Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2018
Денис Макурин (1981) — родился в пос. Каменка Мезенского района Архангельской
области. Двенадцать лет прожил в Вологде. Автор четыре книг: «Морские волки»,
«Полведра сгущёнки», «Кот Семён», «Макароны в тюбике». Публиковался в журналах:
«Север», «Юность»; в детских журналах «Солнышко», «Простокваша», «Детское
чтение для сердца и разума». В «Урале» печатается впервые. Живет в селе
Холмогоры Архангельской области.
Сорока
Подбросил пару поленьев в буржуйку, подлил себе ещё немного горячего кофе из котелка, чёрного, как смола, присел на скамью и, обхватив кружку двумя руками, сделал глоток.
Армейский кофе не имеет ничего общего с тем кофе, что люди привыкли пить, просыпаясь у себя в тёплой квартире по утрам. Ароматный кофе из кофеварки, обязательно с сахаром и разбавленный сливками, нежный и в меру горячий, его пьют, чтобы продлить удовольствие от сна. Пьют не спеша, пьют маленькими глотками и строят планы на день, а может быть, досматривают сон. Армейский кофе не похож на тот кофе, что привыкли пить в офисе. Тот, что обычно пьют во время рабочего дня, из кофемашин, с плиткой белого шоколада или конфетами «Рафаэлло», обсуждая с коллегами последние новости. В армии кофе без сахара, он такой же ароматный, но с запахом костра. Его пьют, чтобы быстрее согреться и отвлечься от происходящего, чтобы вспомнить, как ты пил каждое утро тот самый кофе со сливками — дома.
Звучит команда: «Рота, строиться! Форма одежды любая!» Все, как один, отбрасывают свои дела и выбегают из палатки, накидывая бушлаты на ходу. Торопятся, но без лишней суеты, становятся в две шеренги. Наш третий взвод в полном составе, второй и первый — от силы процентов пятьдесят. Одно отделение первого взвода ушло в разведку два дня назад и до сих пор не вернулось с задания. Надеюсь, у парней всё хорошо и вылазка пройдёт гладко. В задачу того отделения входит: выявление и уничтожение группы боевиков из семи человек, которую заметили с воздуха на одной из высот, расположенной в сорока километрах от нашего лагеря. Эту шайку непременно найдут и ликвидируют.
Мы так с января воюем, шастаем по лесам и высотам, как партизаны. После тотального разгрома вражеской армии боевики рассредоточились на мелкие группы, и ловить их стало невероятно трудно. Днём они отсиживаются в землянках, а по ночам, как вурдалаки, делают своё кровавое дело и обстреливают наши позиции.
Второй взвод понёс серьезные потери в уличных боях примерно два месяца назад, а пополнение ещё не прибыло. Его, кстати, ждут со дня на день. А пока построились все, кто есть, и картина довольно удручающая.
Командир роты открывает список вечерней поверки и, не торопясь, начинает выбирать двадцать человек, отсеивая тех, кто ещё не отдохнул с караула и кому заступать в усиление. Назначив ответственного группы и составив короткий список, в котором оказался и я, капитан даёт команду: «Выйти из строя». После чего ставит простую задачу: доставить боеприпасы и сухие пайки на высоту закрепившейся и окопавшейся там десантно-штурмовой роте. Звучит команда: «Пять минут на сборы!»
В подобный караван я ходил уже с десятки раз, знаю, что служба снабжения затарит килограмм по двадцать в каждый вещмешок, а ты карабкайся с ним на высоту по узкой горной тропе. Поэтому, как только зашёл в палатку, первым делом снял подкладку у бушлата, чтобы потом было не жарко идти. Затем выбираю самый легкий бронежилет, посмотрел на каску и шапку, но брать не стал. Подумал пару минут о фляжке с водой или гранате, взял фляжку, сунул один магазин в нагрудный карман под броник, спарка магазинов уже на АКМ, распихал по карманам спички, сигареты. Привычным движением закинул автомат на грудь. Попрыгал, вроде ничего не мешает и не брякает, выхожу строиться.
