависящим, временно поднялись мировые цены на энергоносители. А могли бы и упасть, как уже не раз бывало на нашей памяти.
«Русский металл» — не для России?
На первых порах история с платиной в России была очень похожа на историю с кубинским никелем: природные запасы драгоценного металла, неожиданно открытые на Урале в 20-х годах XIX века, были не просто большими — они многократно превосходили разведанные к тому времени запасы платины во всех других странах мира, вместе взятых. Но Россия не умела воспользоваться этим богатством.
Да его и богатством поначалу не считали. Не только, кстати, у нас. До того, как платиной всерьез заинтересовалась наука, с ней сталкивались золотодобытчики на разных континентах, но не находили ей применения; обычно она им просто мешала. Испанцы, промывавшие золотоносные пески в реках Колумбии, воспринимали ее как «сорный» металл и потому обозвали «серебришком» (ибо именно так переводится слово el platino), его поначалу просто выбрасывали в реку. А уральские старатели приспособились эти тяжелые серовато-серебристые крупицы использовать в качестве охотничьей дроби.
В 30-х годах XVII века испанский математик и путешественник А. Ульоа вывез горстку колумбийского «серебришка» в Лондон и предложил британским ученым задачку «на засыпку»: под молотом не дробятся и не сминаются, в кислотах не растворяются, в самом жарком пламени не плавятся — что это такое? Молва о неподатливых минеральных зернах из Нового света постепенно распространилась из английских лабораторий по всему ученому миру, задачка вполне бескорыстно увлекла многих естествоиспытателей. Но полтора века европейская наука экспериментировала с колумбийским «серебришком», пребывая в ложном убеждении, что только там, а больше нигде в мире, этот загадочный минерал и существует. И вдруг его в немыслимых количествах нашли на Урале. Не то слово — «нашли»: опознали!
Но даже и после того, как это случилось, ценность обретенного клада далеко не сразу была осознана. Природной красотой, подобно золоту, самородная платина не обладала, интереса у ювелиров не вызвала. Интересный материал для лабораторных опытов, забава для ученых — так много ли у нас тогда было лабораторий, велик ли был спрос? А отечественная промышленность до платины к той поре не доросла — далеко еще было до ее промышленного применения.
Впрочем, и в Европе к ней тогда только еще присматривались: кажется, дальше химической посуды и экспериментальных изделий, демонстрирующих степень развития технологий обработки неподатливого металла, дело не шло.
Но главным препятствием, которое долго не позволяло оценить уникальные физико-химические свойства платины, было состояние, в котором она встречалась в природе. Зерна природной (самородной, сырой, шлиховой) платины — это не чистый металл, а сплав металлов платиновой группы (иридий, палладий, осмий и др.) с никелем, медью, цинком, железом, другими элементами. Не со всеми сразу, разумеется, а в разных сочетаниях. Как сумела сплавить их природа — это тайна геологической истории, измеряемой миллионами лет. А европейские ученые полтора столетия ломали голову над тем, как расплавить эти зерна: все практикуемые тогда лабораторные средства не позволяли поднять температуру до порога их плавления. И ковке они не поддавались, и в кислотах не растворялись. А когда научились плавить и растворять самородную платину, встал другой вопрос: как разделить компоненты природного сплава, выделить каждый из них в химически чистом виде, ибо каждый металл платиновой группы драгоценен и просто ценен сам по себе, у каждого — уникальный набор физико-химических свойств, раскрывающих неведомые прежде возможности при разработке научно-лабораторного оборудования и технических устройств. Медленно и трудно отрабатывалась технология аффинажа (то есть очистки и разделения) самородной платины, и тот, кто этой технологией овладевал, держал ее в строжайшем секрете, ибо она была чем-то вроде философского камня алхимиков: позволяла превратить невзрачный природный материал в драгоценный металл.
Вот тут напрашивается параллель между кубинским никелем и российской платиной. Правда, в первом случае национальное богатство уплывало за кордон из-за того, что у Кубы не было достаточных энергетических мощностей, а во втором, то есть у нас, из-за того, что не владели технологией аффинажа, но в обоих случаях национальное достояние доставалось иностранным инвесторам, а тем, кому оно было даровано природой, от него перепадали крохи.
Как наживались американцы на кубинском никеле, точных цифр под рукой у меня нет, а цифры о русской платине, которые мне встретились в одной давней публикации, просто ошеломляют. Автор7 ее, ссылаясь на немецкого профессора Бархерда, утверждает, что «платина, при цене в 300 марок за килограмм сырой платины в России, продавалась после переработки в Германии в среднем по 3000 марок за килограмм. Так как аффинаж стоил около 40 марок за килограмм, то доход германских капиталистов на уральской платине равнялся примерно 900% от стоимости сырой платины». Ничего себе? Подобный «навар» имеют разве что нынешние наркобароны.
Когда и где сам Бархерд привел эти цифры, в упомянутой публикации не сказано, но то обстоятельство, что иностранные инвесторы не помогали России развиваться, а откровенно жировали на российском платиновом сырье, причем десятилетиями, подтверждается и другими источниками. В частности, Д.Н. Мамин-Сибиряк в очерке 1890 года «Платина» пишет, что «в общей сложности количество добытой на тагильских промыслах платины достигает почтенной цифры в 5262 п[удов]. Это такая громадная цифра, которая одна стоит всего Тагильского округа, вместе с его одиннадцатью заводами, Высокой горой, Медным рудником и каменноугольными копями. <…> К сожалению, все это богатство уплыло с Урала в Англию, куда вся тагильская платина поставлялась по контракту, кажется, фирме Матэй8. Собственно Тагильские заводы получили за свою платину расколотый грош. Такова уж судьба величайших национальных сокровищ, и Тагильские заводы здесь являются не хуже и не лучше других своих собратьев»9.
Ситуация с платиной была просто вопиющей: более девяноста процентов (существует цифра: 96%10) сырой платины на мировой рынок поступало тогда из России, поэтому нередко даже зарубежные партнеры называли ее «русским металлом», а распоряжались ею англичане, немцы, французы. А россияне в дележе российского национального достояния не принимали участия даже не только потому, что не владели секретами аффинажа: их к этому лакомому пирогу уже просто не подпускали.
Известен, к примеру, такой случай. В 1910 году при Горном департаменте Министерства торговли и промышленности России была создана комиссия по аффинажу. И тогда германский посол Пурталес выразил неудовольствие российскому премьеру Столыпину (как уже в постсоветское время американский вице-президент Альберт Гор — Черномырдину по поводу «ножек Буша»): дескать, собираетесь нарушить российско-германский торговый договор 1905 года! Наверно, пообещал какие-нибудь «асимметричные» меры. И «несгибаемый» П.А. Столыпин дрогнул: комиссию пришлось распустить11.
