Александр Бушковский. Рымба. Роман. — «Октябрь», 2018, № 9–10
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2019
Александр Бушковский. Рымба. Роман. — «Октябрь», 2018, № 9–101.
Так как я откликалась на книги писателя Александра Бушковского «Радуйся!» (сборник рассказов, выпущенный в Карелии в 2013 году) и «Праздник лишних орлов» (с которой он вошёл в шорт-лист литературной премии «Ясная Поляна» 2018 года), то в новом романе «Рымба» прежде всего нашла все особенности его прозы, которые мне импонируют. Это эпичность повествования, фольклорная плавность и поэтичность речи, христианское мировоззрение с любовью к «малым сим», персонажам сложным и неоднозначным, и, разумеется, русский север, плотью от плоти которого ощущают себя и писатель, и все его герои. Всё это очевидно и зримо с первых же строк:
«…В лето семь тыщ трицать осьмое от сотворения мира пришли топорники через леса на берег озера-моря и принесли на плечах свои лодьи, кои называли ушкуями… Встретили их лесные люди-людики, добрые охотники и рыбаки… Сказали гостям, что все вокруг — рымбо. И остров, и море, и небо».
И тем не менее «Рымба» представляется мне произведением, новым для писателя.
В дальнейшем течении романа образ прозаика Александра Бушковского в какой-то мере «сливается» с образом героя-рассказчика Волдыря. У него есть и официальное имя — Владимир Николаевич Нестеров. Но в Рымбе все запросто, по-приятельски и по-семейному, вот и героев книги зовут по-простому. Волдырь — знаток истории острова Рымба, а история — главный процесс романа. Ещё в стародавнем завете местного священника сказано: «Если хотите, людики, знать, что будет с вами дальше, сначала узнайте, что раньше было». Волдырь — хранитель народной памяти и книжной премудрости: «живой один человек, которого в детстве прадед заставлял на слух целые былины из <старинной> книги затвердить… Но только рассказывает оный человек всегда нетрезвый…, и, выпивши, вставляет свои шутки. Поэтому за точность ручаться нельзя».
Пожалуй, впервые в своей литературной практике Бушковский делегирует часть «рассказчицких» функций другому лицу — обычно он либо как демиург охватывает и транслирует всю картину, либо ведет речь от первого лица, из глубин «я» героя. Тут же историческую половину книги «пишет» старый выпивоха Волдырь, не дурак присочинить. Налицо метапрозаический эксперимент: творчество в творчестве, роман в романе.
Добродушной иронией в адрес Волдыря автор словно бы заведомо «защитился» от критиков, которые в своих отзывах стали напирать на условность сочинения. «…единственное, о чем жалею, что нет никакой Рымбы, я весь Интернет перерыл, это придуманный остров», — не преминул уточнить Владислав Толстов. «…роман Александра Бушковского, рассказывающий о быте жителей незадокументированной карельской деревни Рымба», — подметила Ксения Грициенко. Оба рецензента не считают это недостатками, а Грициенко даже видит в вымышленности деревни залог литературного успеха: «Мифо-религиозные особенности российского Севера — это едва ли не самое прекрасное и в культурном смысле ценное в «Рымбе». В придуманном Бушковским мире вымысел, мечты и фантазии тесно соседствуют, если не переплетены с реальностью, которую автор знает и любит, так что «Рымба» не витает в воздухе, а прочно стоит на северной земле, на берегу озера-моря. Такой литературный приём для русской прозы отнюдь не нов: мы знаем и Глупов Салтыкова-Щедрина, и Город Михаила Булгакова, и Старгород с Черноморском из дилогии Ильфа и Петрова…
Изустные предания из глубины веков гласят о том, как Российское государство втягивало в свою орбиту землю карелов-людиков, прибегая то к хитростям, а то к репрессиям и возлагая на местных жителей государственные повинности, не шедшие во благо коренному населению. Прибывшие на лодьях ушкуйники напоили жителей Рымбы, а утром те обнаружили, что гости уже строят себе дома (первое «воспоминание» относится примерно к 1530 году). Несколько позже из Московского приказу — Новгородской чети приплыли на остров дьяк-писарь, да боярский сын, да стрельцы с секирами, и «объявил барчук эту землю государевой, казенной», наложил оброк и велел выбрать добровольца в солдаты. Затем рымбари стали своего рода заложниками в многолетней борьбе русских со шведами за эти земли. Далее государь Петр Алексеевич обложил рымбарей подушной податью, затребовал «с каждых двадцати дворов по рекруту брать навечно в армию и флот государев», а также поставлять рабочих на верфи и на заводы. «При царице-матушке Екатерине Алексеевне… подчистую мужиков… к Александровским заводам приписали». Не успело выйти от императора Павла Петровича послабление с казенными заводами, как грянула война с Наполеоном и новый рекрутский набор. Даже «…о том, что не крепостные они больше, узнали рымбари только года через три после царского указу». А в начале ХХ века — «тут и голод, и мор, и с японцем кампания, и народное восстание». И, наконец, пришла советская власть, о которой сказитель отозвался уклончиво: «… Об новой власти, общенародной, а стало быть, ничейной, никаких легенд не сложено, в церковных книгах не записано. Поскольку власть эта церкву на острове заколотила, а книги старики попрятали до лучших времен». Впрочем, порицательный тон скрыть невозможно — Волдырь упоминает, «сколько народу… по тюрьмам гноили за разные пустяки» и приводит в пример судьбу веселой старухи Авдотьи, попавшей в лагеря на пять лет за спетую на ярмарке на мандере (материке) частушку.
