Дмитрий Долинин. Иллюстратор. Повесть. — «Звезда», 2018, № 1
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2018
Что отличает «Иллюстратора» от повестей других авторов со схожими сюжетами, где и военное детство главного героя, и послевоенное взросление, и пробуждение таланта, и поиск своей дороги?..
На мой взгляд, изюминка повести Дмитрия Долинина — в удивительной зримости текста, который с первых же строк пишется, словно картина.
«Из окна мастерской, она же моя теперешняя квартира, видно белое под ровным серым небом, бесконечное полотно замерзшего Финского залива. На белом — мелкие черные запятые, лыжники и рыбаки, потерявшиеся в чуждом пустом пространстве».
Этот брейгелевский пейзаж наблюдает из окна стареющий художник — книжный иллюстратор, оставшийся на склоне лет одиноким. Его покинули, уйдя в мир иной, мать и жена. Художник думал: «…не отправиться ли в то самое путешествие вслед за любимыми? Но включился привычный внутренний автомат — работа. Она остановила, спасла». Работой для героя-рассказчика оказалось не только привычное рисование, но и находка давних мемуарных записей, которые когда-то начал вести с подачи молодой возлюбленной Ванды, впоследствии ставшей супругой. Художник решил «…завершить эти воспоминания. Именно воспоминания, отбросив потуги на роман. Однако некоторые куски из несостоявшегося романа показались мне неплохими, внятными, а, кроме того, ныне моя память ослабела, и я решил, что ясные эти фрагменты можно сохранить, ничего в них не меняя». Фрагменты мемуаров предложены читателю, а в них снова не текст, а явственная картинка: «А в сорок пятом были рельсы. Ползет двенадцатый трамвай, рельсы, будто полотно из рулетки, вытягиваются из-под третьего вагона, еще не из-под Питона, но мальчика Пети, прилипшего к стеклу последней площадки, уползают, уползают вдаль. Между рельсов — булыжники. Почему не задевают их колеса, почему не прыгает, не трясется вагон, только вздрагивает там, где одна рельсовая железка сменяет другую?»
Художественная манера повествования вызвана к жизни родом занятий не только вымышленного персонажа Петра Воскресенского, он же Петя, он же Питон, реконструирующего свою биографию — но и автора сложносоставной повести «Иллюстратор» Дмитрия Долинина — кинорежиссёра, сценариста, педагога, но прежде всего — оператора-постановщика многих легендарных фильмов, среди которых «В огне брода нет» и «Начало» Глеба Панфилова, «Ключ без права передачи» и «Не болит голова у дятла» Динары Асановой, «Чужие письма», «Объяснение в любви» и «Фантазии Фарятьева» Ильи Авербаха… Как сообщает Википедия, Долинин-оператор ввёл в практику киносъемок технологию дополнительной дозированной засветки, позволяющей более тонко регулировать цветопередачу. Не специалист вряд ли поймет в полной мере тонкости метода, но то, что он работал на улучшение визуального ряда картины, ясно каждому. Подобное стремление «улучшить визуальный ряд» лежит в основе повести «Иллюстратор», в той или иной мере неизбежно автобиографической. С Ленинградом-Санкт-Петербургом неразрывно связаны жизнь Дмитрия Долинина и бытие его героев. Закономерно, что повесть вышла в «Звезде».
Дмитрий Долинин принадлежит к известной семье Искоз-Долининых, внесших заметный вклад в развитие отечественной экономической географии (отец Алексей Аркадьевич Искоз-Долинин), литературоведение (дед Аркадий Семенович Искоз-Долинин, брат Александр Алексеевич Долинин) и филологию (тетка Анна Аркадьевна Искоз-Долинина, дядя Константин Аркадьевич Долинин). Семья Пети Воскресенского из повести призрачно похожа на семейство Долининых. В особенности в образе деда, специалиста по Достоевскому Антония Сергеевича, выходца из «поповской семьи», безработного в советскую эпоху, однако не тронутого новой властью, угадываются аллюзии к реальной фигуре А. С. Искоз-Долинина.
Отец мальчика Пети-Питона — недоучившийся филолог — познакомился с его матерью — несостоявшейся пианисткой, ставшей в эвакуации медсестрой, в госпитале. Петя родился в войну, в отсутствие отца. После войны отец вызвал жену и сына в Ленинград, а вскоре развелся с супругой, и Петя остался на попечении мамы (освоившей медицину), бабушки (доктора «с именем») и дедушки — филолога и философа. Лишь в зрелом возрасте Петя берётся за перо, долгие годы не помышляя о писательстве. Творчество, к которому его тянет сызмальства — рисование. Формированию личности художника в основном посвящены страницы незаконченного романа, по сути и форме — безыскусные воспоминания. Но зоркость, с которой он подмечает детали, и меткость, с которой облекает их в слова, сплавляют синтез двух искусств в крылатое выражение «художник слова».