Читатель, наслушавшийся баек про «цивилизованный рынок», может предположить, что между теми, кто дорвался до платинового «пирога», установились стабильные партнерские отношения. Как бы не так — при таких-то прибылях. Да за такие проценты они горло готовы были друг другу перегрызть.
Вот характерный эпизод конкурентной борьбы. В самом конце XIX века претензии на участие в разграблении российских платиновых богатств заявили французы. Англичане, безраздельно господствовавшие тогда на «пиру» хищников (а хозяева тех богатств просто не принимались в расчет), не имели юридических прав захлопнуть входную дверь перед носом конкурентов, но боевые искусства рынка, в которых они поднаторели, были сильнее юриспруденции. Компания «Джонсон Матти» резко повысила закупочные цены на сырую платину и оставила французов с носом. Ну, а после избавления от соперников надо же было возместить убытки, потраченные на операцию изгнания конкурентов, и англичане сбросили закупочные цены заметно ниже прежних отметок. Других покупателей сырой платины, кроме них, на рынке не было: назначай любую цену — куда денутся?
Однако французы, выражаясь изысканным языком современной российской «элиты», отнюдь не были «лохами». Упав на татами, они перебросили соперника через себя, чтобы тут же положить его на обе лопатки. Говоря без экивоков, французский синдикат «Compagnie industrielle de Platine. Société Anonyme» в 1899 году учредил в Петербурге на правах своего агентства «Анонимную платиновую компанию», которая получила «законное» право заключать договоры на эксплуатацию уральских платиновых приисков, а то и вовсе их покупать12. И правом этим компания воспользовалась сполна: есть сведения, что в 1909 году французы контролировали уже 93,9 процента всей платины, добываемой на Урале13. Даже после революции 1917 года позиции «Анонимной компании» не сразу пошатнулись, ибо сроки договоров в некоторых случаях истекали где-то в конце 1920-х годов.
Пожалуй, не так возмутителен самый факт грабежа (а чего еще вы ожидали от «цивилизованного рынка»?), как цинизм, с которым совершалась эта операция. Как-то так интересно получалось, что российские хозяйственные структуры, по дешевке продававшие иностранцам драгоценную платину, им же, этим респектабельным перекупщикам, оставались еще и должны. Скажем, Нижне-Тагильский посессионный округ в 1910 году был должен упомянутой французской «Анонимной платиновой компании» 2203 тыс. руб.14
Даже сейчас, спустя более ста лет, читатель возмутится таким беспределом: куда, дескать, смотрело правительство? Современники же тех событий реагировали еще острее: для них это был не просто грабеж, но и знак национального унижения. Однако важнее всяких эмоций было понимание того, что отчуждение «русского металла» от России лишает страну возможности приобщиться к мировому научно-техническому развитию. Ибо передовая научная мысль уже тогда видела в платине ключ к технологиям ХХ века. Д.И. Менделеев писал: «Платина настолько необходимый во всех отраслях новейшей промышленности металл, что государство должно взять его эксплуатацию в свои руки, и мы убеждены, что это и будет со временем».
И «царское правительство» (заключаю это расхожее выражение в кавычки, потому что не очень-то оно было «царское»: экономической политикой Российской империи руководили выдающиеся умы), конечно, все это прекрасно понимало, но ничего поделать не могло. Не имея своих платино-аффинажных предприятий, страна стояла перед выбором: либо мы вывозим сырье, либо этот ресурс останется вообще невостребованным. Узнаёте ситуацию?
Конечно, искали выход из положения. В частности, заключая договор с «Анонимной компанией», Министерство торговли и промышленности не только позволяло французам покупать на Урале и самим разрабатывать платиновые прииски, а также скупать платину, добытую другими заводчиками, но и обязывало их построить в Екатеринбурге платино-аффинажный завод. Требование разумное, и за сто с лишним прошедших с тех пор лет государственные экономические стратеги ничего нового придумать не смогли. Почитайте хотя бы закон об иностранных инвестициях, принятый у нас в 2009 году, — его стержневая мысль состоит в том, что инвесторы придут и уйдут, а построенные ими предприятия, привнесенные ими современные технологии останутся. Так что продуманный был договор с французами; беда лишь в том, что французы, конечно, изначально не думали его исполнять. То есть платиновые прииски они «выдаивали» усердно, а с аффинажным заводом, который, казалось, им самим позарез нужен, все тянули, тянули… И построили-таки его в конце концов… в Париже.
Аффинажный завод в России им был категорически не нужен — равно как и американцам завод для переработки кубинского никелевого концентрата на Кубе. Он не только лишил бы их баснословных прибылей, но, пожалуй, и само существование компании утратило бы смысл. Зачем же они согласились на включение пункта о заводе в договор с российским министерством? Думаю, в качестве превентивной меры против возможных конкурентов. Вдруг кто-то сунется со своими предложениями — а тут договор! Который, правда, они не собираются выполнять, но попробуйте это юридически доказать? Юридически они место надежно застолбили.
Вы думаете, что за минувшие сто лет инвесторы-«варяги» сильно изменились? Да уже один тот факт, что ритуальные пожелания наших экономических стратегов поставлять на мировой рынок только продукцию глубокой переработки остаются пустым звуком, доказывает, что традиционный слоган «заграница нам поможет» — был и остается формулой обманчивых иллюзий.
И все же «царское правительство» было трезвее и ответственнее нынешнего. Как только истек срок (в 1913 году) того самого российско-германского договора по платине, которым германский посол «пригнул» П.А. Столыпина, российская сторона продлевать его отказалась. Мало того, 20 декабря 1913 года был издан закон, которым устанавливалось создание аффинажа в России и даже вводилась пошлина на вывоз шлиховой платины. Пошлина, правда, устанавливалась не «заградительная», ибо какой высоты нужно было возвести барьер, чтоб он мог защитить от «инвесторов», рвущихся за девятикратной прибылью? Но издание закона не равноценно созданию завода, и пока сами аффинировать платину не научились, даже и применить ее в промышленности не умели, ибо не было у нас в то время такой промышленности, где без платины не обойтись, — продавать сырую платину хотя бы за бесценок все равно приходилось. Так что введение тех пошлин было не столько экономической мерой, сколько политическим жестом — успокоительным сигналом перевозбужденному общественному мнению.
А в экономическом плане платиновая проблема казалась неразрешимой.
И вдруг произошло событие, при нынешних морально-экономических порядках, по-моему, просто невозможное, но оно и тогда многих удивило. Достаточно сказать, что о нем вспоминает как о некоем казусе Н.К. Высоцкий, крупнейший российский и советский геолог конца XIX — начала ХХ века, большой знаток платиновой проблемы: «…Вместо того, чтобы построить, как бы следовало, казенный завод, министерство торговли и промышленности вошло в соглашение (в августе 1914 года) с Акц[ионерным] О[общест]вом Николае-Павдинского округа об устройстве и оборудовании в гор[оде] Екатеринбурге завода»15.