Командир взвода построил нас на прежнем месте и ещё раз пересчитал, уточнил маршрут нашего движения и место положения роты десантников у капитана, затем аккуратно свернул карту в планшет и дал команду: «Нале-во! Шагом марш». После чего мы направились в расположение роты обеспечения. Идти надо было метров триста, не больше, но идти через поле, где грязи по уши, поэтому в строю поднялся недовольный гул. Ну на самом-то деле, могли бы и машину за нами отправить.
Вообще февраль месяц — самое отвратительное время на Кавказе. Ночью минусовая температура и выпадает снег, а к обеду всё тает и превращается в грязь. Вот мы и идём, смешивая берцами белое с чёрным. Постоянная облачность, сырость и хлюпанье под ногами действуют угнетающе.
Через десять минут мы уже грузим вещмешки и пару ящиков с минами в бортовой «Урал», ещё пара минут, и вот мы уже усаживаемся на броне у БТРа, отряхивая с ног огромные шматки грязи. Первым выехал БТР, оставляя после себя синее облако дыма, через минуту, подёргиваясь и громко урча, тронулся «Урал». Помню, тогда подумал: «Ну, всё, с богом».
Едем где-то час, может, чуть больше. И я, если честно, уже замёрз и начал дрожать как осенний лист. Мне жутко надоело вот так просто сидеть и вглядываться в туман. Не терпится как следует размяться, скорее бы уже доехать.
Выезжаем на берег реки Аргун. И тут я про себя подумал: «Ну, слава богу, приехали, а то чуть зад не отморозил». Дальше, куда не взгляни, — валуны, а за ними начинается лес, и БТРу с «Уралом» уже не проехать. Спешились, выгружаем и разбираем рюкзаки. Так и есть, натолкали в каждый вещмешок по двадцать, а то и тридцать килограмм, не меньше. Мешки, бедные, даже по швам трещат. Я зло ругнулся про себя: «Нашли мулов в этих проклятых горах!» И крикнул бы вслух, но подумал: «Что я, тряпка, что ли?», взвалил мешок на плечи, немного попрыгал, чтобы поправить его у себя на спине, и отошёл от кузова машины.
Парни разобрали мешки, выстроились цепочкой. Первый — старший лейтенант с сапёром, замыкающий — ротный пулемётчик, я где-то в центре. Пошли потихоньку.
Поднимаемся по узкой горной тропе, только что была грязь и серые валуны, а теперь заснеженный лес. От такой красоты даже дух захватывает, и на мгновение я забыл, где и с кем. Тропа петляет вокруг вековых деревьев, и кажется, не будет ей конца. Так мы шли, наверное, около часа, сто потов сошло, не меньше. Думаю: «Ничего, терпи, солдат, обратно-то налегке пойдём да ещё с горы». Лейтенант кричит: «Полпути прошли, скоро привал!» Я чуть наклоняюсь и зачерпываю снег рукой на ходу, кусок откусываю, остальное растираю по лицу. Чувствую, как приятно защипало кожу, и тут же начали гореть щёки. Прошло-то минут пять всего после слов лейтенанта, я уже представил, как опустошаю полфляжки за раз. И тут началось!
Из-за деревьев и камней повылезали проститутки бородатые, как черти из табакерки, и давай лупить по нам со всех стволов, будто мы мишени в тире!
Где-то скинул рюкзак, спрятался за ствол дерева, стреляю очередями почти наугад, перед глазами всё плывёт, адреналина столько, что хватило бы троих с того света вернуть! Сердце так громко стучит, что не слышу, как лейтенант отдаёт приказы. Ещё талый снег по лицу сползает. Пытаюсь считать патроны, надо бы мелкими очередями, палец на курке будто деревянный сделался, всё жмёт и жмёт!
