Из новой книги «Картинные девушки»
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2019
Анна Матвеева — родилась в Свердловске, живёт и работает в Екатеринбурге. Прозаик, автор 17 книг, лауреат и финалист литературных премий «Национальный бестселлер», «Большая книга», Бажовской премии и др. Новое эссе взято из книги «Картинные девушки», посвящённой натурщицам великих художников прошлого. Книга выйдет осенью 2019 года в издательстве АСТ (Редакция Елены Шубиной).
Первая в истории Франции женщина, принятая в Национальное общество изящных искусств. Любимая натурщица Дега, Тулуз-Лотрека и Ренуара. Жена Уттера и мать Утрилло. И это ещё не всё о ней! Жизнь Сюзанны Валадон проходила по обе стороны мольберта.
Как из цирка
Вообще-то её звали Мари-Клементина Валад, а Сюзанну Валадон придумали потом — чтобы звучало «по-парижски». Она-то была не из Парижа, родилась в 1865 году в местечке Бессин-сюр-Гартамп близ Лиможа, но кто по своей воле захочет жить в коммуне Бессин-сюр-как его там? Настоящая жизнь, это все знают, происходит только в Париже!
Мать Мари-Клементины — незамужняя прачка Мадлен Валад, отец неизвестен. Когда малышке исполнилось пять лет, Мадлен решила перебраться в столицу. Осели на Монмартре, мать обстирывала всех желающих и, будучи женщиной усердной, открыла спустя несколько лет собственную прачечную в тупике Гельма. Мари-Клементине она желала лучшей доли, поэтому отдала в школу при монастыре. Девочка росла премиленькой: аккуратная фигурка, пикантное личико — всё при ней. С характером дело обстояло несколько сложнее. «Цель моей жизни — равновесие», — писала впоследствии Валадон, но в свои юные годы она занималась скорее тем, что нарушала это самое равновесие, как своё, так и чужое. Темперамент, талант и трудолюбие — три великих «т» — были у неё в наличии, но поначалу всем заведовал темперамент, и дров было наломано столько, что хватило бы на обогрев всего монмартрского холма.
Наставницам из монастырской школы, которую посещала Мари-Клементина, приходилось то и дело обуздывать нехристианское чувство гнева, посещавшее их изо дня в день при виде крошки Валад. Никакого проку из этой девицы не будет, прости Господи!
В одиннадцать лет разочаровавшаяся в религии Мари-Клементина бросила школу и заявила матери, что будет обучаться какому-нибудь ремеслу. Вот, например, цирковое искусство! Интересно же, правда? Летать на трапеции под куполом куда веселее, чем распевать церковные гимны. Ещё Мари-Клементина с детства любила рисовать, попадётся огрызок карандаша — всё вокруг разрисует! Но учиться на художницу не мечтала, думала только про цирк.
Она стала акробаткой в пятнадцать лет. До того училась в швейной мастерской, подрабатывала нянькой, выгуливая чужих малышей в Тюильри, и торговкой, продавая чужие овощи в Батиньоле. Была официанткой в бистро — раздавала супы работягам, а в мыслях видела себя на трапеции, в полёте, высоко над головами зрителей! В конце концов, девушку приняли на работу в любительский цирк Молье, и она, точно как в мечтах, летала высоко над ареной! Увы, счастье, как водится, было недолгим: всего через несколько месяцев Мари-Клементина сорвалась с трапеции и упала на арену, получив тяжёлую травму. Жить можно, выступать в цирке — нет. Проклятая судьба, вот зачем ты так поступаешь — даёшь насладиться сбывшейся мечтой и тут же отбираешь подарок? Мари-Клементина безо всякой радости вернулась в квартиру матери на улице Пото и окунулась в прежнюю монмартрскую жизнь, где нужно было подсчитывать каждое су и разносить клиентам выстиранное и выглаженное бельё. Вот тут судьба и решила дать неудачливой циркачке новый шанс — подсунула в клиентскую базу домашний адрес художника Пюви де Шаванна: он жил на площади Пигаль.
И вот малютка Валад стоит на пороге с корзиной белья, выстиранного по всем правилам, а известный на весь Париж художник не может поверить своим глазам: да это же то самое лицо, которое он так долго повсюду искал! Идеальная натурщица — о чём вы говорите, мадемуазель, какое бельё, какая прачечная?!
Пьер Сесиль Пюви де Шаванн находился тогда в расцвете своей скромной славы (он не претендовал на звание великого, хотя его работами искренне восхищались Винсент Ван Гог, Сергей Дягилев и Николай Рерих). Художник-символист и ученик Делакруа, Пюви де Шаванн держался в рамках монументально-исторического жанра, его вдохновляли античность и различные способы имитации старинных фресок. Он часто работал, что называется, по заказам и считал, что передать правдивый дух эпохи в живописи не менее важно, чем найти для неё хороший сюжет.