А почему завод «следовало» строить казне? Никаких пояснений на этот счет Высоцкий не делает, ибо это, надо полагать, ему и его читателям было очевидно: платина — металл стратегический, заниматься ею — как, например, и эмиссией денег, — должно государство, казна. Правда, книга его вышла уже после тотальной советской национализации, однако новая идеология тут ни при чем: так же считалось и до революции.
Необычность ситуации подчеркнута и в одном из ключевых документов того самого Общества, которому министерство доверило заняться решением платиновой проблемы в России: «Постройка завода для аффинажа платины вызывается предоставленным Обществу, на основании высочайшего повеления от 14 мая 1914 года, разрешением на сооружение, взамен казенного (курсив мой. — В.Л.), частного аффинажного завода, действующего под непосредственным наблюдением Правительства, с предоставлением права наложения клейм — пробы на платину, что непосредственно вызовет приток платины для аффинажа на завод Общества»16.
Заметьте: речь идет не о предписании, а о разрешении, да еще с наделением «правом наложения клейм», — такой «госзаказ» не получают на основе простого заявления: его добиваются. И вот тут заключена главная интрига этой давней истории: что же это была за компания, которая бралась за решение проблемы государственного масштаба, не поддающейся, как мы видели, решению усилиями государства? И почему ей поверили?
Где-то в тайге…
Где находится поселок Павда, сегодня и редкий уралец скажет, да и никогда у этого селения не было бурной, у всех на виду, жизни. Основанный более четырехсот лет назад как застава у государевой Бабиновской дороги, он, после упразднения этой дороги, перебивался случайными заработками. Одно время Павда кормилась при небольшом медеплавильном заводике верхотурского купца Максима Походяшина, потом предприниматель из клана Пастуховых построил тут заводик железоделательный. А когда и тот закрылся, не выдержав конкуренции с пошедшей в бурный рост южнорусской металлургией, всю павдинскую территорию — горный округ площадью в 330 тысяч десятин — купил за 2,1 млн руб. разворотливый астраханский рыбопромышленник К.П. Воробьев, который затеял тут лесопромышленное хозяйство: щедро выделил средства на оборудование по последнему слову техники двух лесопильных заводов и на строительство узкоколейки до железнодорожной станции, чтоб вывозить продукцию этих заводов в западные губернии России и в Европу. В ближайшей перспективе предполагалось и создание бумажной фабрики.
Имелись в уральском имении купца Воробьева и платиновые россыпи, но, похоже, владелец особой ставки на них не делал: какой-то «приварок» дают — и ладно. Поэтому разрабатывались они самым примитивным старательским способом. Документальное свидетельство о том оставила комиссия из губернского города Перми, побывавшая на двух павдинских приисках в декабре 1902 года. Составленная ими справка хранится в Государственном архиве Свердловской области (ГАСО). Вот небольшие фрагменты из нее:
«Две казармы для рабочих совершенно не удовлетворяют существующих на сей предмет требований и подходят скорее к типу временных построек, а не постоянного жилья для рабочих <…> Казармы, каждая из одного общего для мужчин и женщин помещения, тесны, темны, с выходом прямо наружу, без сеней и даже без крыльца, с одинарными оконными рамами, с малыми чугунными печками, по одной в каждой казарме, посередине помещения. Печи эти служат в то же время для приготовления пищи. Сырое белье и платье сушатся в том же помещении. Нары не подъемные и без разделения. Пол из тонких бревен со стесанными горбинками, почему поверхность его неровная и желобочная»17.
А вот как выглядело одно из самых, казалось бы, необходимых для здоровой жизни «удобств». На прииске, где зимой работают несколько менее двухсот, а летом более трехсот человек, «имеется баня 5-ти аршин длиною и шириною (чуть больше 12 кв. м. — В.Л.), внутри с низким потолком, в ветхом или плохо сложенном срубе со сквозными щелями, с маленьким грязным окошком, со сломанными стеклами, уже вывалившимися, с квадратной дырой в стене, прикрытой доской и веником, и с прорезом для другого окна, прикрытым, вместо стекол, досками со сквозными между ними щелями. Вместо печи — так называемая черная каменка, без трубы, и весь дым от топки поступает в банное помещение. Предбанника нет, дверь прямо наружу, внутри грязно»18.
Ну, и вот еще небольшой фрагмент о приисковой «медицине»: «В приисковой конторе имеется одна комната, с выходом прямо в холодные сени, которая и именуется приемным покоем и где нет даже форточек на окнах. В ней живет служащий Гавриил Шмаков, исполнявший в военной службе, по его словам, обязанности младшего медицинского фельдшера, но не получивший специального образования. Хотя в потребных случаях Шмаков выступает на прииске в качестве фельдшера, но он в то же время исполняет обязанности штейгера и помогает отпускать провиант рабочим»19. Дальше идет подробное описание этого «лечебного учреждения»: скудный запас лекарств в нестерильных упаковках, гигроскопическая вата, завернутая в грязную бумагу, единственная кровать с тюфяком, набитым сеном, и двумя подушками, набитыми соломой, на все случаи жизни — три полотенца и одна простыня. Носилок нет, даже градусника нет…
Возможно, эти сведения не так уж важны для развития сюжета моего повествования, но я подумал, что с этим документом полезно познакомиться воздыхателям по «России, которую мы потеряли» и которая в их сознании почему-то символизируется этакой белоколонной барской усадьбой среди цветущих лип…
Однако я привел небольшие выдержки из обстоятельного архивного документа не столько для общего просвещения читателя, сколько чтобы показать, в каком состоянии пребывало уральское имение предприимчивого астраханского купца в самом начале ХХ века. Дела там в целом шли успешно, но добыча платины была занятием непрофильным, особых надежд на нее не возлагалось — отсюда и способ хозяйствования, для того времени, думаю, не столь уж и диковинный.
Константин Петрович в 1908 году умер; его многочисленные наследники разумно решили не делить налаженный хозяйственный организм, а образовать на его основе акционерное общество, которым будет руководить толковый хозяйственный организатор, который, возможно, уже был у них на примете. «Общество открыло свои действия», как говорится в первом докладе правления собранию акционеров, 7 июля 1912 года. Активы, которыми оно располагало на тот момент, состояли из территории около 330 тысяч десятин, почти сплошь покрытой лесом, двух лесопильных заводов и собственной узкоколейки протяженностью 70 верст. И это «почти все, что общество застало на месте в момент перехода предприятия в собственность Общества»20. За этим «почти» скрываются, в частности, платиновые прииски, с которыми читатель уже познакомился, а также — хоть такие «активы» в отчетных документах не фиксировались — неординарный директор-распорядитель, которого им удалось где-то отыскать.
