Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2018
Никакая сила этого света не сумеет удержать
благородный, образованный и отважный
народ в рабстве и зависимости.
Т.Г. Масарик
В 2018 году Чехия и Словакия отмечают радостный юбилей — столетие создания первого своего независимого государства — Чехословацкой Республики (28. X.1918 г.) и трагическое событие — 50 лет со дня вторжения армий пяти государств Варшавского пакта в социалистическую Чехословакию (21. 8. 1968 г.). Каждый год все чехи, и я вместе с ними, отмечаем оба эти события.
С детских лет из чёрных тарелок радио на улицах моего родного Свердловска, из плохонького репродуктора в нашей квартире я слышала по нескольку раз в день о том, что социализм — единственно возможный строй общества, который может принести счастливую жизнь всему человечеству. За пафосом провозглашений радио и газет как-то не осознавались трудности нашей жизни. Водопровода в нашем доме не было. В сорокаградусный мороз необходимо было найти колонку, в которой вода ещё не замёрзла, рано утром встать в очередь — за керосином, за куском белого материала, за мёрзлой картошкой. Чтоб затопить печи, каждую субботу пилили огромные брёвна, кололи на дрова. Иногда нужно было ехать с родителями (мама — врач, папа — инженер) далеко в лес, помогать готовить эти брёвна. А летом — в тот же лес садить картошку на выделенном нам участке. Без дорог было трудно до него дойти, но нам втроём всегда было радостно, я не помню, чтоб кто-то из нас был в плохом настроении. Грустные моменты мы пережили, когда вся картошка сгнила из-за дождливого лета или когда её всю съели мыши.
В солнечное воскресенье 1941 года под соснами нашего парка отдыха, играя с маленькой сестрёнкой, я услышала из репродуктора, укреплённого на высокой сосне, что на мою страну напала фашистская Германия. Война была долгой и тяжёлой. Мой любимый брат Женя, дойдя до границы СССР, шёл дальше, освобождал Польшу, Словакию. Раненого, его привезли в Каменск-Уральский, я поехала навестить его в госпитале. А наши войска продвигались на запад. Как освобождали Чехословакию, я узнала, когда приехала в Прагу. По всей стране осталась память о тех днях: могилы советских солдат. В горах Есеники, гуляя по лесу, вдруг вижу русские буквы, русские и украинские имена, написанные на табличках могил. Как? В лесу? Спросив, узнала, что здесь был лагерь советских пленных. Оказывается, это наши солдаты построили дорогу, по которой мы ходим в лес за грибами, поэтому она называется «русская». Прошло три четверти столетия, а каждого 9-го мая из соседних деревень за несколько километров идут чехи с цветами на могилы тех, кто погиб, защищая их страну.
Я вышла замуж за чеха, выпускника Свердловского горного института, в 1955 году. Нам долго не разрешали пожениться: в Советском Союзе существовал закон, запрещающий браки с иностранцами. Когда его отменили, свадьба была в Праге. На работу меня взяли в Институт русского языка и литературы. Чешские коллеги сделали все возможное, чтобы я вросла в новую среду. Энциклопедист Вацлав Гунячек сразу же представил мне красоту всех архитектурных стилей Праги, сравнивая с теми, которые можно увидеть в России. Пршемысл Адамец учил меня чешскому языку и голосом оперного певца пел нам чешские, моравские, словацкие и русские народные песни. Ко всему, что было связано с Россией, отношение чехов было традиционно особенным. Это объяснялось не только благодарностью за освобождение от нацистской оккупации. Ещё до войны большинство граждан Чехословакии во время выборов давали свои голоса двум социалистическим партиям и коммунистической партии. Коммунисты победили и в свободных выборах в мае 1946 года — в последних демократических выборах вплоть до 1990 года.
Русская культура с давних времён была для чехов любимой и необходимой. Русские классики XIX века были в каждой семье. На чешский были переведены все русские поэты, первый перевод М. Цветаевой на иностранный язык появился в чешской газете уже в 1916 году. Русские песни чешская молодёжь знала и пела с высокой культурой исполнения. Представьте себе: 1 Мая, чешские коммунисты празднуют международный праздник трудящихся. Празднует его и чешская молодёжь. Но 1 Мая для чехов ещё и иной радостный день. Некогда любимый чехами романтический поэт, основатель современной чешской поэтики, Карел Гинек Маха (1810–1836) написал поэму о любви «Май». И 1-го Мая все влюблённые идут c цветами к его памятнику на горе Петржин. Бытовая жизнь в Чехословакии очень отличалась от жизни в Советском Союзе благоустройством и чистотой. А Прага — это город-поэма. Предвечерняя дымка над Влтавой окутывает мосты, прибрежные строения и парки розовато-серебряной голубой вуалью. Особая аура Праги не может сравниться ни с одним городом.
Довольно быстро мои коллеги помогли мне справиться с первыми шагами в чешском языке, муж и его семья знакомили меня с чешской литературой и историей. По вечерам муж читал мне чешские стихи, и я, сначала ничего не понимая, старалась сосредоточиться и вдруг стала различать яркость образов, сложность построения мысли, необычность формы, постепенно приближаясь к сложности семантики и многообразию поэтических приёмов чешской поэзии. Это было похоже на мир воскресных вечеров нашей семьи, когда мама играла Шопена и Бетховена, а папа под её аккомпанемент исполнял итальянские романсы и арии из опер.
