Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2018
Белла Блинкова (1992) — родилась в Москве. Училась на
факультете журналистики МГГУ им. М.А. Шолохова. В 2015 году репатриировалась в
Израиль, в том же году призвалась в ряды ЦАХАЛ, где прослужила два года. Сейчас
живет в Ашкелоне, работает личным тренером. В «Урале»
печатается впервые.
Предисловие
Сколько себя помню, меня всегда привлекал образ воина. В детском саду я представляла себя рыцарем в железных доспехах, практически в одиночку спасающим страну от врагов. В начальной школе грезила о подвиге стрелка-пехотинца или самоотверженного партизанского командира, бесстрашно бросающегося в самый безнадежный бой. В четырнадцать лет вопреки воле родителей стала прыгать с парашютом, а в пятнадцать — записалась в молодежный военно-патриотический клуб ВДВ. Оружие, камуфляж, брутальность всегда присутствовали в моих грезах о себе. Готовка, быт, домашнее хозяйство — все это было вне сферы моих интересов и вызывало только протест.
Все это кажется странным, потому что большую часть своей жизни я была типичным «ботаником». Как и положено, я выросла в исключительно интеллигентной среде, где ценились умственный труд, искусство, критическое мышление и индивидуализм — вещи, традиционно не совместимые с армией. По законам жанра, у меня была сутулость и дефицит веса. Основной моей деятельностью был, конечно же, интеллектуальный труд, и в этом я была успешна. Я вертелась среди студентов, журналистов, работников образования, мои друзья обсуждали науку и философию. Но одно я ненавидела больше всего на свете: свою слабость. Я безумно стеснялась ее, хваталась за любую возможность влезть в авантюру и продемонстрировать силу. Быть сильной и ничего не бояться — вот к чему я стремилась все первые двадцать лет жизни. Вероятно, именно поэтому меня непреодолимо притягивала грубая сила армии и походные условия жизни.
Моя мечта осуществилась достаточно неожиданно, когда мне было 22 года. Окончив университет, я поехала в Израиль на 10-месячную программу для еврейской молодежи. Программа называлась «Спорт-Экстрим». Мы изучали профессию тренера спортзала, много тренировались и ходили в походы. Там я всем сердцем полюбила спорт и по окончании программы уже не мыслила жизни без тренировок. Здесь я впервые набрала массу и стала весить в соответствии с нормами, а мышцы увеличились так, что пришлось менять гардероб. Исправилась и осанка. Впервые при взгляде на меня люди говорили не «ботаник», а «спортсменка».
А еще на программе я познакомилась с Ильей. Неуклюжий, на три года младше меня, он ухаживал за мной несколько месяцев и сумел стать самым лучшим и самым любимым мужчиной.
Я осталась в стране и получила гражданство. И тогда у меня появилась возможность служить в ЦАХАЛ1. Эта армия славится на весь мир двумя вещами: гуманным отношением к солдатам и воинской обязанностью и равной службой для женщин. Вообще-то девочек призывают только до двадцати лет. В более старшем возрасте призыв только добровольный, и желание служить нужно еще доказать. Но на программу «Гарин Цабар», которая гарантировала призыв быстро и без проволочек, брали до двадцати трех. То был мой последний шанс осуществить детскую мечту и попасть на службу. И я решилась.
В израильской армии служит много новых израильтян — молодых людей, только-только приехавших в страну. Многие из них приезжают, как и я, одни, оставив в стране исхода семьи и родителей. Армия для них — прекрасный способ адаптации. Эти люди именуются «солдаты-одиночки». У них существуют особые привилегии. В числе прочего есть специальные программы, помогающие с языком, адаптацией, призывом и жильем. «Гарин Цабар» как раз одна из них. Она предоставляет жилье на все время службы, три месяца подготовки к армии и уроков иврита перед призывом, помощь с самим призывом и во время службы. Обычный израильтянин начинает процесс призыва в 16 лет, и распределение его в войска занимает в среднем два года. У нас же благодаря «Гарин Цабар» этот процесс занял меньше трех месяцев, причем «Гарин» взял на себя всю бюрократию. Все, что мне оставалось сделать — это пройти необходимые проверки и собеседования и постараться хорошенько выучить иврит перед призывом. 19 августа 2015 года мы впервые въехали в общежитие программы, а 19 ноября я уже ехала в военкомат в последний раз в гражданском, держа в руках повестку на призыв в боевые части, конкретно — в подразделение спасателей тыла, по-нашему — МЧС.
На этом стоит остановиться подробнее. Все подразделения израильской армии делятся на три типа: боевые («крави»), поддержка боевых, тыловые («джоб»). Они отличаются зарплатой, видом деятельности, продолжительностью и условиями службы. Большая часть солдат ЦАХАЛ относится к категории небоевых. Они обеспечивают «кравишникам» все необходимые условия: снабжение, логистика, делопроизводство, обучение и подбор кадров, обслуживание и ремонт техники, медицинское обслуживание, поддержание порядка внутри армии и проч. Также они выполняют задачи, не связанные с непосредственным участием в сражении, но важные для хода войны, например, наблюдение за границей или разведка данных о террористах. Такая служба в основном мало чем отличается от привычной нам работы на гражданке, отсюда и название «джоб». Собственно войной, то есть непосредственным участием в сражении, занимается лишь пятая часть всей армии.
