Очерк
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2019
Алексей Кузин (1956) — родился в Верхнем Уфалее. Окончил Уральский горный университет, где и работает. Автор сборников стихов «Шестое чувство», «Адамов узел», «Возвращение к брату». Печатался в журналах «Урал» и «Уральский следопыт».
Мы едем на черном джипе по прямой нитке асфальта из города Атырау на север. Дорога уходит в песчаные просторы Прикаспийской низменности. Надо проехать сто километров, после повернём на запад и там, в степи, будем искать пресную воду. Когда-то там были колодцы, колхозы, совхозы, отары овец, табуны коней. Я везу с собой приборы и провода, буду измерять электрическое сопротивление песков. Где оно низкое, как у морской воды, — там в песке солёная вода, а где высокое — там искомая живая.
Какая степь в начале мая! — ровная, зеленая. Впрочем, долго в неё не насмотришься — не за что взгляду зацепиться. А небо — оно другое, чем на Урале. Синее такое же, а белые облачка здесь пышные да кудрявые. У нас-то воздух прохладный — вот они и приплюснуты, как остывшие блины, а здесь надулись, напышились — и катятся себе одно за одним с юга на север.
Посёлочки редкие, небольшие стоят вдалеке от дороги — ничего там и не рассмотреть. А вот поселковые погосты жители поставили у дороги. Аккуратно всё, ограда деревянная или каменная. И тут видно, что всякие люди жили здесь и живут: простые и богатые. Простых-то ровно так рядами разложили, а кто был богатый да знаменитый — те в высоких своих мазарах около выхода с кладбища столпились. Мазар — это в полтора этажа высотой округлое или квадратное белого кирпича сооружение, похожее на небольшую древнюю доменную печь или на колокол чрезвычайных размеров. Я бы мог еще много чего надумать о них — да благо, что быстро минует наш джип эти места, казалось бы, вечного упокоения.
И что же я до сих пор не обратил внимания на водителя? Вот он, тридцатилетний казахский батыр. Зовут его Атылбек. «Атыл» — это «справедливый». Посмотрим, каким он окажется. В машине громко-громко играет бодрая современная казахская популярная музыка. Но и русские песни тоже звучат. Он спрашивает, знаю ли я казахских певцов. Я знаю группу «А-Студио» и Розу Рымбаеву. О, он их тоже знает. А знаю ли я Димаша? Нет. Теперь я иногда слушаю его хрустальный голос.
Атылбек одет в черную с короткими рукавами рубаху, синие тренировочные брюки, на ногах его — какая-то цивильная обувь. Я не запомнил, во что он обут. Если бы я писал не очерк, а рассказ, я точно придумал бы для него какую-нибудь удобную модную обувку. А я придумывать не могу, я уверен только в том, что он был не в галошах. Потому что после, в степи, он всегда был обут в глубокие резиновые галоши на босую ногу, чем меня при первом явлении в галошах изрядно удивил. Он полноват для своих тридцати лет. Но это не рыхлая болезненная полнота. А самая-самая здоровая. Он широк в плечах, у него выпирают вперёд грудь и живот. Сейчас, когда он сидит за рулём, широко раздвинув ноги, живот, кажется, спускается до бёдер. Но Атылбек очень подвижен, даже в водительском кресле джипа. Смуглое, полное лицо его, обрамленное черной бородкой, почти всегда улыбается, губы поют.
Мы приехали на базу. Это огороженная металлическим забором треть гектара пыльной степи. Внутри, за забором, соединенные прямыми асфальтированными дорожками, стоят длинный-длинный одноэтажный, обшитый фанерными панелями дом и одноэтажный же квадратный дом. Длинный оказался двумя общежитиями для рабочих, связанных помещением столовой, а квадратный — домом для приезжающего иногда владельца этой базы и бетонного завода в Атырау Алимердена. Это высокий, сухопарый, статный человек сорока с лишком лет.
Ему я был уже представлен в конторе завода. Цели строительства базы в степи и поиска пресной воды самые исконные казахские и благородные. Он намерен возродить скотоводство. Тридцать лет назад на травах паслись отары овец, табуны лошадей. А потом ушла старая власть, и люди ушли из степи. Алимерден называл урочища, предполагал количество голов мелкого и крупного скота, которым должно хватить найденной воды, как это было в годы его юности. Подготовился человек к делам.
