(Заметки литературоведа и врача)
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2019
Михаил Давидов — врач, кандидат медицинских наук. Автор 650 научно-медицинских публикаций и более 200 литературно-художественных работ, в том числе более 10 книг. Публиковался в журналах «Урал», «Москва», «Наука и жизнь» и других отечественных и зарубежных изданиях. Член Союза писателей России, лауреат литературной премии М.Ю. Лермонтова (2014). Живёт и работает в Перми.
Вечером 15 июля 1841 года1 у северного склона Машука прозвучал выстрел, оборвавший жизнь М.Ю. Лермонтова. «Лермонтов упал как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые. Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь… Чёрная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу» — так красиво закончил свои воспоминания о дуэли Лермонтова и Мартынова секундант А.И. Васильчиков. Однако Александр Илларионович многое утаил, и более полутора веков чёрная туча тайны застилала события, связанные с дуэлью Лермонтова и Мартынова.
Более 40 лет я занимался обстоятельствами дуэли Лермонтова и Мартынова, характером ранения поэта, причиной и временем наступления смерти, работая в архивах Москвы, Петербурга и Пятигорска, совершив три длительных экспедиции на место дуэли, изучая ход раневого канала на компьютерных томограммах и трупах, консультируясь по сложным вопросам с лермонтоведами старшего поколения В.А. Хачиковым, С.В. Чекалиным и другими, полемизируя на Лермонтовских чтениях в Петербурге. Итоги архивных розысков и результаты исследований привожу в данной работе.
По сей день остро дискутируются причины поединка между Лермонтовым и Мартыновым.
К сожалению, до сих пор в ходу версии заговора Николая I, Бенкендорфа и их приближённых, которые действительно не любили поэта. Но доказательств такого заговора как не было, так и нет. Распоряжение Николая I от 30 июня 1841 года («…дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку») опровергает версию о заговоре из Санкт-Петербурга: абсурдно полагать, что Николай I санкционировал заговор против Лермонтова в Пятигорске и одновременно потребовал, чтобы он не отлучался от службы в Тенгинском пехотном полку на Черноморском побережье Кавказа.
Лермонтов по пути следования в полк изменил маршрут, о чём в Санкт-Петербурге не знали. Вначале он в Ставрополе упросил главнокомандующего Кавказской линии генерала П.Х. Граббе направить его в экспедицию в Дагестан для участия в штурме аула Чиркей. Однако по дороге, в Георгиевске, Лермонтов уже самовольно изменил маршрут и вместо Дагестана свернул в Пятигорск, где до дня дуэли с Мартыновым действительно поправлял здоровье водами (что доказано журналами курортных процедур).
Версия заговора в кратком изложении выглядит так.
На спровоцированной дуэли Лермонтова и Мартынова тайно присутствовал некий наёмный убийца (казак, жандарм или подкупленный горец), вооруженный винтовкой и скрывающийся во время поединка рядом с местом дуэли. В зависимости от фантазии автора, указываются различные «огневые позиции» для стрелка (по отношению к Лермонтову): под кустом справа и сбоку от него, в кустах под обрывом спереди и сбоку, за Перкальской скалой сзади и выше Михаила Юрьевича. Одновременно с выстрелом Мартынова был якобы произведён выстрел из винтовки наёмным убийцей. «Плохой стрелок» Мартынов промахнулся, а винтовочная пуля намертво сразила поэта.
Не проще ли было этому «казаку» или «подкупленному горцу» застрелить Лермонтова во время его ежедневных прогулок верхом на лошади по безлюдным окрестностям Пятигорска и вокруг Машука? Зачем надо было устраивать такую комедию с организацией дуэли.
Когда очередной раз по телевидению я слышу версию о неком казаке, выстрелившем одновременно с Мартыновым, меня разбирает смех, и я вспоминаю, как мне ещё 40 лет назад сотрудница лермонтовского музея в Пятигорске подробно рассказала, кто являлся первым автором это дикой, совершенно неправдоподобной версии. Это бывший директор пятигорского музея «Домик М.Ю. Лермонтова» С.Д. Коротков. Ещё в начале 1930-х годов этого партработника, не имеющего специального образования, назначили руководить музеем. И вот этот человек захотел прославиться и выдвинул ничем не подкреплённую версию. Но даже вышестоящие партийные начальники понимали всю нелепость её, быстро сняв Короткова с должности с формулировкой в приказе «за вульгарную версию убийства Лермонтова».
Но через два десятилетия эту гипотезу подхватили недобросовестные литературоведы и примкнувшие к ним любители, облекли в стройную наукообразную оболочку, и она до сих пор будоражит мозги современных любителей заговоров, пополняет карманы телевизионных пиарщиков и смешит историков литературы.
В целом версия тайного стрелка-убийцы опровергается легко. Винтовки, ружья и пистолеты того времени при выстреле производили очень громкий звук и давали густое локализованное облако дыма. Дуэль была многолюдна: 2 противника, 4 секунданта, несколько негласных свидетелей. Последние пытались расположиться около кустов, окружавших дуэльную площадку, или где-то за кустами, и остаться незамеченным стрелку-убийце при таком многолюдье было просто невозможно.
***
Мне стыдно слышать голоса тех литературоведов, которые, добросовестно заблуждаясь или непонятно для чего откровенно обманывая читателей, утверждают, что Лермонтов и Мартынов были друзьями.
В действительности они являлись антиподами и внутренне были глубоко чужды друг другу. Мартынов всю жизнь завидовал Лермонтову, не любил его. Но тщательно скрывал неприязнь. Лермонтов же обзывал мнимого приятеля Мартышкой, любил открыто, при всех насмехаться над ним.
Какие же это друзья?