В трёх-четырёх метрах от меня раздался взрыв. Это точно он, ни с чем не спутаешь. При этом не было ни раскатов грома, ни запаха гари, только чёрные камни и куски грязного снега взвились в воздух и замерли. По времени — это доли секунды, а мозг, как фотоаппарат, запечатлел картинку, и всё. Всё! После этого темнота! Вся суета разом исчезла. Оказывается, умирать в восемнадцать лет совсем не страшно.
Через какое-то время прихожу в себя и чувствую, что меня тащат под руки два человека. Я лицом вниз, мои ноги волочатся, почему-то бормочу: «Бросьте меня, мужики, я умер. Вытаскивайте остальных». Они и бросают. Я ныряю лицом в снег и думаю: «Какая бестактность», — и снова теряю сознание.
Открываю глаза, лежу на снегу, вокруг всё мерцает, всё ослепительно белым-бело. Большие сугробы, большие белые шапки снега на деревьях, воздух такой лёгкий, прозрачный и свежий, мне ни холодно, ни жарко, ничего не болит и не беспокоит. Вокруг тишина, нет ничего, кроме оглушающей тишины и белого света. Я в раю!
Кто-то придумал, что рай — это пляж на берегу моря, и ты, разнежившись, прячешься от полуденного солнца в тени под пальмой. А кто-то рассказывает байки про врата рая, райские сады и ангелов. Вот глупцы! Рай — это не место, рай — это безмятежное состояние души. Закрываю глаза…
Прихожу в себя, жутко трясёт и мотает из стороны в сторону. Вокруг темно и сильно пахнет бензином, по звуку надрывающегося мотора я уже догадался, что никакой это не рай, а самый обыкновенный «уазик» — «буханка». Про себя подумал: «Раз куда-то везут и очень спешат, значит, я до сих пор живой». Засыпаю…
Кажется, мы в лифте, доктор светит фонариком мне то в один глаз, то в другой и задаёт вопросы, я максимально собран и сосредоточен, но язык не ворочается, сил нет. Мне кажется, я чувствую боль, но где именно, понять не могу. Закрыв глаза, чувствую и слышу, как распарывают форму. А я думаю: «Жалко, ведь новая совсем». Снова засыпаю…
Просыпаюсь с ноющей болью, голова просто раскалывается. Хочется пить, слабость в руках и ногах, такое впечатление, будто у меня жуткое похмелье. Я в палате реанимации, укрыт белой простынкой, к носу подвязана трубка, по ней подаётся кислород, к пальцу на левой руке прицеплена какая-то прищепка с проводками, на правой руке капельница. Заметив движение, ко мне подходит медицинская сестра, молоденькая, симпатичная.
— Доктор, он очнулся!
— Сейчас я подойду.
Доктор подходит через пару минут со словами: «Да ты в рубашке родился». Я уже улыбаюсь и пытаюсь пошутить, но сил совсем нет, и потому отвечаю ему шёпотом: «В бронежилете».
Неожиданно начинаю задыхаться, сердце сжалось и замерло, вижу, как все в палате начали бегать. Меня спрашивают: «Где болит, где болит?!» — а я не могу сделать даже вдоха и начинаю рычать от бессилия. Медленно теряю сознание…
Теперь я точно умер, только попал в ад! Опять ошибались те, кто рассказывал о подземелье, расплавленной лаве и истязаниях.
Кругом темнота, сплошная мгла, нет ни верха, ни низа, ни права, ни лева. Я будто парю в невесомости, я один во вселенной, и в ней нет луны, солнца и звёзд. Не нужно дышать, не нужно думать. Ад — это беспамятство и вечное забытьё, ад — это когда ты ничего не чувствуешь и абсолютно один. Что может быть страшнее?
Я очнулся от невыносимой боли, рядом стоял задумчивый доктор и что-то говорил медицинской сестре, а медсестра с мокрыми глазами, улыбаясь, убрала шприц и, протирая мою руку кусочком ваты, сказала: «Я в первый раз так сильно испугалась, но теперь всё будет хорошо. Ты помнишь, что ты мне говорил?» Я чуть заметно помотал головой и переспросил: «Я? Когда?» А она продолжила: «Только что. Я держала тебя за руку и просила не умирать, говорила, какой ты хороший и совсем молоденький, а ты ответил, что ради таких слов будешь бороться до конца».
