Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2018
Елена Нестерина —
писатель и драматург, автор более двадцати книг для подростков, романов
«Женщина-трансформер» и «Разноцветные педали», пьес «Шоколад Южного полюса»,
«Раненый герой», а также сказки «Нахлебничек». Лауреат конкурса «Евразия-2005»
и премии «Долг. Честь. Достоинство» журнала «Современная драматургия» за 2007
г. Живёт в Киеве.
Бранка начала собираться с самого утра. Чувствуя важность момента и оттого особую ответственность, кружила по квартире и совершала множество мелких, но нужных дел. Написала даже список, чтобы ничего не упустить. Но когда до запланированного выхода из дома оставалось всего пятнадцать минут, поняла, что опаздывает. А самое главное ещё не сделано. Самое главное — накраситься и причесаться. Бранка заторопилась, занервничала, стала злиться на себя и вспоминать, на что она потратила так необходимые сейчас минуты, затем злиться на то, зачем же она это всё вспоминает. Лицо её приобрело озабоченное и несчастное выражение, тут и там залегли складки, а под торопливо нанесённым слоем тонального крема стал потеть нос.
Поджав губы, швырнув ключи в сумку-клатч и стараясь не расплакаться, Бранка долго выплясывала у лифта, на котором, как нарочно, кто-то катался.
Уже на улице, торопливо стуча каблуками по мёрзлому асфальту и с трудом натягивая перчатки на вспотевшие вместе с носом руки, она запоздало подумала: ну к чему эти нервы, ведь кто-кто, а она-то опоздать не может…
Потому что шла Бранка на открытие ресторана имени своего мужа.
За большой вклад в отечественную литературу мужу Бранки прозаику Григорию Пряникову присудили Государственную премию. Её уже номинально вручили и скоро должны были перевести на счёт, Григория неоднократно показывали по телевизору и много раз интервьюировали. А известный ресторатор Митя Колебакин решил назвать свою новую точку в честь прославленного однокурсника «Ресторан Пряников». Не сказать, чтобы в институте они особенно дружили — подающий надежды поэт Колебакин и уже тогда выдающийся прозаик Пряников. Но Митя Колебакин так искренне восхищался талантом великого Пряникова, что и по прошествии шестнадцати лет с момента окончания института сохранил это светлое чувство. И при первой возможности его увековечил.
Так что сегодня было торжественное открытие ресторана. А ещё сегодня Григорий Пряников участвовал в записи телепередачи с диалогами на культурные темы, поэтому он должен был подойти в ресторан имени себя с опозданием.
Во время отделочных работ Бранка часто созванивалась с Митей Колебакиным. «Это же тренд! — с восторгом увлечённого человека сказал ей Митя во время первого разговора, связанного с рестораном. — Есть же ресторан «Пушкин», есть «Есенин», бар «Пастернак». А у нас Гриша Пряников — свой Пушкин. Согласись, не у каждого такой однокурсник-звезда. Так пусть тут будет всё, что эту звезду окружает. И мы все в том числе. Мне приятно находиться на его орбите. Могу я себе такое позволить?» Бранка согласилась — конечно, можешь. Колебакин добавил, что это ещё и бизнес хороший, а раз бизнес, да чужой, Бранка окончательно согласилась. (Мысль переназвать только что построенный ресторан пришла к Мите в день появления информации о лауреатстве Пряникова, так что все работы должны были произвестись в кратчайшие сроки.)
Поэтому и Бранкина помощь была активной. Митя просил переслать то детские фотографии звезды, то сканированный текст, написанный звездой от руки, то размашистый писательский автограф, Бранка даже отыскала на даче первый компьютер Пряникова со старым массивным монитором — Колебакин собирался сделать его частью интерьера.
…А в помещении этого ресторана Бранка ещё не была.
Пока шла, нервы успокоились. А когда, уже у самого ресторана, она проходила вдоль припаркованных фургончиков телеканалов, торопливая походка сменилась на размеренный шаг уверенной в себе женщины, которую с уважением ждут и дождутся, как бы она ни опаздывала.
Да Бранка и не опоздала, конечно же.
В ресторане было людно. Бранка не увидела ни одного знакомого лица, и ей стало неловко оттого, что она пришла слишком точно в срок. Такая вот примерная.
Бранка не думала, что будет так переживать. За свою долгую жизнь среди литераторов она побывала на многих-многих-многих мероприятиях — и очень официальных, и не официальных совершенно. И одна, но чаще с мужем, конечно. Однако так, как сегодня, нигде не нервничала, даже на вручении Государственной премии. Там так было торжественно и официально, настолько ничего от неё не зависело, что оставалось лишь спокойно плыть по течению. Да и таких лауреатов оказалось чуть ли не десять человек. И ко всем почёт и уважение, всё одинаково радушно, церемонно, чинно. А тут… Пусть это в первую очередь праздник мужа, но для Бранки это была встреча с прошлым, с тем временем, когда всё только начиналось. И вот теперь был один из этапов подведения итогов. У Григория-то всё в порядке, ему было что предъявить тем, с кем он провёл студенческие годы, кого он оказался славнее и талантливее, хоть специально и не соревновался. А вот было ли чем похвастаться Бранке? Она уже раз пять сегодня задавалась этим вопросом. Не находила ответа, а оттого зажималась, постоянно пыталась посмотреться во все зеркальные поверхности — чтобы понять, как выглядит. Не слишком ли молодёжное платье, что с причёской, уложенной впопыхах… Хотя на людях Бранка неизменно бывала хороша — но тут-то… Но сегодня-то… Тут надо было соответствовать.
Ей очень хотелось, чтобы всё прошло прекрасно. Ведь Григорий стеснялся того, что в его честь называли ресторан! Так что сейчас, думала Бранка, всё обязательно должно ему понравиться. Все восторги должны быть направлены в верное русло; нужно создать такую атмосферу, чтобы он сегодня расслаблялся, а не работал великим писателем, чтобы почувствовал любовь, уважение, душевное тепло всех собравшихся.
Она подумала о том, что сама этим праздником насладиться не сможет. Потому что так ей хочется, чтобы всё прошло хорошо, что ни на минуту нельзя терять бдительность и упускать что-то из виду. Сейчас вот обещал подойти Колебакин и дать ещё какую-то вводную по предстоящему торжеству. Он подойдёт, а Бранка готова сотрудничать, бодра, деловита.
Разглядывая кадр из фильма, запечатлённый на стене (фильм этот был экранизацией романа Григория Пряникова, а артисты на фото — молодые звёзды отечественного кинематографа), Бранка подумала, что её сегодня наверняка станут сравнивать с той, какой она была в студенческие годы, ведь однокурсники мужа — и её однокурсники. Кого-то она десять лет не видела, кого-то ещё больше. Кто-то мелькал на литературных тусовках, но далеко не все. А вот теперь придут и начнут рассматривать, делать выводы о счастливой или несчастливой Бранкиной жизни с удачно схваченным Пряниковым, анализировать, вспоминать… А была-то она, конечно, лучше, чем стала, и это обязательно кто-нибудь да отметит, сорок лет, двое сложных сыновей, муж-писатель, как ни крути, а дама она жизнью прижатая.
