Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2019
Вячеслав Архангельский — родился в Поволжье, окончил филологический факультет Уральского государственного университета. Занимался бизнесом, работал в администрации города Екатеринбурга. Кандидат экономических наук. Печатался в «Урале».
Через полгода после возвращения из армии судьба меня забросила на север Хабаровского края, в небольшой таёжный поселок, куда летом добраться можно было только по воде — на моторной лодке. От райцентра, где был аэродром с грунтовой взлетной полосой, способной принимать только «кукурузники», поселок этот находился на расстоянии в сто пятьдесят километров, и только зимой оно сокращалось почти вдвое за счёт прокладки дороги — «зимника» через мари (болота по-местному), замерзавшие до твердости бетона от лютых холодов. Мне там как-то пришлось пережить температуру в – 56 градусов по Цельсию, — но это тема для отдельного повествования.
Работал я в сельском Доме культуры худруком. Этот очаг культуры представлял собой одноэтажный клуб с крохотным залом, вмещавшим не больше ста человек, где раз в неделю крутили кино на передвижной установке, да изредка к красным датам календаря приурочивали концерты силами местных самодеятельных талантов. Те под моим чутким руководством и под аккомпанемент баяна пели патриотические песни, плясали и водили хороводы, иногда даже громко читали со сцены зажигательные стихи Маяковского про то, как «очень много разных мерзавцев ходит по нашей земле и вокруг», — это вызывало гул одобрения у суровых местных зрителей.
Мне исполнился всего двадцать один год, я был энергичен в своих тщетных, надо признать, потугах оживить народ этого глухого угла на самом краю России — дальше было только Охотское море, незаметно переходящее в огромный Тихий океан, другим своим боком омывавший берега далёкой Америки.
Сначала меня определили на постой к одинокой пьющей бабке, где прожил ровно два дня, а потом я жил в отдельной комнате дома, принадлежавшего моей непосредственной начальнице — директору Дома культуры, женщине старше меня, недавно отправившей своего сына учиться на материк. Так уж получилось, и, наверное, это закономерно, что два одиночества не могут существовать под одной крышей — судьба свела нас, и стали мы жить вместе как муж и жена, несмотря на разницу в возрасте.
Серый
В этом доме уже хозяйствовал кот по кличке Серый. Этот кот не любил оставаться дома один, и, как только я начинал собираться на работу или в магазин, он тут же садился возле двери, давая понять, что и он уходит по своим делам. Несмотря ни на какую погоду — даже в калящие морозы, — этот отвязный котяра выбирался из теплого дома и где-то блуждал, пока хозяева отсутствовали. Но зато когда я возвращался и уже отпирал замок — он был тут как тут — спрыгивал с крыши сеней мне прямо на спину и так — гордо восседая и крепко вцепившись когтями в куртку — торжественно въезжал в дом.
Летом Серый и я ходили на рыбалку. Стоило мне звякнуть маленьким оцинкованным ведёрком, предназначенным для пойманной рыбы, как кот появлялся из ниоткуда и садился рядом с ведёрком, от которого, видно, ещё так славно пахло рыбой, да кое-где на стенках посверкивала присохшая чешуя.
Я брал удочку, ведёрко, наживку — чаще всего червей, накопанных в навозе тут же возле дома и сложенных вместе с землей в жестяную банку из-под консервов «Килька в томате», — и мы выдвигались в сторону реки. До неё напрямик по тропинке, вьющейся меж огородами, было метров двести, не больше.
Серый бежал за мной по пятам, как преданная псина, не отставая, но и не забегая вперёд. Вид у него был серьёзный и сосредоточенный — он шёл по делу, и ничто не могло его отвлечь от целенаправленного движения вперед. Так мы довольно споро добирались до покатого берега, поросшего жиденькой травкой со светло-охристыми глинистыми проплешинами.
Я разматывал удочку, насаживал червя и забрасывал леску подальше, на глубину. Речка была неширокой, но полноводной, с достаточно быстрым течением, и потому приходилось то и дело перезабрасывать снасть, когда леска с красной головкой поплавка на конце заплывала за кусты, окунувшие свои длинные ветви в воду.
Кот в это время смирно сидел возле ведёрка, но внимательно и вполне заинтересованно наблюдал за каждым моим жестом, сопровождая его движением своей крепкой круглой головы…
Но вот наконец что-то клюнуло — поплавок задергался, затем его повело в сторону, и внезапно он резко исчез под водой. Я дернул — и, видно, подсёк какую-то рыбёшку — она трепыхалась, леска натянулась, но я, слегка ослабив её напряжение, осторожно подвел рыбу к берегу, а затем резко вытянул её на сушу.