Мама мужа c интересом слушала рассказы о нашей семье, приносила мне чешские исторические романы, сама стараясь посвятить меня в проблемы жизни чешского народа. Прислушиваясь к дебатам двух братьев-коммунистов, мужа и его брата, о проблемах жизни в СССР и Чехословакии, я старалась опровергнуть некоторые критические замечания о жизни моей страны, непонятные чехам. Мы все были мало информированы о преступлениях государственного и партийного руководства в СССР. Правда, я знала о несправедливом аресте моего дяди, о том, что нашу соседку судили и посадили — за анекдот. Но перина молчания и страха всё прикрывала. В Чехии тоже вставали вопросы: «Почему запрещались поездки за границу? Почему мою подругу вызывали на допрос, о содержании которого она мне не может сказать?» Дебаты велись и среди студентов. Их интенсивность и критичность по отношению к чехословацкому руководству возрастали.
По разговорной практике на занятиях со студентами мы часто переводили статьи из чешских газет и журналов. Информационные средства коммунистической партии Чехословакии почти не отличались от советских. По дорогам Чехии пестрели надписи: «С Советским Союзом — на вечные времена!», «Советский Союз — наш пример!», и один из совхозов нес имя никому в Чехии не известного Щорса. Судя по лозунгам, образцом считалась и советская милиция. А по примеру «дяди Кукурузы» — Хрущёва и в Чехии начали садить кукурузу где попало, даже на высоте 800 метров над уровнем моря, где она не успевала даже зацвести. Под руководством первого секретаря КПЧ А. Новотного вводились и другие бессмысленные экономические реформы в подражание Хрущёву. Вследствие этого было разрушено народное хозяйство Чехословакии. В итоге 5 января 1968 года пленум ЦК КПЧ снял А. Новотного, и первым секретарём был назначен А. Дубчек. Вскоре после этого Новотный подал в отставку с президентского поста, и новым президентом Чехословакии стал генерал Л. Свобода
Накануне пленума ЦК КПЧ в Чехословакию прибыл Брежнев и «дал добро на перемены», так как он хорошо относился к Дубчеку, который провёл свою молодость в Советском Союзе и в 1958 году окончил Высшую партийную школу в Москве.
Эти события, связанные со смещением Новотного, и стали началом «Пражской весны».
По свидетельству Владимира Юстла [1], редактора издательства «Чехословацкий писатель», директора поэтического пражского кафе «Виола», «Весной 1968 года многие граждане республики надеялись, что можно адаптировать социализм в демократическую систему. В шестидесятых годах в тюрьмах сократилось число политических заключённых, прекратились смертные казни/…/. Часть интеллектуальной элиты пыталась добиться перемен в области культуры. Мы мечтали, — писал В. Юстл, — о демократии, о свободе, справедливости, о возвращении украденного государством имущества. Мы хотели попросить эмигрантов, чтобы они вернулись и помогли нам».
Мои студенты вели беседы о справедливости юстиции, о свободе печати, о демократии. Я возражала студентам: социалистический строй — демократический строй. Мне отвечали, что коммунисты Чехословакии стремятся к истинной демократизации, а молодёжная организация хочет им помочь в отмене цензуры издаваемых книг, выпускаемых фильмов, в организации выставок прогрессивных художников.
Все эти стремления были связаны со свободой слова. Без ограничения произвола партийного аппарата не было пути к свободному гражданскому обществу. Поэтому главная цель «Пражской весны» состояла, как утверждал Вацлав Гавел, в «устранении собственной аморальности — несвободного существования».
Да, мы хотели нормально, значит, свободно жить. Такая жизнь приобретала смысл. «Галь, это ведь значит — наконец воспитывать детей в правде», — сказал мой муж.
Под лозунгом строительства социализма с человеческим лицом были приняты внутриполитические и экономические реформы, которые в июне 1968 года привели к отмене цензуры.
Сформировалось гражданское общество, которое открыто, никого не страшась, задавало вопросы. Я узнала о тех бесправиях, которые долгие годы имели место в моей стране. Узнала о подобных судебных процессах в Чехии и начинала понимать, почему цель свою чешские коммунисты называют «социализмом с человеческим лицом». Настроение чешского общества менялось. Удивительно, как быстро преображались мои коллеги в университете. Как много значило выпрямиться, свободно дышать. Все новшества, осуществляемые по инициативе чешских коммунистов, представляли собой в основном развитие социалистических идей. И на первом месте гражданских требований стояло утверждение прав человека, декларированных Хельсинскими соглашениями.
Предупреждая обвинение со стороны СССР в том, что «контрреволюционеры пытаются вывести Чехословакию из советского блока», 27 июня 1968 года в пражских газетах за подписями около 60 чешских интеллектуалов было опубликовано обращение «2000 слов», принадлежащее перу чешского писателя Людвика Вацулика. За неделю воззвание было подписано более чем десятью тысячами граждан Чехословакии. Подписали его все лучшие поэты, такие, как Владимир Голан и Ярослав Сейферт, лучшие артисты, такие, как Ян Тржиска и Властимил Бродский, обладатели золотых олимпийских медалей Эмиль Затопек и его жена Дана Затопкова.