Одна из самых известных работ Пюви де Шаванна — «Священная роща, возлюбленная искусствами и музами» (1889, Лион, Дворец искусств): монументальное панно, заказанное художнику Лионским дворцом искусств. Волшебный мир острова Пиндос, где в полной гармонии резвятся музы и дети, художник создавал в Нейи, пригороде Парижа — там находилась его мастерская. Юная Мари-Клементина приезжала туда, чтобы позировать для всех фигур «Священной рощи» — в каждом из персонажей можно отыскать её черты. Впоследствии Валадон рассказывала, что Пюви просил дать ему позу, движение, жест, а затем «преображал и идеализировал их по-своему».
Ван Гог оставил о «Роще» Пюви де Шаванна восторженный отклик: «Когда видишь эту картину, долго рассматриваешь её, начинает казаться, что присутствуешь при возрождении, полном и благодатном, всего того, во что хотел бы верить, о чем страстно мечтаешь; становишься свидетелем странной и счастливой встречи далекой древности и жестокой современности». А Тулуз-Лотрек написал на эту картину довольно злую пародию, да ещё и увёл впоследствии у Пюви де Шаванна его любимую натурщицу.
Цирк был забыт напрочь, лишь иногда тенью мелькал в воспоминаниях. У Мари-Клементины началась новая жизнь: она быстро стала популярной натурщицей и отныне появлялась на холстах великих мастеров намного чаще, нежели в прачечной матери.
Неистовая Мари
Юность Мари-Клементины совпала с тем временем, когда искусством в Париже интересовались все поголовно, вплоть до прачек и продавцов колбасных лавок. На Монмартре картинами торговали кабатчики, бакалейщики, случайные люди… Быть натурщицей в 1880-х означало не только иметь хороший кусок хлеба, но и учиться исподволь у Ренуара, Лотрека, Дега. Втайне от мастеров, для которых она позировала, Мари-Клементина стала рисовать, и делала это увлечённо, как в детстве. Её первый автопортрет появился в 1883 году (сейчас находится в частном собрании). Он не только не приукрашен, напротив: превратить собственное красивое восемнадцатилетнее лицо в замкнутую, непривлекательную маску сможет не каждый художник. «Я была гордой и дикой», — заявит Валадон впоследствии. И припечатает сверху: «Я пишу людей, чтобы их знать, не приводите ко мне женщин, которые ждут, что я изображу их обаятельными или приукрашенными, я их немедленно разочарую». «Я создаю не красивенькие рисуночки для рам, я хочу, чтобы добротный рисунок запечатлел мгновения жизни в её движении, во всей её интенсивности», — это тоже её слова.
Но тогда, в 1883 году, она ещё не делилась ни с кем своими бесстрашными мыслями — неловко было заявлять Ренуару, дескать, знаете, я ведь тоже рисую!
По выражению биографов Валадон, она «любила любовь» — телесная, чувственная сторона жизни всегда была важна для этой неистовой натуры. На Монмартре у маленькой Валад была вполне определённая слава. Любовников она меняла быстрее, чем художников, которым позировала, а иногда можно было решить две задачи разом, не покидая мастерской. Не зря к ней так часто ревновали подруги и жёны художников. Говорят, Алина Шариго, будущая жена Ренуара, собственными руками стирала лицо Валадон с картины «Танец в Буживале» (1883, Музей изящных искусств, Бостон)!
Ренуар с удовольствием писал Мари-Клементину, она появилась на его холстах «Большие купальщицы» (1887, Филадельфия, Художественный музей), «Зонтики» (1880-1886, Лондон, Национальная галерея), «Коса» (1885, частное собрание в Бадене, Швейцария), «Танец в городе» (1883, Париж, музей д’Орсэ). К услугам этой красивой — и такой необычайно яркой, с характером! — натурщицы обращались Дзандоменеги, Стейнлен, Форен… Она была знакома с Ван Гогом и сочувствовала ему, когда тот приносил в мастерскую свою картину, желая обсудить её с друзьями, но никто не обращал внимания ни на Винсента, ни на его холст. «Все художники — свиньи!» — сказала однажды Сюзанна, увидев, как несчастный Ван Гог уносит с собой так и не замеченную никем картину.
Её часто рисовали Дега и Тулуз-Лотрек — первый стал её учителем, со вторым она пережила долгий страстный роман.