Да, пути их в течение жизни несколько раз пересекались. В частности, они вместе учились в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Санкт-Петербурге. Но где воспоминания современников, которые доказывают их «дружбу»?
Наоборот, вспоминают их соперничество, неприятие друг друга. Всё это выплескивалось в фехтовальном зале, где Лермонтов и Мартынов каждую неделю яростно сражались на шпагах или саблях друг с другом. На их ожесточённые поединки как на бесплатное лакомое зрелище сбегались посмотреть все курсанты школы.
А вот какие пренебрежительные характеристики письменно давал сам Мартынов своему «другу» юнкеру Лермонтову: «наружность его весьма невзрачна: маленький ростом, кривоногий», «сложен дурно», «не мог быть красив на лошади», «глаза как у зверей» и т.п.
Когда в середине мая 1841 года Лермонтов и его двоюродный дядя А.А. Столыпин — «Монго» приехали в Пятигорск, Михаил Юрьевич в первый же день с удовольствием произнес: «Ведь и Мартышка, Мартышка здесь!» Но это был не возглас друга, а удовольствие от предвкушения возможности вдоволь посмеяться над старым объектом для шуток.
Мартышка же с конца апреля находился в Пятигорске и ходил по городу с мрачной физиономией обиженного судьбой человека.
Николай Соломонович Мартынов за военную службу на Кавказе имел 27 высочайших благодарностей, был награждён орденом Святой Анны и, как вспоминают его однополчане, мечтал сделать военную карьеру, дослужиться до генерала. Увы! Замеченное за ним в полку шулерство при игре в карты, полученное в результате позорное прозвище «маркиз де Шулерхоф», создавшиеся сложные отношения с офицерами Гребенского казачьего полка привели к тому, что Мартынов был вынужден подать в отставку.
Лермонтов — тончайший поэт, человек возвышенной и нежной души — в повседневной жизни, в обыденной обстановке был желчен, изобретателен на колкости и насмешки. Однако в то пятигорское лето 1841 года Лермонтов не учёл, что Мартынов находится в состоянии уязвлённого самолюбия, стресса, обусловленного крахом военной карьеры, жизненно значимой для него.
Нужно не забывать ещё одно обстоятельство: дуэли между дворянами в те времена были частым явлением и нередко совершались по самому незначительному поводу.
Одной из главных причин поединка поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Юрьевича Лермонтова и отставного майора Гребенского казачьего войска Николая Соломоновича Мартынова были насмешки мятежного и беспокойного поэта над странным внешним видом Мартынова, который, чтобы показать себя бывалым кавказцем, брил по-черкесски голову наголо и повсюду носил необъятных размеров кинжал. Михаил Юрьевич дал Николаю Соломоновичу меткое, но весьма обидное прозвище «Дикарь с большим кинжалом». Лермонтов с друзьями вели в 1841 году в Пятигорске альбом карикатур, в котором в шуточном виде зарисовывали свои похождения. Рисовал чаще всего Лермонтов, поскольку он обладал талантом художника. В альбоме больше всего доставалось опять же Мартынову. Так, известен рисунок Лермонтова, где Николай Соломонович, тужась, справляет нужду, сидя на горшке, ухватившись обеими руками за огромный кинжал и объясняясь при этом в любви к даме.
Мартынов и Лермонтов соперничали за одну женщину — падчерицу генерала Верзилина Эмилию Клингенберг, прозванную за свою удивительную красоту Розой Кавказа, но имевшую в Пятигорске дурную славу: ей невероятно нравилось сталкивать лбами увлечённых ею молодых людей.
Кроме того, Мартынов мог затаить обиду на Лермонтова за якобы утаённые тем в 1837 году письма к нему (на самом деле их украли), «обманутую» сестру Наталью Соломоновну, за которой Лермонтов раньше немножко ухаживал (без интимных отношений), но не захотел или изначально не помышлял жениться.
Роковая ссора произошла в несчастливое число, 13 июля, на вечере в гостиной дома генерала Верзилина. Очевидцем ссоры была Эмилия Клингенберг: «Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л.С. Пушкин (брат известного поэта), и принялись они вдвоём острить свой язык… Увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счёт, называя «горец с большим кинжалом». Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово «poignard» (пер. с фр. кинжал. — М.Д.) раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошёл к нам и сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», быстро отвернулся и отошёл прочь. Танцы продолжались… После уже рассказали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: «Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?» Мартынов ответил решительно «Да», и тут же назначили день».
Дуэль Лермонтова и Мартынова состоялась около 18 часов 30 минут 15 июля 1841 года. Место для поединка было выбрано второпях, ибо, когда участники дуэли, собравшиеся первоначально у колонии немецких переселенцев Каррас, направились оттуда к Машуку для выбора подходящего участка, со стороны Бештау быстро приближалась зловещая грозовая туча.
Поиски истинного места дуэли я вёл в течение нескольких десятилетий, в том числе помимо работы в архивах мною были организованы три длительных экспедиции на местности с привлечением уральских энтузиастов А.П. Соколова, А.В. Иванова и других. Результаты этих поисков опубликованы в журнале «Наука и жизнь»2 и других изданиях.
Истинное место дуэли находится у северного склона Машука, приблизительно в 850 м восточнее официального (ложного), где установлен обелиск, на участке старой дороги, заросшей ныне лесом, недалеко от Волчьей балки, Перкальской скалы и дорожки терренкура, проложенной вокруг Машука.
Со стороны Мартынова секундантами были приятель Лермонтова корнет М.П. Глебов, проживавший в Пятигорске на одной квартире с Николаем Соломоновичем, и 22-летний князь А.И. Васильчиков, сын председателя Государственного совета, тайный недруг Михаила Юрьевича. Со стороны Лермонтова — его родственники: двоюродный дядя капитан А.А. Столыпин и свояк — князь С.В. Трубецкой.