Привожу некоторые выдержки из этого документа: «Создавшееся положение в работе компартии явилось моделью и причиной такого же положения в государстве». По мнению Л. Вацулика, партия, таким образом, «потеряла преимущество наблюдать за исполнительной властью со стороны. Деятельность государства и хозяйственных организаций не обсуждались. Парламент разучился вести дискуссию, правительство — править, а директора — руководить. Выборы стали ненужными, законы потеряли важность. Мы не могли больше доверять своим представителям ни в одном комитете /…/ Хуже было то, что мы уже не могли верить друг другу. Личная и коллективная честь потеряли значение /…/ Поэтому терялся интерес к общественным вопросам, и приоритет заняли заботы о себе и о деньгах /…/ Испортились взаимоотношения между людьми, исчезла радость труда, и поэтому народ оказался в положении, которое становилось угрозой его духовному здоровью и характеру». В заключение обращения Людвик Вацулик пишет: «Большое беспокойство в последнее время вызывает возможное вмешательство войск из-за границы в ход наших событий. Оказавшись лицом к лицу с превосходящими силами, мы можем лишь вежливо настаивать на своём и не провоцировать. Своё правительство мы можем заверить в том, что будем поддерживать его, даже, если потребуется, с оружием в руках, при условии, что оно будет делать то, на что получит наши полномочия, а своих союзников можем заверить в том, что союзнические, дружеские и торговые договоры мы выполним».
Поздно вечером 20 августа 1968 года мы смотрели прекрасный чешский фильм «Река колдует». Действие кончалось, река очаровывала отблесками и шумом волн, но на этот шум наложились вдруг скрежущие звуки камня и стали. Нам непонятен был источник этих звуков. Ночью позвонила сестра моего мужа — Бланка. Я обрадовалась её голосу, но вдруг услышала: «Русские оккупировали Чехословакию!» Передаю телефон Миреку. Что за чушь?! Как могут войска моей родины «окку-пи-ро—вать»? И слово-то какое выбрала! По отношению к моей стране звучит как площадная ругань. Введение войск (как долгое время эвфемизировался факт вторжения) для всех нас, живущих в Чехословакии, имело трагические последствия. Моя любимая страна оккупировала мою любимую Чехию. Мне не хотелось жить. Я объясняла это какой-то несуразной ошибкой.
Л. Шинкарёв [2] пишет в своей книге, что чехи на гражданском аэродроме Рузине в Праге ничего не заподозрили, когда в ночь с 20 на 21 августа «экипаж советского самолёта, у которого якобы отказал двигатель, послал запрос о вынужденной посадке. Не успел приземлившийся самолёт остановить двигатели, как из чрева высыпали на бетон вооружённые десантники, за ними выкатились боевые машины десанта, и в один миг в их руки перешло управление всеми службами аэродрома /…/ один за другим приземлялись транспортные самолёты с десантами, посланными обеспечить смену власти в Чехословакии».
Есть в книге и эпизод из роковой пражской ночи с 20 на 21 августа 1968 года: «В помещении почтовой экспедиции на территории аэропорта Рузине пять женщин и старичок, ветеран из корпуса Людвига Свободы, сортировали корреспонденцию. После полуночи на почту ворвался солдат с автоматом в руках: «Всем к стенке! Руки за голову!» Он говорил по-русски. Люди стали к стенке, сцепили руки за головами. Никто не знал, что каждые полторы-две минуты на взлётно-посадочную полосу уже садятся военно-транспортные самолёты и, не выключая двигателей, выпустив десантников и АСУ-85 (артиллерийские самоходные установки), взмывают в небо, освобождая полосу следующим. «Сынок, — сказал старик, — ты знаешь, где находишься?» — «Знаю. В Германии!» — «Сынок, посмотри в окно». Солдат подошёл к окну. Он ничего не понимал. «А куда мы пришли?!» — «В Прагу, сынок!» Солдат задумался, потом сделал знак, чтобы все вернулись на свои места. Он опустился на табурет, поставил автомат между ног и обхватил голову руками. Так он просидел, не поднимая головы, до утра, пока не пришли ему на смену другие десантники».
В Праге 20 августа начался Международный геологический конгресс при участии почти 5 тысяч делегатов со всего мира, в том числе трёхсот американцев. А московская «Правда» это событие использовала для ложной информации, что в Прагу прибыли 300 американских шпионов. Несмотря на то, что конгресс проходил в районе научных учреждений и высших учебных заведений, 21 августа средь бела дня с улицы были слышны пулемётные очереди. Опасаясь за свою жизнь, делегаты предложили прекратить конгресс из-за вторжения советских войск.