Потомственный аристократ, граф Анри де Тулуз-Лотрек, единственный наследник знатного семейства, был инвалидом — в возрасте тринадцати лет он неудачно упал, сломав шейку бедра. Кости срастались слишком медленно, и рост мальчика остановился. Мари-Клементину не отпугнула внешность Лотрека. Да, в жизни он был карликом, зато в творчестве — великаном. Её особенно подкупало нежелание художника приукрашивать действительность и льстить своим моделям. Кисть Лотрека была правдивой, безжалостной и суровой, как сама жизнь. Ренуар и Лотрек писали Мари-Клементину в одно и то же время — но если с полотен Ренуара на нас глядит юная красавица, то Лотрек добавляет своей натурщице лет десять, если не больше. Ренуар восхищается мягкой женственностью Валадон, Лотрек старательно подчёркивает мужские черты характера модели: её упрямство, непокорность, силу духа, которая ощущается едва ли не физически. Кажется, что гении писали разных женщин!
Мари-Клементина, к слову сказать, предпочитала безжалостную честность Лотрека — и позаботилась о том, чтобы он «по чистой случайности» увидел несколько рисунков, сделанных ею в свободную минутку. Она была умна и хитра, эта маленькая циркачка, мечтавшая стать вровень с теми, кто её рисовал. Лотрек так и впился взглядом в рисунки: кто это сделал, скажи! Чувствуется рука профессионала и, несомненно, мужская кисть… Мари-Клементина рассмеялась, польщённая,— а вот и нет, c’est moi, moi! Лотрек был потрясён, решил показать работы своей подруги скульптору Бартоломе, а тот принёс их Эдгару Дега. Великий импрессионист и убеждённый женоненавистник внимательно изучил произведения малютки Валад — и сказал, как отрезал: «Она — одна из нас».
Рисунок Валадон, выполненный красным карандашом, отныне висел в столовой Дега, а сам мэтр решил дать своей натурщице несколько уроков. Он же приклеил ей прозвище неистовая, или, как порой переводят, страшная Мари. Думается, что художник имел в виду не внешность Мари-Клементины (всё же на Монмартре её сравнивали с греческой нимфой, а не с безобразной герцогиней), а её буйный, непокорный характер, о котором на холме ходили легенды.
Анри де Тулуз-Лотрек, как раз в то самое время предложивший заменить заурядное имя «Мари-Клементина Валад» звучным «Сюзанна Валадон», в конце концов расстался со своей натурщицей. Она то появлялась в его жизни, то исчезала, она позировала, когда было угодно ей, а не ему, она капризничала, требовала выполнять все её прихоти… Но она была бесподобной, неповторимой, единственной в своем роде! Сколько раз Лотрек вместе с Валадон разыгрывали окружающих, вспомнить хотя бы тот ужин в его доме на улице Фонтен, когда Анри решил подшутить над своей старой служанкой Леонтиной, мещанкой и ханжой. Он что-то шепнул на ухо Сюзанне, и вот она уже с невозмутимым видом раздевается догола. Оставив только чулки и туфли, девушка уселась на своё место за столом. Леонтина, войдя в столовую, вздрогнула, но моментально взяла себя в руки и, к её чести, подавала еду обнажённой нахалке так же учтиво, как и остальным гостям.
Лотрек сделал множество портретов Сюзанны, она позировала для картин «Девушка за столом» (1887, Амстердам, музей Ван Гога), «Похмелье, или Пьяница» (1889) и так далее. Она вдохновляла его, но при этом беспрестанно мучила, лгала по любому поводу, скорее всего, изменяла, крутила им, как хотела… Последней каплей стал очередной жестокий розыгрыш. Сюзанна уговорила знакомого художника сказать Лотреку, будто бы решилась на самоубийство, а когда тот помчался спасать любимую модель, обнаружил её дома живую и здоровую, да ещё и обсуждающую с матерью дальнейшие планы по обузданию и удержанию Лотрека. Художник решил, что с него хватит — и разорвал отношения с Валадон. Неистовая Мари горевала недолго, у неё всегда был на примете кто-то ещё. Кроме того, у неё была живопись. И сынок Морис — её беда и надежда.
Рождественская ночь 1883 года
Сюзанна Валадон стала матерью в тот самый год, когда был написан её первый автопортрет. Отцом мальчика, явившегося на свет рождественской ночью 1883 года, мог быть кто угодно — на Монмартре болтали, что это, скорее всего, Буасси (он был из цыган, горький пьяница, то ли художник, то ли певец, между запоями выступавший в «Чёрной кошке» и «Проворном кролике»). А может, кто-то из мэтров, которым позировала Валадон — Дега, Ренуар, Пюви де Шаванн? Слухи ходили самые разные, но Сюзанна не считала нужным прояснять ситуацию. Возможно, она не была ясна и ей самой. Крестили Мориса не сразу, и семь лет он носил фамилию матери.