Я сам ни о чем не расспрашивал Алимердена: всё понятно, всё увижу. Но экскурсию по цехам современного предприятия, что варит и лепит железобетонные сваи для строек Казахстана, я с почтением к его создателю, в одном-двух шагах от его высокой фигуры, совершил. И через час Атылбек умчал меня в песчаные степи.
На базе полтора десятка рабочих в синих спецовках строят здание гаража. Это не казахи, а соседи из западной части Узбекистана, каракалпаки. В основном молодые парни. Бригадир у них — полноватый Булат. Он помог мне изготовить деревянные ручки к стальным штырям-электродам. Булат немного понимает на русском. И он человек добрый. После знакомства с ним я понял, что добрые от природы или воспитания люди вырастают более толковыми. Они с младенчества относятся с доверием к людям, всем любопытствуют, многое узнают — и вырастают сметливыми.
Участки исследований наших лежат в 60–70 километрах к западу от базы. Каждый день на двух джипах будем ездить туда. Вся степь покрыта сетью грунтовых дорог, что прямыми линиями рассекают травяные степи, а при встрече соров начинают петлять около них или по их подсохшей песчаной глади. Сейчас, в начале мая, вода с их поверхности почти всюду испарилась, лишь кое-где осталась черная грязь. Сор — это засыпанное песком озеро. Я этот песок из любопытства копал: сначала, мощностью в ширину ладони, идет слой черного илистого песка, затем — длиной в ладонь — серого песка, а под ним — тот же песок с остатками вертикальных стеблей осоки. Да, было когда-то здесь озеро. Песок в глубине сора — солёный. Я пробовал. Мне и далее, в иных местах степи, приходилось и песок, и воду пробовать. А как иначе в песках найдешь пресную воду, если её тотчас же, где увидел, не попробовать на вкус?
Некоторые участки низменности густо-густо усеяны такими сорами размером в одно-два футбольных поля, но, конечно же, не прямоугольных, а круглых или вытянутых и даже изогнутых, как воздушный шарик, намалёванный рукой трёхлетнего ребёнка акварелью на листке.
В первый день поисков проводником в степи у нас был один местный молодой парень. Он какой-то охотник, что ли? Ружьё с собой взял. На обратном пути домой остановились мы в соре, по бутыли пластиковой постреляли, кто хотел. Народу нас — немало: при двух джипах — три водителя, я, этот проводник, два молодых парня-рабочих в синих спецовках и в кирзовых сапогах. Им стрелять не предлагали, и я отказался шуметь. А днём мы напрасно прошли электроразведочными измерениями полтора километра степи в сторону от солёных соров в зеленые редкие весенние травы. Начали мы работу на бывшем совхозном стане с ржавой бочкой около засыпанного колодца. И здесь — и далее на полтора километра к северу — соленый песок. Где же пресная вода?
Оказалось, что она не в ровной степи, а на участках песчаных холмов. Они состоят из морского песка. Когда на севере Евразии был последний ледник четвертичного периода, здесь, в Прикаспии, море вышло из берегов и приняло с континента пяти-девятиметровый слой кварцевого светло-желтого песка. За последующие пятнадцать тысяч лет почти все пески были смыты и развеяны, да вот не все, а на радость людям остались шапки светло-желтых невысоких холмов, покрытых колючей и мягкой травой. А воды пресные небесные за эти тысячи лет пали сверху, заполнили поры песков. Вот и получилось, что холмы песков с пресной водой лежат на слое серых песков с водой солёной.
