Роман
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2018
Борис Телков —
член Союза писателей России. Автор более тридцати книг. Лауреат нескольких
всероссийских литературных премий. В настоящее время редактор журнала «МАКАР».
1. Оревуар, мадам!
В ночь, когда у
мещанки Погадаевой родился сын, на небе случился сказочный звездопад.
Разноцветные звезды осыпались так густо, что казалось, не миновать пожару.
Молодой отец, в
мокрой от пережитых волнений рубахе, вышел на скрипучее крыльцо из
переполошенного дома. В дрожащих руках он держал рюмку водки и незажженную
папироску. Ему хотелось побыть одному, чтобы осмыслить свершившееся событие.
Происходящее на
ночном небе так впечатлило его, что он на некоторое время забыл о своем
счастье. Звезды падали одна за другой, как будто кто-то сотрясал небосвод. Так
воришки по осени раскачивают яблони.
Отец
новорожденного долго любовался тем, как звезды чиркают по небу, а потом, когда
вспомнил про своего сына, решил, что это добрая примета. Расчувствовавшийся
мужчина единым махом опрокинул в себя водку и занюхал рукавом рубахи. Присев на
крыльцо и взяв в рот папиросу, он попытался закурить, но спички, вспыхнув,
ломались в непослушных пальцах и кометами выстреливали в ночь, в сырую траву…
***
О том, что он
рожден в ночь звездопада, Алексей узнал от отца в десятилетнем возрасте и тут
же разболтал об этом всей уличной ребятне. К удивлению, голытьба заводского
поселка Мартын отнеслась к этому факту без должной, по его мнению, зависти и
уважения и совсем уж без восторженного удивления. Более того, причастность к
небесным светилам однажды обошлась ему боком…
Как-то он с
ватагой оборванцев решил покататься на мирно пасшихся возле заводского пруда
лошадях купца Злыгостева. Лешка первый отвязал своего коня и уже вцепился в
гриву, чтобы вскарабкаться на него, как своенравная скотина вдруг скакнула
вперед и взбрыкнула задними копытами…
Что спасло
мальца, непонятно. Возможно, то, что конь был не подкован, мальчишка легок, как
комар, а удар в голову пришелся вскользь.
На перепуганные
вопли ребятни сбежался народ.
Неторопливо
подошел сам хозяин лошадей. Раздвинув толпу, он опустился на колени перед
лежащим на траве мальчиком. Осмотрев рану и убедившись, что юный конокрад жив,
Злыгостев поднялся, тщательно обтер о платок перепачканные в крови пальцы и
хмыкнул:
— Эк тебя, братец
мой… звездануло!.. Скажи мамке, пусть сахар столчет да рану присыпет. Помогает…
Так после этого
случая Лешка Погадаев кроме здоровенной шишки на лбу приобрел кличку
Звезданутый.
Другой на его
месте проклял бы тот дурацкий звездопад, но Алексей, наоборот, поверил в свою
счастливую судьбу и, более того, во всем ярком и сверкающем отныне стал видеть
доброе предзнаменование.
***
Мальчик рос
смышленым и шустрым. Мартынскую начальную школу он окончил с успехом, если не
считать тройки по Закону Божию. Сей предмет Леша считал не только скучным, но и
бесполезным, несмотря на то, что в табелях и свидетельствах об окончании школы
он стоял в первой строке. Учителя, опять же если исключить из их рядов
законоучителя отца Симеона, не могли на него нарадоваться, пророчили ему
большое будущее, но отправить мальчика одного в Темноводск, где Алексей смог бы
продолжить образование в реальном или горнозаводском училище, родители не
рискнули. Возможно, если бы их сын настоял на дальнейшем обучении, отец с
матушкой уступили бы его просьбам, но мальчик не рвался вновь сесть за парту, а
предпочитал жить в свободном полете. Местную церквушку он также навещал без
особого желания, а только в том случае, когда родители хватали его за руку и
вели за собой.
А еще Лешка
огорчал родителей тем, что не хотел стоять за прилавком. С его способностями к
быстрому, как шелест листьев на ветру, счету ему, казалось бы, тут самое место,
ан нет! — молодому Погадаеву больше всего нравилось читать разные дешевые
книжки да висеть на господском заборе и наблюдать за тем, что происходит за
оградой, во дворе дома управляющего заводом.
Мальчик наблюдал
за барской жизнью, вникал во все ее подробности, в обороты речи господ, цеплял
незнакомые благозвучные слова. Он так проникался увиденным, что вечером
возвращался домой другим человеком, нежели тот, что ушел утром из дома.
— Ох и чадушко!
Ну сущий выкамура… — смеясь, говорила мать, глядя на то, как ее сын важно
разгуливает по дому, вставив в глаз проволочное колечко на веревочке наподобие монокля.
— Оревуар, мадам!
— и Леша целовал матушке ручку.
Другим не менее
страстным интересом подростка была жизнь старателей. Что бы мальчик ни делал в
лавке, он все бросал и подбегал к прилавку, когда ватага мужиков, заросших
пегим диким волосом, приходила в лавку к отцу за товаром. В небольшом и без
того помещении сразу становилось тесно. Глаза щипало от дыма костра и едкого
пота.
Обычно старатели
приходили за снедью в лавку поодиночке, а чаще всего посылали своих баб. Они
считали ниже своего достоинства выходить из тайги по таким мелочам. Вытащить их
из глуши мог только неожиданный фарт и сопровождающее его желание неимоверных
безумств и веселий.
И тогда приход
старателя в лавку превращался в спектакль.
Лешка во все
глаза смотрел, как куражились пьяные мужики, как в одночасье просаживали деньги
на нелепую прихоть, а когда не хватало фантазии, просто рвали четвертные и
пятидесятки на ленточки и сворачивали из них цыгарки. Те, кто не курил, просто
сжигали бумажку за бумажкой:
— Гляньте, как я
щас царю Лександру бороду подпалю!..
Для чего они так
делали, Леха не мог понять, но вся эта вакханалия его восхищала.
Отец после такого
посещения фартовых делал месячную прибыль.
— Батя, я тоже
хочу быть старателем! — Лешка с горящими глазами пересчитывал пухлую пачку
грязных купюр по третьему кругу.
— Э-э, сынок, и у
них не все так гладко… Думаешь, всегда им золото на ломоть сыплется?
— Эх, мне бы
столько денег! Зажил бы я, как барин, — силь ву плэ… бонжур… мерси… — мальчик
томно помахал радужной бумажкой перед своим носом, как барыня веером.
Рассерженный отец
отнимал у размечтавшегося отпрыска деньги и нравоучительно пристукивал согнутым
пальцем в лоб:
— Остановись,
Лешка! Запомни навсегда: шальные деньги — не для нас… От них такой… э-э… бонжур
бывает, что потом никакого мерси не захочешь! Дурные это деньги.
— Почему дурные?
Деньги, батя, везде одинаковые, — не унимался подросток. — Вот, сличи!..
— Я не о том… —
отец закрывал конторку на ключ. — Дурные деньги легко приходят и так же быстро
исчезают. Да еще и беду на хвосте принесут…
Лешка хмыкал:
— Знамо,
принесут. Если по шинкам водку пить да картами по столу лупасить.
— Охо-хо, тоже
верно. Так что учись торговле, Леха! Это целая, брат, наука… Купить-то и внучек
купит, а продать и дед намается.
Разговор о
различной сути денег впечатлил мальчика. С отцом он был не согласен, и через
несколько дней спорщик вновь вернулся к этой теме.
Отец считал за
столом прибыль, складывал бумажные деньги по пачкам, медь и серебро по
тарелкам. Слюнявил карандаш, занося свои расчеты в толстую, прошитую сапожной
дратвой тетрадь.
Мальчик сидел
напротив, подперев лохматую голову ладонью. Изучал отца — старенькая
косоворотка, жилетка, суконные брюки с грязным лоском на коленях, стоптанные
сапоги без каблуков. Вздохнув, мальчик неожиданно выдал:
— Не, батя, нам
богатыми никогда не стать…
— Тьфу! —
ругнулся отец. — Со счета сбил…
— А-а, считай не
считай, все равно денег мало…
Отца задел за
живое тон сына, не то расстроенный, а не то даже презрительный, и он взвился:
— Как же мало?!
Вона, смотри, как копейка в рубль превращается, а?
— Х-ха — в рубль!
Эх, а для красивой жизни, как у господ, нужны тыщи! — Сын посмотрел в упор в
глаза отцу.
«Когда же он
повзрослел-то, а, боже?..» — испуганно мелькнуло в голове у отца, и следом он
услышал такое, отчего перехватило дыхание от обиды.
— Так ты, батя,
умрешь за этим прилавком и настоящей жизни не увидишь…
— Но-но! —
сорвался отец и занес уже ладонь над головой сына, но бить не стал, сдержался.
— Что каркаешь?
Смерти моей желаешь?! — жалким голосом произнес он и заморгал часто-часто.
Стало жалко себя — а ведь на самом деле он здорово устал и как-то поистерся за
прилавком… А что он видел, кроме своей конторки? Дальше Темноводска нигде не
бывал. А ведь были, были мечты познать мир… Да и не старый он еще вовсе!..
Леха заметил, как
отец весь скукожился, как старый башмак, от обиды. Он подошел к своему родителю
и обнял его.
— Долгие лета
тебе, батя! Я не об этом…
— А о чем, сынок?
— дребезжаще спросил отец.
— Не знаю,
только, кажись, я тебе не помощник. Не по душе мне мелочью трясти. Мне, батя,
размах нужен.
Отец некоторое
время пораженно смотрел на сына, потом расхохотался:
— Тебе? Размах?!
Ах ты, завихорко…
II. Фарт
Сначала отца
неприятно поразил и даже напугал его законопослушную мышиную натуру этот
вечерний разговор с сыном, но позже, обдумав услышанное, он решил, что
сказанное ерепенистым отпрыском в пылу спора не более чем наскок молодого
задиристого петушка.
«Ишь что удумал —
отца перескочить… Ниче-ниче! Подрастет — пообтешется, ума-разума наберется…» —
решил он, истово помолился перед сном за сына и успокоился.
А зря! Алексея с
малолетства не устраивало все, что происходило в его жизни. Ему казалось, что
он, рожденный в ночь звездопада, предназначен для другой жизни, роскошной и
сверкающей.
Подросши, он понял,
что даже при самом благоприятном раскладе ему никогда не жить в большом городе
и не мотаться по улочкам в дорогих санях с собственным кучером, кутаясь в
енотовую шубу с бобровым воротником. Благородные, утонченные дамы не будут
заинтересованно лопотать на иностранном наречии за спиной и при каждом его
взгляде розоветь и смущенно прыскать в надушенную ладошку.
Это была другая
жизнь, куда ему, сыну мелкого лавочника, нельзя было ни заползти, ни тихонечко
войти, а лишь только, рискуя сломать шею, заскочить, как на подножку
проходящего мимо поезда, на который у тебя нет билета.
И Алексей начал
готовиться к этому отчаянному прыжку…
Нужны были
деньги. Для начала пусть даже немного. Малые деньги — наживка для более
крупных. И все это должно произойти как можно быстрее. Ждать, бренча грязной
мелочью, как отец, у него не было времени.
Воплощением его
мечты был старательский фарт. Стремительный, блестящий, как росчерк звезды по
ночному небу. Именно так он представлял себе дальнейшую жизнь: раз, два — и в
дамках.
Он любил слушать
рассказы о сказочных и внезапных обогащениях старателей. Правда, все эти
истории о находках золота или платины почти всегда заканчивались плачевно —
если не смертью фартового от ножа, то скорой нищетой. Ни один старатель еще не
достроил до конца свой дом. В округе стояли целые деревни заросших бурьяном
недостроенных хором.
Молодой Погадаев
каждый случай удачи примерял на себя. Ему казалось, что достаточно один раз
поймать удачу за хвост, он точно ее не выпустит из рук.
Нужен был только
случай…
***
Однажды сырым
вечером в осеннее непогодье отец почувствовал себя плохо и ушел домой пораньше,
оставив сына одного за прилавком.
Алексей,
высмотрев в мутное оконце, что щуплая фигура отца растворилась в сумерках, тут
же закрыл лавку. Он также занавесил маленькое оконце, а огонек мерцалки сделал
поярче. У парня были занятия поинтереснее, чем ожидание и без того редких
покупателей с их сиротскими, мокрыми от слез и дождя грошами.
Молодой человек
каждую свободную от работы и постороннего взгляда минуту уходил в свой мир,
сотканный ночными фантазиями, начертанный падающими звездами и разукрашенный
рекламой из подборок номеров журналов «Нива» и «Санкт-Петербургские ведомости».
Эту литературу он
нашел на лавке в резной беседке в господском саду, куда наведывался тайком от
сторожа в свободные вечера. Листы бумаги едко пахли типографской краской, но
даже сквозь это техническое зловоние Погадаев уловил тончайший аромат женских
духов. Он был особенно явственен у края страниц, именно там касались бумаги
чьи-то благоуханные трепетные пальчики. Даже не рассмотрев толком журналы,
молодой человек тут же спрятал их под старый отцовский пиджак и, не разбирая
дороги, кинулся сквозь кусты к обшмыганной лазейке в заборе. Казалось, не было
такой силы, которая смогла бы отнять эти вожделенные журналы.
Именно они смогли
придать очертания и прорисовать подробности того сверкающего мира, в котором
мечтал жить молодой Погадаев. Он увидел его на страницах рекламы, и с тех пор
цель обрела конкретные образы — ослепительная бритва «жиллет», дорогие сигары,
шляпа из атласного шелка, чудо техники — автомобиль «рено»…
Алексей увидел в
рекламе себя, вернее, того, на кого он хотел быть похожим. Это усатый франт с
зачесанными висками, пускающий дым кольцами и предлагающий покупать гильзы
«Викторсон». Ловко сидящий фрак, стоячий белоснежный воротник, клетчатая
жилетка. В изящной руке — папироса. Волоокий взгляд покорителя женских сердец.
Вдохновленный
образом этого мужчины — героя фееричных романов, — Погадаев-младший своровал у
отца пару дешевых папирос и попробовал выкурить их за баней. Кроме зловония во
рту и головокружения Алексей ничего не почувствовал и, оплевав всю крапиву
желтой слюной, решил перенести следующие попытки на будущее, когда появятся
деньги на дорогие сигары.
Реклама пива
«Калинкин» пиво-медоваренного товарищества из Санкт-Петербурга покорила юношу
своими статными чернобровыми девушками в кокошниках и лентах. Особенно
впечатлили две из них — русская красавица в соболях, с поклоном предлагающая поднос
с напитками, и другая, с цветочным венком на голове, сидящая на качелях и
призывно поднявшая бокал с пенным пивом.
Вообще, что бы
женщины ни рекламировали, они, прежде всего, предлагали себя. Так казалось
молодому человеку, которого уже давно охватывал любовный трепет всякий раз,
когда в их лавку входило юное существо противоположного пола.
Всех женщин,
которых он видел на рекламе, Алексей представлял своими…
Томная красотка
за утренним туалетом с «мылом Жукова» только что провела с ним ночь. Другая уже
несла ему чашечку кофе. Чаровница в мехах и перьях умоляла, чтобы он снял ее на
фотографическую камеру «Кодак»…
Молодой Погадаев
всякий раз волновался и не знал, какой из них отдать предпочтение. Томление в
душе и тяжесть внизу живота сводили его с ума. Надо было что-то делать с этим,
а иначе его разорвет от страсти…
Алексей уже
скользнул рукой в штаны, как вдруг услышал за темным окном чавканье чьих-то
сапог по размытой дождями дороге, потом топот ног по крыльцу и буханье кулаком
в тяжелую дверь лавки.
Молодой человек
не шелохнулся. Ему было досадно оттого, что кто-то вот так бесцеремонно вторгся
в его сладкую мечту и порушил воздушные замки. Можно даже сказать, отхлебнул
сивыми губами из его кружки неведомый чудный напиток какао «Жорж Борман».
Алексей внутренне
клокотал от возмущения, а между тем неизвестный тоже не унимался.
— Открой!!!
Открой! Я видел огонь, ты там, торгашья душонка… Открой, а то подожгу твою
конуру! Душа праздника хочет…
«Похоже, лучше
впустить… Этот не угомонится», — решил Алексей и, спрятав заветный журнал на
место, пошел открывать двери.
На пороге стоял
пьяный оборванец — старатель по кличке Красный нос.
Его в округе
знали все. Пацанва смеялась над его огромным, багровым до синевы носом и
маленьким ростом. Таких недоростков в округе еще называли окурышами. И походка
у него была потешная — с раскачкой вперед, как будто нос вот-вот перевесит тело
и воткнется в землю.
Мальчишки бежали
за старателем толпой с криком: «Рыба — карась, а ты убирась!» — и бросали в его
согбенную спину камни и комья грязи. Впрочем, те, кого разъяренному карлику
удавалось поймать, впредь старался вообще не попадаться ему на глаза. Дело в
том, что его чудовищно длинные по сравнению с хлипким тельцем руки обладали
убийственной силой. Схватив шалуна за шею, Красный нос слегка сжимал два
изуродованных в забое, кривых пальца, и несчастному казалось, что он слышит
хруст собственных позвонков. Видя, как полузадушенный мальчишка обморочно
закатывает глаза, он, дико хохотнув, отшвыривал обмякшее тело прочь, как тряпку.
В отличие от
детей, старатели относились к нему с уважением. И не только потому, что многим
из них была знакома невероятная сила его рук. Красный нос был сказочно удачлив.
Увидеть его по пути на прииск считалось доброй приметой.
Если бы собрать
то золото, которое прогулял этот гном, можно было купить дворец. Кутежи его
были так же чудовищно изощренны, как и внешний облик.
Последний раз он
привез в старательский поселок на тройке лошадей белоснежный рояль, полный
черной икры. Потом Красный нос, засучив рукава длинного, не по росту, фрака,
брякал по клавишам и горланил матерные частушки, в то время как голытьба
грязными ладонями и мисками черпала икру.
Горные власти не
раз интересовались, где Красный нос намывает столько золота и почему не сдает
государству, но старатель тут же прикидывался дурачком, юродивым — а в это
легко было поверить! — и никакие угрозы и побои не могли заставить его сказать
правду.
За карлушей
пробовали следить — и сами мужики-старатели, и горнополицейская стража, и
особенно те, кто промышлял «красным золотом», то есть омытым кровью, — но также
безуспешно. Все видели, как он выходил к какой-нибудь реке, долго вертел
плоской птичьей головой туда-сюда, словно своим носом пытался уловить дразнящий
аромат золота, и тут же… исчезал. Растворялся в воздухе.
Красный нос жил
своей, никому не известной жизнью, поэтому приход в лавку поздним вечером был
вполне в его духе.
— Что прячешься,
а? Дай-ка мне пару водки да жратвы. Да побыстрее, шевелись, душа праздника
хочет…
Отец учил Алексея
не давать ничего в долг и никогда не доставать товар, пока покупатель не
предъявит деньги. Случалось, что поселковая нищета, схватив еду, выскакивала из
лавки.
— Деньги покажи,
— сказал молодой торговец, отступив от прилавка и покосившись взглядом на
топор, припрятанный отцом на всякий случай.
От Красного носа
можно было ожидать что угодно.
— Деньги? —
Красный нос каркающе захохотал. — У меня кое-что получше есть…
И поздний гость,
запустив руку в карман мокрого, перепачканного в глине пальто, порылся там и,
что-то достав оттуда, торжествующе бухнул на столешницу. Это был небольшой
самородок.
— Водки! И
пожевать…
Предложенное
золото с лихвой бы окупило то, что хотел получить старатель. Кроме того,
продавцу показалось, что у старателя под тяжестью пальто провисли плечи.
Алексей
завороженно смотрел на самородок, который тускло мерцал при свете керосиновой
лампы. Вообще-то по закону было строжайше запрещено брать у старателей золото,
но местные торговцы зачастую пренебрегали этим запретом. Погадаев хотел уже
выдать Красному носу требуемое, но в голове мелькнула мысль, которую он даже не
осознал, но начал уже действовать.
— Не положено, —
сказал он безразличным голосом.
— Эй, ты,
ослопан, от ума отстал?! — забеспокоился Красный нос. — Душа горит.
— Не положено
брать золото. Деньги — извольте.
— Да я тебя
сейчас, сосунок!.. — старатель метнул в него свою знаменитую руку, и Алексей,
отпрянув к стене, едва успел спасти от железной хватки свое горло.
Пришлось достать
топор.
Оба, продавец и
покупатель, тяжело дышали.
— Ладно, паря,
будь по-твоему… — прошипел Красный нос и забрал свое золото. — Где еще можно
взять водки?
— Сейчас нигде.
Все лавки закрылись, — почти с вызовом произнес Алексей.
Он уже точно
знал, что хочет.
Старатель,
потоптавшись сапожищами у прилавка, выложил из кармана самородок покрупнее.
Грязные пальцы его дрожали.
Алексея тоже бил
внутренний озноб от страха и волнения. Он еле сдержался, чтобы не вцепиться
золото.
— Не положено, —
из последних сил сказал он как можно равнодушнее.
— Ах ты,
нетопырь! — взвился Красный нос. — На, охлестыш, подавись!!!
И он с ненавистью
швырнул на стол такой крупный самородок, который Алексей не взять не мог. Это
было выше его сил.
Погадаев, спрятав
золото в карман брюк — те едва не слетели вниз, так как и без того держались на
честном слове, — выдал ему все, что просил старатель.
Красный нос тут
же, не отходя от прилавка, зажав горлышко бутылки двумя пальцами, опрокинул в
себя ее содержимое. Крякнув, впился гнилыми обломками зубов в палку колбасы.
Рванув кусок, принялся с чавканьем, как собака, пережевывать.
Когда Красный
нос, покачиваясь, направился к выходу, Алексей поманил его еще одной бутылкой
водки.
— Эй, погоди!
Это, будьте любезны, за наш счет…
Старатель,
хмыкнув, взял водку.
— За наш счет… Да
я столь дал, что тебя с потрохами купить можно… — пробормотал он и провалился
за дверь.
Алексей, задув
керосиновую лампу, кинулся к окну.
Он увидел, как
Красный нос, приложившись к бутылке, пошел вдоль улицы куда-то к поселковому
пруду.
Погадаев быстро
накинул обдергайку и тоже вышел на улицу. Не попадая ключом в скважину, спешно
закрыл лавку и направился следом за Красным носом.
Это был его шанс.
Его фарт.
Карлика он нашел
храпящим в канаве на окраине поселка. Алексей долго таился в кустах, не решаясь
взяться за дело. Наконец, прикрыв лицо локтем руки, подкрался к спящему.
Оглядевшись по сторонам, осторожно проник пальцами в карман пальто старателя.
Он был полон самородков…
Алексей
возликовал. Доступность золота так возбудила его, что он почти потерял страх,
когда выгребал самородки из кармана Красного носа. Если бы пьяница очнулся,
молодой человек, вероятнее всего, сам бы вцепился ему в глотку. Во всяком
случае, в тот момент он готов был пойти на преступление ради выпавшей
возможности выбиться в люди…
Но, на свое
счастье, старатель так и не проснулся.
Взяв из другого
кармана кожаный мешочек с золотым песком — а что еще могло быть у удачливого
гнома? — Алексей, как уж, уполз в темноту.
***
Что произошло в
лавке, отцу он ничего не сказал — тот в его деле был не помощник.
По поводу
пропавших двух бутылок водки и палки колбасы пожаловался, что их чуть ли не
силой забрали неизвестные посетители. По всей видимости, залетные гости.
— Эх, ты —
некудака! — в сердцах отец отвесил сыну подзатыльник, а потом, подумав,
потрепал по плечу: — Прости, сынок! Ладно хоть живой остался…
Весь следующий
день Красный нос зверем метался по поселку. Когда он бежал по улице, размахивая
своими длиннющими руками, казалось, что на четырех ногах ему было бы мчаться
естественней. Старатель проскочил все шинки, лавки, притоны, безумно что-то
выискивал в лицах торговцев, рычал и хватал их за жилетки. Кого ищет, никому не
говорил. Он был так страшен, что дети даже боялись улыбнуться, видя его
неистовство. В поселке решили, что карлик допился до белой горячки.
Алексей на несколько
дней благоразумно покинул поселок, ездил по делам к родственникам в дальнее
село, а когда вернулся, узнал, что Красный нос повесился в лесу на сосне
недалеко от казенного прииска.
III. Тайна в жестяной коробке
У Алексея
появилась тайна. Она лежала в большой жестяной коробке из-под китайского чая. А
сама коробка, обернутая в тряпку, хранилась под полом в сенях.
Впрочем, молодой
Погадаев постоянно перепрятывал свое золото. На это были разные причины…
То ему начинало
казаться, что у отца с матушкой вызывают подозрение его долгие задержки в
сенях, а то ему не нравились чересчур любопытные гости да открытые двери. Также
Алексей всегда перезахоранивал золото после того, как видел во сне Красного
носа…
Снилось всегда
одно и то же. Будто бы идет он вечером в сени, к заветному месту, и пол под его
ногами вдруг начинает слегка покачиваться. Дальше — больше. Доски изгибались
дугой, выворачивались, как живые, трещали, словно под полом шевелилось какое-то
чудовище. Когда дрожащий от ужаса Алексей уже почти достигал цели, — тресь! —
доски ломались в щепу, и снизу вырывались огромные грязные руки, похожие на
коренья. Они пытались поймать Погадаева за ноги, рвали на нем рубаху, царапали
когтями по спине…
Своим криком
Алексей будил отца с матушкой, а потом долго не мог уснуть. Он целовал свой
нательный крест и пытался убедить Бога, что в смерти Красного носа он не
виновен — ведь сколько раз этот гном и без его помощи лишался своего золота, и
ничего. Жил дальше. А ему, молодому Погадаеву, золото нужнее. Алексей обещал
Богу, что, когда разбогатеет, построит церковь, и только после этого засыпал,
довольный собою…
***
Всякий раз,
проходя мимо того места, где у него хранилось золото, молодой Погадаев
испытывал сильное желание достать его и в который уж раз перебрать свое
сокровище в руках, восторгаясь тяжестью металла и тусклым блеском.
Если раньше
Алексей стремился остаться в одиночестве для того, чтобы погрезить о будущем
над журналами, то теперь он изучал свой клад. На отцовских весах парень десятки
раз взвесил каждый самородок, по памяти знал форму каждого из них и мог
зарисовать с точностью один-в-один.
Когда он медленно
пересыпал золотой песок с ладони на ладонь, падающие крупицы казались ему
звездопадом…
На этом счастье
Алексея Погадаева заканчивалось.
Что делать дальше
с золотом, он не знал. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что
долго хранить золото нельзя. Опасно и бессмысленно. Золото должно привести его
к счастью, а для этого его необходимо обратить в деньги.
Можно было,
конечно, сдать его местным тайным купцам, но они не дадут достойную цену, а
кроме того, могут попросту забрать весь товар да еще хорошо припугнуть. Откуда
у паренька такое богатство? И некому будет пожаловаться: продажа и покупка
золота — дело подсудное…
Значит, золото
надо сдавать как можно дальше от дома, в тех краях, где его не добывают и цена
на металл намного выше.
Другой
неразрешимый вопрос… Даже если он удачно продаст золото, как объяснить людям, а
прежде всего родителям появление такого количества денег? Законопослушный отец
если не умрет от расстройства, что сын встал на кривую дорожку, то, чего
доброго, прогонит из дома.
После того, как
Алексей стал владельцем золотых самородков, он жил, как в бреду. Он исхудал,
невпопад отвечал на вопросы, покупателям возвращал деньги за товар. В глазах
его мелькали искорки безумия. Матушка боялась, что он заболел.
Так день и ночь в
голове молодого Погадаева катила скрипучая телега из мыслей, кому сдать золото,
а потом куда вложить полученные деньги…
***
Прошло несколько
лет. Алексей уже на голову перерос отца и превратился в статного юношу с пока
еще редкой темной порослью на верхней губе и щеках. Девушки на него
засматривались, потому как парень был недурен собой, а в разговоре ловок и
приятен. Сказалось чтение бульварных романов, которыми он увлекался.
Как-то во второй
половине лета старший Погадаев решил отправить младшего на рынок в Темноводск
прикупить разных колониальных товаров и прочего по мелочи. Путь предстоял
нелегкий — чуть ли не сотня верст по лесам и горам. Местные торговцы решили
ехать гуртом — так безопасней. Сложился целый обоз из десятка подвод.
Раньше отец ездил
сам, но нынче решил, что Алексей уже достаточно повзрослел, чтобы заменить его
в этой поездке. В течение нескольких вечеров он посвящал сына в разные коммерческие
премудрости: как выбирать товар и хранить его, чтобы он не потерял свой
продажный вид. С глазу на глаз, без супруги отец поговорил с сыном о том, как
избежать разных дорожных неприятностей.
— Не вздумай
косорыловку пить да на винтохвосток зенки пялить! В дороге это самое гибельное
дело. Знаешь, из-за этого соблазна сколько мужиков домой не вернулось или
прикатили в пустой телеге да с пробитой башкой? То-то… Мужик вдали от дома да с
деньгами в кармане — это для всяких лихоимцев, как мед для пчелы… Лишнего не
болтай, кошелем прилюдно не тряси. Запомни — все хотят тебя обмануть! У
бережливого и оловянный грош не пропадет.
Алексей слушал
своего отца вполуха. Младший Погадаев считал, что старший ничему путному не
может его научить, так как сам ничего в жизни не добился. Со своей убогой
философией он для него не учитель.
Все, о чем
предостерегал его отец, не пугало его. Это являлось частью той жизни, к которой
он стремился, — красивые женщины, благородные напитки, большие деньги. Роскошь,
которую не хотелось скрывать, а, наоборот, выставлять напоказ.
Младший Погадаев
впервые ехал один на рынок, да еще в такой поселок, который по размерам и числу
жителей тянул если не на губернский, то уездный город точно. По рассказам
побывавших там, в Темноводске было все, что надо для красивой жизни, — богатые
магазины, театры, народные клубы, увеселительные заведения. По улицам бродили
иностранцы, на гастроли приезжали столичные примы.
Это была его
жизнь, и Алексей ехал в Темноводск с целью примериться к ней…
Несмотря на то,
что младший Погадаев был уже готов встретиться с чудом, тем не менее Темноводск
ошеломил его…
Знакомство с
поселком началось с базарной площади, куда их обоз прибыл поздним вечером.
Спать мужики легли возле своих телег на старые овчинные шкуры, благо ночь
выдалась теплая.
Несмотря на
усталость после многодневной тряски в телеге, Алексею не спалось. Ему хотелось,
чтобы побыстрее наступило утро и он смог увидеть все своими глазами.
Сон сморил его
перед самым рассветом… Погадаев пробудился от того, что кто-то наступил ему на
ногу. Он дернулся, хотел выругаться, да так и замер с открытым ртом…
В утреннем
тумане, сквозь который пока еще робко пробивались солнечные лучи, молодой
человек увидел длинные торговые ряды, полотняные палатки, лавки. Вдалеке
колыхался призрак собора. По краям площади приткнулось множество телег. Еще
было совсем рано, но вокруг уже вовсю кипела муравьиная жизнь. На рынок
постоянно что-то подвозили с разных концов поселка. Казалось, все это добро
никогда не продать…
В первый день
Погадаеву так и не удалось покинуть базарную площадь, хотя ему очень хотелось
поглазеть на Темноводск. Старшой запретил покидать рынок. Все ходили по рядам и
приценивались к товару.
Алексей узнал
много интересного и даже диковинного.
К примеру, в
мучном ряду можно было купить с бесплатной доставкой на дом пудовый или
пятипудовый мешок муки любого сорта: первого, второго, первача или вообще
крупчатки. На мешках стояли клейма с фамилией торговца. Цвет печати отвечал
определенному сорту муки. Если покупателя смущало качество товара, извозчик
безоговорочно привозил другой мешок.
В калашном ряду
кроме свежеиспеченного хлеба можно было отведать шампанского для бедных — в
летнюю жару в ведрах со льдом стояли наготове бутыли с квасом и кислыми щами.
Впрочем, имелась на продажу и натуральная фруктовая газировка. Пробка
удерживалась в горлышке бутылки проволокой.
Даже в жаркий
полдень холодом веяло от магазинов в мясном ряду. Под полом в погребах среди
глыб льда хранились многие пуды мяса. Солонину и вяленое мясо крестьяне охотно
брали в страду, на покос, целые телеги слабо упитанного мяса по дешевке скупали
колбасники. Пользовалась особым спросом у покупателей калмыцкая курдючная
баранина и телятина местных заготовок. Говорят, зимой на площади появлялись
целые курганы рыбы, крытые брезентовыми полотнищами: щука, налим, окунь, ерш…
На рынке Алексей
впервые увидел китайцев. Они бродили меж лавок с узлом за плечами и аршином в
руках. В узле — ленты и платки из шелка. Головы китайцев были обриты до самой
макушки, из которой моталась из стороны в сторону длинная смоляная коса.
Погадаев кое-как
дождался, пока старшой разрешит мужикам в свободное от торговли и покупок время
покидать базарную площадь…
Алексей бродил по
главным улицам крупного заводского поселка, дивился замысловатой архитектуре
каменных купеческих особняков, барских хором, госпиталя, управления заводами.
Он прилипал носом
к стеклянным витринам роскошных магазинов. Алексей мысленно примерял барские
одежды. Крутился возле летних ресторанчиков, ловя аромат духов и благоухание
дорогих сигар кушающих господ. Нет! — он им не завидовал. Молодой человек точно
знал, что пройдет еще совсем немного времени, и он, Алексей Погадаев, будет
восседать в таком же резном кресле за столом с белой скатертью напротив
кокетливой красотки с бокалом пенистого пива.
Погадаев сходил
за полторы версты от базарной площади на железнодорожный вокзал, чтобы своими
глазами увидеть такое чудо, как паровоз. Алексей о нем много слышал, и в его
представлении он выглядел как огнедышащий железный дом на колесах.
Поезда он прождал
часа два, сидя на лавке в садике, окружавшем крашенную в желтый цвет станцию.
Тут было хорошо — ухоженные цветники, два фонтана и горки, выложенные из
причудливых камней. Сквозь ветки деревьев просматривался перрон. Там долгое
время было пустынно…
Но вот к станции
один за другим стали подъезжать извозчики. Кто-то привез встречающих, а
некоторые, наоборот, ждали приезжих. Вдоль путей стали прогуливаться люди. В
буфете засуетились повара в белых фартуках и колпаках. Забегали лакеи во фраках
и светлых галстуках. На перрон вышел вислоусый дядька, застегивая на все
пуговицы черную тужурку. Он достал луковицу часов и покачал головой. Широко
зевая, появился железнодорожный жандарм в гимнастерке с красными погонами с
голубым кантом.
Погадаев понял:
вот оно, началось!
Он тоже вышел из
своего укрытия и стал ожидать прихода поезда. Если честно, было страшно.
Раздался далекий
гудок. Над лесом, куда уходили рельсы, появились клубы черного дыма. Алексея
потряхивало от волнения.
Поезд оказался
меньше размером, чем он предполагал, но все равно от прокопченной железной
машины исходило ощущение такой сказочной, запредельной силы, перед которой
Погадаев чувствовал себя жалким ничтожеством. Ему хотелось понять, что может
заставить привести в движение эти сотни пудов железа.
Когда поезд стал
со скрежетом подъезжать к перрону, он свистнул так пронзительно, что Алексей
даже присел. Напоследок чудовище фыркнуло паром…
Приехавшие
пассажиры, дамы в шляпах с перьями и господа в котелках и белых сорочках,
казались ему сошедшими с небес. Они выплывали из дыма, как из облаков.
Часть из них тут
же передали свои чемоданы извозчикам, а другие ринулись в буфет, где их ожидал
длинный стол, накрытый белой скатертью…
— Господа, поезд
отправляется через полчаса! — несколько раз раздался чей-то встревоженный
голос.
Погадаев тоже
устремился за теми, кто решил подкрепиться, но войти в буфет он не решился, а
жадно наблюдал за происходящим со стороны.
— Эй, любезный,
нам суслин-вейна графинчик, да поживее!
— Человек, я
просил борща…
— Нет-нет, в
буфете в Кушве пирожки были свежее! Я знаю толстую немку, которая их печет…
Алексей поразился
тому, как за четверть часа эта толпа веселых, нарядно одетых людей опустошила
буфет, и теперь разрумянившиеся пассажиры, обмахиваясь шляпами и веерами,
прогуливались по перрону. Некоторые из них уже развалились в садике на
скамейках, обсуждая виды Темноводска и упражняясь в остроумии.
— Други мои, а не
кажется ли вам, что станция своим желтым цветом напоминает большую канарейку?
— Не знаю, как
вам, а мне кажется, перед нами сумасшедший дом!
И вновь гудки…
Люди зашли в вагоны, и поезд увез их куда-то в будущее Погадаева. Он
обязательно встретится с ними через несколько лет. А пока Алексей зашел в буфет
и купил последний оставшийся пирожок. Ему показалось, что он не ел ничего
вкуснее в своей жизни. Это был вкус его мечты.
Перед отъездом в
Мартын Погадаев приобрел тайком от всех шляпу с атласным нутром. Надо же с
чего-то начинать?
***
Когда обоз с
веселыми хмельными мужиками уже подъезжал к родному Мартыну, всех встревожила
горечь в воздухе.
— Мужики, никак
дымом потягивает? Неужто лес горит?
Покатили быстрее
и с взгорка увидели поселок, покрытый стелющимся дымом.
— Избы, кажись,
не горят, а?
— Не-а, вон
оттеда тянет, издалека…
Возле моста через
реку два солдата в бледно-горчичных гимнастерках сидели у потухающего костра.
Один из них
лениво поднялся и вышел навстречу обозу.
— Тпру, стоять!
Разворачивайтесь… В поселок въезжать не положено!
— А что,
служивые, в Мартыне турки, чо ли? — с усмешкой спросил старшой.
— Да похуже,
борода, будет! Поветря у вас, братцы, прости Господи… Тифозная горячка…
— Вот те на! Как…
горячка? — торговцы повыскакивали с телег и обступили солдат.
— Да уж с неделю…
Почитай, половина Мартына померли…
Несколько человек
кинулись в поселок, но второй солдат скинул с плеча винтовку.
— Стоять! Никого
пущать не велено! Стрелять по ногам буду!
— Да ты чо,
служивый, не понимаешь, у нас там детишки, жены?! Только глянем, живы ли, и
назад, а?
— Не положено!
— Так мы через
лес!
— Поселок
оцеплен!
— Да плевать!
Прорвемся…
— Да что вам,
жить надоело? Подбериха не только ваших скосила, у нас один солдат да фельдшер
в горячке полыхают. Не жильцы, говорят…
— А кто скажет,
живы ли наши-то? Можно умерших посмотреть?
— Да ты что,
дурень?! Их даже на кладбище хоронить нельзя.
— Господи, а где
же?
— Вона там их
похоронили, дым откудав… Могилы на три аршина да сверху известкой…
— Братцы!
Служивые! Ну, а как узнать, кто жив-то?
— Если не будете
рваться в поселок, сходим за урядником или земским врачом, у них списки…
— Так чо стоишь,
давай, служивый, поспешай за пластырем!
Вскоре пришел полицейский
урядник с сивыми вислыми усами, весь в копоти. Его покачивало, он был не то
пьян, не то валился с ног от усталости.
Ни на кого не
глядя, заплетающимся языком урядник прочел казавшийся бесконечным список
умерших на данный час и, козырнув, молча ушел.
Многие мужики
рыдали, упав на колени, бились головой о землю, скребли пальцами траву. Кто-то,
обезумев, пытался бежать в Мартын, другие держали их за ноги, катались по земле
вместе с ними.
Среди жертв
морового поветрия были Степан и Матрена Погадаевы, мещане.
То, что он,
Алексей, стал в одночасье сиротой, парень сначала не осознал. Первая мысль его
была о том, что теперь не надо отчитываться перед отцом за потраченные деньги.
Молодой человек на какое-то время даже испытал облегчение, почти радость, но вскоре
всеобщая истерия отрезвила его, и Погадаев, обхватив голову руками и уткнувшись
в край телеги, зарыдал…
Ночь мужики
провели на окраине леса. На рассвете никто не спал, все глядели на
раскинувшийся внизу поселок, невольно выискивали глазами свои дома. Выглядел
Мартын, как обычно, даже уютно, только было странно, что ни в одной избе не
топились печи. Даже в белокаменном доме управляющего не горели огни, да и сам
завод не грохотал железом.
Порой торговцам,
оставшимся в живых по чистой случайности, не верилось, что многие избы пусты…
Днем кто-то
пустил слух, что избы, где жили умершие, будут сожжены.
Алексей, за
прошедшую ночь кое-как смирившийся со смертью родителей, вновь запаниковал.
Как же так? А…
тайник с золотом? Может быть, его уже давно там нет? Ведь в доме побывали
посторонние. Кто-то же выносил тела родителей. А почему бы не нагреть на чужом
горе руки?
Кстати, а где
отец хранил свои сбережения? Он никогда не показывал сыну семейный тайник,
потому что не готовился к смерти. Верно, надеялся, что она придет попозже.
Алексей
предполагал, где могут находиться отцовские деньги, — наверняка где-то в
подполье. Не раз он видел, как отец, тайком засунув в карман пачку завернутых в
газетку денег, спускался вниз по лестнице, якобы, за квашеной капустой или вареньем,
но поднимался без оных, с озабоченным видом и тут же что-то заносил в свою
тетрадку огрызком карандаша.
Весь день
Погадаев не находил себе места, а как только стемнело, прокрался мимо
солдатских постов и пустился вплавь через реку. Огородами он долго пробирался к
своей избе.
Таким поселок
Алексей видел впервые — открытые двери и окна в избах, какие-то белые тряпки на
шестах у многих ворот как знак беды или, наоборот, спасения. Откуда-то с улицы
доносились отрывистые команды, вот медленно проехала тяжело груженная телега.
Под уздцы лошадь вел некто замотанный в тряпки и с факелом в руке. Пахнуло
чем-то тошнотным.
Дом, знакомый с
детства до каждого сучка на полу, встретил его, как чужой. Вернее, мертвый,
какой-то вывернутый злой силой наизнанку. Алексей, стараясь дышать как можно
реже и не заглядывать внутрь дома через открытую дверь, проскочил в сени.
Отбросив в сторону опрокинутые вещи, он с трудом добрался до заветной половицы.
Ему показалось, что она отошла слишком легко, и сердце его забилось еще чаще…
Коробка из-под
чая лежала на прежнем месте.
Погадаев
возликовал. Схватив ее и спрятав за пазуху, он кинулся к выходу из когда-то
родного, но теперь смертельно опасного дома. На крыльце что-то хрустнуло под
его сапогом. Алексей наклонился и нащупал на полу раздавленные отцовские очки…
Следующей ночью
он отважился на еще одну вылазку в поселок, теперь уже за отцовскими деньгами.
Он нашел их в подполе довольно быстро, и, что удивительно, они тоже хранились в
коробке из-под чая. Сей факт растрогал Алексея едва ли не до слез.
