Из истории цензуры
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2018
Ольга Морева — кандидат исторических наук, исследователь
книжной культуры Урала, живет в Екатеринбурге, работает в отделе редких книг
Свердловской областной универсальной научной библиотеки им. В.Г. Белинского.
Очепятка
Ошибка становится опечаткой, когда ее замечают.
Данил
Рудый
23 февраля. Но это не праздничный день, потому что еще нет Красной армии, четыре года до революции, во времена которой она будет создана, и целый год до Первой мировой. На календаре 1913-й. Но праздник в феврале в Российской империи все же был. Это 19 февраля. Год назад с большим размахом отметили пятидесятилетие деятельности крестьянских учреждений Пермской губернии. Из-за крестьян и случилась эта история.
Ирбитский исправник, как всегда, начал свой день с просмотра свежей прессы. Читал он ее не столько из желания узнать новости, сколько по обязанности. Дело в том, что только после его прочтения очередные номера местной газеты «Ирбитская жизнь» поступали подписчикам и в продажу для всех желающих. Удовольствие от начала нового дня закончилось уже при взгляде на первую полосу. В тексте Высочайшего Манифеста представитель государственной власти увидел грубейшую корректурную ошибку. Дальше события развивались молниеносно, но нам с вами, дорогой читатель, за политическую обстановку в Ирбитском уезде отчитываться перед начальством не нужно… мы спешить не будем.
После революционных событий 1905 года реальная возможность свободы слова и печати вскружила не одну голову, мечтавшую внести свою скромную лепту в формирование общественного мнения и гражданского общества в Российской империи. Как грибы после дождя появлялись новые органы печати: газеты, журналы, рекламные листки. Печатная продукция для разных категорий читателей: высшего света, творческой элиты, городских обывателей и для более многочисленного «народного читателя» не могла удовлетворить «газетный голод», доселе невиданный на Руси. Особенно он был ощутим в провинции.
Справиться с этим голодом в своем уезде с помощью издания собственной «политической, общественной и литературной газеты» решил ирбитский мещанин Владимир Цезаревич Черемных. В январе 1912 года вышел первый номер. Четыре полосы пятитикопеечной газеты занимала разнообразная информация: реклама, хроника местной жизни, телеграфные известия и, конечно же, официоз.
Для лучшего понимания истории небольшое отступление. В законодательной системе российского государства первое место принадлежало Манифестам (по значимости это современные федеральные законы), которые издавались в связи с важнейшими событиями в жизни страны: восшествие на престол, окончание военных действий, подавление народных выступлений и т.д. и т.п. Они отличались витиеватым стилем и невероятной напыщенностью.
Ошибка как раз и была обнаружена в самом важном документе Российской империи. Вместо «Христолюбивого воинства» — непечатное слово — буква «р» заменена буквой «у». Почти как в анекдоте: слово «мир» с тремя ошибками.
Если бы такое случилось в сталинскую эпоху, не было бы никакой истории. Но это произошло в дореволюционной России, после либеральной и самой передовой судебной реформы второй половины XIX века, революционных событий 1905 года и принятия Указа о свободе печати. Поэтому события развивались следующим образом.
Исправник в первую очередь подумал о крестьянах. В своем рапорте он писал: «Обнаружив эту ошибку при просмотре означенной газеты я тот час же конфисковал в количестве 264 все номера <…>, т. к. газета обслуживает исключительно Ирбитский уезд и крестьяне как лица малокультурные, читая газету могли бы истолковать эту ошибку в каком-либо другом виде». Подумав о крестьянах, государственный страж забыл о процедурных тонкостях: неправильно оформил конфискацию, не тому должностному лицу отправил номера газеты, слишком поздно (спустя сутки) донес о случившемся прокурору Екатеринбургского окружного суда. В общем, наломал дров с перепугу, за что впоследствии получил выговор, а не благодарность за быстрое реагирование, как можно было бы предположить.