Лермонтоведы единодушны в том, что секундантами были перечисленные 4 лица. Однако ожесточённо спорят по вопросу о том, кто на чьей стороне был из секундантов. Это одна из тайн дуэли Лермонтова с Мартыновым.
Данный вопрос я изучал более 40 лет, роясь в пыльных архивах и собирая малоизвестные источники. Приведённые выше данные по секундантам — результат этих исследований.
Во-первых, Столыпин и Трубецкой были родственниками Лермонтова. И его друзьями. К тому же оба недолюбливали Николая Соломоновича. Представить их в роли секундантов Мартынова невозможно.
Однако после дуэли имена Столыпина и Трубецкого решили скрыть, так как они находились на Кавказе в положении сосланных и обоих ненавидел Николай І. Поэтому свидетели поединка решили их не выдавать — ведь достаточно указать двух секундантов.
Во-вторых, поскольку имена обоих действительных секундантов Лермонтова скрыли, на следствии пришлось перераспределить роли двух оставшихся секундантов: Глебов назвал себя секундантом Мартынова, а лукавый Васильчиков — секундантом Лермонтова.
Корнет Глебов почему-то считается близким другом Лермонтова. Но видел бы читатель, как в ходе следствия Глебов топил «друга» Лермонтова и выгораживал Мартынова! А я читал его записки, которые сохранились для истории. Глебов был в хороших отношениях со всеми — Столыпиным, Мартыновым, Лермонтовым. У него не было врагов. Но жил он в Пятигорске на одной квартире с Николаем Соломоновичем и поэтому охотно согласился быть его секундантом, когда тот попросил об этом. Когда дуэль произошла, Глебов сам пришёл в комендатуру и честно признался, что он был секундантом Мартынова.
Васильчикову невольно досталась «роль» секунданта Лермонтова. Долгие годы после поединка он молчал, храня тайны дуэли. Но в конце жизни, когда умер Николай І, а Лермонтов превратился во всемирно известного поэта, хитрый лис Александр Илларионович с важностью стал играть роль его секунданта.
Пока это не опроверг свидетель дуэльной ситуации офицер Н.П. Раевский. В своих воспоминаниях он привёл эпизод, доказывающий, что Васильчиков был секундантом Мартынова. Чтобы дать забыться ссоре, члены «лермонтовского кружка» отправили 14 июля Лермонтова и Столыпина в Железноводск и через несколько часов собрались посовещаться, что же им дальше делать. В этот момент к ним явился сильно взволнованный, взвинченный Мартынов, заявивший, что он не отступит от дуэли. У него поинтересовались: «Кто же у вас секундантом будет?» И тогда Мартынов ответил: «Я был бы очень благодарен князю Васильчикову, если бы он согласился сделать мне эту честь!» И, к огромному удивлению присутствующих, Васильчиков тотчас охотно согласился на это предложение.
Свидетельство Н.П. Раевского может прочесть любой желающий в книге «М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников» (М.: Худож. лит.,1989. С. 422).
Однако я нашёл ещё один источник, редкий и малодоступный, где в точности повторён описанный выше эпизод. В статье «Дуэль Лермонтова с Мартыновым», опубликованной в номере «Петербургской газеты» за 13 июля 1887 года, Н.А. Кузминский описывает всю преддуэльную ситуацию. Эта статья — литературная запись воспоминаний его отца, командовавшего в 1841 году казачьей сотней в городе Пятигорске и лично знавшего Лермонтова и его друзей. Сотник Кузминский уверенно заявляет, что А.И. Васильчиков был секундантом именно Мартынова.
Условия дуэли были составлены секундантом Мартынова князем Васильчиковым, который, несмотря на свой молодой возраст, уже имел большой опыт секундантства на дуэлях. При составлении условий он консультировался с Николаем Соломоновичем.
Условия дуэли носили жестокий, бесчеловечный характер и были совершенно неадекватны той мелкой ссоре в доме Верзилиных, которая послужила поводом для вызова. Причём «составители» уже знали, что Лермонтов, чувствующий свою вину в обиде, нанесённой Мартынову, категорически отказывается от своего выстрела, а, следовательно, Мартынов будет стрелять в обезоружившего себя противника.
Лермонтов отказался от своего выстрела ещё в первой половине дня 14 июля. Приведём его заявление друзьям в изложении Н.П. Раевского: «Мартынов пускай делает, как знает, а что сам он (Лермонтов. — М.Д.) целить не станет. «Рука, — сказал, — на него не поднимается!»3
Отказываясь от своего выстрела, проявляя добрую волю, Михаил Юрьевич надеялся на ответный ход Николая Соломоновича. Вот здесь-то и проявилось всё различие между этими людьми: великодушие Лермонтова и бессердечие Мартынова. Последний, восприняв и оценив полученную информацию о категорическом отказе противника от своего выстрела, почувствовал свою полную безопасность и безнаказанность. К концу дня 14 июля он повеселел, начал подшучивать над «путешествующим противником» своим, стал играть роль непреклонного, смелого человека.
Вот в такой ситуации составлялись условия дуэли. И очень жаль, что ни Глебов, ни Столыпин, ни Трубецкой не попытались как-то смягчить условия поединка. Почему-то они были настроены благодушно, почти весело. Закупили шампанского, надеясь на примирение. «Мартышка струсит, побоится стрелять на таких жестоких условиях!» — говорили они вслух. Лукаво улыбаясь, Васильчиков поддакивал им.
Но как же Мартынов струсит, если уже знает, что противник не собирается в него стрелять?!
Равнодушие к судьбе поэта, беззаботность проявили приятели Лермонтова при подготовке к поединку. Запоздалое осознание этого, стыд за свое поведение стали одной из причин их «обета молчания» после дуэли.