Небоевые должности традиционно считаются женскими. На них заняты девушки, а также те из парней, кто не годен в боевые войска по здоровью или по другим причинам (например, в боевые войска не берут единственных детей, если только родители не дали им письменное разрешение на боевую службу). Однако боевые подразделения, кроме тяжелой пехоты и спецназа, открыты также и для девушек. Женщины поступают на боевую службу исключительно добровольно и подписывают контракт на более долгий срок — если у небоевых девчонок он составляет два года, то те, кто идет в «крави», служат наравне с парнями — этот срок совсем недавно сократился с полных трех лет до двух лет восьми месяцев. Раньше, чтобы пойти в боевые войска, девушке нужно было пройти физические и ментальные проверки. Теперь достаточно лишь собеседования. При этом существуют ограничения в участии девушек в вооружённых конфликтах — они сражаются только на территории Израиля и никогда не заходят в Газу.
Самое «раскрученное» боевое подразделение для женщин — батальон легкой пехоты «Каракаль», охраняющий южную границу от проникновений наркоторговцев и контрабандистов. Формально батальон смешанный, то есть парни и девушки служат там вместе, однако девушки составляют большинство. Этот батальон специально создавался для того, чтобы дать возможность женщинам служить в боевых войсках. Из «Каракаля» девушки также могут попасть в спецподразделение «Окец» и стать кинологами. Совсем недавно создали еще два таких же смешанных батальона — «Львы Иордана» и «Бардалас».
Очень популярна и у парней, и у девушек пограничная полиция МАГАВ, выполняющая функцию внутренних войск. Бойцы МАГАВ вместе с обычной полицией ищут и задерживают террористов и их сообщников и поддерживают порядок в самых горячих точках страны. Их тренировки включают интенсивную физическую и психологическую подготовку. Очень многие из моих знакомых хотели попасть туда, но это удалось не всем.
Девушек берут также в боевую разведку, где они в полевых условиях ведут наблюдение за границей, в артиллерию и в ПВО. Одна из задач последних — приведение в действие знаменитой израильской противоракетной системы «Железный купол», охраняющей мирные израильские города от вражеских ракет.
Наконец, многие девушки, как и я, выбирают быть спасателями тыла. Наша задача — спасение граждан при чрезвычайных ситуациях и защита их от последствий применения оружия массового поражения. Кроме того, мы функционируем как простая пехота — охраняем границы и ловим террористов.
Итак, на меня надели форму, сделали прививки от гриппа и столбняка, выдали удостоверение военнослужащего и огромную сумку всевозможных полезных вещей и посадили в автобус. Сегодня начались те самые два с половиной года, о которых я мечтала, но не смела думать всерьез. И первые полгода обещают быть самыми трудными — ведь это учебка.
Отбор
Моя служба началась с так называемой «подготовки боевых девушек» — на иврите «мехин лохамот». Нам предстояло на своих базах пройти специальную двухнедельную подготовку для девушек, которая познакомит нас с боевой службой. В течение этого времени любая из нас могла отказаться продолжать службу в боевых частях и перевестись на тыловую должность без каких-либо последствий. Те же, кто останется, начнут подготовку вместе с парнями, которые призовутся чуть позже, и не смогут больше отказаться без веских оснований.
Поскольку днем призыва был четверг, а выходные дни в Израиле — пятница и суббота, то в первый же день службы, вечером, нас отпустили отдыхать домой. В воскресенье мы, уже в форме и при полном параде, приехали на базу. В будущем мы будем ходить домой на выходные примерно дважды в месяц, утром в пятницу. Считается, что это — редко. Многие небоевые солдаты ходят домой каждую неделю, иногда — на три дня, с четверга до воскресенья, кто-то ходит домой каждый день, а кто-то служит неделю через неделю. Для российского читателя все это, конечно, покажется нереальным.
В первые же дни службы я почувствовала на себе, насколько трепетно относятся в Израиле к солдатам-одиночкам. Этот статус означает множество прав, которых нет у обычного израильтянина. Мы получаем двойную зарплату, карточку на звонки за границу за счет армии, дополнительные выходные и отпуска, материальную помощь при необходимости и многое другое. В армии есть специальные тыловые солдатки, чья задача — обеспечивать комфортные условия службы таким, как я. За первые два дня меня и других одиночек несколько раз вызывали к солдатам и командирам разных должностей, которые интересовались тем, все ли у меня в порядке дома, есть ли все необходимое, не нуждаюсь ли я в чем-то и хорошие ли у меня отношения с родителями, оставшимися в Москве. Эти люди отвечают за то, чтобы решать мои проблемы вне армии. Есть у нас также солдатки, чья задача — помогать нам с ивритом, чтобы мы смогли понять то, чему нас учат на этом языке. Они дают уроки иврита прямо на базе.