Странно, а я ведь и правда не помню, что говорил. И вроде окончательно пришёл в себя и чувствую, что силы возвращаются, а вспомнить своих слов не могу. Из памяти будто вырван кусок, огромный промежуток времени. При этом всё же одна мысль не даёт мне покоя: «Что же мою душу вот так швыряет то вверх, то вниз. Она то белая, то чёрная. Сколько же во мне всего накопилось, что хорошее и плохое, в одно перемешалось. Со стороны поглядишь — не душа, а полёт сороки на ветру».
Чеченский синдром
Признаюсь, я уже и не помню, каким пришёл с войны. Как по возвращении интегрировался в повседневную жизнь. Нормально вроде. Ну, матерился чуть больше, чем остальные, раздражала инертность людей. Ещё очень сильно беспокоила тишина, поэтому был слегка агрессивный. А по вечерам доходило до того, что не мог уснуть, было тревожно без стрельбы. Но всё это быстро прошло, через месяц примерно. В общем, ничего особенного, и даже казалось, что никакого переворота в моей психике или сознании не произошло. Мне же вообще, можно сказать, крупно повезло. Моя война всего пару месяцев длилась, а поэтому и к мирной жизни я быстро адаптировался. Так я думал, пока приобретённые навыки, пригодные только для боевой обстановки, себя не проявили. Видно, они так глубоко пустили корни, что дали побеги, стоило лишь подготовить почву.
Дело было зимой в две тысячи первом году. Я созвонился со своим сослуживцем Юркой. Созвонились, договорились встретиться, посидеть, как водится: вина выпить, на гитаре побренчать. И в назначенный день я подъехал к нему с бутылкой водки. А Юрка, как радушный хозяин, стол накрыл.
Встретились, пообнимались, прошли на кухню и расположились за столом. После первой обсудили, кто как в жизни устроился. После второй зашел разговор о том времени. Зазвучали рассказы-воспоминания. Третьей ребят помянули. После четвёртой задумались о вечном и том, что тленно. И тут бы не помешала гитара, но её не нашлось. Прикончив бутылку, решили не сдаваться и, конечно же, предпринять второй заход. Оделись и отправились в супермаркет.
К тому времени воскресный вечер уже окутал улицы снегом и тишиной. Мы вышли из подъезда, и стоило нам ступить на тротуар, как я машинально встал на следы впереди идущего, абсолютно не знакомого и ничем не примечательного прохожего. Юрка, следуя моему примеру, встал за мной. Так мы и дошли до супермаркета след в след. При этом каждый наедине со своими мыслями, смотря только под ноги, боясь оступиться.
В какой-то момент незнакомец заподозрил что-то неладное у себя за спиной. Он остановился, поправил воротник и обернулся. Нервно поправил шапку, сдвинув её на затылок, осмотрел нас с головы до ног и спросил: «Парни, вам чего надо?» Я приставил палец к губам и прошептал: «Тс-с. Тише. Мины вокруг». А прохожий почему-то нисколько не удивился моему ответу. Наоборот, он даже как-то понимающе промычал: «Ммм!» Вроде как всё с вами понятно. После этого он ещё раз поправил воротник, но уже спокойно. Затем сунул руки в карманы и пошёл дальше по своим делам. Уже не оборачиваясь и не обращая на нас никакого внимания. Так мы и шли минут десять: прохожий — «командир группы», я — «прикрывающий», а Юрка — «замыкающий». В таком составе и дошли до места назначения.
На перекрёстке наши пути разминулись. Прохожий пошёл налево, а нам нужно было направо. И до магазина оставалось всего ничего, каких-то пятнадцать шагов, но тут я замер. Появилось необъяснимое чувство тревоги. Я не мог наступить на выпавший снег без сапёрного щупа, кажется, мои нервы натянулись до предела, но на выручку пришёл Юрка. Он налетел на меня и с криком: «Чё тормозим?!» — треснул меня по плечу. Только тогда я вышел из оцепенения.
