Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2018
Анна Готман
(Надежда Логинова) — родилась в 1958 г. в г. Березовском. Окончила Уральский госуниверситет им. А.М.
Горького по специальности «филология». Работала художником, ведущей
литературной радиопрограммы, библиографом, редактором, занималась
рекламно-издательской работой в крупных библиотеках Екатеринбурга.
Печаталась в журнале «Дружба народов» и
профессиональных (библиотечных и педагогических) изданиях Москвы, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга и др.
городов. В «Урале» печатается впервые.
Первое, что я могу вам сказать: я девочка. И этим уже много сказано. У меня были проблемы в жизни, потому что сначала меня научили говорить на немецком языке, а на русском совсем не научили. Потому что дома все говорили на немецком языке. Потому что дома мы все немцы.
Говорят, что когда я родилась в маленьком поселке среди леса на Урале, где-то посередине России, то вокруг была колючая проволока. На всякий случай. Вдруг бы мы захотели поехать в Германию. Но потом проволока прорвалась, а мы прорвались к другим людям в городке поблизости. Там и стала наша родина.
Хотя мути, то есть мама, говорила, что до этого наша родина была Одесса, а еще раньше — сама Германия. И что царица Екатерина II пригласила нас жить в Россию давно-давно, но потом она умерла, и мы стали русские немцы.
Когда пришла мне пора пойти в детский сад, то я пошла, но там здорово всех испугала. Потому что я ведь бойко говорила на немецком языке, задавала свои вопросы, смотрела людям в глаза. Некоторые пугались, я заметила. В садике давали молоко с пенками и рыбий жир, чтобы мы выросли большими. Потому что вокруг все были какие-то маленькие. Но я, естественно, не принимала ничего из положенного. Потом оказалось, что мама отдает за все это добро последние деньги. И если я не буду есть, то останусь маленькой НАВСЕГДА!
Дома со мной нянчилась ома Роза (оma — это бабушка на немецком, в то время как моя подружка Иринка Рамазанова называла бабушку эби или няняйкой — у них так принято). Ома отвечала за воспитание меня как немецкой девочки. В то время как я начинала работать у нее переводчицей — она вообще ни слова по-русски выучить не могла, а я уже ходила в детсад, осваивала русский язык методом проб и догадок! Так как я очень переживала по поводу своего роста, но продолжала не пить молоко с пенками, то бабушка меня ласково успокаивала: «Быть большим ничего не значит, в противном случае корова смогла бы догнать зайца». Это я уже перевела, можете не беспокоиться. Вообще похоже, что корова всегда с омой, как верная собака. Иногда ома сообщала: «У чужих коров вымя всегда больше!» В то же время: «Мало коров, мало забот». Но чаще всего: «Состаришься, как корова, а все чему-нибудь учишься».
Если ома сердилась, то называла меня «свинья неблагодарная». Уверяла, что это страшный грех, и убеждала, что «благодарностью ноги не сломаешь». Очень сильно ома пугала меня наказанием за ложь, которую все равно можно отрыть, даже если понадобится сто лопат! Еще она говорила, что мне нельзя врать, потому что у меня память плохая и я запутаюсь. «Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу!» — вот главный лозунг омы. Вообще стоит запомнить: «Есть нужно, как кошка, а пить — как собака». Я представляла себя перед кошачьей плошкой и собачьей миской, а на самом деле нужно было есть мало, а пить много. Собаки же очень жадные и могут есть, сколько влезет. Ома уверяла, что собака — символ жадности. Я же была уверена, что собака — символ дружбы! Как ома могла этого не знать?
Мы, как и все остальные вокруг, жили в очень маленьких квартирках. Просто местечки какие-то. Норки. Домики кума Тыквы из сказки про Чиполлино. Домики должны были содержаться с особой тщательностью. Поэтому мы всё мыли и прибирали, мыли и прибирали. Самым жутким днем приборки было воскресенье — мути и ома с раннего утра начинали чистить алюминиевые кастрюльки наждачной бумагой. Все мылось до блеска и скрежета моих зубов. А все потому, что «безделье — начало всех пороков». Чтобы не быть порочными, мы так начинали воскресенье.