Министр иностранных дел Чехословакии Иржи Гаек в августе находился в отпуске в Югославии. Это дало ему возможность полететь в Нью-Йорк для участия в заседании Совета безопасности, на повестке дня которого было вступление в Чехословакию войск пяти стран Варшавского договора. В разговоре с Л. Шинкарёвым 2 февраля 1990 года [2] Гаек описывает характер своего выступления в Совете Безопасности: «Я хотел сказать советским товарищам, что не мы, а они нарушают Варшавский договор, основу нашего содружества, что когда-нибудь они поймут свою ошибку, и мы снова будем вместе. Мы помним, чем обязаны Советскому Союзу во времена Мюнхена, в годы Второй мировой войны; но теперь мы остро переживаем унижение, оно пришло, откуда мы его меньше всего ожидали. Мы говорим это с грустью, но без вражды. Хотим надеяться, что эти роковые действия вызваны неправильным пониманием хода вещей /…/ После моей речи поднялся Малик1; не глядя в мою сторону, он стал читать заготовленный текст о «братской помощи». На галерее для гостей и журналистов громко смеялись. Мне было за него неловко».
Движение, которое получило название «Пражская весна», и настроение чехов после вступления войск точно охарактеризовал в своём радиообращении к русскому народу от 25 августа 1968 года Мирослав Зикмунд, хорошо известный русским читателям по своим — в соавторстве с И. Ганзелкой — книгам о кругосветных путешествиях [2]: «Вы очень хорошо знаете, дорогие наши друзья, что мы увезли от вас не только чувство человеческой теплоты и дружбы, но и убеждения, что все недостатки, которые вы перед нами не скрывали, надо устранять у вас, и у нас /…/. Когда в январе этого года у нас началось устранение этих недостатков, /…/ когда под руководством компартии Чехословакии началось это возрождение, политическая весна, к нам приехал тов. Брежнев и сказал: «Это ваше дело!» С тех пор у нас началось всенародное движение за демократизацию всей жизни /…/, но ваши представители сделали всё для того, чтобы советские люди ничего об этих фактах, обнародованных у нас, не узнали. Наоборот, процесс демократизации стали называть контрреволюцией, увидели в нём намерение Чехословакии перейти к капитализму, хорошо зная, что если мы с успехом завершим начатое и покажем миру, что социализм можно строить без концлагерей, без смертных приговоров, без цензуры, то это стремление не ограничится только пределами Чехословакии /…/. Улицы наших городов на этот раз заполнили советские люди, которые явились без приглашения, в военных самолётах, в танках и броневиках /…/. Они захватили здания ЦК Коммунистической партии Чехословакии, насильно прекратили заседание президиума и на броневике увезли первого секретаря Александра Дубчека, они захватили /…/ чехословацкую Академию наук и один из самых старых университетов мира — Университет Карла IV /…/. Народ Чехословакии ошеломлён этими трагическими событиями /…/. Что вы скажете своим детям? Что значит «дружба»? — мы встречаем вас с презрением /…/. Я прошу вас, не молчите об этой страшной агрессии!»
Шинкарёв[2] замечает, что в те же минуты, когда в эфире звучало обращение М. Зикмунда, в Москве, на Красной площади, 25 августа 1968 года семь советских граждан по мистическому совпадению развернули плакаты: «Руки прочь от ЧССР!», «За нашу и вашу свободу!».
Пражские улицы были заполнены солдатами и советскими танками. Чехи подходили к солдатам и беседовали с ними. Переходя от одного к другому, я спрашивала: «Почему? Зачем вы здесь?» — «Защищать социализм, — ответил мне молодой офицер. — Вы же хотите вернуть капитализм». — «Нет, — говорю, — Чехословакия — социалистическое государство, но мы хотим защитить его от бюрократизма, недодуманных хозяйственных реформ, мы не хотим несправедливых приговоров, лишающих лучших людей свободы, а часто и жизни…». — «Вон как, — тихо произнёс офицер, — я бы тоже этого хотел. Но приказ есть приказ». Солдаты молчали. Некоторые из них вначале были уверены, что их высадили в Германии. После разговоров с пражанами, которые пытались объяснить им абсурд их прихода и ложь их руководителей, они грустно опускали головы… Л. Шинкарёв пишет, что ему «известен случай, когда на набережной Влтавы, вблизи здания ЦК КПЧ, советский солдат, не выдержав напряжения, застрелился» [2].
«Спокойствие! Спокойствие! Всё должно быть решено мирным путём!» — звучал над Прагой голос Дубчека. Ему все верили. Появились плакаты: «Дубчек Саша — гордость наша!» Они висели на окнах и под окнами жилых зданий. И все мы ждали разумного решения. Как-то вечером мы возвращались с мужем домой. Навстречу нам шёл русский офицер с солдатом. Я опять не выдержала: «Что ж это вы по чужой земле вооружёнными ходите?» Офицер моментально натянул курок. «Во-о-он как! — протянула я. — Давайте, подготовьте оружие: советская гражданка в Праге — очень опасный враг». Офицер опустил винтовку и почти закричал: «Ну хватит уже, хватит! Измучили вы нас!» — «Ой-ёй, бедненький! — вдруг раздалось рядом со мной. — Измучили мы их!» Говорящий обошёл меня и приблизился к офицеру. «А ты знаешь, что по закону человечности я тебя сейчас должен был бы убить. Но люди, которым я верю — Дубчек, Свобода, — запретили нам защищаться. Я вот сейчас иду со Смихова… (чешский парень вдруг заплакал, но продолжал кричать), там вы женщину танком раздавили. Я б под этот танк — бомбу… А мы — что? Мы взяли простыню, намочили её в крови этой женщины и шли с ней как с флагом мимо ваших танков. Жаль, до тебя не донёс… вот как мы вас измучили…» Офицер молчал, солдат высморкался в сторону. Чехи, окружавшие нас, побежали к подъезжающему трамваю. Офицер с солдатом военным шагом пошли через мост по направлению к философскому факультету.