В 1890 году Валадон вышла замуж за успешного коммерсанта Поля Муссиса, и этот брак просуществовал семнадцать лет, наверное, самых спокойных лет в жизни Сюзанны. Поль заботился о жене и пасынке: следил за здоровьем мальчика, пристроил его в колледж Роллена, купил для семьи большой загородный дом в Монманьи под Парижем… Вот только дать Морису свою фамилию Поль не пожелал и делегировал эту обязанность другу семьи, испанскому художнику и литератору Мигелю Утрилло, одному из основателей знаменитого барселонского кабаре «Четыре кота». 8 апреля 1891 года Мигель Утрилло явился в мэрию 18-го округа и в присутствии двух свидетелей поставил подпись в документе об усыновлении Мориса.
Мальчик получил законное имя и происхождение, а монмартрские кумушки — новый повод для сплетен. На одной вечеринке, где присутствовал Утрилло-старший, зашёл разговор о том, что отцом ребёнка Валадон мог быть Ренуар или Пюви де Шаванн, и тогда учтивый испанец воскликнул: «Я охотно подписался бы под произведением любого из них!» Дотошные исследователи в будущем станут искать внешнее сходство между Мигелем и Морисом и даже обнаружат его, но, скорее всего, Утрилло-старший решил усыновить малыша только из сочувствия к его матери, желавшей дать сыну законное происхождение. В воспитании мальчика испанец никоим образом не участвовал, и сам Морис впоследствии сказал: «Ещё в детстве я был усыновлен в мэрии испанским журналистом Мигелем Утрилло, который платонически обожал мою мать, но никогда этот человек ничего для меня не делал. Это мама была и остается для меня всем, а я ведь далеко не всегда был послушным сыном».
Морис, как часто бывает с сыновьями матерей-одиночек, боготворил свою мать. Писал ей стихи:
Сюзанн Валадон зовут мою мать,
Она благородна, прекрасна, добра,
Душой красоте своей чудной под стать,
Божественным даром наделена.
Увы, Сюзанна не имела возможности заниматься сыном. Она передоверила заботы своей матушке, проживавшей всё в той же квартире на улице Пото. Мальчик рос замкнутым, необщительным, часто без всяких причин впадал в дурное настроение, случались у него и вспышки гнева.
Биографы часто упрекают Сюзанну Валадон в том, что она, дескать, не заботилась о сыне, не купала его в материнской нежности и любви. Ну да, не купала. Занималась своими делами, выстраивала отношения с мужем, позировала мэтрам, училась рисовать. Но когда с Морисом случилась настоящая беда, именно Сюзанна спасла его — в буквальном смысле слова подарила сыну второе рождение, не менее важное и ценное, чем первое.
Если бы не Сюзанна Валадон, Морис Утрилло никогда не стал бы знаменитым художником. Точнее, он не стал бы художником вообще.
Рисуй, я сказала!
Окончив начальную школу Монманьи, Морис с помощью отчима поступил в парижский колледж Роллена на правах приходящего ученика. Присматривать за ним было некому, зато дружков с сомнительной репутацией оказалось в избытке. Мать давала Морису деньги на карманные расходы, и он быстро научился тратить их на походы в бистро. Мальчик с лёгкостью заводил сомнительные знакомства, в одной новой компании шутки ради выпил рюмку, потом другую… Наследственность ему досталась тяжёлая, и раннее знакомство с алкоголем стремительно переросло в самую настоящую зависимость. Утрилло стал алкоголиком в подростковом возрасте. Его биограф Франсис Карко утверждает, что в детстве он экономил на железнодорожном билете ради двух-трёх бокалов абсента. Другие биографы утверждают, что роковую роль в жизни Мориса сыграла бабушка-прачка — будто бы она давала ему в детстве смесь бульона с красным вином, чтобы не нервничал…
Так или иначе, но всё произошло так быстро, что родители, спохватившись, уже не могли повлиять на эту пагубную страсть. Колледж пришлось оставить, учиться Морис не мог и на всю жизнь остался необразованным человеком, о чём впоследствии так часто рассуждали критики. Утрилло не был тихим пьяницей, напиваясь, он учинял скандалы, дрался, рвал на себе одежду, крушил мебель и позорил честное имя родителей на всю округу. Сколько раз Сюзанне приходилось разыскивать его по всему холму, вести домой, запирать в комнате, пристраивать на лечение в клинику — и снова разыскивать… Жизнь матери французского алкаша мало чем отличается от жизни матери русского пьяницы, этот состав идёт по одному и тому же маршруту, с теми же остановками.