«Выпавший из истории» Борисов
Тут стоит обратить внимание читателя на лингвистический казус, сыгравший роковую роль в судьбе постсоветской России. Идеологи либерально-рыночных реформ убеждали общественность в том, что единственной и неотложной мерой, позволяющей оживить захиревшую при социализме экономику страны, должна быть приватизация: дескать, «эффективные собственники» заставят предприятия работать в полную силу их возможностей. Лукавство этого утверждения заключалось в подмене понятий: речь должна была идти об эффективных хозяевах, ибо «собственник» и «хозяин» — вовсе не одно и то же. На бытовом уровне (соответственно, и в разговорной речи) эти понятия могут совпадать, на чем и сыграли реформаторы; они нередко совпадают и при зарождении хозяйственных начинаний национального и даже мирового масштаба (тут можно вспомнить хоть первых Демидовых, хоть Билла Гейтса). Однако владение собственностью (наследственной или полученной путем каких-либо жульнических махинаций, что было очень характерно для наших 1990-х) само по себе человека эффективным хозяином не делает.
О собственниках, «эффективно» транжирящих деньги, доставшиеся им без труда, я уже писал в недавней публикации в «Урале»21. Писал также и о том, что экономическая успешность предприятия определяется не тем, кто является его собственником, а тем, как оно управляется, насколько профессионален и каков в деле его «властный распорядитель» (по выражению В.И. Даля). Поэтому не жульническая приватизация (как при вступлении во второй российский капитализм), а акционирование предприятий, то есть передача рычагов управления ими от частных владельцев квалифицированным управленцам, стала одним из определяющих факторов развития отечественной экономики на взлете первого российского капитализма — в конце XIX — начале ХХ века.
Стать собственником — дело случая (или мошенничества, как часто бывало у нас в 1990-е годы); быть собственником — тоже дело нехитрое. А быть хозяином — творческая работа, требующая высокой квалификации, полной самоотдачи и особого таланта. Стимулы хозяйствования не укладываются в тупую матрицу монетизации. Хорошие хозяева встречаются, наверно, еще реже, нежели хорошие поэты. Вот почему акционирование само по себе еще не решение экономических проблем. Но если в роли «властного распорядителя» акционерного общества оказывается настоящий хозяин — это важнее всех прочих «активов», которыми оно располагает. (Думаю, и применительно к экономике всей страны эта истина верна.) Успех Николае-Павдинского акционерного общества, судя по всему, тем и определился, что его исполнительным директором оказался Александр Александрович Борисов — настоящий хозяин.
Имя этого замечательного человека за прошедшие сто лет было наглухо забыто — потому, я думаю, что его промышленно-организационная деятельность не вписывалась в стереотипные советские представления об устройстве и ведении капиталистического хозяйства. Даже в советских версиях истории первого в России аффинажного завода, который именно он придумал и который при его живейшем участии был построен, Борисов не упоминается совсем. Но из архивных документов, относящихся к истории Николае-Павдинского общества и к строительству Екатеринбургского аффинажного завода22, совершенно очевидно, что без Александра Александровича Борисова «тут ничего бы не стояло».
О «выпавшем из истории» Борисове за пределами его служебной деятельности мне, к сожалению, мало удалось узнать. Упоминание о наиболее ранней ступени его карьеры я нашел в одном довольно давнем краеведческом издании: в 1912 году в Николае-Павдинский округ приехали четверо руководителей только что учрежденного акционерного общества, чтобы на месте обсудить проблемы лесного хозяйства; Борисов был в их числе23. Он занимал тогда должность главного инженера Общества; из других источников выяснилось, что было ему в то время уже 39 лет, а как он прожил предшествующие почти четыре десятилетия — мне практически ничего не удалось выяснить24. Разве что один достойный удивления факт: главный инженер большого хозяйства не имел инженерного диплома. Мало того, образование его было, как выяснилось из более позднего документа, — «школа I ступени». Выходит, происхождения он был самого простого, «собственником» отнюдь не был, но умом и хозяйственной сметкой наделен был щедро. Такие случаи были не единичны в дореволюционной России, где с образованием были проблемы, но реальные деловые качества предпочитали формальному знаку компетентности — «бумажке».
Главную отличительную черту А.А. Борисова как хозяйственного стратега емко охарактеризовал Н.Н. Барабошкин — его главный деловой партнер по платиновой эпопее (о нем — чуть позже): «размах и широкое представление деловых интересов». Если сравнить хозяйственную деятельность с шахматной игрой — Александр Александрович вел партию, не соблазняясь взять следующим ходом лишнюю пешку, да хоть бы даже и слона: он держал в голове все поле сражения и рассчитывал развитие событий на десять ходов вперед. При этом умел «выворачивать» ситуацию наизнанку: находить преимущества в, казалось бы, невыгодном расположении фигур и, скажем так, отдавать ферзя за пешку ради мата противнику через два или три хода.
Если говорить без иносказаний, Борисов вел хозяйство, не оглядываясь на шаблоны и творчески, не чуждаясь и риска, управляя ресурсами, которые были в его распоряжении.
Впервые появившись в округе, он счел необходимым сразу же оценить не только состояние текущих дел, но и выявить возможности дальнейшего развития. В зафиксированном краеведами эпизоде он обсуждает с коллегами лесохозяйственные проблемы округа. Но в этой сфере все развивалось по плану, намеченному еще покойным Н.К. Воробьевым, и менять что-то не было нужды, следовало лишь завершить оборудование бумажной фабрики, чем Борисов и занялся. Но истинный хозяин не мог не обратить внимание на платиновые прииски: производство для округа не профильное, примитивно организованное, на общем фоне добычи драгоценного сырья на Урале вроде бы не очень и заметное (24 пуда шлиховой платины в год, тогда как весь Урал поставлял на рынок уже около 400 пудов), а между тем от него Общество получало уже четверть своих доходов. А каков реальный потенциал этой отрасли акционерного хозяйства?
Деловой стиль Борисова не позволял такие вопросы разрешать на глазок: немедленно была организована оценка ситуации на самом высоком профессиональном уровне. Сумели получить консультацию у Луи-Клода Дюпарка — женевского профессора-минералога (только что избранного тогда членом-корреспондентом Российской академии наук). Никто больше, чем он, не знал о месторождениях российской (уральской!) платины: на протяжении пятнадцати лет ученый ежегодно совершал вместе со своими студентами геологические экспедиции по Уралу: для них богатая практика, а для него апофеоз профессиональной работы. Ученый открыл ряд крупных платиновых месторождений, в его честь уже в наши дни назвали Дюпарковым камнем одну из горных вершин Северного Урала. А еще руководители Общества пригласили поработать в качестве ассистента при заведующем приисками англичанина Р.С. Ботсфорта. Сопоставив мнения экспертов, А.А. Борисов и его сподвижники твердо установили: в недрах Николае-Павдинского округа таятся самые крупные на Урале (а тогда и в мире) запасы драгоценного металла. После такого исследования упомянутые выше 24 пуда шлиховой платины в год руководству Общества показались величиною «совершенно несоответственною».