Всему народу было ясно, что было бы безумием противостоять более чем полумиллионной армии, вошедшей в страну. В связи с тем, что был издан приказ чехословацким солдатам не защищаться, народ сразу же выдумал иные формы протеста. Были сняты таблички с наименованием улиц, на шоссейных дорогах изменили или убрали указатели направлений. Стены всех домов кричали: «Идите домой!» Все витрины центральных улиц Праги и других городов были залеплены плакатами с карикатурами советских солдат и их руководителей, со смешными призывами на русском языке: «Ваня, вернись, ждёт тебя твоя Маша!»; «Ленин, проснись, Брежнев сошёл с ума!»; и более серьёзные: «Ваша сила — танки, наша сила — идея!»; «Позор советским захватчикам!»; «Отцы — освободители, сыновья — захватчики!». А вблизи от нашего факультета красовались цитаты из цикла Марины Цветаевой «Стихи к Чехии»: «Встарь — сказками туманила, днесь — танками пошла!»; /…/ «Горы ропщут? Камни шепчут? /…/ А в сердцах смиренных чешских. /Гнева / Гром…»; / /«…взяли дружбы./ Но покамест во рту слюна / — Вся страна вооружена!». Граждане Чехословакии боролись с оккупантами словом. В книге «Семь пражских дней, 21.-27. Август 1968» [3] опубликована подробная документация, приведено много обращений чешских и словацких граждан и учреждений с протестом против ввода войск в Чехословакию, с требованием к советским печатным органам не распространять лживые утверждения о контрреволюционном характере «Пражской весны».
В первые дни вступления войск мы с мужем поехали за нашими мальчиками, которые были с бабушкой в горах Есеники. Остановились у бензоколонки напротив Высшей партийной школы. Стоя в очереди, наблюдали, как вуз занимала советская армия. Подъезжали танки. Я наблюдала, как, разворачиваясь, они целились по этажам, поднимая на разную высоту свои дула. Всё это походило на огромного бесчувственного робота, человеческий язык здесь уже был бессилен. Как наводили дула на Национальный театр, на наш философский факультет, как стреляли пулемётными очередями по прекрасному фасаду Национального музея, это я уже видела.
По дороге в Есеники мы встречали танки. Приехав, увидели маму мужа и сыновей на пороге дома. Они наблюдали, как сохнет бетон перед порогом. В бетоне они вырыли: «21.8.1968». Я сетовала: «Ехали сюда — встречали танки, поедем обратно, опять они поедут нам навстречу, будут возвращаться, убедившись, что никакой контрреволюции в Чехословакии нет». Я была не одна, кто так думал. Но довольно скоро мы увидели, что вторгшаяся в страну армия располагается в чешских городах надолго. Главное, что вызывало обиду, непередаваемую боль и возмущение, — это то, что все советские источники лгали, всякими способами стараясь доказать, что войска пришли по приглашению, для спасения социализма. Мы понимали, что бессильны против этой лжи и демагогии.
На Кларове, недалеко от здания Президиума чехословацкого правительства, находится скромный памятник Марии Хароусковой, студентке втуза. В тот день она получила диплом, держала его в руке, когда выскочила из трамвая. Диплом в цилиндрическом футляре, вероятно, напугал советского солдата, и он выстрелил. У Марии был маленький сын.
О пани Матхаузовой нужно рассказать особо. Она была одним из наших близких друзей, честный, открытый и добрый человек. Член Чехословацкой коммунистической партии, руководящий административный работник ответственного учреждения; с мужем-водителем воспитывала дочку. В один из первых дней ввода войск в Чехословакию она, перейдя мост им. Ирасека, минуя советские танки, шла на работу в сторону Смихова. Вдруг услышала крик: «Они будут стрелять, смотрите, сейчас будут стрелять!» Преданная коммунистка, она повернулась к женщине и крикнула ей: «Что вы выдумываете?! Это же советские танки!» Раздался выстрел. Пани Матхаузова и её собеседница лежали у перил моста без сознания. Почему советские солдаты стреляли в их сторону, никто никогда не узнал. Женщин увезли в больницу, спасли. Но из больницы пани Матхаузова вышла через несколько месяцев. В связи с тем, что ранение, нанесённое советскими солдатами, не соответствовало официальной версии новых правителей, пани Матхаузову исключили из коммунистической партии. Раненная советским выстрелом, она уже не могла работать на прежнем ответственном месте. Стала искать работу. Но как только узнавали, что эта интеллигентная и энергичная женщина исключена из партии из-за выстрела советского орудия, в приёме на работу ей отказывали. Это имело место приблизительно в 70 случаях — пани Матхаузова вела записи. Наконец кто-то добрый принял её продавать билеты в одном из пражских театров.