Живую воду нам без всякой электроразведки открыл пастух Даир. Он поехал с нами в степь на второй день поисков — и в три последующие. Приехали туда же, к ржавой бочке. Он без слов на русском или казахском языке пошел в ту сторону, где раньше был колодец у подножия холмов. Мы — за ним. Вот здесь-то и началась у нас геофизическая страда. Делаем вертикальное электрическое зондирование — ток всё глубже и глубже запускаем в недра, разнося токовые электроды всё дальше и дальше друг от друга. Такой способ измерения сопротивления грунтов придумал еще в 1902 году Конрад Шлюмберже. Спасибо ему. И видим, что в верхнем слое сопротивление достигает пары сотен омметров, а на глубине 4–5 метров снижается до сопротивления солёной морской воды. И пошли мы делать эти зондирования по сети сто на сто метров. И видно, есть ли пресная вода, сколько метров мощности этот слой. Работают со мной два парня-каракалпака, Султан и Нуритдин. Султан — стройный, улыбчивый, а Нуритдин — коренастый, серьёзный. Русского языка они не знают. А я не знаю узбекского. Но скоро мы сработались. Да еще и Даир ходит по холмам рядом с нами. Он неразговорчив, потому что очень скромен. Но русский язык не забыл. Это я сначала понял по тому, что, когда я что-нибудь скажу о моих работниках и их шоферах-наставниках, он понимающе улыбнётся. Ну, иногда перекинемся с ним парой слов на русском. Даир тридцать лет назад, молодым человеком, работал здесь пастухом. Помнит всякую дорогу, всякий колодец, всякое урочище. Роста он среднего, комплекции средней, лицо его округлое, смуглое, карие глаза — казахские, раскосые. Он добрый и простой. Если бы я жил там, хотел бы быть его другом.
Скоро Султан и Нуритдин научились спрашивать меня после каждой точки зондирования: «Есть вода?» — и заглядывать в полевой журнал — посмотреть, как ведёт себя кривая зондирования, скоро ли показывает снижение сопротивления, то есть какая-то тощая или ведёт себя как сытое пузо — даёт приличную толщину песков с пресной водой. И Даир иногда заглянет — тоже понимающе.
Когда мы к исходу дня обследуем несколько гектаров песчаных холмов, берёмся за лопаты — рыть колодец. Работников у нас — двое: эти парни-каракалпаки. Верхний песок — на глубину до полуметра — совсем лёгкий, пылеватый, воздушный. Потому что рыть колодец мы начинаем обычно в неглубокой — в метр — естественной яме на плато песков. Когда-то ветер выдул песок с плато, образовав пологую яму диаметром в несколько метров. Дно её заросло высокой травой, напоминающей лебеду. В мае месяце мы ломаем на дне ямы сухие белые прошлогодние стебли этой травы, новой зелени здесь еще нет. Сюда, в эту яму, ветрами нанесло пылеватый песок. Ну, как свежий снег, он лёгкий. А дальше копаем — плотный пойдет, с белого цвета обломками ребристых тонкостенных раковин. Эти раковины — точно морские, не речные пресноводные. А ещё поглубже — на метр-полтора — песок становится влажным. Лопату в него всадишь — вытесненная из пор вода так и образует подвижный ореол. Я так подробно об этом пишу потому, что сам копал эти колодцы. Размер его в плане — метр на два, чтобы удобно было работать на выброс лопатой, а то и вдвоём можно спуститься в него: один рыхлит песок ломиком, а второй отбрасывает в другом конце колодца податливый песок. Устанут Султан, Нуритдин — я беру лопату или лом и прыгаю в яму. Мне надо скорее найти эту воду, не хочется ждать, пока работники отдохнут. Тоже бросаю тяжёлый песок. Даир — он человек в возрасте, проводник. Ему копать не надо, его дело — указать, где будет вода. А вот три наших водителя — не могут копать. Поясняют, что спина у них недавно болела или сейчас вот болит.
Пожалуй, я должен остановить рассказ об углублении колодца, а растолковать положение моих спутников около него. Султан и Нуритдин — копают. Они приехали в Казахстан, чтобы заработать тенге — и увезти их в Каракалпакию своим родным. Водители: солидный сорокалетний Нурлубек, некогда стройный высокий тридцатипятилетний Жандос, молодой крепыш Атылбек — присутствуют при этом. В полдень, когда мы с приборами и проводами меряем шагами желтые холмы, они выкапывают в сером песке недалеко от холмов яму полуметровой глубины, разводят в ней огонь на дровах из привезенных с собой сухих досок, ставят на прутки из стальной арматуры десятилитровую алюминиевую кастрюлю — и готовят кулеш из лапши с тушенкой, а после — для вкуса — добавляют томатный соус из консервных банок с килькой — вместе с килькой. Неплохо получается на вольном казахстанском воздухе. На этом же костре приготовят и чай в алюминиевом толстостенном чайнике. Кулеш мы ни в один из дней не могли доесть — и вываливали остатки на песок. Как-то я предложил заливать воды для кипячения и засыпать продуктов несколько поменьше, но они в три голоса ответили, что не надо ничего уменьшать. Что же, ладно, какая-нибудь степная птица или зверь попотчуются человеческой пищей. Да, видели мы при быстрой своей езде по степным пыльным дорогам птицу чёрную — дрофу, табунок серых куланов — они испугались наших быстрых «мастодонтов» и бросились галопом вдоль дороги, забирая влево от неё, пока не скрылись за холмами.