В отделении нас 14 человек. Двое, помимо меня, — репатриантки и солдаты-одиночки из Америки и Франции. Они тоже с «Гарин Цабара». Всего же в нашем призыве около ста девушек. Мы стараемся быть открытыми, дружелюбными и помогать друг другу. Одна из первых вещей, которой нас учили в армии, — это постоянная взаимопомощь. Например, если ты справилась с заданием раньше заданного времени, а кто-то рядом с тобой не справляется, ты не имеешь права это проигнорировать и предъявить свою готовую работу, а обязана помочь товарищу, даже если он не просит об этом. Если кто-то рядом нарушает правила или делает что-то, что может повлечь за собой наказание, твоя задача — помочь ей (или ему) это исправить и избежать наказания. Неудача одного позиционируется как неудача всего отделения. Солдаты одного отделения проводят вместе круглые сутки, живут в одной палатке и едят за одним столом. Один ты не можешь быть нигде.
Другая базовая вещь, которой всегда учат в армии, независимо от рода войск и места службы, — делать все аккуратно и вовремя. Любой призывник начинает с того, что учится строиться за определенное время в назначенном месте. Впоследствии любое задание, которое тебе дают, связано с четко определенным количеством времени, которое чаще всего исчисляется в секундах. Времени всегда не хватает, и нужно учиться делать все быстро и так же быстро соображать. Как правило, перемещаемся мы только бегом. Доделывать задание, бежать к своему месту в строю и вообще двигаться даже секунду после окончания времени запрещено: последние несколько секунд отсчитываются вслух и хором, и после цифры «один!» ты обязан замереть, в каком бы положении ты ни был. Если кто-то из группы не успевает, он или товарищи могут попросить у командира дополнительное время.
Когда это более-менее усвоено, начинаем учиться складывать определенным образом выданное нам снаряжение. Каждое утро личные сумки, сумки с армейской амуницией, спальные мешки, бронежилеты и каски должны быть сложены на кровати в строго определенном порядке и строго определенным образом так, чтобы с первого взгляда было понятно, что все снаряжение на месте. Кроме того, не должно быть видно шнурков и складок. Если ты ошибаешься или не успеваешь, то возвращаешься к началу и делаешь задание снова.
Уже на второй день службы нам выдали оружие — автоматическую винтовку М-16. С этого дня все последующие 32 месяца мы не будем расставаться с ней ни на минуту. Первое время мы с ней только на базе, но вскоре начнем носить её домой на выходные, ходить с ней по городу, ездить в транспорте и т.д. Да, большое количество 18-летних детей с оружием на улицах страны — ещё одна колоритная черта моей новой Родины. Иностранцам это нередко кажется диким. Ну а для израильтян это означает безопасность: в случае, если террорист застанет солдата или находящихся рядом с ним гражданских, когда он возвращается с базы домой, винтовка поможет ему спасти жизни.
К сожалению, хватает и несчастных случаев, связанных с неосторожным обращением с оружием как на базе, так и вне ее. Иногда эти случаи заканчиваются смертями. Но что удивительно: я ни разу не слышала, чтобы какой-нибудь израильский солдат, напившись или поругавшись с кем-то, начал стрельбу в людном месте.
Еще я обнаружила, что россияне почему-то уверены, что весь мир стреляет только из автомата Калашникова. Почти все, кому я хвасталась, что получила автомат, реагировали одинаково:
— Калашникова?
— Да нет, с чего вдруг, я же не в России служу! М-16 у нас!
— Пффф… Смотри не урони ее случайно в песок, — посоветовал один из товарищей по институту.
И это правда. В отличие от неприхотливого «Калашникова», способного стрелять и в воде, и под землей, наша М-16 — та еще капризная дама, хотя и отличается точностью. Все время надо чистить и смазывать. Чуть недочистишь — и она дает осечки. А это боевых условиях опасно для жизни.
Оружие строго запрещено где-либо оставлять. Мы берем его с собой в туалет и в душ, а на ночь кладем себе под голову. Единственный вариант, при котором куда-то можно пойти без него — например, на спортивную тренировку или дежурство по кухне, — это если составить наши винтовки в определенном месте определенным образом и поставить одного из нас их охранять. А потеря, не дай бог, даже самой маленькой детали оружия — преступление, которое разбирается на уровне Генштаба и означает тюрьму.
После самого М-16 нам выдали и боеприпасы. Магазин с патронами, как и оружие, находится постоянно при нас, но отдельно от винтовки. Итак, уже на второй неделе службы в армии я круглые сутки носила с собой винтовку с двумя полными магазинами, в которых в общей сложности было 58 боевых патронов. И, конечно, стреляла из нее по мишеням.
Продолжить или
прекратить?