По принятым условиям дуэли, расстояние между барьерами составляло, по воспоминаниям А.И. Васильчикова, всего лишь 10 шагов (6,5 м). На следствии секунданты, договорившись, «увеличили» это расстояние до 15 шагов. От барьеров в каждую сторону отмеряется еще 10 шагов, куда становятся дуэлянты перед началом поединка. Из этих точек соперники должны сходиться по команде «Сходись!». Далее секунданты подают с большими интервалами команды «один», «два» и «три». Стрелять нужно было обязательно между командами «два» и «три». После команды «три» опоздавший с выстрелом терял на него право.
Последнее правило по вине одного из секундантов на поединке было грубо нарушено. Это стало ещё одной тайной дуэли и дополнительной причиной многолетнего «обета молчания».
Наконец, по условиям дуэли каждый соперник имел право на три выстрела. То есть поединок состоял из трёх раундов, с разведением дуэлянтов на исходные точки после каждого из трёх выстрелов или счета «три». Почему были приняты такие жестокие условия поединка — совершенно непонятно!
Таким образом, Лермонтов был поставлен в безвыходное положение. От своих выстрелов он заранее отказался (и все знали, что слово своё Лермонтов всегда держит), а противник имел право на три выстрела с очень близкого расстояния.
На следствии жестокое условие трёх выстрелов секундантами и Мартыновым было утаено. Рукою «друга» Лермонтова М.П. Глебова было выведено в записке, переданной Мартынову: «Покамест не упоминай о условии трёх выстрелов; если позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего, надо будет сказать всю правду». Правда не была сказана, так как запроса от следователей, почему-то сочувствующих Мартынову и секундантам, не последовало.
Поскольку Мартынов и секунданты упорно хранили тайны дуэли, соблюдая «обет молчания», при их жизни о жестоком правиле трех выстрелов так никто и не узнал.
Лишь в ХХ веке, когда были открыты материалы следствия, стало известно о жестоких условиях той роковой дуэли.
***
Сам поединок проходил в крайне неблагоприятных погодных условиях: огромная грозовая туча, надвигавшаяся со стороны Бештау, достигла-таки района дуэли, и, когда уже отмерили дистанцию и раздали заряженные пистолеты дуэлянтам, поднялась предгрозовая буря, а затем пошёл страшной силы грозовой дождь. Стрелялись уже под этим ливнем, бившим прямо в лицо секундантам и значительно затруднявшим видимость как последним, так и самим противникам.
Выбранная второпях дуэльная площадка оказалась неровной. Это была идущая по уклон большая поляна, по которой проходила просёлочная дорога. Лермонтов неумышленно был поставлен секундантами выше Мартынова. Фигура поручика выступала отчётливой мишенью для стоявшего ниже Мартынова.
Поручик Лермонтов обладал отличной стрелковой подготовкой, однако это не имело никакого значения вследствие отказа его от выстрелов.
Стрелковая подготовка отставного майора Мартынова была чуть похуже, но вполне достаточной, чтобы с такого небольшого расстояния попасть в своего противника. Вероятно, с целью оправдания убийцы через десятилетия после дуэли распускали слухи о том, что Мартынов якобы не умел толком стрелять из пистолета и попал в Лермонтова случайно. Однако это — явная ложь. Возможно, такое мнение могло сложиться из-за своеобразной манеры стрельбы любившего оригинальничать Николая Соломоновича, который прицеливался, разворачивая пистолет на 90° (курком в сторону), что он называл «стрелять по-французски». Лермонтовед П.А. Висковатов нашел сведения об ещё одной дуэли Мартынова, проходившей в Вильне. Быстро подойдя к барьеру, Мартынов повернул пистолет «по-французски», хладнокровно прицелился и метко поразил своего противника. Именно такую тактику выбрал Мартынов и в поединке с «обидчиком и выскочкой» Лермонтовым.
В поединке использовались крупнокалиберные немецкие пистолеты системы Кухенройтера. Эксперименты судебных медиков показали, что с расстояния 6,5 м, пуля, выпущенная из кухенройтера, пробивает грудную клетку человека насквозь.
По сигналу секундантов «Сходись!» Мартынов быстрыми шагами подошёл к барьеру и стал целить. Ему мешал сильный косой дождь. Лермонтов медленно подошёл к барьеру и развернулся правым боком вперёд, чтобы уменьшить площадь поражения. Он высоко поднял правую руку с пистолетом, намереваясь выстрелить в воздух.
Вспомним, что стрелять по условиям дуэли можно было между командами «два» и «три». Однако старательно выцеливающий Мартынов, которому мешал дождь, запоздал выстрелить. Прозвучала команда «три», после которой стрелять уже было нельзя. Однако секундант Столыпин, вместо того чтобы развести соперников на исходные позиции, выкрикнул: «Стреляйте!» Тем самым Столыпин грубо нарушил условия дуэли. Пытаясь пошутить, Лермонтов сказал: «Я в этого дурака стрелять не буду!» — поднял пистолет ещё выше и выстрелил в воздух. От отдачи он слегка отклонился назад и влево. В этот момент выстрелил Мартынов.
Обратим внимание на факторы, повлиявшие на направление раневого канала. Из-за неровности дуэльной площадки Лермонтов находился выше Мартынова, отчего пуля шла по восходящей траектории. В момент выстрела противника поэт стоял, развернувшись вполоборота, правым боком вперёд, его правая рука с пистолетом была максимально вытянута вверх, а корпус от отдачи (Лермонтов только что выстрелил в воздух) и для противовеса вытянутой правой руке был отклонен кзади и влево. Правое плечо и соответственно правая половина грудной клетки располагались значительно выше левого плеча и левой половины грудной клетки.