Серый был начеку — он тут же кинулся к трепыхавшейся в траве серебряной рыбке, придавил к земле лапой — не убежишь, мол, от меня. Я подошёл, снял её с крючка и хотел было бросить в ведёрко, но кот недовольно заурчал, а потом громко и требовательно замяукал, как бы говоря: «Дай мне, не видишь — я голодный!» Пришлось отдать ему рыбёшку, которую он сразу же с хрустом сожрал, не оставив даже следов.
Такая же участь постигла и несколько следующих пойманных мной рыбок. Пока Серый не наелся — он всё требовательно и противно-скрипуче мяукал, а когда насытился, то замолк, прилег на траву возле ведёрка, где плескались уже две-три рыбки. Изредка кот поднимался, чтобы заглянуть — как они там, не выпрыгнули ещё, — он явно сторожил, причем нагло считая мой улов своей добычей. А я ему был уже совершенно неинтересен — теперь можно и подремать на солнышке, переваривая такую свежую и вкусную пищу.
Иногда, видно в зависимости от настроения, Серый просыпался, потягивался и неторопливо и вальяжно уходил по той же тропинке — то ли домой, то ли по каким-то своим кошачьим надобностям. Он действительно ходил сам по себе и не терпел, когда пытались ограничить его свободу передвижения.
Наша соседка Карпиха, как все её в поселке звали, прикупила целое стадо, голов пять-шесть, на редкость противных и тощих поросят с вытянутыми чухалами. Карпиха была ещё та хозяйка — могла запировать на несколько дней и потому кормила поросят от случая к случаю. Голодная скотина тогда совершала разбойничьи набеги на соседние огороды, съедая всё подряд: и зеленую ботву, и какие-никакие корнеплоды — брюкву, молодую картошку — их они шустро приловчились выкапывать своими длинными противными рылами.
Я замучился их гонять — эту быстро бегающую орду. Но однажды, прогнав их в очередной раз, наблюдал из окна такую картину: несколько хрюшек пролезли через дыру в заборе на наш огород, но уже с другой стороны, с которой мы и не ждали. Они быстренько направились к овощным грядкам и только начали по-хозяйски раскапывать своими рылами землю, как тут на них бросился Серый, до этого таившийся в засаде — в канавке меж грядками. Бросок был молниеносным, и сразу же последовало несколько ударов когтистой лапой по пятаку ближайшего к нему свиненка — тот взвизгнул, как будто его резали, и кинулся наутёк. После этого досталось ещё двум-трём воришкам, которые также с пронзительным визгом ударились в бега, а за ними вприпрыжку гнался наш кот с победно задранным вверх хвостом.
После этого случая набеги прекратились, а у одного из поросят я как-то рассмотрел расцарапанное чухало — серьёзные глубокие следы от когтей Серого долго не заживали на этом, пожалуй, самом чувствительном их месте.
Операция Серого
На севере Хабаровского края снег надолго ложится на землю уже в октябре, и этот первый слой остаётся до самой весны — только в конце мая побегут ручьи от него, когда он самым последним растает. В общем, это снег-долгожитель. Но в октябре он ещё неглубокий и не спрессованный сильными ноябрьскими ветрами — в него не проваливаешься, а бредёшь напропалую, куда ноги вынесут, — и так здорово бродить по этому легкому чистому пуху, совсем не утруждаясь.
Ближе к ноябрьским праздникам повсеместно идет забой скота на мясо — зима длинная, как говорят местные бывалые люди, — «всё поестся». И стали мы замечать, что наш Серый стал частенько куда-то пропадать. Причем, вернувшись после отлучки, он не бежал сразу к своей миске, показывая, какой он голодный. И это настораживало — уж не заболел ли? Но, судя по его довольной и округлившейся за последнее время рожице, — он явно не бедствовал, а наоборот, — был, как говорят, «сыт, пьян, и нос в табаке». Дома он только отсыпался на своей лежанке, а затем опять куда-то неспешно удалялся.
И только случайно секрет такой независимой житухи нашего кота раскрылся, правда, не во всей полноте, как показали дальнейшие события. Как-то вечером, после работы, я зачем-то полез в стайку — небольшое темное помещение, пристроенное к дому, где содержат свиней, когда они есть, но у нас там валялся кое-какой хлам, иногда пригождающийся в хозяйстве: обрезки досок, старые вёдра и проржавевшие лопаты.
Там я натыкаюсь на что-то мешающее мне под ногами. Включаю фонарик и что же вижу: на деревянном полу валяются не до конца объеденные кости то ли говядины, то ли сохатины. Если бы это глодали собаки — Север и Чапка, то тут не то что косточек — даже запаха мяса не осталось, они бы и весь пол вокруг вылизали. Стало понятно — здесь пирует наш серый разбойник, стибривший где-то добрый кусище мясца, — только как он его смог сюда притащить? Эта загадка, впрочем, также была мной разгадана.