Колебакин отделился от группы весёлых людей и бросился к Бранке. Добрая душа, он расцеловал её, повёл показывать ресторан, но тут его отвлёк телефонный звонок. Колебакин замахал рукой, показывая: «Отдыхай!», убежал.
И Бранка осталась отдыхать. Знакомых по-прежнему не было. Кроме огромного портрета Григория — во всю стену! Слева фамилия и имя, справа автограф — тот самый, что сканировала с какого-то его договора Бранка. Григорий с портрета слегка улыбался, как будто подбадривая жену: не волнуйся! Тусуйся, я скоро буду!
Бранке стало веселее. Зажатость прошла. Она перестала держать спину ровно, огляделась и наконец увидела, что на высоких столах накрыт аперитив. Бранка отвернулась от него (сначала работа!), взяла стакан воды и отправилась смотреть на результаты Митиного и своего труда, на прекрасного мужа и писателя Пряникова Григория.
Разглядеть голограммы обложек его книг на стене помешали три девушки, которые встали перед ней и хихикали. Бранка отошла, решив вернуться к этой красоте попозже. И всё гадала: кто же это такие? Журналистки охотятся за интервью? Кипятошницы? Ведь есть же у Григория свои кипятошники. Наверно, они… Бранка тоже хихикнула, но тут взгляд её упал на стену, расположенную напротив входа. На ней был список студентов, написанный от руки. Бранка его видела, когда входила в «Ресторан Пряников», но тогда не прочитала.
Специально кривоватенький такой почерк. Мило. И всё там было хорошо. Но Бранкиной фамилии не оказалось.
И так посмотрела Бранка, и эдак. Обошла зал, заглянула в другой — может, там есть продолжение этого списка? Но его не было. Есть фотография Григория и председателя ПЕН-клуба, есть панорамное фото участников похода, в который они ходили на третьем курсе. А список только на стене с лестницей. Заходишь и сразу видишь. Пряников есть, Колебакин есть, Судорожнева, Васильев, Потомков, Козлов Ваня и Козлов Арчибальд — а её, Бранки, нету!
Бранка почувствовала холод в сердце, и оно, кажется, из-за этого пропустило удар.
Ай.
Бранка замерла. Кто-то позади неё входил в ресторан, но Бранка не могла посторониться. Её даже толкнули. А ноги всё ещё не слушались.
Собраться, командовала она себе. Немедленно собраться. Не испортить триумфальный праздник, день признания и ликования. Спокойно. Улыбаться. Ну, или хотя бы просто стоять.
Бранка так и пыталась делать. Но как же так — забыли! Или специально не написали? А почему именно её? Они поженились с Григорием на пятом курсе, Бранка оставила себе свою фамилию. Бранка Чобрич. Но никакой Чобрич на стене не было. Шеина и Язукова, которыми заканчивался список их курса, присутствовали, а шедшая обычно в журнале перед ними Бранка Чобрич нет…
Что за концепт?
Бранка сохраняла спокойствие. Но когда к ней подошёл добрый Колебакин, не выдержала. Слёзы задрожали в тщательно расправленных ресницах. На свой голос Бранка ещё смогла повлиять, но слова пришлось использовать самые короткие:
— Митя, а почему меня тут нет? Так надо?
Бранка сказала это — и пожалела. Всё, теперь она испортила праздник этому славному неунывающему человеку… Потому что лицо Мити покрылось красными пятнами.
— Блин… — ещё короче, чем Бранка, сказал он. — Ну, а Крупчинова тоже нету!
— Так он ушёл от нас на втором курсе…
— Ну да…
— Митя, всё, закрыли тему. Закрыли, Митя, слышишь? Мне Григорий сообщение прислал. Придёт уже через час. Через час — это нормально? Ты говорил, живая музыка будет. Я так хочу контрабас потрогать. Настоящий. Пошли, ну пошли, посмотрим, Митя.
***
Мите очень хотелось убить раздолбая рисовальщика. Так было стыдно перед Бранкой. Так стыдно. Но как же так могло случиться? Он же сам тысячу раз пробегал мимо этого чёртова списка, сверял, чтобы не было ошибок. Там, если присмотреться, видно, что «Арчибальд» сначала было написано «Арчебальд». Но это если сильно присмотреться. Ловили блох, ловили, и такой косяк…
Бедная Бранка.
Мелочь, конечно, но именно Бранка… Неутомимая, деятельная и преданная, положившая свою жизнь, чтобы заботиться и помогать. Она как никто другой заслуживала праздника. Она вытаскивала своего Пряникова из запоев, развозила по домам его друзей и пьяных критиков, которые устраивали в его кабинете многосуточные литературные заседания. Учила детишек и ухаживала за престарелой матерью Пряниковой. Она даже набирала тексты мужа под его диктовку, когда Григорий мог думать, но не мог сидеть. Кому-то Бранка казалась скучной праведницей, так и не сделавшей не только своей карьеры, но и интересного скандала, завораживающей интриги. Только партию хорошую.
Митя и сам бы женился на Бранке. Но вместо этого он забыл поставить её фамилию среди прочих…
В цепкой памяти ресторатора пронеслись события, связанные со спешной разработкой дизайн-проекта и его реализацией. Архитектор придумал прекрасно — стена с фамилиями однокурсников. Как будто документ прошедшего студенчества. Оглядывая помещение, архитектор положил на ступеньку алюминиевой строительной лесенки лист формата А4 и сказал: «Митя, напишите мне то, что должно тут быть», вызвал своего художника и занялся другими делами. Митя схватил листок, быстро написал несколько фамилий — тех, кто первым пришёл на ум.
Вспоминая это, Митя усмехнулся: первой он тогда поставил свою фамилию и расписался — как на документах. Совсем заработался. Понял это, роспись зачеркнул, подписал имя и пошёл шпарить фамилии столбиком. Тут его кто-то отвлёк, но он крикнул архитектору, что сейчас придёт другой его однокурсник, который тоже вкладывается в проект, пусть он допишет. Пришёл однокурсник Самойлов, продолжил список. По своей привычке скоро начал дёргать Колебакина, то и дело набирая его, — кто там ещё у нас, вспомни, вспомни! Мите было некогда вспоминать, он предложил позвонить кому-нибудь из девочек, чтобы прислали готовый список. Кто-то из девочек Самойлову что-то прислал, он, как видел Митя, прилежно переписывал это что-то с экрана телефона на листок. Появились архитектор и художник, предупредили, что штукатурка на стене сохнет, надо срочно писать, время не ждёт. Митя, Самойлов и кто-то из однокурсников у него в телефоне посчитали, сколько получилось, попытались вспомнить, сколько их человек выпустилось, что-то вроде правильно насчитали. Архитектор выхватил листок, передал его художнику, чтобы тот воплощал его дизайнерскую мысль. Художник принялся за работу, выписывая эти фамилии столбиком в алфавитном порядке, Митю подхватил поток дел. Он единственный, когда всё было готово, заметил ошибку в Арчибальде Козлове. Велел рисовальщику переправить, хоть тот и уверял, что никто не заметит…
Ох, блин, стыдно!