«А что же стало с редактором?» — спросит любопытный читатель. Судебные тяжбы длились год. В архивном деле сохранились «совершенно секретные» донесения-объяснения ирбитского исправника и пермского губернатора; выписки из журналов заседаний и решения Екатеринбургского и вышестоящего Казанского судов; запрос от графа Головнина, возглавлявшего в то время Главное управление по делам печати, в губернию; рапорты чиновников Пермского жандармского губернского правления. Из этих документов видно, как ирбитский мещанин со звучным отчеством Цезаревич отстаивал свои права не в одном суде, подавал апелляции, добивался смягчения наказания и в результате — 1 февраля 1914 года заплатил 25 руб. «в доход государственного казначейства» (по первому приговору — 50 руб., или «в случае несостоятельности» 2 недели под арестом). И все.
И.В. Нарский в своем фундаментальном историческом труде «Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917–1922 годы» отмечал, что положение прессы в мелких уездных городах «было просто невыносимым из-за более низкого культурного уровня населения и повышенной подозрительности властей». После таких опечаток трудно не стать подозрительным. Не правда ли?
PS: «История — это правда, которая становится ложью. Миф — это ложь, которая становится правдой». Слова Жана Кокто как нельзя лучше характеризуют историю нашего Отечества. В обыденном сознании россиян существует миф, созданный в советскую эпоху: самодержавие в начале ХХ века — колосс на глиняных ногах, и только после революции был укреплен государственный аппарат и возродилась былая мощь России. Хотя факты говорят об обратном. Например, эта история с опечаткой свидетельствует о существовании справедливого суда, в котором можно было отстоять свои права. Есть и другие примеры.
Так, законодательные акты «Об учреждении комитета по борьбе с фальсификацией пищевых продуктов» (1909) и «О мерах к пресечению торга женщинами в целях разврата» (1910) доказывают, что государство заботилось о физическом и моральном здоровье своих граждан.
Еще один показательный пример, что власть желала организовать быт россиян цивилизованно, — это принятие в 1910 году законов «О содействии развитию сельского огнестойкого строительства» и «О введении в городских поселениях обязательного взаимного страхования общественных и частных строений». Материально поощряли и тех, кто заводил мастерские по изготовлению черепицы, и тех, кто этой черепицей покрывал свои крыши (!). Культура страхования, уже сложившаяся на Западе и хорошо себя зарекомендовавшая там, была взята российским государством на вооружение в борьбе с русским «авось».
Любопытно, что пенсионную реформу в Российской империи начали с представителей интеллигенции, а конкретно с учителей. В 1910 году в действие вступило положение «Об отнесении на счет казны части пенсии народных учителей и учительниц, причитающейся им за годы службы в начальных училищах всякого наименования, протекшие до вступления их в пенсионную кассу народных учителей и учительниц, и об изменении некоторых статей устава означенной кассы».
Эти законы свидетельствуют не о слабой и расшатанной системе управления, а о планомерной работе по улучшению повседневной жизни россиян, которая, к сожалению, была прервана Первой мировой войной, а затем революцией.
Ищите женщину… или
История цензуры в России
11 февраля 1848 года многотысячная толпа, орущая: «Проститутку вон из Мюнхена!», осадила мюнхенский дворец. Это был один из красивейших дворцов города, построенный королем Людвигом I Баварским неотразимо соблазнительной красавице, зажигательной танцовщице и виртуозной авантюристке Лоле Монтес. Лола своим вызывающим поведением, огромными расходами привела всю Баварию в ярость. Правительство ушло в отставку, из-за студенческих волнений закрылся Мюнхенский университет. Не все могут короли! Но для истории даже это не важно. Важно, что эти романтическо-скандальные события имели последствия поистине всемирного масштаба: они послужили толчком волне революций 1848–1849 годов, прокатившейся почти по всей Европе. Оказывается, не только в Троянской войне, но и в более близких к нам событиях была своя виновница.