Денег в кубышке
оказалось намного больше, чем ему представлялось. Семья жила намного ниже своих
возможностей.
— Эх, батя, ты
себе даже новый костюм ни разу не сладил!.. И похоронили тебя в обносках… — с
горькой усмешкой подумал Погадаев, пряча в лесу коробки под трухлявый пень.
IV. Звезды на дне ковша
Уже неделю
поселок Мартын беспомощно барахтался в дыму — это неизвестные люди то тут, то
там прокуривали избы древесным уксусом и дегтем. На окраине были вырыты
землянки, в которые тюками сносили одежду из зараженных домов и тоже
обрабатывали дымом. Часть тряпок замачивали в чанах с едким щелоком.
Мор не только
свел в могилу половину жителей поселка, но и вывернул наизнанку его прежнюю
жизнь…
До торговцев,
задержанных на опушке леса, ветер со стороны селения доносил разные отвратные
безжизненные запахи. А ведь совсем недавно из открытых окон изб веяло
подгоревшей хлебной корочкой, кисло пахло забродившей капустой, или в воздухе
колом стоял самогонный дух…
Кто-то из
карантинщиков прослышал о том, что стены изб и даже скотину обливают какой-то
гадостью…
— И как жить в
таком смраде? — сокрушались мужики.
Но это было не
самое страшное: почти ежедневно из поселка вывозили умерших, замотанных в
дерюгу и оттого похожих на каких-то чудовищных рыб. Мужики вскакивали и молча
наблюдали со своего холма, как унылая лошадь катит телегу куда-то за кладбище.
Рыбы уплывали в
море мертвых…
По размеру тела
они невольно пытались угадать, может ли умерший быть из их семьи или нет.
— Во… во! Кажись,
чей-то робятенок отбывшился…
— Не… баба.
Глянь, коса болтается!
— Ага, вроде
Манька Топоркова! Только у нее такие волосы были…
— Эх, красивая
девка была! Мой Егорка с нее глаз не сводил…
Так на карантине
торговцы провели в муках и неведении больше месяца. Уныло бродили меж деревьев,
срывали ягоды, валялись в траве. Молчали, лишь иногда кто-нибудь тайком уезжал
в соседнее село, привозил вонючего бесогона, и тогда все набрызгивались в
стельку. Однажды пьянка чуть не закончилась поножовщиной. Жизнь как-то потеряла
свою ценность. Было не жаль ни себя, ни других…
***
В отличие от
товарищей по несчастью, Алексей свое пребывание в карантине провел даже с
некоторой пользой для себя. Конечно, если не считать наплывов, щемящих душу
страданий по поводу смерти родителей. Впрочем, печаль посещала его с каждым
днем все реже и непродолжительней…
Молодой Погадаев
все это время думал о том, как строить свою жизнь дальше.
Итак, отныне он —
полновластный хозяин всего родительского имущества, их сбережений, а также
золота Красного носа. Одним словом, сказочные перспективы открывались перед
ним. Алексей уже мысленно примеривал на себя фрак того франта с зачесанными
висками с рекламного листа. Вожделенная чернобровая плутовка цедила в кружку
пиво «Калинкин»…
Теперь главное
было разумно распределить капитал. Он по-прежнему свято верил в удачу, в свою
звезду. Он решил продать отцовскую лавку с товаром, чтобы на эти деньги купить
небольшой прииск. А вдруг именно там притаилось бешеное золото?
Конечно, дешевле
и надежней было бы, взяв в конторе баночку с заводской печатью, самому сделать
разведочку с каким-нибудь надежным и опытным в этих делах человечком. Но все
это заняло бы неопределенное время — вдруг фарта не случится? — а молодому
Погадаеву хотелось немедленного фееричного обогащения…
Лавку он продал
по дешевке — люди вообще не хотели заезжать в те места, где только что прошло
моровое поветрие. Большую часть товара, облитого хлоркой и известью, пришлось
выбросить или раздать нищим, сидящим возле церкви. Неторопливые деньги отца
словно не хотели перекочевывать в его карман. Они привыкли к спокойному,
несуетному росту в кубышке…
Первые торговые
неудачи не смутили Алексея. Считать копейки, как это делал его отец, было не в
его духе. Это было слишком мелко и даже оскорбительно по отношению к тому, что
он задумал. Старший Погадаев наверняка бы стал дожидаться того времени, когда
трагедия забудется, народ вновь повалит в лавку и он сможет торговать, как и
раньше. Он предпочитал ловить пескарей у берега, а не бороздить водные просторы
в надежде поймать чудо-рыбу.
Алексей, пытаясь
выдать себя за бывалого старателя, приобрел себе приисковые ботфорты с лаковыми
подклейками и, надев их, целые дни терся вокруг конторы горных промыслов. Он
вступал в разговор с выходящими оттуда мужиками, угощал их папиросами из
отцовской лавки и между делом пытался выяснить, где на сегодняшний день больше
всего намывают золота. Он даже сдружился с несколькими штейгерами, но горные
чиновники, привыкшие к «срывкам», то бишь взяткам, охотно пили его коньяк, но
так и не выдали ни одной богатецкой жилки.
Деньги
потихоньку, но неотвратимо исчезали. Нужно было принимать какое-то решение. И
Погадаев рискнул…
После месяца
безуспешных поисков он наконец-то вышел на такого продавца прииска, который
вызвал у него не то что бы доверие, а надежду, волнительное предчувствие удачи.
Звали хозяина Пахом, а в поселке, где он проживал, его окликали просто —
Черемша. Прииск был свежий, почти не разрабатывался — владельцу вдруг срочно
потребовались деньги. Он якобы продавал все свое хозяйство и уезжал в
Темноводск, где присмотрел себе молодуху.
Перед тем, как
пойти на переговорную встречу в шинок, Погадаев долго готовился. Ему хотелось
выглядеть не пугливым юнцом, а прожженным дельцом. Из отцовской шкатулки он
достал золотой перстень, оставленный в давние времена в лавке кем-то в залог.
Надел малиновые плисовые шаровары. Для ухарского вида не хватало только
смоляных усов с кончиками, игриво вздернутыми вверх наподобие пик. Увы! — то,
что выросло на верхней губе, едва-едва можно было ухватить пальцами, не то что
свернуть в колечко. Повертевшись перед зеркалом, Алексей смахнул поросль
бритвой, но зато смазал подсолнечным маслом волосы на висках и зачесал их
вперед.
Своим внешним
видом он остался в целом доволен.
При встрече в
шинке Пахом, молодой, но уже лысый мужик, поминутно тыкал ободранным ногтем в
пышнотелую, угрюмого вида, девицу на фотографии, смачно чмокал ее жирными после
пельменей губами и подмигивал Алексею:
— Э-э, брат,
ничего ты не понимаешь! Подожмет самого, и куда угодно за бабой пойдешь — хоть
к черту на рога! Все продаю и — к милке…
Спрятав снимок в
карман испачканного глиной сюртука, поближе к сердцу, продавец вскоре вновь
доставал его и совал под нос Погадаеву:
— Ну чем не
красавица, а?! Вот мое золото! Говори, нравится, небось?!
— Да так…
сдобная, — отмахнулся от него Алексей.
— Сдобная?! Эх
ты! Верных пудов пять!!! Ни фунта меньше… — старатель потряс перед носом
Алексея растопыренной пятерней.
— Да-а… Хорошая
девушка, — чтобы не обидеть разгоряченного страстью и водкой хозяина прииска,
Погадаев одобрительно покачал головой
— У-у, брат, да
ты плут! — Пахом пристукнул грязным мосластым кулаком его по плечу. — Девок-то
успел уже пощупать, а? Чо глаза-то опустил, а? Невесту-то подыскал? А может,
женатик ужо?
— Не-а, пока не к
спеху… — уклончиво ответил Алексей и тут же попытался подвести сластолюбца к
сути встречи: — Хочу делишки свои поправить, а потом уж можно и в омут головой…
Подзаработать немного хочу! Когда прииск поедем смотреть?
— Прииск? Да
когда хошь! Дело верное — бери… Мне бы мое титястое золото не упустить!..
И Пахом опять
совал Алексею под нос фото пятипудовой красотки…
***
Утром следующего
дня они покатили на прииск. Погадаев взял с собой Евсеича, соседа через два
дома. Старик более полжизни мыл золото, швырял деньги по кабакам, строил в
разных местах дома, но так и не покрыл ни один из них крышей. Одним словом,
мужик жил — не скучал. Потом он будто сломался — либо здоровье подвело, или же
старательская дурь вся вышла через трещину в не раз пробитой башке.
На старости лет
Евсеич ушел в сторожа при господском заводе, впервые стал получать жалованье,
маленькое, но постоянное. Из крепких напитков теперь он предпочитал трехдневную
простоквашу. Впервые его семья зажила спокойно, хоть и бедно, в покосившейся
хибаре.
Бричка не
отъехала от Мартына на версту, как Евсеича укачало, и он закемарил, положив
кудлатую голову, как девушка, на плечо Алексею. Сошедший с ума от любви хозяин
прииска ехал впереди верхом, время от времени начиная горланить песни.
Пропьем сестру,
Прогуляем брата,
Мы на то
надеемся,
Что баушка
богата!
Алексей очень
рассчитывал, что Евсеич опытным взглядом сможет оценить прииск, вернее, его
будущее. Погадаев пока что не понимал, как можно покупать то, чего не видишь…
Часа через три
блуждания по лесным дорогам, где в болотинах на них обжигающими комками падали
жирные слепни, а в воздухе колыхалась тяжелая взвесь из звенящих комаров,
путники наконец-то добрались до прииска.
По склону лога
кольями была огорожена делянка с несколькими шахтами, горами песка и камней. По
краю делянки — земляной балаган с торчащей прокопченной трубой, а возле него
полупотухший костер. На траве повалкой лежали несколько мужиков в грязных,
рваных одеждах.
Заслышав топот
копыт, они вскочили на ноги и мутными глазами вперились в гостей.
— Что, опять
набрызгались?! Кислуху гоните?!
Взбешенный хозяин
наскочил на них своим конем и принялся стегать мужиков плеткой. Те врассыпную
убежали в лес и спрятались за деревьями.
— Вот народ, пока
не отпонужаешь, не понимают! — Пахом спрыгнул с коня и зачерпнул ковшиком воды
из ведра, стоящего возле костровища. — Тьфу, теплая… Даже воды себе свежей не
принесут. Чуют, что хозяин скоро сменится, вот и распустились…
Алексей кое-как
растолкал Евсеича.
— Вставай, дед,
шевелись… Всю дорогу проспал!
— А что? Мое дело
сторожевое — на бок и спи!
Евсеич сполз с
брички и, держась за изнахраченную спину, побрел к ближайшей шахте. Не
преодолев и половины пути, он неожиданно ускорил шаг и последние метры до кучи
песка он уже почти бежал.
Алексей, а затем
и сам хозяин прииска стали с интересом за ним наблюдать. Немогутный старик,
жизни в котором, казалось бы, оставалось на один жалкий бздох, при виде отвала
из шахты приобрел прыть влюбленного юноши.
Евсеич забегал
вокруг шахты кругами, потом принялся то тут, то там подрывать кучу песка.
Наконец, упав на колени, он стал рассматривать содержимое шахты подслеповатыми
глазами и даже нюхал его и фыркал, как пес, почуявший запах добычи.
— А ну-ка
дайте-ка мне, парни, ковш! — дребезжащим от волнения голосом прокричал старый
старатель.
Из леса выбежал
один из мужиков и вскоре поднес старику требуемое.
Евсеич зацепил
ковшом песку и вприпрыжку поскакал к протекавшему неподалеку ручью. Алексей,
хозяин прииска, а также старатели, прятавшиеся за деревьями, рванули было
следом, но старик, резко развернувшись, зашипел на них:
— Неча
гоношиться! Неуж сам не справлюсь, а? Не разучился еще смывку делать…
Все вернулись к
балагану.
— Эй вы,
некудаки, кто у вас нынче кухарь? — грозно спросил своих работников Пахом. —
Чаю нам сварганьте и поживее!
Впрочем, чая он
дожидаться не стал. Пахом снял перекинутый через круп коня кожаный мешок,
крепкими желтыми зубами рванул веревочный узел у горловины и вывалил на траву
несколько промасленных свертков с едой. Пахнуло жаренным с чесноком мясом…
Алексей сглотнул
слюну.
Из внутренних
карманов пиджака старатель бережно вынул пару бутылок казенки с красной
сургучной печатью.
Сняв с себя
старенький пиджак, хозяин разложил на его изнанке содержимое свертков —
половину жареного поросенка, пучок зеленого лука, толстого, хрумкого, с
белоснежными головками, горку сваренных вкрутую яиц и ломти свежеиспеченного
домашнего хлеба.
Плеснув в два
стакана водки, Пахом с насмешливым поклоном пригласил Погадаева за стол:
— Не побрезгуйте,
Алексей Степанович!
Они разлеглись на
траве вокруг половика.
Алексей был
плохой питок — водка далась ему тяжело, он едва продавил в себя теплую вонючую
жидкость. Последнее время ему приходилось пить водку все чаще и чаще, и всякий
раз, проглотив ее, он думал о том, что, когда разбогатеет, будет пить только
сладкое игристое вино. Или пиво.
Как бы ни
отвратна была водка на вкус, она не только взбодрила юного золотопромышленника,
но и придала ему в беседе с Пахомом некоторую уверенность и даже развязность.
Впившись молодыми зубами в бок поросенка, Алексей чувствовал себя хозяином
жизни.
— Думаю,
прикупить еще парочку делянок… — неожиданно даже для самого себя, выдал
Погадаев и зашвырнул в кусты обглоданное ребрышко.
— А что не
купить, коли деньги есть, — согласился с ним Пахом и разлил водку по второму
кругу.
Алексея поглотила
хмельная благость. Опершись на локоть, он с удовольствием наблюдал, как Евсеич
с мужиками копошится возле шахты, время от времени бегая с ковшом к ручью. Ему
казалось, что вот она, началась его настоящая жизнь…
«Эх, батя, не
умел ты жить!.. — вспомнил он вдруг отца и пожалел его, как убогого. — Провел
всю жизнь в лавке, как крот в норе. Видел бы ты меня сейчас!»
Юный Погадаев
расправил плечи. Нестерпимо хотелось на кого-нибудь по-хозяйски гаркнуть, а
может быть, даже жогнуть в ухо. Он поискал глазами жертву, на ком он мог бы
показать свою власть, но никого, кроме Евсеича, не нашел.
— Эй, пескомой,
ты там еще не помер? Может, уже что-то скажешь?
Евсеич, полностью
ушедший в работу, лишь после третьего окрика наконец-то оторвал свой взгляд от
ковша, некоторое время тупо смотрел на Алексея, словно пытаясь вспомнить, кто
это на него кричит, потом укоризненно покачал головой:
— Экий ты,
завихорко, со стакана вина! Поменьше к бутылке прикладывайся, паря… Пошто
приехал, не забыл? Коли память не отшибло, подь-ка сюды…
Алексей, как бы
нехотя, поднялся с травы и направился к старику. Перед Пахомом и его
старателями он играл роль человека, для которого покупка прииска — обычное
дело. На самом деле парень едва сдерживался, чтобы не сорваться с места. Ему
нестерпимо хотелось заглянуть в ковш. Воображение Погадаева рисовало россыпь
посверкивающих хаврулек на его дне.
Его ждало
разочарование: ничего, кроме черного песка, он не увидел.
— Что, плохо?
Совсем нет золота? — упавшим голосом спросил он Евсеича.
Старик
выразительно посмотрел на разинувших рты любопытных старателей.
— А ну-ка,
братцы, в сторонку! Дело торговое, чужих ушей да зенок не любит… Нечего
пучеглазить!
Мужики нехотя
отошли в сторонку.
— Смотрикося!.. —
Евсеич ткнул мокрым пальцем без ногтя на дно ковша.
— Что? Где?
Ничего не вижу!
— Вона!
— Да, да! Вижу! —
прокричал сдавленным шепотом Алексей
Среди черного
песку тускло искрилось несколько крупинок.
— Ну, что?
Покупать прииск? Дело стоящее? — взволнованно шипел Погадаев.
— А-а, не знаю… —
старик как-то весь обмяк: из гончего пса, взявшего след зверя, вновь
превратился в трухлявый гриб. — Тебе, паря, решать…
И Евсеич
выплеснул содержимое ковша обратно в кучу песка.
— Ты что делаешь!
— едва не кинулся на него с кулаками Алексей. — Моим золотом разбрасываешься?!
— Никуда оно не
денется… — старик вытер руки о рубаху и пошамкал пересохшим ртом. — Я бы водицы
выпил.
А подумав,
добавил:
— А лучше водки.
— Да погоди ты!
Будет тебе водка. Приедем домой, налью, сколько выпьешь! — горячился парень. —
Так брать мне прииск или нет? Золото же есть?
— Есть-то оно
есть… — глубокомысленно изрек старик. — Но как будто его нет.
— Тьфу! Ты понял,
что сказал?! — рассердился Алексей.
— Понял.
— И что?!
— На подсыпку
похоже.
— Чего?
— Так, для виду
рассыпали, где надо, золотишко. Всюду поровну — по золотнику-другому в забой, в
отвал… Или золотым песочком из ружья пальнули…
Некоторое время
они тупо смотрели друг на друга.
— Брешешь,
старик… — неуверенно произнес Погадаев и покосился на Пахома, который
по-прежнему валялся на траве и, приставив фото своей матани к бутылке водки,
любовался толстушкой. — Не, не цыгане же они…
— Не цыгане, —
согласился Евсеич. — Но и не работники. Так, для виду валяются.
Погадаев начал
трезветь. Действительно, мужики вот уж два часа слонялись без дела, и никто из
них не думал спускаться в шахту.
Что-то тут не
так.
— Что делать…
Евсеич, подскажи… родненький? — Алексей, еще четверть часа назад ощущавший себя
хозяином жизни, теперь чувствовал себя жалким, беззащитным мальчишкой, которому
нужна поддержка и защита взрослого человека. — Ведь я же сейчас все отдам… На
что жить-то буду… если что, а?
Погадаев готов
был заплакать, хотя хорошо помнил, что покупка этого прииска его не разорит.
— Эй, паря, ты
чего? — удивился старик. — Погодь, ведь никто ж тебя не принуждает покупать
этот прииск? Мутный он какой-то, нечистый, без фарта… Не бери.
От этого простого
совета и участия Погадаеву стало легче, светлее на душе.
— Спасибо,
Евсеич! — растрогавшийся Алексей приобнял старика. — Если б не ты… Садись в
бричку и — домой! Там я тебя отблагодарю…
Погадаев пошел к
Пахому сказать о том, что передумал покупать прииск.
— Я не буду брать
делянку, — начал твердым голосом Погадаев, а потом добавил извиняющимся тоном:
— Старик говорит, фарта тут не будет…
Пахом, уже
опорожнивший одну бутылку, неопределенно хмыкнул.
— Да жабу в рот
твоему золотарю! Ты, парень, купи ему стеклышки на глаза! А лучше голову
поменяй… Чтоб соображать мог! — Хозяин прииска пальцем погладил изображение на
фото. — Не хочешь — не бери, только помяни мое слово: тут — богатецкая жилка!
Да этот лог Красный нос на коленях обползал! Рыскал, вынюхивал… А он, знаешь,
золото по запаху чуял…
Алексей,
собиравшийся уже уходить, замер.
Произнесено было
два очень важных слова — Красный нос.
— Он что… был
тут? — дрожащим голосом поинтересовался Погадаев.
— Ну, вы с
Евсеичем нашли друг друга: один — слепой, другой — глухой, — рассмеявшись,
Пахом хлопнул себя по колену. — Старый да малый! Говорю же, шаромыжил здесь.
— Когда …
шаромыжил? — осторожно и почти шепотом спросил парень.
— Да в тот год,
как вздернулся… Пить будешь?
— Наливай! Так
сколько ты за прииск просишь?
V. Золотые старики
Первый месяц
Алексей, если, конечно, был на прииске, бегал к каждой смывке, надеясь увидеть
на дне ковша золотые звезды, но с течением времени в нем все более и более
укреплялась уверенность, что его надули с покупкой. Тем более что прежний
хозяин, стремившийся к своей дорожинке, как пчела на мед, почему-то медлил с
поездкой и уже не совал под нос каждому встречному фото с толстухой.
Поговаривали даже, что он приобрел новый прииск.
За два месяца
работы его люди намыли сущие слезы. Две шахты можно было хоть сейчас засыпать,
хоть завтра — без разницы, лишь третья выдавала маломальское золотишко, похожее
на подаяние, едва хватавшее на поденщину работникам да Погадаеву на пропитание.
Половину старателей он распустил, так как нечем было им платить, поэтому, когда
появлялся хотя бы намек на фарт, самому приходилось спускаться в шахту и мыть
пески.
Это было так не
похоже на его радужные мечты!
Алексей не знал,
что делать. Быстрого обогащения не получилось. Понятно, что этот прииск ему уже
не продать за те деньги, которые он вложил. Рисковать золотом Красного носа и
покупать новые делянки он не решался. Во-первых, неизвестно, принесут ли они
ему удачу, а во-вторых, он боялся показывать кому-либо украденное золото. А
вдруг кто-нибудь заподозрит его в воровстве, спросит, откуда сие добро,
привлекут полицию… Нет, с этим золотом спешить нельзя! Надо еще хорошенько подумать,
куда он вложит полученные деньги. Ну, уж не в золотодобычу — это точно!
Крепко
разочаровался Алексей в старательском деле. Воистину, золото моем — голосом
воем…
Погадаев иногда,
особенно в минуты отчаяния, уже сожалел, что так быстро расстался с торговой
лавкой. Какой-никакой, а прибыток! Вспомнились отцовские слова о разном
характере денег:
— Бывают, Леха,
вроде малые деньги, казалось, тьфу, копейки, а они, как песчинка к песчинке,
складываются в камень. Камушек на камушек, глядишь, и дом появился!.. А иные
деньги как осенние листья! Прилетел целый ворох, да только все мимо… Ладно,
если самого ветром не закружит!.. Не стыдись, сынок, малых денег, они самые
верные…
«Эх, батя!
Лавочный ты мудрец…» — Алексею вновь хотелось стать маленьким, и чтобы родители
были живы…
Поздно вечером,
когда работы на его прииске заканчивались, молодой человек приобрел привычку
бродить в сумерках по логам. Взобравшись на какой-нибудь холм, он смотрел на
россыпь огней от костров, которые жгли старатели. В одном месте их было густо
набросано, а в других стояла гудящая комариная тьма.
«А может быть,
там все золото и таится… — приходили в его голову шальные мысли. — Где оно?
Никто не знает. Как бешеную кошку за хвост ловим! Хвать, хвать! А она уже в
другом месте скачет…»
А потом он
начинал фантазировать о чем-нибудь приятном для себя и не мог удержаться от
сладкого бреда.
Вспоминалась
поездка в Темноводск, дамочки, прогуливающиеся под кружевными зонтиками по
Александровской, лихие господа, веселящиеся в летнем ресторане на берегу пруда,
дорогие экипажи с надменными извозчиками…Неужели это все… мимо него?!
Вот, например,
хорошо бы стать невидимым и обойти все прииски и делянки да незаметно забрать
все золото, что намыли. Экая куча бы набралась! И так хотя бы раз в месяц, а
лучше в неделю или… ладно, хотя бы в месяц. Никто бы не обеднел, а ему
богатство на всю жизнь. Эх, и тогда не надо изо дня в день, сидя в сырой,
тесной шахте, долбить каелкой породу, сбивать в кровь руки, потом до боли в
глазах вглядываться в песок на дне ковша, мокнуть под дождем, спать на охапке
запревшего сена.
«Боже, ты же
видишь мои страдания! Избавь меня от них… Сделай же что-нибудь!» —
требовательно молился молодой человек.
Частенько,
оборвав свои воззвания к всевышнему на полуслове, он начинал лихорадочно бегать
по лесным тропинкам, пытаясь самостоятельно придумать нечто такое, что принесло
бы ему скорое богатство. На Бога он не очень рассчитывал…
***
Зима все же
наступила. Сделав последний сполоск в студеной, с льдинками воде, Погадаев у
костра окоченелыми пальцами отсчитал рабочим деньги и простился с ними до
весны.
В поселке его
ждала пустая изба и безделье. Тоска…
Он валялся на
родительской кровати, меланхолически перелистывая журналы. Порой ему казалось,
что все эти довольные жизнью, широко улыбающиеся люди с их страниц насмехаются
над ним: «Э-э, брат, никогда не жить тебе так, как мы!.. Мы рождены, чтобы
окунать усы в шипучее пиво, носить башмаки на каучуковой подошве, по утрам пить
горячий шоколад, а ты всю свою жизнь проживешь в избе с тараканами… Се ля ви,
наш мечтательный друг!»
Иногда на него
нападали приступы кипучей деятельности, подобно тому, как тонущий начинает
блажить захлебывающимся ртом и бить руками и ногами по воде.
Однажды с санным
рыбным обозом Погадаев сгонял в Темноводск, чтобы удостовериться, что та жизнь,
к которой он так стремится, еще существует. На самом деле в нее трудно
поверить, когда изба твоя по самые окна ушла в снег, а вокруг поселка бродят
стаи голодных волков.
В Темноводске
Алексей сразу же отделился от посельчан, которые всей артелью остановились на
дворе одного из бывших земляков. Погадаев сказал им, что поживет у своего
родственника, а сам снял недалеко от вокзала «комнату для приезжающих» у
одинокой старушки. Кровать, стол, стул, из услуг — самовар, чай и керосиновая
лампа.
В первый же день
пребывания в Темноводске молодой человек прикупил себе разной барской одежды.
Облачившись в новый прикид, он, блаженный, изо дня в день гулял по улицам
поселка, кланялся встречным дамам в дорогих шубках, даже пробовал увязаться за
одной из них, но на улице к ней подошел какой-то грозного вида усатый военный,
и начинающий ловелас испуганно нырнул в ближайшую подворотню.
На другой день,
увлекшись стайкой хохочущих гимназисток, он попал в кофейню Арнольда Андрэ (так
было написано на вывеске). Там был теплый, головокружительно пахнущий чем-то
вкусным полумрак, а столики отделены друг от друга тонкими бамбуковыми
перегородками. Алексей выбрал себе место неподалеку от девушек.
Гимназистки
молодому человеку понравились — они были похожи на стайку снегирей. Его сводили
с ума их алые щеки и искрящиеся счастьем глаза. Он был влюблен в каждую из них.
Алексей заказал
себе диковинные яства, знакомые ему по рекламным листкам, — какао с бисквитами
и кренделями. Это было так вкусно, что на некоторое время Погадаев потерял
интерес к тому, о чем щебечут девушки, а когда накатило блаженное насыщение, он
с удивлением услышал, что соседки поют. Это его удивило. Погадаев напряг слух и
понял, что ошибся, — гимназистки читали стихи.
Он пристроил ухо
к щели меж створками перегородок. До него стали долетать отдельные строки…
Я тебе ничего не
скажу
И тебя не
встревожу ничуть,
И о том, что я
молча твержу,
Не решусь ни на
что намекнуть.
Волнение девушки,
читавшей стихи, ее тонкий, стеклянный голосок так поразили воображение
Погадаева, что у него перехватило дыхание. Ему показалось, что этот голос не
может принадлежать человеку.
— Это ангел… —
прошептал молодой человек, почти теряя сознание…
***
«Какие существуют
удивительные девушки!» — думал молодой человек, стоя в темноте у окна. По
ночному небу было щедро рассыпано золото звезд, от крупинок до самородков. А
вот и старательский ковш Волчьей звезды…
Алексей уткнулся
разгоряченным лбом в оледенелое стекло. Лоб заломило от холода, брови набрякли
влагой. Пережитое за день взволновало его. Предчувствие новой жизни, где будет
все — большой город с роскошными магазинами, собственный каменный дом, экипаж
для выезда и прекрасная девушка с хрустальным голоском, — лишило его сна. Ему
было тесно в этой старушечьей, пропахшей кислыми щами и плесенью клетушке,
хотелось выскочить на простор улиц и бежать, как сильный, свободный зверь, по
скрипучему снегу…
А вдруг там, в
морозной темноте, под луной он встретит одну из гимназисток? Ту, которая… «Не
решусь ни на что намекнуть…» Как прекрасно!
С того дня
Погадаев стал ежедневно посещать кофейню господина Арнольда Андре, надеясь еще
раз встретиться с гимназистками. Отсидев около часа за ширмой с чашкой кофе и
булочкой, он шел в трактир, что находился неподалеку от базарной площади,
откушать более основательно.
На первом этаже
каменного особняка торговали мясом, на втором этаже можно было дешево и сытно
поесть и даже снять комнату на ночь.
Прямо с рынка
народ валил толпами в трактир. Там всегда было полно людей, в основном мужского
полу. Под стать посетителям и обстановка — крепкие деревянные столы, стулья.
Никаких занавесок и перегородок.
Впрочем,
кое-какие развлечения в трактире все же были. Дребезжал популярными мелодиями
оркестрион, в противоположном от раздевальни конце зала в клубах дыма
расхаживали вокруг огромного стола люди, слышались хлесткие, как щелчки кнута,
удары кия по шару.
В трактир
заходили по разным причинам. Перекусить и снова за прилавок или же провести
здесь свой «адмиральский час», то есть плотно покушать и выпить в одиночку или
шумной компанией, одним словом, отдохнуть.
В трактире
торговцы чинно обговаривали свои дела, порой подписывали бумаги на
многотысячные сделки. Нужный человек — канцелярская душонка — всегда оказывался
рядом.
Через неделю жизни
в Темноводске Погадаев изрядно поистратился, поэтому выбирал в «Табеле питей,
чая и кушанья с ценою» то, что подешевле.
За день до
отъезда домой он зашел, как обычно, в трактир и вдруг увидел в углу двух
знакомых старичков, владельцев рудников. С ними за столом, спиной к Алексею,
сидел некто третий. Все о чем-то жарко, но при этом очень сдержанно спорили.
Алексей удивился,
какой шайтан занес так далеко этих ветхих старичков. Он сначала хотел подойти к
ним и полюбопытствовать, но, приглядевшись к компании, Погадаев понял, что
сейчас их лучше не тревожить — золотопромышленники во время спора воровато
озирались по сторонам,
Молодой человек
выбрал себе место неподалеку и, заедая пшенную кашу кулебякой с грибами, весь
обратился в слух и зрение.
Когда старички
обменялись с незнакомцем какими-то свертками, тот, нахлобучив на глаза шапку,
поднялся со стула и тут же растворился в чаду и гомоне трактира. Погадаев
смекнул: только что на его глазах старички продали золото «тайному купцу».
Государственная казна, куда они были обязаны сдавать весь намытый металл,
принимала его по более низкой цене, поэтому многие владельцы рудников часть
золота сплавляли налево. Вообще-то это преступление…
— Ишь старые
кочерыжки!.. — хмыкнул Алексей и уважительно покачал головой. Ему нравились
люди, которые не проходили мимо своей выгоды.
Между тем с
ветхозаветными старичками стали происходить удивительные перемены.
Погадаев с
улыбкой наблюдал за происходящим…
Они расправили
плечи, расстегнули сюртуки, жилеты, и один из них, кажется, Елисей Никитич
пискляво крикнул в суету зала.
— Эй, молодец!
Вмиг из воздуха
возник улыбчивый половой в белой рубахе и широких штанах, подпоясанный красным
кушаком.
— Да-с? Чем
потчевать вас прикажете, господа хорошие?
Елисей Никитич,
надув дряблые щеки, хотел выдуть из них какое-то пожелание, но другой старичок,
вроде бы Орефий Павлович, скороговоркой опередил его:
— Для начала,
братец, убери со стола эту гадость…
И он кивнул на
прежнюю сервировку стола — жидкий сиротский чай и скрюченные пирожки.
— Пренепременно,
ваше степенство! Мы — мигом-с!
Пока половой
пританцовывал вокруг стола с подносом и полотенцем, Орефий Павлович стучал
подагрическим пальцем о край стола:
— Щей из свежей
говядины… московскую селянку со стерлядью… подовых пирогов… Запомнил? Ну, а прежде
подай-ка нам графинчик померанцевой и картошечки с селедочкой да лучком. Да
поспешай, будь так любезен!
Вскоре на столе у
старичков появился запотелый графинчик с водкой, а возле него, как вокруг оси
колеса, завертелись тарелки, блюдца и рюмки.
«Ишь ты!
Копытички обмывают…» — позавидовал Алексей.
Когда старички
уже приняли на себя добрую половину графина, Погадаев решил, что сейчас самое
время объявиться, тем более что свой обед он уже съел. У него вдруг появилось
предчувствие, эдакое щекотание в сознании, что эта встреча неслучайна и очень
важно ее не пропустить. В той кромешной темноте, в которой он прозябал
последнее время, кто-то невидимый чиркнул спичкой…
— Здравствуйте,
уважаемые! — громко сказал Алексей, подходя к их столу.
Они несколько
секунд всматривались в молодого человека, а потом радостно загремели
отодвигаемыми стулья.
— А-а, Алексей
Степанович! Вот так встреча… Откуда вы здесь?
Погадаева
подмывало задать этот же вопрос старичкам, но он сдержался и слегка приобнял
каждого из земляков.
— Вот, приехал
посмотреть здешнюю торговлишку… — важно изрек он.
— Дело хорошее… —
огладил бороду ладонью Орефий Павлович. — Решили лавку открыть, как батюшка
ваш? Честнейший был человек, царство ему небесное! Нынче как ваше золотишко? Не
урожай?
— Да нет, не жалуюсь…
— соврал Алексей. — А вы как? Небось, все золото по логам собрали?
Старички
переглянулись меж собой и, как показалось Погадаеву, слегка смутились и даже
покраснели. Впрочем, последнее вряд ли мог разглядеть молодой человек: от
выпитого и съеденного лица золотопромышленников были чуть бледнее свеклы.
— Как сказать…
Бывало, и больше намывали… — неопределенно сказал Елисей Никитич. —
Присаживайтесь лучше, молодой человек, за стариковский стол! Вот и беседка
свободная… Чем богаты, тем и рады…
Они засиделись до
той поры, когда в трактир заходили уже поужинать. Половой несколько раз
подлетал к их столу за новым заказом.
Старики уже
обращались к нему на «ты» и по имени без всякого отчества. Как к близкому
человеку.
Полетаев
переживал, что старичков придется тащить на себе, но прервать застолье он не
мог — слишком уж интересные вещи рассказывали его собутыльники.
Алексей подводил
их к тому, чтобы они поделились с ним, кому и как лучше всего продавать намытое
золото. И какова выгода. В этом спросе у Погадаева был свой шкурный интерес:
ведь когда-то придется расстаться с золотом Красного носа. Как бы не
продешевить!
И вот что он
узнал. Конечно, «тайный купец» дает большую цену, чем государство. Но опять же
существует риск, что об этом узнают горные мастера. Грозящее наказание делает
прибыль уже не такой привлекательной, тем более что она не такая уж великая.
Лучше всего продавать золото подальше от прииска, в каком-нибудь городе, где
тебя никто не знает. А еще выгодней свезти золото в столицу, в Москву или
Питер…
— Есть там
людишки, которые этим промышляют… — заплетающимся языком загадочно сказал
Орефий Павлович. — Но об этом — т-ш-ш-ш…
— А как же их
найти? — сделал наивные глаза Алексей. — Не объявление же в газете давать?
— Хе-хе! —
рассмеялись старички, довольные собой. — И адрес свой указать! Хе-хе!..
— Ну, а как же? —
продолжал прикидываться простачком Погадаев. — Скажите, интересно ведь…
— Да очень
просто… — Елисей Никитич ткнулся в его щеку потным лбом. — Любого из этих
молодцов спроси…
Старик прицелился
пальцем в сторону пробегавшего мимо полового.
— Не понял… —
Погадаев внимательно всмотрелся в веснушчатое, курносое лицо молодого человека,
накрывавшего соседний стол.
Парень как
парень. Что он может знать?
— То-то и оно… На
вид простачок, а за гривенник этот завихорко тебе такое расскажет!.. А добавишь
еще — сам до места доведет или твое порученьице выполнит. Только… — Елисей
Никитич вцепился в плечо Алексея и уже щекотно зашлепал губами по его уху. —
Будь с ними осторожен! Некоторые из них дружбу с полицией водят, а кое-кто и с
всякими темными людишками, с лихоимцами и душегубами…
Уже ближе к
полуночи Погадаев докриулил старичков до их номера в гостинице
«Александровской», а как добрался до старушечьей комнатки, он уже не помнил…
VI. Серая мышка
Несмотря на
тошноту и головокружение, Погадаев проснулся в прекрасном настроении. Чудесный
был вчера вечер! Такой дорогого стоит… Старички подсказали ему, как можно
выгодно продать золото Красного носа. Но не только это радовало Алексея. Вчера
в его хмельном сознании появилась еще одна рисковая мысль… Теперь, чтобы все
сбылось, главное, не упустить старичков.
Кое-как одевшись,
Алексей кинулся на базар. Потерся на зеленном ряду. Выбрал из деревянной кадки
несколько ядреных, соленных с хреном и смородинным листом огурцов. Сложил их в
глиняный горшок и залил до краев шипучим рассолом.
«Золотых
старичков» он встретил со спасительным лекарством в руках. Они выпили залпом по
стакану холодного рассола и, насколько позволяли силы, обняли молодого
человека.
— Уф, Леша…
родной, дай бог тебе хорошую невесту! Уважил стариков… Сколько мы вчерась
бутылок выдержали, а? Ох, как гаведно…
Погадаев прилип к
старикам.
Весь день они
провели вместе. Кое-как собрав свои разбитые тела, мужчины двинулись в трактир,
где заказали себе по порции мясных пельменей и пива. Опухшие, бледно-зеленые
физиономии золотопромышленников постепенно розовели, наливались соком, движения
делались осмысленными, а речь более оживленной.
Завтра старички
должны были отправиться в обратный путь, поэтому после трактира они побродили
по базару, сделали кое-какие покупки. Напоследок, погуляв по Темноводску,
заглянули на постоялый двор возле пруда, где находились их лошади и кучера.
Распорядившись
спозаранку хорошенько накормить лошадей хлебом, проверить сани, старички
отправились к себе в гостиницу.
— А что, Алексей,
может, с нами, а? — по дороге неожиданно предложил Елисей Никитич.
Погадаев сам
хотел напроситься к ним в попутчики, поэтому с радостью согласился на это
предложение.
— С хорошими
людьми и дорога короче!
— И от лесных
жиганов да беглых арестантов защита… — вполголоса, как бы про себя, сказал
Орефий Павлович, но Алексей его услышал.
«Ишь, боятся…
Небось, хороший кусмень эти старые лазейки вчера отхватили!.. Мне бы такой…»
Путь от
Темноводска до родного поселка действительно показался Алексею недолгим. Дорога
была гладкой, накатанной, а лошади — резвы. На станциях старички выбирали лучшие
номера. По вечерам после сытного ужина они азартно резались в карты. И так до
отхода ко сну.
В течение всей
поездки Погадаев старался во всем угождать золотопромышленникам, просто
стелился перед ними, сам бегал за чаем, проверял, накормлены ли лошади, а по
ночам его лихорадило от шальных мыслей. Он не мог заснуть, все обдумывал, как
лучше ему провернуть дельце с продажей золота в Питере. Продать только свой
металл, вернее Красного носа, ему было уже мало. Алексей решил втянуть в аферу
и стариков. Нужно, чтобы они доверились ему и отдали все свои запасы. То, что
они существуют и весьма немалые, Алексей не сомневался. И тогда можно будет
большую часть прибыли забрать себе. Откуда они узнают, почем он продал золото
«тайному купцу»? До Питера далеко… Да и жаловаться они никуда не пойдут. Себе
дороже будет. А уж он-то с этими деньгами развернется во всю ширь!
***
По возвращении в
поселок Алексей почти ежедневно бывал в гостях у Елисея Никитича или же у
Орефия Павловича. Молодой человек познакомился с их женами и прочими
домочадцами. Он обаял всех своим приятным обхождением и услужливостью. Ответно
и особенно приветлив с ним был Елисей Никитич. Погадаев слышал о том, что у
него была дочь, слегка засидевшаяся в девках. Так сказать, паровая невеста.
Уже с первого
визита в дом Елисея Никитича Алексей догадался, что хозяин не прочь рассмотреть
его как возможного зятя…
— А-а, Лешенька,
родной, как я рад, что ты навестил старика! — вышел он встречать Погадаева на
крыльцо в теплом халате.
Они обнялись,
облобызались и прошли в дом.
Первый этаж дома
был сложен из красного кирпича, а верх — деревянный, собранный из добротного
бруса. Комнаты большие, просторные. Всюду занавесочки, вышивки, кружева.
В гостиной на
разноцветных половиках лежали четырехугольные солнечные зайцы. На окне дремал
под геранью рыжий кот.
В углу просторной
комнаты застыл в почтительном ожидании ломберный столик с зеленым сукном,
слегка потравленным белесой перхотью мела. На нем пухлые стопки карт, щетки,
мелки и пепельницы.
Девушка, сидевшая
на диване с вязаньем на коленях, при появлении в гостиной Алексея испуганно
вскочила. Клубок ниток упал на пол и покатился прямо к ногам Погадаева.
Гость поднял его
и с поклоном подал рукодельнице.
— Спасибо… —
пролепетала девушка и вновь выронила клубок из дрожащих пальцев.
Молодые люди
разом кинулись за колобком и гулко ударились лбами.
Елисей Никитич,
наблюдавший эту сценку со стороны, расхохотался.
— Ах, батюшка!..
— вспыхнула хозяйка и, потирая лоб, выбежала в другую комнату. Звякнула стеклом
резко закрытая дверь.
— Охо-хо… Это моя
Агриппина во всей красе! — сказал старик, потирая пухлые ладошки, похожие на
кошачьи лапки. — Все учит меня, учит, стыдит, такая правильная девка, только
держись. Как тебе, а?
Погадаев поймал
на себе цепкий взгляд.
— А что? По-моему,
хороша! Небось, от женихов отбою нет? — подольстил Алексей отцу, а сам подумал:
«Серенькая какая-то! И глаза как осеннее небо. Хотя фигурка ладная, выпуклая…
Точно груша…»
— Какие там
женихи!.. — с досадой махнул рукой Елисей Никитич. — Я ж говорю — правильная,
просто ужас… Прости меня, Господи! Ну да ладно… Присаживайся к столу, Лексей!
Сейчас супруга что-нибудь к столу поднесет…
И Марфа Егоровна
поднесла! Алексей уж потерял счет, сколько раз она ходила на кухню и
возвращалась оттуда с очередным дымящимся блюдом или графинчиком.
«Да-а, в этом
доме любят похремячить!..» — с восхищением подумал Погадаев, пытаясь угадать,
как умудрилась Марфа Егоровна пристроить на уже переполненном столе очередной
кулинарный шедевр. Алексей едва успевал проглатывать слюни при виде такой
пищевой вакханалии — сам он после смерти родителей питался, где и как придется…
Через час
Погадаев расстегнул все пуговицы на жилетке, а хозяин дома уже полулежал в
кресле.
