Текст (2019, реж. Клим Шипенко); Верность (2019, реж. Нигина Сайфуллаева)
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2019
Два российских фильма, вышедших друг за другом в прокат нынешней осенью, соревнуются за право стать прорывом в отечественном кино. Мужской «Текст» и женская «Верность».
Роман Дмитрия Глуховского «Текст» появился два года назад, после чего автор занялся сценарием будущего фильма, — но история создания началась, сообщает Глуховский в своих интервью, в начале 10-х годов, когда некий режиссер предложил ему обмозговать историю о человеке, который завладевает чужим телефоном и получает доступ к чужой жизни и судьбе. Можно предположить, что идея прилетела к неназываемому режиссеру из-за океана. Недавний на ту пору американский «Список контактов» (2008) рассказывал историю о банковском клерке (Юэн Макгрегор), чья жизнь стремительно менялась после того, как в его кармане случайно поселился мобильник случайного же приятеля (Хью Джекман). Чужой список контактов открывал перед стеснительным, но охочим героем Макрегора чудный мир запретных желаний и завлекал его в дьявольскую ловушку, чтобы в финале вывести в дамки: зло было наказано, простак бухгалтер всех перехитрил и сорвал большой куш.
Но роман Глуховского и фильм, снятый Климом Шипенко, оттолкнувшись от схожей исходной ситуации, пошли другим путем. Илья Горюнов (Александр Петров), паренек из Лобни, по воле мамы-учительницы ставший студентом-филологом, отправился со своей девушкой в ночной клуб «Рай», а попал в ад российской зоны: во время облавы лейтенант наркоконтроля Петя (Иван Янковский) подбросил ему пакетики с кокаином, которые потянули на семь лет…
Считается большой удачей, если фильм на острые темы добавочно совпадает с текущими событиями, подтверждая актуальность темы. И вот совпало почти донельзя. «Говорим: «Илья Горюнов», а слышится: «Иван Голунов», — читаем мы в рецензиях на фильм. Прошедшим летом дело журналиста-расследователя Ивана Голунова затмило даже историю борьбы за екатеринбургский сквер. Голунов и обвинялся ровно в том же, в чем вымышленный Горюнов, — в распространении кокаина в ночных клубах Москвы. Кампания в защиту Голунова была беспрецедентна — через несколько дней дело против него развалилось, а дело против полицейских, подбросивших наркотики, напротив, родилось. Еще несколько дней вся эта история вселяла надежду, что, быть может, у СМИ, вырвавших Голунова из железных тисков системы, хватит сил и упорства продолжить тему и попытаться хотя бы понять, сколько тысяч россиян продолжают отбывать сроки по той же статье потому, что за них, в отличие от Голунова, некому было заступиться. Увы, дело Голунова ушло вскоре на задворки общественного внимания, и на сегодняшний день все материалы по расследованию этого дела засекречены. Выход фильма Клима Шипенко напомнил, что тему еще открывать и открывать.
Итак, Илья Горюнов, безвинно угодивший на соликамские нары, все эти годы готовился к встрече с тем, кто его на эти нары отправил. Типа, поговорить по душам. Но понятно, что подобная встреча добром не кончится: Илья скинул труп Пети в канализационный люк, а его смартфон оставил себе. И получил не список контактов — получил всю подноготную, все исподнее майора Пети Хазина, ведь смартфон продвинутого пользователя — это вся его жизнь. Илья погружается в чужую жизнь, растворяется в ней. Влюбляется в виртуальную девушку убитого врага, от имени покойного продолжает общаться с его родителями, начальниками и криминальными подельниками, все больше путая, где кончается своя жизнь и начинается иллюзорная, с каждым шагом все более не своя, ведущая к роковой черте.