Любое государство, независимо от политического режима, всегда строго стояло на страже нравственности. Так, в 1910 году во Франции даже проходил международный конгресс, посвященный борьбе с непристойной литературой. В России преследование печатных изданий, признанных порнографическими, осуществлялось последовательно как при царской, так и при большевистской цензуре. Функции полиции и деятельность цензуры в этой сфере в какой-то степени соответствовали ожиданиям общества. Но не все так просто.
Сакральное для России печатное слово требовало особой государственной опеки. Петр I попытался избавить от налета священности все, что было связано с книгой: ввел гражданский шрифт, на поток поставил книгопечатание, заставил учить грамоту, начиная с привилегированных слоев. Но не просто забыть воспитываемое веками почитание перед Словом, тем более — перед печатным. О молитвенно преклоненном отношении к печатному тексту писал даже А.С. Пушкин. Александр Сергеевич считал, что в отечественной читательской традиции любой, даже самый пустячный текст «получает вес от волшебного влияния типографии». «Нам все еще печатный лист кажется святым, — писал Пушкин. — Мы все думаем: как может это быть глупо или несправедливо? ведь это напечатано!»
В такой культурной ситуации контроль над книгоизданием, книгораспространением, чтением — это контроль над тем, о чем думают, о чем мечтают. Поэтому очень часто в цензурной практике под благовидным предлогом оказывались запрещенными и действительно непристойный текст, и текст политического содержания, и текст мистический. Например, в одном из циркуляров, полученных уральскими полицмейстерами, предписывалось:
Наложить арест на брошюры
«Зеркало тайных наук. Белая и черная магия. Самая
полная книга в 24 частях. Колдовство, чародейство. Тайны Египетских жрецов и
индийских факиров» и «Предсказания графа Брюса о судьбе каждого человека. Чары
любви. Талисманы, заклинания, заговоры. Нахождение кладов» (М, 1912. Цена 2
руб.);
Уничтожить брошюры
«Во власти любви. Роман из современной русской жизни.
Выпуск 12. Издательство Торгового Дома Н. В. Васильева и К-о» и
«Освободительная библиотека. Д. Галеви. Анархизм и
социализм. Перевод Л. Данилова и А. Вяхирева. Издание В.Д. Карчагина»
(М., 1906).
Что такое порнография? На этот вопрос власти, в зависимости от ситуации, отвечали по-разному. Например, известный юрист А.Ф. Кони считал, что беллетристические издания со щекотливым сюжетом всегда имеют какое-то моральное поучение и отличаются от порнографии. А для издателя Льва Жмудовского сказка «Конек-Горбунок» П.П. Ершова из-за многочисленных религиозных символов, а также скабрезных пассажей, где царь был назван «старым хреном», являлась недостойным для напечатания произведением. Очень часто цензоры запрещали пьесу для постановки, ссылаясь на ее вульгарность, хотя для печати она была разрешена. Порнографическим могли признать и медицинский текст. Так, адаптированное изложение труда доктора Августа Фореля, посвященного сексуальности, было запрещено в 1908 году, т.к. перевод давал «подробное описание популярным языком анатомического строения половых органов женщины». То есть достаточно было «популярного языка» для того, чтобы вычеркнуть работу из числа научных произведений и причислить к непристойным. Не делали более ясной ситуацию и словари. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона «порнографическими» назывались такие «произведения литературы, появление которых не могло иметь иной цели, кроме возбуждения любопытства к скабрезности». Такое определение давало широкое поле для интерпретаций.