Когда добродушная
Марфа Егоровна укатилась в свою половину, мужчины перебрались за ломберный
столик. Игра не задалась: разомлевший Елисей Никитич клевал носом и туза крыл
дамой. В конце концов он совсем засопел, задребезжал рыхлыми щеками, и Алексею
ничего не оставалось, как, взяв в прихожей одежду, тихонько выбраться из дома.
Когда он выходил,
ему показалось, что сквозь стеклянную дверь одной из комнат на него смотрели
серые глаза.
***
С того дня
Погадаев стал частым гостем в доме Елисея Никитича. Иногда им за карточным
столом составлял компанию Орефий Павлович.
Так мужчины
коротали зимние вечера. Все они знали, что время блаженного отдыха не вечно:
месяца через три побегут ручьи, вскроются реки, и тогда все дни они будут
проводить на своих карьерах. Начнется золотая путина.
Груша стала
привыкать к Алексею. Все чаще и чаще она выходила из своей комнаты и, пока
мужчины играли в карты, что-то вязала, сидя на диване. Когда скользящий взгляд
Погадаева натыкался на девушку, она краснела. Даже если в это время смотрела
совсем в другую сторону.
Лишь однажды эта
невзрачная, тихая девушка вызвала у гостя живой интерес. Груша появилась в
гостиной, держа в руках не моток овечьей пряжи, как обычно, а какую-то книгу.
Погадаеву сразу же вспомнились щебечущие темноводские гимназистки и стихи: «Я
тебе ничего не скажу…»
Алексей
взволновался. Неужели он в ней ошибался? Может быть, это томик стихов? Выждав
удобный момент, он тайком взглянул на обложку — увы, это была поваренная книга.
Стало грустно…
Увы, Груша — это
не девушка его мечты! Она не похожа на красавицу, шалунью с рекламных плакатов.
Так, серая мышка. С ней хорошо складывать зернышко к зернышку в семейную норку
и встречать старость.
Это не для него!
У него другой размах.
Но тем не менее
Погадаев, как мог, начал ухаживать за Грушей. Это нравилось ее отцу. Елисей
Никитич смотрел на него с умилением, как на зятя.
Матушка к приходу
Алексея пекла пироги и в его тарелку укладывала самый сочный кусок.
***
Предчувствие
весны — это когда наберешь полную грудь свежего воздуха, а выдохнуть уже нет
сил…
В середине
февраля стало припекать солнце, а по ночам гуляли шальные ветры. Во мгле стоял
тонкий стеклянный звон, словно кто-то ронял спички на пол, — то осыпалась с
сугробов льдистая накипь. На крышах домов появились первые сосульки. Погадаев
смотрел на то, как с них золотыми искорками падали капли, и с волнением думал:
«Пора… Пора!»
И он решился.
Однажды за игрой
в карты Алексей заявил старикам, что на днях уезжает в Питер.
— Питер… Питер…
сопли вытер… — рассеянно пробормотал Орефий Павлович, весь поглощенный в игру.
Елисей Никитич,
наоборот, встретил это известие очень эмоционально. Он резко, как от толчка,
откинулся на спинку венского стула и даже в сердцах швырнул свои карты на стол.
— Как в Питер?!
Зачем? Что там хорошего в этом столичном вертепе, Леша?.. Как же так?! Мы
только-только…
Старик, махнув
рукой, замолчал.
Погадаев
догадался, что хотел сказать хозяин дома: «Мы только-только собирались окрутить
тебя со своей дочерью, а ты ишь, сбежать удумал!»
— Не переживайте
так, Елисей Никитич, я ненадолго. Туда и обратно.
— Тогда я вовсе ничего
не понимаю! — не унимался старик. — Какой смысл? Пустая трата денег, да и
только…
— Ну не скажите!
— загадочно произнес Погадаев.
— Тогда раскройте
тайну, ради бога, не томите! — разошелся хозяин дома.
— Да-с, очень
любопытно, — это вмешался в разговор Орефий Павлович, на время отложивший карты
в сторону, предусмотрительно прикрыв их ковшом ладони.
Алексей
выразительно посмотрел на Грушу, сидевшую в кресле с вышивкой в руках в углу
комнаты.
Елисей Никитич
догадался.
— Дочка, ну-кось
пойди к матушке!
Девушка
безропотно вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь чуть громче, чем обычно.
— Ишь ты, нрав
играет!.. — не то осуждающе, не то восхищенно произнес отец и тут же спросил
Погадаева: — Ну-с, а теперь, Леша, расскажи нам, за какой надобностью ты решил
совершить сей вояж в столицу, а?
И Алексей выдал
им свой план скорого обогащения. Дескать, узнал он от опытных
золотопромышленников адресок в Северной Пальмире, куда можно сдать золотишко по
очень выгодной цене. Сделка надежная и тайный купец якобы проверенный. Только и
дел, что метнуться туда и обратно.
Старички
недоверчиво выслушали рассказ Погадаева. Похмыкали, удивляясь прыти молодого
человека.
— Кхе-кхе… А ты,
Леша, плут! — Орефий Павлович ткнул его пальцем, как концом палки, в бок. —
Ай-ай-ай! А мы с Елисеем Никитичем на такие дела того-с, трусоваты…
— Что это
трусоваты-то? — неожиданно обиделся хозяин дома. — Я, знаешь, тоже дела вертел
такие, только — ух! — подол шубы заворачивался…
— А в Питер
смотаться кишка тонка! — подзуживал друга Орефий Павлович.
— Да не тонка
она! — рассердился хозяин. — Только, знаешь, лучше синица в руках, чем журавль
в небе. Вот так-с!
В этот момент
старичок напомнил Погадаеву отца с его философией о малых и больших деньгах.
Елисей Никитич в
волнении прошелся по гостиной.
— А ты, Леша, не
думай, что будет так все просто да гладко… Там, брат, совсем другие игры…
Столичные играют не как мы по копеечке, там на кон жизни ставят!
Старик склонился
к самому уху Алексея и жарко прошипел:
— Мошенник на
мошеннике! Можно вообще оттуда не вернуться…
На какое-то
мгновение Погадаева от этих пророчеств обдало нездешним холодком, но он быстро
совладал с собой:
— Да не-а, не
извольте беспокоиться, Елисей Никитич! Дело верное. Не я первый по этой дорожке
иду… Меня уже ждут!
Алексей порой сам
удивлялся себе, как у него получается гладко врать.
Карточная игра
расстроилась. Старички задумались, занервничали. Он их задел за живое.
Погадаев
испытывал удовольствие наблюдать их плохо скрываемые терзания — они ему
завидовали. Золотодобытчики давно мечтали найти надежный источник сдачи металла
по хорошей цене, но боялись закона. И тут на тебе — сопляк-мальчишка! — кроет
шестеркой туза!
Вдоволь
насладившись терзаниями старичков, Алексей как бы между прочим предложил:
— А что, господа,
я могу и ваше золотишко с собой прихватить? Мне не в тягость, а вам навар.
Ежли, конечно, доверие имеете…
Старорежимные
старички, как невинные девицы, долго мучились, не зная, что выбрать: левые
деньги либо спокойную совесть и крепкий сон.
Первым сломался
Елисей Никитич.
— А-а, где наша
не пропадала! Однова живем… Дам я тебе, Леша, заветный мешочек… И никаких
расписок не возьму — ты для меня как родной!
Покряхтев и
поохав, Орефий Павлович последовал примеру своего друга.
— Они там того-с…
и так жирно живут за наш счет, — указав пальцем в потолок, полушепотом сказал
он. Кого он имел в виду, золотодобытчик не уточнил. Должно быть, главную
контору горных промыслов.
Перед отъездом
Погадаев подарил Груше серебряное колечко с аметистом. Пальцы с аккуратно
подстриженными ноготками дрожали, дыхание девушки на какое-то время прервалось.
Алексею показалось, что она вот-вот рухнет в обморок.
Молодой человек,
не удержавшись от куража, поцеловал ее в горячую, как раскаленная сковорода,
щеку. Нет, его не соблазняли ее еле сдерживаемые платьем прелести, просто
Погадаеву нравилось смущать и ощущать свою власть над этой дикаркой. Он
чувствовал, что Агриппина к нему неравнодушна.
Ранним утром
змей-искуситель, груженный своим и чужим золотом, укатил в Темноводск.
VII. Уральский валенок
Все дни, что
Погадаев провел в пути до Санкт-Петербурга, он спал вполглаза. Можно даже
сказать, сидел в засаде внутри себя. Слишком ценный груз лежал в его чемодане.
На первый класс
со спальными местами и благородной публикой он пожалел денег, а в третьем, набитом
до отказа мутными людишками, как мешок с грязной, полугнилой картошкой, он
боялся ехать, поэтому до самой северной столицы Алексей протрясся на скамейке
зеленого вагона второго класса. На станциях он выходил только днем, а в уборной
или станционном буфете держал чемодан зажатым меж ног, будто пингвин яйцо.
Вкуса еды Погадаев не чувствовал, а отложив ложку в сторону, не мог вспомнить,
кушал ли он.
Слегка спадало
напряжение только ночью, когда затихала вагонная суета, и Погадаев, припав к
обледеневшему понизу стеклу вагонного окна, смотрел на пробегающий мимо черный
лес, золотую монетку луны на звездном небе и бешено выстреливающие искры из
паровозной трубы.
Слегка знобило от
предчувствия счастья.
К раскаленной
печке, стоящей посреди вагона, он не подходил — не решался хоть на мгновение
расстаться с чемоданом. По ногам тянуло ледяным сквозняком, хотя голова
раскалывалась от запаха дыма и сухого жара.
***
Всю дорогу
Погадаев обдумывал предстоящую сделку, но, как только сошел на перрон
петербургского вокзала и вокруг развеялись клубы паровозного пара и дыма,
начисто забыл, зачем сюда приехал. Он попал в сказку, нет! — в свою мечту!
Тут все было
по-другому. Как в его грезах. Каждый человек, даже носильщики, укладывающие
багаж пассажиров в сани извозчиков, казались ему живущими какой-то
удивительной, загадочной жизнью. Все они были преисполнены какого-то величия,
значимости.
Задрав голову и
не чувствуя тяжести чемодана, как завороженный он бродил по улицам и проспектам
Петербурга. От каменных красот, статуй, покрытых искристым инеем, роскошных
экипажей, прекрасных дам кружилась голова. Он не знал, куда смотреть, чтобы не
сойти с ума от чуда. Даже опустив глаза вниз, Алексей не мог сдержать
восхищения: тротуары выложены известняковыми плитами, а возле многих магазинов
они и вовсе были керамическими! А у них в поселке даже деревянных мостков нет…
Но более, чем
архитектурные изыски, Погадаева поразили торговая реклама и вывески, которые,
казалось, были всюду, где можно забить гвоздь. К рекламе Алексей был неравнодушен
еще с той юной поры, когда выкрал из беседки заводоуправляющего подборку
журналов.
На главных улицах
города многоэтажные дома были облеплены вывесками не только под самую крышу, но
и уходили выше ее. Погадаеву хотелось прочесть каждую из них, а когда появятся
деньги, купить предлагаемый товар или воспользоваться услугами. Даже такими,
как пилюли «Ара», которые «слабят легко и нежно», или «Перуин» — средство для
«придания изящного вида» бороде и усам.
Поздним вечером
гость с Урала восхищался зажегшимися электрическими фонарями на чугунных
столбах
Когда улицы
совсем обезлюдели, до Погадаева наконец-то дошло, что он, груженный золотым
песком и самородками, находится в чужом городе.
— Ой, ё-о! —
всполошился Алексей и заметался на перекрестке, как перепуганная курица.
Вдалеке он увидел
высокий костер. Возле него топтались какие-то люди.
«Подойду, спрошу,
где гостиница… — обрадовался Погадаев. — Да и согреюсь хоть немного!»
Приблизившись к
огню и разглядев публику возле него, он нырнул в ближайшую подворотню: у костра
высилась колокольней фигура городового, а рядом жались несколько бродяг и
проститутки. К счастью, все они стояли спиной к ночному гостю. Ни с кем из этих
людей Алексей не хотел встречаться. Он даже не мог определить, кто ему более
опасен. Наверно, все-таки блюститель порядка. Достаточно ему было отвести
подозрительного прохожего в участок и проверить содержимое чемодана. Так можно
и в тюрьму попасть!..
Через четверть
часа Погадаев вышел на спящего извозчика.
— Эй, братец,
свободен? — кинулся он к нему со своим чемоданом.
Кучер высунул нос
из мехового воротника и сонно посмотрел на суетного пассажира. Он ему не
понравился.
— Меньше, чем за
рупь, даже не тронусь… — предупредил извозчик и вновь утопил бородатое лицо в
меха.
— За рупь?! —
обомлел Алексей. — Ты ж, разбойник, даже не спросил, куда ехать.
— А мне нет
никакой разницы… — зевнул кучер. — Меньше, чем за рупь, даже лошадь тревожить
не буду.
Кобыла фыркнула и
одобрительно мотнула головой. Дескать, а то…
Погадаев
огляделся по сторонам в надежде увидеть еще какого-нибудь менее алчного
извозчика, но улицы все были пустынны. И пуржило как-то по-особенному мерзко.
Вроде не холодно, а пробирает до самых костей.
Ночь стремительно
надвигалась.
— Ладно, будет
тебе рупь… — смирился с потерей денег Алексей. — Только за это отвези-ка ты
меня, братец, в какие-нибудь номера. Да чтоб не дорого взяли и место приличное!
Знаешь такое?
— А как же ж… —
извозчик медленно достал кнут, заткнутый за голенище сапога. Лошадь повернула
голову и укоризненно посмотрела на хозяина.
Погадаев
приготовился к долгому путешествию по ночному Санкт-Петербургу, но извозчик,
проехав пару перекрестков, остановил сани.
— Все, приехали!
— Я просил
отвезти меня в номера! — возмутился Алексей.
— Я и привез.
Вона двери, стучи, — извозчик указал рукавицей на каменное крыльцо.
***
Утром Погадаев
отправился на поиски тайных купцов. Еще дома у знакомых золотопромышленников он
вызнал по секрету адреса нескольких трактиров, где занимаются скупкой разных
драгоценностей, в том числе и золота с Урала, а потом перепродают его за
границу. Все торговцы были, как правило, немцы. Люди зажимистые, но более-менее
порядочные в расчете.
Возле
перекупщиков вертелись кукольники, которые под видом золотого песка могли
запросто отсыпать медных опилок. Тайные купцы и кукольники хорошо друг друга
знали, все они рассчитывали найти своего простака с деньгами или настоящим
золотом.
За несколько дней
Погадаев обошел все злачные места, пошептался с трактирной прислугой. Это были
такие хваты, которые за деньги могли ответить на любой твой вопрос. Алексею
даже показалось, что разноска еды и выпивки — это их побочный приработок.
Сведения о тайных
купцах подтвердились. Действительно, уральским золотом приторговывали, и
немало. Трактирные молодцы за несколько рубликов кивнули ему на двух скупщиков.
Они вели свои темные делишки в разных концах города и, возможно, знали друг
друга. Одного немца звали Иван Иваныч, другого — Фаддей Карлович.
Алексей долго
приглядывался к ним издалека, даже бродил за ними по улицам, мозолил глазами их
спины. Все пытался понять, что за люди эти тайные купцы и на какое злодейство
они способны. Он опасался, что скупщики обманут его при расчете или — не дай
бог! — отнимут золото, а то и вовсе прирежут в темной подворотне, а потом на
Неву и в прорубь…
Погадаев за
неделю дважды поменял место своего проживания при малейшем намеке на опасность.
В трактире его смущал пьяный люд и чересчур внимательные половые, а в гостинице
не понравилось то, что убирали комнату в отсутствие хозяина. А вдруг заглянут в
чемодан? В конце концов Алексей поступил по проверенному в Темноводске пути —
снял комнатенку у ветхой старушки. Она не то что убрать в комнате, ключ в замке
проворачивала за два приема и передыха, а держала жильцов, казалось, только для
того, чтоб хоть кто-нибудь заметил ее отсутствие в случае смерти.
Не обнаружив
среди окружения тайных купцов людей, похожих на каторжан и душегубов, Алексей
решил, что надо действовать. Каждый день проживания в чужом городе с чемоданом,
полным золота, мог плачевно окончиться.
Погадаев назначил
встречу Ивану Ивановичу и Фаддею Карловичу на один день, но с разницей в четыре
часа. Если с одним что-то не заладится, то он встретится с другим, и надо тут
же уезжать из города, а то, не дай бог, проследят и ночью ограбят.
Алексей купил
билеты на вечерний поезд.
Ночью перед
встречей не спалось. Погадаев лежал на кровати у окна, заложив руки за голову,
и смотрел на звездное небо. На улице стоял такой крепкий мороз, что снег под
ногами редких прохожих обиженно взвизгивал, а звезды в ночной бездне казались
мохнатыми.
Алексей все
обдумывал, как вести себя с этой немчурой, как не опростоволоситься и остаться
при хорошем наваре. А вдруг у них деньги фальшивые?! Если вести себя дерзко, то
можно нарваться на приключение. Конечно, можно прикинуться сироткой, но тогда
кто тебе даст достойные деньги?
— Эх, жаль,
револьвера нет! — подумал он, вскочил с кровати и вцепился в свой чемодан с
золотом.
Побегав по
комнате в нижнем белье и с чемоданом в руках, Погадаев угомонился. Тяжесть
золота разогрела его и успокоила. С ним он чувствовал себя более уверенно. Не
удержавшись от искушения, Алексей раскрыл чемодан, нащупал в одном из мешков
крупный самородок. Достав его, он долго вертел слиток в руках, пока золото не
поймало свет далеких звезд и не послало ему приветственное мерцание…
***
Иван Иванович был
рыжий. И не просто рыжий, а еще и веснушчатый, причем желтые брызги у него были
не только на лице, но и на руках. Человек, облитый водой из ржавых труб.
На коленях у
немца покоился саквояж. Конечно же, из рыжей кожи.
— Ишь ты,
самородочек! — усмехнулся про себя Погадаев, когда первый раз увидел тайного
купца.
Глядя на его
полусонную физиономию, трудно было поверить, что он занимается таким азартным и
рискованным делом. Правда, глаза его, тоже желтые, время от времени хищновато
посверкивали, как у голодного кота, а когда он, вытянув шею, скучающе почесал
свое горло, Алексею показалось, что после этого на коже должны остаться алые
порезы.
Погадаев
откровенно трусил, у него даже онемели кончики пальцев.
Иван Иванович,
заметив волнение юноши, удовлетворенно хмыкнул.
— Нуте-с,
касподин кароший, чем порадуете старый немес? — наконец спросил он насмешливо,
разглаживая ладонью несвежую скатерть на столе.
У продавца от
волнения приплясывала правая нога, горло скрутилось, как портянка. Алексей
никак не мог справиться со своим непослушным телом, он уже готов был извиниться
и позорно покинуть трактир, как вдруг его озарило — надо прикинуться пьяным.
Что он сейчас ни сделает, все можно списать на зелье.
Погадаев хлопнул
шапкой о стол и, встав с табуретки, начал молча ощупывать себя. Алексей
вывернул наизнанку почти все свои карманы, теперь они висели собачьими ушами со
всех сторон.
Немец скучающе
ждал. Молча наблюдал происходящее.
— Господи, да где
же он?! — взмолился молодой человек. Казалось, еще немного, и он снимет штаны.
— Юный друк, ты
напрасно так набрался… — хмыкнул немчура. — Я теряй время?
— Да погодь ты!
Торопыга… — Алексей на самом деле не мог найти самородок в тайниках своей
ветхой показушной одежонки.
Ему уже было не
до немца, как вдруг пальцы нащупали в складках что-то твердое.
— О-о, вот он,
красавчик!
Погадаев еще
некоторое время шарил рукой в штанах, прежде чем достал откуда-то из-под колена
нечто в зажатом кулаке.
— Во, смотри!
Он выкинул руку
на стол и медленно раскрыл пальцы.
Веснушки на лице
Ивана Ивановича слегка потемнели.
— Хм, ошень
неплоко… — медленно произнес немец. — Это есть больше нет?
Алексей не сразу
понял вопроса. Когда до него дошло, что спросил купец, это рассмешило его.
Куда-то улетучился страх, остался один кураж.
— Есть больше,
да! — нагло глядя прямо в рыжие глаза немца, хохотнул Погадаев.
— Тико-тико… —
голова Ивана Ивановича медленно, даже, казалось, с ржавым скрежетом,
повернулась сначала влево, а потом вправо. — Тут все иметь уши.
— Да не пугай,
брат!.. Ты лучше скажи, берешь золотишко или как? Знаешь, мне тут с тобой лясы
точить некогда, меня такие красавицы ждут, э-эх! — Алексей играл под простака,
уральского валенка, у которого одно желание — поскорее спихнуть оттянувшие руки
золотые булыжники и — обратно в пьяный омут!..
Немец
снисходительно покачал головой и пододвинул стул поближе к Алексею. Он,
кажется, смотрел на него как на легкую добычу.
— Подождут дефки…
— и купец предложил первую цену. Она была ниже даже той, по которой скупали
золото приисковые дельцы.
Алексей словно
ничего не слышал. Он откровенно жаждал веселья, нетерпеливо притопывал
раскисшими сапожищами, подкидывал в руке здоровенный самородок, несколько раз
ронял его на заплеванный пол. Поднявши, тер его о рукав, как грязное яблоко.
Теперь пришло
время нервничать немцу. Под своими рыжими волосами он лихорадочно пытался
понять, что за человек перед ним и сколько у него золота.
Иван Иванович
осторожно поднял цену, но и ее уралец оставил без внимания. Парняга уже перемигивался
с сомнительной красоткой с подбитым глазом, что сидела за соседним столом, и,
кажется, хотел ей кинуть самородок.
Девица
интересовала старателя больше, чем тайный купец.
Расчетливая
пересохшая душа немца дала трещину. Прожженная бестия понял, что, если сейчас
не забрать у этого ухаря золото, он начнет его разбрасывать прямо тут, в
трактире.
— Эй, погоди! Еще
успеть любиться, — зашипел на Погадаева немец. — Давай делать дело! Где товар?
— Ха! Так я тебе
сказал! — жонглировал самородком гость. — Я ж не спрашиваю, где у тебя, папаша,
деньги?
— Деньги?! —
взвился немец и, стрельнув по сторонам желтым огнем из глаз, постучал пальцами
по саквояжу. — Мой деньги тут.
Алексей понял,
что немец от него уже не отступит. Сейчас самое главное было взять с него
достойные деньги и уйти живым. Интересно, сколько у него в саквояжике денег? На
все золото хватит или придется ехать с ним за добавкой? Только не это! Никуда
он не поедет, там его точно прирежут.
— Мой деньги тут…
— передразнил Ивана Ивановича Погадаев. — А я их не вижу! Может, там газеты
лежат, а?
— Карошо, — с
презрительной, даже угрожающей надменностью процедил немец. — Выйдем на улица,
я тебе покажу.
Они поднялись
из-за стола. К ним услужливо подскочил половой. Иван Иваныч запустил два пальца
в боковой карман, вынул оттуда аккуратно сложенную денежку и ловко сунул ее
молодцу. Тот с не меньшим проворством взмахнул полотенцем, и бумажка исчезла с
руки немца.
Погадаев пошел
первым к выходу. Он продолжал играть в пьяного, покачивался и помахивал каждой
девице рукой.
Немец шел позади
него с брезгливо-встревоженным выражением огненного лица. Алексей ему не
нравился. Все в нем… то, да не то! Пьяный-пьяный, а цену за золото держит.
Хочет поскорее свои самородки спихнуть, а принес только один. Странный…
Погадаев тоже не
был в восторге от Ивана Иваныча. Денег его он так и не видел, а когда они
сидели в трактире, немчура переглядывался с двумя крепкими мужичками за
столиками у входа. Один из них был подозрительно рыжим.
Так, недовольные
друг другом, они вышли из трактира.
Светило яркое
солнце. Над городом переливалась искристым разноцветьем радуга.
Погадаев счел ее
за добрый знак.
— Нуте-с, будем
смотреть золото? Куда идем? — спросил его немец, запахивая на шее вязаный шарф.
— Не, сначала
деньги… — замотал головой, как лошадь, Алексей и громко икнул.
— Фуй! —
поморщился Иван Иваныч. — Карашо, пошли.
И они пошли по
узкой тропинке на берег какой-то речки.
Алексей вновь шел
впереди. От ожидания удара по затылку заболела голова.
«Ну не будут же
они из-за одного самородка грех брать на душу!.. Не, в крайнем случае дождутся,
когда получат все золото… — успокаивал себя Погадаев. — Господи, во что я
ввязался! Спаси и сохрани, Боже!»
Они остановились
на высоком берегу, с которого местная голытьба слетала вниз, к замерзшей реке,
на санях, на ледяных дощечках, а кто просто кубарем.
Ребячий визг и
хохот звенел в морозном воздухе.
Немец огляделся
по сторонам.
— Я тебе казать
деньги, потом мы идем к тебе смотреть золото. Карашо?
Алексей посмотрел
на дорожку, по которой они пришли. На ней показались двое и тут же спрятались
за забор. Кто это? Те, что сидели в трактире, или другие?
— Юный друк будет
глядеть деньги? — донесся откуда-то из другого мира голос Ивана Ивановича.
— Буду… —
обреченно сказал Алексей, всей кожей чувствуя, что ввязался в страшную историю.
Далее произошло
то, чего никак не ожидал сам Погадаев, ни тем более бедный «немес».
Из ближайших
заснеженных кустов выскочил засидевшийся, по всей видимости, по нужде сорванец
и с радостным криком бросился к оледенелой горке. Ему так не терпелось
наверстать пропущенные из-за вынужденного отсутствия удовольствия, что он уже
ничего не видел перед собой. Малец зацепил плечом Ивана Ивановича, тот отступил
назад и, крепко выругавшись на смеси двух языков, заскользил на животе вниз к реке.
В кулаке его была зажата… только ручка от саквояжа, а сам портфельчик с
деньгами остался у изумленного Погадаева.
Когда немец
очистил лицо от снега и поглядел вверх, на вершине горы никого не было:
— О-о, твой
мутер!..
VIII. Банда рыжих
Алексей никому,
даже себе, не смог бы объяснить, как он оказался в подворотне неизвестного дома
на неведомой улице с саквояжем без ручки, полным денег. Он словно проснулся
здесь богачом. Погадаев мог поклясться, что бегство по петербургским дворам не
входило в его утренние планы.
По всем
видимости, сработал какой-то инстинкт — перед собакой, даже самой миролюбивой,
не следует размахивать руками.
Крепко затянув
пояс, Погадаев запихал пачки денег за пазуху — карманы уже не внушали ему
доверия. В одном из безлюдных парков воришка втоптал саквояж в рыхлый сугроб.
Нахлобучив шапку на глаза и вывернув тулупчик мехом наружу, он кинулся искать
тот дом, где снимал комнату. Прохожие шарахались от бегущего им навстречу
мохнатого чудища. Впрочем, Алексей тоже боялся каждого встречного — ему
казалось, что увидит под шапкой рыжие пряди волос.
Наконец дом был
найден. Оглядевшись по сторонам, не преследует ли его шайка рыжих, он
прошмыгнул в подъезд, а потом в свою комнату.
Сердце билось во
всех частях тела.
Что теперь
делать? Надо бежать из этого прекрасного, но теперь смертельно опасного города!
Погадаев представил, как сотни рыжих крыс, злобно фыркая в щетки усов, рыщут по
заснеженному городу в разных направлениях в поисках одного-единственного
человека.
Он подошел к
окну, осторожно отодвинул занавеску и тут же резко отпрянул прочь — напротив
окна сидела собака и самозабвенно выгрызала блох в левом боку. Она была рыжей.
— Тьфу! Так можно
с ума сойти… — Алексей заметался по комнате. — Надо что-то делать!
Он с грохотом
выдернул из-под кровати тяжелый чемодан, распахнул его и, тут же забыв про
истерию, принялся перебирать свое золотое богатство.
Сознание
вернулось минут через пять. Постой, постой… Не надо горячиться!.. Коли фарт
такой пошел, то, может, рискнуть еще? Он посмотрел на отцовские часы. До
встречи со вторым немцем, Фаддеем Карловичем, оставался еще час с четвертью.
Погадаеву очень хотелось надеяться на то, что Иван Иванович не успел оповестить
всех земляков, торговцев золотом, о случившемся с ним «маленький казус»…
Для начала
необходимо сменить облик, чтобы в нем никто не признал бегуна с саквояжем. До
магазина с готовой мужской одеждой идти опасно. Кроме того, покупка дорогих
вещей оборванцем в тулупе может вызвать подозрение у продавцов. А кто знает, не
связаны ли они с полицией?
Алексей вспомнил,
что в комнате у хозяйки квартиры он видел за приоткрытой дверцей шкафа висящие
на вешалке черную инженерскую шинель и, кажется, китель с брюками.
В таком виде его
никто не признает. Это выход!
Старушенция
неожиданно оказалась крепким орешком. От спора она так разволновалась, что
начала хрипеть и свистеть изо всех щелей. Она никак не хотела расставаться с
«памятью о Коленьке, единственном сыночке, который попал под паровоз».
Часы тикали,
встреча с немцем неумолимо приближалась, а хозяйка квартиры все рассказывала и
рассказывала, каким заботливым был ее сын.
Погадаев уже
хотел сказать, что нет смысла так держаться за тряпки, коли не сегодня завтра
она с ним увидится, как старушка неожиданно сама назвала цену за инженерский
наряд. Алексей присвистнул от удивления: за такие деньги можно было купить
шинель с находящимся в ней инженером.
В другое время
Погадаев поторговался бы еще, но сейчас не было времени на споры…
Облачившись в
шинель, Алексей, несмотря на спешку, крутнулся у мутного высокого зеркала в
прихожей. «Хорош! Может, пойти учиться?» — подумал он мельком и, расплатившись
полностью с хозяйкой и даже поцеловав на прощанье ее сморщенную, пропахшую
ладаном ручку с желтыми коготками, выскочил на улицу.
Если б не спешка
и оттягивающий руку чемодан, Погадаев в своем новом обличье помчался бы на
Невский, чтобы влиться в толпу разодетых людей и почувствовать там себя своим.
Он не мог отделаться от этого искушения всю дорогу, пока ехал на лихаче к
Фаддею Карловичу. Его мысли о красивой жизни переплелись со страхом встретиться
с бандой рыжих.
Лихачу он дал
рубль сверх оплаты за проезд и попросил, чтобы тот дождался его за углом.
Погадаев долго топтался перед трактиром и заглядывал в его запотелые окна,
прежде чем зайти туда.
Фаддей Карлович
уже подремывал перед стаканом чая, подперев кулаком щеку.
Нет! Алексей не
грабил еще и этого немца. Он сразу же твердо назвал ему ту цену, на которой они
сговорились с Иваном Ивановичем, и предложил скупить все золото. Конечно, если
бы не риск навсегда остаться в петербургской земле, можно было бы набросить.
Фаддей Карлович, слегка подергавшись и попытавшись сбросить цену, согласился.
Чемодан стал
непривычно легок.
Когда Погадаев
уже садился в сани, к трактиру подлетел другой лихач. В санях сидели двое —
Иван Иванович и плотный господин борцовского вида. Обманутый немец был без
шапки, отчего его голова со встрепанными волосами была похожа на факел.
Торговец златом выскочил из саней еще на ходу и устремился в трактир. Громила
вышел степенно, глубоко, казалось до самых гранитных плит, втаптывая снег.
Алексей мгновенно
вполз внутрь шинели, как улитка в свой домик, и оттуда прошипел извозчику:
— Гони, братец,
гони! С меня пятерка!
Все, домой,
домой! Как жить-то хочется…
Возле вокзала
Алексей заглянул в обувной магазин, над которым огромными буквами было
написано: «Заходите к нам, и мы вас обуем!» После он зашел в магазин готового
платья, чтобы поменять наряд. Его инженерский вид стал уже опасен.
В магазине среди
зеркально-мраморного великолепия у Погадаева закружилась голова. Еще немного, и
он бы брякнулся без сознания на красную ковровую дорожку. Вот и исполнилась его
мечта… С чемоданом, полным денег, он стоит среди роскошных вещей, любую из
которых он может купить. Именно таким было в его представлении счастье.
***
Заходящее солнце
разукрасило оконные стекла в розовый цвет. Из магазина одежды вышел господин в
распахнутой шубе из камчатского с проседью бобра, под которой виднелась черная
бархатная визитка, обшитая по борту и обшлагам шелковой тесьмой. Ноги, обутые в
зеркально-лаковые черные ботинки, по-кошачьи брезгливо ступали на унавоженный
снег тротуара…
Сжимая в руке
чемодан из нежнейшей кремовой кожи, франт пересек улицу и направился к дому, в
витрине которого стояло овальное зеркало с игривой надписью по-французски
«Базиль» и нарисованными золотыми ножницами.
Поздним вечером в
вагон первого класса садился богато одетый, напомаженный и завитый молодой
человек. В нем почти невозможно было узнать Алексея Погадаева.
IХ. Человек со страшной фамилией
Когда Погадаев
уезжал из Петербурга, редкие огни в черных зеркалах вагонных окон взъерошились
от дождевых капель.
Урал отхлестал по
щекам новоиспеченного богача колючей метелью и накрыл хмурым ватным небом.
На вокзале
Темноводска напротив буфета гость из столицы прочел броскую рекламу:
«Гостиница
«Александровская» (лучшая в Темноводске!). Швейцар, горничная, рассыльный. Зал
для любителей картежной игры, 16 комфортабельных номеров, первоклассная кухня
под наблюдением московского повара, ресторан, бильярдная, ванная комната,
внимательная прислуга. Извозчикам просьба не верить!»
«Что ж, совсем
неплохо!» — воскликнул Алексей и отправился на поиски извозчика.
Пока Погадаев
добрался до саней, набрал полные туфли снега.
— В
«Александровскую»! И поживее, братец…— И он постучал тонкой тростью по
извозчичьей спине, такой широкой, что из-за нее не было видно лошади. Овчинный
тулуп мужика задубел от холода, и звук от ударов получился, как по барабану, —
бум-бум-бум.
Извозчику такие
замашки седока не понравилась. Он не понял этой вольности, поэтому некоторое
время сидел задумчивой глыбой. Решив, что бить барина еще рановато, разбойник,
не оборачиваясь, крякнул так красноречиво, что Погадаев тут же спрятал свою
щегольскую трость.
«Боже мой, что
это я — ведь тут живут дикие люди!..» — пробормотал он и постарался больше не
злить мужика.
В гостинице
Погадаев снял один из лучших номеров и попросил довольно миленькую горничную,
чтобы ему принесли горячий обед из ресторана и бутылку шампанского.
— Будете один
кушать? — спросила девушка, потупив глаза.
— Могу тебя
пригласить, красавица, — тут же предложил Алексей. Он заметил, что богатый
наряд и чемодан, полный денег, сделали его совсем другим человеком, уверенным в
себе и даже дерзким.
Погадаев хотел
взять горничную за руку, но девушка отступила назад.
— Нам нельзя, —
строго сказала горничная. — Я только хотела спросить, сколько нести бокалов.
— Увы, душа моя,
один…
Пока служанка
ходила за едой, Алексей пересчитал пачки денег и спрятал чемодан под кроватью.
Подойдя к зеркалу, долго любовался своим изображением. Конечно, до рекламного
франта ему еще далековато, но что-то общее у них уже есть. Погадаев так себе
нравился, что порой ему начинало казаться, будто все это сон…
Кушал он в
одиночестве, время от времени чокаясь бокалом с бутылкой.
— За новую жизнь!
Алексей с детским
восторгом любовался золотистым шампанским в бокале. Пузырьки друг за дружкой
извилисто стремились вверх и лопались на поверхности, отчего, когда Погадаев
прикладывался к напитку, пощипывало кончик носа так, что хотелось чихнуть. От
горячей пищи и выпитого его разморило, и он, как был в одежде, плюхнулся на
кровать. Сон получился тяжелым — Иван Иванович просил продать ему бобровую
шубу, но вел себя так нагло, что Алексею было понятно — деньги за нее он не
отдаст. Погадаев не знал, что делать. Отказать? А вдруг он вспомнит про
украденный чемодан?
Алексей
пробудился в холодном поту…
Вокруг было
темно, как будто он проснулся под землей. Погадаев подпрыгнул на кровати, не
поняв, где находится. Мысли были самые нехорошие — в гробу, в тюрьме… Вспомнив
про переезд в Темноводск, облегченно рухнул обратно на одеяло.
Между шторами
синела полоса вечернего света. Откуда-то снизу доносился звонкий смех, кто-то
бренчал на дребезжащем пианино, время от времени раздавались сухие выстрелы
бильярдных шаров.
Звуки ему
понравились, особенно женские голоса. По телу прошла волна томления… Он
вспомнил горничную, ее прикрытые густыми ресницами глаза, слегка вздернутый
носик и полные, в перетяжках губы, которые она имела привычку покусывать от
смущения.
Новенькая,
небось, из деревни… Еще не привыкла обслуживать. Интересно, где она сейчас? А
ночью? Если ее вызвать… потом уговорить остаться вдвоем в номере. Какая
хорошенькая!
В это время снизу
раздался счастливый женский взвизг, и молодой человек кинулся включать свет.
Как он может валяться на кровати, когда внизу бурлит та жизнь, о которой он
мечтал?!
Перед высоким
зеркалом Алексей пригладил ладонью волосы, оправил на себе визитку, довольный
собой, крутнулся на каблуках и вышел из номера, закрыв и подергав для
уверенности дверь.
Стоя на верхней
ступеньке просторной лестницы с мраморными перилами и балясинами, Погадаев
обомлел от восторга. Он чувствовал себя голодным волком, смотрящим с вершины
горы на пасущихся внизу жирных овец.
В правом углу
зала вокруг огромного стола, покрытого зеленым сукном, бродили в задумчивости
солидные мужи в дорогих пиджачных костюмах и в галстуках. Некоторые держали в
руках высокие бокалы с вином. Кто-то курил сигары. Двое держали в руках кии
наизготовку, как ружья.
Неподалеку играли
в карты, вокруг стола тоже толпились господа с бокалами, но шумнее всех вела
себя компания в дальнем углу зала. За пианино сидел офицер и, брякая по
клавишам, исполнял какие-то легкомысленные куплеты. Его облепили девицы в ярких
нарядах и молодые люди ухарского вида.
Гуляки Погадаеву
понравились больше остальных, и он направился к ним.
Он сел неподалеку
на диван под пальмой и кликнул официанта, чтобы он принес ему рюмку коньяка и
ломтик лимона. Алексей с жадностью принялся наблюдать за происходящим…
Среди пестрых
девушек он приглядел одну, брюнетку в синем атласном платье, с весело
подпрыгивающими завитками волос на висках. Нет, она не была привлекательнее
остальных, Погадаев выделил ее из сонма остальных только по одной причине — она
строила ему глазки. Барышня звонко прыгала козочкой, смеялась шуткам офицера,
показывая зубки-орешки, грациозно изгибала спинку, облокотясь о пианино,
оглаживала себя по бедрам — все только для него, Погадаева. Алексей чувствовал
это. Во всяком случае, хотел верить в то, что красотка положила на него глаз. В
последнее время — когда он стал богатым! — ему вообще казалось, что все женщины
смотрят на него.
Погадаев давно бы
уже подошел к девице с каким-нибудь невинным вопросом, если бы не веселящийся
за пианино офицер. Молодой человек уже несколько раз ловил на себе его
взгляд-выстрел, от которого Алексей на некоторое время трезвел и ежился.
Возможно,
Погадаев так бы и не решился подойти к девушке, если бы она сама не обратилась
к нему с вопросом:
— Молодой господин,
кажется, скучает?
— Да вот… —
развел руками Алексей. — Смотрю на ваше веселье и тоже радуюсь.
— Завидуете,
небось?
— Еще как!
Незнакомка
плюхнулась рядом с ним на диван и прощебетала:
— Если вы мне
закажите шампанского, я готова скучать вместе с вами хоть всю жизнь!
Алексей кликнул
человека в красной жилетке:
— Вина и фруктов!
Девушка
придвинулась к нему поближе. По ее напудренному лицу блуждала улыбка.
— И как зовут
такого щедрого господина?
Погадаеву
хотелось чем-нибудь удивить и даже поразить брюнетку. Он на секунду задумался,
неожиданно вспомнил ловкого, кучерявого, как барашек, петербургского
парикмахера и выдал:
— Базиль.
Девушка
внимательно заглянула в глаза Алексею, потом неожиданно прыснула от смеха:
— Ну, тогда я…
Жизель.
Теперь захохотал
Погадаев, поняв, что брюнетка его раскусила:
— Похоже, мы с
вами еще та парочка!
А между тем
гуляки возле пианино не унимались. Офицер уже бренчал на неизвестно откуда
взявшейся гитаре, шутил по каждому поводу, время от времени громко выдавал
рифмованные импровизации. Ему было тесно в этом зале. Балагуру явно хотелось на
сцену.
Несмотря на то,
что офицер пустился вразнос, он непостижимым образом продолжал держать на
прицеле взгляда Погадаева. Ему даже не мешали листья пальмы, за которыми
Алексей пытался спрятаться.
«Может быть, это
его девушка? — молодой человек уже не знал, что и думать. Он посмотрел на свою
соседку, беззаботно покачивающую ногой в туфельке. — Да нет, быть такого не
может! Она бы тоже не сидела так спокойно…»
Принесли
шампанского и вазу с виноградом.
Когда официант
пытался пристроить все это добро на столике перед ними, Погадаев, обомлев от
своей наглости, предложил:
— Как тут шумно!
Может, пойдем ко мне в номер?
Он боялся, что
девушка откажет ему да еще, чего доброго, обидится, но этого не случилось.
— Отчего же нет!
Только закажите еще чего-нибудь мясного… — И брюнетка улыбнулась, добавив: —
Базиль… Целый вечер одни фрукты. Есть хочется… Да! И пирожного…
Когда они вошли в
номер, Алексей от волнения забыл, где стоит подсвечник. Пока он шарил рукой по
столу, дверь в коридор захлопнулась, и стало темно, как в погребе.
Жизель за его
спиной ойкнула и прошептала:
— Как страшно…
— Не бойтесь!
Сейчас будет светло…
В темноте
Погадаев нечаянно наскочил на девушку, оба вскрикнули от неожиданности.
— Извините… —
пролепетал молодой человек, а между тем, поймав Жизель за гибкую талию,
притянул девушку к себе. Она мягко упала к нему на грудь и некоторое время
жарко и часто дышала ему в шею.
Свет им был уже
не нужен …
***
Угомонились они
только под утро. В полдень Алексей, он же Базиль, проснулся, вернее, его
подбросило от счастья — он впервые познал женщину! До этой ночи ему уже
случалось и обнимать, и даже целовать поселковых девушек, он даже любовался
ими, спрятавшись за кустами, когда те с визгом плескались голышом в речке. Это
было прекрасное, волнующее зрелище, но все же не сравнимое по впечатлениям и
ощущениям с тем чудом, что произошло ночью!