Самое ужасное — заправленные кровати. Видели ли вы заправленную немецкую кровать? Это как башня из железа, но она из тряпочек! Я не могла понять, как ткань можно так заострить? Непостижимое сооружение. Мои маленькие подружки, приходя в гости, боялись немецких кроватей. Им казалось, что если задеть ЭТО, то оно сломается навсегда, без восстановления.
Ома всегда подозревала, что если человек хорошо одет, то голоден. И наоборот. Достаток невозможен, потому что невозможен.
Мы были бедны как церковные мыши, поэтому экономили на всем. Экономили также общую воду в кране, потому что нельзя быть расточительным с природными ресурсами. Ому бесили звуки падающей воды, они были слышны из любой квартиры в подъезде. Вообще было слышно много из того, что говорят соседи (хорошо, что ома не понимала). Тем не менее лампочка в комнате была яркой, потому что «в темноте хорошо шептаться, но не ловить блох». Мне так и не довелось увидеть ни одной блохи, наверное, ома ловила их в мое отсутствие.
Ома всегда останавливала, когда я говорила длинно, велела говорить короче, без всяких там wegtreten. В краткости — соль. Большая любительница соленого!
Ома очень боялась, что я останусь без дела, а безделье — начало всех пороков. Наверное, когда человек ничего не делает, а просто сидит или лежит, то начинает думать. И ему в голову приходят дерзкие мысли. И он начинает пакостить!
«Rast’ ich, so rost’ ich», — слышала я сто раз. Если я отдыхаю, то я ржавею. Этого ома боялась, видимо, больше всего — заржаветь, как Железный Дровосек. Поэтому и не отдыхала.
Вы можете спросить меня: а где твои родители, девочка? И я вам отвечу: так на работе, где же еще? Я и сама их редко вижу. Даже в воскресенье, единственный выходной, — алюминиевые кастрюльки, поле картошки с колорадскими жуками (их надо снимать с листиков и складывать в баночку, а потом сжигать — никогда этого я не делала, а кто будет делать?), да и мало ли что! Они же деньги зарабатывают! И устают причем!
Таким образом, предшкольный курс подготовки завершился. Полная немецкой народной мудрости, я ступила на порог школы.
Наш класс был класс под литерой «В» — дети окраин нашего поселка и ближайших деревень (которые почему-то тоже назывались поселками). Так как все дети были опрятными, то я подумала, что все здесь немцы и я смогу говорить на немецком. Но вечером мама мне сказала, что в мире много национальностей, кроме немцев и русских, и будет правильно, если мы все будем в школе говорить на русском, иначе мы просто друг друга не поймем.
Вскоре оказалось, что я не могу жить без школы. И без друзей-одноклассников. Мы встречались в 8 утра, учились, обедали, потом продленка, потом игры во дворе, или музыкальная школа, или спорт — лыжи, коньки… и все время вроде была зима. Но была и весна. Весной мы всегда играли в «классики». А наша учительница Александра Яковлевна говорила, что больше всего любит осень, потому что все лето скучает без нас. Любимое русское слово было «зыбро» — это непереводимо, но это зыбро!
Однажды, когда я училась в третьем классе, Александра Яковлевна решила подготовить утренник к 8 Марта. И раздала всем учить стихи тайно от мам. После уроков мы репетировали, стоя перед пустыми партами (мы должны были представить своих мам). Я вообще не помню мой стих, потому что мне нравился стишок, который дали учить Свете Симоновой, потому что у нее были самые красивые в классе глаза, а стишок был с участием глаз.
Широко открытыми глазами
Я гляжу на звёздные пути.
Я сегодня думаю о маме!
Лучше мамы друга не найти!
Стих казался мне совершенным — чего только стоила фраза про звездные пути. Но так как нужны были широко открытые глаза, то нужна была девочка с глазами, которые она могла бы открыть максимально широко. Я это сделать не могла физиологически, так как у меня небольшие глаза и пиелонефрит. А у Светы Симоновой были синие глаза с длинными ресницами, поэтому логично, что стих достался ей. На всякий случай Александра Яковлевна сказала, что у всех у нас глазки замечательные! У Наташки Беккер озорные, у Андрея Бояринцева — любознательные… чего только ласкового не придумала Александра Яковлевна! Мне вообще грех обижаться — у меня оказались, по ее версии, умные глаза. На самом-то деле я почти ничего не понимала из сказанного ею на уроке — просто все время не сводила с учительницы глаз из-за ее красоты. Видимо, этот остановившийся взгляд она и сочла умным.