В сентябре 1968 года меня пригласили на курсы русского языка в Австрийский Унтервайсенбах. Когда я познакомилась со студентами, они спросили меня, знаю ли я о статье Андрея Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Я не знала. Тогда они перевели статью на русский, я исправила ошибки и отвезла статью в Прагу. Позже мы читали её со студентами на занятиях по русской разговорной практике. И никто из студентов не донёс на меня; боюсь думать о возможных последствиях: нашим сыновьям было 7 и 9 лет.
Протестов советских граждан не перечесть. Были среди них академик Сахаров, Родион Щедрин, Дмитрий Кабалевский, Александр Галич, Юрий Левитанский, Василий Харитонов, Рамзи Ильялова, Элияху Рипс [4].
В Югославии участники международного симпозиума «Маркс и революция», организованного марксистами Загреба, отмечали, что Чехословакия «начала благородный бой за создание истинного социализма», что незаконным и неоправданным поступком советского правительства был «нанесён страшный удар по всем силам международного социализма, /…/ политике мира и мирного сосуществования». Все подписавшиеся требовали моментального вывода войск.
Почти теми же словами выражали свой протест болгарские и немецкие коммунисты.
Я уже писала, что вступление войск сопровождала дезинформационная кампания. Командованием группы советских войск в Чехословакии издавалась газета «Советский воин». В ней было напечатано утверждение, что чехословацкие коммунисты попросили о помощи для спасения социализма. Советское командование также издавало печатающуюся в Германии газету «Зправы» («Известия»); на плохом чешском языке там публиковалась ложная информация о создавшемся положении. На территории ЧССР ежедневно распространялось несколько тысяч газет и журналов. Пропагандистские тексты распространяли также радиостанция с названием «Влтава» и множество листовок, напечатанных на чешском языке с неправильной орфографией.
Позже я занималась поисками мест и уточнением событий, связанных с пребыванием в Чехословакии Марины Цветаевой, и обнаружила в архиве чешской литературы письма Марины Цветаевой Валентину Булгакову, последнему секретарю Льва Толстого. В процессе издания писем я встретилась в Москве с его дочерью — Ольгой Валентиновной, вместе с отцом давно вернувшейся из чешской эмиграции. Каково же было моё удивление, когда она сказала мне, что листовки в 1968 году — это её перевод на чешский язык.
Спустя некоторое время после вступления войск меняется руководящий состав страны. В апреле 1969 года Дубчека сменил Гусак, и в стране начался период так называемой «нормализации». Новыми руководящими работниками в КПЧ была организована чистка, при которой решающим вопросом было отношение данного коммуниста к вступлению войск. Тогда исключили из партии сотни тысяч коммунистов, в их числе нынешнего президента Чешской Республики Милоша Земана. Один из наших друзей, коммунист с довоенных лет, председатель Государственной комиссии по классификации запасов полезных ископаемых, на вопрос проверочной комиссии, что он думает о вступлении войск, задумался и ответил: «Я удивился, что они здесь остановились». Моему мужу председатель комиссии, посол Чехословакии в Ираке, на утверждение мужа, что история покажет неоправданность вступления войск, ответил: «История больше уже никогда ничего не покажет!» О моём отрицательном отношении к вступлению войск в университете, конечно, было известно. Несмотря на мой советский паспорт (я после 13 лет жизни в Чехословакии не сменила своё советское гражданство), и меня вызвали на проверочную комиссию. Ситуация осложнялась ещё и тем, что после введения войск я в знак протеста (как и многие чехи) подала заявление с просьбой принять меня в члены Чехословацкой коммунистической партии. Для решения моей будущей профессиональной судьбы потребовали моё заявление. Я до сих пор не знаю, кто его спрятал или уничтожил, вероятно, опасаясь того, что меня, как это случилось с некоторыми из советских граждан, могут в принудительном порядке вывезти в Советский Союз. На комиссии мне задавали вопросы о моём отношении к вступлению войск. Опасаясь за судьбу своих маленьких детей, я молчала.
В период нормализации партийные и государственные власти стали преследовать не только коммунистов «Пражской весны», но и членов их семей. Детей не принимали в высшие учебные заведения, не доверяли им места ответственных работников. Уважаемые специалисты по русскому языку и литературе, окончившие вузы и защитившие докторские диссертации в Советском Союзе, преданные социалистическим идеалам, были сняты со своих постов и работали бухгалтерами, почтовыми работниками, мыли витрины пражских магазинов, как Любош Добровский, который в будущем станет послом Чешской Республики в Москве, или зарабатывали переводами под чужими именами, как это делал профессор русской литературы Мирослав Дрозда, который по ночам ещё переводил письма Марины Цветаевой к Анне Тесковой. (Опубликованные в «Самиздате», эти письма вошли в издаваемые в Праге «Письма Марины Цветаевой к Анне Тесковой».) Некоторые из моих университетских коллег не выдержали шока от нападения бывших друзей на их страну и кончили жизнь самоубийством. В чешской медицине появился новый термин — «оккупационный стресс».