Все эти факторы способствовали формированию своеобразного восходящего направления раневого канала, прохождению пули через туловище не спереди назад, а поперек, от правого бока к левому. Высокая убойная сила оружия и короткое расстояние между противниками обусловили пробитие грудной клетки насквозь.
Лермонтов получил огнестрельное ранение около 18 часов 30 минут 15 июля. Сразу после выстрела противника туловище Лермонтова словно переломилось, он безмолвно упал, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обычно делают раненые. В правом боку его дымилась (!) рана, в левом — сочилась кровь. Поэт потерял сознание, глаза его были открыты, но смотрели мутным, непонимающим взором. Дыхание было сохранено. Через несколько минут после ранения сознание вернулось к Лермонтову, и он мог говорить. В частности, он прошептал корнету Глебову: «Миша, умираю».
До сих пор поклонников поэта и его преданных читателей волнует вопрос: можно ли было спасти Лермонтова?
«Нет!» — категорично и безапелляционно отвечали ведущие лермонтоведы в советский период. Основываясь на рассказах секунданта Мартынова Михаила Глебова и материалах сфальсифицированного следствия, они утверждали, что Лермонтов был ранен «прямо в сердце» и погиб «мгновенно на месте поединка», не приходя в сознание. Однако это явная ложь.
Состояние раненого в первые 30 минут после ранения и в дальнейшем было тяжёлым. У него наблюдался болевой шок, началось и продолжалось кровотечение. Кровь изливалась медленно, но постоянно из обеих ран на туловище, но больше её вытекало из выходного отверстия пули, расположенного в левой половине грудной клетки, между 5-м и 6-м рёбрами по задней подмышечной линии. Существовала ещё третья рана, умеренно кровоточащая, расположенная на задней поверхности средней трети левого плеча, т.е. в верхней части левой руки, где пуля, вышедшая из грудной клетки, прорезала кожу, подкожную клетчатку и частично мышцы. За время нахождения на месте дуэли раненый потерял большое количество крови. Её скопилось под пострадавшим много. Во всяком случае, сильный дождь, продолжавшийся с перерывами несколько часов, не смог смыть её с земли, где лежал поэт, и она была обнаружена на следующий день, 16 июля, при осмотре места происшествия членами следственной комиссии. Кровь насквозь пропитала одежду поэта (армейский сюртук и рубашку). Наряду с наружной кровопотерей, несомненно, наблюдалось внутреннее кровотечение (в левую плевральную полость и брюшную полость4). По нашим приблизительным расчетам, поэт (с учетом повреждения печени и левого легкого, о чем будет сказано ниже) мог потерять на месте дуэли в течение 4 часов около 1–2 л крови (20–40% всего объёма циркулирующей в организме крови).
Очнувшись через несколько минут после ранения и обменявшись словами с Михаилом Глебовым, раненый находился в сознании около 15–20 минут, а затем снова и надолго потерял его.
Дальше свидетельства очевидцев дуэли расходятся. Во время следствия секунданты Глебов и Васильчиков, выгораживая себя, сообщили, что сознание больше не вернулось к раненому. Однако в воспоминаниях они сообщили третьим лицам, что сомневались ещё несколько часов в наступлении смерти (об этом будет сказано ниже). Другая часть свидетелей, в частности Христофор Саникидзе, сообщает, что Лермонтов вновь приходил в сознание, стонал и даже разговаривал.
Поэт в течение 4 с половиной часов оставался на месте поединка под открытым небом, поливаемый проливным дождем. С момента ранения в течение двух часов его окружали секунданты Столыпин, Трубецкой и Глебов, а затем Трубецкой и вернувшийся из Пятигорска Васильчиков.
Данные о времени жизни поэта после ранения противоречивы.
В Лермонтовской энциклопедии указана официальная точка зрения литературоведов советского периода: «Лермонтов скончался, не приходя в сознание, в течение нескольких минут». Подобная точка зрения базируется на материалах сфальсифицированного следствия, в котором участники и свидетели дуэли искусно выгораживали себя, обмениваясь записками, меняя и согласовывая друг с другом показания, обвиняя во всем Лермонтова, придерживаясь тезиса «мёртвому не поможешь, а нам нужно жить». В архивах сохранились их записки, в которых они чернили Лермонтова и выгораживали себя и даже Мартынова.
Эта версия о мгновенной смерти Лермонтова после выстрела противника была чрезвычайно выгодна всем секундантам, так как, во-первых, снимала с них ответственность за то, что они не побеспокоились о приглашении доктора на дуэль (при мгновенной смерти доктор бы не помог), во-вторых, оправдывала их нерасторопность, приведшую к тому, что Лермонтов 4 с половиной часа пролежал в поле под дождём без оказания помощи (не всё ли равно, когда убитого привезли в Пятигорск?).
Существует противоположная точка зрения, утверждающая, что поэт жил значительно дольше, в течение 4–5 часов после ранения.
Вот показания Мартынова из материалов следствия: «От сделанного мною выстрела он упал, и, хотя признаки жизни ещё были видны в нём, он не говорил. Я отправился домой, полагая, что помощь может ещё подоспеть к нему вовремя». Итак, Николай Соломонович простился с живым Лермонтовым и был уверен, что приехавшие врачи не дадут ему умереть.
Секундант Васильчиков уехал в Пятигорск за врачами позже Мартынова и тоже от живого Лермонтова. Ведь, согласитесь, мёртвому не нужны врачи!