А Бранка ещё пыталась его заболтать, чтоб не нервничал. Вот ведь писательская жена. А Самойлов как-то спрашивал, простодушная она или глупая. Самойлов и сам бы на Пряникове женился, только тот был против и стабильно занят, опять же, этой самой Бранкой.
***
Митю снова кто-то позвал. Он приобнял Бранку и умчался.
Так что до живой музыки Бранка с ним не дошла.
Но она продолжала идти. Продолжала брать себя в руки. Подумаешь, какая-то стена.
Не зацикливаться.
Держаться.
Тушь со слезой по тональному крему, красные белки — вот так супруга писателя Пряникова! «Да, я такая, — думала Бранка. — Унылая, скучная, но позитивная. Подумаешь, забыли. А почему должны были помнить-то? Всё стоит на своих местах. Кого-то ценного не забыли бы. А вы, матушка, чего хотели? Всё это ваши комплексы, гордыня… Мне повезло в главном. У меня есть Григорий. Вон, кажется, заявилась Лепченко. У неё никого нет».
До обещанного прихода мужа оставалось пятьдесят пять минут.
Какой, к чёрту, контрабас. Умываться.
Зеркала ресторанного реструма приняли Бранку неласково. Прямое и боковое показали тщательно, хоть и торопливо накрашенную женщину, сдержанно, но дорого одетую. Они не льстили, как зеркала у Бранки дома, лампы возле которых образовывали пересвет и стирали все морщины и впадины. При домашнем освещении Бранка казалась себе и мужу милашкой. Здесь же всё было честно — есть как есть, документально и правдиво. Фронтальное зеркало показало, как провисла кожа на подбородке и в углах рта, боковое позволило увидеть складки на шее. Увидев всё это, Бранка стала ещё злее — и на себя, и чёрт знает ещё на что, на время, что ли. Или на природу. Разозлилась, напряглась, особенно после того, как обнаружила, что из всей косметики взяла с собой только помаду. Шея показала две симметрично напряжённых жилы. Бранка вспомнила, как они называются у косметологов. Тяжи! Услышав это слово, она когда-то рассмеялась. Сейчас смеяться не хотелось. Тяжи, тяжи, от тяжкой жизни… Хоть жизнь у Бранки была совершенно не тяжкая.
А какая?
Бранка поняла, что сегодня сделала открытие. Спасибо, что забыли вписать в список. Открылось истинное положение дел. Глядя в новые, незамутнённые зеркала, Бранка, жена лауреата, думала о том, что вот она и поняла своё место в искусстве и искусства в своей судьбе. Вот в чём дело: она вовремя не расставила приоритеты, не сформулировала чётко, чего хочет, выходя на литературную тропу. Не определила целей и не шла к ним. А потому оказалась литературным приложением к своему мужу.
И вот она в итоге.
Во какая.
Как можно такой невнятной женщине претендовать на что-то значительное? То, что её забыли в каком-то ничтожном списке, это знак. Вот какой она пришла к победному лауреатству мужа. Она уже увядает, не успев расцвести.
Потрёпанной в боях с судьбой и измождённой здесь может выглядеть только усталая победительница. Она может быть вообще какой хочет. И если измождённая и облезлая — так это не зазорно. Победительница так тяжело шла к победе. К собственной победе. И пришла. А победителей не судят.
Команда по обслуживанию гонщика считает, что тоже победила вместе с ним? Или победил всё-таки сам гонщик, а команда, помогая победе, просто была на работе? Тогда и Бранка на работе. Так что и надо радоваться отличному результату, раз она в команде победителя. Ведь победителей-то не судят, не судят.
Но прислугу оценивают с пристрастием. Персонажи из этой категории должны держать портфель и шляпу командира, стоя на заднем дворе. Держать спокойно и ждать с достоинством, согласно рангу. Это тоже надо уметь.
Бранка пришла к выводу, что не очень-то и это умеет. Потому что вплоть до сегодняшнего дня ещё думала, что никакой она не персонал. Муж её тоже не предполагал, что она может считать себя прислугой, но Бранка вот так вот сейчас подумала — и ужаснулась.
Давным-давно, и сама не заметила как, Бранка Чобрич из пышной балканской красавицы превратилась в милого пажа, помощника великого мужа. Когда-то она была чернокудрой, с ясным лицом и завораживающими глазами. Цвета жжёного сахара, как сказал когда-то Григорий Пряников. А жжёный сахар — это ещё и лекарство.
У Григория и Бранки оказались очень трудные дети. Их воспитание омрачалось вмешательством матери Пряникова, которая появлялась везде, на какую бы съёмную квартиру ни уезжала семья её сына. Оба мальчика ухитрились перенять бабушкин характер — склочный, раздражительный и капризный. Ничего из этого, как считала Бранка, не досталось от матери её прекрасному Григорию, но дети его зачерпнули по полному ковшу бабушкиной вредности и неуживчивости. Мать Пряникова не хотела понимать, что от неё бежит сын, она пыталась контролировать его рацион, моцион и время работы — днём приставая с разговорами, а ночами являясь в кабинет и гася свет. Ночью люди спят. Работать надо днём. Точка.
Они дружили на две команды — Бранка с Григорием и бабушка с мальчиками. Это было родительское поражение, но ничего исправить не получалось: Бранка оказалась при детях помощницей по хозяйству и урокам, отец — машиной по зарабатыванию денег. Мир их эмоций и впечатлений сформировался по бабушкиному образцу. Та гордилась. А Бранка и Григорий жались друг к другу и удивлялись, как же так случилось.
Бранка извелась со всей этой троицей. Григорий надеялся, что мальчики всё-таки станут ближе к родителям, просто нужно время. Он ошибался.
Так что вне дома Пряников и Бранка бывали часто. Бранка старательно наряжалась, ходила в салон красоты. Но не догадывалась, что выражение лица всё равно становится измученным. Григорий тоже этого не видел, потому что при нём она улыбалась. Бранка очень любила своего Григория.
…И вот даже сейчас, глядя на себя в правдивые зеркала, Бранка не поняла, что замученный вид — это её обычный вид. Она решила, что просто расстроилась из-за пустяка. И шея расстроилась, и уголки рта потому опустились. Уничижительно подумала о себе — а должна явить миру достойную супругу победителя. Так что надо срочно прийти в норму.
Прижав ладони к лицу, она с силой помассировала его, пощипала щёки, похлопала по подбородку. Улыбнулась и отправилась наверх.