И вот наступает 8 Марта, но никто из мам на утренник не приходит — видимо, просто так с работы отпроситься на утренник в школу было никак нельзя. Тогда Александра Яковлевна приводит свою подружку и нашу будущую учительницу географии Полину Павловну, у которой было «окно», свободный урок, чтобы создать нам аудиторию. Что же мы — просто так стихи учили? Просто так наряды надевали? Получилось, что все мы читали стихи двум нашим учительницам. И Светка Симонова со своими красивыми глазами — распахнула их широко — про звездные пути! Но я потом мути дома сто раз прочитала этот стих!
Однажды мы пришли на урок физкультуры, а там новый учитель. Мелкие кудряшки и глаза голубые. Можно было бы назвать его красивым, потому что он был высоким, а считается, что это красота и есть. Вообще-то мы не умели прозвища придумывать, но тут как вспыхнуло: Баран. Это очень стыдно, конечно. Потому что Баран сказал вполне человеческим голосом: «Давайте знакомиться! Буду читать ваши фамилии по журналу, пусть каждый делает шаг вперед». И понеслась душа в рай (мы все так говорили: «и понеслась…»): Аксельрод… Беккер… Бояринцев… Буженинов… Вернослова… Виноградова… Власов… Гетерле… Енаке… Кетов… Курина… Нельмайер… Стельмах… Сон…
Все повыходили. Стоим. Баран задумчиво смотрит на нас. Мы — на Барана. Пауза. И потом так прочувствованно он выдохнул:
— КЛАСС КРАСИВЫХ И ВКУСНЫХ ФАМИЛИЙ!
Мы были удивлены. Мы не задумывались раньше. Красивые фамилии! Конечно, нам нравилось их слышать, наши фамилии. А какие самые красивые? А почему вкусные?
Баран:
— Ну, самые вкусные — Буженинов и Виноградова!
Про виноград мы слышали, что он похож на крыжовник, но вот что такое буженина?…
— Вы что, буженину никогда не ели?
— Не-е-е-ет! А что это?
— Бедолаги! Курицу-то ели? Курина — тоже вкусная фамилия. А еще рыба есть такая — кета называется. Пробовали? Во-от, Кетов — тоже вкусная фамилия. Ну, Бояринцев — звучит как боярин какой-то, Вернослова — верна своему слову, Власов — властный, Громов — гром, ясное дело, Сон — насущная потребность человека… Остальные понять трудно — просто красиво звучат. И каких только фамилий нет на Руси! — Федор Иванович Яичница! Гоголя-то читали?
Не фига себе — учитель физры Гоголя читал! А мы ему кличку приклеили!
А что мы ели вообще? Держались на одних генах. Но главное, конечно, что закончилась война, и мы живем спокойной мирной жизнью.
В пятом классе учительница Мария Александровна повела нас на экскурсию на завод железобетонных изделий. Там нам рассказали, как хорошо быть бетонщиками и арматурщиками. А девочки могут быть нормировщицами, это легкий труд вообще. Был солнечный ноябрьский денек, снег, мы все щурились от солнца. Мы были вместе и счастливы. Но тут, на солнышке, я, как ома, — стала придирчиво рассматривать наш общий внешний вид. Разом увидела всю компанию. Мы были все такие худенькие-худенькие, ни одного толстенького. Как будто мы были партизаны и вышли из леса. Наташка Беккер, самая худышка, уже пугала нас голодными обмороками, ее мама Нэля одна воспитывала, поэтому. И вот она в каком-то полуперденчике, линия плеча в районе локтя. Под глазами синие круги. Пьеро, отдай ей свою роль! Почти на всех одежда черная, или серая в клеточку, или рыжеватая, или совершенно медвежьего цвета. Пальтишки утлые, с маленькими черными воротничками. И ботинки со светлыми носами, такие потертые.