Но Сюзанна Валадон нашла в себе силы сорвать стоп-кран. В 1902 году Морис попал в клинику после попытки самоубийства, и один из докторов посоветовал увлечь его рисованием — просто для того, чтобы юноша расслабился и начал спать (когда он не пил, то страдал хронической бессонницей). Утрилло в ответ на это предложение возмутился — ещё чего! Хватит с их семьи одной художницы… К живописи он не желал иметь никакого отношения, разве что позировал иногда матери для портретов. Был её натурщиком. Валадон выслушала доводы сына и сказала: бери кисть и начинай работать! Рисуй, я сказала!
Морис покорился, у него был не такой сильный характер, как у Сюзанны. Она не давала ему уроков, не объясняла, как нужно смешивать краски или работать с перспективой. Просто сказала, что есть шесть основных цветов, и что ему придётся писать с натуры каждый день, а она будет методично проверять сделанные за день рисунки. Так продолжалось два года. Не имеющий за плечами никакой школы Морис покорно рисовал пригороды Монманьи, и чаще всего на его холстах появлялись кабачки, бистро, погребки и пивнушки… Проклятая зависимость требовала своего, он часто срывался, но потом уже без всякого понукания вновь брал палитру, кисти и шёл рисовать очередную улицу, храм или виноградник. Когда доктор разрешил ему вернуться в Париж, Морис начал рисовать Монмартр — и стал его главным художником, запечатлевшим для истории улочки и домики холма.
Признали Утрилло далеко не сразу, путь от алкоголика-недоучки к знаменитому французскому пейзажисту оказался длинным и извилистым. Современники считали Мориса бездарностью, копирующей почтовые открытки. Кстати, в том, что касается открыток, молва не ошибалась: Утрилло действительно учился рисовать в том числе и при помощи открыток. Первую из них дал ему художник Эмиль Бернар. Это было изображение Тулузы, и Бернар предложил сделать его сюжетом картины. Когда мать закрывала Мориса на ключ в квартире и заставляла работать, открытки — в полном соответствии своему названию — открывали перед ним целый мир. Валадон сказала об так: «Мой сын создаёт с помощью открыток шедевры, картины же многих художников не более чем открытки».
Живопись спасла Мориса. Живопись — и мама Мария, неистовая Сюзанна Валадон. Неслучайно вплоть до 1906 года Морис подписывал свои работы фамилией матери.
Она была великолепным примером самоотверженного служения призванию: над некоторыми своими полотнами Валадон работала свыше десяти лет и не считала, что это такой уж долгий срок. Она была смела, решительна и эксцентрична — говорят, что Сюзанна съедала свои неудачные картины, держала в своей студии козу, кормила кошек икрой по постным дням, кидала собакам каракулевое манто, чтобы они не простудились, и могла выйти в свет с букетиком моркови. Слава Сюзанны-художницы вскоре затмила известность Сюзанны-натурщицы — ещё в 1893 году Валадон стала первой женщиной, принятой в Национальное общество изящных искусств. Она писала портреты, пейзажи, натюрморты, имевшие успех на выставках. Много шума наделал знаменитый портрет композитора Эрика Сати, с которым у Валадон был страстный роман. Самодельный коллаж с приклеенной прядью волос Сюзанны висел у композитора в комнате на протяжении десятилетий, сейчас он хранится в Национальной библиотеке Франции, в её музыкальном отделе. Сюзанна добилась такого успеха, о каком не могла мечтать дочь скромной прачки и хорошенькая натурщица: такой успех приходит только к самым одарённым и сильным духом творцам.
Понятно, что подобная женщина никогда бы не смирилась с вывертами судьбы — или с тем, что из жизни ушла любовь… В 1909 году в семейства Валадон-Утрилло произошло сразу два важных события: пейзажи Мориса отобрали для участия в первом Осеннем Салоне, а Сюзанна бросила своего мужа ради молодого художника Андре Уттера (он был на 22 года моложе Сюзанны и на 3 года младше Мориса). Вроде бы познакомил мать с Андре сам Утрилло — и вот чем эта случайная встреча закончилась! Сюзанна тут же предложила молодому красивому Уттеру раздеться и позировать ей для полотна «Адам и Ева» (1909, Париж, Помпиду), после чего им и вовсе не захотелось расставаться. Проклятая троица, как вскоре стали называть трио Валадон-Уттер-Утрилло, перебралась в дом номер 12 по улице Корто, где теперь открыт Музей Монмартра. Проклятыми их называли потому, что жизнь в новом доме сопровождалась ссорами, пьянками, скандалами… Но ни один из троицы не забывал о том, что он прежде всего художник. Правда, громкая слава пришла только к одному их них.