Уже в первые дни у нас появляются сломавшиеся. Сценарии «слома», как правило, похожи друг на друга и совмещают физический и психологический факторы. Девочка чувствует, что ей тяжело морально, трудно продолжать, хочется домой, и одновременно с этим появляется плохое самочувствие или дают о себе знать заболевания, не замеченные медкомиссией при призыве. Таким образом, девочка начинает отставать от группы, не может ни бегать, ни ходить вместе со всеми, садится, когда все стоят, почти не участвует в общей деятельности и не может нести свое снаряжение. Вскоре она перестает следить за своим внешним видом и за происходящим в отделении, начиная жить «на автомате», и все заботы, связанные с ее обязанностями по соблюдению порядка, ложатся на плечи товарищей по отделению. Как ни странно, на отношения в группе это почему-то не влияет.
Первой сломалась француженка Рашель. У нее серьезные проблемы со здоровьем, однако, несмотря на запреты врачей, она мечтала только о боевой службе и первоначально хотела пойти во внутренние войска МАГАВ или в батальон «Каракаль», где уровень подготовки выше нашего. Однако ее проблемы проявились в первый же день службы. Поняв сразу, что остаться в боевых частях она не сможет, Рашель сдалась и до конца нашей подготовки жила в армии как получится, не следя за порядком и внешним видом и ни в чем не участвуя.
Отдельного упоминания заслуживает история Кармель. На второй неделе у нас прошли двухдневные полевые учения. Мы вышли в открытое поле в касках и бронежилетах, с боеприпасами и учились ориентированию на местности, бесшумному хождению на разной поверхности, распределению ролей во взводе, различным положениям тела при стрельбе и многому другому. Там же у нас были наши первые «шмирот» (от слова «охранять») — во время еды группа делится на две части: одна ест, другая залегает с автоматами по окружности и «охраняет» товарищей. Все это проходило под периодически настигающим дождем, по колено в грязи. Из-за погодных условий мы не остались ночевать в поле, как предполагалось, а вернулись на базу. Там у Кармель случилась настоящая истерика. Она плакала, что не хочет больше продолжать, что не была готова к этому, что все это не подходит ей и неинтересно, что не хочет быть постоянно под дождем и в грязи. На следующее утро она и еще несколько девочек жаловались на плохое самочувствие, не хотели возвращаться в поле и заявили командиру о своем желании уйти из подразделения. Тогда командир собрала нас всех и сказала так:
— Девочки, я никого не собираюсь удерживать здесь насильно. Ваше будущее определит только ваше решение. Но вы не знаете еще, какой это кайф — преодолеть себя, оказаться сильнее трудностей, дойти до конца. Я сама проходила все то же самое, что и вы, и мне тоже было непросто. Но если бы я сдавалась и опускала руки всякий раз, когда мне плохо, больно и тяжело, я никогда не была бы здесь. У меня нет цели оставить вас у нас, мне все равно, сколько человек останется. Но я знаю, кто из вас — может. И я не отпущу этих людей просто так. Потому что что-то привело вас сюда, и я не позволю вам так просто от этого отказаться. Вы можете больше. Все — в голове.
С этим мы и вышли на второй день полевых учений — все, кроме нескольких человек, чье состояние здоровья выходить и правда не позволило. Вечером этого дня мы делали первую в жизни «масу». Слово «маса» переводится с иврита как «путь», по сути — марш-бросок. Марш-броски — обязательная и значительная часть подготовки любого боевого солдата независимо от специальности. Конец подготовки в боевых войсках ознаменуется «масой кумта», после которой солдаты получают береты цвета своего подразделения (наш, например, цвет — оранжевый). В наших войсках она сравнительно короткая — 35 км, пехотные бригады делают 75 км, а ВДВ и спецназ — 100 и более. Однако прежде, чем сделать масу кумта, солдаты с самого начала обучения делают более короткие марш-броски, начиная с пары километров и постепенно увеличивая расстояние. В конце каждой масы мы получаем какую-нибудь новую вещь: значок, футляр для часов или каски, визитницу и в конце концов — берет. Если посмотреть на мою нынешнюю парадную форму, то она сильно отличается от той, в которой я вышла из военкомата в день призыва. На ней много всевозможных эмблем и значков, и за каждым из них обязательно стоит марш-бросок. Даже красная подкладка под значок на берете — это отдельная маса.
Наша пробная маса составляла меньше двух километров, а из веса на наших спинах была только фляга с водой, каска и магазины с патронами. Как и положено, конец масы проходит бегом, с кричалками, всеобщим единением и радостью от успешного преодоления. И вот в этот момент большинство сомневающихся наконец решается продолжать.
На следующий день мы должны озвучить свое решение и подписать продолжение службы или отказ. Командир подходит к Кармель.
— Я решилась. Я остаюсь. Я всегда хотела в боевые и не откажусь от своей цели.
Мы поздравляем ее.
Тиронут
На следующей неделе мы начали подготовку совместно с парнями. Это первый этап подготовки, он называется «тиронут» — курс молодого бойца. Он продлится два с половиной месяца — 10 недель.