Бранка Чобрич приехала в Россию учиться, покинув столицу маленькой новообразованной балканской страны. И было у неё там всё то же самое — литературные салоны, родители-поэты, страстные поклонники, первые вышедшие книги. Да, она единственная приехала учиться, имея полноценно изданные книги собственного сочинения. Их перевели на русский язык и весь период Бранкиного обучения издавали — симпатичные такие книжечки для малышей, с картинками. Именно на Бранкины презентации ходили однокурсники, большинство из которых могло похвастаться одной-двумя публикациями в прессе «Мосальские огни» или «Горнорабочий Севера». Именно Бранка была самая весёлая и красивая, ей дарили цветы старшекурсники и ставили пятёрки с плюсом преподаватели, видя успехи в русском языке и науках. Она влюбилась и вышла замуж.
После окончания института ни одной книги Бранка не издала. И на родине тоже. Она их просто не написала. А однокурсники рванули вперёд. Бранка засела с мадам Пряниковой, детьми, Пряниковым и подработками, которые брала, чтобы заполнять дыры между гонорарами Пряникова. Пряников наконец-то стал знаменитым Пряниковым, но протежировать детские книги не умел. Григорий носился со «взрослыми» прозаиками, в ущерб своему рабочему графику возился с их текстами, звонил в журналы и издательства, пристраивал и нахваливал. Он давал деньги в долг, почти никто из писательской братии долгов ему не возвращал. Видимо, все они считали, что так и должно быть: раз известный писатель — помогай нам. А семья писателя Пряникова еле сводила концы с концами, Бранка очень старалась, теряя в борьбе за выживание свою пышную балканскую красоту. И создавать видимость благополучия она научилась прекрасно. Как бы изощрённо ни издевалась мать Пряникова, как бы ни вредничали сыновья, на людях Бранка вела себя как спокойная, беззаботная и избалованная жена великого писателя. Вот только книжки, её собственные книжки…
— У тебя ещё всё впереди, — говорил Григорий, искренне надеясь, что дети вырастут и освободят Бранкино время. — Ты ещё всё напишешь.
Наверное, была бы Бранка не Бранкой, гордой балканской женщиной, если бы рассказала кому-то о том, что всё-таки мечтает о писательской карьере. Знал только Григорий. Всем остальным Бранка демонстрировала всё ту же абсолютно счастливую даму.
А теперь ещё и жену лауреата.
***
Бранка вышла к людям. Их заметно прибавилось. В том числе и знакомых. Жена лауреата узнала многих журналистов, литераторы замелькали. Деятели театра и кино раскланивались с ней, кто-то даже прикладывался к ручке, но в основном целовались и обнимались. Пропищали позитивчика в уши и две однокурсницы. Бранка была рада.
Правда, вспомнила про злосчастную стену, которую в итоге наверняка переделают. Переделают — но не сегодня. А сегодня однокурсники заметят Бранкино отсутствие в этом злосчастном списке. Нужно придумывать ответы — вопросы по этому поводу наверняка будут. Мелочь, но нервов съест… Бранка снова расстроилась, захотела услышать своего Пряникова, набрала его номер — но Пряников сбросил вызов. В другой раз Бранка спокойно бы сделала вывод, что человек занят. Но не сейчас.
Да, подумала Бранка, глядя на большое фото с собой и Григорием — оба такие молодые, хорошенькие, — а ведь она совсем не понимает своего мужа. Не понимает и не знает, как его понимать. Вот живут они вместе, вместе лишения переносят, радуются победам. Вместе ждут счастья. Работают. Он на них, а она на него. Нет, ну Пряников-то не только за деньги работает, он ещё и на вечность. Но не было бы Бранки и детей, работал бы только на вечность. Мать Пряникова утверждает, что сама себя содержит, так значит, действительно — на вечность. И точка.
Уставившись в ботинок Пряникова — давно исчезнувший с лица земли, но запечатлённый фотоаппаратом для вечности ботинок на ноге мужа, Бранка вдруг остро ощутила, до чего же они с Григорием чужие люди. Они так любят друг друга — и ничего друг о друге не знают. Чужие и друг другу не нужные. Видимо, она вообще не человек понимания. Человек долга, чувства, преданности. Может быть, и тупой преданности. Но это единственная форма её бытования. Её, бывшей жгучей феерической красавицы, которая когда-то могла читать стихи всю ночь напролёт или танцевать босиком на площадях и от которой мужчины были без ума. А собственные дети её стихов и сказок не любят и маленькими совсем не любили… Ходить на сборища детских поэтов Бранка, оставшаяся без новых стихов и книг, стеснялась.
Бранка понимала, что, если честно, она совсем не подходила Григорию. Та, которая хотела бы счастья Пряникову, поставила бы на место его мать, воспитала бы по-другому детей, при ней Пряников каждый год брал бы по государственной премии, а там бы уже и на Нобелевскую замахнулся. Но висела у него на шее Бранка — хорошая, добренькая Бранка, которую и отставить нельзя, но и горе горевать всю жизнь с ней не хочется, а приходится…
Совершенно непонятно, что за любовь держала их с Пряниковым. А ведь держала. У них всё было разное, и друзья в первую очередь. Ещё с самого института Бранка активно тусовалась, но дружила с милыми домашними девочками. А Пряников наслаждался обществом блистательных острословов и острословок, хохмачей и хохмачек, практически все из которых были с подмоченными репутациями; они грешили направо и налево, на голубом глазу предавали и охотно делали всеобщим достоянием чужие тайны. Бранка ещё тогда удивлялась: зачем они тебе, почему ты с ними дружишь? Затем, объяснял Григорий, что я не биографии их разбираю, а ценю игру интеллекта, жизнь слова, люблю сюжетные сплетни и интересные истории, в конце концов. От своих занудных подруг меня избавь. Высоких моральных качеств мне хватит и твоих.
И ведь хватало.
Ядовитые тусовки держали Пряникова в тонусе, наполняли мыслями и образами, а домой он возвращался в заботливый мир и высокоморальную Бранкину безмятежность. Наверное, о такой жене мечтал Пушкин.
Всё-таки без интриги человек теряет в глазах окружающих интерес к себе. Срочно нужна интрига! Эта мысль раззадорила Бранку. И она широкими шагами направилась к аперитивам.
Бранка оказалась в зоне зелёной гаммы. Перед ней стояли ряды вазочек с пастой песто, рядом лежали горкой лепёшечки, на которые эту пасту надо было намазывать. У стола рядом официант разливал шампанское. Бранка угостилась несколькими видами песто, заправилась шампанским, подошла к столам с ядрёно-зелёной пастой гуакамоле, которую надо было брать с тарелки хрустящими мексиканскими начос. Отведала и здешней кухни. Потянулась к текиле, но отдёрнула руку и шагнула опять к шампанскому. Зелёное закружилось перед глазами. И даже пузырьки шампанского, показалось Бранке, ударяли в мозг зелено и бодро.
Среди буйной зелени она встретила преподавателя, в мастерской которого учился в институте её Пряников. Мастер Бранки, добрый дедушка-сказочник, умер десять лет назад. Хороший был, всех в издательства пристраивал, Бранкины книжки так пристроил. А преподаватель Григория был жив-здоров, хорош собой. Поздоровалась, мэтр радушно обнял Бранку, назвал Оксаной Пряниковой, красавицей и, пожав ей кисть своими холёными пальцами, напомнил, что всегда верил в звезду Пряникова. И что главное спасибо за сияние звезды нужно говорить ей. И только ей.