Долгая дорога к славе
На Монмартре картины Утрилло довольно долгое время можно было купить за бесценок или даже выменять у самого автора за пару литров вина. Казалось, перемены наступят в марте 1914 года, когда одна из работ Утрилло, вид Нотр-Дам-де-Пари, ушла с аукциона за 400 франков, но нет, надежды рухнули — все следующие продажи были ничтожны, а рисовал художник помногу, и дефицитом его работы стать не могли.
Срывы и запои продолжались, и всё-таки живопись стала главным лекарством, с помощью которого неуравновешенного Утрилло удавалось хотя бы на время привести в себя. Интересно, что глядя на его картины, меньше всего думаешь о том, что такие сдержанные, ясные, но при этом привлекательно-таинственные пейзажи мог создать психически неуравновешенный человек. В его лирических, немного отстранённых и чуточку печальных работах лишь изредка появляются изображения людей, и это почти всегда крутобёдрые женщины, повернувшиеся к зрителю спиной.
— Вам, должно быть, смешно смотреть на большие зады и бёдра на моих картинах? — спрашивал Утрилло у писателя Адольфа Табарана. Тот отвечал со всей искренностью:
— Да нет же, раз ты это так видишь!
— Понимаете ли, я вижу их как наседок. На маминых полотнах тоже большие зады — наверное, это и повлияло.
Маму Утрилло вспоминал по любому поводу. Став взрослым, он зависел от неё ещё сильнее, чем в беззащитные годы детства. И даже успех его живописи — громкий, настоящий успех — ничего не изменил в расположении сил этой семьи, главой которой была неистовая Сюзанна. Уттер так и не добился хоть какого-нибудь успеха, он остался в истории как гражданский муж Валадон и её натурщик. Когда к Утрилло явилась не запылилась земная слава, практичный Уттер стал вести его дела, вот, пожалуй, и весь его вклад в мировое искусство.
Что касается Сюзанны, она делала прекрасные портреты и натюрморты, часто рисовала кошек, цветы и цирк. Её пейзажи ничем не уступают работам знаменитых современников, и кто знает, чего бы она добилась, если бы ей не приходилось работать лишь в свободное от подвигов Мориса время…
В 1919 году картины Утрилло впервые были проданы за настоящие, серьёзные деньги. Картина «Розовый дом. Улица Абревуар» ушла за 1000 франков, и с тех пор время работало только на него. Проклятая троица могла теперь позволить себе разные прекрасные излишества: по предложению Уттера был куплен замок Сен-Бернар 13 века вблизи Лиона. Правда, проживал в замке, окруженном живописными виноградниками, один Утрилло — работал под присмотром прислуги, пока мать и юный отчим занимались устройством его выставок и продажей картин в Париже.
Lucy in the sky
Сегодня о творчестве Мориса Утрилло написаны целые тома, его картинами гордятся лучшие музеи мира, и стало хорошим тоном говорить о том, что для Парижа он сделал не меньше, чем Каналетто для Венеции. Искусствоведы рассуждают о постимпрессионизме, туристы сравнивают реальные монмартрские перекрёстки с теми, что запечатлел Утрилло. Он при жизни стал легендой французского искусства, получил Орден Почётного Легиона и до последнего своего дня купался в славе. О таком не мог мечтать ни сам Утрилло, ни его близкий друг и дорогой собутыльник Амедео Модильяни, скончавшийся в возрасте 35 лет. Мать Модильяни жила далеко от него, в Италии. Мать Утрилло была рядом и не просто уберегла своего сына от ранней гибели, но за ручку привела его к славе. Ей приходилось лавировать между Утрилло и алчными маршанами, торговцами искусством, — сына нужно было заставлять работать и лечиться (он лежал в клиниках десятки раз, в том числе — в заведении для умалишенных в Вильжюифе), маршанов — покупать картины и платить по счетам. Она поставила решётку в доме на улице Корто, чтобы сын не выбрался наружу и не сбежал в кабак. Признанный мастер не возражал и развлекался, бросая карандаши на тротуар и прислушиваясь к звуку, который они издают при падении… Франсис Карко вспоминал: «В тех редких случаях, когда он покидал своё жилище, он возвращался невесть откуда пьяный, страшный, отчаявшийся. В эти моменты он никого не узнавал. Его сейчас же запирали — он бился в дверь, кричал. Ничто не помогало: пить, бить, крушить — вот что ему хотелось, он раздирал одежду, топтал картины… Но ярость иссякала, он валился на пол, и Валадон без единого слова упрёка перетаскивала его на кровать».