Жизель спала так
крепко, что даже не почувствовала, как Погадаев осторожно стянул с нее измятую
простынь и оставил лежать перед ним полностью обнаженной. Он готов был изучать
и целовать каждую ее родинку, каждый волосок, каждый изгиб и впадинку ее
долгого белого тела. Алексей только не знал, откуда начать — с макушки или с
пяток? А может, с пупка? А потом куда двинуться? К расплывшимся по разные
стороны грудкам или к сбившимся в косички коротким волосам внизу живота, под
которыми проглядываются заветные кремовые складки?
Пока Алексей, как
художник, изучал лежащий перед ним шедевр, в дверь кто-то постучал.
Погадаев
вздрогнул. Стук ему не понравился. Стучали негромко, но так уверенно, что не
открыть было нельзя. Алексей набросил на девушку простынь, а сам, натянув брюки
и рубаху, направился к двери.
— Кто там?
— Откройте, это
полиция, — раздался командный и, как показалось хозяину номера, слегка
насмешливый голос.
Погадаев обомлел:
«Полиция? К нему?! Неужто… Иван Иванович? Нет! Не может быть — он не стал бы
заявлять в полицию…»
Пока Алексей в
нерешительности топтался перед дверью, незнакомец вновь напомнил о себе:
— Алексей
Степанович, ну что вы притихли?
Человек за дверью
знал его. Алексей с покорной обреченностью отодвинул щеколду.
Как он и
предполагал, перед ним стоял вчерашний офицер-балагур. По его свежевыбритому
улыбающемуся лицу никак нельзя было предположить, что он вчера кутил весь
вечер. Он был похож на человека, сладко выспавшегося на пуховых, величиной с
январский сугроб, перинах, на завтрак выпившего чашечку какао с горячей
булочкой, надевшего хорошо отглаженный мундир и неторопливо вышедшего на службу.
Погадаеву стало
плохо, и он прислонился к дверному косяку.
— Здравствуйте,
Алексей Степанович! — радостно сказал офицер и представился: — Пристав Павел
Константинович Землевич.
И даже прищелкнул
каблуками. Стук прозвучал как выстрел.
«Какая жуткая фамилия…»
— полуобморочно подумал Погадаев.
Х. Немного красивой жизни
Землевич зашел в
номер и по-хозяйски огляделся по сторонам.
— Неплохо
устроились, Алексей Степаныч, а? Как говорят мои подопечные, шикарно живете!
Погадаев нехотя
закрыл дверь. У него было такое ощущение, что он остался в клетке со львом. И
зверь к нему уже, кажется, принюхивается.
— Видел вас вчера
в зале. Нда-с, впечатлен… — продолжал пристав беззаботным, почти приятельским
тоном.
— Чем же?.. — еле
выговорил Погадаев.
— Вашей визиткой!
— расхохотался Землевич, наслаждаясь испугом хозяина номера. — Роскошная вещь!
Где купили? В Париже?
Гость был так
доволен собой, что сразу выдал несколько рифм нараспев:
— Ах, в Париже…
смотри же… пониже…. но ближе… Любите красивую жизнь?
Пристав, не
дождавшись ответа, заглянул в спальню. Жизель спала, безмятежно выпростав
из-под простыни белую ножку. Мужчины некоторое время любовались ею, забыв про
напряженный разговор.
У Землевича
родился еще один дурацкий экспромт:
— Бела нога…
глаза агат.. а он богат… пока… пока… М-да, на лирику потянуло… Так где вы,
говорите, купили свою визитку?
«Далась ему эта
визитка!.. — паниковал внутри себя хозяин номера. — Может быть, ему подарить
этот чертов пиджак?»
— В Петербурге,
Павел Константинович, — дребезжащим голосом сказал Погадаев и даже слегка
согнулся в ожидательном поклоне.
— Ах, в
Петербурге… — пристав сделал вытянутое лицо. — Надо же, сколь успешны стали
провинциальные юноши — за визиткой в столицу!
— Нет, что вы! —
начал оправдываться Алексей. — Я не за визиткой ездил.
И тут же прикусил
язык, но было поздно…
— А за чем? —
спросил пристав с самым невиннейшим лицом.
«Что ему от меня
надо? Зачем пришел?! — ломал себе голову Погадаев. — Что ему ответить?!»
Он уже готов был
предложить Землевичу денег, чтобы тот отстал от него с расспросами, как в это
время Жизель во сне переметнулась на другой бок, простыня сползла на пол, и
девичье тело предстало перед мужчинами во всей своей обнаженной красе.
В этот момент
Погадаев ненавидел нежданного гостя, лишившего его прекрасного утра. Нет!
Совсем не так он хотел его провести…
Он не исцеловал
все эти розы рубцов от простыни на крутых бедрах и слегка выпуклом животике, не
вдыхал запах ее лона и подмышек, не насытился прохладой и шероховатостью
объемных ягодиц… Да что там говорить! Он готов был ее съесть…
Жизель, словно
почувствовав на себе жадные мужские взгляды, открыла глаза.
— Здравствуйте,
господа… — пролепетала она и медленно натянула на себя простыню.
Пристав вновь
выстрелил каблуками.
— Знаете, мой
друг, когда я вижу такое, понимаю, зачем живу! — со вздохом сказал пристав
молодому человеку. — Но такую красоту я вижу все реже и реже…
Погадаева, честно
говоря, удивило то, что девушка достаточно спокойно отнеслась к появлению в
спальне неизвестного мужчины. Она даже не взвизгнула.
Это не
понравилось Алексею, но подумать над этим у него не было времени.
Он предложил
приставу пройти в гостиную.
— А я, извините,
оденусь, — сказал Погадаев и закрыл за Землевичем дверь спальни.
Оставшись наедине
с девушкой, он не смог сдержать своих чувств. Молодой человек метнулся к
Жизели, сдернул простынь и покрыл ее влажноватое тело поцелуями. Гладкая кожа
тут же покрылась мурашками. Его подруга приглушенно хихикала и брыкала ногами
от щекотки, как молодая игривая кобылка.
В гостиную Погадаев
вернулся с блуждающей улыбкой на губах. Все-таки ему удалось хоть что-то урвать
от безнадежного утра. Он уже не выглядел таким перепуганным.
Алексей вызвал
горничную (пришла довольно зрелая пышка) и попросил убрать со стола остатки
вчерашнего застолья. Следом он заказал бутылку коньяка и что-нибудь горяченькое
из ресторана.
Он хотел
пригласить к столу Жизель, но Павел Константинович остановил его.
— Знаете, Алексей
Степаныч, когда за столом сидят и выпивают такие солидные люди, как мы с вами,
и ведут разные разговоры, думаю, девицам рядом с ними не место. Кстати, вы
давно с ней знакомы?
— Второй день, —
честно признался Погадаев, глупо улыбаясь своим воспоминаниям о прошедшей ночи.
— Ну, да, да…
Откуда вам знать ее больше, когда вы только вчера приехали из Парижа…Пардон, из
Петербурга.
Погадаев понял,
что пристав не отцепится от него с этим Петербургом. Чтобы продумать, как вести
себя далее, он сказал, что пойдет и проводит из номера свою девушку.
Вообще-то он
рассчитывал на прощание успеть еще хоть чуть-чуть насладиться телом Жизели,
поэтому расстроился, увидев ее одетой. Более того, Алексею показалось, что она
чем-то озабочена. Что произошло за эти четверть часа?
— Что-то
случилось? — обнимая девушку, спросил Погадаев.
— Мне надо домой.
Матушка, наверно, совсем потеряла… — Жизель смотрела куда-то в сторону, словно
не хотела встречаться с ним взглядом. — Я пойду…
— Ну, иди… —
обиженно сказал Алексей и выпустил ее из рук.
Жизель, шурша
юбками, стремительно вышла из номера.
— Ушла красиво,
ему тоскливо… — не преминул откликнуться полицейский.
Он уже не только
пугал Погадаева, но и изрядно раздражал своими поэтическими опусами.
За обедом после
третьей рюмки коньяка, когда Землевич, как бы любопытства ради, вновь начал
интересоваться, что Алексей делал в Петербурге, хозяин номера не выдержал и
задал вопрос в лоб:
— Павел
Константинович, а вы всех гостей Темноводска так допрашиваете?
— Алексей
Степаныч, ну как вы можете, а?! — в сердцах полицейский даже скомкал салфетку.
— Мы с вами мило беседуем, а вы — «допрашиваете»? Я полагаю, вы, слава богу, не
знаете, что такое допрос.
В голосе гостя,
до этого шутейно-игривом, проявилась твердая, даже стальная сердцевина.
Погадаев вновь
струхнул и попытался сгладить свою дерзость.
— Извините, Павел
Константинович, я почему-то подумал, что вы неспроста зашли ко мне… Знаете, как
меня зовут…
— Ого, теперь вы
меня допрашиваете! — рассмеявшись, Землевич с хрустом раскусил куриную ножку,
смачно обглодал ее и швырнул на тарелку. — Ладно, раскрою все карты. Я хоть
человек и не молодой, но, знаете, и не старый! Тоже люблю красиво пожить…
Коньячком не брезгую, да-с! Хожу в театр. Конечно, со столичным его не
сравнишь, но все же… Знаком с некоторыми актрисочками, люблю появиться перед
ними этаким фазаном. Ну, слаб человек!.. А вчера смотрю: в гостинице молодой
человек объявился. Красавец, богато одетый, да в такой визитке… Лучшую даму
вечера увел к себе! Тут меня и завидки взяли. Поинтересовался у хозяина, кто
таков и где поселился. А утром и нагрянул! Ночь не спал, так мне ваш пиджачок
понравился.
— Ну, в таком
разе давайте я его вам подарю, а? — предложил Погадаев, которому очень хотелось
избавиться от назойливого и опасного господина.
— Не поверите, я
бы с удовольствием принял ваш подарок, но, увы! — посмотрите, какой я
фигуристый, а какой вы? Так что очень жаль!
— А может быть,
вам самим стоит съездить в столицу и там выбрать все, что пожелаете?
— Не по карману
мне такие поездки, мой друг! Жалованье не позволяет за такими мелочами по
государству колесить…
Павел
Константинович тяжело вздохнул, Погадаев тоже изобразил на лице печаль, как
вдруг полицейский его спросил, словно ткнул палкой:
— Алексей
Степаныч, а откуда у вас такие деньги? Может, зарезали кого, а?
Молодой человек
громко икнул. Несколько секунд он по-рыбьи шлепал губами, пытаясь что-то
сказать, наконец выдал:
— Я, п-право,
обижусь, Павел К-константинович. Мы с вами, как говорите, мило беседуем, а вы
спрашиваете всякие гадости…
— Ну-ну, не
сердитесь, дорогой мой! Служба у меня такая — все про всех знать. Так откуда
капиталы?
— П-папенька
помер, торговлю оставил, — у Погадаева почти натурально дрогнул голос. — Да
прииск свой имею…
— Вот! Вот и все!
— обрадовался полицейский так, что едва не расцеловал хозяина номера. — Мне
больше ничего не надо. Ответили на все вопросы.
И Землевич опять
испытал приступ поэтического вдохновения:
— Вопросы, как
осы, как девичьи косы… В том смысле, что длинные и запутаться можно. А что
намерены делать в Темноводске, позвольте полюбопытствовать?
Погадаев готов
был взвыть волком — так извел его гость.
— Думаю, торговлю
открыть, — как можно степенней ответил он.
— Позвольте
узнать, чем?
— Пока не решил.
Буду присматриваться.
— Превосходно,
мой друг, просто восхитительно! — Землевич все-таки вскочил со стула и приобнял
за плечи Алексея. — Нельзя начинать сражение, не изучив расположение
противника. Это я вам как военный человек говорю! Местные купцы — люди
серьезные. Эти косматые бороды в свои ряды кого хошь не пустят. Сожрут и не
подавятся. Надо с ними подружиться!
— А как?
— А-а, и тут есть
свои лазейки… — начал загадочным полушепотом Землевич. — Неподалеку от
заводской управы есть один двухэтажный домишко. Недавно наши торговые люди
стали там собираться по разным поводам. Образовалось что-то вроде купеческого
клуба. Иногда в доме бывает весело. Можно перекинуться в картишки, сыграть в
бильярд и просто послушать какую-нибудь заезжую приму. Во всяком случае, все
серьезные дела толстосумы решают там.
— И как я там
появлюсь? Нужно, чтобы кто-нибудь словечко за меня замолвил, разве нет?
— Верно! Да вы дипломат,
мой юный друг! А я вам на что?
Такая поддержка
была столь неожиданна, особенно от человека, который пять минут назад
допрашивал его, что Погадаев обомлел и не мог придумать ничего умнее, как
предложить:
— Может, вторую
бутылочку заказать?..
— Рад бы, да
нельзя! Служба…
И уже в дверях
пристав, как бы между прочим, посоветовал:
— И никогда, мой
юный друг, не приводите к себе в номер или домой незнакомых девушек. Мой вам
совет, как сторожевого пса! М-м, совет… навет… без бед… Чушь какая… До встречи,
Алексей Степаныч!
Как только
полицейский ушел, Алексей обессиленно рухнул на диван. От выпитого и пережитых
волнений он уже начал задремывать, как его словно пружиной подбросило вверх. До
него наконец-то дошло то, что хотел сказать Землевич.
Погадаев кинулся
в спальню и с разбегу нырнул под кровать.
Чемодан стоял на
месте. Алексей распахнул его и дрожащими руками пересчитал деньги. Они были
нетронуты.
***
Не прошло и
месяца, как Погадаев стал своим человеком в купеческом мирке Темноводска.
Возможно, Землевич дал о нем прекрасную рекомендацию торговцам, или же они
настолько боялись пристава, что Алексея всюду принимали с почетом. В нескольких
домах купцы представили его своим дочкам.
Все складывалось
как нельзя лучше, если б однажды вечером, когда Алексей возвращался навеселе в
гостиницу из купеческого клуба, он не услышал за спиной ехидный дребезжащий
голос:
— Здравствуй,
друг любезный Леша!.. Какая роскошная у тебя шуба! Просто царская… Дашь
поносить?
Позади него
стояли, переминаясь с ноги на ногу, два припорошенных снегом старичка — Орефий
Павлович и Елисей Никитич.
«Ишь, два брата
Кондрата!..» — Погадаев мгновенно протрезвел…
ХI. Битва титанов
— Что прячешься,
Лексей Степаныч? Наши тебя в магазине заприметили. Долго мучились: «Вроде как
Лексей, а как бы и нет…» Такой модена стал, что побоялись к тебе подойти.
Может, в хоромы к себе пригласишь, а?
— Конечно,
конечно… Рад вас видеть! — пробормотал Погадаев, лихорадочно соображая, как ему
сейчас выпутываться.
Конечно, он знал,
что встречи со стариками ему не миновать, и поэтому оттягивал ее на как можно
более поздний срок, по привычке надеясь, что все разрешится как-нибудь само
собой. Вдруг их по дороге волки загрызут или разбойнички нападут? Господи,
почему это не случилось до сих пор?! Ну не отдавать же им деньги, ради которых
он рисковал собственной молодой жизнью? За эти дни он с деньгами так сроднился,
что у него даже в голове не укладывалось, как их можно отдать другому человеку!
В гостиничном
номере старички, не снимая дох, сели рядышком на диване. Под каждым из них —
лужица растаявшего снега.
«Как малыши, не
добежавшие до ночной вазы…» — мелькнула дурашливая мысль в голове Погадаева.
Старики смотрели
на Алексея и молчали.
— Может, водочки,
господа, и закусочки? Как в стародавние времена, а? — как можно беззаботнее
предложил Погадаев и даже потер руки, как бы в предвкушении дружеского
застолья.
— Что ж, можно, —
сказал Орефий Павлович. — Теперь у тебя, говорят, денег столько, хоть палкой
мешай… Почему бы не обмыть такую хорошую сделку?
И он толкнул в
бок своего друга:
— Верно говорю,
Елисей Никитич?
— Ну да, дело
доброе… — отозвался тот эхом.
— Давай
рассказывай, Лексей, чем ты нас порадуешь, а потом пошлем молодца за радостью!
— В отличие от своего друга, Орефий Павлович был настроен по-боевому и даже
дерзко.
Это чувствовалось
не в словах, а в петушином голосе. Орефий Павлович еще не клюнул его, но уже
начал ерошить поредевшие перья и встряхивать гребешком.
Погадаев сразу
понял, кто из старичков самый опасный.
— Даже не знаю,
как вам сказать, дорогие мои… — Алексей, покосившись на дверь, изобразил на
лице скорбь. — Вы были правы, когда отговаривали от поездки в Петербург… Верьте
не верьте, но у меня забрали все золото. Едва сам ноги унес…
Возникла тишина,
как на вдохе перед отчаянным криком.
Гости
переглянулись меж собой, и тут Орефий Павлович с диким хохотом спрыгнул с
дивана.
— Я ж тебе
говорил! Говорил! — в истерике набросился он на Елисея Никитича. — Лешка —
жиган! А ты, старый дурень, верил, что он привезет деньги… Я сразу дотумкал,
что будет такая повертка!
— Если понял, то
зачем золото дал? — с угрюмой усмешкой спросил его товарищ по несчастью. —
Держал бы при себе. Или жадность разум затуманила?
— Это тебе он
голову затуманил! — уже почти визжал Орефий Павлович. — Думаешь, я не понимаю, почему
ты перед ним на задних лапках бегал?! Надеялся свою престарелую дочку замуж
выдать!
— Что?! Как ты
назвал мою Грушеньку?! — вскричал тишайший Елисей Никитич и взбешенным котом
кинулся на своего друга.
Старички упали и
кинулись кататься по ковру, вопя и колошматя друг друга ревматическими
кулачками.
Погадаев стоял
над ними, не зная, что делать. Он понимал, что это они бьют его. Через какое-то
время помутнение мозгов пройдет, и тогда подельники вспомнят об истинной
причине своей ненависти. А пока они дубасили друг друга…
Вот бойцы с
хрустом подмяли под себя бамбуковый журнальный столик. Фарфоровая фаза
вдребезги разбилась об пол…
Когда были
опрокинуты еще два стула, дверь в номер распахнулась, и на пороге сначала
возник перепуганный хозяин гостиницы купец Воротников в незастегнутой жилетке,
а следом появился пристав Землевич.
Полицейский,
отодвинув Воротникова, прошел на середину комнаты и, выпучив глаза, уставился
на лежащих в обнимку на ковре двух старичков.
— Господа, даже
не знаю, что и подумать… — пряча усмешку в усах, произнес Павел Константинович.
— Что угодно ожидал увидеть, только не это… Любезные, может быть, вы все-таки
разомкнете пылкие объятия, а? Право, неприлично уже…
Друзья, кряхтя и
охая, поднялись с пола. Потупив глаза и тяжело дыша, принялись приводить одежду
в порядок.
— Алексей
Степанович, друг мой, вы все более и более тревожите меня, — Землевич подошел к
Погадаеву и, раскачиваясь с носка на пятку, пытливо посмотрел ему в глаза. —
Вокруг вас постоянно что-то происходит. Сначала девушка сомнительного поведения
в номере, теперь вот эти… римские гладиаторы. Кстати, господа, кто вы и откуда?
Старички начали
уже что-то мекать, но Алексей прервал их. Ему хотелось, чтобы они как можно
быстрее покинули его номер, не сказав ничего лишнего.
— Павел
Константинович, это мои земляки, уважаемые люди. Зашли меня проведать, да
повздорили…
— Из-за чего так
можно повздорить? — недоверчиво спросил Землевич. — Откуда у этих молодцов
такая горячая кровь?
— Будете
смеяться, но поспорили из-за цен на овес, — Погадаев картинно расхохотался,
дескать, посмотрите, какая нелепая история.
Старички недружно
подхихикнули ему.
— М-да, история…
— Землевич в задумчивости разродился рифмованным набором слов. — История… у
моря я… не стоила… касторила… Господа, хорошо, я вас отпущу, но обещайте мне,
что, оказавшись на улице, вы не продолжите эту битву титанов. Ну, разумеется,
необходимо заплатить за урон гостинице…
Драчуны по
настоятельной просьбе пристава пожали друг другу руки и поковыляли к двери.
Орефий Павлович
шел последним и все оборачивался назад. Ему нестерпимо хотелось что-то сказать
полицейскому, но он никак не решался это сделать. По злобно посверкивающему
взгляду старичка Погадаев понял, что тот намерен сдать его приставу. Он бы уже
давно это сделал, если б не боялся пострадать сам.
Так, оглядываясь,
Орефий Павлович дошел до двери и, уходя, кинул Алексею:
— Лексей
Степаныч, про овес-то мы с вами еще поговорим…
Когда Погадаев и
Землевич остались одни в номере, полицейский долго стоял перед зеркалом,
выщипывая ногтями волосок из носа. Потом вдруг сказал:
— Веселые ребята
эти ваши земляки! Дрались меж собой, а как будто обиделись на вас… Странно! —
вы не находите, Алексей Степанович, а?
Молодой человек
пожал плечами.
— Родину и
земляков, Павел Константинович, не выбирают…
— Недурно,
недурно! Умеете уйти от ответа… — офицер пригладил волосы ладонями. — И все же
мне кажется, что бутылочку коньяка я честно заработал, или вы хотите мне
рассказать, что на самом деле тут у вас произошло?
Погадаев тут же
зазвонил в колокольчик, вызывая горничную.
— Неужели у нас с
вами нет темы, более интересной для разговора? Давайте о дамах, а?
***
Весь следующий
день Алексей, против обыкновения, провел в номере. Было над чем подумать…
Эти старички,
конечно, вряд ли пойдут жаловаться на него в полицию, но напакостить могут
изрядно. Ославят на весь торговый люд, скажут, что нечист на руку. После этого
никто ему и гвоздя не продаст, не то что дом. Не стоит забывать, что почти все
темноводские купцы друг другу родственники — сыновей выгодно переженили и
повыдавали замуж дочерей за таких же денежных мешков. Тронь одного — целые
торговые ряды поднимутся.
Надо с этими
старыми грибами что-то решать! И как можно быстрее… Если с Елисеем Никитичем еще
можно хоть как-то договориться (продолжить волочиться за его дочкой), а вот с
Орефием Павловичем придется повозиться. Может, отдать ему отцовский дом?
Сказать, все, это последнее… Может, сжалится?
Промаявшись в
тревожных мыслях с неделю, Погадаев понял, что надо ехать в Мартын. Старички
становились опасными…
ХII. Груша на вкус
Под ярким
весенним солнцем снег на дорогах уже смешался с грязью. Днем перепачканные по
самое брюхо лошади еле волокли сани. Только лишь ближе к вечеру и ранним утром
они могли перейти на легкий бег. Льдинки хрумкали под полозьями.
Выехав на
взгорок, на котором прошло все его детство, Погадаев оглядел раскинувшийся
внизу поселок…
Снег на пруду
потемнел. Белыми шнурами обозначились тропинки, протоптанные с одного берега на
другой.
Месяца два назад,
когда он с чемоданом золота уезжал из этих мест в Петербург, слегка щемило в
груди от тревоги и грусти, здесь все казалось так покойно и уютно, а в нынешний
приезд поселок казался ему уже чужим.
«Эх, нищета!..
Как можно тут жить?.. — сокрушался он, блуждая взглядом по ветхим избам. —
Бежать надо отсюда, бежать…»
Даже дом
управляющего заводом, двухэтажный, с белыми колоннами и с чугунной оградой, в
детстве казавшийся ему сказочным дворцом, смотрелся как дешевая подделка под
роскошь.
Домой Погадаев
вернулся не один. В Темноводске он взял себе в услужение, опять же по протекции
Землевича, двух мужиков. Могучий молчаливый Сидор, списанный из тюремных
охранников по ранению, был при нем кем-то вроде ординарца и телохранителя.
Извозчика Карпа Алексей купил вместе с лошадью и санями.
Дом встретил
хозяина снежным дыханием. Погадаев велел Сидору затопить как можно быстрее
печь, а пока тот возился с дровами, незаметно спрятал под знакомой половицей в
сенях чемодан с деньгами.
Переодеваясь в
задубевшую от холода скромную одежду прежнего Алексея, он несколько раз
содрогнулся не столько от ледяного прикосновения ткани, сколько от
брезгливости. Для него это был другой человек. Жалкий и несчастный.
Когда пар от
дыхания стал еле заметен, Алексей пообедал с мужиками остатками дорожной еды,
выпил чаю и отправился в гости к Елисею Никитичу.
***
Дверь открыл сам
хозяин. Он угрюмо посмотрел на Алексея и отвел глаза в сторону. Не поздоровался
и в дом не пригласил.
— Здравствуйте,
Елисей Никитич! — сиротским голоском пропел Погадаев, рассчитывая взять старика
на жалость.
— На что тебе мое
здоровье? — хмуро спросил Елисей Никитич, каменной глыбой стоя в дверях — не то
что Алексей, мышь не проскочит.
— Ну как же… —
растерянно пролепетал молодой человек. — Вы столько для меня сделали, многому
научили…
— Ты для меня,
Леша, тоже много чего сделал…
Погадаев понял:
разговор не получится. Он уже собирался уйти, как вдруг из глубины дома
прорезался знакомый голос:
— Кто пришел,
батюшка?
— Никто, —
хмыкнув, буркнул Елисей Никитич.
Он не успел
закрыть дверь. Алексей увидел через плечо хозяина вбежавшую в сенки Агриппину.
Это была удача.
Фарт в определенном смысле. И Алексей не растерялся:
— Здравствуйте,
Грушенька!
— Ой, это вы,
Алексей Степанович… — сказала девушка и вся зарделась. От смущения она
крутнулась на месте и устремилась обратно в дом.
— Груша, куда вы?
— испуганно крикнул Алексей своей возможной спасительнице.
— Вы проходите, я
сейчас!.. — донеслось откуда-то уже из глубины дома.
Молодой человек и
хозяин дома некоторое время топтались друг перед другом: один не хотел
пропускать, другой не мог уйти просто так.
— Груша меня
позвала… — напомнил Погадаев и сделал полшажка вперед.
Елисей Никитич не
шелохнулся.
— Она будет
ждать… — и снова полшажка.
И старик дрогнул.
Тяжело вздохнув, он отступил назад.
— Только недолго.
Пять минут и назад. И больше чтобы я тебя не видел в доме…
В гостиной было
все как в день их знакомства: на подоконниках герань, через всю комнату
разноцветные половики, ломберный столик под зеленым сукном. Агриппина так же
сидела на диване с вязаньем. И те же опущенные глаза и яркий румянец на
фарфоровых щеках. Алексей осторожно присел рядом. Он не знал, что говорить, а
ходики бесстрастно тикали. И он начал.
— А помните,
Груша, как мы в первую нашу встречу стукнулись лбами, когда поднимали клубок
ниток?
Агриппина сидела
молча, как будто ничего не слышала. Но вот брови ее дрогнули, скакнули вверх, и
девушка опустила голову. Вглядевшись, Алексей заметил мелькнувшую улыбку на ее
губах.
Алексей
приободрился и игриво подергал ее вязанье за нитку. Груша еще ниже опустила
голову.
— Вот тут у меня
была здоровенная шишка! — неожиданно сказала она и, отложив на диван вязанье,
указала пальцем на свой лоб.
— Правда?!
Извините меня еще раз… — и Погадаев, сам не ожидая от себя такой смелости,
осторожно прикоснулся рукой к ее высокому лбу. И более того, погладил, как бы
нечаянно проведя по нему пальцами. Кожа была теплой и гладкой. Это понравилось
Погадаеву.
Груша метнула
испуганный взгляд на Алексея, густо покраснела, но не отодвинулась от гостя.
«Эх, ты, дурында!
— почти нежно подумал о ней Погадаев. — Интересно, что сейчас в твоей вязаной
голове?»
Алексей искоса
посмотрел на вход в комнату, занавешенный тяжелыми желтыми шторами. Плюш слегка
колыхался, переливаясь, — парочка была под родительским присмотром.
Присутствие
старичков сначала вызвало у Погадаева досаду, но вскоре он смекнул, что так
даже лучше. Пусть видят, что он неравнодушен к их дочери.
И молодой человек
решил перейти к более решительным действиям.
— Груша, можно я
возьму тебя за руку? — громко попросил он, косясь на плюшевые шторы.
Девушка,
по-прежнему глядя куда-то в пол, медленно опустила руку на диван между ней и
Погадаевым. На одном из пальцев брызнул фиолетовым лучиком аметист — это было
кольцо Алексея, которое он подарил ей перед отъездом в Петербург.
«Неужели она все
эти дни носила его, не снимая? — молодой человек ощутил прилив самодовольства и
умиления. — Как она меня любит! Небось, родители рассказали ей, каков я
негодяй, а она не поверила! А она вроде бы даже ничего… Лицом, конечно, не
вышла, но зато всего остального в избытке. Какая ты на вкус, Груша?..»
Распалив свое
воображение, Погадаев не без страсти схватил девичью руку, крепко сжал ее и
ощутил ответное легкое пожатие…
За шторой раздалось
предупредительное покашливание, и в дверях возникли плечом к плечу родители
Агриппины. Девушка резко выдернула руку из руки Алексея и стыдливо закрыла лицо
вязаньем.
Погадаев поднялся
с дивана и чопорно произнес:
— Дорогие батюшка
и матушка, я хочу просить руки вашей дочери!
***
Дом будущего
тестя Погадаев покинул уже поздним вечером. Алексей и Елисей Никитич долго
топтались на крыльце, выдыхая теплый сивушный дух, вбирая в себя пронзительный
весенний воздух с горьковатым привкусом печного дыма.
Хмельные мужики,
теперь уже почти родственники, тыча друг в друга пальцами, спорили о том, где
будут жить молодые после свадьбы. Отец Агриппины предлагал остаться в поселке,
отстроить новый дом и купить драгу, чтобы просеять пески всех местных рек.
— Драга, брат,
это — у-у-у! — гудел старик.
Алексей мотал
головой: он хотел перебраться в Темноводск и там открыть свое дело.
— Ну, какое дело,
Леша?! — пытался его облагоразумить Елисей Никитич. — Серьезная торговля годами
возводится! Кто тебя там ждет?! А тут все свои…
— Ага, свои!.. —
хмыкнул Погадаев. — Такие свои, что спиной к ним не поворачивайся…
— Ты это про
кого, а?
— Хотя бы про
Орефия Павловича…
— Ну, знаешь,
Леша… — оглянувшись по сторонам, старик перешел на шепот. — Сам виноват!
Погадаев
напрягся. Пьяной головой он пытался сообразить, как ему лучше поступить:
обидеться, изобразить из себя невинно оклеветанного или же смириться с тем, что
он — вор, и Елисею Никитичу это хорошо известно.
Алексей поступил
по-другому. Он обнял старика, похлопал его по овчинной безрукавке и сказал:
— Пожалуй, пойду
домой…
Жених сделал
несколько шагов по льдистому снегу, как Елисей Никитич буркнул ему в спину:
— А про Орефия
Павловича забудь…
Алексей резко
обернулся:
— Что?
— Не страшен он
уже тебе.
— Почему?
— Умер бедняга на
той неделе… Страсть как расстроился после встречи с тобой, и — удар! Так мы с
Рефой и не помирились, а ведь сорок лет вместе пески мыли. Царство ему
небесное! Прости, друг!..
И Елисей Никитич
тихонько всплакнул.
Погадаев
перекрестился вместе со стариком, и тут же в его голове мелькнуло:
«Зря я с Грушей…
Эх, поспешил!..»
ХIII. Пиво пьяно
В начале мая
Алексей, справив свадьбу с Агриппиной и доверив тестю продажу отцовского дома и
прииска, покинул поселок. Он обещал новым родственникам, как только купит дом в
Темноводске, забрать к себе молодую жену.
Вернувшись в
Темноводск, Погадаев вновь поселился в той же гостинице. Разложив вещи и плотно
покушав, он прилег отдохнуть, чтобы вечером со свежими силами и застоявшейся
страстью окунуться в развлечения купеческого клуба.
Он думал о
бездарно проведенных почти двух месяцах в родном поселке. Не хватало праздника,
какого-то трескучего фейерверка и снопов искр… Серые избы, грязевая жижа вместо
дороги и унылые люди. Почти все это время ему было скучно, если не считать тех
дней, когда он на пуховой перине познавал молодую жену. Но потом и с ней он
затосковал, почувствовав, что Груша не разделяет его любовного пыла и боится
его фантазий. Она словно была и не была в постели. Погадаеву ни разу так и не
удалось высечь искру сладостного восторга в ее серых глазах.
На ночь молодая
жена всегда задергивала иконостас занавеской, чтобы Господь не увидел ничего
грешного…
Тесть был не
лучше своей дочурки — он тоже, как мог, омрачал ему существование…
С таянием снега
открылась «золотая путина». Из своих нор выползли опухшие за зиму от безделья и
пьянства старатели и разбрелись по приискам. Вскоре все реки в округе забурели
от взбитых песков.
Елисей Никитич
решил приобщить зятя к делу и целые дни таскал его по приискам, рассказывая все
тайны промысла. Ему казалось, что Алексей должен быть ему благодарен, но тот
тоскливо смотрел на дорогу из поселка, ожидая, когда подсохнет грязь…
***
Так за
воспоминаниями Погадаев незаметно заснул. И привиделся ему сон, который он,
проснувшись, назвал вещим…
Загадочно
улыбающаяся девушка в роскошном белом платье в одной руке держала кружку
пенистого пива, а другой манила к себе его, Погадаева. Когда Алексей уже готов
был заключить ее в свои объятия, плутовка козочкой скакнула назад и стала
поливать свои плечи пивом. Намокшее платье становилось все прозрачнее и вот
совсем исчезло. Погадаев кинулся к ней, покрыл поцелуями ее тяжелые качающиеся
груди, поймал жадным ртом тугой розовый сосок и… вдруг почувствовал, как в рот
ему брызнуло пиво.
Ощущение чуда
было так ярко, что Алексей проснулся. Его подбросило на диване от мысли: вот он
— знак свыше! Свершилось! Теперь он знает, что ему делать дальше. Во сне было
то, что Погадаев мечтал получить от жизни, — ощущение праздника.
Да, он решил —
только пиво! И в самое ближайшее время он зальет Темноводск пивом и весельем.
Он тут же
представил длинные ряды пивных бутылок с его портретом на этикетке. Над головой
ночное небо, на котором падающие звезды начертали: «Погадаевское пиво»…
Будущее увиделось
ему так ясно и в таком радужном сиянии, что Алексею захотелось заорать от
счастья.
Он наспех
набросил на себя одежду, выскочил на улицу и… некоторое время топтался на
крыльце, не зная, в какую сторону податься.
По большому счету
в Темноводске он не приобрел еще таких близких и душевных знакомых, с которыми
можно было бы поделиться счастьем. Разве что Землевич…
***
Утром следующего
дня Погадаев принял твердое решение больше не пить. То, что произошло вчера,
было ужасно. Несчетное количество бутылок пива, розовые ломти соленой семги,
икра черная и красная… Бр-р, гадость!…
На губах прилип
отрывок какой-то залихватской песни, которую они горланили вчера с приставом:
Пиво не пьяно — и
то грешно!
Пиво пьяно —
грешней того,
а пива не станет
— тошней всего…
Да лучше б его не
было вообще! Во всяком случае, вчера… А они с Павлом Константиновичем
перепробовали все сорта пива, которые нашли в магазине купцов Ляпцевых, — и
«Венское», и «Мюнхенское», и «Пильзенское», и «Баварское», и «Столовое», и
«Царское», и еще черт знает какое! Выбирали, какое вкуснее, чтобы потом
наладить его выпуск в Темноводске…
Алексей еще
несколько раз засыпал и вновь приходил в сознание. Его бессильное тело, как
утлый челн, то бросало в пучины сна, то вскидывало на гребень яви. Впрочем,
каждое последующее пробуждение было более оптимистичным, чем предыдущее.
Когда полуденное
солнце уперлось своими яркими лучами в оконные шторы и начало потихоньку их
поджигать, Погадаев нашел в себе силы оторвать голову от подушки и даже сесть
на кровати.
Обычно свое утро
он начинал с интимной процедуры, а именно с пересчета денег в чемодане. Это
занятие придавало ему бодрости на весь день, как чашка крепкого кофе. Сегодня
пошуршать деньгами Алексей не смог бы при всем своем желании. В голове, там,
где должны быть мысли, ворочался какой-то клубок змей, а кончики пальцев
потеряли чувствительность. Если собственное лицо на ощупь казалось чужим, то
что говорить о нежнейшей поверхности бумажных купюр? Нет! Сегодня ему не счесть
денег.
Погадаев, кряхтя
и охая, просунул ногу под кровать и для собственного успокоения лягнул чемодан.
Слава богу, на месте…
Алексей пошлепал
за брюками. Они были зверски вывернуты наизнанку. Когда Погадаев вертел брюки в
непослушных руках, из кармана выпал на ковер обрывок бумаги.
Молодой человек,
кряхтя, поднял его. От листка так резко пахнуло рыбой и пивом, что Алексея чуть
не вырвало, кроме того, бумага была измята настолько, словно ее жевала лошадь.
Погадаев уже хотел с отвращением скомкать листок и зашвырнуть его в угол
комнаты, как вдруг заметил, что на нем что-то написано. Алексей разгладил
бумагу на углу стола. Чернила были местами размыты, но молодой человек все же
прочел: «Инженер Гендель Рудольф Генрихович, Большая Вогульская, 5»
«М-да… И зачем
мне эта немчура? — Погадаев начал стремительно трезветь, потому как вспомнился
другой немец — питерский Иван Иваныч. — Может, это намек? Кто-то подбросил в
карман, дескать, нам все известно… А вдруг этот Гендель — родственник тех
петербургских немцев? Они его нашли!!!»
Алексей в панике
чуть не вызвал курьера, чтобы тот летел за извозчиком Карпом. Он готов был
пуститься в бега по стране со своим чемоданом и охранником Сидором, как вдруг в
мозгах что-то стало проясняться. Нет, нет, все не так! Эту записку дал ему
Землевич. Точно он! Но зачем? Кто такой Гендель?
Через несколько
минут напряженного вспоминания появление в кармане записки с именем инженера
Генделя стало более-менее понятным.
Рудольфа
Генриховича, как специалиста для строительства пивоваренного заводика,
порекомендовал ему именно Павел Константинович. Порой Погадаеву казалось, что
баламут и стихоплет Землевич знает подноготную каждого жителя Темноводска. От
зачатия до текущего дня.
Гендель получил
хорошее образование в Риге как инженер-химик. Прошел стажировку в Германии и
Австро-Венгрии. Теперь работал в заводской лаборатории, но не прочь был в
свободное время и за достойную плату приложить свои знания на другом поприще.
К вечеру,
окончательно протрезвев и восстановив разруху внутри себя рюмкой шустовского
коньяка, отправился искать Большую Вогульскую…
ХIV. Я — хозяин!
— Рудик, отстань
от меня! — взмолился Погадаев, когда инженер Гендель в очередной раз начал
убеждать его заменить коней на паровой двигатель. — Ты, немецкий грамотей,
наверно, думаешь, что я собираю деньги, как опавшие листья осенью?! Хоп-хоп — и
целый мешок!
— Лошади — это
древность! Все современное человечество…
— Все! Уйди с
глаз моих…
— Гут.
Это означало, что
инженер обиделся — в минуты волнения, а особенно досады Гендель всегда
переходил на язык предков.
— Да не обижайся
ты, Рудольф Генрихович, вот как только пойдет прибыль, так и заменим наших
лошадок, а пока потерпи…
— Ауф видэрзэен!
— проскрипел немец и направился к выходу
Алексей
Степанович посмотрел на его тощую спину, песочного цвета прядки жидких волос
из-под фуражки и почувствовал, как ему, уходя, хотелось брякнуть дверью
кабинета, но в последний момент инженер сдержался и осторожно, почти нежно
прикрыл ее.
«То-то же… —
удовлетворенно подумал Погадаев. — Чувствует иноземец, кто тут хозяин…»
***
За последние три
года в жизни Погадаева произошло столько событий, сколько не случилось за всю
его жизнь.
Для осуществления
своей мечты он купил в Темноводске на главной гужевой дороге несколько старых
домов-усадов и большой участок земли за ними. Часть домов он снес подчистую, а
остальные пустил под склады. На освободившемся месте отстроил для себя
приличный двухэтажный домишко, дрожжево-пивоваренный завод и контору.
Позади этих
строений Погадаев разбил парк. Мужики на телегах завезли из леса саженцы
лиственниц, кедров, лип. Сирень и фруктовые деревья пришлось заказывать в
другом городе. Дорожки отсыпали речным песком.
По углам парка
плотники сколотили четыре небольшие беседки для влюбленных, а в центре
соорудили еще одну — огромную, похожую на резной шатер. На ее лавках должны
были чинно сидеть музыканты духового оркестра.
Парк, где под
звуки медных труб по тенистым аллеям гуляют богатые пары, — именно таким было
представление о празднике жизни у Алексея Степановича. Оно сложилось еще в
детстве, когда он сквозь решетку ограды наблюдал отдых господ в саду
управляющего заводом.
Детскую мечту он
превратил в реальность. Погадаев не забыл ни одну деталь, даже ограду сделал
похожей на господскую, только еще более плотную, чтобы через нее не мог
проскочить ни один босоногий мальчишка. В парке ему не нужны голодранцы.
Погадаев за
последние годы погрузнел, у него даже появилось брюшко, по размерам
напоминавшее медный таз для варенья. Не только работники, но и местные торговцы
называли его не иначе, как Алексей Степанович.
Из юноши он
превращался в солидного мужчину, тем более что два года назад он стал отцом.
Груша родила ему сына, но забирать свое семейство в Темноводск он не спешил. На
семейном совете Погадаев убедил родственников в том, что сейчас Кольке лучше
находиться среди дедушки и бабушки. Присмотра больше. Да и молодой маме помощь…
А у него тут стройка, пыль, грязь. Одним словом, ребенку там не место.
Агриппина во всем
соглашалась с мужем, но, прощаясь, как-то чересчур пристально посмотрела на
него своими серыми глазами. Погадаев тут же пообещал наведываться почаще…
***
Этим летом
Погадаев намеревался наконец-то запустить свой завод и погрузить Темноводск на
дно пивной бочки. Правда, без Рудольфа Генриховича такое сделать ему было бы не
по силам. Все свое свободное время инженер занимался установкой котлов,
каких-то хитроумных механизмов. Два раза ездил в Рязанскую губернию за хмелем и
в Москву на стекольный завод.
Немец оказался
потомственным пиводелом и мог часами говорить о хмельном напитке.
Как-то Алексей
Степанович за бутылочкой пока еще не своего пива пытался выведать у инженера
секреты того, как сделать его производство более прибыльным и менее затратным.
— Вообще, Рудик,
возможно такое, а?
— Отчего ж нет… —
Рудольф Генрихович выкатывал на хозяина свои рачьи глаза. — Можно… но не нужно.
— Здрасьте! —
начинал заводиться Погадаев. — Ты хочешь работать на моем заводе или нет? Или
тебе не нужны деньги, а? Ты чего меня разоряешь?!
