Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2018
Лилия Газизова —
поэт, переводчик, эссеист, ответственный секретарь журнала «Интерпоэзия»
(Нью-Йорк). Окончила Казанский медицинский институт и Московский литературный
институт имени А.М. Горького (1996). Автор тринадцати сборников поэзии,
изданных в России и Европе. Предисловие к первой книге написала Анастасия
Цветаева. Публикации в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов»,
«Октябрь», «Арион», «Нева», «Интерпоэзия»
и др. Стихи переведены на двенадцать европейских языков. Лауреат нескольких
литературных премий. Организатор международных поэтических фестивалей имени Н.
Лобачевского и В. Хлебникова «ЛАДОМИР» в Казани.
Первый мой адрес:
Казань, улица Кирова, 70. В этом доме я прожила первые двадцать лет своей
жизни. В этом же доме и в этой же квартире более ста лет назад жил Габдулла Тукай. Его часто называют татарским Пушкиным,
чтобы подчеркнуть влияние на развитие всей татарской поэзии. А иногда —
татарским Лермонтовым, потому что умер также в двадцать семь лет. Но не на
дуэли, а от чахотки.
В моей комнате
жил Тукай! Для меня это не было чем-то особенным. История всегда была рядом.
Всё моё детство прошло в старинных дореволюционных особняках, где располагались
детский сад, школа, музыкалка…
Папа был
профессором истории. Он занимался фиксацией истории и в повседневной жизни,
чего бы это ни касалось. Щепетильно относился к тому, чтобы на всех фотографиях
и документах были указаны даты и время, а также все изображённые на них люди.
Данностью было и
наше княжеское происхождение. Род князей Касимовых упоминается в летописях.
Когда-то мои предки подали прошение о восстановлении их в российском дворянском
достоинстве. Но Сенат не утвердил прошение фактически по причине того, что они
не приняли православие, как Юсуповы, Державины, Куракины, Дашковы, Годуновы,
Глинские… Так мы и остались в своём татарском княжеском достоинстве.
До революции моя
улица называлась Большая Сенная. Здесь располагался известный на всё Поволжье
Сенной базар. Согласно преданиям, на месте Сенного базара некогда было озеро, а
за ним Ханский луг с богатыми сенокосами. Затем здесь возникло селение Кураишево, впоследствии ставшее городской слободкой.
На сенном базаре,
точнее, в гостиницах и постоялых дворах, которые здесь располагались, селились
известные татарские писатели и артисты. В моём доме располагалась гостиница
«Амур», в которой жили Габдулла Тукай, Фатих Амирхан
и другие известные люди. У Габдуллы Тукая есть поэма
«Сенной базар, или Новый Кисекбаш», которую замечательно
перевёл на русский язык поэт Равиль Бухараев:
На Сенной базар
пришел я как-то раз,
тотчас тема для
рассказа там нашлась.
Тот базар с утра
шумит во все концы.
Всюду ловкие
торговцы и купцы.
Кто торгует, кто
толпится у лотков,
всюду множество пройдох и простаков.
Тем базар и
знаменит с начала дней:
всяк печется
здесь о выгоде своей.
А дом до сих пор
стоит. Всех жильцов давно оттуда выселили. Что там будет — неизвестно.
Последним был мой папа, до конца боровшийся за то, чтобы жить в этом доме. Не
получилось. А улицу несколько лет назад переименовали в Московскую.
Мы жили на втором
этаже. А на третьем располагался военкомат Приволжского района. Мой папа уходил
туда писать свою диссертацию, когда я была совсем маленькой. Видимо, там было
спокойнее, чем дома. А ещё он подрабатывал там курьером. Недавно я случайно
встретила человека, который в те годы был военкомом и хорошо знал папу. Таких
людей, знавших моего любимого папу, становится всё меньше и меньше. Я чуть не
плакала, когда он рассказывал о неизвестных мне событиях из жизни отца.
Детский сад
располагался на той же улице, где и мой дом. Эта дорога — в садик и обратно —
хорошо запомнилась мне. Даже помню, как папа нёс меня на руках. Когда он
опускал меня на землю, я, как и полагается капризным девочкам, хныкала и очень
просила понести меня ещё хотя бы чуточку.