В моем взводе оказалось 9 девочек и 14 мальчиков. Большая часть занятий проходит у нас совместно, без разделения по половому признаку. Несколько отличаются только физические нормативы. Но капралы отдельно просят мальчиков не помогать девочкам физически только потому, что они девочки: быть бойцами наравне с мужчинами — наше право и наш выбор, и принцип армии — равноправие. Также у мальчиков и девочек равные возможности карьерного роста, и среди наших сержантов и офицеров есть представители обоих полов.
Мальчики и девочки живут в палатках отдельно друг от друга, и появляться на территории друг друга строго запрещено. Женских палаток в роте всего две, и в каждой живет 14–15 девочек. Мальчики же живут по пять-шесть человек в палатке.
Романтические отношения на базе строго запрещены. Если мальчика и девочку обнаружат вдвоем в укромном месте, обоим грозит трибунал, и такие случаи бывали. Поэтому парам, которые неизбежно возникают, приходится и впрямь несладко.
Взвод делится на три отделения, у каждого из которых есть свой капрал. Капралы — наши непосредственные командиры, которые отвечают за нас. Но большую часть дня мы проводим взводом, и любой из капралов управляет нами всеми. Кроме них есть еще сержант и командир взвода — офицер. Таким образом, на 23 человека выходит 5 командиров.
Первый день мы проводим, проверяя свое снаряжение и отчитываясь перед командирами о наличии всего необходимого. Это занимает много времени. Нам постоянно говорят о том, что все выданное нам снаряжение стоит очень дорого и в случае потери его стоимость будет вычитаться из нашей зарплаты.
На второй день мы получаем оружие. Нам, девочкам, это уже знакомо, но пацаны берут его в руки впервые. Мы снова изучаем его детали и правила безопасности, на этот раз более подробно, чем на мехине.
Также в течение первых нескольких дней происходит знакомство с новыми командирами, и каждый из нас проходит личное собеседование с командиром отделения, взвода и роты. Они задают приблизительно одни и те же вопросы: кто мы, где и сколько лет в сумме учились, с кем живем, не нуждаемся ли в какой-либо помощи и как общаемся с родителями. Также интересуются нашей личной жизнью: есть ли парень или девушка, какие у нас отношения и нет ли в наших отношениях насилия.
— Как часто вы ссоритесь? А скажи, было ли когда-нибудь такое, чтобы твой парень поднимал на тебя руку?
— Никогда.
— Если вдруг это происходило или произойдет, мы об этом обязаны знать. И еще один вопрос: ты дружишь со своими соседками по общежитию? Хорошо. А с ребятами во взводе тебе комфортно? С кем-то уже подружилась?
В середине недели у нас было первое собрание отделения. Командир предложила каждому рассказать о себе и своих интересах, чтобы познакомиться поближе. После она предъявила нам свои требования относительно нашего взаимодействия друг с другом, где ключевым словом было «уважение».
— Я такой же солдат, как и вы, я тоже проходила курс молодого бойца и понимаю все трудности, с которыми вы сейчас сталкиваетесь. Но есть красная линия, которую я никому не позволю переходить. Эта красная линия — неуважение. Вы обязаны уважать всех, кто служит рядом с вами, — как своих сослуживцев, так и командиров. Неуважение в любых формах запрещено. Если я это увижу — мне все равно, по какой причине вы кого-то не уважаете. Лишу увольнения на месте. А если понадобится, то и не одного.
Мы начинаем вести круглосуточное дежурство в будке на плацу — охранять имущество роты и спокойный сон товарищей ночью. Каждый дежурит по часу днем и по полчаса ночью. Запрещено сидеть, играть в телефон и отлучаться с поста. На дворе уже декабрь, поэтому ночами воздух очень холодный. Даже удивительно, что эта страна считается одной из самых жарких в мире. На ночь мы надеваем на себя термобелье и очень теплые пижамы, а некоторые спят прямо в куртках и в них же выходят дежурить. Обязательно быть одетыми по всей форме, в куртке, шапке и перчатках. Чтобы у солдата в будке не замерзли руки, он обязан во время дежурства пить горячий чай. Так как палатка с чаем находится не рядом с будкой, а отлучаться со своего места дежурному нельзя, то человек, уходящий с дежурства, приносит чай своему сменщику. Так мы еще раз учимся заботиться друг о друге.
В первую неделю тиронута мы сдаем базовый армейский физический экзамен. Для наших парней он — первый, для нас — уже второй. Как обычно, командиры напутствуют нас.
— Все — в голове! Не бывает, чтобы человек чего-то не мог. Только в голове наши границы и наши страхи. Все здесь присутствующие могут сдать на «отлично». Привыкните выкладываться на сто процентов, чтобы потом не жалеть о том, что не сделали все, что могли. Вы сможете! Каждый из вас — сможет!
Мы бежим трехкилометровый кросс и на протяжении всей дистанции слышим голоса командиров, встречающих нас каждые несколько сот метров: «Не останавливайся! Еще! Ты — можешь!»
— Белла! Ты знаешь, что ты прибежала первая из всех девчонок в роте?!