Соседка Карпиха как-то в разговоре пожаловалась, что у неё в сенцах стало пропадать мясо — то ли хорёк какой завелся, то ли куница. Потому как внизу сеней было всего одно небольшое квадратное отверстие, которое покойный муж соседки вырезал для их кота, чтобы тот мог выбегать на улицу. Но после глупой, по пьянке, смерти мужа, замерзшего в сугробе недалеко от дома, — кот у них тоже пропал, а отверстие осталось. Куски замороженного мяса по килограмму-полтора были развешаны на металлических крюках, прикрепленных наверху к деревянной балке в холодных сенцах, и добраться туда мог только очень проворный и сильный зверек, причем хищник.
Я, конечно, никому ничего не сказал, но решил разобраться до конца. Как опытный следопыт, прошёл весь путь от нашей стайки до сеней соседского дома — расстояние не меньше двадцати, а то и тридцати метров. И кое-где разглядел в снегу следы, почти уже заметенные свежей порошей, — углубленные канавки — видно, что-то волоком тащили в сторону нашего дома.
Картина представилась мне во всей своей красе, и я восстановил все детали этой дерзкой операции.
Серый через отверстие в сенцах проникал внутрь. Затем по столбу карабкался наверх и по перекладине добирался до ближайшего куска мяса, висящего на крюке. Потом сползал прямо на замороженный кус и, вцепившись в него когтями, начинал грызть мясо в том самом узком месте, где был продет металлический крючок. Грызть, наверное, приходилось довольно долго. Правда, при этом коту доставались ошметки мерзлого мяса, подкреплявшие его силы. Очевидно, когда мясо держалось уже на честном слове и с последним жевком отрывалось и летело вниз, — кот десантировался на пол, оседлав кусок.
Оставшееся было делом техники. Подтянув мясо к дырке, кот вылезал наружу и потом, вцепившись в кусок зубами, тянул его на себя, упираясь лапами. Когда мясо оказывалось на крыльце, он стягивал его вниз, в снег. Тут уже ему помогала сама природа — волоком тащил кот свою добычу по неглубокому снегу — замерзшая ледяная корка мясного куска скользила по насту и облегчала воришке задачу по его доставке к тому месту, где он наметил его заховать, — то есть в нашей стайке…
Не у каждого человека хватит сообразительности провернуть такую многоходовку — операция требовала помимо всего прочего трезвого расчета, храбрости и физической силы — эти качества были присущи нашему коту в полной мере.
А Карпихе мы посоветовали забить отверстие в сенцах, чтобы дикое зверьё не добралось до её мясных запасов.
Чтобы уничтожить все улики, в стайку были командированы Север и Чапка, которые в момент схрупали оставшиеся косточки и даже все крошки подобрали-подмели своими длинными языками.
Серый после этого случая немного притих, заскучал и стал больше времени находиться дома. К тому же ударили первые серьёзные морозы, поднавалило снегу, и ходить, особенно коту, стало решительно некуда — ни поохотиться на птичек, ни на рыбалку выбраться, ни заняться ещё каким-нибудь сытным промыслом. Скучно. Блудня снова обосновался на теплой лежанке и возвратился к своей миске.
Серый и Филька
По тому, как изредка на улицах нашего отдаленного поселка начинали появляться бездомные собаки и кошки, — можно было с уверенностью судить о том, что очередная семья северян, собрав свои манатки, двинулась из этих диких и бесприютных мест «на материк». И редко кто из суровых охотников и рыбаков брал к себе покинутых домашних животных — баловство одно да и просто перевод продуктов. Иногда, правда, кому-то пригождались собаки, а вот с кошками…
Одного такого покинутого хозяевами рыжего трехшёрстного кота мы стали примечать возле стихийно возникшей на задах огородов помойки — туда выбрасывали мусор и остатки пищи все жители ближайших домов. Этот кот был осторожен и пуглив — при первом приближении людей или собак прекращал свои «раскопки» в куче отбросов и быстро отбегал куда-нибудь в сторонку. Было видно, что он пока не привык к такой жизни «на вольных хлебах», и, судя по всему, его ожидало незавидное будущее — наступала зима.
Мы подумали-подумали и решили беднягу приютить — где есть место одному коту, там и другой не обременит.
Первым делом бродяжку, конечно, покормили, а потом уж и вымыли в тазике с теплой водой и шампунем. Только тогда и увидели, до чего же бедный кот отощал — из-под мокрой длинной шерсти торчали суставы и ребра. Он даже не сопротивлялся и не мяукал — видно, до такой степени ослаб.