А раз так — они приняли решение перевести добычу платины на современный уровень. Заказали на Путиловском заводе драгу «самого усовершенствованного типа». Путиловцы сработали без промедления: уже зимой 1913/14 года агрегат по замерзшим таежным хлябям был доставлен к месту эксплуатации. Пока его строили и доставляли, правление Общества успело заказать еще две драги в Америке — гораздо более мощные, в России такие не строились. Однако, технически вполне достойно вооружившись, развертывать сразу в полную силу свои «боевые порядки» павдинские стратеги не поспешили, боясь резким увеличением добычи сбить цену на сырую платину на мировом рынке. Но намерение закупить еще три таких же драги держали в уме.
Заметьте: речь пока что шла о сырой платине. Вопрос о строительстве аффинажного завода руководством Общества в первые годы официально не рассматривался, потому что этот путь для России вообще был перекрыт: французская «Анонимная компания» зорко отслеживала все ближние и дальние подступы к этой проблеме. Однако закон от 20 декабря 1913 года, видимо, вызвал у А.А. Борисова вспышку озарения: а почему бы созданием российского аффинажа не заняться им, Николае-Павдинскому обществу? Дело для России было абсолютно новое, неизвестно, как к нему и подступиться, но Александр Александрович был из тех руководителей, кто не взвешивал заранее: получится — не получится, а брался за дело с убеждением, что раз надо, то получится обязательно.
Как скоро он обратился в Министерство торговли и промышленности со своей идеей, в архивных документах не отражено, но, думаю, не мешкал. На многие вопросы ответов у него еще не было, но не с них следовало начинать: главное на первом этапе было убедить чиновников, что можно строить завод «частный, взамен казенного» и что Николае-Павдинское общество для этой миссии очень даже подходит. Думаю, при этом обсуждались два ключевых вопроса — они получили отражение в архивных документах. Первый — что частный завод будет действовать «под непосредственным наблюдением правительства». Предоставленное ему право наложения клейм будет осуществляться пробирером — фактически государственным чиновником, назначенным министерством. Второй — что не очень заметное присутствие Николае-Павдинского общества на платиновом рынке является не минусом, но, напротив, большим преимуществом компании: оно позволяет обойти стороной те меры защиты своего монопольного положения на платиновом рынке, которыми оградила себя французская «Анонимная компания». Более крупные добытчики драгоценного металла «находятся в соглашении с одной иностранной компанией и в отношении платины ею контролируются», а «наше общество сохранило свою независимость»25. Не знаю, приводил ли Александр Александрович еще и такой довод в разговоре с чиновниками, но держал в уме точно: если бы французы, контролирующие более 90 процентов добычи платины на Урале, задумали удушить построенный вразрез с их интересами аффинажный завод, перекрыв ему поступление сырья (а такая возможность у них была), то павдинцы, запустив на полную мощность имеющиеся у них драги да закупив еще столько же таких, никаких проблем с сырьем не ощутили бы. Напротив, с появлением столь мощного конкурента проблемы возникли бы у самих французов.
Аргументы Борисова были просты и неотразимы, но ситуация для министерских чиновников была непривычна. Если б с самого начала они предполагали перепоручить решение платиновой проблемы частной компании, то о лесопромышленниках из Павды вспомнили бы, вероятно, в последнюю очередь. А для Борисова даже и несоответствие «платиновых амбиций» основному профилю Общества было не минусом, а плюсом: значит, дерзкий платиновый проект будет не таким уж рискованным для акционеров: не оправдается рискованная затея с платиной — останутся гарантированные дивиденды от древесины и бумаги.
Тем не менее переговоры Борисова с министерством затянулись более чем на полгода, но это был совсем неплохой результат. Трудно сказать, сколько бы времени они длились и завершились ли бы успехом, если б распорядительный директор не обратил на пользу делу одну особенность управления акционированным производством, которую многие тогда не без оснований считали порочной. Так, В.Е. Грум-Гржимайло свидетельствовал, что обычно «заводами управляло Правление в С.-Петербурге, состоявшее или из владельцев-пешек, или из лиц вроде…» В общем, совершенно некомпетентных в заводском деле лиц26. И правление акционерного общества, владеющего территорией и предприятиями в труднодоступной уральской глубинке, находилось по традиции тоже в Петербурге — на Малой Конюшенной, 7. Но ведь это же в шаговой доступности от Адмиралтейской набережной, 8, где размещалось Министерство торговли и промышленности! Александр Александрович при необходимости мог бывать там хоть каждый день и доказывать свою правоту не только на бумаге. Думаю, что все-таки пешком в министерство он не ходил, а подкатывал к парадному подъезду в добротной пролетке и респектабельной визитке. Во всяком случае, документы, в которых он излагал от имени Общества свои предложения, были всегда отпечатаны на хорошей бумаге с угловым штампом (такие документы я и читал в архиве). Он умел разговаривать с чиновниками на их языке и добиваться своего. И только поэтому, я думаю, решение о сооружении «частного, взамен казенного» аффинажного завода в Екатеринбурге состоялось.
Состоялось оно, напомню, в августе 1914 года, но дальше дело будто бы и застопорилось. По крайней мере, в отчетных документах Общества об аффинажном заводе — ни слова. Лишь в докладе за «третий операционный период (1914–1915)», датированном 27 августа 1915 года, правление обратилось к господам акционерам за разрешением кредитовать 150 тысяч рублей «на приобретение дома в городе Екатеринбурге и полное оборудование его под аффинажный завод»27. По правде говоря, разрешение испрашивалось задним числом: дом (с участком земли и флигелем) был уже куплен Борисовым где-то в июле. Директор-распорядитель не останавливался перед бюрократическими заморочками, когда дело требовало незамедлительного решения. Тем не менее от получения правительственного разрешения до покупки дома ушел почти год.
Чем была вызвана столь длительная пауза? Ответ очевиден: «добро» на создание завода было получено, а что должен собою представлять завод, кто и как его будет строить — на этот счет у Борисова никакой ясности не было. Александр Александрович был убежден, что в конце концов все образуется, но хоть он и был прекрасным организатором, а волшебником не был. Где взять специалистов соответствующего профиля? Их в России просто не было, а выписать из-за границы не представлялось возможным. Тем более что ведь уже вовсю разгорелась мировая война, в которую ввязалась и Россия. Война заставляла поторопиться с заводом, но она же создавала и неразрешимые трудности.
Какие шаги предпринимал Борисов, чтобы выйти из безвыходного положения, в архивных документах не отражено, однако нет сомнений в том, что он изучил все возможности. Между тем сроки пуска завода, обусловленные в договоре с министерством, поджимали, и, чтобы хоть как-то двинуть дело вперед, Борисов и купил упомянутый дом: видимо, к этому времени уже смог выяснить (ибо утаить такой секрет аффинажного производства было трудно, да и зачем?), что столь нужный России завод не потребует больших производственных площадей. Покупка вообще-то оказалась неудачной, но и в этом случае предприимчивый хозяин сумел превратить поражение в победу.