Вставать в садик
нужно было рано. Особенно трудно было подниматься с постели зимой. Папиной
обязанностью было отводить меня в садик. Мама уходила на работу ещё раньше.
Папа не умел заплетать косички, и я приходила в садик с растрёпанными волосами.
Воспитательницы после завтрака сами заплетали мне косички.
Рядом с моим
первым домом находится Кировский садик. Он знаменит своими атлантами, которые
держат земной шар, — такая скульптурная композиция. Это небольшой садик со
скамейками вокруг атлантов и фонтана. Частью садика был фотограф дядя Гена. Он
снимал своим крошечным фотоаппаратом всех желающих. Не помню точно его цены,
но, кажется, маленькие фотографии стоили 10–15 копеек. Побольше — уже двадцать.
А фотографировались мы с одноклассниками часто, потому что путь мой в школу
проходил через Кировский садик.
Моя школа номер
два, которая когда-то была гимназией (сейчас там Центр детского творчества —
аналог Дома пионеров в советское время), располагается на Булаке.
Это протока, соединявшая озеро Нижний Кабан с Казанкой.
Название произошло от устаревшего татарского слова «болак»,
означающего «небольшая речка». Прежде Булак впадал в
Казанку двумя рукавами: одним около крепости, другим несколько западнее —
Гнилой Булак.
Несколько веков
назад по берегам Булака било множество ключей. Эту
воду жители Казани использовали для питья и приготовления пищи. Сохранилось
предание, что на этой воде месили тесто и пекли особо пышные калачи к ханскому
столу. Когда враги подходили близко к городу, жители вырубали кустарник и жгли
камыши, которые росли по берегам Булака. И тогда
враги не могли прокрасться незамеченными к стенам города. Булак
принадлежит к тем редким рекам, где течение течет вспять в зависимости от
времени года. Но после создания Куйбышевского водохранилища Булак
отрезали от озера Кабан и Казанки, и он перестал быть судоходным.
Однажды большой
группой мы возвращались через Кировский садик из Дома офицеров, где нас приняли
в пионеры. Была поздняя осень, видимо, 7 ноября, но мы шли в расстёгнутых
пальто, чтобы все видели наши красные галстуки. Я вспоминаю своё тогдашнее
настроение, и мне становится грустно. И потому, что оно было вызвано не совсем
тем, чем стоило бы сегодня гордиться. А ещё: «что пройдёт, то будет мило».
Когда я
оставалась в продлёнке, после обеда и сделанных уроков учеников выводили гулять
в садик, откуда уже нас забирали родители. Учителя продлёнки часто менялись.
Запомнилась Софа, молодая и красивая, её часто навещали парни. Один из них
после разговора ушёл грустный, закинув куртку на плечо. И кто-то сказал, что,
когда парень закидывает одежду на плечо, это значит, что его бросили. Смешно,
конечно. Но где-то, может, такие приметы и работают.
Через Кировский
садик я ходила и в музыкалку. Это мука мученическая
моего детства. Все после школы играют во дворе, а мне надо идти на сольфеджио
или специальность. Я играла на скрипке. Моя преподавательница Полина Семёновна
была очень строгой и очень похожей на «Неизвестную» Крамского. Иногда на уроках
сидели папа или мама. Тогда она становилась добрее. Однажды я взахлёб
рассказала ей о том, что была накануне с мамой в цирке лилипутов. Она спросила,
а не было ли мне их жалко. Я задумалась и не нашлась, что ответить. И когда
рассказывала подружкам о цирке лилипутов, добавляла, что мне их очень жалко.
Мою
преподавательницу, которая часто болела, заменяла Эмилия Израилевна. Она была
завучем, ходила по школе с высоко поднятой головой и раздавала указания
преподавателям. Запомнилась фраза, которую она мне часто повторяла: «Лучше
меньше, да лучше». Потом я узнала, что она принадлежит Ленину.
Музыкальная школа
номер три располагается на улице Галиаскара Камала, которого Тукай назвал татарским Островским. Он
также сыграл важную роль в становлении татарского театра. В детстве я смотрела
по чёрно-белому телевизору спектакль по его знаменитой пьесе «Первый театр».