Наши посиделки мы решили продолжить на улице. Погода располагала, свежий воздух бодрил и придавал сил. Поэтому, купив в супермаркете «топливо», одноразовых стаканчиков и банку маринованных корнишонов, мы отправились в аллею, где и расположились на первой свободной лавочке.
Приняв на грудь порцию горячительного, Юрка ни с того ни с сего отошёл в сторонку, присел возле берёзы и затеял там какую-то возню. Я, разумеется, удивился и окрикнул его, мол, что за суета? А он только рукой отмахнулся и проворчал: «Отстань!»
Анализировать Юркину деятельность мне не хотелось. Я спокойно ждал, когда он закончит и мы вернёмся к нашему разговору. В это время к нему подошла какая-то бабушка, остановилась рядом и спросила: «Чего там, сынок?» Юрка повернулся к ней и сквозь зубы процедил: «Осторожно, бабуля, растяжка». Бабка не на шутку перепугалась, всплеснула руками и запричитала: «Как же это? Что же это делается? Откуда? Где же? Не вижу!» Юрка усмехнулся и сказал: «Давайте руку, я вам помогу». Взял бабулю под руку, подвёл к берёзе, показал рукой: «Вот здесь!» И начал помогать ей перешагивать несуществующую растяжку: «Поднимайте ногу выше, осторожнее, вот так. Вторую, перешагиваем. Всё. Готово!» А я отвернулся от них и не вмешивался. А чего тут скажешь?
Я задрал голову вверх и смотрел на мигающий фонарь. Его мерцание напоминало мне мерцание осветительной парашютной мины, и я думал: «Сколько же нас таких, перемолотых жерновами войны и слепленых заново. Утративших чувство реальности и безопасности, а потом вернувшихся в мирную жизнь со своими непрошеными воспоминаниями и боевыми рефлексами».
Сон
Мне часто снятся сны. Обычные. Но так бывает не всегда. Бывает, приходит кошмар. Всегда один и тот же, он будто преследует меня. Я вижу его в чёрно-белом цвете, в мельчайших деталях. Кошмар, посреди которого я просыпаюсь в холодном поту, испытывая ужас и непреодолимое чувство паники. Этот сон обрывается всегда на одном и том же месте — меня кусает шмель. Он подлетает ко мне со спины, залетает за ворот и кусает в область лопатки. Я никогда не вижу его, разве что замечаю краем глаза размытое чёрное пятно. Замечаю на мгновение, но точно знаю, что это он: огромный свирепый шмель, прилетевший именно для того, чтобы укусить.
Во сне я вижу обрывок дня. Не знаю, можно ли считать тот день счастливым или же всё-таки злополучным — судите сами. В том сне мне восемнадцать лет и я на войне. Это Вторая Чеченская кампания, середина февраля, мы на полуразрушенном чечено-ингушском цементном заводе. Последние группы головорезов отступили, бросив тяжёлое оружие. По данным разведки, они скрылись в Аргунском ущелье и растворились в горах. После того как наша рота разминировала завод, от командования поступает приказ: «Оборудовать пункт временной дислокации на занятой территории». И вот уже в сотый раз я вспоминаю тот самый день в мельчайших подробностях: полуразрушенный завод, мокрый снег, грязь под ногами, запах сырой земли и вылазку в Чири-Юрт. Смешно сказать — поехали за досками.
Согласно боевому уставу, основные силы нашей роты были брошены к обустройству территории для ведения круговой обороны, параллельно мы заняли два полуразрушенных здания. В одноэтажное — разгрузили боекомплект, в двухэтажном — расположились сами. Выбрали комнаты, которые можно было обжить. Прибрали их от обломков и гильз, сколотили оконные и дверные рамы, поставили буржуйки. Оставалось дело за малым — сколотить стол и кровати. Проблема была в строительном материале, точнее, в его отсутствии.