Да, это правда — я сдала первый физический экзамен лучше всех среди девочек, мой результат является проходным и для парней. До конца службы это определило мою репутацию человека, который хорош в беге и спорте вообще. Спорт и впоследствии оставался «спасательным кругом», который удерживал меня на поверхности в самые тяжелые периоды. К сожалению для меня, физподготовка в армии играет намного меньшую роль, чем принято думать. Большая часть успеха — это стойкость, бесстрашие, готовность идти до конца, а еще аккуратность, умение быть душой компании и другие качества характера. Я знаю немало историй, когда люди, не имеющие физподготовки вообще, не способные пробежать даже простую трехкилометровую дистанцию, добивались успеха в армии, потому что обладали этими качествами.
Задача курса молодого бойца — дать нам базовые знания и навыки пехотинцев. Больше половины тиронута проходит у нас на местности, то есть, по-нашему, — в походе. Первый раз мы знакомимся с походной жизнью во время двух недель обучения стрельбе: мы ставим палатки прямо возле стрельбищ и живем там. Стрельбища находятся в километре от базы, и мы идем туда пешком, таща с собой все снаряжение, которое понадобится нам в течение недели, а это несколько сот килограммов на взвод. При этом у каждого есть еще и личное снаряжение на неделю, а поскольку дело происходит зимой и у нас много теплых вещей, то вес выходит совсем не маленький.
Наш тиронут попал на три зимних месяца — декабрь, январь и начало февраля. Время не только самое холодное, но и самое темное, когда темнота царит большую часть суток. В это время мы учились стрелять и жить в полевых условиях. Последнее означает, что мы живем в маленьких палатках — они рассчитаны на двоих, лежащих вплотную друг к другу, но если нас нечетное число, то помещаются и трое. Третий спит при этом, опираясь на металлическую основу палатки. Всю неделю мы не моемся, спим в повседневной форме и часто едим грязными руками. Питаемся мы сухим пайком, а вместо тарелок традиционно используется белый хлеб. В паек входит консервированный тунец, арахис, шоколад, халва и сухофрукты. Меню остается неизменным на каждый прием пищи. В начале тиронута мы провели так три полных недели подряд и еще много недель после этого. В конце учебки некоторые предпочитали неделю голодать, но не есть до смерти надоевший сухпаек.
Зимой в Израиле, в одной из самых жарких стран мира, есть опасность схватить опасное для жизни переохлаждение. Несмотря на это, Израиль считается жаркой страной, и большая часть правил рассчитана именно на жаркую погоду. Например, спортивные тренировки даже зимой проводятся только в темное время суток, когда пар идет изо рта и футболки выглядят очень некстати. Большинство марш-бросков также проводится вечером или ночью. А еще рекомендуется на время стрельб снимать куртку, и это, мягко говоря, неприятно.
А еще здесь бывают дожди с ветром, и тогда мы целыми днями ходим в плащах-дождевиках, в которых крайне неудобно двигаться. Зато в них можно сидеть на мокром плацу, потому что других мест для сидения в большинстве случаев не предусмотрено.
Но особенно сложно мне давался недостаток сна. Если уж армия и отупляет, то основной инструмент этого вовсе не жизнь по приказу, а банальный недосып. Нам положено 7 часов сна, и если у нас ночью есть дежурство по охране, то его время добавляется к общему времени сна. Но вот что не учитывается, так это время подготовки и переодевания до и после дежурства, а также то, что иногда приходится идти охранять через полчаса-час после отбоя, и заснуть не успеваешь. В итоге от семи часов остается в среднем пять-шесть, иногда и меньше, причем не подряд. На мою физическую форму недосып на тиронуте еще почти не влияет, а вот мозгу хватает и часа недосыпа, чтобы отказаться работать как надо. В итоге становишься раздражителен, чувствителен к стрессу, действуешь на автомате, перестаешь интересоваться происходящим и бесишься, когда надо приложить нестандартное усилие. Да. Это был первый раз в моей жизни, когда я чувствовала себя тупой и необучаемой.
О системе наказаний в ЦАХАЛ
Израильская армия славится и приводит в восхищение выходцев из стран бывшего СССР тем, что солдат на выходные отпускают домой. И это не только забота о солдатах, но еще и способ мотивации и управления ими. Потому что основное наказание, которое применяется в нашей армии, — это лишение или сокращение выходных. В то время как все уезжают по домам, провинившийся солдат все выходные проводит на базе. Наказание начинается с «часов от выхода» — за небольшие проступки солдатам дают несколько дополнительных часов на базе, и они уезжают домой на час, два или три позже остальных. Поскольку до базы можно добраться только заказным автобусом, эти часы провинившиеся солдаты проводят не на базе, а на центральной автостанции ближайшего к базе города, откуда они не могут уехать домой до окончания своего срока. Больше четырех часов — это шабат, то есть выходные на базе. А за более серьезные проступки могут закрыть и на три или четыре недели. Впрочем, поскольку расписание выходов у нас 12/2 (12 дней на базе — 2 дня дома), то есть раз в две недели, то, получив один шабат, ты проведешь на базе в общей сложности месяц.