И роман Глуховского, и его экранизацию поспешили назвать еще одним парафарзом на «Преступление и наказание». Но верней будет вспомнить «Постороннего» Камю. Смерть матери. Ритуалы, связанные с похоронами. И встык — почти случайное убийство. И безучастность героя-изгоя, которому ни с кем не по пути… Но, в отличие от Мерсо, Горюнов — посторонний без свойств постороннего, у него нет ни своей «нулевой степени письма», ни своей нулевой философии. И если герой Камю перед казнью внезапно разразится монологом-трактатом, то Горюнов, прежде чем силовики изрешетят его тело, только и заорет в распахнутое окно: «Пошли вы все на … !» Вероятно, русскому герою этого достаточно. А может быть, дело в том, что он не успел сдать романскую филологию, как раз накануне экзамена попав на нары.
Но точно ли фильм «Текст» — «перчатка, брошенная в лицо системе», как сформулировал главный редактор «Искусства кино» Антон Долин? Полагаю, оглядываясь через некоторое время на российский кинематограф десятых годов, мы отчетливей увидим, какие же горы свободомыслия пришлось сровнять, чтобы этот действительно незаурядный и неравнодушный к беззаконию фильм вытянул на подобную перчатку.
В отличие от «Текста», «Верность» — камерная драма. И безусловный прорыв — она прорвала девственную плеву российского экрана, не то что давно, по сути, никогда не видевшего столь пристально интимных сцен. «Постельные сцены — настоящий кошмар для отечественных актеров и режиссеров», — не без оснований полагает критик Кирилл Горячок. Порой это кошмар и для зрителей. Режиссер «Верности» Нигина Сайфуллаева вкупе с оператором Марком Зисельсоном и сценаристом Любовью Мульменко с этим кошмаром справляется без видимых усилий. Когда настанут очередные перестройка и гласность (или как их там по-новому назовут), большой экран неизбежно вернется к телесности в ее предельных проявлениях, — и лучше, если этим займется авторское кино, а не модификации кооперативного кино с его клубничной эротикой, как это было в 90-е.
Впрочем, обилие несказанно интимных сцен, о которых пишут все рецензенты «Верности», — преувеличение. Срабатывает синдром Брижит Бардо. В середине прошлого века она лишь на пару минут предстала нагой в фильме «И бог создал женщину», но зрителю пуританской эры, прежде не видавшему первозданных женщин, казалось, что Бардо скачет голая все полтора экранных часа. Вот и Лена, героиня Евгении Громовой, имеет всего лишь два лаконичных траха «на стороне», но у рецензентов они неизбежно превращаются в бесконечную вереницу. Прежде Лена не изменяла, но — залезла в телефон мужа (и тут тоже чужой телефон в роли спускового крючка, но, поправят многие жены, телефон мужа — отнюдь не чужой). И, начитавшись смс, пришла к неверному выводу, что муж, театральный актер, имеет свою партнершу по спектаклю не только в рамках второразрядной переводной пьесы. Первого парня Лена снимает с отчаяния. Второго — с удалого отчаяния. Кончается это тяжелым скандалом районного масштаба: второй мало того, что краснорожий хмырь, так еще и оказался мужем Лениной пациентки (она гинеколог). Но скандал затихает, Лена имеет чумовой примирительный секс с мужем (Александр Паль). Однако финал со счастливым воссоединением, повторяющим ту незатейливую историю, которую муж-актер разыгрывает на сцене своего театра, — обманка. Что пристало театру, не пристало жизни. Мужу больше не нужна верная жена, его теперь болезненно возбуждает новый образ его жены, падшей жены, которая делает это (а еще и то) с другими. Ведь «секс — это то, что нельзя, а не то, что можно», — как сформулировал Ленин коллега, умудренный резонер.
В последних кадрах Лена — в плотном кольце оценивающих мужских взглядов. Вольна выбирать. Или не выбирать. Трагедия распада семейных ценностей? «Для меня этот финал — про свободу, в том числе свободу выбора», — настаивает Нигина Сайфуллаева.