Контрактник по прозвищу Бек предложил съездить за досками в опустевший и полуразрушенный посёлок Чири-Юрт. Когда его зачищали от боевиков, Бек заприметил штабеля досок на одной брошенной базе в промзоне. Ротный дал добро. В кабину бортового «Урала» сели трое — это были контрактники, «контрабасы». Контрабасами прозвали всех, кто служит в Чечне по контракту. В кузов запрыгнули трое срочников, я среди них.
Посёлок зачищен, добираться до склада пару-тройку километров, на всё про всё ушло бы не больше полутора-двух часов, поэтому решили выдвигаться, как говорится, налегке. У каждого АКМ на плече и по спарке магазинов к нему. Плюс к автоматам — у контрабасов разгрузочные жилеты с пятком гранат для подствольного гранатомёта, на нас бронежилеты и каски. Погрузились, поехали.
Несмотря на то, что была зима, а в феврале на Кавказе, куда ни взгляни, — всюду непролазная грязь, сырость и талый снег. Когда наш «Урал» наконец-то тронулся, дёргаясь, фыркая и выплёвывая клубы сизого дыма, то под его брезентом поднялось такое облако пыли, что хоть выпрыгивай. Мы приоткрыли завесу и все трое вынырнули на свежий воздух. Так и ехали до самого склада, высунувшись из-под брезента. Долго мыкались по посёлку, плутая то в одну сторону, то в другую. Видимо, Бек не мог вспомнить, где расположена территория склада. Зачищая посёлок, наша рота заходила со стороны Дуба-Юрта, каждый взвод шёл строго по отведённой улице, а теперь мы въезжали со стороны завода, и понятно, что контрабасы не сразу сообразили, где что находится.
Наконец-то приехали. Машина остановилась, мы повыпрыгивали из кузова. Бек осмотрелся, сдал задним ходом поближе к штабелям и заглушил мотор. Мы тоже немного огляделись и стали отряхиваться от пыли.
Нас, восемнадцатилетних салаг, на этой войне берегли. Контрабасы всегда шли первыми. Неважно, какая стоит задача: зачистка селения или разминирование дорог, более опытные всегда впереди. Этот раз также не стал исключением. Контрабасы, прихватив АКМы, отправились осматривать штабеля и склад на наличие растяжек, а нам велели оставаться и грузить доски. Закончив осмотр, они вышли с территории и скрылись за складом. Мы поснимали с себя каски, приставили к колесу автоматы и приступили к погрузке.
Вся складская территория была огорожена двухметровым забором из бетонных плит. Почти половину всей этой территории занимал одноэтажный кирпичный склад. К зданию склада был пристроен небольшой навес, к этому навесу примыкали штабеля из досок, нагромождённых почти до самой крыши. Бек припарковался очень удачно, практически вплотную к штабелям, так сказать — на расстоянии вытянутой руки. Доску брали самую ходовую — пятидесятку. Из такой и кровати, и столы, и укрытие соорудить можно. Погрузку закончили минут через пятнадцать. Присели перекурить. Неожиданно тишину прервал взрыв. Затем раздались короткие автоматные очереди.
Первая мысль, которая у меня промелькнула: «Контрабасы попали в засаду!» Я крикнул: «К бою!» Мы побросали сигареты, мгновенно похватали автоматы и уже на ходу передёргивали затворы. Рассредоточились как-то машинально. Димка залёг тут же, прямо в мокрый снег, под колёса нашего «Урала», и мгновенно направил ствол автомата к выходу с территории. Серёга побежал в открытые ворота склада и спрятался за колонной. Я запрыгнул на штабеля, затем на навес и уже с него перебежал на крышу складского помещения.
Пока я преодолевал полосу препятствий, прогремел ещё один взрыв, после чего всё стихло. Я, пригнувшись, добежал до противоположного края, залёг, осмотрелся. Сердце билось просто бешено. Каким-то замыленным взглядом я шарил по дворам и пытался разглядеть наших. А они — вот! Под самым носом лежат!
