Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2019
Борис Кутенков — поэт, литературный критик, литературтрегер. Родился и живет в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького, учился в аспирантуре. Редактор отдела культуры и науки «Учительской газеты», редактор отдела критики и эссеистики портала «Textura». Автор четырех стихотворных сборников (последний — «решето. тишина. решено», 2018), публикаций стихов в журналах «Интерпоэзия», «Волга», «Урал», «Homo Legens», «Юность», «Новая Юность» и др., а также многочисленных статей и рецензий в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Вопросы литературы», «Дружба народов», газете «НГ-Ex Libris» и мн. др. Ведущий рубрики «Книжная полка» в журнале «Homo Legens». Колумнист портала «Год Литературы.ру».
***
зренье в завтра — бедой родовой прошито;
слух вчерашний сбился — и был таков;
непреложны лишь музыка и ошибка —
производные крейцеровых оков.
и одна другую ведёт до дрожи,
где над вывеской буквы не разобрать;
не води меня в завтра, смертельный боже,
там написано страшное слово «мать»,
там у тёти халатной на лбу упрямом
борозда — белый путь на чумном ветру;
не води меня в завтра, чудная мама, —
там звучит непонятное «я умру»;
— что там, сыне? лишь стук по лопатке гулкий,
а качнёшься — раздастся, лишь тронешь ктулху,
а оглянешься — в танец пойдёт гроза;
тёмный путин. страна в молодой шкатулке.
на верёвочке небеса.
***
— и откуда ты боже чья песнь не слышна
только рана звучит родовая
белой лолою льдовой в проёме окна
переломом у скрипки трамвая
— я оттуда где света горит полоса
где стыда полоса облетела
там где быков цветущий несёт в небеса
обсессивный синдром жэзээла
где из варварских тиглей не вызволить книг
предназначенных в боги седьмые
и некнижных лампад полутёмный рудник
выел веки мои вековые
— а зачем тебе господи свет рудника
если легче в нетопленом тигле
если за руку крепкая держит рука
и глаза к полутьме не привыкли
и к чему мне твой господи худший причал
тишина ненадёжного места
я прошёл сто речей — ты молчал и молчал
я с тобой говорил — ты молчал и молчал
и молчанье твоё — как повестка
— я затем чтобы звук из утрат родовых
стал и тёмен и чист и неистов
чтобы песенный старче фигачил под дых
недовольных планидой горнистов
так совместным распадом спасём немоту
запредельною темью о многом
скрипнет лёд — и дрожит на беспамятном льду
лист убитый — отец молодому листу
и столяр говорит с полубогом
***
Елене Жамбаловой
I
так близкому близкий — прилив темноты
мелькающим пёстрым сестра
забудешь и ты позабудешь и ты
ветвистую смерть у ребра
там память качнётся у края стола
гранёным кружочком над «ю»
и чёрная птица забудешь улан
забудешь удэ и семью
обнимешь ли мрак заресничная мать
чужое ли сердце устав воевать
обнимешь фейсбучной депешей ночной
«лечу кто со мной тот со мной»
взлетишь ли над миром — зовущим как сын
над правдой — раскосой как брат
а сердце — что сердце?.. лишь пламя да сплин
лишь камешек белый у ног магдалин
и мало ли что говорят
II
правда как брат раскоса и многолика
сердце в эрдэме тревожно струна гобой
небо обнимешь — там истина ради мига
землю обхватишь — всезнающий слух толпой
только отпрянет лишний — его не жалко
только слепой воспрянет и обоймёт
птичьей бедой иркутском лети хабалка
в чёрную удаль надмирных своих тенёт
будто бы знает умный как неизменно
боль вырастает в деревце из ребра
— я помело жужжанье мне имя лена
речь далеко заводит и мне пора
буду пьяна судима орёл и решка
в тёмных глазах — волнистые снегири
камень в моё ребро одолжи безгрешный
дай на билет до бога — верну конечно
музыки вдоволь у веток
бери
бери
III
ничего не болит ни сейчас ни потом
пенелопа уходит вразнос но вернулась глаголом
и пока одиссей не доткал нитяной метроном
с хрустом режется музыка медленным злом
чтобы деревце взрывчатым стало и голым