— Дорогой Алексей
Степанович, а вы знаете такую поговорку: «Иное пиво и нищий не пьет»? Настоящее
пиво — это солод, хмель, вода. Аллес! Так на моей родине с четырнадцатого века
варили лучшее в мире баварское пиво… — Когда дело касалось Германии и пива, в
скрипе голоса Генделя слышался уже скрежет металла.
— Да сиди ты,
кайзер! — махнул на него рукой заводчик. — Если у вас все самое лучшее, то что
ваша братия у нас делает, а?! Молчишь… То-то же… Вот когда я приеду к тебе в
твою Баварию мешки с солодом таскать, тогда и будешь меня учить. А пока ты у
меня работаешь… Ферштейн?
— Яволь, — немец
засопел, но согласился.
— Тогда давай
выкладывай страшную немецкую тайну, как удешевить мои затраты на пиво! —
Погадаев пододвинул инженеру тарелку с тонко нарезанной слабосоленой осетриной.
Рудольф
Генрихович покосился на прозрачно-янтарные капельки сока, выступившие на рыбе,
и проглотил слюну.
— Ну! Давай… —
наседал хозяин.
— Некоторые
нехорошие пиводелы…
— Рудик, не томи!
— Не в Баварии,
а… в другой стране
— Понятно! В
России, — хмыкнул Алексей Степанович. — Я тебе подсказываю, чтобы твоя совесть
была чиста, хотя думаю, что ваши жулики нашим не уступят.
— Так вот… —
инженер поднялся со стула и закрыл окно, из которого доносились голоса
работников. — Некоторые люди, представляете, вместо солода кладут ячмень,
кукурузу…
— Что, совсем без
солода? — удивился Погадаев.
— Не то что бы
совсем, но чуть-чуть! Экономия — фантастиш! — Гендель перешел на шепот и тут
его прорвало. Он засвистел и зашипел, как бак под давлением, у которого слегка
сорвало крышку. — Химия творит чудеса, Алексей Степанович! Грамотный пивовар
сварит пиво из воздуха! Всему есть замена… Это не есть хорошо, но опять же с
какой стороны посмотреть? Если у людей нет истинного вкуса и толстого кошелька,
то зачем хозяину делать нектар и тратить на него столько денег?!
— Оп-па! И я о
том же! — обрадовался Погадаев. — Наконец-то ты меня понял! Погоди, не пей
пиво, ты уже заслужил рюмку чего покрепче. Может, шнапсу?
Через час Рудольф
Генрихович рассказал такое, от чего Погадаеву стало не по себе.
Оказывается,
хитроумные пивовары «из неизвестной страны», любя свой кошелек более, чем
печень и желудок своих клиентов, вместо хмеля добавляют к пиву трилистник,
дубовую кору, полынь и даже пикриновую кислоту. Вместо ячменя могут насыпать
картофельной муки.
Чтобы усилить
вкус и дать возможность выпивающему окунуть усы в белую и густую пену, в пиво
добавляют глицерин, а для осветления напитка применяют серную кислоту или её
смесь с квасцами.
— Можно
использовать еще салициловую и борную кислоты, буру, кислый сернистокислый
кальций…
Алексей
Степанович боязливо посмотрел на свою рюмку со шнапсом и отодвинул ее в
сторону.
— Слушай, Рудик,
а шнапс вы не из пороха гоните? Ладно, не обижайся… А кислота зачем в пиве? Это
для того, чтобы выпивоха не мучился?
— Найн! Только
для стойкости пива.
Оба некоторое
время молчали, переглядываясь друг с другом.
— Да-а, вот тебе
и солод, хмель, вода…
Немец понял, что
сказал слишком много, а Погадаев не мог прийти в себя от полученных знаний. С
одной стороны, его не совсем чистоплотная натура радовалась открывшимся
возможностям, а с другой стороны, Алексей Степанович вдруг ясно понял, что
таких, как он, много, и все они пытаются обхитрить покупателя. То есть,
подзаработав денег на сомнительном пиве, он потратит их на такие же ненастоящие
продукты, а в итоге где прибыль?
Погадаев
загрустил.
— Я пошел. Данке…
— Рудольф Генрихович неуверенной походкой направился к двери.
— Иди, иди,
немецкий отравитель…
***
Погадаев был не
тем человеком, который всерьез бы расстроился из-за того, что вокруг так много
обмана. Скорее наоборот, это знание развязало ему руки.
Утром после разговора
с инженером он проснулся в прекрасном настроении.
Пока Гендель с
рабочими возводил пивной завод, Алексей Степанович занялся его рекламой — эти
хлопоты были ему более приятны, нежели погружение в царство котлов и гнутых
трубок. В местной типографии он заказал плакаты, этикетки для бутылок и бочек.
Сам придумал текст и оформление. Многое перенес на бумагу из того пророческого
сна в гостинице. Художник набросал его портрет.
Позже, когда
плакаты с его физиономией были готовы, Погадаев с двумя рабочими объехал все
части поселка, а также ближайшие села и деревни и всюду развесил эти рекламные
листы о скором запуске завода.
Буквально за
месяц он стал знаменитостью. Дети на улицах указывали на него пальцем, а
барышни оборачивались.
Все складывалось
как нельзя лучше. Казалось, еще немного, и его мечта осуществится.
В таком радужном
настроении Погадаев пребывал до того самого вечера, когда к его дому бесшумно
подкатила черная лаковая пролетка с кожаным верхом и из нее вышли двое, по
внешнему виду карлик и великан…
ХV. Привет от короля!
— Так что нам
передать Альфонсу Фомичу, дорогой Алексей Степанович? — голос у коротышки был
такой густой, что, казалось, заполнил всю комнату, как пар. Нет, скорее, как
морозный воздух, хлынувший зимой в теплую комнату с улицы.
Погадаев зябко
поежился — от этой нелепой парочки исходило ощущение беды.
— Передайте ему
поклон… — попытался отшутиться хозяин дома. — Пива бы ему отослал, но,
извините, пока еще не наварил…
— И это славно! —
прогудел недоросток. — Так и продолжайте… А то Альфонс Фомич может
расстроиться.
— Не дай бог! —
Алексей Степанович сделал преданные глаза, а сам с тоской подумал: «Куда
запропастился этот байбак Сидор? Так прирежут в собственном дому, и никто не
дернется на помощь… Прогоню всех!»
Погадаев искоса
посмотрел на громилу, скучающего на лавке у входа в комнату и время от времени
зевающего, как бегемот. Да-а, его Сидор против этого чудовища, пожалуй, будет
жидковат…
Алексей
Степанович тянул время, не зная, как правильно поступить — указать непрошеным гостям
на дверь или же согласиться с их условием: ему предлагалось десять тысяч взамен
на обещание закрыть завод или выпускать дрожжи вместо пива.
Пачка денег,
завернутая в газету, лежала на столе и притягивала внимание Погадаева, вводила
в соблазн. С одной стороны — это очень хорошие деньги! За такую сумму еще надо
ой как попотеть! Но с другой стороны, что получается — прощай, мечта? Прощай,
праздник жизни?
Гости были людьми
непростыми, а посланниками самого Альфонса Поклевского-Козелла, которого все в губернии
знали как питейного короля. Поговаривали, что у него даже была своя печать с
витиеватыми буковками «ПК», а над ними красовалась корона. Правда, в народе его
называли не иначе, как «Поклевский козел». Денег у Поклевского, как у дурака
махорки! С десяток винокуренных заводов, свои пароходы…
Нет! Таких
прогонять себе дороже… И Погадаев принял решение.
— Хорошо,
господа! Я соглашусь с предложением уважаемого Альфонса Фомича. Дрожжи так
дрожжи, — и тут же сгреб пачку денег в ящик стола.
— Что ж, так и передадим
хозяину! Алексей Степанович, вы ж разумный человек и понимаете, что лучше
уступить в малом, чем потерять большее. Верно?
«Ишь ты, как по
написаному трубит!.. — ухмыльнулся хозяин. — Небось, часто с такими поручениями
ездит…»
Гости поднялись.
Погадаев невольно глянул на голову великана — она замерла возле самого потолка.
— Прощайте,
Алексей Степанович! Не хочется говорить вам «до свидания» — думаю, следующая
встреча будет менее приятной, чем сегодняшняя…
Подавая руку
громиле, Погадаев в ужасе прикрыл глаза. Ему казалось, что сейчас он услышит
хруст костей, но пожатие было неожиданно осторожным и даже деликатным.
***
Как только
парочка уехала, на пороге кабинета нарисовался заспанный Сидор.
— Ну, что,
Алексей Степанович, будут сегодня какие поручения? А то хотелось сегодня лечь
пораньше…
— Что?! — взвился
Погадаев, который теперь мог дать волю своим чувствам. — Спать?! Да ты у меня
сейчас вечным сном упокоишься! Дармоед!!!
Он схватил со
стола чайную кружку и швырнул ее в Сидора. Тот неожиданно резво отклонил
голову, и белые осколки брызнули в разные стороны от стены.
— Я тебе за что
деньги плачу?!
— Ну… так я ж
всегда… — промычал что-то невнятное бывший охранник.
— Тык-мык! Тьфу…
— Погадаев посмотрел на стол, ища, чем бы еще кинуть в слугу. Хрустальную
чернильницу было жаль. Да и злость куда-то сдулась… — Ладно, иди запрягай
коляску — я скоро выйду.
Еще во время
разговора с коротышкой Алексей Степанович понял, что в этом обреченном деле у
него может быть лишь один защитник — Землевич.
Прихватив в гастрономии
пару бутылок настойки Смирнова, кусок осетрового балыка и твердокопченую
колбасу, Погадаев кинулся на поиски пристава.
Это занятие могло
затянуться на очень продолжительное время, потому как Павел Константинович
непостижимым образом умел сочетать в своей натуре, казалось бы, несовместимое —
служебное рвение и любовь к увеселениям. Его можно было найти как в
железнодорожном депо, арестовывающим со своими стражниками какого-нибудь
очередного вольнодумца, так и в гримерной местной театральной примы Нинели.
Куда жандарма
занесло в нынешний вечер, Погадаев не знал, поэтому поехал к нему в участок в
надежде, что там смогут указать ему верное направление поисков неуловимого
начальника.
И — о чудо! — ему
повезло.
— Их благородие в
кабинете. Газеты читают-с, — доложил первый помощник пристава урядник Фотий
Силыч. Судя по голосу служаки, из всех развлечений начальника чтение газет
вызывало у него наибольшее уважение
Павел
Константинович, вальяжно развалясь, сидел, можно даже сказать, полулежал в
просторном, размером с небольшой диван, кресле и дремал, набросив на лицо
рекламный листок. Он второй день никуда не выезжал — ни по службе, ни по
душевному влечению в театр или в купеческий клуб. Землевич, несмотря на страсть
к напиткам, кулинарии и прочим недетским радостям, иногда давал своему
загнанному «органону» перевести дыхание.
Возможно, по этой
причине внезапное появление Алексея Степановича в его кабинете с огромным
бумажным пакетом в руке, из которого струился запах копченостей, не вызвал у
полицейского восторга.
Спросонок хмурый
и взъерошенный, Землевич воззрился на незваного гостя.
— Что случилось,
мой неугомонный друг? Ты залил соседские огороды пивом?
— В самую точку
попали, Павел Константинович! — вздохнул Погадаев, выкладывая на стол
содержимое пакета.
— Судя по твоей
щедрости, в пиве кто-то еще и утонул? — пристав уперся взглядом в возникшее
перед ним дьявольское искушение. В его глазах происходила борьба между желанием
пуститься во все тяжкие с мыслью еще день поберечь здоровье.
Силы были
неравные. Землевич, вздохнув и отбросив рекламный листок, пошел к сейфу.
— Балык… калмык…
елдык… — пробормотал он, доставая из бронированного нутра две хрустальные рюмки
и охотничий нож.
Погадаев стал
нарезать балык. Ноздри пристава затрепетали, как крылья бабочки.
Последние
сомнения были отброшены.
— Силыч! —
крикнул Павел Константинович в сторону двери. — Ко мне никого не пускать!
— Слушаюсь, ваше
благородие!
Мужики молча
разлили по рюмкам «смирновку».
Выпили по первой,
закусили балычком, и только тогда полицейский, повесив мундир на спинку кресла,
спросил:
— Так что за беда
с тобой приключилась, Алексей Степанович? Давай жалуйся на обидчиков…
Они приняли еще
по одной, и Погадаев поведал полицейскому о визите странной парочки.
Пока Алексей
Степанович ехал за помощью к Землевичу, он, если честно, очень рассчитывал на
то, что его покровитель в погонах каким-то образом уладит эту неприятность. Во
всяком случае, так было всегда, когда Погадаев обращался к нему за помощью.
Правда, творил добро Павел Константинович не совсем бескорыстно, но и не
разорительно для кошелька Алексея Степановича — вечер в лучшем темноводском
ресторане на Александровской. Ну, и закуска, и выпивка соответствующие —
Землевич был большой гурман…
На этот раз
пристав выслушал Погадаева с самой серьезной физиономией, которая выглядела на
его лице несколько странно, как чужая одежда. Чем угрюмей становилось выражение
лица Землевича, тем более начинал тревожиться Алексей Степанович.
— Что, Павел
Константинович, все плохо? — обреченно спросил гость, пододвигая хозяину
кабинета самые аппетитные кусочки балыка.
— Плохо? Да нет,
братец, я бы сказал по-другому… — пристав забарабанил пальцами по столу. —
Плохо… сдохла… мохом… поху… Тьфу, и рифмы какие-то дурацкие лезут!
— И что мне
делать?
— Тебе же ясно
сказали — закрывай завод.
— Ну, как же так,
Павел Константинович, а?! Я туда столько денег вложил, одна эта немчура мне
целое состояние стоила… Пробки, бутылки, солод… Тьфу! Ведь это же не по закону?
Неужели власти ничего сделать не могут?! — вскипел несостоявшийся
заводовладелец.
— Дорогой мой
Алексей Степанович, а ты знаешь, сколько он винокуренных и пивоваренных заводов
закрыл? Десятки! И столько же пустил по миру хозяев…
— Но это же не по
закону!!!
— Почему? Он
нанял в свою шайку таких пройдошных крючкотворов и бумагомарак, что тягаться с
ними бессмысленно. Поверь уж, Алексей Степанович, на слово… Поклевский-Козелл —
пивной король! И все… Он здесь диктует свои законы, вершит суд, и конкуренты
ему не нужны.
— Как же такое
возможно?!
— Легко. Даже не
сомневайся! Все отработано до мелочей. Сначала Поклевский и его компания
пробуют договориться мирным путем. Они предлагают начинающему виноделу либо
отступные, как в твоем случае, либо берут у него в аренду завод. На год, на
два… Понятное дело, все это время завод простаивает. Если хозяин попадается
несговорчивый, неподалеку от его магазинов открывают свои, где водка или пиво
дешевле. Всегда! Насколько бы заводчик ни понижал цену… При денежных оборотах
Альфонса Фомича эти убытки — мелочь, а для строптивца — трагедия! Говорят, за
год Поклевский выплачивает до трехсот тысяч отступных, правда, потом наживается
вдвойне. Так что, дорогой Алексей Степанович, тебе лучше с ним не тягаться…
— Эх, если бы я
знал об этом раньше! — совсем поник Погадаев и от досады не удержался от
упрека: — Могли бы, Павел Константинович, предупредить по старой дружбе…
— Хм, я ж не
знал, что ты такую прыть проявишь! Думал, будешь потихоньку пиво варить —
глядишь, и не заметят. А ты вон что удумал! Еще не сварил ни одной бутылки
пива, а уже весь Темноводск знает о твоем заводе… Забора нет в поселке, где бы
не висел плакат с твоей улыбающейся физиономией и стишками: «Наше пиво
шаловливо!» Кстати, сам придумал?
— Ну да… —
виновато сознался Погадаев.
— Да вы, друг
мой, поэт! — воскликнул Землевич и, поднявшись с кресла, пылко обнял Алексея
Степановича за плечи. — Слушай, а может, ну его, это пиво? Поедешь в столицу,
наймешься в какую-нибудь торговую компанию и будешь слагать вирши про сигареты,
шоколад… да про что угодно! Как тебе мысль, а? Слышал, на этом недурно
зарабатывают…
— Издеваетесь,
да… Павел Константинович? — обиделся Погадаев, сгреб шляпу со стола и побрел к
дверям.
— Ничуть, — пожал
плечами пристав. — Лично я всерьез подумаю об этом, когда выйду в отставку… А
что? М-м, например… «Наш прекрасный шоколад покупает стар и млад!» По-моему,
гениально… Согласись хотя бы, что не хуже твоего, а?..
Этого Погадаев
уже не слышал.
Плюхнувшись в
пролетку, он крикнул Сидору:
— Домой гони,
мехряк!
***
Алексей
Степанович провел жуткую ночь, где по бескрайним просторам бреда его гоняли,
как зайца, коротышка и громила.
Проснулся он в
скверном настроении. Долго бродил в нижнем белье, как привидение, по своему
кабинету. Ломал голову: что делать дальше? Проходя в очередной раз мимо
письменного стола, не удержался и выдвинул ящик. Лежит… Руки сами собой достали
из газеты деньги и перелистали их. Ровно десять тысяч. Не обманули…
Пересчитал еще
раз, положил деньги в сейф, и дурное настроение вскоре незаметно развеялось,
как нечаянная тучка в засушливое лето. Произошедшее вчера уже не казалось таким
мрачным и безнадежным.
А что? Не на
такого напали! Ишь, деньгами швыряются… Он, Погадаев, будет выпускать пиво! А
там — как карта ляжет…
ХVI. Пиво с дымком
Через месяц,
отправляясь в родной поселок Мартын на свидание с женой и сыном, Погадаев
прихватил на продажу первую сотню бутылок собственного пива. Правда, пришлось
несколько изменить их облик: чуть ли не со слезами на глазах он поменял
этикетку со своим изображение на другую, скромную и безликую, а адрес завода на
ней был указан крохотными буковками.
Пиво он предложил
новому хозяину отцовской лавки. Неизвестно, может быть, в этом была заслуга
немчуры Генделя или же жаркое лето и старательский фарт, но хмельной напиток и
дня не простоял на прилавке.
Получилось! Эта
удача вдохновила Алексея Степановича на новые подвиги. Для себя он уже решил
тайком выпускать пиво и развозить его по таким медвежьим углам, как их поселок.
А еще лучше, доставлять прямо на прииски и брать со старателей за него золотом!
Конечно, это было
очень рискованно. Можно было получить целую гору неприятностей как от хозяев
приисков за спаивание рабочих, так и от горных инженеров и полиции. Другой бы
на месте Погадаева сто раз подумал прежде, чем пускаться в такую авантюру, но
Алексей Степанович, как только видел возможную прибыль, делался отважен и даже
безрассуден. Гонцы Поклевского даже и не предполагали, какого зверя они
разбудили своей пачкой денег, завернутой в газету.
Погадаев так
вдохновился идеей продажи пива вдали от больших поселков, что встреча с женой и
сыном прошла, как в тумане. Лишь только на обратном пути он вспомнил, что Груша
перед отъездом сказала ему что-то важное, во всяком случае, она так считала. Но
что именно? Алексей Степанович, как ни напрягался, не мог выудить из памяти эти
несколько фраз…
Уже дома, в
постели, его вдруг озарило: жена сообщила, что вновь на сносях. Но прибавление
семейства не главное, что она сказала: Груша твердо заявила, что на этот раз
намерена родить в Темноводске и больше уже не возвращаться к родителям, потому
как посельчане замучили ее вопросами, бросил ее муж или еще нет.
Да-а, приезд жены
ограничит его свободу, но с другой стороны, хозяйка в доме нужна. Пока он в
разъездах, пусть она серыми глазами следит за хозяйством…
***
Алексей
Степанович проснулся от невидимой суеты вокруг, бряканья ведер и истошных
криков во дворе. Он еще некоторое время боролся с искушением нырнуть с головой
в пуховые недра постели, чтобы ничего не видеть и не слышать, но уличная
тревога уже втиснулась в его полусонное сознание и там стремительно
расползалась, как кровавое пятно на белой скатерти.
— Что за народ
дикошарый! Солода нажрались, что ли… — Погадаев сел на кровати, свесив ноги.
Он хотел сладко
зевнуть, да так и остался с открытым ртом: в одном из окон спальни прыгали
огненные всполохи.
— Пожа-а-ар! —
заорал Алексей Степанович и белым чертом вылетел из комнаты.
К счастью, горел
не дом, а дальняя, у самого входа в парк беседка. Огнем прихватило несколько
близрастущих деревьев. Урон был небольшой, можно даже сказать, ничтожный по
сравнению с тем, о котором с ужасом думал Погадаев, выбегая из спальни и прыгая
сверху вниз по ступенькам лестницы.
Пока тушили
огонь, наступил рассвет. Любопытствующие соседи разбрелись по своим кроватям
досматривать сны. У дымящихся головней осталось только несколько человек — сам
Алексей Степанович в перепачканном исподнем, извозчик Карп и телохранитель
Сидор. Последний потрясывал прямо перед носом Погадаева обожженной рукой и
театрально стонал — таким образом, бывший охранник демонстрировал свою
преданность хозяину, в коей тот усомнился после встречи с карликом и громилой.
— Уйди,
некудака!.. — цыкнул на Сидора заводчик, когда тот едва не ткнул ему своей
рукой в волдырях прямо в глаз. — Как думаете, из-за чего беда случилась?
Карп сначала
пожал плечами, потом глубокомысленно изрек:
— Думаю, просто
так беседка загореться не могла. Вот.
— Умница! Браво!
— Погадаев захлопал в ладоши. — Как это я сам не догадался, а?! Как дурак,
думал, что беседки сами собой вспыхивают!
Тупость прислуги
его раздражала. Он прогнал их прочь, а сам пошел в баню отмываться.
Вид пожарища
удручающе действовал на Алексея Степановича, поэтому он приказал убрать из
парка все головешки, спилить горелые деревья, место пожара перекопать и
отсыпать песком. Но и этого Погадаеву показалось мало. Чтобы совсем забыть о
неприятности, он на следующий вечер заказал духовой оркестр и устроил в саду
гулянье.
***
— Здравствуйте,
Павел Константинович! Добрый день, Нинель! — Погадаев приветствовал пристава с
дамой, стоя на ступеньках одной из не пострадавших от пожара беседок. Под ее
резной тенью гостей ожидал щедро накрытый стол.
Устроитель
праздника пожал офицеру руку и надолго припал к благоухающей ручке актрисы.
— Довольно, мой
друг! — не выдержав, Землевич постучал Погадаева тростью по ноге. — Ты что там,
кровь у нее пьешь? Учти, ей сегодня вечером играть.
— Пашка, ты —
солдафон! — Нинель замахнулась на своего спутника сложенным веером. — Не
отвлекай мальчика! Ему еще столько надо узнать. Он был на верном пути.
— Он уже давным-давно
на верном пути! Сколько твоему сорванцу лет?
Алексей
Степанович слегка покраснел.
— Да совсем
большой уже…
— Ну, вот. Все
испортил, — женщина сдула со лба белокурую прядь. — Ты хочешь оставить меня
старой девой? Тогда тебе придется меня удочерить.
— Всю жизнь
мечтал стать отцом такой прелестной девочки, — льстиво сказал Павел
Константинович и даже согнулся в поклоне. — Иди ко мне, кроха! Хочешь конфетку?
— Нет! Лучше
водки, растлитель… Девочка не в духе.
Погадаев рассадил
гостей за столом.
— Господа, у меня
для вас сюрприз! — торжественно произнес Алексей Степанович и, запустив руку
под свисающую скатерть, достал оттуда ведерко со льдом, в котором стояли три
запотелые бутылки пива. — Хочу, чтобы вы оценили мой скромный труд!..
— Ну-ка… ну-ка… —
пристав взял в руки бутылку, повертел ее в руках. — А ты, братец, рисковый!..
Алексей
Степанович самодовольно хмыкнул.
— Ладно,
попробуем на вкус! — Землевич открыл бутылку и разлил пиво по трем
приготовленным фужерам. — Как ты писал: «Наше пиво шаловливо»? Что ж, пришло
время проверить! За успех!
Гости чокнулись с
хозяином и припали к своим бокалам.
Первый же глоток
легкого пива вскружил Погадаеву голову. Алексей Степанович был счастлив, как
никогда. Вот и сбылась главная его мечта — нарядные пары гуляют по его парку,
играет нанятый им духовой оркестр, а он пьет с друзьями, солидными людьми,
собственное пиво. Он — хозяин этого праздника жизни!
— М-м, похоже,
твой немчура неплохой пивовар! — Павел Константинович вытер салфеткой пенные
усы. — Недурно! Дашь мне пару бутылочек на утро…
— Да хоть ящик… А
вам, Нинель, как пиво?
— Хорошо! Еще
бутылочку, и вечером я задушу мавра… Или подожгу наш театр. Еще не решила.
— Не разменивайся
по мелочам, душа моя! Сделай то и другое.
— Спасибо,
Павлуша! Ты, как никто другой, понимаешь ранимую женскую душу… Надеюсь, ты
вырвешь меня из лап правосудия?
— Сочту за честь!
— Землевич пристукнул под столом каблуками начищенных сапог и галантно склонил
набок голову. Потом полицейский обратился к Погадаеву: — Да! — кстати о пожаре…
Слышал я, Алексей Степанович, что у тебя на днях беседка сгорела?
— От вас ничего
не скроешь, Павел Константинович! — развел руками Погадаев. — Было дело…
Пришлось немного попаниковать, но слава богу, все обошлось.
— Все ли? Ты
уверен? — еще минуту назад беззаботно балагуривший полицейский неожиданно
пристально посмотрел в глаза заводчику. Алексей Степанович никак не мог
привыкнуть к этой манере Землевича. Он словно менял одну маску на другую.
— Вы о чем? — как
можно невинней спросил Погадаев, хотя, конечно, понял, что имел в виду пристав.
— О пожаре,
похожем на поджог… Не кажется ли тебе, что пиво твое отдает дымком?
Алексей
Степанович как-то сразу сник. Павел Константинович произнес то, о чем он думал
и во что не хотел верить.
— Если исключить
то, что беседку подожгли из хулиганский побуждений — просто так! — остается
одно… — пристав побарабанил по столу пальцами.
— Думаете, это…
они? — почти шепотом спросил Погадаев.
— Не знаю. Но не
исключаю! Да-с — не исключаю… Чаю не исключаю! — В глазах пристава вновь
запрыгали чертики поэтического вдохновения, и он обратился к своей даме: —
После чаю вас встречаю! Ах, Нинель, как я скучаю…
— Не кружи мне
голову в обратную сторону, Паша! Я могу поверить, и вам придется отвечать…
***
Через неделю
Погадаев отвез на продажу целую телегу пива. Торговля была удачной — старатели
и заводские рабочие бросались на прилавки, как пчелы на цветочную поляну.
Правда, пришлось повздорить с одним чересчур горячим хозяином прииска, который
обещал его пристрелить, если еще раз увидит его возле его делянок с пивом.
Домой Алексей Степанович возвратился, преисполненный радужных мыслей о
расширении пивной торговли, и тут его ждал удар: прошедшей ночью сгорела самая
большая — оркестровая — беседка.
Погадаев понял:
следующим полыхнет его завод, а потом и дом.
ХVII. Скучно…
Никогда еще
Алексей Степанович не думал, что жизнь — такая скучная и бессмысленная штука.
Вре-мя-пре-про-вож-де-ние… От рождения до смерти.
После того, как
он собственными руками убил свое пивное детище и перевел завод на производство
дрожжей, ему показалось, что мир вокруг потускнел. Краски стали не просто
блеклыми, некоторые исчезли вовсе.
Погадаев перестал
появляться в купеческом клубе и даже несколько раз не ответил на визитки
Землевича с предложениями покутить в ресторане на Александровской. Однажды
Павел Константинович не выдержал и сам заехал навестить своего сотоварища по
увеселительным прогулкам. Он был озадачен его внешним видом.
Погадаев,
небритый, с всклокоченными волосами, валялся на кровати, вокруг которой густым
лесом стояли пустые бутылки из-под пива.
— Фу, ну и вонища
у тебя тут! — прикрыв нос платком, Землевич с треском распахнул оконные
створки. — Лежишь, как тухлая рыба!..
Полицейский хотел
выдать еще какую-нибудь шутку, но, подойдя поближе к Алексею Степановичу,
сдержался:
— Э-э, брат, ты
смотри — глаза совсем дохлые! Тебе уже до черной меланхолии недалеко… И далось
тебе это пиво! Ну, скажи, чем хуже дрожжи? Прибыль не та?
Погадаев вяло
махнул рукой. Ему не хотелось даже говорить.
Землевич нашел
среди бутылок одну целую и распечатал ее. Не обнаружив на столе чистого
стакана, приложился к горлышку. Сделав крупный глоток и блаженно крякнув, вновь
насел на хозяина дома.
— Тебе ж пиво
никто не запрещает пить? Пей! Продал дрожжи, купил пиво. В чем разница?
Алексей
Степанович кое-как разлепил губы.
— Пиво… это
мечта… пузырики… искры. А дрожжи знаешь, на что похожи? Вот-вот… Мне без искр
нельзя… Я родился во время звездопада.
— Тьфу ты! Искр
ему не хватает… Две беседки сгорело, а ему все мало. А я родился во время
проливного дождя. Так что, мне теперь моряком становиться? Водолазом?
Погадаев
вымученно улыбнулся, представив холеное лицо Землевича в круглом окошечке
скафандра.
— Давай не дури,
а то… — Землевич на несколько секунд задумался, не зная, чем пригрозить больному,
и наконец выдал: — А то арестую тебя!
Возникла пауза в
разговоре, в течение которой полицейский и Алексей Степанович тупо смотрели
друг на друга. Со стороны могло показаться, что один не понял, что сказал,
другой — что услышал.
Землевич быстрее
пришел в себя и сразу же кинулся в атаку.
— А что ты думал,
друг мой? Ты очень подозрительная личность! Приехал в Темноводск с чемоданом
денег…
Хандру как рукой
сняло. Опять про чемодан! Откуда он знает про деньги?! Алексей Степанович
заерзал в кровати. Хотелось накрыться с головой и ничего не видеть и не
слышать. Пусть это будет страшным, но сном…
— Откуда деньги,
непонятно! И немалые! Может, ты в столице кого топориком тюк — и сюда, а? И
еще… Твои собратья — торговые люди — живут муравейниками, а ты свою семью
никому не показываешь. Почему? Чтобы не мешала творить свои темные делишки?
Одному-то как удобно: чуть что — и в лес!..
Погадаев не знал,
что делать. Рассмеяться, дескать, мне нравится ваш юмор, господин полицейский,
он не мог: от страха сковало голос. Но что-то делать надо, потому что чем
продолжительней молчание, тем оно подозрительней.
И Алексей
Степанович замычал.
Его мычание было
так жалко, что пристав, оборвав обличительную речь, с насмешкой посмотрел на
Погадаева. Лицо хозяина дома было бледным как простыня.
Землевич остался
довольным произведенным эффектом. Он похлопал Алексея Степановича по плечу и
сказал уже привычным приятельским голосом:
— Ты там не
обделался? Ладно, потом посмотришь под себя… На свои дрожжи. Ты ведь дрожал со
страха? Вот. Ладно, не бойся, я ведь это так. Чтобы поднять тебе настроение.
Вот такой я веселый человек! Если я еще раз увижу тебя в такой меланхолии,
пошлю человека за стражником. Понял?
Погадаев закивал
головой, как дрессированная лошадь.
— Ну и славно! —
Землевич надел фуражку и уже в дверях, как бы между прочим, поинтересовался: —
А правда, ты чего так испугался? Как-нибудь потом расскажешь?
Глаза пристава
при этом были по-детски невинны и любопытны.
Как только
брякнули ворота за ушедшим полицейским, у Алексея Степановича от пережитых
волнений из глаз потекли горячие,едкие слезы.
— Ишь ты, доктор
нашелся! Пластырь…
***
Пристав всерьез
напугал Погадаева. Уже через неделю он привез в свой дом семью — жену и сына.
Первое время
присутствие в доме новых людей отвлекло Алексея Степановича от мрачных мыслей о
смысле жизни.
Груша, неся
впереди себя огромный живот и от этого покачиваясь, как баржа, целые дни ходила
по дому, переставляя вещи с места на место. Делала быт под себя. Дом из
разбойничьей крепости постепенно превращался в уютное семейное гнездышко.
Колька носился по
комнатам, радуясь просторам. Погадаев впервые ощутил удовольствие от того, что
можно мимоходом погладить по пушистой голове пробегавшего мимо сына или поймать
его вертлявое тельце, подкинуть вверх и услышать восторженный визг.
Теперь теплыми
летними днями семейство Погадаевых прогуливалось по улицам Темноводска,
заглядывало в господский парк на берегу пруда, бродило по базарной площади,
покупая разные безделушки и вкусности. Алексей Степанович представил свою жену
и сына соседям и еще нескольким купеческим семьям. У Кольки появились новые
друзья, и с тех пор загнать его в дом было почти невозможно.
Для окружающих
Погадаев изображал из себя довольного жизнью, благонамеренного посельчанина, а
в минуты единения терзался вопросом: счастлив ли он? Похоже ли то, что сейчас с
ним происходит, на его представление о счастье? И да и нет… Все вроде бы так,
как он хотел, — он не бедный человек, многое может себе позволить; но почему
тогда бывает так грустно? Счастье получилось какое-то будничное, пресное, без
куража. А так хотелось остроты ощущений, треска фейерверка!
Путь к счастью
оказался интересней его самого. А тогда счастье ли это? Что его ждет в будущем?
В лучшем случае, стать унылым королем дрожжевой империи…
Последнее время
ему становилось страшно от своих мыслей. Порой он начинал думать, что и пиво —
взлетающее вверх пеной и искрами! — тоже не сделало бы его счастливым. Где-то
что-то он пропустил, прошел мимо чего-то, не заметил…
***
К осени жена
родила девочку. Погадаев нанял Груше женщину в помощницы. Они вдвоем ловко
справлялись со всем хозяйством, и Алексей Степанович чувствовал себя лишним в
доме. Все делалось без него. Даже на заводике все вертелось без его участия…
Ворота в парк он
велел закрыть и никого из посторонних не пускать. В одну из оставшихся беседок
Погадаев принес пару пледов и целые дни пролеживал на скамейке, глядя куда-то
поверх деревьев. Он даже просил, чтобы еду ему подавали сюда.
Иногда к нему
забегал сынишка, прыгал на него сверху, но, видя равнодушие отца к играм, вновь
оставлял его. Агриппина смотрела на него с упреком и несколько раз пыталась
вывести его на откровенный разговор. Что происходит? Почему он такой? Но
Алексей Степанович не знал, что сказать и только по-коровьи вздыхал: «Скучно…»
Жена, чтобы
поднять мужу настроение, хотела уже позвать в гости на ужин Землевича, но
Погадаев тут же замахал на нее руками: «Даже не думай!»
Если честно, то
он еще не отошел от того визита, когда пристав взялся лечить его от меланхолии
довольно оригинальным способом, похожим на допрос с пристрастием. Алексею
Степановичу было страшно думать о том, что известно Павлу Константиновичу о его
жизни. Порой Погадаеву начинало казаться, что полицейский знает обо всех его
темных делишках. Даже о тех, которые он еще не совершил.
К примеру, как
пристав во время их первого знакомства узнал, что в чемодане деньги? Хозяин
гостиницы открыл номер, когда он, Погадаев, гулял по улицам Темноводска?
Возможно и такое. Землевич наверняка и его на крючке держит! Как же!… Быть
хозяином такого вертепа и ни на чем не попасться?
Могла дверь
открыть и горничная. Алексей Степанович вспомнил ее доверчивое, простоватое
лицо и усомнился. Вряд ли она пошла на это добровольно, разве что пристав ее
чем-то припугнул. Неужели и она грешна?
Меньше всего
Погадаеву хотелось думать, что в этой неприятной истории замешана девушка,
назвавшаяся Жизелью. О ней у Алексея Степановича остались самые трогательные
воспоминания… После расставания с нею опять же из-за этого злосчастного Землевича
он очень надеялся встретиться с ней вновь в гостинице. Ему показалась, что она
бывает там довольно часто. Погадаев почти не сомневался, что Жизель — девица
легкого поведения, но это никак не отталкивало его от нее. Первое время она
часто снилась ему в волнительных снах, после которых он полдня был сам не свой.
Последовавшие
одна за другой неприятности с «золотыми стариками», поспешная женитьба на
Груше, пивное дело — все эти хлопоты занавесили образ Жизели, но не стерли его
из памяти.
Пристав, напугав
его своей подозрительной осведомленностью о содержимом чемодана, одновременно
всколыхнул воспоминания Алексея Степановича о той романтической ночи. Лежа в
беседке и глядя сквозь реечную решетку на небо, он пытался вспомнить все
интимные подробности их встречи…
Раньше, когда его
голова была занята заботами, эти сладостные видения приходили не так часто,
зато теперь, оказавшись не у дел, Погадаев полностью отдался воспоминаниям.
Можно сказать, пустился в мыслях во все тяжкие…
И вот настал
день, когда он понял, что непременно должен увидеть Жизель.
ХVIII. Ария индийского гостя
Он проснулся от
странных звуков. Кто-то постукивал по полу, вроде как карандашом.
«Наверно, Колька
шалит… — подумал Погадаев, не раскрывая глаз. Послеполуденный сон размазал его
по дивану, как масло на хлеб.
Звуки были
слабые, но какие-то необычные, и этим они мешали вернуться в сон. Хотелось
увидеть их источник и вновь рухнуть в объятия Морфея.
Алексей
Степанович осторожно приоткрыл один глаз, боясь выпустить из себя весь сон, и
вдруг увидел… чудо.
«Я в раю… — решил
Погадаев, вновь смыкая глаз. — Когда же я умер? Неужто во сне?..»
Он не успел
запаниковать, как услышал какой-то давящийся смех, шепот, недалекую возню. Все
это было откровенно по-земному, и Алексей Степанович понял, что с раем он,
пожалуй, поспешил. Погорячился.
Погадаев резко
распахнул теперь уже оба глаза.
Чудо не исчезло.
Оно стояло напротив и, напряженно вытянув шею, смотрело своими черными
бусинками прямо в глаза Погадаеву. Корона на голове его слегка подрагивала, синяя
грудь от волнения вздымалась, а роскошный веер за спиной чуда переливался
зелено-голубыми красками.
Если бы эта
встреча произошла где-нибудь на зеленом лужку, Алексей Степанович и не
сомневался, что находится в райском саду. Но он валялся на диване в своем
кабинете, который вряд ли Господь перенес бы на небеса. Да и переселение в рай
самой погадаевской души было под большим сомнением…
Подтверждая
правильный ход мыслей Алексея Степановича, из-за веера высунулась довольная
физиономия пристава Землевича. Его распирало от радости. Далее за ним стояла
Груша и тоже улыбалась. Как видно, они уже давно ожидали, когда он проснется.
— Ну как тебе
красавец, а? — вскричал полицейский. — Павлин! Из Индии! Каково, а?!
Птица,
испугавшись горластого Землевича, быстро сложила веер в сноп и благоразумно
ретировалась в самый дальний угол комнаты.
— Павлин… —
прошептал пораженный Погадаев. — Откуда такое?
— Представляешь,
подарок! — хохотнул Павел Константинович. — Один богатый человек подарил… ну,
скажем так: за некоторые услуги по сохранению его денежек. Неважно… Такой,
знаешь ли, чудак, сумасброд! Лучше б монет подкинул… Он, наверное, думает, что
меня этим осчастливил, а я из-за него третий день голову ломаю, что делать с
этим нарциссом. Представляешь, может часами любоваться своим изображением в
зеркале?! Моя Нинель ему в подметки не годится… Держать в квартире птицу — все
изгадит, зажарить — жалко. Хотел уже вернуть подарок, как вспомнил про тебя.
Посели его куда-нибудь в курятник. Так что тебе — павлин, Леша, а мне — ужин в
«Александровской». За твой счет, разумеется. Не даром же тебе его отдавать? По
народному обычаю, копытца зверю нужно обмыть, а то не приживется. Все! Спешу,
дела… До вечера!
И, уходя,
пробормотал:
— Эх, павлин…
карантин… О-о! — кретин.
***
Ни переезд жены и
сына в Темноводск, ни рождение дочери не смогло так отвлечь Погадаева от
меланхолического настроения, как это сделал павлин. Его распахнутый хвост-веер
напоминал ему сказочное звездное небо над неведомой страной, где вечный
праздник. Туда, куда так хотел попасть Алексей Степанович и поселиться там
навечно…
Удивительно, а
возможно, даже и символично, но самому павлину Алексей Степанович тоже
приглянулся. С первой минуты встречи заморский гость проявил к нему настойчивый
интерес. Он словно увидел в нем родственную душу. Павлин позволил новому
хозяину потрогать его корону на голове, а когда тот хотел выйти из комнаты,
отправился за ним следом, как преданная собака.
Остаток дня до
вечера семейство Погадаевых посвятило павлину. Надо было срочно решить вопрос с
его проживанием и питанием.
Погадаев велел
закрыть ворота и выпустить павлина во двор к курам.
Несушкам великан
сразу понравился. До этого дремавшие в тени навеса ворохом перьев, они вскочили
и начали вокруг него нервно скрести лапами землю. Грациозно заглатывали
найденных червяков и многозначительно кудахтали, порой переходя на интимное
квохтанье. Павлин не оценил их красоты, он отскакивал от настойчивого внимания
местных красоток, преисполненный ужаса и брезгливости. Петух был озадачен размерами
своего противника, но все же попытался затеять драку. Хозяин гарема, медленно
приближаясь к незваному гостю, уже начал совершать воинственные телодвижения,
но в это время павлин с треском распахнул перед ним свой веер. Петух сразу
пожух и ушел в курятник, откуда больше не выходил.
Уже через час на
заборе погадаевского двора висели гроздья местных ребятишек. Забор покачивался,
грозясь рухнуть под тяжестью такого урожая.
Алексей
Степанович не прогонял детвору. Более того, даже если бы они завалили забор, он
не кинулся бы на них с вицей. Такой интерес окружающих к павлину не просто
радовал Погадаева, но и волновал какими-то еще неясными перспективами
дальнейшей жизни…
Когда Алексей
Степанович, вдоволь налюбовавшись птицей, хотел отправиться в дом, чтобы
переодеться для похода в ресторан, павлин неожиданно напряг шею и издал такой
резкий, гортанный крик, что с забора слетело несколько перепуганных ребятишек.
***
В ресторан
Погадаев пришел заранее и с официантом обсудил меню. На блюда и выпивку он не скупился,
так как хотел не просто отблагодарить пристава за подарок, но и обсудить один
щекотливый вопрос.
Пристав пришел
вовремя.
— Ого, вновь вижу
блеск в твоих глазах! Неужто восточная птичка вернула тебя к жизни?
— За павлина
отдельное спасибо. Предлагаю первый тост за птицу. С неё начнется моя новая
жизнь.
— Не пугай меня,
Леша! Влюбился в павлина никак?! А как же Груша?
— Будем жить
втроем.
Мужчины,
рассмеявшись, чокнулись.
— За птицу!