Контрабасы лежали возле самой дороги, по которой мы заезжали, примерно в пятидесяти метрах от склада. Все трое рядышком, никто не шевелился. Я не знал, живы ли они. Не знал, что предпринять. До меня смутно дошло, что нужно обнаружить засаду, постараться вычислить, откуда стреляли. Я лежал на прежнем месте и лихорадочно озирался по сторонам. Я бы так и лежал, теряясь в догадках, но боевики не заставили себя ждать. В тишине прогремела пулемётная очередь. Сначала раздалась одна очередь, затем вторая — стреляли из дома в ста метрах от контрабасов. Стреляли по ним, не давая поднять головы и выстрелить в ответ. Все трое оказались живы. Я не сразу заметил, но, когда пули стали ложиться рядом с ними, парни невольно вздрагивали и ёжились. Получилось так, что они залегли в ложбинку на обочине, и пули не могли их достать — они либо перелетали, либо бились о дорогу и рикошетом отскакивали вверх.
Мне понадобилось ещё какое-то время, чтобы сообразить, что я могу предпринять. Решение пришло само собой — нужно прикрыть отход наших. Трудно сказать, размышлял я секунды или минуты. Время само по себе перестало для меня существовать. Так бывает, когда ты максимально собран и сфокусирован на своём деле, может и час пролететь, не заметишь. Когда я всё-таки решился открыть огонь, волнение и страх испарились. Вокруг меня появилась какая-то особая аура, чувство паники и нерешительности переросло в чувство максимальной собранности. Для меня всё происходило как будто в замедленной съёмке.
Я приподнял голову, встал на локти, направил ствол автомата в сторону окна, прицелился и нажал на курок. Нет, я не видел стрелявшего, скорее, его силуэт или даже тень, и целился я вовсе не в эту самую тень, а просто в окно. Я не думал об убийстве, не ставил себе задачу — подавить пулемётную точку. Ликвидация стрелявшего, конечно, предполагалась, но в первую очередь я думал о том, как выиграть время для отхода наших. Задача стояла — пресечь огонь, возможно — перенаправить его на себя. Но вышло иначе — я попал. На тот момент я не знал — убил или ранил, но пулемётная очередь оборвалась. Пулемёт как-то некрасиво упал на подоконник, а потом и вовсе вывалился на улицу. Я заорал контрабасам: «Бегите! Чисто — бегите!» И они, воспользовавшись затишьем, что было сил рванули за склад.
Через пару минут из того самого дома, с которого вёл огонь пулемётчик, выбежали трое. Они рассредоточились вдоль кирпичного забора, по переднему краю двора, а я зачем-то разглядывал, кто они и что намерены предпринять. Лежал и разглядывал, когда свободно мог вести прицельный огонь. В следующее мгновение раздались характерные хлопки. В тот момент, когда прозвучали выстрелы из подствольных гранатомётов, во двор выбежали ещё двое. В этот раз я не растерялся, прицелился и нажал на курок. Короткая очередь прозвучала в тандем с разрывами гранат, но я безбожно мазал. Ещё секунда — и мой автомат замолчал. Продолжая давить на курок, я, если честно, даже не сразу понял, что у меня закончились патроны. Осколки гранат тоже свистели в пустоту, не найдя себе жертву. Контрабасы уже скрылись за угол склада.
Я отполз вглубь крыши, скорее, даже не отполз, а откатился на ледяной корке и собственных гильзах. Перевернул спарку, передёрнул затворную раму и снова подполз на край, но не на прежнее место, а чуть левее. Во дворе уже никого не было. Точнее, они укрылись, я это чувствовал. Скрылись за забором и выжидали.