Наверное, обычай не позволяет солидным водителям джипов гнуться с лопатой в песчаной яме. Хозяин Алимерден наказывал им в Атырау работать в степи, помогать нам, но, приехав на базу, они решили взять себе и нам в помощники этих двух парней-каракалпаков. В степи, на воле, среди зеленых трав работа, конечно же, лучше, чем у забора базы, в песчаной пыли. Поедете, мол, воду искать, давайте-ка заправьте соляркой два джипа. И парни наклоняют стальную синюю бочку с соляркой, наливают топливо в ведро, а после — через воронку — в горловину топливного бака. Тоже ловкость нужна, чтобы ветер не разбрызгал ценное топливо.
Среди водителей есть определенная и строгая иерархия, или, по-восточному точнее сказать, — уважение. Когда два джипа вечером срываются с участка на базу, заложив по серой песчаной степи виражи, Нурлубек точно знает, что никто из его младших товарищей не посмеет стать на дорогу первым, пустить густую пыль ему в ветровое стекло. Потому две наших машины часто на обратном пути расходятся на развилках и мчатся по разным дорогам в тёмную сторону — на восток, к базе. В один из вечеров мы потеряли друг друга, тогда нашу машину загнали в сумерках на пологий холм, направили свет фар на запад, чтобы водитель отставшей машины увидел его и дал знать по телефону, что видит и едет. Наказ Алимердена и закон предков всё же заставляет этих парней держаться друг друга.
Когда глубина колодца становится равной нашему росту или чуть превышает его, не со дна, а с боковых стенок начинает сочиться вода. По песку на дне выработки скоро прорисовываются маленькие частые промоины. Стоит сделать небольшой, на полштыка лопаты, приямок — и скоро он наполняется мутной от взвеси мелкого песка водой. Подождём пяток минут, зачерпнём пластиковым стаканчиком воду — и можно пробовать на солёность и вкус. В двух из семи вырытых колодцев вода оказалась солоноватой, в пяти — пресной, но какой-то, на мой вкус, мягкой-мягкой, словно она мыльная. Ничего, главное — пресная.
На другой день заглядываем в вырытый накануне колодец — он уже на полметра-метр заполнен водой. Я советовал колодцы зарывать, чтобы какой дикий или домашний скот в него не свалился. Но это моим коллегам представлялось совершенно лишним действием. Я видел в них убежденность, уверенность, что ничего подобного просто не может никогда здесь случиться. Вообще, чувствовалось, что эти батыры — полные хозяева степи и любой возможной ситуации на её равнинах и холмах. И ездили по пескам на джипах точно с такой же уверенностью — то есть смело: и напрямик, и с холма на холм. Если достанется кому допить из пластиковой бутылки остатки минеральной воды — он тотчас же отбросит её, как испитую чашу на свадьбе, в песок или в траву — куда придётся. Когда мне случалось это видеть около места, где мы роем колодец, я говорил, что здесь ничего бросать нельзя, так как сюда приедут экологи принимать будущий колодец в эксплуатацию. Они мусора около колодца не потерпят. Кажется, эти покорители степи пытались понять, о чем я говорю, как прохожий мог бы вникать в лепет чужого ребёнка.
Колодцы в степи для водопоя называют кудук, устраивают так. Роют круглую яму диаметром шесть метров с вертикальными стенками. Глубина ямы — два метра. Если вода встанет на отметке один метр, то в кудуке будет тридцать кубов пресной воды. Хватит, чтобы, не вычерпывая до дна, напоить табун лошадей в полтысячи голов. В середину кудука ставят высокий столб, на него опирают пологую сплошную тесовую крышу над всем колодцем — это чтобы лишняя вода не испарялась, а главное — чтобы приносимый ветрами из степи травяной мусор не засорял воду.