После того как
они выпили, Погадаев поинтересовался, чем кормить павлина.
— А черт его
знает! Если хочешь, спрошу у прежнего хозяина…
Они еще с
четверть часа вели разные пустяковые разговоры о том и о сем, потом Алексей
Степанович, как бы между прочим и не без задушевности, спросил:
— Павел
Константинович, а помнишь, как мы с тобой познакомились?
— Ха! Ты
спрашиваешь, как супруга мужа на золотой свадьбе… А помнишь наш первый поцелуй?
Да, милая!
— Ну, да, смешно…
А все же?
— Хм, я отлично
помню твою роскошную визитку! Ты в ней на павлина был похож. Такой же довольный
собою!
— Мне кажется, ты
увидел в тот день в моем номере что-то получше, чем визитка?
— Да? Чемодан с
деньгами ты передо мной не распахивал.
Пристав широко
лыбился, откровенно издеваясь над своим собеседником.
— О Боже, дался
тебе этот чемодан! — с досадой махнул на него рукой Погадаев. — Я о другом…
Вернее, о другой. Ты помнишь Жизель?
— Кто это?
Француженка, что ли?
Алексей
Степанович с досадой швырнул на стол салфетку, которой перед этим вытирал усы.
Землевич его раздражал. Павел Константинович настолько заигрался в свои
полицейские игры, что стал невыносим в разговоре.
— Нет, не
француженка. Думаю, она из местных, — медленно, как для плохо соображающего,
сказал Погадаев. — Она была в моем номере, когда ты пришел.
— М-м… Зинка, что
ли?
Теперь уже у
Погадаева был вид недоумка.
— Ты знал ее? —
пролепетал он.
Пристав
неопределенно хмыкнул.
— Что значит,
знал? Или ты имел в виду, познал ли я ее?
— Павел
Константинович, хватит уже… Говори, что известно о ней!
Алексей
Степанович сказал это так резко, что сидящие за соседними столиками обернулись
на них.
— Да тебе, друг
мой, мавра в нашем театре играть, а не дрожжами торговать! — не удержался от
насмешки пристав, а потом, наклонившись к столу, прошептал: — Хипесница она…
Можно сказать, в своем деле Пушкин.
— Какой Пушкин?
Какая хипесница?! Ты можешь говорить по-человечески? — откровенно бесился
Погадаев, правда, уже не повышая голоса.
— Зинка —
охотница на мужиков. Ну, тех, что при толстом кошельке. У нее тысяча способов
присвоить его себе.
— Мужика?
— Нет, деньги.
Алексей
Степанович налил себе водки и залпом опрокинул рюмку.
— Ого, ты уже
один пьешь! — недовольно отметил полицейский. — Может, я тут лишний?
— Извини, Павел
Константинович! — Погадаев обнес обе рюмки графинчиком. — Ошарашил ты меня и,
если уж совсем честно, расстроил. Глянулась она мне, хотелось еще раз увидеть…
— Леш, лучше не
надо! Поверь, как другу говорю.
— Но ведь она у
меня ничего не взяла! — пылко вступился за Зинаиду Алексей Степанович. — А как
ты сам знаешь, там было чем поживиться!
Пристав устало
вздохнул.
— Ох, какой же ты
тугодум, Леша! Это у тебя от природы или от влюбленности, а?
— Но ведь я же
прав!
— Дружище, твой
чемодан остался при тебе только потому, что каждый Зинкин шаг и прочие ее
телодвижения, — пристав сделал многозначительную паузу, от которой Погадаев
густо покраснел, — все было под моим надзором. Неужели до тебя так и не дошло,
что это я ее к тебе прикрепил?
Погадаев
откинулся на спинку стула. Он уже ничего не понимал, что происходило на самом
деле в тот злополучный день, который ему казался когда-то счастливейшим.
— Павел
Константинович, ты направил ко мне в номер Зинку, по твоим словам, воровку.
Зачем?
— Выглядел ты,
брат, уж очень подозрительно! В то время ко мне поступили сведения об одном
гастролере. По описанию на тебя похож, и тоже с чемоданчиком. Правда, были
особые приметы — на спине два шрама от ножа. Пришлось проверить таким способом.
Боялись спугнуть… Так что извини, служба такая!
— Ну, да… да… —
Алексей Степанович выглядел потерянным.
— Кстати говоря,
на тебя не только полиция, но и все местные жулики глаз положили. Такая
свистопляска вокруг тебя началась! Пришлось припугнуть кое-кого. Остался бы без
денег. Никогда не селись в гостинице, если желаешь остаться незаметным… Не
хочешь сказать дяденьке спасибо?
— Спасибо… —
уныло сказал Погадаев.
— Спаси-и-ибо… —
передразнил его Землевич. — Что загрустил-то? На Зинку запал?
— Не знаю.
Грустно что-то. Хорошо с ней было! — вздохнул Алексей Степанович. — А где она
сейчас?
— О таких людях,
как Зинка, можно только из полицейских сводок узнать — кого-то обнесла, ее
задержали, подрезали или на каторгу сопроводили… Жизнь у нее такая! После
встречи с тобой я ее отправил прочь из поселка. Подальше от искушения! Очень уж
ей твой чемодан понравился.
— Жаль! Красивая
девушка… Еще немного, и я бы сделал ей предложение! Как до такой жизни дошла? —
сокрушался Погадаев.
— Думаю, правду
ее грехопадения мы никогда не узнаем… М-да!… — почмокал губами пристав, и это
могло означать что угодно — ему тоже жаль хипесницу… Зинка — сочная девка… ужин
был недурен.
— Ну, а сама-то
она что рассказывала? — не унимался Алексей Степанович.
— Воровская
публика — мастера лепить жалостливые истории. Послушаешь, и хочется дать рубль
на бедность! По Зинкиной биографии вообще можно авантюрный роман писать в духе
господина Крестовского. Не читал его «Петербургские трущобы»? — Павел
Константинович любил иногда щегольнуть своей начитанностью. — По словам Зинки,
была она сиротой, долго мыкалась по разным родственникам и чужим углам, а как
стала похожа на девушку, добрые люди вывели ее на улицу. И тут с ней начинают
происходить разные приключения…
Землевич, как
опытный рассказчик, сделал паузу на самом интересном месте.
— Ну, что там
дальше?! — уже подпрыгивал на месте от нетерпения Погадаев.
— Экий вы,
батенька, торопыга! — откровенно издевался над собутыльником пристав. — Ладно,
слушай дальше… Однажды осенним вечером, часов эдак в одиннадцать, прогуливалась
наша Зинка на перекрестке улиц Александровской и Арзамасской в ожидании
клиента. Ходила туда-сюда. Страшно, ладно хоть возле гостиницы керосиновый
фонарь горел, да пьяные песни из ресторана доносились. Холодно, промокла до
нитки, жрать хочется… И тут к ней подкатывает богато одетый господин и
предлагает странную сделку. Она должна понравиться одному человеку настолько,
чтобы он пригласил ее к себе домой. Там Зинка должна подсыпать в вино порошок
и, как только хозяин уснет, покинуть квартиру. За это ей предлагалось 50
рублей. Зинка хоть и малолетка была, но сразу смекнула — дело темное. Она
спросила господина, за что такая щедрость? Клиенты ей обычно дают рубль-два, а
тут полсотня… Незнакомец потрепал ее по щеке и успокоил: жертва авантюры — его
давний приятель, жуткий нравственник, которого они с друзьями хотели слегка
наказать, чтобы впредь он не читал им морали. Проснется, а они сидят рядом,
пьют вино и хохочут над ним… Невинная мужская шутка, не более! Зинка
согласилась. Она боялась лишь одного, что ей не удастся соблазнить моралиста. К
ее удивлению, при встрече тот оказался весьма расторопен и шаловлив. Зинке не
доставило особого труда осуществить план незнакомца и получить свои деньги. А
на следующий день девица узнала на базаре, что ту квартиру, где она была,
обнесли дочиста, а самому хозяину пробили голову. Зинка, понятное дело, сильно
испугалась, пряталась по разным хазам, пока хватало денег, а потом, когда
успокоилась, смекнула, что это вовсе неплохой способ заработать. И поверь мне
на слово, девушка в этом преуспела…
— Н-да, прощай,
Жизель! — Погадаев грустно покачал головой, потом наполнил рюмки. — Давай выпьем,
чтоб жива была, а?
ХIХ. Хозяин рая
Аркадий Петрович
Щапов вел в темноводском начальном училище уроки естествознания. Кроме того,
молодой человек был весьма артистической натурой — пел в хоре и играл смешных
стариков в заводском театре.
Все это, вместе
взятое, вовлекло учителя в круг интересов Погадаева, когда он кинулся
разыскивать среди темноводцев человека, нескучного характером и имеющего
широкие познания в земных тварях и в растительности.
— Еще три
тысячелетия назад некий китайский император собрал у себя коллекцию животных и
птиц, расселил их возле дворца в вольерах и клетках и назвал это место парком
для любознательных…
Вот так с лекции
Щапова о мировой истории возникновения парков и зверинцев теперь начинал свое
каждое воскресное утро Алексей Степанович. Столь разительные перемены в его
образе жизни произошли благодаря появлению в доме павлина. Погадаев решил
больше не гоняться за счастьем, как мальчишка с сачком за бабочкой, а создать
праздник жизни самому.
Будущий хозяин
рая на земле нанял работников, и они обнесли весь парк новым забором, еще более
плотным, чем прежний, в котором уже появилось несколько обшмыганных нор-лазеек.
Вместо нескольких
ворот, похожих больше на калитки, появились одни, но такие тяжеленные, что по
мощности напоминали крепостные. Можно было подумать, что Погадаев решил
объявить войну поселку и на всякий случай готовится держать оборону.
Из-за забора с
утра до вечера доносился взвизг пил, стук молотков с топорами и удары молота по
наковальне. В части парка, прилегающего к дому, появился ряд вольер, теплых
домиков, железных клеток и огромная стеклянная теплица, похожая на гигантский
кристалл горного хрусталя. Павлин, как надсмотрщик в дорогих одеждах,
прогуливался среди стройки, пугая рабочих гортанным криком.
Посельчане
сгорали от любопытства, желая знать, что за чудо возводится за забором…
***
Прошло несколько
лет. Благодаря денежным вложениям Алексея Степановича и радению учителя Щапова
парк прославился на весь Темноводск. Он чем-то напоминал Ноев ковчег после крушения.
Каждой твари там не было по паре, зато сидели в клетках, в вольерах и бродили
меж деревьев такие животные, которых не встретишь в лесах даже за тысячу верст
от поселка.
Страус, пятнистый
олень, обезьяна, верблюд и прочая-прочая живность привлекали в погадаевский
парк по воскресеньям толпы людей. Приходили семьями, с детьми.
Кроме
популярности среди жителей поселка парк приносил Алексею Степановичу небольшой
доход. Стоимость входного билета слегка кусалась, зато она обеспечивала
некоторую привилегированность публики — голодранцы любовались праздником жизни
с веток деревьев, растущих рядом с парком. Местные кондитеры, производители
газированной воды и кваса охотно торговали в парке, отдавая хозяину процент с
продаж. Более серьезные напитки вроде водки и шампанского, ожидающие
покупателей в ведерке со льдом, а также фрукты и бутерброды с ветчиной и сыром
можно было прикупить в летнем кафе под парусиновым шатром в окружении кустов
сирени.
Пристав Землевич
установил в дни гуляний в парке что-то вроде полицейского поста, за что кушал и
выпивал «за счет заведения».
Чтобы любоваться
этим праздником жизни, Погадаев велел построить веранду на уровне второго этажа
дома с выходом из своего кабинета. Отсюда весь парк и даже окрестные улицы
поселка были как на ладони. Эту веранду Алексей Степанович прозвал «капитанским
мостиком», приказал занести сюда стол со стульями, а над ними укрепить широкий
зонт.
Здесь Погадаев за
бокалом пива обсуждал совместно с учителем Щаповым планы по благоустройству
парка.
***
Одним словом, все
были довольны парком, кроме одного человека — Агриппины…
Жена Погадаева
любила тихую жизнь и простые радости. Толпу людей она признавала и терпела лишь
в одном месте — в церкви. Ее батюшка Елисей Никитич при первом знакомстве
дочери с будущим мужем назвал ее «слишком правильной». Так оно и было, и с
годами Груша ничуть не изменилась.
Алексей
Степанович ее не чувствовал. Когда он радовался, жена сердилась. И наоборот:
все, что вызывало у нее благостное настроение, Погадаеву казалось скучным.
Они жили в одном
доме, как слепой с глухим. Груша со дня свадьбы ни разу не проявила интереса к
любовным утехам. Порой Алексей Степанович даже удивлялся тому, что у них
родились дети, как у всех, а не какие-нибудь воздушные шары или птицы.
Последние годы
всякий раз после близости с женой он испытывал досаду. Если бы ему не было с
чем сравнивать, возможно, Погадаев и смирился бы с этим. Воспоминания о Жизели,
то бишь Зинке, мучили его. Он многое бы отдал, чтобы та ночь повторилась…
Однажды он не
выдержал и поделился своей болью с Землевичем. Они тогда ужинали на
«капитанском мостике».
— Знаешь, Павел
Константинович, мне уже тридцать пять, но я, можно сказать, так и не познал,
что такое любовная страсть! — тяжело вздохнув, выдал Погадаев. — Если б не
Зинка, то… В книжках только об этом читал. А время идет! Хочется каких-то
волнений, восторгов. Хочется так влюбиться, чтобы голову снесло!
Пристав постучал
вилкой по столу, потом многозначительно поднял ее кверху.
— Ай-ай-ай! Будь
осторожен в своих желаниях — они сбываются.
— А я о чем?! —
неосторожно вскричал хозяин парка. — Поскорее бы!
— Тиш-ше… Пылкий
какой!.. — усмехнулся Землевич. — Это у тебя от твоих тварей! Смотри-ка,
заразился… Они у тебя так одичали без вторых половин, что того и гляди какое
непотребство случится. Содом и Гоморра! На днях смотрю, верблюд как-то
внимательно приглядывается к пони…
— Эх, все шутишь,
Павел Константинович… — тоскливо сказал Погадаев.
— Нет, не шучу.
Взгляд у горбатого был довольно похабный… И вообще, твой Аркадий Петрович
пусть поменьше задом вертит возле клеток.
— Да я не о том!
— уже почти простонал от непонимания Алексей Степанович.
— Да понял я
тебя, понял… — полицейский посерьезнел, отложил вилку в сторону. — Если
пренепременно хочешь знать мое мнение, слушай. Ты мечтаешь влюбиться?
Пожалуйста, но помни! Любовь на стороне опасна даже не тем, что кто-то изменяет
жене или мужу, а тем, что когда-нибудь кто-то из двоих или оба сразу захотят
большего… И это обязательно случится! Уж поверь мне… Это я как полицейский
говорю. Знаешь, сколько любовников я на каторгу отправил? То-то… Остановиться
никто не сможет.
***
С некоторых пор
Алексей Степанович, не найдя понимания своих любовных устремлений со стороны
супруги, а то и натолкнувшись на ее грубый отказ, отправлялся в свой кабинет
успокоиться за рюмкой коньяка. Пил он сначала один, но вскоре у него появился
собутыльник. Это был попугай по кличке Боцман.
Так как Погадаев
прослыл в Темноводске чудаком и собирателем разных диковинных животных и птиц,
ему иногда приносили в дар или предлагали купить разную заморскую живность.
Боцмана, а к нему
проволочную клетку и мешочек с кормом Алексею Степановичу отдали бесплатно и
еще сказали: «Спасибо!»
Семья горного
инженера, отдыхая у моря в Одессе, по слезной просьбе детей купила попугая у
местного моряка. По этой причине решено было назвать его Боцманом. Всю дорогу
до дома попугай сидел, угрюмо забившись в угол клетки.
В инженерской
квартире Боцману отвели лучшее место. Его клетку поместили у солнечного окна на
этажерке в детской комнате. Вся семья, еще не разложив дорожные чемоданы, с
умилением смотрела на то, как попугай, с треском тряхнув своими перьями, словно
выбил из зеленого камзола пыль, подошел к кормушке и отшелушил пару семечек.
Потом Боцман взлетел на жердочку, с высоты посмотрел на умиленное семейство и
вдруг неожиданно скрипучим голосом произнес:
— Все на х…! Все!
Девочки-гимназистки,
прыснув, радостно зашушукались меж собой, мама едва не упала в обморок.
Горный инженер
тут же обмотал клетку черной тряпкой и отнес ее в свой кабинет, который закрыл
на ключ и для уверенности подергал ручку двери.
Каждый день,
кормя птицу и меняя в поилке воду, инженер надеялся, что попугай забыл
нехорошие слова, но его надежды были напрасны. Даже за тот короткий промежуток
времени, когда происходила смена чашечек, Боцман успевал наговорить хозяину
кучу гадостей.
На семейном
совете было решено расстаться со сквернословом.
Алексея
Степановича Боцман привел в восторг. Пикантная разговорная особенность попугая
не показалась ему недостатком, а, наоборот, достоинством. Боцман стал гвоздем
мужских застолий, а Землевич даже предлагал фамилию Погадаев переделать в
Попугаев.
И вот у Боцмана
обнаружилось еще одно достоинство.
Был один из тех
несчастных вечеров, когда Погадаев, расстроенный непониманием жены, потихоньку
потягивал коньяк в своем кабинете. Боцман, вылетев из клетки, стоящей на столе,
бродил средь бумаг. Подойдя к рюмке с коньяком, он вытянул шею, некоторое время
любовался своим отражением на поверхности напитка, а потом неожиданно сделал крупный
глоток.
Погадаев от
удивления чуть не подавился яблоком, которое он принес с собой как закуску.
Между тем Боцман ошарашенно дернулся, посмотрел на хозяина и быстренько поцокал
коготками в свою клетку. Сел на жердочку и закрыл глаза. Пытался понять, что с
ним происходит. Потом начал раскачиваться, как под музыку. После танцев у него
наступила тоска и приступ самоуничижения — Боцман несколько раз мочканул клювом
свое изображение в зеркальце, висящем в клетке. Полчаса спустя он неожиданно
вернулся на стол и с надеждой заглянул в уже пустую рюмку. Потоптавшись возле
нее и ничего не получив, он обиженно ушел к себе в клетку. Вел себя как мужик…
Так вечерами они
сидели вдвоем.
Алексею
Степановичу нравилось наблюдать за тем, как попугай вразвалку бродит по письменному
столу и косится круглым глазом на хозяина. Иногда он запрыгивал ему на голову и
начинал деловито копаться в волосах. Это успокаивало.
Погадаев не стал
говорить в своей компании о том, что Боцман не только матерится, но и выпивает.
Он боялся, что веселая братия споит птицу.
А кому тогда
Алексей Степанович поведает о том, что у него на душе?
— Эх, Боцман,
почему же у меня все так не складывается с женщинами? Почему так грустно, а?
Разве это жизнь?
И попугай,
медленно повернувшись к нему древним горбоносым профилем, понимающе покачивал
головой и скрипучим голосом выдавал вечную истину, ответ на все вопросы:
— Пилят…
ХХ. Невеста из Екатеринограда
Погадаев отчаялся
наладить свою семейную жизнь, поэтому решил осчастливить своего друга Боцмана.
Через Щапова он узнал, что в Екатеринограде есть человек, который разводит
всякую пернатую живность. Алексей Степанович задумал купить Боцману невесту.
Ранним утром он
сел на поезд, а в Екатериноград прибыл только во второй половине дня. Обычно он
не мог отказать себе в удовольствии прогуляться по роскошному вокзалу,
отстроенному в русском вкусе и похожему на сказочный терем. Все тут было богато
и даже как-то чересчур. Погадаеву это нравилось. Кроме того, Алексей Степанович
обязательно покупал себе какую-нибудь безделушку в камнерезных лавках или у
разносчиков.
Нынче он
торопился, поэтому наскоро пообедал в вокзальном буфете, поймал извозчика и
назвал ему адрес птичника.
Ехали долго и все
какими-то криулями. Пролетка порой увязала в грязи по самую ось.
«Город
называется! — бурчал про себя Погадаев, опасаясь, что еще немного, и ему
придется вместе с извозчиком вытаскивать лошадь из жижи. — Хуже Темноводска…»
Слава богу,
обошлось.
Дом птичьего
короля напоминал воздушный замок. Сие строение состояло из груды гигантских
клеток, нагроможденных одна на другую. Казалось, сам хозяин живет в одной из
таких клеток.
— Экая
загибулина!.. — озадаченно сказал извозчик и сдвинул свой цилиндр на затылок.
В каждой клетке
скакали, суетились большие и малые птицы.
Погадаев не удержался
от искушения и, заложив два пальца в рот, свистнул.
Все сотни птиц
разом поднялись на крыло. От гвалта и хлопота крыльев лошадь извозчика
испуганно попятилась назад. Над домом взвилось облако перьев. Казалось, еще
немного, и сам проволочный дом поднимется в небо и улетит.
Ворота
распахнулись, как от пинка, и на пороге возник мужичок с ружьем в руках. Он тут
же направил ствол на гостей.
— Ой, ё-о! —
пролепетал извозчик и хотел уже хлестнуть свою лошадку, но Погадаев дернул его
за одну из складок волана.
— Стой, борода! —
Алексей Степанович вскочил во весь рост в пролетке и в знак перемирия замахал
рукой хозяину проволочной хоромины. — Погоди! Мы за товаром!
Мужику очень
хотелось пальнуть, поэтому он не сразу опустил ружье.
Как потом узнал
Погадаев, редко кто из местной голытьбы проходил мимо, чтобы не свистнуть или
запустить камнем по клеткам и не насладиться птичьим переполохом. И так
несколько раз за день!
— Варвары! Все,
что можно разбить, всенепременно брякнут, на каждом чистом месте — нагадят! Ничего
святого!— громко возмущался птичник, держа ружье наперевес и зорко всматриваясь
в заросли лопуха на другой стороне улицы. Он явно чувствовал неудовлетворение
от того, что не удалось пальнуть.
Погадаев понял,
что понятие «варвар» относится и к нему, поэтому постарался сразу же приступить
к делу.
— Нужна подруга
моему попугаю.
— Попугаю? —
хмыкнул грозный мужичок. — А какому, позвольте полюбопытствовать?
— Я же сказал
«моему»… — растерялся Алексей Степанович и даже попытался изобразить размеры
попугая руками. — Вот… вот и вот…
Мужичок каркающе
рассмеялся.
— Ха-ха-ха! А вы
знаете, молодой человек, что попугаев существует в природе десятки видов, а? И
заметьте, невесты у них тоже должны быть разными… К примеру, неразлучник не
поймет вас, если вы ему предложите в невесты жако, ару или какаду…
— А почему? —
наивно спросил Погадаев.
— Ну,
представьте… — злобный зануда на секунду задумался. — Во! На свадьбе рядом с
вами сидит гигантская, на две головы выше вас, мохнатая горилла в фате?
Каково?! А вы говорите, почему…
Алексей
Степанович содрогнулся, представив себе эту картину, а потом неожиданно
спросил:
— А если
наоборот?
— Что наоборот?
— Ну, я — жених —
горилла, а невеста — прекрасная девушка… Думаешь, ничего не получится?
— Да? — птичник
озадачился. — Я об этом не думал…
Минут пять он
посопел носом, потом плюнул и сказал:
— Вы, господин
хороший, не сбивайте меня с толку! Что у вас за попугай?
Вскоре они
выяснили, что Боцман — волнистый попугайчик.
— Н-да-с… — еще
раз озадачился владелец пернатого хозяйства. — Волнистые попугайчики — самый
бойкий товар. К сожалению, они все проданы! Извините, приезжайте через полгода!
Отмахать более
ста верст и уехать с пустыми руками — это было не в правилах Погадаева. Он
решил присмотреть себе какую-нибудь диковинную птицу, не слишком маленькую, но
и не слишком большую, чтобы он мог довезти до Темноводска.
Они с хозяином
походили вдоль вольер, и Алексей Степанович присмотрел себе декоративного
петушка. Он был так изящен и красив, как будто был пойман в одной из сказок и
помещен в вольеру.
Птичий торговец
упрятал петушка в шляпную коробку, а чтобы он там не болтался, напихал вокруг
него скомканной бумаги. Погадаеву показалось, что, получив деньги, хозяин хотел
сказать ему что-то важное, но передумал, а вернее, не решился.
Когда пролетка
слегка отъехала от дома птичника, Алексей Степанович вновь не удержался и
свистнул. Почти тут же прогремел выстрел.
Возница что есть
силы стеганул свою лошадку. Лишь очутившись на другой улице, он повернул белое
лицо к Погадаеву:
— Этот свист вам,
барин, в рубль сверху обойдется!..
***
Прихватив уже на
перроне кулек кедровых орешков, Алексей Степанович едва-едва поспел на
последний поезд в Темноводск.
Он заскочил на
подножку вагона со вторым звонком. Вагон был полупустой, те редкие пассажиры,
что оказались в поезде, спешили поужинать и прилечь на боковую, чтобы хоть
немного подремать до приезда в поселок.
В сумеречном
вагоне пахло копченой колбасой, горелым углем и потом.
Погадаев быстро
нашел свое купе. Там было темно. Ему сначала показалось, что в помещении никого
нет, и он уже хотел включить светильник, как вдруг Погадаев увидел чье-то тело,
забившееся в угол дивана.
— Здравствуйте! —
сказал он и положил коробку с петушком на свое сиденье.
Ему никто не
ответил. Погадаев, решив, что пассажир спит, осторожно прикрыл дверь и
отправился к проводнику заказать себе чая с печеньем.
Прокричал далекий
гудок паровоза, и поезд, лязгнув железными суставами, тронулся.
Алексей
Степанович еще не дошел до купе проводников, как за спиной раздался пронзительный
звук. Он был так тонок и омерзителен, что Погадаев не знал, с чем его сравнить.
Разве что с иглой, которая входит в ухо…
Из дверей купе
высунулось несколько недовольных физиономий и переглянулось меж собой.
— Господа, да что
же это такое?!
Погадаев хотел
продолжить путь до купе проводников, но какая-то неприятная мысль, вернее, ее
предчувствие начало ворочаться в его голове. Он остановился, пытаясь понять,
откуда эта тревога. Алексей Степанович как можно незаметней похлопал себя по
боковому карману, где лежал бумажник из темно-зеленой крокодиловой кожи. Вроде
все на месте…
И тут мерзкий
звук вновь повторился! И — о, ужас! — в нем Погадаев смутно угадал нечто
отдаленно напоминающее кукареканье… Не может быть!
Он метнулся в
свое купе. Там было все так же темно и покойно, как и несколько минут назад.
Человек в углу лежал недвижим. Фу, слава богу, значит, это не из его коробки!
Этот звук мог бы поднять на ноги и покойника…
Только Алексей
Степанович присел на лавку, его вновь пронзило криком. Сомнений больше не было.
Это его петушок…
Погадаев
выскользнул в коридор. Вместе с проводником и еще несколькими истеричными
дамочками побегал по ковровой дорожке вдоль вагона, колыхая воздух праведным
гневом: «Надо ссадить этого безобразника!», а потом тайком шмыгнул в купе.
Пернатый враг мог
заявить о себе в любую секунду. Времени на раздумье не было. В панике Погадаев
схватил коробку и стал ее трясти, желая лишь одного — никогда не слышать этого
мерзкого пения. Ему хотелось, чтобы петух до конца поездки не смог вспомнить, в
какой части его тщедушного тела находится клюв, исторгающий столь отвратные
звуки. Если бы сейчас было открыто окно, Алексей Степанович, не задумываясь,
выбросил бы этого певца вместе с коробкой в глухую лесную темень.
— Пожалейте,
пожалуйста, не трясите его… — услышал Погадаев совсем рядом жалобный девичий
голосок.
Тень в углу купе
зашевелилась.
— Дайте мне его,
пожалуйста! Он у меня не будет кричать…
Из темноты
показалась тонкая рука.
Появление,
вернее, явление незнакомки было столь неожиданным, что Алексей Степанович обомлел
на некоторое время.
Он покорно
протянул девушке шляпную коробку.
— Кто у вас там?
— Петушок… —
пролепетал Погадаев и, обессиленный от пережитых волнений, опустился на лавку.
— Можно я
посмотрю?
— Да, конечно…
Незнакомка
развязала бант на коробке и осторожно достала из его недр запутавшегося в
газетных комках петушка. Он захлопал было крыльями, но девушка тут же укутала
его шалью и прижала к груди, как младенца.
—
Петя-петя-петушок… — вполголоса запела спасительница, укачивая на руках
горлана.
Удивительно, но
этот разбойник молчал, хотя, судя по времени, должен был уже не раз оповестить
вагон о своем существовании.
Впрочем, Погадаев
меньше всего сейчас думал о петушке…
В темноте он
пытался разглядеть лицо своей чудесной спасительницы. Оно казалось ему прекрасным,
хотя Алексею Степановичу не удалось распознать даже цвета ее волос, не то что
увидеть другие, более тонкие подробности.
— Может быть,
чайку желаете? — от волнения и от желания угодить попутчице Погадаев перешел на
какой-то лакейский тон.
— Если только
вместе с вами…
Алексей
Степанович едва не выбил головой дверь, так он рванул к проводнику за чаем.
И вот за окном
мелькают верхушки елей на фоне звездного неба, всполохи далеких заводов, ночные
костры неведомых, может быть даже, лихих людей. Луна катилась по небу, как
колесо небесного поезда…
Изредка, как
золотые шмели, пролетали вдоль вагона искры из паровозной трубы.
Погадаев, сначала
отхлебывая горячий чай, а после щелкая кедровые орешки, зачарованно смотрел на
смутный облик своей соседки в углу купе, слушал незатейливый рассказ о ее
девичьей жизни и был счастлив. Вроде бы ничего не произошло необыкновенного за
последние полчаса, не было обещано в будущем чуда, но его просто распирало
изнутри от радостного волнения. Будь его воля, остаток своей жизни он готов был
провести именно так — в поезде с неизвестной попутчицей, пусть даже с этим
дурацким петушком…
А между тем Катя
— так представилась девушка — поглаживая присмиревшего на груди пернатого, не
спеша рассказала историю своей первой и, как это водится, несчастной любви.
Временами ее рассказ прерывался всхлипываниями.
Родители Кати
умерли рано, поэтому воспитывали ее дедушка с бабушкой. Дедушка, бывший
заводской служащий, приложил все усилия, чтобы дать внучке образование. После
того как она окончила с отличием гимназию, ее пристроили к дальним богатым
родственникам из Екатеринограда.
Катя служила
гувернанткой, занималась воспитанием младшей дочки хозяев и была у них на
хорошем счету до тех пор, пока за ней не стал ухаживать старший сын. Он
готовился к поступлению в столичный коммерческий институт, но случившийся роман
с прислугой так затуманил ему голову, что он провалил вступительные экзамены.
Родителям молодой человек сказал, что не способен к образованию, а Кате
признался в том, что нарочно не сдал экзамены, потому как не хотел расставаться
с ней.
Счастье их было
недолгим. Хозяева каким-то образом прознали о страсти их сына и с позором
прогнали девушку из дома. Любвеобильного сына отец отправил с сопроводительным
письмом к своему приятелю набираться ума-разума. Бывший студенческий товарищ
теперь владел несколькими пароходами на Каме, и ему нужны были шустрые молодые
люди.
Теперь Катя с
позором возвращалась к своим старикам в Темноводск.
А перед этим она
собиралась броситься с городской плотинки вниз, в бурлящий водопад…
Погадаев живо
представил ее хрупкую фигурку, стоящую у чугунных перил. Сыплет осенний дождь,
под ногами — бурая каша из гниющих листьев. Небо и пруд — одного свинцового
цвета… И вот девушка наклоняется вперед, прощальный крик скрывает шум падающей
воды. Никто даже не заметит исчезновения несчастной.
Погадаев не мог
сдержать своих чувств и, наклонившись к девушке, хотел пылко поцеловать ее
руку, но вагон качнуло, и он ткнулся головой ей в живот.
— Ой, извините…
Петушок, недовольный
вмешательством, предупредительно заквохтал, грозясь разразиться криком. Он не
хотел делить Катю ни с кем…
Сойдя на перрон в
Темноводске, Погадаев пригласил Катю откушать в вокзальном ресторане.
— Ну, куда вы
сейчас? Посмотрите, как темно… А я после довезу вас прямо до дома, ладно?
— Право, не знаю,
— пробормотала девушка, опустив глаза.
— Решайтесь,
Катя! Неужели вы хотите оставить меня один на один с этим зверем? — Алексей
Степанович кивнул на петушка. — Он сначала заклюет меня до смерти, а потом разбудит
весь Темноводск.
Погадаеву
казалось, что он ничего не слышал прекраснее, чем тихий Катин смех.
Здесь, под
вокзальным фонарем, он впервые рассмотрел ее. Темно-русая коса с синим атласным
бантом, скуластое лицо, бровки-стрелки, серые доверчивые глаза, по-детски
влажные, слегка оттопыренные губы. Ничего особенного. Гимназистка, да и только,
если бы не одежда взрослой женщины, явно доставшаяся ей от прежних хозяев и
заметно ей великоватая. Растоптанные сапожки, черное пальто, фетровая шляпка с
отброшенной наверх вуалькой. Все основательно поношенное, но чистенькое.
В ресторане
Погадаев хотел шикануть, чтобы удивить и, возможно, покорить сердце бедной
девушки, но, кроме пельменей и пирожков с дичью, заспанный мальчишка-половой не
мог ничего предложить.
Катя с таким юным
аппетитом набросилась на еду, что Алексей Степанович застыл с вилкой в руках от
умиления. Он хотел заказать еще по бокалу цимлянского, но тут девушка была
непреклонна:
— Не-е, дедушка
осерчает… Я и так не знаю, что им говорить.
Небо на востоке
уже начало сизеть, когда Погадаев подвез Катю на извозчике к небольшому домику
у пруда.
— Здесь я живу… —
словно стыдясь бедности жилища, тихо сказала Катя.
Погадаев
почувствовал, что она не хочет, чтобы его видели дедушка с бабушкой, но и
просто так, не назначив свидания, он не мог уехать. Это было выше его сил, но
как ее об этом попросить, он не знал.
— Возьмите
бедолагу, — сказала девушка и хотела передать ему петушка, но тут Алексея
Степановича осенило.
— Да вы что? Он
всю дорогу будет горланить. На весь поселок опозорюсь! Можно я за ним завтра
заеду?
Катя, чуть
помедлив, кивнула головой и, не поднимая глаз, прошептала:
— Хорошо…
***
Погадаев прикатил
домой в прекрасном настроении, но едва переступил порог гостиной, как жена
огорошила его неприятностью — с Боцманом случилась беда… Последнее время на
правах любимца хозяина он беспрепятственно летал по всему дому, ночевал, где
ему вздумается, и крыл матом всякого, кто покушался на его свободу.
В день отъезда
Алексея Степановича Боцман полдня провел на кухне. Кухарка подкармливала его
остатками с хозяйского стола, и попугай позволял ей почесывать ему горлышко.
Все было хорошо,
пока стряпуха не надумала сварить борщ. Птица сидела на верху буфета и дремала.
Повариха подняла крышку кастрюли, в которой кипел багряный бульон. Боцман
открыл сначала один глаз, потом другой, затем вытянул шею, всматриваясь в
кастрюлю. Через некоторое время он взволнованно забегал по краю буфета и, не
успела кухарка даже охнуть, камнем упал в кипящий борщ.
К счастью для
птицы, кухарка оказалась бабой проворной. Она быстро пришла в себя и выхватила
попугая за крыло из кастрюли…
То, что увидел
Погадаев, представляло жалкое зрелище: вместо нагловатого и дерзкого зеленого
красавца перед ним сидело на жердочке грязно-бурое существо с жирными
слипшимися перьями. С ног чулками сошла кожа. Голову Боцман прятал под крылом и
не хотел никого видеть. Казалось бы, самое время крепко выматериться, но
страдалец молчал.
Учитель Щапов
ухаживал за птицей и даже нашел объяснение его безумному поступку, похожему на
попытку самоубийства.
— В тех местах,
откуда Боцман родом, попугаи ловят мошку над водой. Или просто гоняются за ней.
Не знаю… Возможно, наш сквернослов принял пар от кипящей воды за рой насекомых.
Н-да уж… Борщ с попугаиной… Одним словом, сделаю все, что могу, Алексей
Степанович! Впрочем, у этой неприятности есть и положительная сторона. После
такого кошмара, я думаю, он начисто забудет все неприличные слова…
— Да? Жаль… Ими
он многое мог объяснить.
Погадаев
вздохнул. Эх, такого собутыльника потерял!..
ХХI. Мозаичные сны
Алексей
Степанович на удивление легко пережил трагедию, случившуюся с его любимцем.
После дальней дороги он плотно покушал, с удовольствием хлопнул пару рюмок
померанцевой и завалился спать.
Хозяин дома
пробудился после полудня. До этого момента ему снились какие-то удивительные,
мозаичные сны, содержания которых сейчас он не смог вспомнить. Осталось лишь
ощущение чего-то приятного и сладкое томление в теле. Так он не просыпался с
юношеских пор.
Погадаев еще с
полчаса повалялся в постели, не слыша суеты в доме и во дворе. С улыбкой на
устах он погрузился в грезы о Кате, девушке из ночного купе. Алексей
Степанович, как подросток, рисовал себе разные пикантные сцены с подробностями,
представляя, что было бы, если б попутчица жила одна или снимала у кого-нибудь
комнату, и как дальше развивались события, оказавшись он у нее в гостях… Далее,
что Катя ни делала бы, по сценарию Алексея Степановича, все оканчивалось тем,
что он пылко целовал ее в робкие губы и оголял от простенького платья
трогательные, вздрагивающие плечи.
Погадаев так
разволновал себя фантазиями, что вскочил с кровати и кинулся скорее одеваться.
К Кате, к Кате!
***
Эта осень прошла
как-то мимо Погадаева. Он ее не заметил. Ни серых нудных дождей, ни благостных
дней бабьего лета, ни порхающих в воздухе разноцветных листьев. Алексей
Степанович жил Катей или ожиданием встречи с ней.
Первый раз, когда
Погадаев прикатил в гости к Кате, она вышла за высокие, покосившиеся от времени
ворота, кутаясь в легкое пальтецо. Девушка прижимала к груди петушка. Похоже,
она не расставалась с ним с той самой поездки из Екатеринограда. Пернатый,
услышав голос Алексея Степановича и освободив хохлатую голову от ворота пальто,
с полусонной презрительностью посмотрел на своего хозяина.
Погадаеву вдруг
представилось, что это встречает его жена с ребенком на руках. Он в шутку
сказал Кате о своих мыслях. Девушка покраснела и тут же попыталась перевести
разговор на другую тему:
— Вы Петю в
коробке повезете?
— В кастрюле, —
усмехнулся Алексей Степанович, вспомнив о Боцмане.
Петя беспокойно
заворочался.
— Ой, вы так не
шутите! — Катя погладила петуха по гребешку. — Петя у нас хор-р-роший…
— И суп из него
вку-у-усный… — в тон ей протянул Погадаев.
— Ах, Алексей
Степанович, разве можно так!.. — как бы рассердилась девушка, хотя сама еле
сдерживала смех.
— Всё, не буду!
Отнесите этого крикуна домой, а сами возвращайтесь. Прогуляемся вдоль пруда, а?
Девушка не
ожидала такого предложения, поэтому смутилась и слегка замялась.
— Хорошо, я
спрошу дедушку…
Она ушла, опустив
голову.
«Не придет… Все!
Эти старые калоши ее сейчас на цепь посадят, — нервничал Погадаев, прохаживаясь
вдоль ветхого забора. — Надо было старику коньяка купить!»
Алексей
Степанович так растеребил себя дурными предчувствиями, что не заметил, как
наступил на коровью лепешку. Пока он остервенело очищал лаковую туфлю от
гадости, дверь в воротах со скрипом распахнулась, и показалась Катя.
Судя по ее резким
движениям и задорному, даже лихому блеску глаз, девушка выдержала схватку со
стариками.
«Она вырвалась ко
мне! Душка! Прелесть!» — поплыл от умиления Погадаев и, поклонившись, подставил
Кате локоть кренделем.
Они чинно пошли
по улице вниз к пруду.
Алексей
Степанович чувствовал, как к его спине влажно прилипли четыре стариковских
пытливых глаза…
***
С этого дня их
вечерние прогулки стали почти постоянными. Они бродили вдоль пруда, иногда
поднимались на пологую гору со стоящей на вершине сторожевой башней и с высоты
любовались раскинувшимся внизу заводским поселком. Погадаев старался выбирать
места для прогулок подальше от людских глаз, чтобы никто из знакомых не увидел
его и не рассказал об этом жене. Груше он объяснял свое вечернее отсутствие
коммерческими делами. Впрочем, жена и без того мало интересовалась его жизнью,
она с утра до вечера занималась детьми и хозяйством.
Однажды Катя
предложила вместо променада вдоль пруда сходить в электро-театр «Иллюзия» на
новую фильму — драму «Страшная месть горбуна К…».
— Все мои
подружки уже сходили… Говорят, жуть! — трещала Катя, заглядывая Погадаеву в
глаза, как дочка, вымаливающая у папы куклу в магазине.
Алексея
Степановича ее детское попрошайничество умиляло до слез, но пойти в театр
означало полное разоблачение. Его там знали все, от директора до тапера, не
считая возможных знакомых среди зрителей.
— Давай, Катюша,
в другой раз сходим, а? Мне на неделю надо уехать по делам из поселка… —
промямлил Погадаев, стараясь не смотреть в глаза девушке.
Катя помолчала, а
потом сказала дрогнувшим голосом:
— А мы и через
неделю никуда не пойдем…
— Почему? —
Алексей Степанович разрывался от желания прижать к груди эту бедняжку и
исполнить все, что она пожелает.
— Я заметила, вам
не нравится бывать в людных местах, — девушка посмотрела на него снизу вверх
блестящими от влаги глазами и неожиданно спросила: — Может быть… вы женаты?
Хорошо, что
разговор происходил в сумерках, и Катя не могла видеть, как мгновенно
запунцовело лицо Погадаева.
Он отпрянул от
нее на шаг и возмутился дребезжащим тенорком:
— Как ты могла
такое подумать, девочка моя?! Что за вздор?!
— А какое я могла
найти объяснение вашему инкогнито? — Катя тоже разволновалась, чувствовалось,
что эта мысль возникла у нее не сейчас. — Почему мы гуляем по каким-то кустам,
помойкам, а не по Александровской? Или вы шпион?
Последнее было
выпалено не без иронии, даже издевки, и оно зацепило за живое Погадаева.
— Да, я — шпион,
— неожиданно даже для самого себя выдал Алексей Степанович и тут же сам
содрогнулся: «Боже, какой я несу бред!»
Катя сверху вниз
осмотрела Погадаева.
— Шпион? Хм… Вы
меня за дурочку принимаете, небось… — обиделась девушка. — Пойдемте домой, я
замерзла.
— Ну, извини,
извини! Конечно же, я не шпион!.. — ужом изворачивался Алексей Степанович, лишь
бы удержать девушку.