Закон также предлагал очень расплывчатые формулировки. В «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных», в статье 1001 о «противных нравственности и благопристойности сочинениях, изображениях, представлениях и речах», это преступное деяние квалифицировалось так: «Если кто-либо будет тайно от цензуры печатать или иным образом издавать в каком бы то ни было виде, или же распространять подлежащие цензурному рассмотрению сочинения, имеющие целью развращение нравов или явно противные нравственности и благопристойности, или клонящиеся к сему соблазнительные изображения». Наказание же за него определялось следующее: «денежное взыскание не свыше 500 руб.; или аресту на время от 7 дней до 3 месяцев. Все сочинения или изображения сего рода уничтожаются без всякого за оные вознаграждения». Символическим эффектом права французский социолог Пьер Бурдье называл «эффект официализации», т.е. «официально изданный закон, расширяя пространство возможного (или, проще говоря, «наталкивая на идею»), может также создавать эффект символического навязывания». Ярким примером этого тезиса может служить установление вышеозначенного наказания.
Так что цензорам приходилось работать в сложных условиях. Пропустишь — накажут. Арестуешь издание, а судебные органы снимут арест, тоже накажут. А что приходится читать по делу службы, вообще никакой критики не выдерживает. На помощь пришли свои. Циркуляр от 8 мая 1895 года позволял цензорам запрещать почти любую книгу. «Не допускать к печати таких произведений, которые по своему содержанию не могут быть признаны безусловно безвредными для народного чтения» — столь казуистически сформулированное предписание развязывало руки чиновникам. Тысячи произведений не были допущены к изданию без какой бы то ни было мотивировки. Достаточно было произнести лишь одну магическую фразу: «Запрещена применительно к смыслу циркуляра от 8 мая 1895 года», и текст никогда не увидит своего массового читателя.
И все же ошибки случались. Цензор наложил арест на издание, но потом, в ходе судебного разбирательства, его отменяли, и издание находило своего читателя. Это произошло, например, с бесплатным приложением к первому номеру журнала «Сила любви» за 1909 год. В начале ХХ века в газетно-журнальном мире было очень распространенным явлением заманивать подписчиков обещанием бесплатных приложений, картин, выкроек мод, беспроигрышных лотерей и т.п. Самый популярный и массовый журнал «Нива», к примеру, в качестве приложения высылал своим подписчикам собрания сочинений русских классиков. Огромные тиражи, незамысловатое оформление, газетная бумага делали этот рекламный ход 100%-ной удачей издательства Маркса. Тиражи журнала росли, окупая тем самым и журнал, и бесплатные приложения к нему. Что же смутило цензоров в приложении к «Силе любви»? Оказывается, это был перевод с немецкого труда доктора медицины А. Гольденврандта под названием «Мир половых страстей. Картина половой жизни женщины и мужчины. Брачные и безбрачные наслаждения со всеми их последствиями». Согласитесь, было от чего смутиться при чтении этого сочинения.
Или еще бывало так. После судебных разбирательств аресты на книги утверждались. И случалось это с книгами, которые ранее уже были изданы, разошлись, имели повышенный спрос. Издательство желало переиздать свои «бестселлеры», еще заработать, но цензура второго шанса не давала. Так произошло в феврале 1908 года с изданиями типографии «Русский товарищ». Если судить по названию, то это должны были быть какие-нибудь политические брошюры. Но мало ли что на заборе написано, дрова там лежат — и все. Брошюры, что запретили перепечатывать, назывались:
«Правила Фаллуса. Как достигают величайшего блаженства в супружестве. Только для частного обращения»; «Тайны Кама-Сутры, как достичь наибольшей половой силы»; «Только для мужчин». Вот вам и товарищ…
Случались с цензурными постановлениями и вовсе курьезные случаи. Так, 1 июня 1913 года пермский губернатор получил из Санкт-Петербурга предписание «снять арест, наложенный Московским комитетом по делам печати на брошюры под заглавием:
«Вилли. Клодина в Париже.
Изд. 2-е. М.: Типография Печать и гравюра, 1910. Цена 1 руб.» и «Вилли. Клодина уходит. 2-е изд. М.: Типография Общественная польза.