Дороги по степи довольно старые — они прорезаны на увалах и склонах колёсами машин и ветрами на глубину более метра. Ехать по дороге непросто: надо успевать в таких местах попасть точно в колею, а иначе можно завалиться набок. А на ровных местах с неглубокой колеёй — как по асфальту можно гнать. В степи никого нет. Редко-редко пасутся в стороне от дороги пять-шесть коров темно-бурой масти. Однажды по пути на работу мы чуть не задавили тех же кровей телёнка, отдыхавшего прямо на дороге. Маленький он — в охапку взять можно. Мои спутники сразу же заявили, что малыш от стада отбился. Оказывается, они заметили его в степи ещё пару дней назад. Говорят: «Уснул, наверное, а коровы ушли». Мы поехали дальше и стали считать соры, которые пересекала дорога до поселения из трёх домов возле солёного озерка размером в два-три десятка метров. Набралось шесть соров и шесть километров расстояния. Здесь живёт, сказали мне, самый богатый человек в степи. На земле нет ни травинки — всё вытоптано копытами коров и овец, на пригорке стоят рядком три колёсных трактора, грузовик, возле дороги играют рыжеволосые мальчик и девочка, а в озерке плавает небольшая бурого пера уточка. Мои коллеги поговорили на казахском языке со стоявшим рядом с УАЗом хозяином хутора про потерявшегося телёнка. И мы поехали работать.
В этот день обследовали участок Азмагомбет. Старший из водителей, Нурлубек, пояснил коллегам-шоферам, что установленный на вершине конусообразного холма шест, осененный привязанными к нему конскими хвостами, означает место, где казахские воины под командованием героя Магомбета в давние времена одержали победу над отрядами калмыков.
К исходу дня младший из водителей, Атылбек, когда каракалпаки и я в шесть рук углубили колодец до влажного песка, скинул в азарте резиновые галоши, босыми ногами спустился с теплого легкого песка на дно выработки в прохладный влажный и стал тоже орудовать лопатой. Фигура его, облаченная в светло-розовую рубаху навыпуск, заполнила весь колодец. Надо скорее найти эту пресную воду!
И вечером случилось необычное. Мы возвращались на базу. Видим, у дороги на траве отдыхает тот же бедняга телёночек. Здесь-то я и услышал от казахов слова, что он один, без воды в степи уже третий день. Надо его поймать, иначе умрёт. Две машины остановились. Атылбек быстренько смотал с железной решетки за кабиной красно-пестрый капроновый канат. Толщиной он в палец мужской руки и длиной в несколько метров. Сделал на его конце скользящий узел и соорудил аркан с петлёй диаметром около метра. Приблизился к телёнку на расстояние в десяток шагов, но тот вскочил и бросился бежать. Атылбек метнул аркан, но промахнулся. Телёнок понёсся из всех своих сил, заложив вокруг джипа дугу радиусом в пару десятков метров. Легконогий каракалпак Султан пустился за ним, на половине круга почти догнал, бросился головой вперёд и ухватил глупого беглеца рукой за правую заднюю ногу. Атылбек подошел к заваленному на траву телёночку, завязал тугим узлом на верёвке петлю диаметром в полметра, надел её телёнку на затылок, после перевёл сбоку к губастой морде, той же верёвкой сделал над челюстями стягивающую узду. Султан отпустил беглеца, Атылбек потянул за верёвку, телёнок издал обиженное мычание и попытался подняться на ноги. Э, бедняга: Атылбек подошел к нему сбоку и подхватил на руки, как младенца. Принес к машине. Куда его? Перевернул на руках вверх ногами, положил боком на траву. Затем одну переднюю ногу соединил с двумя задними, связал концом верёвки. Одна нога осталась свободной и вольно смотрела вперёд. Казахи пояснили мне, что так надо, чтобы телёнок мог дышать. Атылбек поднял связанного мальца на руки, аккуратно перенёс через борт пикапа и уложил на жестяное дно. Поехали.
