Беседовала Наталья Рубанова
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2019
Андрей Кураев — протодиакон Русской православной церкви, общественный и церковный деятель, богослов, проповедник, миссионер, публицист, блогер. Живет в Москве.
Наталья Рубанова — писатель, лауреат премии «Нонконформизм», премии им. Тургенева. Автор нескольких книг прозы и многих публикаций в журналах «Волга», «Знамя», «Урал» и других. Живет в Москве.
Наталья Рубанова: У вас крайне пестрый жизненный опыт. Что побудило стать священником?
Андрей Кураев: Мотивы религиозного обращения вполне описываются ахматовской формулой: «Когда б вы знали, из какого сора…». Один из них: зависть. Повод к ней был таков: комитет комсомола МГУ дал мне поручение свозить гостивших у нас венгерских студентов в Загорск. Главный храм Лавры — Троицкий собор. В него и из него ведет очень узкая дверь, а у входа по обе стороны всегда «пробка». Мы уже покидаем храм, постепенно приближаемся к выходу. Но тут какой-то парень останавливается, поворачивается лицом к храмовому пространству, крестится и кланяется. Я был прижат к нему, а когда он повернулся, мы оказались лицом к лицу. Он смотрел мимо меня на иконы на дальней стене притвора. Я же смотрел ему в глаза. И эти глаза меня поразили… своей обычностью. В них не было ничего рублёвского, врубелевского, глазуновского. Обычные светлые юношеские глаза. Именно это и стало для меня потрясением: вот ведь, совершено обычный парень, мой ровесник. Жертва такой же советской школы, что и я. В принципе, в него загрузили те же учебные программы, что и в меня. Но почему он здесь, в Троице-Сергиевой Лавре, как дома, а я в древней русской святыне все равно как те же венгерские туристы — ничего не знаю, не узнаю и не понимаю… Почему так? Значит, он знает что-то еще? Ему знаком мир, закрытый для меня? Я не был крещен, не был верующим. Но в эту минуту я позавидовал моему верующему ровеснику. Его мир богаче моего. Мой комсомольский мир ему знаком, а его мир для меня закрыт.
Н.Р.: Вы сказали: «Человеку неверующему рассуждать о религии — все равно что слепому рассуждать о живописи», поэтому подошли к православию профессионально. Религиозные философы пишут, что вера — это мир опыта. Что для вас «прямое знание», откровение?
А.К.: В православии не принято о таких вещах рассказывать. Но мой личный опыт достаточен для того, чтобы даже в контексте моих непростых отношений с официальной церковью оставаться диаконом.
Н.Р.: С чем связаны прохладные отношения с РПЦ?
А.К.: Мне не нравится, простите за штамп, оскорбление религиозных чувств. Моих чувств. Во все века самые страшные и болезненные раны религиозным убеждениям человека наносят профессионалы от религии, то есть жрецы. Неслучайна ведь поговорка «Архиереи Христа распяли»! Забавно это потому, что в церковно-славянском богослужении архиереями называли иудейских первосвященников. Но в народе это переносилось на православных архиереев. Значит, что-то недоброе чувствовал народ в своих «святителях». Возможно, и я совершил ошибку, которую, впрочем, готов сам себе простить: это ошибка идеализации.
Н.Р.: И в чем она заключается?
А.К.: Мне казалось, церковное руководство умнее, чем я полагал. В 1980-е я думал, что церковь усвоила уроки страшного для нее XX века. И что руки ее и языки не будут больше тянуться ни к земельным угодьям, ни к крепостным рабам, ни к наручникам для «еретиков» и критиков церкви. Еще в 1881 году святой Феофан Затворник требовал: «Надо свободу замыслов пресечь — зажать рот журналистам и газетчикам. Неверие объявить государственным преступлением, материальные воззрения запретить под смертною казнью»… Но мне казалось, что после того, как сама церковь побывала в положении узника, она уже не будет повторять ошибок прошлого. К моему удивлению, в массовом православии 1990-х все эти мечты быстро возродились. Однако патриарх Алексий их не поддерживал. Все изменилось в 2012-м, когда патриарх Кирилл решил смертельно оскорбиться на девушек из группы Pussy Riot и превратить РПЦ в еще одно силовое ведомство, которое умеет своих критиков доводить до тюрьмы… Что ж, православие оказалось стабильнее и традиционней, чем я полагал. Пятнадцать веков пребывания церкви в государственном статусе (IV–XIX века) создали непреодолимую инерцию. Но раз уж эти века не заслонили в моем сознании Евангелия, то, надеюсь, и сегодняшние осложнения не смогут этого сделать.
Н.Р.: Долгое время вы были старшим научным сотрудником кафедры философии и религиоведения филфака МГУ… Что у вас были за студенты, и где они теперь?
А.К.: Я преподавал в МГУ четверть века, пока патриарх с помощью администрации президента не убрал меня оттуда в 2014 году. А студенты, конечно, были разные, с разными взглядами и жизненными путями… Буквально на днях с одним из них встретился на круглом столе в Третьяковке: он — замдиректора Института философии Академии наук. Другой бывший студент стал главным священником ракетных войск стратегического направления и заслужил боевой Орден мужества. Еще один стал монахом, но преподает на кафедре медицинской этики медуниверситета… Многие выпускники (их направление — социальная философия) нашли работу в качестве политтехнологов и политологов региональных избирательных кампаний: в 2000-х они шли по стране в режиме нон-стоп.
Н.Р.: Повлияла ли литература на приход к вере?