Как носить наши вещи аккуратнее, мы не знали. Скоро в школе нам расскажут, как Акакий Акакиевич Башмачкин экономил, чтобы купить себе новую шинель, — он старался ходить по камням осторожнее, почти на цыпочках, чтобы беречь подметки. Но, как оказалось, один наш приятель-одноклассник так пронашивал ботинки, что ходил по земле частично босыми ногами. Сверху казалось, что на нем есть ботинки, а внизу были дырки — вот так частично он шел босыми ногами.
Мария Александровна очень хорошо нас воспитывала. Вскоре после экскурсии на завод мы поехали в Талицу, на родину разведчика Николая Кузнецова. Это было ужасно. Потому что пришлось ехать в поезде дальнего следования, и там не было мест. Никто там нас не ждал, в поезде. Была уже ночь, все уже спать легли. Поэтому мы тихонечко в темноте (что для нас свет включать будут, что ли?) подстраивались присесть к лежачим чужим, посторонним совершенно людям, которые спешили куда-то на восток нашей необъятной родины. Они спешили, спя. А мы никуда не спешили, но очень хотели спать. Потому что мы дети, и естественно, что мы это должны делать. Поэтому мы сидели по очереди. В то время как одни сидели, другие стояли, как в трамвае. Среди нас были мальчики-герои, это была пытка стоянием в темном поезде ночью. Вообще вся эта картинка, как мы подбираемся к спящим людям, пытаемся подлечь к ним, сидим на корточках на полу вагона… На рассвете было объявлено: Талица, готовьтесь, десантники. И я точно помню, как Сашка Черенёв почти пропел: «Станция Талица! Кому нравится — тот пусть вываливается!» Мы дружно вывалились.
В городке Талица мне очень понравились деревья. Как будто мы в другую страну попали — такие другие, не виданные ранее деревья. Оказывается, их там специально выращивали, привозили из разных мест, и там есть лесопарк и лесотехникум, где учился на лесника Николай Кузнецов, который потом стал легендарным разведчиком. На фотографиях он очень красивый, и нам сказали, что он похож на настоящего немца. Этого я понять не могла, потому что мой брат Эдька совсем другой, с круглыми глазками и носиком, — но я точно знаю, что он немец. Как бы то ни было, мы так восхитились подвигом разведчика, что решили купить книгу про него в местном книжном магазине. Однако в магазине книги про героя не было, но продавались фотографии известных актеров (все тогда покупали эти фоточки и украшали ими стены). Я решила купить фото Олега Янковского (наверное, он тоже похож на немца?) и сказала просто: «Дайте мне этого мужчину!» Продавщица смеялась громче всех.
Кажется, мы все узнали про разведчика Кузнецова. Но нет!
Только мы оправились от кошмара в ночном поезде, Мария Александровна повезла нас на Уралмаш, на сам завод. Потому что Николай Иванович (потом выяснилось, что вовсе и не Николай, а Никанор) работал на этом заводе. И там есть музей! И мы там тоже побывали и все узнали. Только вот как понять — как человеку талант достается? Вот как это Николай Кузнецов, мальчик из маленькой деревеньки, так выучил немецкий язык, что знал еще шесть его диалектов, а также еще несколько языков?.. Короче, талант газеткой не прикроешь!
Обзываться мы не умели, но как-то проникло это выражение «татарская камилавка». Никто не знал, что это такое, но на всякий случай, обидевшись, выкрикивал: «Эх, ты, татарская камилавка!» А татарские ребята, обидевшись, стали обзывать нас, немцев, фашистами. Тогда пришлось разбираться по-честному. Типа, мы все тут одной крови. Потому что мы — наши немцы, совершенно свои, русские немцы! Все свои среди своих. Это надо понимать. Например, если играть в войнушки, то «наши» и «не наши». Все, без вариантов!
Главное — закончилась война, все живы, мир во всем мире. Хотя конфет очень хотелось, а их так и не было. Когда мы ходили на демонстрацию 1 Мая или 7 Ноября, то всегда покупали маленькие кубики сухого кофе с сахаром — похоже на конфеты. Вместо жвачки жевали гудрон.