— Кто бы
сомневался…
Это было брошено
полупрезрительным тоном и в переводе могло означать лишь одно: куда вам до
шпиона, куровод несчастный!
— Да, я не шпион!
— обиженно и даже дерзко произнес Погадаев. — Я… я…
Алексей
Степанович понимал, что надо что-то придумать, чтобы спасти свою репутацию и
удержать Катю, но ничего толкового в голову не приходило.
И тут вспомнился
Землевич.
— Я не шпион, я —
агент, но это страшная тайна! — Погадаев облегченно перевел дыхание и, уже
входя в новую роль, добавил зловещим голосом: — Об этом никто не должен знать.
Ясно?
— Ясно, —
подозрительно, но уже как-то неуверенно согласилась Катя. — А какой агент-то?
Откуда?
— Тайный. Оттуда!
— прошипел Алексей Степанович и мотнул головой в сторону соседского огорода,
что должно означать — из самой столицы.
— А Петя откуда?
Тоже агент? — не удержалась, чтобы не вогнать шпильку Катя.
— Какой еще
Петя?!
— Ну, ваш петух!
— А-а, этот…
«Будь ты трижды
проклят! — подумал о крикуне Погадаев и еще раз напряг свои мозги.
— А-а, петух…
Подарок начальника полиции Екатеринограда. Символ бдительности.
— Ну, да… Петя,
он — бдительный…
В тот вечер
Алексей Степанович впервые не удерживал девушку у калитки, и так же в первый
раз, как показалось Погадаеву, она рассталась с ним с чувством сожаления.
Любопытная от
природы, Катя хотела задать ему множество вопросов, но Алексей Степанович,
нагнав на свое лицо выражение мрачной таинственности, остановил поток слов
прижатием указательного пальца к ее губам. Они были мягкие, чуть влажноватые,
созданные для нежного поцелуя…
***
На следующий
вечер Погадаев пригласил Землевича в ресторан на Александровской, где накрыл
для него поистине царский стол. После первого бокала Алексей Степанович поведал
другу о той истории, которая с ним случилась, и тут же обратился с просьбой
помочь ему за неделю наиболее правдоподобно воплотиться в образ тайного агента
полиции.
— Ну, ты, брат,
даешь! — хмыкнул Павел Константинович, впиваясь зубами в баранью лопатку. — А
если бы ты назвал себя каким-нибудь марвихером? Что тогда? Ты бы попросил меня,
чтобы научил кошельки подрезать? Надо же такое придумать… Я ж тебе говорил:
любовь ума не прибавляет! Смотри-кось, какая рифма — ума — тюрьма — дурман… Ты
понял? Рифме, друг мой, надо верить!
— Что хочешь
говори, ваше высокородие, — все стерплю. Только помоги удержать ее! — взмолился
Погадаев.
— Эк тебя
скрутило!.. — пробормотал полицейский и, отложив на тарелку кость, озадаченно
посмотрел на Алексея Степановича, как доктор на пациента, больного не только
тяжело, да еще непонятно чем. — Ну, ладно, слушай… Толкаешь ты меня, друг
любезный, на преступление — такому штафирке, как ты, наши тайны знать не
положено.
Павел
Константинович, отпив из бокала глоток бургундского шабли и пробмокнув рот
салфеткой, задумался.
— Прежде всего,
гений российского сыска, надо придумать, на кой леший тебя сюда заслали. М-м…
может быть, тебе дано задание найти японского шпиона, желающего взорвать наш
завод?
Алексей
Степанович испуганно отшатнулся от пристава.
— Боже упаси,
помилуйте! Возможно ли такое?!
— А почему бы и
нет? Ты хоть газеты читаешь? — насел на Погадаева Землевич. — Знаешь ли, Дон
Жуан ты эдакий, с кем мы сейчас воюем?
— Ну, с Японией…
— Надо же,
угадал… Со страной, где диверсия возведена в культ. Впрочем, и без японцев наш
завод может взлететь к чертовой… Прости Господи! — пристав перекрестился. —
Война, заказов много, а работать некому. На днях говорил с управляющим
господином Жонесом. Ругается лягушатник, как… твой попугай!
— Боцман уже не
ругается, — скорбным голосом поправил его Погадаев.
— Прости! Вот
видишь — даже попугаи уже не ругаются! А старина Жонес кроет всех неприличными
словами. Говорит, получено разрешение свыше принимать на работу людей с
волчьими паспортами. А среди них политические! Смекаешь, что может быть?!
— Что? — с
наивностью гимназистки спросил Алексей Степанович.
— Да эти люди
пострашнее узкоглазых! — разошелся Землевич и даже в сердцах пристукнул вилкой
о стол. — Видел на базаре безногого студента, на колодках?
— Да, вроде
припоминаю…
— Политический.
Бомбу неудачно метнул. К счастью, кроме него, никто не пострадал. Сейчас ему
нельзя ни в одном городе больше трех дней задерживаться. Так он за это время
успевает стольких людей с толку сбить, что вреда он него больше, чем от японца.
Вчера пришлось его вышвырнуть из Темноводска… Таких даже в каталажку опасно
садить!
Пристав все же
доел баранью лопатку и подобрел. По-кошачьи жмурясь, только не урча, предался
приятным воспоминаниям.
— Вот раньше
преступники были! Либо мужики возле шинка подерутся, либо начальник рудника
малахит куда-нибудь толкнет… Расцеловал бы этих злодеев! М-да… злодеев… содеяв…
радея…
Погадаев, боясь,
как бы Павел Константинович не впал в поэтический экстаз, поспешил напомнить о
себе:
— А мне-то как
быть? Что я скажу Кате?
— Что? Какой
Кате? — пристав нехотя спустился на землю. — А-а, это ты о своих амурных
делишках… Помогу, чем могу, друг мой! Расскажу тебе несколько занимательных
историй из нашей жизни и… будь добр, подай-ка мне вот тот салатик…
ХХII. Крах тайного агента
Идея выдать себя
за тайного агента полиции, несмотря на то, что была придумана сдуру и со страха,
неожиданно оправдала себя в полной мере.
Основной причиной
успеха было Катино сорочье любопытство.
После того, как
Погадаев рассказал ей несколько историй из уголовного мира, где главным
участником событий, оплотом справедливости, был он сам, девушка заметно
изменила к нему свое отношение.
И вот настал тот
день, когда Катя впервые пригласила Алексея Степановича к себе в дом и, более
того, познакомила его со стариками.
Те встретили
возможного жениха с интересом. Они вглядывались в него подслеповатыми, слезящимися
глазами, как два крота, и пытались понять, тот ли это человек, который позволит
им, взявшись за руки, со спокойной душой отойти в мир иной. Старики давно уже
приготовились к этому путешествию.
Они топтались
возле Погадаева короткими толстыми ножками и даже, как показалось Алексею
Степановичу, обнюхали его.
Он подарил
старушке платок, а бывшему заводскому служаке мельхиоровую табакерку.
Катя деликатно,
но весьма настойчиво отправила стариков в свои покои. Те нехотя подчинились.
Девушка заметно стеснялась этих простых людей и бедной домашней обстановки.
— У вас, Алексей
Степанович, не дом, наверно, а хоромы… А у нас видите, как все убого! Я даже не
знаю, есть ли у нас, чем угостить вас… — Катя виновато развела руками.
— Не беспокойся,
душа моя, я обо всем позаботился! — Погадаев, довольный собой, подхватил
стоящий у дверей бумажный пакет. Ему нравилось удивлять и радовать бедную
девушку, тем более что это было нетрудно.
— Тогда пройдемте
в мою комнату, а то бабушка будет каждые пять минут заходить в гостиную. То
цветы полить, то за вязаньем… Знаю я ее…
Против
предложения уединиться Алексей Степанович не возражал.
В девичьей
комнатушке Погадаева ожидал неприятный сюрприз.
На этажерке стоял
в резной рамке фотографический портрет белобрысого юноши. Алексей Степанович
сразу догадался, что это снимок того самого сынка богатых родителей. Погадаеву
он не понравился: какой-то безумный взгляд и вздыбленные волосы.
Алексей
Степанович тайком взглянул на себя в стоящее у дверей зеркало и остался доволен
изображением: томный волоокий взгляд, прямой короткий нос, чувственные губы под
пышными усами, переходящими в бакенбарды. Такие усы он перенял у модного поэта
декадентского направления, чей портрет Алексей Степанович увидел в одном из
столичных журналов.
Одним словом,
этот мальчишка ему не соперник.
Успокоившись,
Погадаев стал выкладывать на комод остальные подарки — лайковые перчатки Кате,
бутылку шампанского, конфеты, коробку английского чая.
Увидев это добро,
Катя густо покраснела и стала отказываться от всего, даже от чая, хотя по ее
засиявшим глазам Алексей Степанович догадался, что ей нестерпимо хочется
примерить перчатки. Таких богатых у нее точно не было…
Чтобы помочь Кате
побороть стыдливость, Погадаев предложил ей отдать деньги за перчатки, когда
она найдет себе работу, а сейчас на улице холодно и надо что-то носить.
Девушка
посмотрела на Алексея Степановича с благодарностью за то, что он помог ей
избавиться от душевных терзаний. Мгновение — и перчатки уже были на руках Кати.
Она порхнула к
зеркалу и закрутилась возле него, прикладывая руки в перчатках то к лицу, то к
груди, а иногда взмахивая ими, как дирижер. Погадаев стоял позади девушки и
любовался ею. Его умиляла ее детская радость.
— Ой, Алексей
Степанович, вы, наверно, голодный? — вспомнила Катя про гостя. — Я сейчас,
мигом…
Она ускакала из
комнаты и появилась минут через пять с подносом, на котором позвякивали бокалы
и чайные чашки. Между ними стояла глубокая тарелка с пирожками, слегка
поблескивающими румяными маслянистыми боками.
— Дедушка самовар
зажег. Чайку скоро попьем… А это бабушка к вашему приходу испекла. Еще теплые.
Угощайтесь!
А потом добавила,
умоляюще заглянув в его глаза:
— А вы что
сегодня мне расскажете? Страшное или не очень?
— О-очень
страшное!.. — сурово насупив брови, театральным басом пропел Погадаев и
протянул к Катиной шейке дрожащие руки. Последнее было не игра — руки его на
самом деле дрожали от волнения.
Девушка,
взвизгнув, отпрыгнула от него и звонко рассмеялась.
— Не пугайте
меня! Я страсть как боюсь ваших историй…
— А это будет
са-амая стра-ашная! — опять завыл Алексей Степанович.
— Довольно,
довольно… Мне уже страшно.
— Хорошо, душа
моя, мы сейчас выпьем по бокалу шампанского, отведаем этих чудных пирожков, и я
тебе расскажу одну занятную историю…
Дедушка принес
самовар и, не сказав ни слова, а лишь зацепив взглядом бутылку шампанского,
удалился из комнаты. Погадаеву показалось, что он не прочь остаться.
«Извини, старик,
но ты здесь будешь лишним!» — подумал Алексей Степанович после того, как
дедушка закрыл за собой дверь.
Они сидели на
стульях возле небольшого стола, накрытого вышитой скатертью.
«Как далеко она
сидит от меня! — сокрушался Погадаев, жуя пирожок с луком и яйцом. — Вот если
бы в комнате был диванчик, такой, как в гостиной, как раз для двоих…»
И он почти явственно
ощутил упругое прижатие теплого девичьего бедра к своему…
Алексей
Степанович с досадой осмотрел маленькую комнату, желая найти замену дивану.
Разве что кровать, небольшая, воздушно-пуховая, как облако. Как облако, на
котором можно уплыть в рай.
Дедушка зря
разогревал самовар. Вместо чая Погадаев разлил по бокалам шампанское.
После первых же
глотков Катя раскраснелась и стала еще краше. Она щебетала без умолку.
Шампанское
сделало Алексея Степановича если не смелее, то сообразительнее.
Он вдруг сделал
страдальческое лицо и схватился одной рукой за спину.
— Что с вами? —
забеспокоилась Катя.
— Ангел мой, у
меня к тебе просьба… На днях я выслеживал одного мазурика, промок, простудил
спину, и теперь мне тяжело долго сидеть. Можно я переберусь на твою кровать?
— Да, да,
конечно! — добрая, но наивная девушка даже помогла агенту-совратителю добраться
до кровати.
— Вот хорошо… А
теперь присядь со мной, — голосом умирающего попросил Алексей Степанович.
Это прозвучало
как последняя просьба, и Катя после некоторых колебаний опустилась на краешек
кровати.
— Ну, все,
Алексей Степанович, рассказывайте! Уже сил нету ждать… — девушка просто сгорала
от любопытства. Даже шампанское, которое она отхлебывала мелкими глотками из
бокала, не могло потушить этот пожар.
— Хорошо, радость
моя, я готов!
Кровать под
тяжестью Погадаева просела, и Кате стоило усилий, чтобы не скатится в ямку
прямо к Алексею Степановичу. Она даже ухватилась одной рукой за чугунную литую
спинку кровати, а в другой держала шампанское.
— Случилась эта
кровавая история в Петербурге два года назад. Дождливой осенью некий молодой
инженер снял комнату в особняке. В эту комнату вошли двое, — Алексей Степанович
сделал многозначительную паузу и окончил фразу уже зловещим шепотом, — и больше
из нее уже никто не вышел…
У Кати глаза
округлились.
— Их убили? —
шепотом спросила она, но Погадаев оставил ее вопрос без ответа.
Он продолжал:
— Хозяйку это
встревожило. На третий день она вызвала полицию. Дверь взломали…
Алексей
Степанович вновь оборвал рассказ, приложившись к бокалу. Боковым зрением он
видел, как девушка от волнения выпустила из рук спинку кровати. Допив
шампанское, Погадаев поставил бокал на пол, при этом он, как бы облокотившись,
так нажал локтем на покрывало, что панцирная сетка просела еще глубже.
Катя сползла к
нему ближе. Она была совсем рядом. Тайный агент даже чувствовал ее влажноватое
учащенное дыхание. Не дожидаясь, пока она опомнится и пересядет, Алексей
Степанович поспешил ее сразить:
— В комнате
стояли две кровати наподобие той, на которой мы с вами сидим, — рассказчик
вновь надавил рукой на покрывало. — На одной из них лежал труп с отрезанной
головой. Ее нашли в тазу под столом…
Девушка
вскрикнула, и Погадаев едва успел перехватить падавший из ее рук бокал. Он его
поставил на пол рядом со своим, при этом не забыв качнуть кровать.
Теперь они сидели
плечом к плечу. Пришло время волноваться Алексею Степановичу. Он засуетился
внутри себя, не зная, что делать: продолжать пугать Катю или уже можно
поцеловать ее за розовым ушком в завитки волос.
Решил не
рисковать.
— Голова была
обезображена до неузнаваемости…
Погадаев
почувствовал плечом, что Катя дрожит, и дерзнул взять ее руку в свою. Она была
удивительно маленькой и какой-то уютной.
— Мы думали, что
нашли труп инженера, нанимателя комнаты. Хозяйка хоть и не сразу, но признала
его пальто и галоши…
— Я поняла! —
вскричала Катя, не отнимая своей руки. — Его убил тот, второй человек…
— Хм-м… Кое-кто
очень хотел, чтобы мы пошли именно по этому следу, — важно произнес Погадаев. —
Но я не поддался на уловку злодея и попросил, чтобы примерили галоши на ноги
убитого…
И тут лжеагент
сделал театральную паузу.
— Зачем?! —
выдохнула любительница страшных историй. — Не молчите!!!
— Они оказались
ему малы! — с пафосом сообщил Алексей Степанович.
— Какой вы умный!
— с восхищением сказала Катя, и Погадаев не сдержался и поцеловал ее в запястье
руки, прямо в голубые прожилки.
Девушка руку не
отдернула, но заметно засмущалась, и Алексей Степанович решил отложить на
следующий раз штурм сей прекрасной крепости…
***
Погадаев
возвращался домой в сырых и тяжелых, как промокшее старое пальто, сумерках.
Лошадь брела неохотно по ухабистым улицам Темноводска и так часто поворачивала
голову назад, словно хотела предложить: «Мужики, может, в стойло, а?»
И тем не менее у Алексея
Степановича было чудное настроение. Сегодня он впервые оказался в дерзкой
близости от Кати, вдыхал травяной запах ее волос и даже, как ему показалось,
тела. А это волнующее, полное тайных намеков сидение вдвоем на пуховой перине
кровати?
Еще один такой
вечер — и все, Катя будет его!
Погадаев
договорился с девушкой, что он придет к ней так же вечером через три дня.
— Извини, солнце
мое, служба… — сказал он на прощанье и поднял воротник пальто и надвинул
поглубже шляпу. Образ тайного агента ему настолько понравился, что он порой
переигрывал.
— Алексей
Степанович, вы уж берегите себя! — Катя поправила на нем шарф. — А то кто мне
будет рассказывать страшные истории?
За эти три дня
Погадаев должен был встретиться с Землевичем и пополнить свой запас «кровавых
историй».
— Да-а, плохая из
тебя Шахерезада! — хмыкнул пристав, когда они вновь встретились за ресторанным
столиком. — Царь Шахрияр давно бы тебе голову — чик!
— Ну, не знаю,
как Шахрияр, но моя девушка слушает меня, раскрыв ротик, — похвастался Алексей
Степанович.
— Ротик… ротик…
обормотик… — задумчиво пробормотал пристав. — Эх, друг мой, мне бы твои заботы!
Рабочие на дыбы поднялись — медный рудник, железный, завод.. Губернатора
требуют!
Далее Павел
Константинович перешел на шепот:
— Три роты солдат
завтра приедет… Да еще жандармов подогнали… Но это страшный секрет, понял? А ты
— ротик! — пристав оглядел щедро накрытый стол. — Не хочу вина… Водки мне!
Половой принес
запотелый графинчик.
Жадно намахнув
первую рюмку, Землевич вдруг выдал:
— А может, плюнешь
на свои дрожжи и айда ко мне на службу? Шинель, шашка, и врать ничего не надо,
а?
Погадаев едва не
подавился куском семги.
— Не дай бог!
— Да-а, не любите
вы нас, полицейских… — грустно сказал пристав. — Ладно, расскажу тебе одну
занимательную историйку — и домой, спать… Что-то я устал от этой суеты-маеты!
***
К Кате Погадаев
поехал через неделю. В Темноводске было неспокойно. По улицам даже по ночам
разъезжали конные стражники-ингуши. Шли аресты рабочих.
Алексей
Степанович успел за эти дни так соскучиться по своей возлюбленной, что готов
был вырвать вожжи у возницы и стегануть хорошенько лошадей. Рядом с ним на
сиденье мотались пакеты с подарками, а память была нашпигована несколькими
громкими преступлениями.
Погадаев ехал с
ощущением, что сегодня свершится нечто чудесное.
Отпустив
извозчика, он долго топтался перед покосившимися воротами. Стучать громко
Алексей Степанович не рискнул, боялся привлечь внимание соседей.
Наконец за
воротами послышалось какое-то движение. Двери заскрипели, медленно распахнулись.
Погадаев готов
был уже кинуться к Кате, но… перед ним стоял сгорбленный старик с петушком в
руках.
У Алексея
Степановича екнуло сердце.
— Уехала Катя…
Бросила стариков. Зря ждали…
— Как же так?!
Куда уехала?! — вскричал Погадаев.
— Какой-то молодой
человек за ней приехал… В четверть часа собралась.
Руки сами собой
разжались. Пакеты упали под ноги.
— А это вам
просила передать… — неживым голосом сказал старик и протянул Погадаеву петушка.
Плохо понимая,
что происходит, Алексей Степанович принял птицу и прижал ее к себе так, как это
делала Катя. Пернатый заорал. Погадаеву показалось, что это он сам кричит от
душевной боли…
Ночью выпал
первый снег и уже не таял, словно прикипел к земле.
ХХIII. Любимцы публики
Зима была жуткой.
Погадаеву казалось, что он ее не переживет. И ветер завывал почти по-волчьи, и
снега насыпало чуть ли не выше забора, и мороз навалился такой, что половина
зверинца вымерла.
Едва ли не каждую
неделю работники загружали на сани какое-нибудь животное и увозили со двора. Забрать
целиком верблюда за одну ходку не удалось, пришлось делать еще одну. Все больше
и больше появлялось пустых клеток. Они хлопали на ветру незакрытыми дверцами,
раздавался беспрестанный стук, как будто вокруг усадьбы днем и ночью ходила
смерть с деревянной колотушкой.
Учитель Щапов
возымел привычку выпивать бутылку водки в клетке умершего животного, оттуда
рычал и лаял на проходящих мимо людей, а когда околел его любимый пони, с горя
совсем чуть не лишился разума. Однажды он ушел и больше никогда не появлялся в
погадаевском доме.
Алексей
Степанович, отогрев ладонью в оледенелом стекле маленькое оконце, смотрел, как
рассыпается на части его империя праздника и веселья. Все поблекло, даже снег
не искрился…
Его любимый
попугай Боцман навлек на себя последнее несчастье.
К середине зимы
он уже оклемался после купания в борще, с лап сползли красные чулки, бурые
перья облетели, отросли новые. Он заметно поправился, пустил купеческий жирок,
начисто забыл матерные слова и вообще стал каким-то благообразным.
Таким попугай был
совершенно неинтересен Погадаеву, он даже подумывал вернуть его в инженерскую
семью. Это был не собутыльник.
В одно из
воскресений, когда семья Погадаевых вернулась из церкви, на пороге их встретила
переполошенная кухарка. Она сказала, что во время их отсутствия шотландская
овчарка Долли, любимица детей, каким-то образом проникла в дом и навела там
страшный беспорядок. Но это только часть беды… Собака опрокинула мебель и
разбила посуду не просто так — она гонялась за Боцманом.
Погадаев не стал дожидаться,
пока кухарка расскажет все подробности этой трагедии, прошел в гостиную.
Зрелище впечатляло. Трудно было поверить в то, что так раскурочить комнату
могли собака и небольшая птичка. Причем последняя, кажется, погибла в неравной
схватке: при малейшем движении воздуха с пола взлетали разноцветные перья.
— Бедняга Боцман…
— пробормотал Алексей Степанович. — Разделся перед смертью. Разбушлатился.
Не сбрасывая
дохи, он прошел к буфету, достал оттуда графинчик водки и налил себе рюмку.
— Вот и ты меня бросил…
Опрокинув в рот
рюмку, он сел на диван. Стало совсем тоскливо. Не хотелось даже шевелиться. Еще
плотнее закутавшись в меха, он незаметно задремал.
Пока Погадаев
спал, в комнате навели порядок. Проснувшись, Алексей Степанович хотел пойти
переодеться, как вдруг услышал какие-то странные звуки на верху штор, в
гардинах. В тряпках что-то шевелилось. Осторожно показалась сначала голова
попугая, потом он сам. Увидев хозяина, Боцман осмелел и выбрался на гардину…
Погадаев не знал,
плакать ему или смеяться: попугай был почти без перьев, а на голове, как у
индейца, косо торчало одно перо. Вскоре он стал нервно бегать по гардине
туда-сюда, приговаривая:
— Твою мать! Твою
мать! Твою мать!
Алексей
Степанович осторожно снял птицу, посадил в клетку, насыпал в блюдце любимого
корма, но Боцман к нему даже не притронулся. Он не просто забился в угол
клетки, а повернулся к жестокому миру общипанной сутулой спиной…
Утром Погадаев
обнаружил его лежащим на боку с подобранными под себя лапками. Алексею
Степановичу показалось, что пальцы его сжаты в кулаки от обиды.
Смерть Боцмана
добила Погадаева. Он почувствовал, что в этом длинном списке смертей вскоре
будет стоять и его имя. Надо было вырваться из объятий меланхолии, ибо вместо
будущего он видел перед собой только пустоту, бездну, подобную ночному небу без
единой звездочки.
К нему несколько
раз забегал Землевич. Он был румян с мороза, как снегирь, и так бойко топал
блестящими сапогами, стряхивая с них снег, как будто с порога хотел пуститься в
пляс. К такому удалому молодцу Алексей Степанович порой чувствовал злобноватую
шипучую зависть. Ничего ему не делается! И женщина есть, и с ума не сходит.
Мужчины проходили
в кабинет хозяина, где Погадаев сразу же, вздыхая и охая, ложился на диван и
скрещивал на груди руки, как покойник, а Павел Константинович, мурлыча что-то
опереточное, брякал дверцами буфета, за которыми стояла толпа домашних
разноцветных наливок вперемешку с более крепкими и благородными напитками.
Затем пристав
подтягивал к дивану кресло-качалку, ставил между ними табурет, а на него
водружал пару хрустальных рюмок и облюбованную им бутылку из буфета.
Так за рюмкой,
пошлыми солдафонскими анекдотами и незатейливым стихосложением Землевич пытался
вернуть своего друга к жизни, убеждая в том, что в жизни его будет еще много
прекрасных женщин и плотской радости.
Душеспасительные
беседы полицейского не помогали Погадаеву. Даже когда-то оригинальная угроза
посадить Алексея Степановича за уныние в каталажку второй раз на него уже не
подействовала.
И все же приставу
удалось удивить и даже ненадолго отвлечь Алексея Степановича от тоски зеленой.
Однажды он вошел
в его дом с коричневым портфелем под мышкой.
— Вот! Наша
губерния опять прославилась… — вскричал он и хлопнул ладонью по портфелю.
— Неужто наша
дыра на карте способна на это? — скептически скривил бледные губы больной.
— Не любите вы
наш дремучий, но прекрасный край, не любите… — с укором покачал головой
полицейский, скидывая с себя шинель. И с плохо укрываемой ухмылкой шепотом
добавил: — А какие у нас люди!.. А девушки просто прелесть, да, дорогой Алексей
Степанович?
— Вы решили
сегодня меня добить? — с горьким упреком произнес Погадаев и промокнул
повлажневшие глаза грязным носовым платком.
— О-о боже! Не
пейте вы так много воды на ночь… — поморщился Землевич. — Лучше коньяк… Кстати,
там в буфете что-то осталось?
— Вы же лучше
меня знаете содержимое его нутра… — как мог, отомстил за слезы Алексей
Степанович.
Пристав хмыкнул,
но ничего не сказал. Он налил себе коньяку в рюмку и плюхнулся в кресло.
Отхлебнув глоток, блаженно почмокал губами и неожиданно спросил:
— А ведь ты,
дружище, ничего не рассказывал мне о своей девушке… Какая она была?
Погадаева больно
царапнуло слово «была».
— Чистая…
наивная… добрая… — ему казалось, что нет таких слов, чтобы описать Катю. — Одни
достоинства!
— У женщин нет
достоинств, у них — прелести!
— Это не тот
случай, Павел Константинович!
— Хорошо. Пусть
Катя — святая! Тогда будем считать, что тебе повезло…
Фраза прозвучала
если не двусмысленно, то уж подозрительно точно. Она не понравилась Алексею
Степановичу.
— Ты сейчас на
что-то намекнул, Павел Константинович? — холодно произнес Погадаев.
— Боже упаси!
Просто я хотел сказать, что ты — везунчик… Она ведь у тебя не так давно
гимназию окончила?
Алексей
Степанович удивленно поднял брови, на что пристав потряс перед его носом
принесенным с собой портфелем.
— Вот! Посмотри,
мой друг…
Больной, кряхтя,
хотел подняться с дивана, но Землевич остановил его.
— Э-э, брат, ты
совсем уж разлагаешься… Какими-то пятнами покрылся. Ладно, лежи! Не буду отнимать
у тебя последние силы на чтение сих документов. Прелюбопытные вещи творятся у
нас под боком!
Веселый
полицейский, отхлебывая из рюмки очередную ядреную сладость, принялся копаться
в своем портфеле. Найдя нужные бумаги, он разложил их на коленях.
— Итак, мой
прокисший друг, изволь послушать! Начальник пермского охранного отделения
сообщил высшему начальству, что в городе не все благополучно с нравственностью
среди учащихся. И это, заметь, очень мягко сказано! Для местных обывателей
давно уже не секрет, что гимназистки вместе с гимназистами и реалистами
посещают бани и номера…
— Да ну! Не может
такого быть… — махнул Алексей Степанович рукой на пристава. — И кто туда этих
молокососов пустит?
— Кому, как не
тебе, денежному мешку, пардон! — чемодану не знать, что бумажки с изображением
царя-батюшки открывают любые двери?!
— А деньги
откуда?!
— Не забывай, что
среди гимназистов много купеческих сынков! Далее… И ведут себя эти сопляки
настолько предосудительно, что всем гостям города это распутство немедленно
бросается в глаза. Аборигены к этому уже привыкли. И еще один небезынтересный
факт! Он, правда, не для посторонних ушей, так сказать, для секретного
пользования, но тебе как бывшему агенту скажу… Когда в Перми накрыли местную
подпольную организацию и провели допрос арестованных, выяснилось, что некоторые
гимназистки, придерживавшиеся левых взглядов, агитировали рабочих путем… этого…
И Павел
Константинович изобразил руками нечто такое, что среди дам обычно не
показывают.
Погадаев, выпучив
глаза, смотрел на пристава. Давно не мытые волосы стояли шишом на голове. Он не
верил услышанному. Для него гимназистки, после первой встречи с ними в кафе,
когда они читали трогательные стихи о любви, и до знакомства с Катей были
олицетворением девичьей невинности. И тут такое! Вечно этот полицейский все
испортит…
— Но это,
дружище, еще цветочки! — Землевич был доволен произведенным эффектом. —
Учащиеся Пермского Алексеевского реального училища и ученицы частной женской
гимназии Барбатенко основали общество «Огарки». Не слышал о таком?
— Что-нибудь
религиозное? Сектанты? — с надеждой спросил Алексей Степанович.
— Так точно! —
хохотнул полицейский. — Даже твоя порочная и похотливая натура, мой друг, не
додумалась бы до этого! А детишки смогли… Они придумали в своем обществе такой
ритуал: при свете огарков свечей молодые люди вели великосветские беседы, а как
только свечи догорали, приступали к свальному греху. Каково молодежь
развлекается?! Кстати говоря, у «Огарков» появились последователи и в других
городах…
— Римская оргия…
— только и смог вымолвить Погадаев.
Пристав некоторое
время внимательно смотрел на больного, пытаясь понять, отвлек ли он его от
меланхолии или, наоборот, утопил в ней еще глубже. Результат был непонятен.
— Ладно, не
кисни… Расскажу тебе еще одну. Это бальзам на твою душу… не все пермские
гимназистки оказались столь циничны. Были среди них и чистые, возвышенные
натуры, хотя не без, опять же, левых взглядов. Они опубликовали в «Руси»
воззвание к гимназистам… Мне прочитать, или ты, мой друг, хочешь убедиться
лично? Сам будешь читать?
— Сам.
Приставу
Землевичу Погадаев никогда особо не доверял. Поэтому он принял из его рук
газету…
«Товарищи! Мы,
гимназистки, хотим с вами поделиться жгучим для нас вопросом. До сих пор мы
мучились им каждая в отдельности, теперь же, когда в гимназии поднялся он
открыто, мы хотим его вынести из стен ея.
Товарищи! Вопрос
этот в разврате, который так сильно развит среди вас. Мы, ставя этот вопрос
открытым, не хотим вас упрекать, но хотим поделиться с вами нашими чувствами.
Скажите, товарищи, думали ли вы когда-нибудь, в какое положение ставите ваших
будущих жен? Отчего она, чистая, не может требовать и с мужчин такой же
чистоты? Мы вас призываем к борьбе с развратом, который существует среди вас, к
борьбе за чистое отношение к женщине. Вы не должны видеть в ней только самку,
но — товарища. Гимназистки, которые с вами кокетничают, делают это
бессознательно. Теперь же, когда в нас начинает пробуждаться сознание, вы тоже
должны идти нам навстречу, чтобы будить сознание в наших подругах и среди вас.
И мы требуем от вас сознательного отношения к этому вопросу.
Товарищи!
Объединяйтесь для борьбы с животным началом. Вы, может быть, будете смеяться
над необычным призывом для современного «нравственнаго» общества. Но и в вас
есть хорошее. Вы должны призадуматься над нашим призывом. Мы верим, товарищи,
что вы пойдете в этой борьбе с нами!»
Погадаев отложил
газету в сторону.
— Да-а… — он не
знал, что сказать.
— Да-а-а — вторил
ему Павел Константинович, тоже слегка задумавшись и даже как будто сам
расстроившись от своих же новостей. — Может быть, попросить перевода в эту
самую Пермь, а? Служба у губернских полицейских вроде повеселее будет… Эх,
Пермь… верь… дверь… вепрь… Тьфу, язык сломаешь! И ты еще тут лежишь смердишь!
Выпить по-хорошему не с кем… Беднягу Боцмана довел до самоубийства!..
***
Промаявшись в
тоске всю зиму, не раз испытав желание с веревкой на шее отправиться в
загробный мир на поиски души собутыльника Боцмана, с приходом весеннего тепла
Погадаев вновь ощутил прилив жизненных сил и надежду на лучшее.
И он опять решил
создать вокруг себя праздник. Все прежние попытки провалились, по мнению
Алексея Степановича, по одной причине, — он собрал вокруг себя не тех людей.
Бессмысленно погибли животные и птицы. Все было зря. Праздник должны создавать
те, кто к этому призван — певцы, актеры и циркачи.
Алексею
Степановичу хотелось расселить этих веселых людей, как деревья и кустарники, на
своей земле, и чтобы тут всегда звучали стихи, пелись песни и ходили люди по
проволоке.
Погадаев опасался,
что этих гуттаперчевых людей ему не насобирать в их угрюмом краю, где,
казалось, все от мала до велика знают, как варить чугун, но никому не ведомо,
как стать счастливым.
Впрочем, Алексей
Степанович тут был не прав. Местные жители тоже были не обделены талантами и
стремлением к прекрасному и возвышенному. Так, некий бухгалтер железных дорог
создал народный театр, обычный рабочий завода собрал театральный кружок, а
служащий завода сколотил духовой оркестр из двадцати доморощенных музыкантов.
Играли все, что пользовалось спросом, — от военных маршей до бальных танцев.
Оркестр был
нарасхват в заводском поселке. Музыкантов приглашали на вечера, в господский
парк на берегу пруда, в электротеатры, которых в Темноводске было ни много ни
мало, а целых три штуки.
Кроме местных
талантов темноводских жителей радовали своим искусством самые разнообразные
гастролеры — от столичных прим до циркачей и шарлатанов. Они любили приезжать в
этот заводской поселок — кроме того, что им платили за каждое их выступление по
контракту, артистам немало швыряли денег местные промышленники. Правда, тут
была своя опасность. Кому как повезет…
Несмотря на то,
что темноводские купцы — люди в своем большинств, степенные, с крепкими
старообрядческими корнями, тем не менее разгульные нравы Ирбитской ярмарки
стали проникать и в заводской поселок. Торговцы еще стыдились всенародно
пускаться во все тяжкие, поэтому для своих безобразий выкупали на вечер и ночь
ресторан на Александровской. Занавешивались окна, приглашались только свои.
Любимое купеческое
блюдо — певичка в гарнире. Оркестр играл туш, четыре официанта вносили на
плечах в зал огромное блюдо, на нем возлежала обнаженная певичка, обложенная со
всех стороны нарезкой из колбас, рыбы, лука, чеснока, огурцов и прочей снеди.
Купцы радостно вскакивали с мест, горланили: «Ура!» и нанизывали на вилки
гарнир. На освободившееся место они швыряли пачки денег, стараясь удивить друг
друга своей щедростью. Хорошо, если после исполнения нескольких легкомысленных
песенок певичка, забрав деньги, успевала улизнуть из ресторана. Зачастую
распалившимся купцам хотелось продолжения, и тогда они устраивали «блюду»
«качели», с хохотом и свистом перекидывая голую певичку из одних рук в другие и
не всегда успевая ее поймать.
Во время такого
загула бородачи опрокидывали в брюхо до 50–60 рюмок водки, а в туалете после
себя смывали шампанским «Мадам Клико».
На рассвете
заранее нанятые извозчики привозили чуть живых кутил домой. На кухне они
выпивали ведерный самовар чая, выгоняя вместе с потом ночную дурь. Потом — истовое
моление в церкви, деньги на храм и вновь за прилавок…
***
Еще грязная
снежура хрумкала под сапогами, а Погадаев уже дал указание своим работникам
переделывать пустующие вольеры в гримерные, комнатки для актеров и строить в
парке летний театр.
В мае, когда
деревья только-только выбросили ярко-зеленые клейкие листочки, по всему городу
появились театральные афиши…
«ПРИЕХАЛИ два
знаменитые аттракциона. Повсеместные любимцы публики. Всюду имеют колоссальный
успех. Только на два вечера.
В роли разбитаго
бродяги в гриме 80-ти летняго старика, который всеми забыт!!! и покинут
родными. Исполнитель г-н Мадонский».
«Исполнительница
веселых песен и танцев любимица Московской и Петербургской публики
КУКОЛКА-МИНИАТЮР Нюра Колибри».
«Выход
знаменитаго метаморфиста ЭРНАНИ со своими лилипутами. В. Эрнани исполнит
ВОСКРЕСШИЙ ПОКОЙНИК. Пародия на пародию театра Ужасов в одном действии, 18
явлениях и 40 переодеваниях. 7 действующих лиц исполнит г-н ЭРНАНИ ОДИН. Дебют
знаменитых единственных в России дуэтистов-феноменов ЛИЛИПУТОВ АЛЕКСАНДРА и
ГРИГОРИЯ, ростом 72 см., от роду 22 года. Сцена из оперы Гейша, музыка Джонса.
Дуэт Молли и Вунгхи и национальные КИТАЙСКИЕ ТАНЦЫ».
Эти афиши
объединяло то, что на всех листах был указан один и тот же адрес: летняя сцена
парка г. А. Погадаева…
***
Лето прошло в
свистопляске. Артистов набежало, как тараканов. Некоторым, кто не хотел умерить
свой финансовый аппетит, Алексей Степанович указывал на дверь.
Бродячий веселый
люд быстро заполнил слегка переделанные и утепленные клетки и вольеры, в
которых еще совсем недавно ходили из угла в угол животные и птицы. Посреди
двора Погадаев велел слепить большую печь под навесом, вокруг которой постоянно
кто-то крутился: разогревали еду, грелись, рассказывали всякую небывальщину. Когда
пели под гитару песни, посиделки затягивались до рассвета. Кто-то засыпал прямо
за столом…
Некоторые вечера
Погадаев проводил вместе с гастролерами под навесом, придя туда вместе со своим
креслом, пледом и бутылкой коньяка. Всякий, кому удавалось развеселить хозяина,
увлечь занимательной историей или спеть душевную песню, получал из его рук
рюмку элитного напитка. Сбор эти бродяги приносили небольшой, но зато они
избавили Алексея Степановича от хандры и воспоминаний о Кате.
На первую
премьеру Погадаев пригласил своего друга пристава Землевича, известного в
поселке театрала и цензора всех постановок в Темноводске.
Перед
представлением Павел Константинович осмотрел свежесколоченные сцену, партер,
ложи, весь актерский «городок» во дворе у Алексея Степановича и приветствовал
его обитателей запросто и не по чину:
— Привет, други
мои!
Бросив девушкам
несколько скороспелых комплиментов и пообещав им прийти вечером с гитарой,
Землевич отвел Погадаева в сторонку и зловеще прошептал на ухо:
— Ну, брат, ты и
попал!
— А что такое?
— Ты у них
паспорта проверял? Руку на отсечение даю, что среди этих голодранцев есть люди
с очень интересной биографией. Проверить бы их, а?
— Нехорошо, Павел
Константинович… Обидятся да разбегутся.
— Не знаешь ты,
душа моя, актеров!.. Поверь на слово, они у тебя тут поселятся да еще
размножаться будут. Смотри, как бы потом самому в вольере не оказаться… Эх,
все-таки я их тряхну!
Алексей
Степанович смутился, не зная, что ответить приставу…
Дело в том, что
его супруга Агриппина Елисеевна была такого же мнения о постояльцах. Ей
решительно не нравилась затея мужа с летним театром. Она даже не появлялась в
той части двора, где могла встретиться с актерами. Жена считала их людьми
безнравственными и даже безбожниками.
Последнее время
она перестала читать романы и вообще светскую литературу, до которой когда-то
была охоча. Она много времени проводила в церкви и всюду с собой таскала дочь.
Они даже одевались во все черное, как монашки.
Агриппина
Елисеевна пыталась приобщить к религиозной жизни и сына, но Коля, обычно
послушный и даже безропотный, неожиданно проявил упрямство и отказался
разделить компанию матери и сестры. Отец мало интересовался его жизнью, поэтому
мальчик рос сам по себе, но при этом не доставлял хлопот родителям. Книги,
два-три друга, таких же скрытных, как и он сам, — вот все окружение Коли.
В нынешнем году
Николай окончил с отличием горнозаводское училище и уехал в Москву продолжить
образование. Если по-хорошему, то надо было бы проводить его до столицы и
помочь ему там устроиться, но Алексей Степанович этим летом был занят театром,
а его супруга считала поезд дьявольским порождением и, даже проезжая в пролетке
мимо вокзала, испуганно крестилась.
ХХIV. Снегодождь
По утрам на траве
появлялся иней, хотя к обеду солнце припекало по-летнему. Потом пошли дожди,
которые сменил снег. Снегодождь-дождеснег…
Погадаев объявил
в газетах и на афишах о закрытии летнего сезона. Театр опустел, но никак не
двор его хозяина…
Пристав Землевич
оказался прав. Бродячие актеры не хотели убираться с бесплатных обжитых вольер
и клеток. Им просто некуда было идти. Выдуманный мир не грел и не кормил их. А
тут, в хозяйстве Погадаева, было хоть какое-то подобие жилища и поддержка
собратьев по сцене. Гастролеры сдружились с оставшимися животными и теперь составляли
один сброд.
Как могли, актеры
утепляли свои жилища, но с наступлением зимних холодов все чаще и чаще
проникали в теплые места — в хозяйскую баню и на дрожжевой завод.
Чашу терпения
Агриппины Елисеевны переполнила встреча в чулане с китайцем Вунгхи, который
спал, свернувшись змеей на сундуке.
Обычно по-мужски
сдержанная и даже суровая, на этот раз она откровенно истерила, как обычная
женщина.
— Я так больше не
могу! Когда прекратится это безумие в доме? — накинулась она на своего мужа.
Погадаеву, если
честно, самому уже поднадоели эти безумцы, но он не хотел в этом сознаваться.
— Пускай живут!
Ты же нищим и калекам подаешь милостыню. Это тоже Божьи люди…
— Божьи?! Да это
какие-то проходимцы! Черти, прости Господи!
— Извини, но они
мне деньги приносят…
— Деньги? Да ты
больше вложил во весь этот вертеп, чем заработал!
Алексей
Степанович почувствовал, что задето его самолюбие.
— Все, хватит!
Это мое дело.
— Мы в трубу
скоро вылетим, если ты так будешь вести дела! Над тобой уже все смеются… На
базаре слышала, как тебя шутом гороховым называют… Мне стыдно на улице
показаться!
— Ах, тебе меня
стыдно! — взъярился Погадаев. — Можешь езжать к своим родителям!