где беглянка — ни слова о том
— где ты лена была
ты беда золотой волнолом
и пока ты кружила морями и пела
льдом покрылся улан и толчёным стеклом
я вошью тебе вечное детство под левым ребром
чтобы прахом пошло бесприютное тело
чтобы прежняя одурь — на снос и на слом
это будешь не ты
это просит воды всё равно
злое деревце жжётся и просит лукавя
скоро-скоро со смертью на «ты» и оно
скоро-скоро обнимет по грудь хоровою волной
той что небо кроила тебе молодыми руками
в долгий путь заклинала одно
и сшиваемый светом стоишь меж её берегами
сам себе и блудница и камень
сам глагол и молчащее дно
***
как там? — нет-и-не-будет —
имя вашей страны
Геннадий Каневский
так в человеке смерть сидит
малюткой мотыльком
взять эту музыку в кредит
незолотым сачком
мечтает и берёт пальто
пешком шажком шажком
и человек уже не то
не то и ни о ком
он дудка в песенном бреду
тень в обнадёженном роду
вулкан покрывшийся по ту
беспамятства песком
в нём льётся свет неизлечим
в трёх истинах семи горах
бог спит а мы ещё пищим
мы шумный птенчик славный птах
лишь голос если помолчим
всё слепит в нужный прах
он будет тёмен став моим
но волен — семерым
где аронзон в ташкентский дым
летит непобедим
где на крещенском льду рубцов
поднялся смерти поперёк
и мандельштам во всё лицо
подтёр кровоподтёк
и полетаев легкокрыл
он не контекст и не среда
а всё что ты земным любил
комочек плоть вода
там рыжий не петля во мгле
замёрзший шрам во всей длине
ветвится тополь по земле
и путь поёт о мне
ночная вологда в такси
прибавь лишь вещности во сны
и будут пусть темны
как там? — всё-дам-лишь-не-проси —
никнейм твоей страны
***
Наде Делаланд
и этот год как лес
причастный и густой
о боже смерти без
о господи постой
не облекай земных
в сто —измов так и так
в слова что и без них
один сухой ивняк
удар ушиб укол
дарившая рука
и ужас полугол
над жизнью мотылька
а всё чем свет сердит
всё — чьих-то крыльев — над
где довод мой летит
в непретворённый ад
горящих листьев путь
у шума взаперти
и ленту пролистнуть
и общего уйти
***
Маше Марковой
ты ли её не звала не манила маша
музыку лисью спесивицу бай-баю
гревшую тело спартанки твоё отважно
ту что была — грешно а заснула — страшно
ты ль не пекла ей — все руки в мучном раю
к ей же самой оборванной пуповине
пальцы тянула сшивая её края
поздно теперь — молчит об угасшем сыне
светодиод на морозе молчит и стынет
не отзывается сердце для соловья
облакомером скребёшься
бесплотным словом
если воспрянет на миг — то покроет матом
вместо фагота познанья — оконный чиж
станем дебютом немеркнущим для слепого
юностью неизменной для глуховатых
коих страшась безделица и молчишь
ждать же у шкафа нежаркого духового
стол обновляя и скатерти не меняя
жадно читать седакову
писать эссе
вся ты — ненужность цеплянья за мелкий повод
вся — лишь бы выманить ангела гибким краем
тёмный экспресс в незнанье
где живы все
***
Светлой памяти Юлии Началовой
это было воронежем, блажью, ножом,
было связью времён — разливным, проливным,
женских слов лобовых первопутком;
а теперь отстающий — торопится в дом,
и не ставшее дымом — торопится в дым;
не так громко, беда, хоть минутку,
дай тебя разглядеть в этой бездне имён,
дай бессхемно ощупать, что разум не вем
в оливьешном стыде говорливом,
где небывшего детства смеркается фон,
и с экрана звучит, и становится всем, —
то ли смертному ветер с разлива,
то ли в уши попса, то ли ангел в глаза,
то ли папину дочку ведут в небеса
по аллее кривой полузвёздной,
то ли девочка морщится в свет голубой,
полдетдома на завтрак ведя за собой,
словно миша — страну в девяностый;
то ли век перед смертью пропел о любви
(со слезами — блондинистой чистой любви);
щёлкнешь пультом — ни века, ни девочки нет,
только лёгкая ранка на теле:
ночь. аптека. подлёдная рябь эмтиви.
и нетварный фонарь, подменяющий свет,
нам горит — молодым и артельным.