Мне было лет пять или шесть. Меня очень смешили все слова и действия артистов.
А фабула довольно простая: молодые ушли в театр и наказали домработнице не
говорить об этом старшим, особенно главе семьи. Ещё в начале двадцатого века
считалось, что театр — это что-то порочное и недостойное серьёзного человека.
Актриса, игравшая домработницу, запомнилась мне удивительно смешной: курносой и
чрезвычайно подвижной. Это своеобразная комедия положений. Заканчивается всё
тем, что домработница проговаривается всем, и все идут в театр: кто из
любопытства и интереса, а глава семьи — желая наказать младших.
В школе я была
отличницей, а в музыкалке — ударницей. Я давно не
слышала этого слова — «ударница». Мне не нравилось бесконечно играть на скрипке
гаммы и этюды. Но когда на уроках сольфеджио начали давать основы композиции и
нужно было сочинять музыку, то здесь я смогла проявить себя. Мои одноклассники просили
снова и снова сыграть сочинённую мной пьесу. Наверное, я могла бы стать
композитором. Но родители, хоть и заставляли меня заниматься музыкой,
музыкантом, а тем более композитором меня в будущем не видели. Наверное, мне не
хватило какого-то толчка или человека, который бы посмотрел мне в глаза и
сказал, что всё у меня получится.
Я легко училась в
школе, окончила её с золотой медалью, очень порадовав этим родителей. Но не
просто сходилась со сверстниками. А как они могли ко мне относиться, если я не
давала списывать? Не то что бы мне было жалко, просто я искренне считала это
бесчестным. А ещё я больно переживала каждую шутку в свой адрес. И, видимо, это
было хорошо видно одноклассникам. Поэтому они мстительно обзывали меня
«газиком» или «Газ-154». Ужасно обидные прозвища, как мне тогда казалось.
Сейчас вспоминать об этом смешно. И всё же мне жаль себя ту, ранимую,
болезненно воспринимавшую несовершенство мира и своих одноклассников.
У меня были
длинные волосы, которые я заплетала в косички. За них-то одноклассники меня и
дёргали — этому экстремизму подвергаются все девочки мира с косичками. Чёлки
тогда у меня ещё не было. Мама считала, что у девочки-девушки должен быть
открытый ясный лоб. Поступив в медицинский институт, первое, что я сделала, —
обзавелась чёлкой. И потом, все великие женщины-поэты имели чёлку. Как же без
неё?
Рядом с домом
располагается озеро Кабан. До революции Кабан отделял Старотатарскую
слободу, где селились преимущественно татары, от Суконной слободы, там жили
русские. Об этом озере упоминают Фёдор Шаляпин в своих «Воспоминаниях» и Максим
Горький в «Моих университетах». Они писали и о кулачных боях, которые
устраивались зимой на этом озере. С противоположных берегов сходились русские и
татары. Вначале боролись маленькие, затем борцы постарше. Дрались до первой
крови.
Существует
красивая легенда, объясняющая название озера. Когда-то на город Булгар (город
Болгар), столицу Волжской Булгарии, напал Аксак Тимур (Железный Хромой). Мало кому удалось спастись.
Среди них оказался и сын последнего булгарского хана Кабанбек
— князь Кабан. Вместе со своими подданными он сумел уйти от преследования и
вышел на берег большого красивого озера. Воды озера обладали целебными
свойствами, и все раны князя сразу зажили. Вскоре возле озера возник дворец, а
вокруг него селение. Озеро это и стали называть по имени князя — Кабаном.
Но главная
легенда и история озера Кабан связана с таинственным образом исчезнувшей
ханской казной. По преданию, когда войска Ивана Грозного подошли к городу, вся
ханская казна была тайно ночью опущена на дно озера. Клад не найден до сих пор.
Эта загадка продолжает волновать историков и искателей кладов, имеет множество
аргументов за и против той версии, что на дне озера покоятся несметные
сокровища.
В раннем детстве
мы ходили с папой на озеро кататься на санках. Потом я самостоятельно каталась
на Кабане на лыжах и на санках. Каталась до одурения, до изнеможения, до
ледяных ног и пальцев. Бывало, мама или папа приходили меня забирать оттуда.