По ходу службы капралы определяют, за какой именно проступок ты должен ожидать наказания, и сразу после проступка говорят тебе об этом. Это может сделать любой из командиров. Размер наказания в часах определяет командир взвода. Вечером в четверг перед выходом в увольнение у нас проходит взводное собрание с участием всех пятерых командиров, где подводятся итоги недели и назначаются наказания. При этом наш комвзвода всегда много и красноречиво говорит, отчитывая и воспитывая.
— Встаньте все, кто косячил на этой неделе и получил наказания. Говорите, что сделали.
— Я опоздал на время сержанта.
— Смельчак! Проявлять такое неуважение к моему сержанту! Время — святыня армии! Два часа от выхода!!
— У меня недоставало воды во фляге и пули в магазине.
— Так ты и на войну выйдешь неготовым. Из-за твоего разгильдяйства у тебя или, что еще хуже, у твоего друга случится обезвоживание, а этой пули тебе как раз не хватит, чтобы убить террориста. Из-за тебя погибнет друг. Четыре часа тебе!
Если же проступок настолько серьезен, что за него положен шабат, то это наказание обычно дает командир роты. Каждый знает: если у тебя есть серьезные косяки и в четверг перед выходом домой тебе говорят сменить повседневную шляпу на берет, начистить ботинки и ожидать возле штаба командования, то домой на этой неделе ты не едешь. В начале подготовки самой распространенной причиной этого было оставление оружия. Со временем такое происходило все реже, зато появилось много других вещей, за которые мы были ответственны и неудачи в которых наказывались лишением увольнения. Например, свой первый шабат я получила за то, что плохо почистила винтовку.
За очень серьезные проступки попадают в армейскую тюрьму. Как правило, это происходит с солдатами на действительной службе, с теми, кто уже закончил учебку. Говорят, что за время службы солдат должен сделать три вещи: убить террориста, переспать с офицером и посидеть в тюрьме.
Язык
Как вы думаете, какая из проблем, связанных с эмиграцией, дает знать о себе чаще всего? Правильно думаете — язык. Человеку вроде меня, с гуманитарным образованием, привыкшему использовать большой словарный запас и измеряющему всю жизнь при помощи языка, иноязычное окружение дается особенно тяжело. Самое забавное, что через несколько месяцев службы я все еще не говорила уверенно на иврите, но уже стала затрудняться говорить на русском.
Дело в том, что иврит — крайне агрессивный язык. Его оценили бы самые ревнивые мужья и самые воинственные диктаторы в мире. Почти все мои знакомые замечают: как только начинаешь говорить на нем, моментально теряешь способность нормально говорить и думать на любом другом, включая и свой родной. Но особенно достается почему-то английскому. Я давно уже не способна построить на нем даже простейшего предложения, хотя и понимаю основные диалоги. А ведь когда-то у меня был относительно неплохой уровень, и всего два года назад я ездила в Южную Америку на международный молодежный проект, где все говорили только по-английски и ближайший носитель родного русского находился за много километров от меня. Я даже зарабатывала тем, что помогала школьникам делать домашние задания по этому языку. А теперь он мало чем отличается для меня от языка, который где-то когда-то слышала и знаю пару слов. Причина проста: как только я хочу сказать что-либо на английском, из головы, громко крича и заглушая все вокруг, вылезает соответствующее ивритское слово. В итоге каждое простенькое английское слово, каждый предлог и местоимение приходится подолгу разыскивать по темным углам. Доходит до смешного. Пару раз ко мне в Израиле обращались на английском не говорящие на иврите иностранцы. Я пыталась ответить по-английски, и получалось что-то вроде:
— Ата царих… слиха, ю маст… леиканес… то есть энтер… сорри, ани ле медаберет англит, ой простите, ай донт спик инглиш.
Но израильтяне не знают и даже не догадываются о том, что их язык такой агрессивный. Поэтому, услышав мой акцент и поняв, что я новоприбывшая, они часто пытаются заговорить со мной по-английски. Они наивно полагают, что так мне будет проще. Ведь я же иностранка, а с иностранцами во всем мире принято говорить по-английски. И плевать, что этот английский человек всего лишь когда-то учил, а на иврите говорит ежедневно в Израиле. Логика проста: говоришь с иностранцем — значит, английский предпочтительнее. Приходится врать, что не знаю его вообще и не учила, и категорически заявлять, что говорить со мной можно только на иврите, в крайнем случае — на русском. В конце концов, я стою перед вами в форме ЦАХАЛ, армии государства Израиль, где говорят только на иврите. Я являюсь гражданкой Израиля и защищаю это государство наравне с теми, кто родился здесь или приехал в раннем возрасте. С какого, простите, члена вы говорите со мной как с иностранцем?
Опытные люди говорят, впрочем, что английский со временем возвращается. А вот русский — нет. Большинство русскоязычных новоприбывших очень скоро после приезда начинают говорить между собой на специфическом суржике, где русская грамматика соединяет между собой в основном ивритские слова.
Вот так, например, выглядел один из обычных моих разговоров с Ильей на якобы нашем родном русском языке:
— Я закрываю йом бе еция. Да что ж такое-то!