Бранка почти заплакала. Но мэтра, знаменитого писателя и активного общественного деятеля, обступили почитатели, Бранка за его спиной схватила горсть начос, обдирая губы, засунула в рот, захрустела ими, запивая шампанским и давясь.
Вот тебе и «спасибо». Вот кто всё правильно понимает. Но пряниковский мастер — писатель старой закалки, в его молодости знали, какой вклад вносят жёны в судьбы классиков и современников, а сейчас, сейчас… Даже на стене имя жены им трудно написать…
Чёртовы кукурузные чипсы ободрали Бранке и горло. Жена писателя принялась лечиться, бродя вдоль столов, заглатывая зелёную субстанцию прямо без хлеба и запивая шампанским.
И довольно быстро — ого! — Бранка поняла, что непозволительно сильно наелась. И даже напилась. Вот тебе и паста за пастой.
Паства прихода Мити Колебакина клубилась вокруг Бранки. Бранка улыбалась. Все люди казались интересными и успешными. Вот помахала Бранке однокурсница. Бранка улыбнулась и помахала в ответ. Кажется, весьма достойно улыбнулась. Или нет? Почему это должно так интересовать? Ведь человека без проблем и комплексов оно не интересует.
Не интересует. Да.
Вот подошли две актрисы. Не касаясь лица, расцеловались с Бранкой. Обе играли в фильмах по книгам Пряникова, Бранка познакомилась с ними на съёмках и неоднократно виделась на премьерах. Они искренне поздравляли Бранку и Пряникова, говорили, какой он прекрасный. Было видно, что актрисы, кажется, не врут. Точно так же неожиданно они и отошли — каждая в свою сторону. Бранка не успела спросить, как дела с их карьерами, успех, нет? В каких они театрах, есть ли сейчас съёмки. Но раз пришли, раз красивые — значит, всё хорошо? Или они тоже, как Бранка, мастерицы делать вид?..
К Бранке подплыла парочка — дама-драматург и её муж-издатель. Бранка цепко помнила, кого как зовут, всех их поприветствовала, они мило заворковали. Бранка, у которой мелькнула мысль, а не попросить ли у издателя доходного места, вдруг почувствовала, как в животе у неё булькнуло. Она обрадовалась — решила, что пришло сообщение, и наверняка от мужа. Обычно на животе у неё висела сумочка с телефоном, в который булькали сообщения, так вот Бранке очень хотелось как можно скорее достать телефон и это сообщение прочитать. А дама-драматург всё говорила и говорила. Бранка кивала, поддакивала, а потом вспомнила, что сегодня у неё в руке клатч. И телефон там. Так что это просто организм усвоил гуакамоле.
Бранка вдруг подмигнула даме-драматургу одним глазом, её супругу, который не успел закончить адресованную Бранке реплику, другим глазом, повернулась на каблуках и зашагала в соседний зал — дать организму теперь усвоить водки.
Вот так вот лихо. Взяла и не стала дослушивать, вот такая внезапная. Это интрига ли?
Начало хорошее, но слабовато.
В другом зале на стене была рисованная по штукатурке фотография Григория Пряникова в детстве. Такая трогательная, что прям слеза у Бранки навернулась. Как будто она эту фотографию ни разу не видела. Малыш лет семи, в одной руке книжечка, в другой карандашик, умные глазки, тонкие пальцы. На фотографии видны были отросшие грязные ноготки, но перед перенесением на стену по Бранкиной просьбе их подретушировали, ребёнок оказался аккуратненьким. Всё сделали, как она просила. А саму Бранку забыли.
Обида вернулась, как будто её оплатили и активировали. Подумав так, Бранка постаралась запомнить эту фразу — как будто она снова писала книжки и сейчас собирала материал… И взгляд её стал увереннее.
А рядом с Бранкой люди представлялись друг другу: Сева, обозреватель новостных программ, Алла, Ульян, Степан, издание «Либеральный вестник», режиссёр, поэт, очень приятно, Евгения, будем знакомы, Борис, можно запросто…
Пока Бранка подслушивала, официант пронёс мимо неё поднос, полный разлитой по рюмкам водки. Рука Бранки метнулась к нему, поймала пустоту, хотя двумя метрами ранее этот официант преспокойно остановился и угощал направо и налево.
Да, никто не признавал в Бранке хозяйку торжества. А что надо было делать, чтобы признавали? Прийти заранее, часа за два, познакомиться со всеми, навешать на персонал заданий и поручений, нараздавать чаевых? Так делают? Или нет?.. А как быть с гостями? Ведь Бранка такой ценный объект, ну как они не понимают? Она одна имеет доступ к телу и душе великого Пряникова, она может на что-то влиять, она — главный хранитель здоровья и устроитель благоденствия великого лауреата и гордости отечественной литературы! Эх…
Снова подошёл Митя, обнял Бранку, вручил зелёную креветку на шпажке, зашептал извинительно, что фамилию обязательно подпишут, он лично проконтролирует. Мимо прошли вереницей официанты. Все они видели, как бережно и внимательно заглядывает в глаза Бранке их хозяин. Вот теперь-то, подумала Бранка, официанты точно будут знать, кто она такая.
Насладившись этим микротриумфом, она придумала занятие поинтереснее. И нырнула в толпу. Её балканские глаза оживлённо заблестели.
***
Режиссёр Ульян Прохоров никогда раньше в этом ресторане не был. И даже о том, что сегодня он только открывается, узнал уже спустя минут двадцать после того, как явился сюда. В «Ресторан Пряников» его пригласил сам Григорий Пряников. И теперь Ульян был даже благодарен вечной занятости Григория Никитича, из-за которой он переносил и переносил их встречу. Ульян Прохоров собирался делать инсценировку одного из романов великого Пряникова, нужно было серьёзно поговорить. Вот Григорий Никитич и пригласил Ульяна сюда. Как много тут оказалось известных людей! Как много людей интересных! Ульян познакомился со многими — с теми, кого вряд ли бы встретил в своей обычной жизни. Театральный критик Чернопегов, блогер Ковш, колумнист Метальников, поэтесса Алла Струйская… Ох, думал он, сколько же тут собралось всяких разных!.. Весь литературный Олимп, наверное. Да и не только литературный…
У режиссёра Ульяна была отличная память на лица и имена, он прямо раз! — и фотографировал их одним взглядом, тут же занося в базу собственной памяти, и всё с подписями и комментариями. Какие люди, какие люди! И кто-нибудь из них обязательно впоследствии пригодится!..
— Здравствуйте! — тут рядом с Ульяном появилась дама.
— Добрый вечер, — улыбнулся Ульян.
Даму он не знал и никогда не видел, но раз она сюда пришла, значит, особа ценная. Надо было срочно что-то сказать о приятном вечере и таланте великого Пряникова. Режиссёр Прохоров, окончивший ГИТИС пять лет назад и только год как получивший постоянную режиссёрскую ставку в одном из московских театров, был очень силён в разговорном жанре. Но сейчас он молчал, взглядом обшаривая толпу — Ульян очень боялся, что пропустит появление Григория Пряникова.