Цена 1 руб.»
Это было бы просто исполнить, только вот одно «но». В этих брошюрах нужно было «исключить» (проще говоря, зачеркнуть) «нижеследующие места»:
«на странице 126 фразу «а сам все целует и трогает, сжимает грудь, бока»;
«на страницах 137–138 описание, начиная со слов «если действительно ты чистенькая…» кончая словами «поклянись, что никому больше ты не отдашься». Заканчивался документ вполне по-деловому: «Об изложенном Главное управление по делам печати имеет честь сообщить Вам, милостивый государь, для сведения и зависящих с Вашей стороны распоряжений. Начальник Главного управления по делам печати граф Татищев».
Где взять слова, чтобы представить себе покупателя этих брошюр после «вышеозначенной» процедуры?
«Осмеливаюсь беспокоить
Вас своей просьбой…»,
или «Дело о
назначении наблюдающим за печатью
в городе
Екатеринбурге»
Во второй половине XIX — начале ХХ века в России произошла читательская революция. В этот период многократно возросла потребность в чтении, т.к. в происходящие процессы демократизации, либерализации и политизации с помощью книжной продукции вовлекались представители всех социальных и возрастных групп. Поэтому политика правительства была нацелена на создание эффективного контроля и надзора за печатным словом.
Согласно «Временным правилам о надзоре за типографиями, литографиями и другими подобными заведениями», в провинции обязанности «постоянного надзора» над «издающими и продающими» возлагались «на чиновников особых поручений при губернаторах».
Так, в Перми эти функции во второй половине XIX — начале ХХ века выполняли разные должностные лица: в 1870-х годах это был «советник, управляющий вторым отделением губернского правления, цензурирующий неофициальную часть Пермских губернских ведомостей», затем — чиновник особых поручений при губернаторе, в конце XIX века — «начальник газетного стола и смотритель губернской типографии»,, в начале ХХ века — вице-губернатор. В уездах и городах Пермской губернии контроль осуществляли полицейские исправники, в Екатеринбурге — полицмейстер.
О назначении «наблюдающим за печатью» в городе Екатеринбурге и пойдет речь. Заметим, что не так часто исследователи обращаются к вопросам правоприменительной практики в области контроля над печатью, книгораспространением, деятельностью библиотек и других культурных учреждений, занимавшихся продвижением книги к читателю. Поэтому не удивительно, что делопроизводственные документы, хранящееся в Государственном архиве Пермского края. никогда ранее не вводились в научный оборот.
«Дело о назначении наблюдающим за печатью в городе
Екатеринбурге екатеринбургского полицмейстера» (Государственный архив Пермского
края. Фонд 36. Опись 10. Д. 93).
Хотя эти документы, несомненно, представляют интерес, т.к. раскрывают механизм назначения чиновника, «наблюдающего за печатью», требований, предъявляемых к нему, а также финансирование его деятельности.
В августе 1912 года екатеринбургский полицмейстер Генрих Иванович Рупинский написал приватную записку Николаю Александровичу Ордовскому-Танаевскому — действительному статскому советнику, управляющему казенной палатой Пермского губернского правления. В этой записке — просьба «обставить дело так, чтобы наблюдение за газетами в городе Екатеринбурге было поручено» ему — Г.И. Рупинскому. Дело в том, что во время визита Пермского губернатора в Екатеринбург обсуждался вопрос о смене чиновника, исполняющего обязанность наблюдающего за типографиями, библиотеками, книжными магазинами и всеми учреждениями, производящими и продающими произведения печати и тиснения, но екатеринбургский полицмейстер тогда «из скромности постеснялся добавить Его Превосходительству, что с охотой готов взять на себя эту обязанность». По прошествии времени Г.И. Рупинский решился обратиться с просьбой о помощи к знакомому губернскому чиновнику. «Между тем теперь поразмысля я очень сожалею, что эта должность у меня ускользнет, — пишет он, — а она дает 40 руб. в месяц, что выходит весьма не вредно, что подспорье к моему бюджету».