Маленькому Пете не нравились картины — в них «все понарошку». Но на выставке в Русском музее мама однажды показала ему иллюстрации к сказкам Андерсена и «Цирку» Маршака, и на ребенка снизошло озарение: «Тут уж совсем не по правде, совсем понарошку, но как будто так и надо, потому что догадался — это игра». Но до того как стать иллюстратором, Петя должен пройти ещё много «степеней обучения» — и не только в художественной школе, но и в той, которая зовется жизнью. В этой «школе» одним из главных уроков будет знакомство с ДиЖи — Сашкой Жигаловым и Колей Дикаревым; вторым — встреча с Катей-Шарлатанкой. Эти встречи отражают два полюса искусства: ДиЖи — злобу, протест, бичевание уродств бытия; Катя-Шарлатанка (окрещенная так Петей из-за любви к песенке про «девчонку-шарлатанку») — лиричность, нежность, любовь, в том числе и телесную. Именно ее изобразил художник в первой своей иллюстрации — в образе Настеньки из «Белых ночей» Достоевского.
Но с теми, кто был ему столь важен в отрочестве и юности, Петя разминулся. Некогда ДиЖи были старшеклассниками с плохой репутацией: «Болтали, что дома они малюют какую-то опасную лабуду, подсматривают в банные окна, срисовывают голых баб, пьют портвейн и водятся с проститутками». Петя им позировал — то для святого Бориса или Глеба, то для современного распятия, оформленного как расстрел… Именно эти двое прозвали мальчишку Питоном. На протяжении всех лет, что Питон знал эту парочку, талантливые ДиЖи так и не смогли вырваться из круга творческих маргиналов. Из-за них юный Питон соприкоснулся с сотрудником КГБ, отвечал на провокационные вопросы, но сумел «отмазаться». Ситуация повторилась годы спустя, уже после смерти Сталина — вождь умер, а гонения на «сомнительное» искусство продолжались, и неприметные люди в штатском оцепили дом, где в одной из квартир на верхнем этаже ДиЖи проводили выставку, включив в нее и картины Питона. Питон шёл туда, но узнал в одном из караульщиков того, кто допрашивал его в школе, и притворился случайным заблудившимся прохожим. Уйдя от товарищей в критическую минуту, не разделив их участь, он мучился угрызениями совести, но, поразмыслив, нашел себе оправдание: «…моему паровозу негоже перескакивать на чужие рельсы, подчиняться какой-то компанейской, коллективной воле. Буду жить сам по себе». Шарлатанка же, первая женщина Пети, просто вышла замуж — тем самым тоже напутствовав его жить самому по себе.
Собственно, опыту «жизни сам по себе» повесть Долинина и посвящена. Похоже, не озвученный прямо, но проведенный через весь текст замысел автора — то, что художник всегда «сам по себе», с кем бы он ни был рядом или вместе. Эта мысль заметна во всех составляющих текста. Одна, как мы уже знаем, — незаконченные записки Петра о мальчике Питоне. В литературную конструкцию «Иллюстратора» превращают записки из современности, закольцовывающие страницы мемуаров более ранних воспоминаниями более поздними. Вторая часть повести так и называется: «Попытка воспоминаний». Воспоминания датированы днями, когда пишутся — «20 марта 2016», «5 июня 2016», — а относятся к середине 1950-х. В эту ретроспективу помещены последняя встреча с ДиЖи, смерть талантливого непризнанного художника Нолика — Арнольда Магида, сына политэмигранта, прибывшего в 30-е из США в СССР строить коммунизм и попавшего в лагеря, новое столкновение с Шарлатанкой, снова увенчавшееся разлукой, описания любимых книжных работ иллюстратора — «Дама с собачкой», гайдаровская «Школа» и пр. И именно она обрывает повествование — резко, но не безнадежно.
20 июня 2016 года герой-рассказчик выходит из квартиры на 14-м этаже и, поскольку лифт не работает, идет по лестнице вниз. Рассказ кончается живой и зримой сценой: «На серой бетонной ступени увидел нечто темное. Пригляделся, а это лежит, расправив свои нежные симметричные крылышки, бабочка. Живая? Протянул к ней руку, она вдруг шевельнулась, подняла и сложила крылышки вертикально. Живая. Осторожно взял ее двумя пальцами за крылья, поднес к приоткрытому лестничному окну. Бросил в пространство, дунул, и она вдруг взялась не падать, но лететь, ныряя вниз, подпрыгивая вверх. Улетела. Я понял, что это знак, привет от Ванды. Может быть, подумал я, мы скоро увидимся…»
Литературность требовала бы эпилога, пояснения от автора, какого-то выхода из сюжета. Но «Иллюстратор», благодаря «изобразительному» стилю письма, практически картина. Разве могут быть у картины пролог и эпилог?..