Я тоже ждал, держа двор на прицеле. Воцарилась непонятная тишина. Тишина, пропитанная тревогой. И вроде бы ты готов ко всему, но всё равно не знаешь, чего ожидать. Только длилась она недолго, стоило мне об этом подумать, как воздух разрезал хлёсткий щелчок, и одновременно я ощутил сильное жжение в области левой лопатки. Краем глаза я видел, как ко мне летела какая-то маленькая тень. Промелькнула мысль: «Оса или шмель», — хотя откуда бы им взяться среди зимы? Короткое жужжание вперемежку со свистом — и тут же укус в спину. Укус нереальной силы!
В ту паузу, в те минуты затишья, когда я лежал на крыше и выжидал, гадая, что предпримут боевики, меня вычислил снайпер. Я не видел, откуда он стрелял. Я не видел, что происходило во дворе дальше, потому что был ранен и тут же отполз от края. Я слышал выстрел и одновременно увидел пролетающую тень. Тень на доли секунды, а потом ощутил жжение — это была пуля. Она прожужжала в нескольких сантиметрах от моей головы, распорола лямку бронежилета, впилась под бушлат и китель, после чего, резанув мне спину по касательной, снова зарылась в бронежилет.
Я не сразу, но сообразил, что произошло, и не стал испытывать судьбу. Ползком пересёк крышу, спустился тем же способом, как и забирался. Обсудив с контрабасами обстановку, мы решили не нападать, а обороняться. Точное количество боевиков нам было неизвестно, связь отсутствовала, патронов мало, решись мы на контратаку — могли запросто угодить в ловушку.
Сколько бы нам пришлось сидеть на этом складе — неизвестно. Но мы рассчитывали, что нас хватятся или кто-нибудь услышит выстрелы. Расчёт был верен, и к нам на выручку подоспела полковая разведка. На ближайшем к селению блокпосту услышали звуки завязавшегося боя, доложили в штаб, и нам в помощь выдвинулись две БМП. Боевики скрылись, бросив убитого пулемётчика в доме. Я об этом узнал после зачистки, но лучше бы так и оставался в неведении. Лучше бы не знал!
И вот прошло много лет, а я всякий раз вскакиваю посреди ночи, оглядываюсь и пытаюсь понять, где нахожусь. И наверное, я ещё что-то бормочу в эти секунды. Лишь спустя минуту страх и напряжение отступают, остаётся только ноющая боль в области левой лопатки. Я привычным движением пододвигаюсь к краю кровати и свешиваю ноги. Так я сижу минут пять, размышляя и выискивая причину тревоги у себя в голове, а потом гоню мысли прочь и безуспешно стараюсь уснуть.
У каждого своё мнение о Боге, кто-то верит, кто-то нет. Я не хожу в церковь, не читаю молитв. Я ни о чём не прошу, но почему-то всё чаще о Нём задумываюсь. Уже не раз, сидя на краю кровати, мысленно я обращал свой взор к небу. Уже не раз, разминая онемевшую руку и растирая ноющий шрам на плече, я задумывался о том, что, может, это не тело болит, а душа. Может быть, кошмары по ночам и ноющее плечо — это напоминание о совершённом преступлении?
Кто-то скажет: «Убивать непозволительно, но истреблять неприятеля на войне и законно, и достойно. Случившееся нужно расценивать как спасение товарищей». А кто-то скажет: «Это не суд Божий. Ты мысленно чинишь себе препятствия, а потом страдаешь. Нет там никого на небесах! Одни только звёзды. Да и те всё время падают». А я со всеми соглашусь. Да, на войне законы мирной жизни переворачиваются: убийство становится проявлением доблести, а не влекущим наказание поступком. Но всё же боюсь допустить мысль о том, что будет с человечеством, если мы с лёгкостью начнём снимать основной бессознательный запрет — на убийство под любым предлогом.
Можно, конечно, постараться и не думать об этом, отмахнуться. Вот только война хоть и имеет срок давности, но в моей душе никак не закончится. Стереть или сломать память усилием воли мне не под силу. Так пройдёт полгода, год, и я снова проснусь от кошмара в холодном поту, испытывая ужас и острую боль в области левой лопатки.