Так же увлечённо,
почти фанатично я занималась лёгкой атлетикой. После московской олимпиады в
1980-м году, где мы были с папой: он — олимпийским арбитром, судившим
соревнования по лёгкой атлетике, а я — просто маленьким зрителем, я заболела
спортом. Я видела победный бег Татьяны Казанкиной,
выездку Елены Петушковой, почти победный, но в итоге
серебряный прыжок Виктора Санеева. А ещё нам посчастливилось побывать на
закрытии Олимпиады. После него ни одно масштабное мероприятие, свидетелем
которого я становилась, не производило на меня того впечатления, как Олимпиада
80-го года и её закрытие. Я тоже захотела стать олимпийской чемпионкой.
Моими первыми
тренерами были Жанна Леонтьевна и Вячеслав Александрович, которого все звали
Слав Саныч. Молодые и красивые, они были довольно строги с нами и требовали
тщательно выполнять все упражнения. Меня это не смущало, в отличие от других,
которые ходили на тренировки для того, чтобы провести время, а не для того,
чтобы стать чемпионкой, как я. Занимались мы на центральном стадионе имени
понятно кого. Моя улица как раз начиналась от стадиона и заканчивалась у озера
Кабан.
Я была, наверное,
упёртой, как сказали бы сейчас. Если надо было пробежать один километр, то я
бежала два. Если нужно было подтянуться на перекладине десять раз, я
подтягивалась столько раз, что мои руки самопроизвольно разжимались, и я едва
не падала на землю без сил. Все говорили, что у меня чемпионский характер.
К семнадцати
годам стала чемпионкой России в своей возрастной группе в беге на четыреста
метров с барьерами, выполнила норматив кандидата в мастера спорта. Приближалось
время окончания школы. Я проанализировала ситуацию в советском и мировом
спорте. Олимпиаду в Москве, как известно, западный мир бойкотировал.
Соответственно, наши спортсмены не смогли участвовать в следующей Олимпиаде в
Лос-Анджелесе в 1984 году из-за того, что СССР решил в ответ бойкотировать этуОлимпиаду. И это была трагедия для спортсменов, в
подготовке которых каждые день, месяц, год имеют огромное значение. Значит, в
спорте, сделала я вывод, не всё будет зависеть от меня. Я много читала книг о
великих спортсменах, о том, как сложились их жизни после ухода из спорта. И
картина была удручающая. Мало кто из них смог найти себя…
Свои способности
я оценивала как очень хорошие, но не выдающиеся. При упорной подготовке и
удачном стечении обстоятельств я могла бы стать чемпионкой Европы. Чемпионаты
мира по лёгкой атлетике в те годы не проводились. При исключительном везении
могла победить и на Олимпийских Играх. Установление мною мирового рекорда
представлялось сомнительным. Слишком много факторов должно было совпасть для
этого. Как совпали эти факторы в 1968 году в Мехико, где никому не известный
Боб Бимон установил мировой рекорд в прыжках в длину,
улетев на восемь метров девяносто сантиметров. Хорошо помню фразу Игоря
Тер-Ованесяна, участника той Олимпиады, из его книги: «Бимон
улетел своим прыжком в XXI век, а мы приземлились в песочек в этом».
Поступив в
медицинский институт, я почти сразу ушла из спорта. Меня привлекал спорт высших
достижений, а не физкультура. Зато «пошли» стихи. Я писала везде: на лекциях,
дома, на занятиях в клиниках. Но это уже другая история и даже другая жизнь.
Проезжая по
улицам своего детства, я задумываюсь не только о быстротечности времени. А и о
том, что детство всё ещё живёт во мне. О том, что мне повезло и сохранились
дома, молчаливые свидетели моих маленьких побед и обид. О том, что я часто
испытывала чувство счастья. Гораздо чаще, чем сейчас. Для него не нужна была
причина. И о том, что на самом деле я совсем не повзрослела за эти годы и
по-прежнему остаюсь той девочкой, бредущей с портфелем в одной руке и скрипкой
— в другой, и задумываюсь о разных прекрасных и незначительных вещах…