Там, где район Винограды граничит с районом Жижков, находятся три больших кладбища: Еврейское, Русское и Чешское. На Русском кладбище похоронены эмигранты из революционной России и русские солдаты и офицеры, погибшие во время освобождения Праги от нацистов. Многие их родные не смогли посетить эти могилы. Сиротство погибших чувствуют чешские матери, десятилетиями носящие цветы на русские могилы. Жители Чехии и Словакии благодарно склоняют головы у захоронений воинов, положивших свои жизни за победу над гитлеровским фашизмом. И сейчас уже у могил чехи и словаки часто встречаются с сыновьями, внуками, правнуками, приехавшими из России, ищущими могилы родных…
А на соседнем кладбище — вся в цветах — могила Яна Палаха, студента нашего философского факультета, который ценой своей жизни потребовал ухода чужих войск из своей страны. Когда я была у могилы, на цветах лежал жёлтый листок бумаги с чьей-то надписью: «Мою жизнь за вашу свободу».
16 января 1969 года диспетчер Управления городского транспорта увидел на Вацлавской площади горящего человека. Схватил шубу, догнал, накинул её, ещё кто-то набросил пальто, дамский плащ, погасили огонь. Увидели обожжённое лицо молодого человека. Он ещё смог сказать: «Прочитайте всем письмо, в моей сумке…» «Скорая помощь» отвезла его в специализированное отделение ожогов. В сумке было имя: ЯН ПАЛАХ. И письмо: «Так как наши народы попали в безнадёжное положение, мы решили выразить свой протест и разбудить народ нашей страны следующим способом: наша группа состоит из добровольцев, которые готовы за наше дело пойти на костёр (дать себя сжечь). Я имел эту честь вытянуть первый жребий, получить право написать первое письмо и стать первым факелом. Наши требования следующие: 1. Немедленное запрещение цензуры 2. Запрещение расширения «Zprav» («Последние известия» на чешском, издаваемые русской пропагандой). Если наши требования не будут исполнены в пятидневный срок, т.е. до 21 января 1969 г., и граждане не выступят в нашу поддержку временно не ограниченной забастовкой, зажгутся следующие факелы. Факел № 1».
Ректор Университета им. Карла IV, проф. О. Стары, написал письмо Яну Палаху в больницу. Глубоко тронутый его поступком, он всё-таки добавил, что люди нужны Чехословакии для борьбы.
Ян Палах умер 19 января 1969 года. Студенты вузов Чехословакии решили сами, без полиции, организовать похоронное прощание с Яном Палахом. Цепь их тел и рук обрамляла путь в полтора-два километра, по которому шесть часов шли десятки тысяч граждан Чехословакии и других стран к гробу, который стоял у памятника Яну Гусу во внутреннем дворе древнего Каролинума. На площади перед философским факультетом Университета Карла IV все таблички с названием «Площадь Красноармейцев» были прикрыты новым названием: «Площадь имени Яна Палаха», а на здании философского факультета вскоре была укреплена памятная доска с посмертной маской студента Яна Палаха.
Леонид Шинкарёв [2] написал: «…сохранить национальное достоинство ценой собственной жизни. Не знаю, как с военной точки зрения, но с этической, я думаю, это самая высокая из возможных побед». Друзья Палаха и десятки тех, кто не был с ним лично знаком, в день его похорон зажгли свечи на окнах своих квартир и студенческих общежитий в Москве и других городах. Московские студентки Ольга Йоффе и Ирина Каплунова 25 января 1969 года вышли на пл. Маяковского с плакатами: «Вечная память Яну Палаху» и «Свободу Чехословакии». После смерти Яна Палаха Пётр Григоренко и Иван Яхимович обратились с воззванием к советским гражданам почтить его память, писатель Лев Копелев послал открытое письмо Милану Кундере, проявляя свою солидарность и сочувствие.
На другой день после кончины Палаха в Венгрии восемнадцатилетний Шандор Бауер поджёг себя в знак протеста против советской оккупации Чехословакии. В Будапеште у памятной доски поэта Петёфи загорелся живой человеческий костёр. В письме родным, друзьям и соученикам Шандор написал: «Умру в огне, как чехословацкий юноша /…/. Не чувствуйте ненависть к русскому народу. Нас подавляет не русский пролетариат, а русское национальное «большевистское» руководство. Товарищ Ленин этого не задумывал. С коммунистическим приветом. Шандор». [4]
25 февраля на Вацлавской площади опять загорелся живой костёр. Это снова был протест против оккупации Чехословакии. Ян Заиц, студент железнодорожного техникума в североморавском городе Шумперк, приехал в Прагу, чтоб стать факелом № 2. В городе Йиглава месяц спустя загорелся следующий костёр протеста. Это был работник партийного аппарата, отец пятнадцатилетнего сына, сорокалетний Эвжен Плоцек. Он оставил записку: «Я за человеческое лицо и не переношу насилия». Позже в Чехии и Моравии сожгли себя 26 человек, среди них 4 женщины [4].