А.К.: Да. Достоевский меня поразил непредсказуемостью поступков своих персонажей. Ключевое слово этого писателя — «вдруг». Вот эта весть о переменчивости, незапрограммированности человеческой души мне представлялась очень важной в эпоху пятилеток и планового строительства всего и вся.
Н.Р.: А русская философия?
А.К.: Теперь мне больше интересна история. Как церковная, так и военная. Кстати, на церковном языке я являюсь сейчас так называемым покойником, то есть нахожусь на покое: у меня нет платных обязанностей в храме. Я просто с радостью служу в храме в Тропарёво — том самом, который показывали в фильмах «Ирония судьбы», «По семейным обстоятельствам» и в итальянском фильме «Подсолнухи» с участием Софи Лорен и Марчелло Мастроянни!
Н.Р.: Учитель, врач, священник: что для вас эти слова?
А.К.: Увы, все три этих слова, прежде всего, говорят об общем печальном диагнозе. Они напоминают об огромном расхождении между замыслом, идеалом — и массовым конвейерным исполнением. Учитель — училка; доктор — коновал; священник — поп… Знаете анекдот? Врач просыпается в холодном поту и кричит от ужаса. Жена спрашивает, что случилось, а он в ответ: «Да приснилось, что мне операцию делают мои однокурсники!». Чтобы массовый типаж стал более качественным, нужна жесткая критика (и даже суды) и серьезные усилия всего общества, а не поток елейных комплиментов.
Н.Р.: Что посоветуете современникам, стремящимся приблизиться к вере? К вере, а не к формальной религии.
А.К.: Первое: помнить, ради чего ты идешь в храм. Неужто ради политических комментариев? Нет? Ну, тогда и не стоит обращать внимания на риторику церковного официоза. Слишком барабанна риторика современных архипастырей: «Мы — армия, всё только по приказу». Но не бойтесь: в Евангелии просто нет таких слов! Христос называет апостолов Своими детьми и друзьями. Так что не бойтесь не попасть в модный «тренд» и остаться евангельскими «староверами». Второе: ваши недоумения и разочарования — это нормально. В Евангелии есть притча о слепце. Он слышал, что в его стране появился чудотворец — Иисус. Он ждал, когда Иисус зайдет в его городок: так и случилось. Слепой крикнул: «Иисус, помилуй меня!». Но — цитирую дословно Евангелие — «Шедшие впереди (предыдущие) заставляли его молчать»… Кто странствовал со Христом? Его апостолы… Тем не менее Иисус излечил слепого. Во все века главным препятствием на пути ко Христу были «предыдущие христиане», те, кто раньше тебя нашел Христа и (на какое-то время или навсегда) — Его потерял…
Н.Р.: Для многих «душа» — некий сюр. Как говорить о ней — и надо ли?
А.К.: С массами о ней и не надо говорить, а с каждым отдельно — необходимо. Я не могу дать научного определения души. Мое определение — детское (что, наверно, допустимо для той общины, чей Основатель сказал «если не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное»). Душа — это то, что болит у человека, когда всё тело здорово. Человек, впрочем, часто познает себя именно через боль (вспомним: «до сорока лет я не знал, где у меня печень»)…
Н.Р.: Что для вас миссионерство?
А.К.: Миссионер обращается к тем, кто не намерен его слушать. И в первые же минуты общения миссионер должен отстоять свое право на диалог, право на несколько минут чужого и поначалу недоброжелательного внимания. Поэтому первый тезис современного миссионерства, подлежащий доказательству, — «Я не сумасшедший, я не дебил». Ну, а потом уже давайте мериться аргументами…
Н.Р.: Вы продолжаете работу над новой книгой?
А.К.: Ох, в рукописи уже 2,5 миллиона знаков! Это сложная история треугольника Москва — Киев — Константинополь. В книге три больших сюжета — как московская церковь сама ушла в раскол XV–XVI веков, далее — как она получила Киев в XVII веке, ну а третий «узел» — наше время. Будут и другие книги, о которых пока не буду рассказывать…
Н.Р.: Вы вошли в период разочарований?
А.К.: Это нормально. Главное, чтобы разочарования не стали озлоблением. Новые знания и опыт, конечно, должны приводить к новым оценкам. Но разочарование может быть радостным: меньше поводов для понуждения себя к дружбе и согласию с тем и теми, что вызывает аллергию. И без этого балласта я вполне счастлив. В моей жизни нет обязаловки и расписания. Я с охоткой иду на службу в храм. С радостью принимаю гостей и журналистов, с радостью закрываю за ними дверь. Изредка и, опять же, с радостью выезжаю на лекции. Пишу в разных жанрах: от блогерских реплик до толстых томов. А хотите посмотреть сразу на двух счастливых людей?
Н.Р.: Почему бы нет…
А.К.: Вот, смотрите на это фото: на моем животе просторно и счастливо разместился мой пятый пятимесячный внучок. И пропустить их быстролетное детство в своих постоянных поездках я бы уже не хотел!
Н.Р.: Что бы вы сказали тем, кто хочет учиться в духовной семинарии?
А.К.: Универсального совета нет. Есть группа людей, для которых это — единственный социальный лифт. Поэтому все мои предостережения будут разбиваться о единственный аргумент: «Дома хуже». Ну а тем ребятам, для которых доступен выбор «МГУ или семинария», я бы рекомендовал сначала получить светское образование и профессию, а потом — церковное. Хотя бы потому, что запасной аэродром поможет им сохранить человеческое достоинство.