Однако дама этого не замечала.
— А я вас знаю, Ульян, — улыбнулась она, — вы театральный режиссёр.
Дама протянула сухую ладошку для пожатия, наклонила голову, глянула на Ульяна исподлобья и многозначительно моргнула.
Ульян никак не успел среагировать.
А дама уже вытащила из его руки ладошку, подняла плечо и, спрятав одну щёку за стаканом сока, сообщила:
— А я актриса. Из Охотска. Прима, прима и не скрываю этого… Там, у себя в Охотске, я переиграла все главные роли. Да-да. Корделия, Клеопатра, Валентина, которая с Валентином, Дездемона, Кош-ш-шка такая, знаете, на раскалённой крыше, а ещё Снегурочка, Джульетта… О-о, Джульетта! Всё я, всё я. Достигла предельно высокой планки… А вот совсем недавно приехала покорять Москву. И вышла на охоту. Такая вот я, знаете, охотница из Охотска.
Режиссёр Ульян похолодел. Стало понятно: сейчас она будет проситься. А он, он… Вдруг он не сможет отразить отпора провинциальной акулы? Надо быстро уходить. Но плотная толпа, как нарочно, обступила их. Резко не уйти. А спасительных знакомых у молодого режиссёра тут не было. Григорий Никитич, милый, где же вы?..
Ульян всё-таки медленными шагами дрейфовал в другой зал, но дамочка не отставала.
— Я подготовилась грамотно, — говорила она. — Я поняла, что мне нужен… Нет-нет, не пугайтесь, не режиссёр. Мне нужен драматург. С тем, что он напишет для меня, я и смогу блеснуть на московской сцене. Я знаете, что сделала? Я села за компьютер и прошерстила все сайты с текстами современных драматургов, я промониторила результаты всех театральных премий, поняла, кто у нас тут лучший. Выбрала около сотни — да-да, около сотни имён авторов. И начала читать их пьесы. Вот сколько пьес вы можете прочитать в неделю?
— Ну… — вопрос поставил Ульяна в тупик. — Ну, пять, скажем. Мне работать надо…
— Хо — пять! — актриса щёлкнула пальцем по стакану, отчего сок там подёрнулся мелкой рябью. — А я по тридцать — сорок читала. Да-да! Я выбирала, анализировала, попутно съездила ещё на гастроли со своим театром. И в результате поняла — мне надо брать Григория Пряникова! Это мой автор! Он сделает меня успешной. Он для меня напишет такое, такое… — Охотница из Охотска сморщилась и всхлипнула. Но очень быстро взяла себя в руки. Отпила из стакана, пожевала губами.
Ульян Прохоров услышал имя своего прекрасного Григория Пряникова и напрягся. Сбегать ему расхотелось. Любая информация, даже негативная, была безумно интересна.
— Вы знаете, быть примой — это такой адреналин! — продолжала актриса. — Но когда ты понимаешь, что всё — дальше потолок, подниматься некуда, надо срочно что-то менять. Менять театр, например. Но пристраиваться где-то, где все главные роли заняты своими примами, глупо. А я могу быть только королевой. Вот поэтому я выработала себе чёткий план действий. И теперь вот у меня Пряников. О, Пряников! Я увела его у жены. Ну, ещё не совсем, конечно, но я же охотница, я своего добьюсь. Его жизнь тоже начинается с чистого листа. Он для меня пишет. Да-да, не роман, а пьесу пишет, только пока никому не говорит. И, кстати, он начал работать над инсценировкой романа, и там у меня тоже будет главная роль. Да-да.
Лицо Ульяна Прохорова загорелось. А ведь это она говорила, скорее всего, о его проекте! И главная женская роль там была такая выигрышная. Григорию Пряникову отлично удавались женские персонажи, это было одной из причин того, что его романы успешно ложились на кино- и театральный формат. Григорий Никитич планирует отдавать роль этой актрисе из Охотска? Но ведь это не антреприза, это театр, там свой штат. Но для такого светила это не проблема. Неужели…
А актриса медленно шла рядом и беззаботно улыбалась. Так обезоруживающе, трогательно — как будто всё в мире решено, со всем она согласна, всё её устраивает.
Ульян пригляделся к ней повнимательнее. Видимо, это материал, с которым придётся работать. А молодая актриса Мохова, которую он планировал ставить на эту роль, отправится во второй состав. Если, конечно, эта акула не настоит, чтобы второго состава на её роль вообще не было.
А ведь с виду совсем не акула. Вот так провинциальная хватка!
Режиссёр вздохнул. Видимо, эта актриса не была хороша в молодости. Но с возрастом расцвела — раз сумела завоевать самого Пряникова.
Ульян поймал себя на мысли, что слишком долго смотрит на нежную индюшиную шейку охотницы из Охотска, а потому перевёл взгляд на глаза. Они улыбнулись, сверкнули. Отличные глаза, кстати. Да, сколько жизней прожила эта охотница, сколько всего протащила на своей шее — ну как ей не стать индюшиной. Со сцены ещё не видно. Интересно, она где-то снималась? Надо проверить. Как, она говорила, её фамилия, кстати?
Подталкиваемые толпой, они вышли в зал, который в начале разговора казался Ульяну спасительным — из него легче было убежать. Он оказался более просторным, с большой росписью на стене — Григорий Пряников с женой. Это кто-то сказал, а Ульян услышал — как только пришёл в ресторан. Ему всё хотелось поближе подойти и рассмотреть эту увеличенную фотографию — Ульяну рассказывали, что у Григория Никитича просто золотая жена, которую он так любит, так любит. А тут, вот ведь жизнь — ну в чистом виде театр! — рядом с Ульяном бродит эта акула-охотница, и история про светлую многолетнюю любовь размолачивается в пыль.
— Ой, ёй-ёй-ёй-ёй! — засуетилась охотница, схватила Ульяна под руку и развернула, направив в ту же сторону, откуда они только что пришли.
— Что? — от неожиданности растерялся Ульян и дал себя увести.
— А пойдёмте-ка выпьем.
— Но вон же столы… — повёл рукой Ульян.
— Нет, нам нужны другие.
Охотница из Охотска утянула его в самый дальний угол. Пить не стала. Даже стакан свой где-то оставила.
Конечно, Ульян Прохоров понял её хитрость — она просто увидела кого-то в зале, может быть, даже жену великого Пряникова, а потому поспешила спрятаться. Значит, не всё у них там гладко! Может быть, Григорий Никитич её всё-таки бросит. А значит, Мохова, прекрасная перспективная Мохова имеет шанс получить роль…
Громко заиграла музыка. Видимо, начиналась торжественная часть. Гости устремились в большой зал. Ульян заметил, что актриса потеряла к нему интерес.
— Ульян, а дайте мне, пожалуйста, свою визиточку, — как только он так подумал, игриво промурлыкала она. — Может быть, мы с Григорием обратимся к вам как к режиссёру. Это будет грандиозная постановка!