Находясь в тяжёлом состоянии, Лермонтов мог какое-то время не подавать внешних, видимых признаков жизни. Но ведь секунданты не имели абсолютно никаких, даже примитивных медицинских знаний и навыков. Поэтому при глухости тонов сердца (слышимые ухом его сокращения) и очень низком артериальном давлении у раненого Лермонтова секунданты вполне могли ошибиться в определении времени наступления смерти. И они, дежуря в тот вечер при пострадавшем, действительно несколько раз сомневались: мёртв ли Лермонтов или ещё жизнь теплится в нем? Биограф Лермонтова П.А. Висковатов описал эпизод, случившийся с Глебовым и пересказанный последним Эмилии Клингенберг. Тело Лермонтова длительно лежало под дождём, накрытое шинелью, покоясь головой на коленях Глебова. Когда Глебов хотел осторожно спустить голову, чтобы поправиться, из раскрытых уст Михаила Юрьевича вырвался не то вздох, не то стон; и Глебова стала мучить мысль: «Быть может, в теле ещё кроется жизнь?» Подобные же звуки, напоминающие стоны и вздохи, слышал позднее Васильчиков, сменивший на посту Глебова и дежуривший у поэта в сроки от 2 до 4 с половиной часов с момента окончания дуэли. После этих звуков Васильчиков и сидевший с ним вместе Трубецкой «несколько минут были уверены, что Лермонтов ещё жив». Они, секунданты, дежурившие у тяжелораненого, несколько раз сомневались, жив ли Лермонтов или уже мёртв. Зато не сомневаются в том, что поэт был мёртв, современные лермонтоведы, которые спустя почти 200 лет с пренебрежением отмахиваются от предположений секундантов и с умным видом дают объяснение: «Да это же просто спёртый воздух выходил из груди Лермонтова!»
Утверждение, что Лермонтов умер в ближайшие минуты после ранения, идёт вразрез с приказанием коменданта Пятигорска В.И. Ильяшенкова отправить привезённого с места дуэли поручика на гауптвахту. Очевидно, Ильяшенков, отдавая приказ, был уверен из докладов (плац-адъютанта А.Г. Сидери и других подчинённых и свидетелей дуэли), что Лермонтов ещё жив. И лишь когда поэта подвезли к помещению гауптвахты, то убедились, что он уже мёртв.
В литературе советского периода старательно замалчивалось показание слуги Лермонтова, молодого гурийца Христофора Саникидзе: «При перевозке Лермонтова с места поединка его с Мартыновым Михаил Юрьевич был ещё жив, стонал и едва слышно прошептал: «Умираю»; но на полдороге стонать перестал и умер спокойно». Поэта повезли в Пятигорск через 4 с половиной часа после дуэли слуги Лермонтова и Мартынова, Иван Вертюков и Илья Козлов, на нанятой в городе телеге. При них находился любимый слуга Михаила Юрьевича гуриец Саникидзе, а Глебов, Столыпин и другие секунданты в это время были уже в Пятигорске. Очевидно, транспортировка по тряской каменистой дороге усилила болевые ощущения у раненого. Он, находившийся в забытье, очнулся от боли и начал стонать. С другой стороны, тряская дорога усилила шок и могла приблизить наступление смерти.
Один из первых биографов поэта П.К. Мартьянов, лично беседовавший с домовладельцем квартиры Лермонтова В.И. Чиляевым и другими лицами, жившими в Пятигорске в год дуэли, также утверждал, что поэт умер во время транспортировки с места дуэли в Пятигорск.
Профессор С.П. Шиловцев, ещё в 1946 г. изучавший на трупах ход раневого канала при таких же, как у Лермонтова, входном и выходном отверстиях, подверг критике официальный взгляд, что поэт был ранен «прямо в сердце» и умер мгновенно. Он научно доказал, что при таком ходе раневого канала, как у Лермонтова, раненые должны прожить не менее 4–6 часов после ранения.
Итак, вопреки данным следствия, на котором секундантами утверждалось, что поэт умер мгновенно на месте дуэли, существуют веские документальные свидетельства и научные обоснования того, что пострадавший, находившийся в тяжёлом состоянии, жил дольше, в течение 4–5 часов с момента ранения.
Но тогда возникают два важных вопроса: а) как было организовано оказание медицинской помощи раненому? б) своевременно ли пострадавший был доставлен с места дуэли в город?
В соответствии с Дуэльным кодексом, в обязанности секундантов входило обеспечение поединка доктором и экипажем для раненого. Однако все 4 секунданта, проявив преступную небрежность, не выполнили своих обязанностей.
Странно выглядит поведение Васильчикова после рокового выстрела Мартынова. Он согласился съездить за доктором и экипажем для раненого. Его прождали на месте дуэли под дождем два долгих часа, по истечении которых он явился без экипажа и доктора. Впоследствии Васильчиков утверждал в печати, что заезжал к двум «господам медикам», но получил от них одинаковый ответ, что из-за «дурной» погоды они выехать к раненому не могут.
Таким образом, врачи, отказав в помощи больному, совершили преступление, нарушив законы России того времени, клятву Гиппократа и так называемое «Факультетское обещание», которое давали, заканчивая медицинские факультеты университетов, и по которому были обязаны в любое время суток безотлагательно выехать к тяжёлому больному.
По моим данным, в 1841 году в Пятигорске работали только 6 докторов: Ребров, Дроздов, Барклай-де-Толли, Норманн, Рожер и Конради. Архивные розыски пока не дают ответа на вопрос, кто из них отказал в помощи умирающему Лермонтову. Ясно и то, что Васильчиков не проявил должной настойчивости в разговорах с врачами, показав равнодушие к судьбе раненого поэта, которого недолюбливал. Но почему он вернулся без экипажа для раненого? Создаётся ощущение, что он откровенно тянул время.