Назначение екатеринбургский полицмейстер получил через неделю — 9 августа 1912 года, через два дня — 11 августа — вступил в должность, которую исполнял до 12 января 1915 года, когда из-за болезни вынужден был уйти со службы и передать обязанности «наблюдающего» вновь назначенному полицмейстеру — Ключникову.
В начале своей деятельности Генрих Иванович, видимо, недостаточно хорошо выполнял новые для себя обязанности, т.к. 19 августа 1912 года (т.е. через 10 дней после вступления в должность «наблюдающего») он получил предписание: «…замечается, что выходящие в Екатеринбурге газеты «Уральская жизнь», в особенности «Голос Урала» и «Уральский кооператор» [допускают] очень резкие статьи тенденциозного направления. Почему прошу Вас милостивый государь усилить наблюдение». В условиях отмены предварительной цензуры ответственность наблюдающих за печатью многократно возрастала. Согласно распоряжениям Главного управления по делам печати, наблюдающие должны были просматривать все выходящие повременные издания и «в случае помещения в них чего-либо не допустимого по закону немедленно накладывать на них арест, не позволяя им разойтись в свет и дела передавать по подсудности». Но были на этот счет и распоряжения местных властей, которые тоже должен был учитывать наблюдающий. Так, в сентябре 1913 года уездные исправники получили разъяснения, как поступать в случае обнаружениям ими в местной прессе «каких-либо статей, подходящих под действие обязательных постановлений Пермского губернатора, изданных 15 ноября 1910 года для жителей Пермской губернии». Они должны были на имя губернатора послать вырезки тех статей в двух экземплярах, «с указанием на них, в какой газете или журнале, в котором номере и за которое число они напечатаны». Но предварительно, перед наложением ареста на издание, нужно было в обязательном порядке лично войти «в сношение с местным товарищем прокурора» и, только когда последний «найдет признаки наказуемого преступления или проступка, возбуждать дело об аресте и о привлечении виновных к ответственности». Не располагая другими возможностями контроля, администрация должна была прибегать к такой громоздкой процедуре, которую на практике соблюсти, не нарушив порядка, было почти невозможно. Видимо, в дальнейшем Генрих Иванович стал справляться с обязанностями лучше, никаких нареканий от вышестоящих органов он больше не получал.
Добиваясь должности, Генрих Иванович рассчитывал на определенную сумму (40 рублей в месяц, или 480 рублей в год), но изменения, происходящие в сфере печати и книгораспространения, внесли свои коррективы, и его ожидания в отношении размеров вознаграждения не оправдались. В январе 1914 года на имя губернатора было получено отношение из Главного управления по делам печати, в котором указывалось: «Значительный рост числа повременных изданий, наблюдаемый за последнее время в России, вызвал целый ряд новых ходатайств начальников губерний об ассигновании в их распоряжение сумм на выдачу вознаграждений лицам, коим поручался надзор за упомянутыми изданиями. Ввиду же того, что кредит на эту надобность отпускается по смете в прежнем размере, <…> вместо 480 руб., отпущенных в минувшем году, признал возможным на текущий год ассигновать в распоряжение Вашего превосходительства, лишь 300 руб., для выдачи их вознаграждением тем лицам, коим Вами был поручен надзор за всеми периодическими изданиями, выходящими в городе Екатеринбурге». В скобках отметим, что в Перми издания просматривались вице-губернатором, в уездах — уездными исправниками — безвозмездно.