Если не он, то кто же?
Как Борисов вышел на Барабошкина, документальных свидетельств нет, но очень уж запутанной интриги тут не просматривается. Прорабатывая разные варианты, а их не могло быть много, он, конечно, обращался и на столичные кафедры, где так или иначе изучались свойства платины. Такие научные центры в стране были наперечет, и Александр Александрович просто не мог обойти стороной кафедру металлургии цветных и благородных металлов Петроградского горного института, которой руководил тогда профессор Николай Пудович Асеев. Там ему и указали на ассистента Барабошкина.
Николай Николаевич Барабошкин28 в тот момент был уже далеко не юноша, ему шел тридцать пятый год, но инженерный диплом он получил совсем недавно, в 1915 году. А в ассистенты был зачислен (по конкурсу) еще до получения диплома. Он ходил в студентах 15 лет, но не потому, что был не способен к наукам или не прилежен в учебе: тут свою роль играли и семейные обстоятельства, и перехлестывающая порой через край общественная активность, и строптивый характер. Но главное: и его самого, и работодателей того времени мало интересовала «бумажка» (диплом). В годы добровольного или вынужденного отлучения от учебы он выполнял сложные инженерные работы на разных предприятиях Урала и Сибири, а также работал в лучших лабораториях Петербурга по приглашению их именитых руководителей — светил отечественной науки. Его инженерный и научный талант проявлялись столь очевидным образом, что, когда у него появлялась возможность снова провести некоторое время на студенческой скамье, институтское начальство без особых возражений восстанавливало его в списке студентов.
Аффинаж платины интересовал Барабошкина «не по службе, а по душе»: ему было интересно взломать барьер секретности, который выстраивали вокруг своих производств даже те небольшие кустарные предприятия, где почти наугад совершались некие манипуляции с платиной — их с большой натяжкой можно было назвать аффинажем. Барабошкина интересовала не случайная удача, но логически осмысленный процесс. По совету профессора Н.И. Подкопаева он взял за основу метод казанского профессора Карла Карловича Клауса, который еще в 1830-е годы успешно расчленял природную платину и даже выявил в ней неизвестный до того времени науке химический элемент платиновой группы, который назвал в честь России — рутений. Идя примерно тем же путем, Барабошкин четко выстроил длиннейшую цепочку химических операций (сто двадцать переделов!), в результате которых из шлиховой платины получался металл эталонного уровня химической чистоты. Это был лабораторный результат, но, ввиду своей четкой научной выстроенности, он мог быть положен в основу промышленного аффинажа.
А.А. Борисов по наводке коллег Барабошкина по кафедре обратился к нему поначалу просто за консультацией: показал ему чертежи участка, купленного Обществом в Екатеринбурге для аффинажного завода, — дескать, годятся ли? Барабошкин дал письменный отзыв — столь конкретный и доказательный, что исполнительный директор понял две вещи: покупку они совершили неудачную, но Николай Николаевич Барабошкин — именно тот человек, которого он, Борисов, так долго и безуспешно искал.
Как складывался их дальнейший диалог, можно лишь догадываться, но интересны даты: отзыв Барабошкина на запрос Борисова подписан 4 августа 1915 года, а уже 10 августа Николай Николаевич зачислен в штат Николае-Павдинского общества в должности управляющего аффинажным заводом, который сам же и должен был построить. При этом события разворачивались так стремительно, что он просто не успел уволиться с должности ассистента Горного института с соблюдением всех положенных формальностей. Институтское руководство претензий не предъявило: начинающий преподаватель прервал свою научно-педагогическую карьеру ради ответственнейшей работы для пользы отечества, которую в той ситуации мог выполнить только он и никто, кроме него. (Но, кстати, случился еще момент во время Гражданской войны, когда Барабошкин ненадолго возвращался на оставленную им второпях должность ассистента. До этого он успел уже поработать и доцентом в Екатеринбургском горном институте, но это отдельный сюжет.)
Идет война, а Екатеринбург строится
Все в том же августе 1915 года вновь назначенный управляющий Барабошкин прибыл к месту службы.
С самого начала он совершенно непререкаемо заявил, что планируемый Обществом аффинажный завод в тех двух строениях, которые существовали на закупленном для него участке городской территории, разместиться не может. Специально для завода спроектированное кирпичное здание — это было его условие, которое можно рассматривать и как ультиматум. Он даже пригрозил увольнением, если правление Общества это условие не примет. Борисов его поддержал.
Барабошкин и Борисов составили поразительно действенный и эффективный тандем, отвечающий изначальным традициям Николае-Павдинского общества: никаких уступок обстоятельствам (между тем шла мировая война и приближалась революция), ничего временного, приблизительного — все на самом высоком уровне требований. По-видимому, идеологом такого подхода был Александр Александрович; но Николай Николаевич не просто принял правила игры — он сам придерживался именно таких принципов и на иное не соглашался. Поэтому Борисов его понимал и поддерживал, когда при случае тот закупал строительные материалы, не заручившись согласием правления; по настоянию же Барабошкина Борисов закупал самое совершенное оборудование для завода за границей. Случалось, что грузы для завода, отправляемые на пароходе, скажем, из Англии, погибали в пути, а то еще и в порту отправления: война же шла. И приходилось снова и снова искать варианты, но — никаких компромиссов: уральская платина должна не только не уступать продукции зарубежных аффинажных предприятий, но и превосходить ее по качеству, а для того необходимы наилучшее оборудование, самые совершенные приборы, безукоризненная лабораторная посуда и т.п.
Барабошкин видел свою задачу объемно и стремился к цели, выполняя параллельно разные работы. В одном из домов, купленных Обществом вместе с участком для завода, в самом срочном порядке была произведена радикальная реконструкция, там, не мешкая, устанавливалась промышленно-экспериментальная технологическая линия, на которой хозяйственный и научный руководитель строящегося предприятия намеревался адаптировать разработанный им в питерской лаборатории способ аффинажа платины к заводским условиям, а также подготовить персонал, которому предстояло работать на основной линии, когда она будет смонтирована в строящемся корпусе. Первый металл эталонной чистоты был получен на экспериментальной линии в феврале 1916 года.
Между тем главный корпус продолжал строиться, и по архивным документам того времени можно судить, с каким продуманным, именно хозяйским подходом, с каким пониманием ситуации в городе, в стране, в мире организовывал Н.Н. Барабошкин эту работу. Он точно рассчитал по времени, когда лучше начать земляные работы, а когда заняться заложением фундамента и кладкой стен. Этот, как сегодня бы сказали, социально ответственный подход особенно очевиден на примере координации работ по строительству корпуса аффинажного завода со строительством Уральского горного института: то и другое безотлагательно нужно стране, нельзя переходить дорогу друг другу.