Как нарочно, визитки у Прохорова были. Только на этой неделе в театре напечатали и выдали. Ульян с большим удовольствием вручал их друзьям, и в кармане пиджака преизрядно ещё осталось. Дал.
Дамочка помахала визиткой возле уха, кокетливо пожала плечом и уже на бегу (да, прямо-таки сорвалась с места) лучезарно улыбнулась:
— Ну, прощайте! Теперь я должна вас покинуть.
И покинула, затерявшись среди людей. Раз только мелькнула худая спинка с ярким принтом вдоль позвоночника.
***
Открытие всё задерживалось. Не хотел Митя начинать без виновника торжества. Чтобы сменить обстановку, он дал команду включить музыку и запись чтения произведений Пряникова. Это планировалось сделать уже значительно позже, но пришлось переиграть на ходу. Сработало. После первых строчек раздались аплодисменты и возгласы — тексты узнали. Потом опять заиграла музыка, которую должен был снова сменить текст.
Сквозь громкую музыку Бранка услышала заполошную мелодию своего телефона — он звонил и вибрировал в клатче, который она держала за уголок. Да-да-да, это был Григорий. Освободился! Едет!
Радостная Бранка набрала Митю, но он не отвечал. Тогда она пробралась поближе ко входу, встала спиной к ненавистной стене со списком и стала ждать Григория. Пусть сейчас было многолюдно, прочитать можно что-то, если только всех разогнать, но Бранка-то знала, что там, на стене, раздражающее зло.
Перезвонил Митя, Бранка ему сообщила, что классик едет. Поднялась суета, Бранку оттеснили телевизионщики, которые планировали снять торжественный вход лауреата в ресторан имени лауреата, но ей было так весело, ну совершенно не до обид. И вот он, Григорий! Рубашка мятая, но всё ещё белая, пиджак пятилетней давности, синие джинсики без затей. Вот такой вот лауреат.
— Зюзинька, ну как ты тут? — шагнул он к Бранке, глядя в её весёлое, разрумянившееся лицо. — Батюшки, да ты назюзился?
Бранка засмеялась. Классик был тихий и уставший. Ей показалось, что он даже забыл, что пришёл в ресторан имени себя. Григорий был человек ответственный — надо идти, он и явился. Поэтому, видимо, и забыл, как стеснялся всей этой затеи.
Зажав под мышкой утомительный клатч, другим боком Бранка прижалась к Григорию. Они двинулись вперёд, сплочённые, — их такими видели много лет подряд. Григорий прижимал к себе Бранкину руку, Бранка прижимала клатч. В него должна была звонить свекровь, перед которой, как обычно, за то, что сегодня ей пришлось забирать детей и сидеть с ними весь вечер дома, Бранка и Григорий уже с утра были очень виноваты. Так что звонок нельзя было пропустить — мать гения планировала сообщить о неизменно возникавших проблемах и отъесть свою порцию Бранкиной энергии…
Гости окружили Григория Пряникова.
На небольшой эстраде, где сидел камерный оркестр, выставили микрофон. К нему вышел Митя Колебакин, краснощёкий и трогательный. И торжественное открытие началось.
Ульян Прохоров никак не мог собраться и подойти к Григорию Никитичу. Понятно, что прямо вот сразу, как только он спустился с эстрады, подлетать к нему не нужно. Но когда же, когда?.. Пряников был неизменно чем-то занят: слушал здравицы и выступления однокурсников, друзей и коллег, под аплодисменты отвечал на них, шутил. Чокался и выпивал, обнимался и жал руки. Целоваться не любил — как заметил Ульян, аккуратно, но неизменно выскальзывал из объятий тех, кто тянулся ещё и чмокнуть. Это Ульян одобрил, хотя сам по театральной традиции лобызал при встрече всех подряд. Но писатели, они такие, могут себе позволить…
А Ульян не мог себе позволить просто набрать номер Пряникова и позвонить. Ведь он уже здесь, зачем отрывать классика? Нужно просто найти подходящий момент.
— …Ну, что, я отработал программу? Я молодец? — выбирая мяско с большой тарелки, которую, обойдя столы, ему собрала жена и держала сейчас под самым его носом, чтобы хоть что-то поел, поинтересовался Григорий Пряников.
— Умница.
— Я такой!
— Закусывай.
— Но ты понимаешь, зюзик, у меня ещё сегодня дело… — начал Пряников, и Бранка напряглась. — Спокойно-спокойно, это прямо здесь.
— Фух… — Бранка расслабилась и опустила тарелку, так что пальцы Григория цапнули пустоту, а не помидорчик-вишенку, на который нацелились.
— Мне нужно встретиться с режиссёром. Я его динамил-динамил, ну никак не получалось, уже просто неудобно перед ним… Молодой, бойкий. Ну, ты же видела, я начал инсценировку романа.
— Да видела, но, а… — начала было Бранка.
— Договор ещё не подписывали, вот я тебе и не говорил… Пусть ставит, я не против. Да вот я его пригласил сюда, а номер телефона не сохранил, позвонить не могу, чтобы быстро тут этого парня найти. И он что-то сам не звонит. А проблема в том, что я его в лицо помню, фамилию помню, а как зовут… Так что ты далеко не уходи. Если он к нам подойдёт, первая начинай представляться. Чтобы он тебе тоже имя сказал — и я услышал. А то неудобно.
— Хорошо.
Когда часа через полтора Ульян всё-таки набрался смелости и начал путь в сторону лауреата, его снова что-то остановило. Этим чем-то была всё та же охотница из Охотска, которая крутилась возле Пряникова. Говорить при ней…
Ульян развернулся. Решил ещё подождать. Заметил в толпе известного режиссёра Мартьянова. Мартьянов был радушным и болтливым. У него-то Ульян и поинтересовался, а что же у Пряникова за жена.
Мартьянов сказал, что жена у него то ли сербка, то ли хорватка, зовут Бранка, находится при нём с незапамятных времён. Всем бы писателям по такой жене. И Мартьянов принялся хвалить пряниковскую жену, подтверждая ранее слышанную Ульяном информацию. В версии Мартьянова это был просто кроткий ангелок, подвижница, умиление и преданность. Видимо, пришёл к выводу Ульян, у режиссёра в личной жизни что-то случилось — наболело, вот он и расхваливает чужое добро.
Теперь стало понятно, на каком контрасте завелась у лауреата охотница из Охотска. Интриги захотелось. Страсти. Порока. Ульян понял, что он классика понял. Понял, понял, понял. Осуждать уже не хотелось.
Хотелось спросить у Мартьянова про любовницу, но даже произнести это слово Ульян не смог. Ему бы живенько поинтересоваться: «А как у него с артистками? Не замечен?» Но он не смог тоже.
Да и Мартьянов в этот момент воскликнул:
— Так вот же супруга Григория! Давайте я вас познакомлю!