Секунданты Столыпин, Глебов и Трубецкой, находившиеся рядом с тяжелораненым на месте поединка, проявили растерянность и беспомощность. Они лишь наблюдали, как медленно угасает жизнь их товарища. Медикаменты на дуэль они не захватили. Боевые офицеры, обязанные владеть методами оказания первой помощи на поле боя, они даже не удосужились перевязать раны, которые, все три, оставались открытыми и продолжали кровоточить.
Секунданты даже не догадались защитить Лермонтова от проливного дождя: перенести его под кусты, соорудить что-то вроде шалаша или укрытия.
Они находились всего в 4 верстах от Пятигорска. Пешком это расстояние (от места дуэли у Волчьей балки до дома Уманова — северной окраины города в границах 1841 года) я преодолеваю всего за 40 минут. А секунданты более 4 часов не могли принять мер по транспортировке поэта в город.
Между прочим, все они прибыли к месту дуэли верхом на лошадях. Боевые офицеры Глебов, Столыпин и Трубецкой могли, в крайнем случае, воспользоваться фронтовой практикой вывоза раненого с поля боя, перекинув его через седло лошади.
В конечном итоге поэта (уже только тело) доставили в домик, который он со Столыпиным снимал у В.И. Чиляева, поздно вечером 15 июля. Доктор Барклай-де-Толли прибыл к телу Лермонтова «для оказания помощи», как записано очевидцами, только глубокой ночью с 15 на 16 июля.
Таким образом, раненому Лермонтову при жизни никакая медицинская помощь — ни первая, ни врачебная — так и не была оказана!
Секунданты после дуэли Лермонтова и Мартынова всю свою жизнь продолжали хранить тайны дуэли, заключив между собой (о чём признался Васильчиков известному литературоведу П.А. Висковатову) условие, своего рода «заговор молчания»: никому не рассказывать о дуэли и последуэльных событиях. Очевидно, им было что скрывать! Прежде всего, они чувствовали свою вину в том, что не сумели сохранить жизнь приятелю, не предотвратив дуэль, легкомысленно не позаботившись о докторе и не оказав раненому Лермонтову никакой медицинской помощи после ранения.
Важнейший вопрос — характер ранения и ход раневого канала.
Секунданты, не имевшие медицинского образования, почему-то считали и упрямо утверждали, что Лермонтов был ранен «прямо в сердце». Их мнение, зафиксированное в материалах следствия, казалось незыблемым и до сих пор принимается на веру большинством современных литературоведов и читателей — поклонников Лермонтова.
Первым открыто и громогласно стал отрицать ранение Лермонтова в сердце приятель поэта, офицер Н.П. Раевский. Николай Павлович участвовал в обмывании тела поэта, когда того привезли с места поединка. Таким образом, Раевский сам лично видел раны на обнаженном теле. К моменту написания воспоминаний (1885 год) он, давно выйдя в отставку и закончив медицинский факультет, имел большой врачебный опыт. Таким образом, по сути, это воспоминания врача, хорошо знающего анатомию. Показания Раевского о ходе раневого канала поэтому в несколько раз ценнее предвзятого мнения секундантов, не видевших ран на обнаженном теле и не знающих анатомии.
В своих воспоминаниях Н.П. Раевский возражает, что ранение было «прямо в сердце», и отмечает: у Лермонтова имелась рана в правом боку, пуля прошла грудную клетку справа налево и вышла с левой стороны, задев левую руку. По направлению раневого канала ему было абсолютно ясно, что сердце осталось в стороне от продвижения пули в теле.
Медицинское освидетельствование тела умершего было произведено 17 июля врачом Пятигорского военного госпиталя, тридцатилетним Иваном Егоровичем Барклаем-де-Толли. Оно гласило: «…При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча».
Барклай-де-Толли ограничился лишь внешним освидетельствованием тела, не произведя аутопсии (вскрытия). Он считал, что Лермонтов получил сквозное огнестрельное ранение правого и левого легкого. По его медицинскому свидетельству, Лермонтов не имел ранения сердца. Очевидно, при осмотре ран на трупе и мысленном воспроизведении хода пули от нижнебоковой раны справа до задневерхней раны слева врач заключил, что сердце остается в стороне от раневого канала. Возможно, он производил, как это принято в медицине при осмотре ран, ориентировочное зондирование специальным металлическим зондом по направлению раневого канала.
Профессор С.П. Шиловцев ещё в 1946 году провёл исследование на трупах раневого канала при подобной локализации входного и выходного отверстия. Он согласился с Барклаем-де-Толли в том, что сердце М.Ю. Лермонтова не было затронуто, однако решительно возразил против повреждения правого лёгкого. В 2009 году я специально выезжал в Нижний Новгород, чтобы познакомиться с методикой и результатами работы С.П. Шиловцева. Топографию пулевого канала Сергей Петрович изучал на трупах. По его исследованиям, пуля, пробив брюшную стенку в правом боку, прошла через печёночный угол поперечной ободочной кишки, пробила левую долю печени, ранила желудок или только малый сальник, повредила диафрагму5, произвела сквозное ранение нижней доли левого лёгкого, пробила грудную стенку слева, повредив мягкие ткани левого плеча. Известный хирург убедился, что крупные сосуды брюшной полости и сердце не были затронуты. Пуля прошла под сердцем. Таким образом, по С.П. Шиловцеву, Лермонтов имел торакоабдоминальное ранение6. Но при подобном ходе раневого канала, когда остались целы сердце и крупные сосуды, не могла наступить моментальная смерть!