Вытерли его насухо и завернули в старое шерстяное одеяло. Скоро он согрелся и заснул — так безмятежно, по-домашнему, будто всегда здесь и жил.
А Серый тем временем путешествовал где-то по поселку. Но через день он явился. И что же видит — чуть ли не на самом его законном месте, недалеко от круглого теплого бока печки, — развалился какой-то рыжий кот… От такой наглости Серый даже присел, но тут же резко вскочил и быстро направился к незваному гостю — в два прыжка он был уже рядом, а затем последовало несколько увесистых тумаков тяжелой лапой по башке чужака, гулко отозвавшихся во всех концах комнаты.
«Серый, нельзя! Не смей, разбойник!» — крикнул я и отогнал его от новосела. Ему уже дали имя: Филька. Он лежал на полу, весь сжавшись, зажмурив глаза, и, наверное, прощался с жизнью.
Да, два кота под одной крышей — это проблема и для них, и для нас — хозяев. Что делать, придётся приноравливаться.
Для начала мы стали приучать всю нашу скотину есть по очереди: первым получал свою порцию Филька, а Серый должен был ждать — чего он просто не мог вытерпеть и нападал на Фильку, успевая задать ему трёпку. Бедный котишка прижимал уши, ложился на живот, стараясь вжаться в пол, и при этом мелкая дрожь пробегала по его шерсти — он так боялся следующих ударов, что не мог двинуться с места, не говоря уже о том, чтобы начать есть.
Чтобы отвлечь Серого, стали бросать ему куски пищи немного в стороне от угла, где стояли кошачьи и собачьи алюминиевые миски. Но проворный кот успевал проглотить своё и тут же бросался к чашке, возле которой несмело топтался запуганный им Филька…
И так продолжалось несколько дней. Но постепенно Филька осмелел и стал угрожающе шипеть, когда Серый на него нападал, — это был явный прогресс. Правда, и Серый перестал без особой надобности заходить на территорию, где обитал новосел. По-хозяйски развалившись на своей лежанке — старой телогрейке, — вылизывал он свою короткую жёсткую шерсть, выкусывал из-под когтей какие-то колтышки, в общем, — демонстрировал своё полное безразличие к Фильке. А тот, напротив, был в напряжении от постоянного ожидания очередных тумаков — даже спал урывками, пока Серый куда-нибудь отлучался.
Такое положение сохранялось довольно долго — ни войны, ни мира. Но постепенно Филька окреп, поправился и поднабрался силёнок. И вот, по прошествии полутора или двух месяцев, в самые жгучие январские морозы — под минус пятьдесят, когда коты, как и собаки, сидели в тепле, не рискуя выбраться наружу, — случилось следующее. Я пришел вечером с работы и не обнаружил дома котов — оба куда-то запропастились — ну не на улицу же они рванули? Моё недоумение вскоре разрешилось.
Сижу на диване с книжкой, потрескивают дрова в растопленной печке, что-то вкусное булькает в кастрюльке на кухне; окна в комнате полностью затянуты толстым слоем инея и льда — за ними непроглядная темень. И вдруг слышу доносящиеся откуда-то снизу странные шорохи, и какой-то неясный шум, и, как мне показалось, то ли визг, то ли писк. Уж не мыши или крысы затеяли свою «свадьбу»? Хотя такое в доме при двух свирепых котах было бы форменным самоубийством.
Я приподнял крышку подпола и, включив фонарик, начал освещать темное нутро: вот — засыпанная осенью картошка, вот — банки с какими-то соленьями — ничего особенного. И уже в самой глубине подпола в белом пучке света зелёным фосфоресцирующим цветом блеснули глаза Серого, а потом несколько дальше, в самом углу, и Фильки с изогнутой спиной. Они там, видно, дрались, выясняли — кто из них круче… И, как настоящие мужики, устроили дуэль — честный поединок, чтобы выяснить «кто в доме хозяин». Но Серый, видно, взял верх.
«А ну брысь оттуда, ханыги! Ишь чего удумали — драться!» — прикрикнул я и, дотянувшись до картошки, бросил одну картофелину в их сторону. Коты тут же разбежались. Через некоторое время один, а затем и другой появились на кухне. Я закрыл крышку подпола. Очевидно, эти шустряки нашли какую-то лазейку, сделанную предыдущими хозяевами для своего кота, чтобы он мог охотиться на мышей и крыс, охраняя от них запасы овощей.
Осталось загадкой лишь одно обстоятельство: как это коты сумели договориться между собой о поединке? Вроде бы не разговаривают, а вот поди же ты, как-то условились…
После этого случая Серый с Филькой больше не дрался — чувствовалось, что он его зауважал. Жили они потом не так чтобы всегда мирно, но, по крайней мере, вели себя друг с другом вежливо, по-джентльменски.