***
Бранка радовалась, что ошиблась. Праздник оказался весёлым для всех. На момент появления однокурсников и однокурсниц она уже хорошенько выпила, раскачала и раззадорила себя, представившись коварной охотницей из Охотска и задурив голову молодому режиссёру, чьё имя случайно подслушала. Так что у неё даже и мысли не появилось, что кто-то на неё сейчас смотрит, сравнивает с прошлым и думает, как она постарела, подурнела и ничего не добилась.
Бранка чувствовала себя весёлой интриганкой и ход с охотницей из Охотска планировала использовать почаще. Как только подвернётся подходящий объект. Тётеньку какую-нибудь можно заиграть-задурить, съездить на какое-нибудь совещание молодых писателей и драматургов, там представиться актрисой, вводить в заблуждение, врать, болтать, хохотать — отличное бодрящее занятие. Точно!
Если бы сейчас кто-то замерил концентрацию адреналина в Бранкиной крови, показатели превысили бы допустимую норму. Руки были горячими и вздрагивали, удары сердца сильнее всего ощущались в запястьях — вот с каждым ударом руки и подпрыгивали.
А ведь если бы очень сильно захотела, Бранка Чобрич нашла бы возможность печатать свои детские книжки! Не надо врать самой себе — ради этой цели хороши бы были любые средства. Можно завести издательского любовника, можно было подарить старухе Пряниковой сыновей, убедить семейку в своей собственной исключительности, день и ночь писать. И чего-то добиться! Напрашиваться на интервью и выступления, давить на редакторов, обхаживать журналистов. А Бранка, видите ли, решила, что её творчество будет кому-то нужно само по себе. Что если ей повезло вначале, то будет везти и дальше. Детских писателей в России оказалось много, и Бранка среди них не самый лучший, так что везти перестало. А сама Бранка повезла благородную ношу со своим образом заботливой жены и матери. И теперь вот застрадала.
А чего страдать?
Её книжек больше не будет. Бранка шла рядом с Пряниковым по ресторану имени Пряникова и думала об этом весело. И о ресторане, и о нерождённых книжках. Весело-весело. Надо честно сдаться и найти себе другое занятие. Сделать шаг в сторону. Книги вообще на фиг перестать читать. Ничего о литературной жизни не знать. Как — пока непонятно. Но надо. Охотница из Охотска должна обязательно что-то придумать. Бранке так хотелось, чтобы она поселилась у неё в голове навсегда!
Но тут она увидела, как прямо к Григорию движется некто Толя Бобров, усилиями которого Пряникова несколько раз прокатывали с главными литературными премиями. Функционер и интриган Толя даже и без знания о пакостном его поведении в области литературных премий вызывал у Бранки отвращение. Григорий испытывал к Боброву те же чувства.
И Бранка поняла, что никуда из литературного мира она не денется. Потому что Гришу своего любит. И не даст испортить ему настроение. Так что, пока Гриша Толю не увидел, быстро развернула мужа в другую сторону, подключила к разговору весёлой компании, а сама рванулась к Боброву.
— А ну пошёл на хрен отсюда, — приблизив лицо к физиономии Толи, сквозь зубы проговорила Бранка, неожиданно для Толи выскочив из толпы.
Концентрация ярости и ненависти во взгляде Бранки была такой, что дядечка испугался. Отшатнулся.
— Пошёл, я сказала, — с каждым шагом она теснила бедолагу к выходу. Сначала из зала, затем дальше и дальше.
И Толя шёл. Бормотал что-то, пытаясь спросить, выяснить, понять, извиниться.
— Вон, — Бранка всё наступала. — Быстро.
Толя топтался по чьим-то ногам, кого-то толкал, вертелся, бормотал, но уходил.
— Мы тебя не приглашали. Вон пошёл. Пошёл.
На глазах изумлённой публики Бранка гнала литературного функционера и гнала.
Это, точнее, не Бранка гнала. Это Бранкина любовь. Потому что больше всего на свете Бранка всё-таки любила Пряникова.
Режиссёр Прохоров наблюдал эту сцену вплоть до того, как за Бобровым закрылись двери. Прослушал, как Бранка скомандовала охране: «Этого дядю в заведение не пускать», переглянулся с режиссёром Мартьяновым.
И, окончательно ничего не понимая, двинулся за ним — ведь Мартьянов вёл его знакомиться с женой Григория Никитича…
Бранка тем временем бодро вернулась к мужу, взяла его под руку. Она лишь смутно догадывалась, что гон Боброва — это шаг к новой себе. Бранка вообще мало что о себе знала. Но адреналин делал своё дело.
А режиссёр Мартьянов, двигаясь в сторону Бранки, тем временем заканчивал пересказывать удивлённому увиденным Ульяну Прохорову её пресненькую биографию. Так что в начале гона Боброва Ульян думал, что бобра гонит охотница из Охотска, а в конце — что кроткая Бранка, жена лауреата…
Но Бранка-то этого не знала — и продолжала играть. Увидев, что Мартьянов приближается к ним вместе с Ульяном, она прикрыла глаза и томно приникла к плечу Пряникова. Мысль о том, что это может быть тот же режиссёр, которого ждёт Григорий, пришла ей в голову, но быстро ушла — мало ли тут сейчас режиссёров.
— Ах, Ульян, это вы, — проговорила Бранка и протянула режиссёру руку.
Ульян автоматически пожал эту руку. Всё ту же худую сухую ладошку.
Григорий скосил на Бранку глаза.
А Бранка продолжала быть охотницей. Взяла с подноса фужер с шампанским, сделала глоток, после чего томное выражение с её лица сошло, в светло-коричневых глазах вспыхнул огонь. Обратился он на Ульяна. Ульян не знал, что и думать. Ведь вдруг это всё-таки не жена, а охотница…
— Бранка, Григорий, давайте я представлю вам Ульяна Прохорова! — раздалось тут под ухом Ульяна, который впал в оцепенение. — Замечательный режиссёр. И человек хороший. С ним приятно работать.
— Да мы знакомы, знакомы, — радушно улыбалась Бранка, — вот сегодня и познакомились.
— Я рад, что мы наконец-то встретились, Ульян, — проговорил Пряников, охотно пожимая руку режиссёру.
Бранка сначала почувствовала, как расслабился её ответственный муж. Потом поняла, что её режиссёр и его режиссёр — это всё-таки один и тот же человек, потом сделала загадочные глаза Мартьянову, который, поняв, что у них тут какая-то своя игра, поспешил удалиться.
— Ну что, если вы будете разговаривать по работе, может, сядете у Мити в кабинете? — взяв за локти мужа и Ульяна, живенько спросила Бранка-щебетанка. — Мы с ним договорились.
И они отправились разговаривать. Уставший, но деловитый лауреат и совершенно расфокусированный режиссёр, который готовился к этому разговору не одну неделю и нёс в своём планшете много материалов для обсуждения.
Бранка-охотница кокетливо помахала ему пальчиками. Потому что Ульян обернулся — он не мог не обернуться. Это была первая в жизни Ульяна женщина, которая сумела его так запутать.
А Бранкин муж ещё думал, что Бранка — не интриганка.