«Атмосферный воздух вошел в полость плевры7, чем обусловился пневмоторакс8 и шоковое состояние. Лермонтов упал, — описывает последовательность изменений у раненого автор. — Началось внутреннее кровотечение в брюшную полость из повреждённой печени и в полость левой плевры из раненого лёгкого; рана грудной клетки давала наружное кровотечение… Вследствие внезапных сильных болевых симптомов Лермонтов впал в предшоковое состояние; с каждым часом кровотечение увеличивалось, наступило губительное охлаждение тела, затем присоединилась травма в результате мучительной перевозки под дождем. Развился шок»9. Смерть поэта наступила от кровотечения и шока только через несколько часов после повреждения — таков вывод учёного.
Можно ли было спасти М.Ю. Лермонтова? «Можно, — уверено заявляет С.П. Шиловцев. — На фронтах Великой Отечественной войны хирургический нож спасал множество людей после подобных и ещё более тяжёлых ранений». Он считает, что Лермонтову нужно было иссечь рану в левой грудной стенке, «зашить швами пневмоторакс», чтобы предупредить вхождение воздуха в полость плевры. Затем хирург должен был вскрыть брюшную полость, остановить кровотечение из печени, зашить раны толстой кишки и желудка, ушить рану диафрагмы и операционную рану брюшной стенки.
Я полностью согласен с такой техникой операции, которую нужно выполнить при ранении, подобном ранению Лермонтова, однако не разделяю мнения С.П. Шиловцева, что великого поэта можно было спасти. Даже сейчас, в XXI веке, при подобных торакоабдоминальных ранениях состояние больных оценивается как тяжелое, а смертность составляет 1–5%. А ведь Лермонтов жил совсем в другое время, при достаточно низком уровне развития медицины.
На месте ранения, т.е. на дуэльной площадке, помимо других мероприятий важно было наложить герметичные повязки на раны грудной стенки, чтобы предупредить поступление воздуха в плевральную полость и сдавление левого лёгкого. Но этого сделано не было. Даже при быстрой транспортировке раненого в Пятигорск его шансы выжить оставались низкими. Ведь Пятигорский военный госпиталь был плохо оснащён и в 1841 году располагался в приспособленном помещении (старой казарме) у подножия Горячей горы. Условия для лечения в нём были плохими. Более крупный и лучше оснащённый госпиталь размещался в 40 верстах от Пятигорска, в Георгиевске, но, с учётом гужевого транспорта и безобразного состояния кавказских дорог того времени, можно предполагать, что тяжелораненого Лермонтова до Георгиевска бы не довезли.
Кроме того, смог ли бы пятигорский хирург Барклай-де-Толли с его невысокой квалификацией выполнить торакотомию с ушиванием раны лёгкого? Вполне очевидно, что нет. Операции на органах грудной полости в 1841 году не выполнялись даже хирургами с мировым уровнем в хорошо оснащённых операционных. Торакальная хирургия10 начала развиваться лишь в конце XIX века.
Кроме того, в 1841 году раненных в живот еще не разрешалось оперировать. Ведь тогда ещё не знали асептики и антисептики, поэтому любая операция на органах брюшной полости могла осложниться перитонитом и смертью больного. Поэтому не только торакотомию, но и операцию на органах брюшной полости (лапаротомию) Барклай-де-Толли не стал бы больному производить! Медицине первой половины XIX века ещё не были известны переливание крови и внутривенное введение кровезаменителей, что осложняло борьбу с кровопотерей; не были открыты антибиотики и многие другие необходимые лекарственные средства.
Тем не менее врачи и окружающие раненого Лермонтова приятели-офицеры обязаны были бороться за жизнь поэта, чтобы продлить её ещё на несколько суток. Ведь долг врача и любого гражданина — бороться до конца за жизнь больного, продлевая её драгоценные дни, часы и даже минуты. И если бы всё было сделано для спасения жизни великого поэта, не нужно было бы врать и менять показания во время следствия, обманывать и утверждать, что Лермонтов-де был ранен «прямо в сердце» и умер «мгновенно». Не нужно было бы в дальнейшем устраивать «заговор молчания». Врачам, не отказавшимся выехать в дождь и оказавшим помощь раненому, не было бы необходимости скрывать своё имя. Скорее всего, даже при адекватном и своевременном оказании помощи Лермонтов всё равно бы умер (предположительно через 2–3суток), однако Васильчиков, Глебов, Столыпин, Трубецкой и два неизвестных пока доктора могли бы честно и смело смотреть в глаза своим современникам и нам, потомкам.
1 Даты даны по старому стилю.
2 Давидов М.И. «Верстах в четырёх от Пятигорска…» // Наука и жизнь. 2015. № 10. С.108–118.
3 Раевский Н.П. Рассказ о дуэли Лермонтова. В кн.: М.Ю. Лермонтов в восп. современников. М.: Худож. лит., 1989. С. 422.
4 Плевральная полость — пространство между лёгкими и грудной клеткой. Брюшная полость — пространство в животе, замкнутое оболочкой (брюшиной); в этой полости расположены желудок, тонкая кишка и другие органы пищеварения.
5 Малый сальник — связка, соединяющая печень и желудок; диафрагма [гр. diaphragma — перегородка] — мышечная перегородка, отделяющая грудную полость от брюшной полости.
6 Торакоабдоминальное ранение — раневой канал проходит через брюшную и грудную полости.
7 Плевра — соединительнотканая оболочка, покрывающая легкие и внутреннюю поверхность грудной клетки; образует вокруг каждого лёгкого замкнутый мешок — плевральную полость.
8 Пневмоторакс — скопление воздуха в плевральной полости, что сдавливает лёгкое и резко нарушает дыхание.
9 Шиловцев С.П. Рана Лермонтова. В кн.: Вопросы хирургии войны и абдоминальной хирургии. Горький, 1946. С.73.
10 Торакотомия — хирургическая операция с рассечением грудной клетки; торакальная хирургия [гр. thorax грудь] — операции на органах, расположенных в грудной клетке, в том числе на лёгких.