После лагерей и Великой Отечественной войны, с горечью говорит Волдырь, «осталась Рымба вдовой. Вовсе без единого мужика. Так с тех пор толком и не выправилась». Линию угнетения, подавления государством человека из века в век Волдырь проводит четко. Современная же Рымба, которую рисует писатель Бушковский — больше некому, ибо Волдырь в этой орбите не сказывает, а действует! — являет собой итог всех этих преобразований: в деревне ныне всего девять домов, три постоянно жилых и шесть — вроде дач, где живут только летом. В одной избе кукует уже известный нам Волдырь; в другой проживают Митя и Люба, единственные рымбари, ведущие крепкое хозяйство. Люба вышла замуж за пограничника Митю, с которым бежала из Таджикистана на волне распада СССР — то есть и эти добрые, честные и работящие люди пострадали ни за что от государственной политики. Сейчас у них трое детей. В последней избе обитает старуха по прозвищу Манюня. Итак, на месте полнокровной деревни осталось семь человек. Непогожей осенней ночью на берег выкидывает утопленника, которого удается выходить, и рымбарей становится восемь. Спасенного кличут Сливой за цвет носа. В его образе продолжается линия лихих людей, бродяг и авантюристов, занесенных на Рымбу и вросших в неё корнями — он пребывает в розыске, прячется от полиции, а в финале выяснится, что Слива бывший бандит. Ну, а островитян опять станет семь: старший сын Любы и Мити Степа, призванный на срочную службу, погиб в бою в Сирии.
Но и этого мало! Администрация района с подачи олигарха, восхитившегося красотой здешних мест, хочет строить на Рымбе дорогую гостиницу — охотничий домик на мысу у озера, прямо на месте сгоревшей церкви (её подожгла отдыхающая золотая молодежь, местные жители тушили пожар изо всех сил, но храм не спасли). Потом здесь могут устроить целый курорт. Власти недолго думая засылают на остров строительную бригаду. Да еще и требуют, чтобы геройски погибшего Степу похоронили на материке, а не на старом сельском кладбище острова — символически указывая на скорую гибель деревни. В какой-то момент писатель, кажется, полностью соглашается с Волдырем: душили Рымбу при царях, при Советах, да и при новой власти нет покоя. «На горле» Рымбы сжимаются железные бездушные объятия, а Митя произносит крамолу в ответ на робкое замечание Сливы, что руины церкви охраняет государство и не позволит вместо храма возвести отель: «Ты чё, Славик, вчера родился? За деньги и поп спляшет! Не то что государство!». Рукой подать до расхожего определения «чернуха»…
И вдруг автор круто меняет тон и с ним суть повествования. Горе семьи, потерявшей сына, ничем не утишить, но прочие события складываются в пользу Рымбы: присланные строители собираются не сносить, а реставрировать обгорелую церковь, Степу хоронят рядом с дедом, пришлый чиновник тому не препятствует, а специально приехавший поп отпевает солдата. Решается и главный конфликт: на Рымбе не будет гостиницы и курорта. Благолепный финал выглядит как «бог из машины», особенно в части стройки: оказывается, её не одобрил Сам (произнося местоимение, чиновник приподнимает указательный палец) после того, как пообщался на Валааме со своим духовником. Логику принятых властителями решений насчет Рымбы венчает поступок «доброго царя», наставленного мудрым священником — и явление бога из машины превращается в устах автора в Божье чудо. А в уста отца Ионы вложены христианские постулаты. Он предлагает посмотреть на гибель Стёпы с другой стороны: «…смерть хорошая, ранняя только вот. …В бою погиб, за Отечество», — а на поминках юноши советует его близким: «…не стоит …кидаться на Бога с кулаками. Он и так за нас плачет непрестанно. Сначала дал свободу, а теперь терпит и ждет, что мы с ней сделаем». Несколькими штрихами Бушковский расставляет акценты иначе: «подневольное» прошлое Рымбы оказывается свободой, служба Отечеству — нравственным долгом, смерть на этом посту — везением, а государство способно не только карать, но и миловать (не зря же подчеркнуто, что Волдырь неточен бывает!). В отечественной истории существовала триада единства людей и государства: «самодержавие, православие, народность». В романе это называется «рымбо».
У каждого человека есть выбор оценки происходящего, и выбор писателя читается однозначно. Но вот чего, пожалуй, в прозе Бушковского раньше не бывало, так это столь яркого столкновения позиций, ставящих не только персонажей, но и читателя перед моральной дилеммой, для решения которой, по мнению автора, достаточно отринуть соблазны. Может быть, прозаик стоит на переломе, отдаляясь от того, с чем входил в литературу? Владислав Толстов назвал прозу отставных военных «дайте дорогу обожженному сердцу»: герои там постоянно вспоминают войну, переживают войну, выдавливают из себя войну по капле…». Возможно, Бушковский устал выдавливать из себя по капле конкретную войну и хочет говорить о вечной войне Добра и Зла?.. По одной книге судить нелегко, но в том, что «Рымба» станет поворотной в творчестве Бушковского, я практически уверена.