— Давно уж об
этом подумываю! — выкрикнула Агриппина Елисеевна и хлопнула за собой дверью.
— Ну и катись! —
не остался в долгу Погадаев.
Неизвестно,
сколько бы еще времени они смогли прожить под одной крышей, если б судьба сама
не расставила все по местам…
Однажды морозной
ночью к ним в ворота постучал заиндевелый до самых бровей гонец. Он привез
дурную весть — на прошлой неделе умер Елисей Никитич, отец Агриппины.
Через день из
Темноводска выехал небольшой санный обоз — поклониться могиле отца и
присмотреть за престарелой матерью и хозяйством отправилась Агриппина Елисеевна
с дочерью. Чтобы ничего ни произошло в пути, Погадаев приставил к ним своего
телохранителя Сидора с ружьем. Сам он отказался ехать, сославшись на то, что
дом не на кого оставить — чуть зевни, и актеры завалятся в их спальню.
Это был очень
хороший повод, чтобы остаться в Темноводске. Несмотря на то, что Алексей
Степанович сам родился в Мартыне, у него не сохранилось о своей родине ни
одного приятного воспоминания. Что бы он ни вспомнил, все бередило его душу —
повесившийся Красный нос, рано и внезапно ушедшие в мир иной родители, умерший
от обиды на него Орефий Павлович… Все это ему хотелось забыть.
Но это только
одна причина, по которой Погадаев не хотел ехать на похороны. Было еще нечто…
Последнее время супругам было тягостно находиться не только в одной комнате, но
и в одном доме. Все раздражало их друг в друге. Алексей Степанович иногда
позволял себе устроить скандал, на который Агриппина отвечала ледяным взглядом
и красноречивым безмолвием плотно сжатых бледных губ. Она непостижимым образом
умела так отвечать на обидные слова своей прямой гордой спиной, поворотом плеч,
сомкнутыми на животе руками, что Погадаев чувствовал свое бессилие и даже
беспомощность в ссоре…
С годами он все
больше и больше думал о женщинах. Ему казалось, что он обделен их вниманием и
любовью. Ему хотелось искристых глаз, звонкого смеха, горячего тела. Как-то не
складывались отношения с прекрасным полом. Он даже подумывал пойти в местный
публичным дом, но Павел Константинович с большим удовольствием и в подробностях
рассказал ему обо всем, что может ожидать там посетителя, после чего Погадаев
плюнул и перекрестился, что делал крайне редко.
Ничего не
оставалось, как бродить по улицам Темноводска и, как прыщавому юнцу, заглядывал
дамам под шляпки.
Когда Погадаев
приглашал к себе бродячих актеров, он надеялся, что среди них найдет прекрасную
девушку, веселую и страстную. У него даже появилась мечта-сон: при свечах
обнаженная смуглянка с алой розой в белоснежных зубах исполняет для него в
спальне стремительный испанский танец. Сам Алексей Степанович возлежит на
подушках и, отщипывая виноградинки из фруктовой вазы, наслаждается зрелищем.
Как только танец заканчивается, девушка прыгает к нему в постель и
опрокидывается на спину. Ваза опрокидывается, и рассыпавшийся виноград
приминается их переплетшимися телами, оставляя на белоснежных простынях
кровавые пятна…
Актеры, вернее,
актрисы не оправдали его надежд. Пришли какие-то безумицы, давно не различавшие
границ между настоящим миром и выдуманным. Кроме того, почти все они имели
постоянных кавалеров из своей же среды.
После того как
дом покинула его хозяйка, актеры заметно осмелели, если не сказать сильнее —
обнаглели. Если раньше они позволяли себе лишь редкие разведывательные вылазки
в дом, то теперь они явно готовились к штурму. Постояльцы ждали только удобного
случая…
И он не заставил
себя долго ждать.
Однажды вьюжным
вечером Погадаеву стало особенно одиноко. Неожиданно явственно, до видений
вспомнилась Катя и то, с каким ужасом и восторгом она слушала его полицейские
байки. Так маленькие девочки, затаив дыхание, внимают сказкам на ночь.
Обычно от
меланхолии Алексея Степановича спасало погружение взглядом в звездное небо. Он
даже кровать свою пододвинул ближе к окну и убрал шторы. Искрящиеся бесконечные
просторы вызывали у него ощущение легкости как в душе, так и в теле. Во время
этого полета все неприятности отшелушивались, будто подсохшая грязь.
А в тот вечер
небо было мутным, бурлящим, как грязный весенний водоворот. Если б этот приступ
тоски случился с Погадаевым днем или хотя бы часами двумя раньше, он сорвался
бы и отправился на поиски Землевича, а в это время не то что пристава,
извозчика не найдешь. В такую свистопляску загнали канальи, небось, лошадей в
теплые стойла и швыркают со своими подругами чай на кухне, время от времени
хватая их под столом за тугие ляжки…
— Даже извозчики
счастливее меня! — стенал Алексей Степанович, шарахаясь по пустому дому. — А
тут ни одной живой души рядом… Хотя нет! Постой…
Как был в рубахе,
Погадаев выскочил на двор.
— Друзья мои,
прошу к столу! — крикнул он в темноту и тут же закашлялся от охапки снега,
брошенной ему в лицо порывом ветра.
Прошло несколько
зябких минут, Алексей Степанович уже хотел вернуться домой и запереть за собой
двери, как черные тени стали выползали из разных углов…
Набралось человек
десять, грязных, кашляющих наперебой.
К утру Погадаев
опустошил с гостями все имевшиеся на кухне съестные и питейные запасы. За
столом он много говорил, а еще больше пил. Как лег в постель, не помнил.
Под утро ему
приснился кошмар: будто бы лежит он, придавленный упавшим деревом, умирает в
одиночестве, дико хочется пить. Рядом протекает чистейший ручей, но он не может
до него доползти…
Проснувшись,
Алексей Степанович с досадой отметил, что сон мало отличается от яви. Поперек
его на самом деле лежало что-то тяжелое, горло от жажды напоминало носок,
связанный из собачьей шерсти, а на столе среди груды грязной посуды возвышался
чудом сохранившийся графин с клюквенным морсом.
Погадаев
попытался сбросить с себя неведомый груз, но тот вдруг зашевелился и оказался
голой ногой огромного размера. Алексей Степанович испуганно притих и даже
закрыл глаза. Вместо того, чтобы потихоньку подготовить свое разбитое тело к
дальнейшему существованию, он вынужден был в спешном порядке ответить на
несколько вопросов.
Во-первых,
конечно же, чья эта нога. Вернее, кому она принадлежит и почему эта часть
чужого тела взгромоздилась на его грудь. Во-вторых, что произошло вчера.
В-третьих, каковы последствия этого загула. Вокруг этих первостепенных вопросов
жужжало и жалилось еще с десяток вопросов помельче, и они мешали Погадаеву
сосредоточиться на главном.
Алексей
Степанович стал осторожно стаскивать простыню с ноги, в надежде определить,
кому хотя бы она принадлежит. Вскоре стало ясно, что нога женская, и это в
определенном смысле было хорошо. Во всяком случае, лучше, чем мужская.
Завораживало багрово-синее пятно на сдобной ягодице, не то синяк, не то засос.
Оценив размеры
женского крупа, Погадаев решил, что хозяйкой его может быть либо их кухарка (не
дай бог!), или же исполнительница арий из опереток Клеопатра. Все остальные
женщины в доме и среди актрис недотягивали до форм этих воительниц. А может
быть, праздник захлестнуло за пределы дома?
Алексей
Степанович вновь запаниковал. К счастью, это продолжалось недолго. Тело
зашевелилось, кровать, как баркас, качнулась туда-сюда, и где-то возле его
собственных ног возникла всклокоченная голова. Фу, это была Клеопатра, хотя с
трудом узнаваемая…
Глаза ее не могли
расклеиться, а улыбка была сонной и глупой.
Певичка
развернулась на кровати, едва не вдавив Погадаева в пол, припала мокрыми губами
к его уху и доверительно прошептала:
— Хочешь, я тебе
спою?
И не успел
Алексей Степанович отказаться, как она заблажила на весь дом:
Он га-авари-и-ил
мне,
Бу-удь ты
ма-аею!..
***
С этого вьюжного
вечера у Погадаева началась новая жизнь, к которой он не знал, как относиться.
Большую часть времени он проводил в спальне.
Ему всегда не
хватало постельных радостей — теперь этого было в избытке. Погадаев чувствовал
себя хозяином этого большого, роскошного тела. Работы было много. Хотелось все
изучить и изведать, благо Клеопатра позволяла естествоиспытателю все, что
угодно. Он ползал по ней, как Гулливер по телу великанши. Алексею Степановичу
было хорошо с ней, правда, иной раз в заключительный момент любви она начинала
голосить на все лады, и тогда Погадаеву начинало казаться, что он оседлал
паровоз, рассыпающий искры и гудящий на всю округу.
Агриппина
прислала письмо, в котором дала понять, что возвращаться домой в ближайшее
время не намерена. Причиной тому послужило якобы то, что за матушкой уже
требуется уход, да и хозяйство немалое, нужен присмотр. В письме супруга с
тревогой спрашивала, нет ли каких весточек от сына и не хочет ли он в ближайшее
время навестить его.
— А что
ездить-то? — проворчал Погадаев. — Я знаю, что ему там хорошо… мне б его годы,
тоже рванул бы в первопрестольную!
Жену он обманул.
Чтобы она не волновалась, Погадаев отписал ей о том, что получил от Кольки
письмо, в котором он заверяет родителей в своих благонамеренных мыслях и
поведении. Только учеба и никаких увеселений.
На некоторое
время Агриппина Елисеевна оставила своего мужа в покое. Это было очень кстати,
так как к концу первого месяца свободной жизни у него стали появляться новые
неприятности…
Клеопатра
изматывала его своей ненасытной жаждой подарков. Каждое вознаграждение она
честно и самоотверженно отрабатывала в постели, превращая к утру Погадаева в
выжатую тряпку. Певичка по наивности полагала, что чем лучше она старается, тем
щедрее будут подарки от ее любовника. Она не знала, что Алексей Степанович стал
насыщаться ее телесами и готов уже платить ей за то, чтобы она хотя бы на время
забыла о нем, а еще лучше убралась из его спальни. Иной раз, чтобы выспаться и
набраться маломальских сил, Погадаев запирался от нее в бане, где, завернувшись
в овчинный тулуп, продремывал несколько часов. Печь не топил — боялся, что его
обнаружат.
Актеры совсем
обнаглели. Они не только расселились по всему дому, но уже стали приглашать к
себе гостей. Кухарка не отходила от плиты, потом не выдержала и попросила у
Погадаева расчет. Дом впадал в хаос и разруху…
Алексей
Степанович, привыкший к хорошей домашней кухне, совсем затосковал. Все
поселковые повара, зная о той вакханалии и ужасах, что их ожидают в доме
Погадаева, наотрез отказывались занять открывшуюся вакансию.
Тогда Алексей
Степанович попытался вытащить Клеопатру из постели и пристроить ее на кухне.
Девушка восприняла это перемещение как наказание за холодность в постели и
устроила Погадаеву такие скачки, что к утру он весь покрылся пеной, как
загнанная лошадь.
Неизвестно,
сколько бы еще продолжалась эта оккупация дома и когда бы его хозяин отдал
концы от любовного истощения, если б актеры не совершили то, чего они не должны
были делать ни при каких обстоятельствах.
Оголодав, они
сварили суп из петушка…
Схватив лопату,
Погадаев долго гонял оккупантов, включая Клеопатру, по всему дому, пока не
вытурил всех за ворота. Следом за актерами вылетели их костюмы и реквизит.
В доме наконец-то
стало тихо. Как на кладбище.
На кухне Погадаев
нашел сизое перо из хвоста петушка и вставил его в свою шляпу. Надев ее, он
долго бродил по пустому дому…
ХХV. Женщина на корабле
Так Алексей
Степанович остался один в большом доме. Он некоторое время попил водку в
одиночестве — в доме не осталось ни животных, ни людей, если не считать обнаглевших
пруссаков на кухне и нескольких человек, работавших на дрожжевом заводике.
Впрочем, последние тоже были не в счет, так как собирались не сегодня, так
завтра уволиться. Погадаев настолько запустил свои дела, что завод уже не
приносил прибыли, а денежные запасы тоже подходили к концу.
Что делать
дальше, он не знал. Алексей Степанович внутренне сник, затосковал. Праздник
жизни явно не получался…
Он съездил в
старательский поселок навестить жену. Его поразили перемены в Агриппине
Елисеевне. Из погруженной в свои угрюмые думы монашки она превратилась в
деятельную женщину, прибравшую в свои короткопалые и жесткие ручки все золотое
хозяйство отца. Она уже не маячила мрачной тенью, а двигалась стремительно и
даже, как показалось Погадаеву, слегка повиливая задом. Такого он за ней не
замечал никогда.
Подожиревшие от
безделья извозчик Карп и телохранитель Сидор теперь мотались с новой хозяйкой
приисков с утра до вечера. На приветствие Погадаева они ответили сухим: «И вам
не хворать!..» — и куда-то растворились. Они, кажется, боялись даже присесть.
«И эти меня
предали!» — засопел от обиды Алексей Степанович. Теперь ему всюду виделись одни
вражьи рожи.
Погадаев намекнул
супруге, что пора бы возвратиться в Темноводск, на что она ответила коротко:
«Не могу. Дела…» И добавила с обидной усмешкой: «Ты бы, Алексей Степанович,
тоже нашел себе занятие. А то болтаешься, как…»
Дочь вроде бы
кинулась к отцу, но через некоторое время Погадаев понял, что девочка
соскучилась вовсе не по нему, а по петушку. Она тоже не собиралась возвращаться
в Темноводск. Дочка попросила привезти красавчика. Алексей Степанович пообещал,
сочтя жестоким сообщить девочке о трагической судьбе крикуна. И тут же с болью
отметил про себя: дочка даже не поинтересовалась, надолго ли он приехал.
Так с тяжелым
сердцем и с мыслью, что он не нужен семье, Погадаев отправился в обратный путь.
Когда он уже сидел в санях, Агриппина Елисеевна вновь попросила мужа узнать
поподробнее о судьбе сына. На сердце у нее неспокойно.
Алексей
Степанович, обиженный на всех, коротко кивнул головой и крикнул извозчику:
«Трогай, что ворон считаешь!»
После такой
жесткой встречи с родными людьми Погадаев решил взять себя в руки и доказать
всем, что он не пустое место. И он попытался замутить еще одно развеселое
дело…
Как-то прошлым
летом, сидя в ресторанчике «Поплавок» на берегу пруда, Алексей Степанович
наблюдал за тем, как по водной глади, хлопая лопастями и выбрасывая в синее
небо клубы черного дыма, тянет баржу с песком заводской пароходик. Еще тогда
Погадаев мимоходом подумал о том, что если бы этот трудяга так не чадил и был
более быстроходен, то на нем можно устроить для желающих отдохнуть платные
заплывы. Например, на острова посредине реки Темной, прозванные местными
романтиками не без основания Поцелуевыми. Правда, более циничная и менее
образованная часть жителей поселка нарекли эти острова несколько грубее…
Пылкое
воображение Погадаева тут же нарисовало ему разные соблазнительные картинки
этой замечательной вылазки на природу…
На траве
расстелены пледы, на них возлежат прекрасные дамы под зонтиками. У костра
хлопочет повар в белом колпаке, запах жареного мяса смешивается с ароматом
полевых цветов и сосновым смоляным духом. Бутылки шампанского ожидают начала
пикника в ведерках с ледяной родниковой водой. Над рекой звенит игривый женский
смех…
Можно также
договориться с директорами и заведующими школ и училищ и проводить
познавательные путешествия с учащимися на скалы или развозить продукты для
жителей дальних поселков. Ну, это на худой конец. Лучше, конечно, с дамами…
***
В Темноводске
известной личностью был Харисим Поршень, бывший заводской механик. По старости
он оставил завод, но не отошел от дел. В своей слесарной мастерской,
пристроенной к небольшому дому на берегу пруда, старик принимал заказы от
местного населения. Чинил граммофоны, ремонтировал замки, подбирал ключи к ним…
Это была работа
для денег, а для души бывший механик производил на свет всякие причудливые
машины. Последним детищем Харисима была «землеройка» для изыскания самоцветных
руд, но Поршень не мог предъявить ее на суд геологов по той простой причине,
что машина при первом же испытании так глубоко забурилась в землю, что бедный
механик не смог ее откопать. Более того, жители соседних улиц время от времени
жаловались в полицейский участок на то, что на их огородах то тут, то там
неожиданно вспучивалась земля, показывался металлический нос, который,
всхрюкнув, вновь уходил вглубь…
Одним словом,
Харисим Поршень был достаточно талантлив и в меру безумен, чтобы поверить в
мечту Погадаева и согласиться сделать пароход для увеселительных прогулок по
реке Темной и ее притокам.
К тому времени
Алексей Степанович уже окончательно забросил свой дрожжевой заводик. Людей
распустил. Все оставшиеся деньги передал Харисиму.
Более года
Поршень копошился над созданием небольшого пароходика. Корпус клепали в
механическом цехе, паровой котел делали в частной мастерской, литье — в
чугунолитейном цехе. Бывший механик поднял все свои старые заводские знакомства
и обильно сдобрил их погадаевскими купюрами.
Алексей
Степанович тем временем заказал себе форму капитана у местного портного-еврея.
Над названием корабля он даже не задумывался — конечно же, «Катерина». Пусть
все думают, что это в честь императрицы, но он-то знает, по ком до сих пор
щемит сердце.
Долгие-долгие дни
до спуска судна на воду он проводил за чтением морских романов Константина
Станюковича и Рафаэля Сабатини.
Первую свою
вылазку на острова Погадаев решил совершить вместе со своим другом Землевичем и
с дамой его сердца актрисой Нинель. Он был уверен, что пристав, как любитель
всяких приключений, с радостью согласится на заплыв, но тот неожиданно
отказался составить ему компанию.
— Что мы тебе
плохого сделали, что ты решил нас утопить, а? — как всегда, начал с шуток
полицейский. — Кто у штурвала стоять будет?
— Я! — гордо
сознался Алексей Степанович.
— Не-е, точно не
поплыву. Вместо себя и Нинки предложу поехать нашему жандармскому ротмистру. Он
совсем меня замучил своими доносами в губернское управление. — Павел
Константинович на некоторое время задумался, потом покачал головой. — Хотя нет,
и его жалко. Начальство ему никак женитьбу не разрешает, парень озверел уже
совсем от одиночества. Давай-ка я тебе вольнодумцев из заводских горлопанов
порекомендую для плавания, а? Швырни их в воду где-нибудь на середине пруда, а?
Можешь веслом еще по башке ударить. В случае чего у меня к тебе никаких
претензий не будет. Договорились?
И, довольный
своим остроумием, напел ужасным опереточным голосом: «И за борт ее бросает…»
— Все шутишь, да?
— расстроился Погадаев. — Я тебе, как единственному другу, предлагаю совершить
водный променад, открыть, можно сказать, денежную путину, а ты… вон что…
— Ладно, не шуми!
Не могу я с тобой завтра поплыть… Дела! Но вместо себя кое-кого получше
приведу… Благодарить пока не надо.
И вот настал день,
когда под восторженные вопли и свисты детишек, хлопанье в ладоши почтенной
публики пароход отошел от берега. Погадаев так красиво вскинул руку к фуражке,
что ему позавидовал бы капитан, совершивший не одно кругосветное путешествие.
Землевич не
обманул его. Вместо себя он привел молодую кокетливую модистку, подругу Нинель.
Она была таинственно молчалива и при этом неутомимо стреляла глазками. У
Погадаева сразу же возникло ощущение, что они думают об одном и том же.
Пароход еще не
добрался до середины пруда, а она уже изъявила желание прилечь на палубе на
носу судна. Алексей Степанович галантно раскинул перед ней свой белоснежный
китель, а сам присел рядом.
Светило яркое
солнце. На водном просторе среди тысячи бликов его жар особенно чувствовался.
Погадаев расстегнул ворот рубашки. Молодая женщина, потупив взгляд и слегка
улыбнувшись каким-то своим мыслям, медленно подняла кружевной подол платья
почти до колен. Погадаев сглотнул слюну, увидев прямо перед собой стройные
лодыжки, поросшие редким волосом, который переливался на солнце золотом.
«Ишь какой ценный
зверек!..» — подумал Погадаев. Он также успел оценить крутой изгиб тела от
талии к бедрам…
Между тем Харисим
Поршень, грязный и вертлявый, суетливо бегал между штурвалом и топкой парохода.
Разомлевшая от жары красотка его не интересовала вовсе. Через некоторое время
он обессилел и окликнул начинавшего сходить с ума от похоти капитана. Объяснив
ему, как и куда держать курс, сам нырнул в трюм, как черт в преисподнюю. Там,
среди промасленного, грохочущего железа, он отдыхал душой и телом.
Погадаев остался
один на один с простором. Набегающие волны желтоватой воды искрились на солнце.
За пароходом тянулся белый пенный шлейф. Из трубы вместе с дымом вылетали
искры. Алексей Степанович был на середине пруда и мог повернуть судно куда
угодно…
Им овладел
восторг. Ну, чем не морской волк, покоритель водной стихии и женщин?! Кто
сказал, что он пустобрех и ничтожество?!
Женщина
неожиданно перевернулась на живот, предоставив взору капитана новый, еще более
соблазнительный ракурс. Платье плотно облепило тело, и Погадаев не мог уже
оторвать глаз от двух тяжело колыхающихся при качке холмов…
Смотреть на такое
великолепие было невыносимо, и Алексей Степанович решил немедленно причалить к
одному из Поцелуевых островов. Ему хотелось поскорее избавиться от безумца
Поршня и уединиться с коварной соблазнительницей в глубине острова. Ему
казалось, что она хочет того же.
Погадаев
устремился к земле, совершенно не подумав о том, где и как он остановит судно.
Ему показалось это таким же простым делом, как человеку прервать движение.
Когда остров стал надвигаться на него стремительно и неукротимо, Погадаев,
забыв о модистке, закричал в ужасе:
— Харисим, хер
лысый, ты где?! Бегом сюда!!!
И он резко
крутанул штурвал вправо…
Пароходик на
полной скорости попытался развернуться, накренился набок и врезался бортом в
прибрежные валуны. Женщину как ветром сдуло с палубы.
Из трюма повалил
черный дым, потом показался огонь.
«Катерина» не
просто разбилась о камни, но еще утонула и подгорела одновременно.
Модистка на
четвереньках вылезла на берег. Она была похожа на бабочку, упавшую в бочку с
водой и теперь ползущую по ее краю. Погадаев безучастно сидел на камне. Даже
жалкий вид девицы его не трогал.
Чумазый Поршень,
матерясь, бегал по берегу и пытался выловить плавающие обломки парохода.
«Вот… разбилась
последняя надежда. Это знак…» — обреченно думал Алексей Степанович, не замечая,
как со стороны господского парка в их сторону через весь пруд двинулась
весельная лодка. Командовал гребцами бравый человек в белом кителе — пристав
Землевич.
***
— Я ж говорил,
что ты меня утопить хочешь?! — радостно горланил полицейский, когда они после
кораблекрушения отмечали чудесное спасение Погадаева в ресторане на
Александровской. — Террорист, одним словом… В Москве генералов взрывают, в
Красноуфимске председателя уездного съезда убили выстрелом в лицо, а у нас, в
Темноводске, до приставов добрались. Топят, как щенят! Никакой поэзии…
— Ну да,
террорист… Неудачник! Во всем… Сам чуть не утоп, потом едва не сгорел, —
усмехнулся Алексей Степанович.
— А что, у них
это обычное дело! Знаешь, сколько сопляков гибнет, не справившись с бомбой?
Десятки!
— Что… так много?
— Погадаев вдруг почувствовал неясную и даже необъяснимую тревогу. Вскоре он
понял, откуда она: от Кольки за последние полгода не пришло ни одного письма,
хотя Агриппине он сообщал совсем об обратном, дескать, пишет чуть ли не
ежемесячно, учится хорошо, на жизнь денег хватает.
— Постой, а ты
чего вдруг злодеями заинтересовался? — чуткий Павел Константинович тут же
уловил перемену в настроении друга.
— Да про сына
вспомнил… — сознался Алексей Степанович. — Не пишет что-то… Знаешь, что я
подумываю? Может быть, мне взять и самому махнуть в Москву, а?
— А что — дело
хорошее! — пристав сам разлил коньяк по рюмкам. — Эх, я бы тоже с тобой рванул
в Москву разогнать тоску!
Они выпили:
пристав — единым взмахом руки, со вкусом, Погадаев — морщась, как горькое
лекарство.
— Поезжай,
поезжай… — Землевич жадно набросился на горячее. — С Колькой повидаешься,
развеешься. Смотрю, ты, брат, опять скис — коньяк пьешь, как дерьмо, через
тряпочку сосешь! Жизнь надо любить, и тогда она к тебе тоже будет благосклонна…
— Ты, Павел
Константинович, меня не понял… — с тоской в голосе сказал Погадаев. — Я туда не
развеяться, а насовсем хочу перебраться. Продам все свое хозяйство, и к Кольке!
Хватит ему по чужим квартирам ошиваться…
Землевич едва не
подавился.
— Вот тебе
здрасьте! Ты там головой о камень не долбанулся, когда с парохода полетел?
— Долбанулся. Но
не головой, а другим местом. Показать? — кисло улыбнулся Алексей Степанович.
— Не хочу всякую
похабень смотреть! Ладно хоть Нинкину подружку в живых оставил. Она ведь ее
одевает, правда, за мой счет…
— Попроси у
барышни прощения от моего имени, ладно? Нехорошо вышло. А мне ехать надо…
Как-то не заладились у меня дела в Темноводске… — Чем чаще Погадаев повторял
мысль о переезде в столицу, тем реальней и правильней она ему казалась.
— Как знаешь!
Может, вернешься позже… в роскошной визитке, с чемоданом, полным денег. Как
тогда из Питера. Но на этот раз я тебя точно в каталажку посажу! Наливай, друг!
Как знать, выпьем ли еще вместе… Вместе… в тесте… крести… вести… Да, как
устроишься, черкни весточку! Я в столице тоже иногда бываю… Заскочу!
У Алексея
Степановича вдруг защипало в глазах. Он никогда не думал, что ему так дорог
этот хитрован и балагур в полицейских погонах.
Вскоре Погадаев
продал все свои строения уездному земству под мастерские, а сам ранним
пасмурным утром покинул Темноводск…
ХХVI. Искры
Старая столица
ошеломила Погадаева. Все было похоже на сказочный сон. Алексей Степанович
увидел совсем другой мир, не тот патриархальный, сонный, с запахом навоза и
крапивы, к которому он привык, а новый, стремительный, наполненный бодрым
звоном и скрежетом трамваев, едким запахом бензина.
Оставив свой
багаж на вокзале в камере хранения, Алексей Степанович отправился зачарованно
бродить по московским улицам. Надо было найти институт, в котором учился
Колька, но Погадаев не мог сосредоточиться на поиске, всякий раз отвлекаясь на
новые и новые чудеса.
Чудо техники —
легковые автомобили, тарахтящие и выбрасывающие клубы черного дыма, вызвали у
него грустную улыбку, напомнив пароход «Катерина», почивший на дне
темноводского пруда. И пассажиры в авто сидели такие же важные и надменные, как
он сам за штурвалом парохода.
«Эх, надо было не
пароход строить, а купить таксомотор! Наши бедные лошадки вместе с извозчиками
на крыши домов запрыгивали бы от ужаса!..» — Погадаева развеселила
представленная им картина дорожного безумия.
На таксомоторе
Алексей Степанович не рискнул прокатиться, зато с большим удовольствием проехал
по улицам столицы сначала на конке, на втором ее этаже, на так называемом
империале, а потом и на трамвае. Трамвай ему понравился меньше: весь дребезжал,
беспрестанно звонил, а кроме того, Алексей Степанович слышал и даже читал в
газетах, что поездка в нем небезопасна — может убить электрическим током.
Погадаев утонул в
белокаменной красоте, в роскоши витрин и смог всплыть на поверхность только
ближе к вечеру, когда вспомнил о том, что надо искать гостиницу на ночлег.
Алексей
Степанович огляделся по сторонам и увидел сразу две гостиницы.
— Столи-и-ица… —
уважительно протянул он и направился в ближайшую.
Его встретил
заспанный молодой швейцар. Тряхнув кудрявой головой, как бы сбрасывая сон, он
спросил услужливо:
— Господин
номерок желает? Поденно или помесячно?
— Для начала
поденно, а там посмотрим… Да, и ужин в номер пусть подадут.
Номер ему
понравился, поэтому на следующий день Погадаев перевез туда свои вещи с
вокзала.
У швейцара Алексей
Степанович поинтересовался, где находится нужный ему институт. Оказалось,
совсем неподалеку от гостиницы.
Обрадованный тем,
что все так гладко получилось, Погадаев не удержался и вновь отправился на
прогулку по Москве. Он готов был бродить хоть до утра.
***
Уже в сумерках,
когда в домах уютно зажелтели окна, Алексей Степанович оказался возле трактира,
из открытой двери которого доносились оживленные голоса и смех. Честно говоря,
хотелось перекусить, выпить и поделиться с кем-нибудь переполнявшими его
впечатлениями.
Жаль, не было
рядом Землевича…
В трактире было
тесно от молодежи в студенческих черных тужурках. Некоторые из них были с
девушками. Все они пили дешевое пиво, о чем-то горячо спорили, порой горланили
песни или читали стихи.
Погадаеву вспомнился
Темноводск многолетней давности, когда он вот таким же молодым человеком сидел
в кафе за перегородкой и слушал, как румяные с мороза гимназистки читали
наивные стихи о любви. В памяти даже всплыла строчка: «Я тебе ничего не скажу…»
Алексей Степанович
сел неподалеку от шумной компании, заказал себе пива и тарелку борща с куском
пирога.
Ел не торопясь,
внимательно наблюдая за студентами и с грустью отмечая, что это совсем другие
по духу люди, нежели те, которые были в дни его юности. И девушки другие,
пугающе свободные и даже лихие. Они запархивали к парням на колени, пили с ними
из одной кружки пиво и курили вонючие длинные папироски. У одной на носу
зловеще посверкивало пенсне. Проститутки? Не похоже… Какие-то мужики в юбках.
И стихи у этих
ребят другие…
Одно из них они
прочли приглушенным хором, как клятву или молитву:
Вперед! Без
страха и сомнения
На подвиг
доблестный, друзья!
Зарю святого
искупленья
Уж в небесах
увидел я!
Странное дело:
весь день он пребывал в восторженном состоянии от увиденных столичных чудес, а
после встречи в трактире со студентами и их девушками у него словно земля ушла
из-под ног.
Погадаев как
никогда остро почувствовал, что его жизнь подходит к концу. Осталось совсем
немного… Пока он искал свой фарт и устраивал праздник жизни, выросло новое
поколение, дерзкое и безжалостное. Им он жалок и смешон со своими идеалами и
устремлениями. Для них личное счастье — это слишком мелко. Они готовы вспыхнуть
и сгореть, как падающие звезды.
***
К утру Погадаев
довел себя до состояния истерии. Все казалось ужасным — и гостиничный номер, и
Москва, и собственная жизнь. Такое с ним случилось впервые. Хотелось одного —
немедленно увидеть сына.
Даже не
позавтракав, Алексей Степанович кинулся на поиски института. Угрюмый извозчик в
цилиндре с медной пряжкой и в волане, перетянутом свитым жгутом поясом, подвез
его прямо к чугунным воротам. Там подтвердились его опасения: студент второго
курса Николай Погадаев вот уж два месяца не посещает занятия. Ему дали адреса,
где он в разное время снимал квартиру, но ни по одному из них Алексей
Степанович не нашел сына.
И вторую ночь он
провел в безумных метаниях. Что делать, где искать? Идти в полицию? Нет, нет,
это на крайний случай! Надо поспрашивать друзей сына.
На третий день,
потратив немалые деньги на извозчиков, Алексей Степанович все-таки вышел на
след сына…
Один из его
бывших приятелей сообщил, что видел его на днях в одном из фабричных районов
столицы.
Колька якобы
сказал, что снимает жилье неподалеку.
— Но это же
трущобы?! — содрогнулся его друг, на что Колька ответил:
— Ничего, это
ненадолго…
И как-то странно
усмехнулся.
Последнюю фразу
студент повторил дважды, давая понять отцу, что Колька, возможно, живет уже в
другом месте.
Несмотря на то,
что сын по-прежнему не был найден, известие приободрило Погадаева: «Фу, слава
богу, живой! Во всяком случае, два дня назад так было…»
Он помчался в
указанный район. Увиденное не сильно впечатлило Алексея Степановича — картины
беспросветной нищеты и пьянства были хорошо ему знакомы по жизни в родном
поселке и даже в Темноводске.
В указанном
квартале он поспрашивал кривоногого дворника-татарина в тюбетейке и через
полчаса вышел на нужную квартиру.
Дверь долго не
открывали, хотя Погадаеву казалось, что кто-то напряженно дышит по ту сторону.
Он перестал стучать и громко позвал:
— Коля, открой!
Это я, отец твой…
После некоторого
промедления клацнула задвижка. В приоткрытой двери показались испуганные, как у
загнанного дикого зверька, глаза.
— Папа?.. Ты
откуда… здесь?
Это был его
пропавший сын, но только очень худой и заметно подросший. У Алексея Степановича
создалось ощущение, что нынешнего Кольку слепили из прежнего, темноводского,
вытянув его в длину и не добавив ни фунта в весе. Острые скулы обметала
паутиной пегая бородешка.
«Как у меня в его
годы!..» — мелькнуло воспоминание в голове у Алексея Степановича. Он кинулся к
сыну и обнял его за острые плечи. От его волос пахнуло чем-то кислым. Вроде
табаком… Неужели уже курит? Погадаев вспомнил, что от Колькиной макушки в детстве
пахло молоком и сухими травами. Вырос…
— Что ж ты,
сынок, святым духом питаешься? Хорошо, что мать не видит!
— А матушка тоже
приехала? — встрепенулся Колька.
— Нет, ты же
знаешь, как она поездов боится… А у вас в Москве кроме поездов, еще авто и трамваи.
У нашей Агриппины Елисеевны рука бы отпала крест накладывать от всех этих
«дьявольских штучек»!
— Да, да, мама
такая, — слабо улыбнулся Колька. — Я ее часто вижу во сне…
— А меня? —
немного обиделся Погадаев.
— Реже, — честно
признался Колька и поднял вверх виноватые глаза. — Целый год, наверно, тебя не
видел, а вот сегодня под утро приснилось, будто мы заблудились в лесу и решили
заночевать, развести костер. Ты чиркаешь спички, а они не зажигаются. Я
попросил, дай мне попробовать. Ты — нет, я сам зажгу.
— И что, зажег?
— Ну да! Потом
потушить не могли… Чуть лес не спалили.
Оба рассмеялись,
и Погадаев не удержался и еще раз потискал сына за худые плечи.
— Ну что,
угости-ка меня с дороги чаем, сынок! — Алексей Степанович прошел в гостиную.
Его поразил беспорядок
в комнате, как будто в этой комнате никто не жил.
— Ты чего, Коля,
так комнату запустил? Переезжаешь куда, что ли? — осторожно стал допытывать
сына Погадаев.
— Вроде никуда не
собирался… — ответил Колька, освобождая стол от всякой рухляди.
«А другу сказал,
что переезжает… — отметил про себя Алексей Степанович. — Да и сам какой-то
напряженный, словно ждет кого…»
И точно! В дверь
осторожно постучали — три удара друг за другом, а четвертый раз после
небольшого промедления. Колька побледнел. Погадаеву показалось, что он в
замешательстве: не знает, открывать дверь или нет. Потом чужим голосом
попросил:
— Пап, ты посиди
пока тихонько, ко мне товарищ пришел.
— А почему
тихонько? — удивился Алексей Степанович. — Я, может быть, в пляс хочу
пуститься, что сына нашел.
— Потом вместе
станцуем. Я быстро!..
Скрипнула дверь.
Сын о чем-то быстро и горячо убеждал вошедшего. Время от времени он выглядывал
в гостиную убедиться, что отец сидит на месте. И опять у Алексея Степановича
возникло ощущение, что сын что-то темнит. Сейчас он явно боится, как бы отец не
подслушал их разговор. Такая мысль у Погадаева на самом деле возникала, но он
не знал, как это сделать незаметно.
Правда, кое-что
он все же услышал. Колька за что-то просил прощения и пытался убедить незнакомца:
«Я же не знал…»
Когда за
товарищем захлопнулась дверь, Алексей Степанович вошел в коридор. Колька стоял
с небольшим обшарпанным чемоданом в руке и напряженно оглядывал комнату, словно
не зная, куда запихать этот предмет подальше от посторонних глаз.
Заметив отца, он
тут же сделал беззаботное лицо.
— Друг хочет ко
мне переехать. Вещи принес…
— Да брось ты
этот рундук с клопами куда-нибудь, пошли чай пить…
Погадаев протянул
руку к чемодану, но сын остановил его.
— Оставь его,
пусть здесь постоит…
Они вернулись в
гостиную, сели за стол, и тут Колька хлопнул себя ладонью по лбу.
— Папа, так ведь
у меня и сахара нет!..
— Как же ты
живешь, сынок, а? — Алексей Степанович укоризненно покачал головой. — Вот
отвезу тебя к матушке на оладьи да на сметану, будешь знать! На, возьми деньги,
купи все, что надо к чаю, — булочек, колбаски… И вообще чего-нибудь
сладенького. Все, что ты любишь! Денег не жалей.
— Я — мигом!
Колька убежал.
Он всегда был
такой шебутной, когда мать посылала его за сладостями в лавку. Да-а, давненько,
похоже, он их не ел… Надо будет Груше письмо написать, что нашел сына.
Оставшись один,
Погадаев от нечего делать принялся изучать комнату. Как здесь неуютно,
загажено! Тут даже мышь не поселится. Бедный сынок… Сегодня же он заберет его
отсюда.
Неожиданно его
взгляд выцепил среди хаоса в углу комнаты что-то знакомое. Он всмотрелся
внимательней, и… ему стало не по себе.
Вспомнилась
история годичной давности.
Тогда он зачем-то
заехал на участок к Землевичу и видел у него на столе среди рекламных листков
газету, напечатанную на плохой бумаге. «Искра», — прочел он ее название, а
рядом чуть мельче: «Из искры возгорится пламя!» Тогда девиз неизвестной газеты
ему здорово понравился. Было в нем что-то дерзкое.
Он хотел сказать
об этом своему другу, но тот неожиданно разразился площадной бранью. Устав
ругаться, он достал из письменного стола непочатую бутылку «Смирновки» и
заглотил из нее добрую треть.
— Большевистская
чума дошла и до Темноводска… — обреченно сказал полицейский. — Это, брат,
конец…
Таким Погадаев
Павла Константиновича еще не видел. Пристав даже не смог долго придумать
цензурную рифму к слову «конец».
Увидев на полу
пачку запрещенной газеты, Алексей Константинович запаниковал. Вскоре он
обнаружил под окном еще несколько пачек «Искры». Боже, во что ты впутался,
сынок?!
Погадаев в
волнении прошелся по комнате. Что же делать? Куда ушел Колька? Может быть,
вслед за товарищем и больше не вернется? Эх, надо было самому пойти за сахаром!
Он прилип к окну
в ожидании сына.
Наконец Колька
показался в конце улицы. Он шел стремительным шагом, неся в руках несколько
бумажных пакетов. Погадаеву даже показалось, что сын слегка припрыгивает от
радости, как в детстве. У Алексея Степановича от умиления едва не навернулись
слезы на глазах: «Бедняга, когда ты последний раз кушал по-человечески?..»
И вдруг его
замутневший взор заметил на пустынной улице еще движение — вслед за сыном
крался от дерева к дереву шустрый, невзрачно одетый человечек, а за ним — двое
жандармов, придерживающих шашки. Штатский здорово суетился, указывая жандармам
тростью то на Кольку, то на окно его квартиры.
Погадаев
догадался, что это шпик, тайный агент полиции, тот самый персонаж, роль
которого он с увлечением играл перед Катей. Сейчас этот человек вызвал у него
омерзение и даже ненависть.
Алексей
Степанович понял, что подтвердились самые худшие опасения. Сын вляпался в
политику, и сейчас его арестуют, а тот об этом даже не догадывается.
Не зная, как
помочь сыну, Погадаев заметался по квартире. Крикнуть в окно, чтобы бежал? Нет,
не стоит этого делать, втроем они его быстро поймают. Он уже в их руках. Почему
не арестовывают на улице? Значит, им нужно попасть в его квартиру и произвести
обыск. А что здесь?! «Искра!» Куда ее спрятать?! Тут несколько пачек! Вынести в
подъезд? На другой этаж? Алексей Степанович стал уже спешно собирать пачки с
запрещенной газетой, как вдруг его озарило. Не в газете дело! Чемодан! Погадаев
мгновенно вспомнил, как сына смутило появление таинственного незнакомца с
ящиком и как осторожно он обращался с этим предметом. Неужто… бомба?! Его сын,
его Колька — бомбист?.. Нет, не может быть!
Алексей
Степанович метнулся в коридор и вынес оттуда чемодан.
Подбежал к окну —
счастливый Колька с пакетами сладостей подходил к дому. Жандармов стало еще
больше. Казалось, они появлялись уже из-за каждого дерева, выползали из каждой
подворотни.
Эти псы устроили
погоню за его сыном. Сейчас они изымут у него ящик, а самого отправят на
каторгу. Неужели это все?.. Колька так и не успеет отведать сладостей…
Погадаев прижал к
груди чемодан, не зная, куда его спрятать. Потом пришло неожиданно простое
решение…
***
Лишь только через
полчаса со страшным грохотом и звоном колоколов прискакала пожарная команда.
Люди в сверкающих медных касках долго тушили горящую квартиру, залили все водой
до первого этажа, но все равно ближе к вечеру в комнате, где случился взрыв, то
тут, то там начали мерцать угольки. Потом они перебрались на небо и стали
звездами.
Послесловие
Строения Алексея
Степановича в Темноводске — двухэтажный каменный особняк, дрожжевой завод,
контора, парк — тоже имели несчастную судьбу. В них несколько раз ударяли
молнии, и они так часто переходили из рук в руки, что к середине прошлого века
превратились в развалины.
«Дома с
привидением» — так их назвали местные жители и предпочитали в вечернее, а тем
более в ночное время не бродить под их обветшалыми стенами. Находилось немало
свидетелей того, кто видел в черных глазницах окон вдруг вспыхнувший свет, как
будто кто-то в темноте комнат жег спички в поисках чего-то.
Несколько лучше
сохранился парк. Теперь он носит имя первого советского писателя, любившего не
только хорошую прозу, но и дорогое вино, элитные папиросы и красивых женщин.
Деревья вытянулись до небес, поэтому даже в летнюю жару в парке тенисто,
молодые мамаши прогуливают детей, из кустов в любое время суток повизгивает
молодежь, а мужички на скамейках потягивают пиво.
Да, все-таки
погадаевский дух не полностью выветрился из этих мест…