Учреждение Горного института императорским указом в самый канун первой мировой войны — одна из ярких страниц не только уральской, но и российской истории предреволюционных лет. Конечно, это отдельный сюжет, но все краеведы обратили внимание на тот факт, что строитель и первый ректор института Петр Петрович фон Веймарн по приезде в Екатеринбург поначалу жил «у Барабошкина»; даже канцелярия института на первых порах размещалась в одном из особняков на территории строящегося аффинажного завода. Возникла даже легенда, будто бы любимого профессора приютил его бывший студент. Легенда эта едва ли имеет основания: вполне вероятно, что Веймарн и Барабошкин в Петрограде даже не были знакомы, а если и были, то очень мало. Веймарн был признанный в мире специалист по зарождавшейся тогда коллоидной химии, а Барабошкин в институте не изучал этот предмет. Вряд ли они могли сблизиться житейски: Веймарн принадлежал к древнему аристократическому роду, а Барабошкин был «незаконнорожденным» сыном молодой крестьянки, подрабатывавшей в Петербурге швейным ремеслом, то есть происхождения нижайшего. Сословные предрассудки ни тому, ни другому не были свойственны, но существует же инерция жизни, сохраняющая импульс движения, полученный в детстве.
Кроме того, в Свердловском областном архиве сохранилось письмо П.П. Веймарна, в котором он сообщает в министерство торговли и промышленности, что по прибытии в Екатеринбург остановился было в гостинице, но стоимость проживания оказалась просто разорительная, и ему пришлось переехать к Барабошкину. Кстати, в письме никак не пояснялось, кто такой Барабошкин, из чего можно заключить, что в министерстве это знали.
Так что «принц» и «нищий» сблизились не на сентиментальных воспоминаниях о студенческой юности, а на причастности к общему делу научно-технического развития России. Это дело чуть позже сблизило их еще больше: ректор открывающегося института пригласил выдающегося ученого-металлурга с уникальным практическим опытом преподавать в институте, и директор аффинажного завода, не оставив этой должности, был избран доцентом Горного института (а впоследствии он стал профессором Уральского университета). Но потом политические ветры вновь их развели в разные стороны — и уже навсегда.
Завод же, несмотря ни на что, был построен, и это была знаковая победа русской научной и инженерной мысли. Отношения с мировыми монополистами платиновой отрасли в последующие десятилетия развивались непросто, но от кабалы зарубежных хищников платиновая отрасль России освободились навсегда.
Долгий след
Эпизод с обретением российским государством суверенитета над «русским металлом» — это не о «России, которую мы потеряли», а об историческом опыте, который всегда с нами; нужно только проявить разум и волю, чтобы им воспользоваться.
Это опыт хозяйствования, опирающийся не на теоретические клише, освященные Нобелевскими премиями, а на трезвое понимание экономической реальности: что мы имеем, что нам (стране, а не лидерам мирового рынка, диктующим удобные для них правила игры) нужно, кому можем доверять, на кого можем опереться.
Это опыт хозяйствования, полагающий национальный интерес выше меркантильных интересов участников экономического процесса, но не потому, что во главе дела стоят убежденные патриоты, а потому, что в успехе общенационального дела коренится успех каждого из отдельно взятых предпринимателей. Это опыт хозяйствования сообща — когда предпринимателей не надо уговаривать быть социально ответственными: от степени их укорененности в народнохозяйственных проектах зависит осуществимость их собственных расчетов и планов.
Это опыт хозяйствования, рассчитанного не на получение прямой выгоды сразу и сполна и не на политическую конъюнктуру, к которой выгодно приспособиться, а на поддержание и развитие экономического здоровья общества, какие бы метаморфозы оно ни претерпевало на своем историческом пути, который, как заметил классик, никогда не бывает таким же прямым и ровным, как тротуар Невского проспекта. Подчеркну особо, что заботиться о здоровье общества важно не только (и, может быть, не столько) затем, чтоб заслужить благодарность соотечественников, — хотя там, где люди живут в состоянии социального мира и благоденствия, и это очень важный стимул для активной деятельности. Но здоровое общество — это очень важно и для себя. В здоровом обществе не опасаются за дело своей жизни, за будущее свое и своих детей, не готовятся к социальным катастрофам, не сооружают «запасной аэродром» где-нибудь за границей.
Уместно еще обратить внимание на то, что за освобождение национального достояния от цепкой хватки акул мирового платинового рынка энергично и изобретательно боролась частная и даже «непрофильная» компания — но при полном взаимопонимании с министерством, действующим в интересах Российской империи. Государство не уходило в «ночные сторожа», а предприниматели, ведущие свое дело с размахом и немалым риском, не жаловались на произвол чиновников: их совместные усилия поддерживались сознанием важности миссии, которую они вместе осуществляли.
Но произошла революция, империя рухнула, и российское общество долго и трудно возрождалось в новом качестве и обличье. Однако и обновленной, преобразованной державе стратегический металл — платина — был необходим, и даже в большей степени, нежели он был необходим дореволюционной России. Аффинажный завод был национализирован, пережил трудные времена в связи с Гражданской войной, но не был разорен и разграблен, а уже в сентябре 1919 года, когда взбаламученное людское море начало возвращаться в берега, все тот же Н.Н. Барабошкин, побывавший за два лихих года и красным партизаном, и советским чиновником, и преподавателем Петроградского горного института, был прислан советской властью возрождать и вводить в строй аффинажный завод в Екатеринбурге.
Независимый и неуступчивый в своих суждениях Барабошкин с изменением политической конъюнктуры никак не откорректировал свои взгляды на роль платины в развитии общества, только видел большой положительный смысл в том, что национализация разрушила непроницаемые прежде барьеры собственности, ощутимо мешавшие развитию отрасли. И построенный им завод, получивший теперь статус государственного, Барабошкин упорно продолжал называть национальным, видя в том более глубокий и точный смысл.
В сохранившихся документах 1919 — начала 1920-х годов Н.Н. Барабошкин рассматривал национальный аффинажный завод прежде всего как источник огромной экономической силы: дескать, будучи почти монополистом в мировой добыче платины и не нуждаясь теперь в иностранной помощи для ее очистки, Россия станет главным игроком на мировом платиновом рынке, оттеснив на задний план десятилетиями бесцеремонно там орудовавших англичан и французов. Это его предположение, однако, не сбылось, потому что, осознав опасность попасть в платиновую зависимость от Советской России, англичане и французы предприняли усилия в поисках новых источников платинового сырья, и крупнейшие запасы драгоценного металла были найдены в Африке и на других континентах. Платина перестала быть «русским металлом». Но, не получив желаемых выгод от экспорта платины, Советский Союз обрел возможность использовать этот благородный металл для развития собственных наукоемких производств, ибо платина — металл, без которого не может обойтись современная техника и техника будущего.