В Польше протестовал против оккупации Чехословакии Ришард Сивиец. Перед своей кончиной он обратился к человечеству с большим трактатом — описанием борьбы за свободу в разных государствах — и привёл цитату В. Ленина: «Каждая страна, которая покоряет другие страны, сама погибнет». «Люди, пусть будет услышан вами мой крик! — взывал Ришард Сивиец. — Крик седого, обыкновенного человека, /…/ который больше всего любил свою и чужую свободу, больше, чем свою жизнь…» На стадионе Десятилетия Ришард Сивиец зажёг себя [4].
13 апреля 1969 года в Латвии Илья Рипс, обратившись к своим близким со словами: «Кто-то всё-таки должен доказать, что нельзя заставить молчать всех», ценой своей жизни протестовал против вооружённого нападения на Чехословакию. Написав плакат: «Протестую против оккупации Чехословакии», у Памятника свободы — главного символа Риги — он полил себя бензином и зажегся. Его быстро потушили прибежавшие моряки. Работник КГБ арестовал его, отвёз на допрос, после чего Илья Рипс Комитетом государственной безопасности при Совете Министров Латвийской ССР «за совершение антисоветского выступления» был судим и помещён в психиатрическую больницу. Благодаря активной помощи Владимира Буковского Рипса выпустили из больницы. Вся семья уехала в Израиль, позже Рипс защитил докторскую диссертацию и преподавал на кафедре математики в Иерусалимском университете. [4]
Несмотря на то, что в Чехословакию в 1968 году вошли войска пяти стран Варшавского пакта, вынужденный договор о временном пребывании войск был заключён только с СССР. Действия новых чехословацких руководителей партии и правительства полностью были подчинены контролю и указам Москвы. Но закономерное стремление к сопротивлению постепенно притуплялось. Мы стали привыкать, что в стране находится чужая армия. Народ переживал чувство страха и бессилия, потери гордости и собственного достоинства и не мог что-либо предпринять. Мы каждый день ходили на работу, ездили на дачи и в гости к друзьям, в свободное время каждый занимался любимым делом. Я стала даже членом организации Чехословацко-Советской дружбы. Делала выставки о советских республиках и архитектуре русских городов, организовывала вечера русской литературы. На одной из таких встреч была инициирована памятная доска Марине Цветаевой на доме в Шведской улице, где её семья жила несколько месяцев в 1923–1924 годах. Но культурным отделом КПЧ доска была запрещена как памятная доска русской эмигрантке. Она долго лежала в запасниках пражской галереи и была установлена в 1989 году. Тогда уже наша инициатива была поддержана сотрудниками Советского посольства и Магистратом Праги. На её открытии выступали советский культурный атташе, заведующий культурным отделом мэрии Праги и принимали участие представители чешских и русских культурных учреждений.
«Временное» пребывание войск продлилось 23 года, до лета 1991 года. Ещё будут написаны психологические исследования о том, как эта тихая оккупация изуродовала и чешские, и русские души. У каждого народа должна быть историческая ответственность, нарушение которой рано или поздно приносит печальные плоды.
Семеро москвичей на Красной площади защищали не только Чехословакию, но и, главное, честь своего отечества. И не были одиноки. Шинкарёв [3] приводит строки Александра Твардовского от 29 августа 1968 года: «Что делать мне с тобой, моя присяга, где взять слова, чтоб рассказать о том, как в сорок пятом нас встречала Прага и как встречает в шестьдесят восьмом».
Автор «Бабьего яра» Евгений Евтушенко был потрясён роковым событием 1968 года: «Танки идут по Праге / в закатной крови рассвета. / Танки идут по правде, / которая не газета. / Танки идут по соблазнам / жить не во власти штампов. / Танки идут по солдатам, / сидящим внутри этих танков… Прежде чем я подохну, / кем, мне неважно, прозван, / я обращаюсь к потомкам / только с единственной просьбой: / пусть надо мной не рыданья, / а просто напишут по правде: / русский писатель раздавлен / русскими танками в Праге».
Первым из участников вторжения, кто публично, через газету «Известия», в 1989 году извинился: «Прости нас, Прага», был Валерий Нефедов (7-я воздушно-десантная дивизия). А в 1998 году генерал Александр Майоров, бывший командующий 38-й армией, обратился к знакомым ему чехам: «Если вы ещё живы, пани Немцова, пан Кубичек, пан Нелепка… я, старый человек, прошу у вас прощения».
[1] Justl V.: Dramaturgie Violy:1963 — červen
1970. ISb.: Pražské
jaro 1968, 105-128. Literární
akademie, Praha 2009.
[2] Шинкарев Л. Я это всë почти забыл… Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году. М.: Собрание, 2008.
[3] Sedm pražských dnů— 21. 27. srpen 1968, DOKUMENTACE. Academia, Praha 1990.
[4] Hradilek
A. /ed.): Za vaši a naši svobodu. Torst a Ústav pro studium totalitních režimů, Praha 2010.
Автор благодарит Леонида
Шинкарёва, Адама Градилку, а главное — своего мужа Мирко Ванечку за большую помощь при подготовке этой статьи.
1 Яков Малик — советский представитель при ООН и в Совете Безопасности.