Первое горе в нашем классе — умерла от менингита наша Таня Тарасова. Искупавшись, ехала с мокрой головой на мотоцикле — и вот. Мы сильно плакали на похоронах, а потом нас подняли всех на грузовичок и повезли в столовую на поминки. Так получилось, что грустили мы недолго, потому что погода была чудесная. Кто-то засмеялся, кто-то подхватил. Вдруг Славка Анискин как вскочит: «Да вы что, совсем сдурели? Погибла наша подруга, а вы ржете тут!» И всем стало очень стыдно. Больше мы никогда в жизни так не делали.
Нас уже серьезно спрашивали, готовы ли мы совершить подвиг. Потому что пионеры-герои всегда совершали подвиги. Мы все про них прочитали, знали ребят в лицо, как братьев и сестер. Но я как представлю, что меня будут пытать, иглы под ногти толкать, так меня прямо тошнит. Слабачка! Наверное, не смогу совершить подвиг. Вообще было странно: а где все мужчины вообще? Почему вот Мальчиш-Кибальчиш тоже должен ночью не спать, а защищать нас? Опять же: а где взрослые? Кроме Николая Кузнецова — где другие взрослые? Учитель, дай ответ! — не дает ответа.
Потом я подумала, что стоять в очереди за молоком по талончикам в воскресенье по три часа — это мой маленький подвиг во имя семьи.
Очень резко после пионеров-героев начался «Тарас Бульба». По программе. Литературу вела Мария Аверьяновна — Маревьяновна — женщина-статуя. Такие в Парке культуры и отдыха стояли с веслами. У нее были такие мощные ноги, что как будто слиплись (точно — статуя!). Маревьяновна — добрая, тихая, ходила мелкими шажками и говорила тонким голосом. По учебнику. Вместе с Маревьяновной мы пошли по главам «Тараса» и вопросам в учебнике. Все должны были прочитать повесть. Хотя это было невероятно трудно. Мне в школьной библиотеке выдали старую большую книгу произведений Гоголя — других не осталось. И тут началось интересное: как девочка, воспитанная немецкой бабушкой, я не могла пропустить ни одну буковку в тексте и нашла вот что: «…часто в тех местах, где появлялись они, запорожцы… все тогда прощались с жизнью. Пожары обхватывали деревни. Скот и лошади, которые не угонялись за войском, были избиваемы тут же на месте. Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом встал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, отрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног до колена у выпущенных на свободу…»
Мое воображение к этому возрасту достаточно развилось, чтобы представить все максимально красочно-кроваво. Наплакавшись, на следующий день я пошла в школу воодушевленная, с желанием задать вопрос — и получить ответ. Женщина-статуя едва не грохнулась, услышав: «А что, Тарас Бульба был фашистом?» Стали искать этот отрывок в тоненькой книжке «Тарас Бульба» — нет про отрезанные груди и избитых младенцев. Но это было уже в кабинете директора. Пришлось нести старую большую книгу из дома. Так вот же, страница 138, читайте про подрезание кожи под коленками! Директор сказала, что это взрослый вариант книги. Гоголь Николай Васильевич писал о Тарасе девять лет, все переписывал да переделывал. Про эпических героев писать вообще трудно, потому что если они положительные, то другие должны быть отрицательные. А в жизни так не бывает, чтобы только черное и белое, полно всякого серого, оттенков всяких… и мы обязательно поговорим об этом позже.