Картины Утрилло, которые долго никто не покупал, Сюзанна складывала в большой старый шкаф, как будто предчувствуя, что однажды настанет их время. Оно действительно настало: купить «Утрилло из шкафа» с некоторых пор считалось среди торговцев большим везением! К сожалению, самому Утрилло нельзя было доверять — любая его попытка продать картину заканчивалась тем, что он пропивал все полученные деньги до последнего франка, и буянил, буянил, буянил…
Маршаны тоже мотали нервы Валадон. Один из них, по фамилии Либод, отказался покупать картину «Церковь» из белой серии, сочтя её «слишком белой». Жаловался, что работы Утрилло плохо продаются — и тут же, не заботясь о логике, требовал прислать ещё.
В личной жизни Сюзанну тоже поджидали перемены. С Уттером они давно жили плохо, ругались и спорили по любому поводу. В 1926 году Сюзанна рассталась с Андре и переехала в собственную виллу на авеню Жюно, 11 — это был её последний парижский адрес. Конечно же, вновь на Монмартре.
Морис находился под бдительным присмотром матери до пятидесяти лет. Один он просто не выжил бы, спился бы и погиб под забором какого-нибудь кабака. В середине 1930-х Сюзанна почувствовала, что силы её на исходе, что она больше не может заботиться о великовозрастном великом ребёнке. И тогда она сделала самый правильный ход — нашла ему подходящую жену.
Её звали Люси Валор Пауэлс, она была богатой вдовой. Немолода, нехороша собой, зато до краёв полна любви к жизни и к искусству. Восхищалась творчеством Валадон и Утрилло, была готова денно и нощно служить «своему Великому», как она стала называть Мориса. Это была настоящая «Люси с бриллиантами» из песни «Битлз», даром, что песня та ещё не была написана. Искрящаяся, весёлая, жизнерадостная Люси создала для Утрилло все условия. Она стала выводить его в свет, устраивать приёмы, она написала о нём воспоминания, она даже начала рисовать сама, вообразив себя художницей. Простим бриллиантовой Люси эту маленькую слабость — в конце концов, если бы не её усердное служение, весёлый нрав и миллионы, Валадон не смогла бы спокойно уйти из этого мира, а Утрилло не дожил бы до 1955 года. Люси позировала художникам — один из лучших портретов её был сделан Кисом ван Донгеном.
Вот как описывает Люси Валор первую встречу с Валадон — это произошло в 1919 году, когда муж Люси, финансист Робер Пауэлс ещё был жив: «Плутая среди улочек холма и толкуя каждый по-своему полученный адрес, мы неожиданно заметили на углу улицы Корто силуэт маленькой хрупкой женщины, тащившей непомерно большую для её роста папку. Я тут же сообразила, что эта миниатюрная женщина и есть выдающаяся художница Сюзанна Валадон. <…> Она подняла на меня свои большие близорукие глаза в толстых очках в роговой оправе…». Пауэлсы подружились с Валадон, с Утрилло и особенно с Уттером, так и оставшимся жить на улице Корто после развода с Сюзанной. Люси Валор считала, что семейная жизнь «родителей» Мориса была не из лёгких: «Эту изумительную художницу природа наделила характером отнюдь не таким гибким, как её кисти (кстати, ухаживала она за ними с необыкновенной заботливостью: чистила, промывала после каждого сеанса и в таком же порядке содержала свою палитру). Валадон очень гордилась дружбой с президентом Эррио, который любил смотреть, как она пишет. В прелестном предисловии к каталогу одной из выставок Валадон он рассказал о том, какое чарующее впечатление производила она за мольбертом, какой была при этом ангельски умиротворенной. А ведь в обычной жизни она так часто поддавалась взрывам своего бурного дьявольского темперамента, становилась совершено неуправляемой, вместе с тем оставаясь влекуще прелестной! Утрилло многое унаследовал от неё. Их внешнее сходство было так велико, что я воспользовалась им, когда через шесть лет после кончины Валадон решила написать её портрет».