Через несколько километров в стороне от дороги увидели одинокий дом. Люди живут. Поехали к нему. Дом деревянный, одноэтажный, обмазан глиной и побелен, окна смотрят на три стороны, шторы отсутствуют — и можно при движении вокруг дома просмотреть его насквозь. Нет никого, кажется. Однако машина-грузовичок возле дома стоит, к западу от дома на веревках, привязанных к вбитым в землю кольям, сушится бельё. Остановились на голой сухой земле между домиком и небольшой дощатой сарайкой, то есть на широком дворе, хотя он ничем не обозначен и не огорожен. Из дома вышел казах средних лет, одетый в светлую футболку и тёмные брюки, за ним девочка лет пяти в красном платьице, женщина, повязанная светлым платком. Хозяин от дверей дома направился к нашим машинам, а женщина и девочка в другую сторону — к развешенному белью. Все наши вышли из машин и по очереди поздоровались с хозяином рука в руку и заговорили о телёнке. Атылбек достал его из кузова, стал освобождать из пут, а хозяин направился к сарайке, зашел в неё и вернулся с верёвкой белого цвета. Так же быстро и ловко сделал большую петлю, надел её на затылок бычку, перевёл верёвку на мордочку и сделал перевязь. Телёночек стоял не непрочных ногах и ждал своей участи. Я успел при этих процедурах забраться в кузов нашего пикапа и сделал снимок общего плана передачи спасенного и снимок Атылбека, присевшего на прощание рядом с теленочком на колено и обнявшего своего крестника. Когда мы отъезжали, я увидел, что девочка и женщина-хозяйка направились от развешенного белья к нежданному гостю.
В последний день разведки вместе с нами на участки исследований приехал Алимерден. Посмотрели воду в выкопанных четырёх колодцах и на самом большом участке желтых песков стали копать один за одним еще три. Даир и Алимерден простирали руку и направляли шаги в ту или иную сторону холмов, Султан и Нуритдин взялись за лопаты. Я остался один, но не растерял энтузиазма и продолжил исследовать мощность желтых песков — чтобы после построить план их мощности и определить запасы воды. Скоро Атылбек — в розовой рубахе, резиновых галошах на босу ногу — присоединился ко мне, освоил работу с проводами, катушками, электродами. И мы вдвоём стали прокладывать тропы по пескам, колючим старым травам. Работал он споро, внимания на тернии, коловшие его голые щиколотки, почти не обращал. Да и Султан с Нуритдином, мне показалось, в этот день совсем не уставали и не отдыхали, взявшись за привычное дело. На глазах командира любой труд становится не таким тяжелым.
Вечером в столовой на базе я с удовольствием вкушал мясную похлёбку, приготовленную двумя женщинами-поварами. Заедал лепёшками из дрожжевого теста. За эти дни я уже научился не вставать из-за стола, чтобы самому долить чайку в чашку. У казахов так не принято. Женщина увидит и нальёт.
Когда Жандос увозил меня в Атырау для последнего ночлега в гостинице перед дорогой домой, я спросил его об Атылбеке, мол, где он так ловко научился обращаться с верёвкой и уздечкой? Жандос пояснил, что Атылбек родом из какого-то посёлка. И он не водитель, а буровик. Выучился где-то на буровика. И работал в компании, которая добывает нефть. Но теперь у них работы стало поменьше, Атылбеку пришлось устроиться к Алимердену водителем. Но — пояснил Жандос — в той компании у Атылбека остался работать отец. И если с отцом что-то случится — да, вот так он просто и сказал: «Если что-то случится», — то сына примут на его место. Затем поправился, что не на место отца, а на работу в эту компанию. Мне стало понятно, почему Атылбек не обращал внимания на колючие травы.
На холмах желтых песков я пару раз попробовал пожевать бледно-зеленые листочки каких-то ранних травок — и они оказались довольно горькими. Да ведь, наверное, есть среди трав и сладкие. Точно должны быть. Я помню, как однажды в степи старший из шоферов, Нурлубек, при разговоре о разных областях Казахстана воскликнул: «Зато у нас мясо вкуснее!» И я ему безоговорочно верю — на этих-то горько-сладких травах так и должно быть. Пресную воду на время потеряли — и снова нашли. Затейщик возрождения традиционного для казахов дела Алимерден — человек достойный и праведный. И в силе. А скот — он имеет свойство плодиться, когда есть надёжные пастухи.