Директор З.В. Аранович была, конечно, главной в школе. Выпускница Смольного института. Только не думайте, что мне сто лет. Просто ЗэВэ — Зинаиде Владимировне — было лет 70, а то и больше. Мы все ее жутко боялись. Она могла прийти на любой урок, и было заметно, что она сечёт по всем предметам, даже по химии и физике. Но все-таки ЗэВэ считала, что главный предмет — русский язык, потому что раз мы здесь живем, то на нем и думаем. Молчать! Бояться! Страх и трепет! Учить русский, если не хотите быть рабами! Кто сказал «кушать»? Не сметь говорить это слово! Есть прекрасный глагол «есть»! Не смейте говорить «пОкушать», еще этот ваш уральский диалект! Не будьте же холопами на кухне у хозяев — «кушать подано, извольте покушать, кушайте» — лексика лакеев, прислуживающих за столом! Слушайте свой язык, а не калечьте! Иностранцам вот действительно трудно выучить русский, а вам-то что? Ну вот как иностранцу сказать и язык не сломать: «Лягушка, вы-ка-раб-ки—ва-ю-ща-я-ся из болота?» Или вот если иностранцу, изучающему русский язык, предложить придумать уменьшительное ласкательное к слову «кошка» во множественном числе, то он может придумать и котёнков, и котерят, и котенят, и даже котеренетят, но до котят трудно же додуматься? А?
Мы были очарованы этими сложными пассажами. Обескуражены. Ошеломлены, как те котёнки. Большой мир приоткрыл свои двери.
Антагонистом выпускницы Смольного была англичанка ЛюдПетЗаг, жительница нашего поселка, недавно получившая образование (необычная аббревиатура три по три — от имени-отчества-фамилии). Лютпетзак («т» и «к» — не описки, здесь транскрипция, мы так произносили), она же ЛПЗ, считала, что самый важный предмет в школе — английский язык. Мы стеснялись спрашивать почему, а она не считала нужным объяснять. С томным видом она предлагала нам слушать песни на английском, чтобы быстрее выучить язык. При этом не говорила, где бы эти песни взять.
Главная наша претензия к ЛПЗ — она нас не любила. И это было заметно. По ее колкостям, намекам на нашу бедную одежду, на нашу тупость (что под вопросом), насмешкам над нашими фамилиями. Трудно было представить, что ей может не понравиться сегодня. Все свои домашние проблемы она приносила нам: вот ее тошнит, вот у нее муж экскаваторщик.
Однажды Юра Сон не пришел на урок, и ЛПЗ строго нас спросила: «Почему нет Сна? Я вас спрашиваю, почему нет Сна?» Разумеется, не каждый знает, склоняются ли корейские фамилии, но мы тогда всерьез обеспокоились ее здоровьем — у нее и со сном проблемы?
В школе не было человека, который бы хоть раз не пытался пародировать ЛПЗ — все-таки она была очень колоритная дама с крутыми бедрами и максимальной амплитудой их раскачивания. Но мы старались истерически не ржать на ее уроках и демонстрировали угрюмость, чтобы она не заподозрила, что у нас счастливое детство. Мы прикидывались пессимистами. По сути, ЛПЗ была демотиватором учебы — зачем учиться, если тебя все равно унизят? Никогда не знаешь, чем ты ей не понравишься. Славка Анискин, уж на что красавчик, не понравился ей любовью, знанием и цитированием Винни-Пуха (а ведь это классика, между прочим). По сути, польза от ЛПЗ была — она так готовила нас к жизни, разрушая наши иллюзии о доброй природе человечества. Благодаря ей мы должны были понять, что не все люди хорошие. ЛПЗ — посмотрите бешенству в лицо! Она должна была научить нас кусаться. А научила ненавидеть пошлость.
Разумеется, мы все не любили английский.
На географии мы спрашивали ПэПэ, Полину Павловну, почему «география — наука не дворянская». Как написал Фонвизин. Она смеялась белыми зубами и цитировала Фонвизина дальше. Учила никогда не вырывать фразу из контекста. Еще рассказывала о том, как много значит география, пространство для формирования ментальности, то есть нас, здесь живущих. Почему вот говорят «Бог высоко, а царь далеко», и что это значило для состояния крепостного права в России. 100 лет рабства! Какое такое рабство? В нашей стране? Не-ет, крепостное право — это легче рабства. Или? (У немцев принято поднимать голос в конце фразы, я часто так строю предложение, что в конце оказывается это «или?»)