Люси рассказывала, что Сюзанна буквально заставила её выйти замуж за Мориса, сказав: «Забирайте его сейчас же! Я, семидесятилетняя женщина, вообще никогда не спала, и теперь мне по-настоящему сто сорок лет!». Но когда Валор с присущим ей энтузиазмом начала пестовать доставшегося ей гения, Сюзанна принялась ревновать и сердиться (как это знакомо, не правда ли?). Люси увезла Мориса жить в загородное поместье Везине, где у них часто бывали гости — любовно подобранные, имя к имени, вот только нога Валадон ступала здесь редко. Утрилло наслаждался вниманием и заботой жены, а в благодарность сочинил ей сонет:
Моя душа полна признательности к вам
За ваши драгоценные дары,
За вашу доброту, за то, что, о Мадам,
Вы нам даруете чудесные миры…
А ведь раньше он писал стихи только матери, женщин же вообще боялся и обходил стороной — не мог позабыть тех безобразниц, что поджигали ему волосы, когда он только начинал рисовать, обходя с мольбертом окрестности Монманьи… Люси вылечила Мориса от этой фобии и наполнила его жизнь не только работой, но и удовольствиями — чего не сделаешь, когда у тебя лёгкий нрав и много денег!
Утрилло с юности был одержим персоной Жанны д’Арк — эта недавно (в 1920 году) канонизированная святая чрезвычайно волновала его, он собирал её изображения, статуэтки и так далее. Свадебным подарком для жены стала гуашь «Дом Жанны д’Арк в Домреми» с подписью: «Голоса наставляли Жанну д’Арк, а она привела меня к Люси Пауэлс».
Люси активно включилась в работу, как мы бы теперь сказали, «по продвижению» имени Утрилло. Прежде всего она отменила коммерческие отношения с галереями, чтобы сделать картины своего мужа менее доступными и более востребованными. Она следила за всем, что он делает, вдохновляла его и поддерживала, в то время как Сюзанна, оставшись в одиночестве на авеню Жюно, негодовала: втайне ей хотелось услышать заветные слова «С вашим сыном невозможно сладить!» Но Люси была на высоте, брак получился счастливым.
Валадон отдавала освободившееся время и силы творчеству. Работала, вдохновляясь собственными словами: «Я хочу не известности, а признания». Увы, настоящего признания она так и не дождалась, хоть и мечтала о нём до самой своей смерти.
Битва за жизнь
Девиз Сюзанны Валадон таков: «Любить, творить, отдавать», она велела выгравировать его на бронзовой медали. Валадон была исключительно верным другом — жаль, что не все, кого она одарила своей дружбой, помнили о старой женщине в те годы, когда она особенно нуждалась в заботе и внимании. 6 апреля 1938 года в Везине раздался телефонный звонок. Люси взяла трубку и услышала взволнованный голос парижского доктора Готье. Тот попросил её незамедлительно выехать в Париж — у Сюзанны произошло кровоизлияние в мозг.
Валор тут же примчалась на Монмартр и нашла свою свекровь в крайне тяжёлом состоянии: она уже не могла говорить, но пыталась улыбнуться и пожать невестке руку. Сразу после этого Сюзанна впала в кому. Доктор посоветовал отвезти художницу в больницу, но это было не так-то просто сделать — сначала надо было получить согласие клиники. Люси с присущей ей энергией принялась действовать: поднимала на ноги друзей, задействовала все связи, какие у неё были, и добилась того, что Сюзанну согласилась принять клиника Пиччини. Вызвали карету «скорой помощи», поехали, но было уже поздно. Люси пишет, что Валадон перестала дышать в тот самый момент, когда …в окнах кареты показалась Триумфальная арка, символ для символиста. Прощальный привет Парижа… Сюзанна Валадон скончалась 7 апреля 1938 года в возрасте 72 лет. Её похоронили на парижском кладбище Сент-Уан.
Знаменитая натурщица и недооцененная художница известна теперь прежде всего как мать Мориса Утрилло. Юная красавица Мари-Клементина Валад смотрит на нас с картин Ренуара и Дега, а вот Сюзанну Валадон можно увидеть только на её собственных автопортретах. «Никогда не существовало художника, который писал бы так, как хочет: каждый пишет, как видит, а значит — как может», — заявляла Сюзанна. Она не дождалась всемирного успеха своего сына, когда Морис ни в чём не нуждался, был окружен славой, почестями и неустанной заботой верной Люси, покоящейся теперь в одной могиле со своим Великим, на монмартрском кладбище Сен-Венсан. Сюзанна не ошиблась в этой женщине: только ей можно было доверить беспомощного и талантливого Мориса, нуждавшегося в присмотре, как малое дитя.
В 1923 году Адольф Табаран написал статью о Сюзанне Валадон, где были такие слова: «Невозможно быть в большей степени художником, чем эта женщина, по натуре своей такая нервная, одержимая, пылкая, которая в поединке с живописью выплескивает свою одержимость, свою страсть». Сказано хорошо, но всё-таки свой главный поединок неистовая Сюзанна вела не с живописью, а с пресловутым счастьем материнства. В её случае это было жесточайшее испытание, многолетняя трудная борьба, из которой она вышла победительницей.