Нет преувеличения в утверждении, что платина, очищенная и обработанная на заводе, придуманном А.А. Борисовым и построенном, при колоссальной поддержке Борисова, Н.Н. Барабошкиным, помогла стране победить в Великой Отечественной войне — потому что это была «война моторов», между тем как ни один мотор без применения платины и сплавов на ее основе обойтись не может. И все эти не очень заметные неспециалисту, но жизненно необходимые контакты, клеммы, выключатели и т.п. производились либо на Свердловском заводе, либо при его участии. Завод, конечно, был строго секретным и, при весьма скромных физических размерах, занимал почетное место в ряду оборонных гигантов, производивших военную технику. После войны завод оказался незаменимым для создания советского ракетно-ядерного щита, космической техники, для развития большой химии. Это небольшое, занимавшее всего полквартала городской территории, предприятие по своей экономической мощи соперничало с Уралмашем…
Экономические преобразования 1990-х годов проводились под предлогом укрепить экономическую мощь страны, дать новый импульс развитию отечественной промышленности. При этом вспоминали о том промышленном подъеме, который Россия пережила в начале ХХ века и который, как утверждалось, грубо прервала «большевистская» революция. Однако авторов реформ почему-то совсем не интересовало, каким способом совершался тот легендарный взлет. Мало того, все, что делалось в области экономики в 1990-х, диаметрально противоречило тому, как организовывалось промышленное развитие в предреволюционные годы. Хозяев по невежеству или злонамеренно подменили «эффективными собственниками», которые, в полном соответствии с их природой, тут же разворовали все, что смогли. Предпринимательство подменили «бизнесом», потратив немало усилий на то, чтобы доказать, что экономика и мораль — разные области жизни, они не пересекаются. А нынче президент уговаривает «бизнес» стать социально ответственным… Но стать социально ответственным бизнес никогда не сможет, потому что это противоречило бы его природе. Конкретные социально значимые проекты заменили пожеланием создавать новые рабочие места и т.д.
Национальный аффинажный завод, построенный А.А. Борисовым и Н.Н. Барабошкиным в Екатеринбурге и после ряда трансформаций, обусловленных потребностями отечественной промышленности, превратившийся в Екатеринбургский завод по обработке цветных металлов (нынче он оставил свое историческое место на Главном проспекте в Екатеринбурге и переехал в Верхнюю Пышму), прошел через все катаклизмы разрушительных реформ, выжил и продолжает свое существование, но уже не в качестве национального предприятия: его прибрала к рукам компания «Renova». Продукция завода конкурентна на мировом рынке и пользуется спросом. Но сколь значима его нынешняя производственная и коммерческая деятельность «для пользы отечества», не берусь судить.
1 Н.И. Тимофеев (1936–2018) — выдающийся инженер, ученый-металлург, педагог, общественный деятель, всесторонне талантливый, творчески неистощимый, обаятельный, азартно живший человек. На протяжении десятилетий занимал руководящие посты на Свердловском (Екатеринбургском) заводе ОЦМ (бывшем аффинажном): начальник Центральной заводской лаборатории, главный инженер, директор, генеральный директор. Профессор и завкафедрой УПИ. Многолетнее общение с ним вывело меня на тематику этой статьи. Работа над статьей была в самом разгаре, когда Николай Иванович умер.
2 http://www.wisdomcode.info/ru/quotes/authors/65144.html.
3 Более подробно я говорил о том, почему и как это произошло, в статье «Праздники и будни в великой сырьевой державе» // Урал. 2018, № 11.
4 https://www.rulit.me/books/istoriya-menya-opravdaet-read-329678-14.html. С. 14.
5 Я достаточно подробно разбирался в кубинской ситуации в статье «Опыт о скрепах» // Урал, 2015, № 9.
6 Но не по абсолютным цифрам — это надо особо подчеркнуть. По уровню промышленного развития мы тогда настолько отставали от лидеров мировой экономики, что заверения некоторых нынешних публицистов, что, мол, если бы не «большевистская» революция, то мы лет через двадцать обогнали бы Америку, — нельзя воспринимать иначе, как преднамеренное искажение реальности.
7 Кржеминский К. Значение уральской платины на мировом рынке // Серп и молот: Еженедельник. — Екатеринбург, № 5, 8 мая 1920 г. С. 40.
8 Jonson Matthey Public Limited Company. Эта фирма существует по сей день, нынче ее в русскоязычной литературе принято называть «Джонсон Матти».
9 Мамин-Сибиряк Д.Н. Платина / Мамин-Сибиряк Д.Н. Статьи и очерки. — Свердловск: Свердлгиз, 1947. С. 398.
10 См.: Кржеминский К. Цит. соч. С. 34–35.
11 См.: Соловьев Ю.И. Николай Семенович Курнаков. — М.: Наука, 1986. С. 191. 12 Если уж добытая каторжным трудом приисковых рабочих платина шла за бесценок, то покупать платину в недрах было вовсе не разорительно. Например, екатеринбургский золотопромышленник Сергей Николаевич Стрижов 4 мая 1915 года приобрел пять приисков всего за 140 руб. 40 коп. (Государственный архив Свердловской области (ГАСО). Ф. 172. Оп. 1. Д. 1. Л. 68.)
13 См.: Филатов В.В. Тайны «горного ведомства». — Екатеринбург: ПАКРУС, 2000. С. 82.
14 См.: Вяткин М.П. Горнозаводской Урал в 1900–1917 гг. — М.; Л.: Наука, 1965. С. 274. 15 Высоцкий Н.К. Платина и районы ее добычи. Часть первая. — Платина в промышленности и торговле. — Петроград, 1923. С. 34.
16 ГАСО. Ф. 172. Оп. 1. Д. 22. Л. 4.
17 ГАСО. Ф. 172. Оп. 1. Д. 1. Л. 46.
18 Там же. Л. 40.
19 Там же. Л. 44 об.
20 ГАСО. Ф. 172. Д. 6. Л. 2.
21 Лукьянин В.П. Праздники и будни в великой сырьевой державе //Урал. 2018, № 11.
22 Нынче Екатеринбургский завод по обработке цветных металлов.
23 См.: Горбунов Ю.А., Голдин В.Н., Новопашин С.А., Ермолаев В.Н., Лепаловская Л.С., Шешина Т.В. На Тавдинских пристанях: Культурно-исторические очерки. — Екатеринбург: Сократ, 2007. С. 401.
24 К сожалению, мало известно и о его судьбе после революции: некоторое время проработал на аффинажном заводе в Екатеринбурге, потом был переведен в «Главзолото», в Москву, но как сложилась его судьба дальше — не знаю.
25 ГАСО. Ф. 172. Оп. 1. Л. 4.
26 Грум-Гржимайло В.Е. Цит. соч. С. 34.
27 ГАСО. Ф. 172. Оп. 1. Д. 22. Л. 4.
28 В отличие от А.А. Борисова, Н.Н. Барабошкин — фигура в профессиональных кругах хорошо известная. В частности, его жизни и трудам посвящен почти 600-страничный том С.С. Набойченко «Металлург Николай Барабошкин». — Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2001.