Но, конечно, мы жалели негров в Африке. Им очень плохо и голодно. Также делали бумажных журавликов как акт солидарности с детьми Японии. Еще очень переживали за потогонную экономическую систему США. Такова наша всемирная отзывчивость. Может, это потому, что мы все родились в Год Собаки? Собаки преданны по умолчанию. Безусловная преданность как материнская любовь. Веселые собаки рады ласке и вниманию. Часто живут на улице…
Так мы все взрослели, взрослели. В 9-м классе нам сказали, что нужно театрализовать какую-нибудь песню для праздника песни и строя. Мы придумали театрализовать песню, где есть такие слова: «Мальчишки, мальчишки несутся по снежным горам! Мальчишки, мальчишки, — ну как не завидовать вам?» Мы все, девочки, стояли бы строем и пели, а мальчишки бы носились вокруг нас, неистово пробегали бы. А Саша Степанов и Андрей Бояринцев — они бы стояли в лыжных ботинках и с лыжами и символизировали бы наше увлечение спортом. Песня есть? — есть! Строй есть? — есть!
Но мы проиграли в битве титанов. Выиграли «бэшки» — 9 «Б». Потому что они действительно шли строем! Грустные! Впереди шел командир отряда, «голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой земле!». Впереди шел их Миронов (не помню, как зовут), блондин, голова обвязана марлей и закрашена красненьким, рука подвязана на веревочку — и тоже как бы в крови. А рядом Генка Корчагин флаг красный несет. И все в тоске-печали — поют! И все, они победили. Видимо, для победы нужно, чтобы было драматично. Или с кровью. А мы вот как-то так все пробегали с энтузиазмом — не научились побеждать!
А вскоре случилось огромное горе — убили Витю Гетерле. Он был очень красивый, это правда. И наступили времена, когда родственники стали присылать нам, немцам, посылки из Германии. Джинсы! Кроссовки. Его убили и сняли всю одежду. И так он лежал на дороге.
Мы не знали слов «мерзкий», «гнусный», «убогий», «бесполезный», «ничтожество». Мы редко говорили «отлично», а чаще — «хорошо» или «зыбро». Мы не любили круглых отличников, потому что они как круглые дураки — им все понятно. Страшным словом, которое писали на стенах, было «Фантомас»! А уж «Фантомас разбушевался» — это намек на мятеж. В нашей жизни было очень мало музыки. Мы были довольны малым. Какие-то чиканутые на правильности — зачем это нам?
Однажды по телевизору я случайно увидела сказку (черно-белый вариант), в которой злодей (возможно, Дракон или Кощей) поймал добра молодца, затянул в паутину, стал пытать: «Что тебе дороже всего на свете? Ответишь — отпущу!» Добрый молодец, пустившийся на поиски Василисы какой-нибудь Прекрасной, начинает подыскивать подходящий случаю ответ. Не помню его ответ № 1, а потом было: «Василиса! Василиса дороже мне всего на свете!» Нееет! И всё туже затягиваются веревки вокруг молодца. И тогда, вконец измученный, он шепчет: «Жизнь! Моя собственная жизнь дороже всего на свете!» А Кощей (или Дракон): «Громче! Громче!» И тот повторяет: «Моя жизнь мне всего дороже!» И это, как выясняется, правильный ответ, так как добрый молодец отпускается дальше спасать красавицу. Я была потрясена. Как же так? Нас не так учили! Погибай, да товарища выручай! Тем более слабую девушку!.. Больше я этот фильм никогда в жизни не видела. Не могло же это мне присниться?
Вот в этом, мне кажется, суть нашего воспитания — нас научили жить для других, не для себя.
Мы не говорили своему отражению в зеркале, какие мы красивые, потому что понимали, что есть объективное знание, как-то надо быть критичнее к себе. Преодолевали комплексы, чтобы узнать себя.
Мы все время ждали похвалы, ориентировались на мнение взрослых. Лучших из взрослых. Потому что мы их любили.
Мы — тихое поколение. Дети тихого, молчаливого поколения. Или хоть осколка какого-то поколения. В одном маленьком месте. Локально. Но как пример.
Мы нужны были как буфер — поезд нации должен был отъехать подальше от Сталина. Немного веры, что все будет хорошо. Что уже хорошо. Сосны как декорация счастья. Прыжок в пейзаж.
Все это было нашей жизнью в лучшей в мире стране.