Финансирование сокращалось по объективным причинам. Число газет по всей России стремительно и неуклонно возрастало: 123 газеты в 1898 году, 800 — в 1908-м, 1158 — в 1913-м, их ежедневный суммарный тираж утроился за 1900—1913 годы, достигнув трех миллионов экземпляров. В целом количество периодических изданий увеличилось с 1002 в 1900 году до 2391 в 1910-м и 3111 в середине 1914-го. Поэтому понятно сокращение и перераспределение ранее утвержденных смет Главным управлением по делам печати в отношении вознаграждения «наблюдающих» за этим процессом на местах.
В Пермской губернии, согласно отчету вице-губернатора, в 1912 году был разрешен выпуск 10 (!) новым периодическим изданиям: «Пермская жизнь» с 8 февраля, «Голос Урала» с 9 февраля, «Уральская мысль» и «Голос долга» с 29 февраля, «Оса: листок объявлений» с 1 марта, «Уральская речь» с 3 марта, «Реклама — двигатель торговли» с 13 марта, «Самозащита» с 11 апреля, «Пермский вестник» с 13 июня, «Пермский край» с 20 августа.
Заметим, что в марте 1913 года вице-губернатор Пермской губернии сообщал в Главное управление по делам печати, что в 1912 году наблюдающие за печатью в г. Екатеринбурге получили 480 руб.: коллежский секретарь Василий Ильич Соколов — 253 руб. 33 коп. и екатеринбургский полицмейстер Генрих Иванович Рупинский — 226 руб. 67 коп., за то, что в этот год «просматривали следующие издания: ежедневные газеты «Уральскую жизнь», «Голос Урала», «Самозащита», «Зауральский край», ежемесячный журнал «Уральский техник», «Екатеринбургские епархиальные ведомости», ежемесячный листок «Пастырь проповедника», двухнедельный журнал «Уральское хозяйство», журнал «Уральский кооператор».
Трудно сказать, случай с Генрихом Ивановичем Рупинским — екатеринбургским полицмейстером — обычная практика, или назначение на эту должность все же проходило иначе. Но в любом случае можно констатировать, что, несмотря на большую ответственность и возраставшую нагрузку, должность «наблюдающего за печатью» привлекала государственных служащих.
Текст записки
Глубокоуважаемый Николай Александрович!
Осмеливаюсь беспокоить Вас своей просьбой и впредь прошу прощения. Быть может просьба моя запоздает, но все таки побеспокою Вас, а именно: как Вам известно, в настоящее время у господина губернатора имеется желание переменить цензора и наблюдающего за повременными изданиями в г. Екатеринбурге в бытность Его Превосходительства в Екатеринбурге и при докладе моем об отсутствии подходящего кандидата на эту должность ЕП изволил высказать, что находит что соответствие (?) всего было бы быть наблюдающим за газетами «мне». Я из скромности постеснялся добавить Его Превосходительству, что с охотой готов взять на себя эту обязанность. Точно так же постеснялся прямо донести об этом на запрос, а указал на господина Аверт (?) и в конце моего раппорта упомянул, что согласен быть наблюдающим и я. Между тем теперь поразмысля я очень сожалею, что эта должность у меня ускользнет, а она дает 40 руб. в месяц, что выходит весьма не вредно, что подспорье к моему бюджету. А потому Вашу милость покорнейше просить Вас не будете ли Вы добры и любезны обставить дело так, чтобы наблюдение за газетами в городе Екатеринбурге было поручено мне хотя временно, а когда Его Превосходительство убедился бы что я исполняю эту обязанность хорошо то мог бы меня оставить и дальше. Для меня же эта обязанность не являлась бы большим обременением, т.к. и так мне приходится следить за газетами и в сущности <нрзб> я за ними наблюдаю, что цензор прокурора равно ничего не имеет против назначения моего наблюдающим и если угодно то Его Превосходительство или Губернское Правление может сделать ему об этом запрос. Вот сущность моей просьбы и если возможно не откажите в Вашей любезности удовлетворить ее.
Желаю Вам искренне всех благ имею честь быть с глубочайшим почтением, покорнейший слуга, господин Рупинский.
2 августа 1912 год.