— Как? Почему?
— Коненут. Господи, мне надоело получать онеши. Хватит, хватит!
— Как же я тебя понимаю… Главное, часто бывает, что вроде и проверил все, а все равно что-то упустил, и бац — шаа бе еция.
— А на каве нет шаот. Минимум йом бе еция, либо ритук.
— То есть за любую мелочь типа «ло медугам» дают йом??
— Нет, за такое на каве не наказывают.
— Ну хоть что-то.
— Тут, по большому счету есть только шабаты, и причины те же, что и на акшаре. Но, например, афкарат нешек — это йом, а вот шмирить в одних труселях, как у нас один умник сделал, — это весь хамшуш.
— Ну, фак бе коненут не страшнее афкарат нешека, так что в пятницу выйдешь точно. А вы что, теперь выходите хамшуши?
— Да, 11/3.
На самом деле речь шла о том, что я получила наказание в виде лишнего дня на базе за то, что у меня не хватало патронов в магазинах и что мне надоело получать наказания, тем более я уже не на учебке. И еще о том, что на собственно службе нет наказаний в виде часов, как на учебке, а минимум — это день, и еще бывает много дней подряд, но зато за мелочи вроде незначительной неопрятности или опоздания на секунду обычно не наказывают. И что за оставление оружия получаешь один день, а вот если, к примеру, стоишь на посту в одних трусах, вместо того чтобы быть одетым по форме, то остаешься на все выходные. И еще — что теперь мы бываем дома раз в две недели не с пятницы по воскресенье, а с четверга.
Мы не выпендриваемся и не демонстрируем таким образом свою продвинутость. Нам просто реально так проще. Еще и потому, что слишком много вещей трудно переводимы на русский, ведь в нашей теперь бывшей реальности и в нашей теперь бывшей армии нет таких явлений. Непонятно, как по-русски кратко сказать «девушка-боец», «девушка-командир», «солдат небоевых войск», «девушка-солдат, ответственная за условия службы», «выходные со среды по субботу». И еще много чего.
И единственная сторона русского языка, которая не прогибается под варварское нашествие иврита и даже, напротив, уверенно побеждает захватчика, — это… Да, вы правильно подумали, это русский мат. Сколько бы мой повседневный русский язык ни был поражен ивритской лексикой, я не смогу назвать себя ивритоязычной до тех пор, пока в соответствующих ситуациях ивритские ругательства в моей голове не будут опережать русские. А это не менее трудно, чем вовсе исключить из речи слова из нового языка. И, конечно, стоит ли говорить, что первые русские слова, которые учат не знакомые с этим языком израильтяне, — это наши ругательства.
Садаут
Первая неделя 2016 года и четвертая неделя тиронута была самой сложной в нашей подготовке — неделя открытого поля, или «садаута».
Выходные перед ней выдались очень холодные, с дождем и сильным ветром, и моему отделению как раз выпало закрывать их на базе. Почти двое суток мы сидели без электричества и тепла, у меня болели уши, все еще болела спина после стрельбищ, и куража по поводу выхода не было совсем. Все-таки обнадеживало то, что снаряжения мы брали с собой не так много — спальник, палатка, термоковрик, пара теплых вещей, и все это умещалось позади жилета с боеприпасами и весило относительно немного.
— Завтра поле, поэтому сегодняшней ночью у вас есть девять часов сна вместо семи, — сказали нам. — Подъем в шесть, в спортивной форме.
Но вышло иначе. В четыре утра капрал зашла в нашу палатку.
— Подъем!!! У вас есть две минуты выйти на улицу и построиться.
Еще через десять минут мы стоим по отделениям, со всем снаряжением и полностью готовые к выходу. Первое, что мы делаем, — это снимаем и отдаем командирам свои часы. Лишь одному человеку в отделении, специально назначенному, положено иметь часы и отвечать за время. Часы этого человека переводятся на случайное время, не имеющее никакого отношения к действительному. Таким образом, в ближайшую неделю никто из нас не будет знать, который сейчас час, а вставать, есть, охранять и ложиться спать мы будем по условному времени. Также категорически запрещены телефоны и предметы гигиены, способные оставлять следы или запахи, — например, дезодоранты. Вообще от всей цивилизации придется отказаться. Особенно не повезло, конечно, тем девочкам, что вышли на садаут с менструацией.
Помимо личного снаряжения у каждого отделения есть «пакали»: носилки для переноски раненых и рюкзак с 14 литрами воды. Бутылки для последнего, кстати, мы долго и мучительно разыскивали в воскресенье по всей базе. Пакали мы впервые получаем перед садаутом, и отныне они будут с нами до конца обучения. Мы будем следить за их нормальным состоянием, ежедневно смазывать носилки и менять воду в бутылках. У нас появятся люди, которые получат дополнительную должность: отвечать за носилки или воду. И мы будем таскать их на себе на всех походах и марш-бросках.
Наконец мы достигаем места своей первой стоянки. Вещи складываются в одну кучу, рядом ставятся две палатки — мужская и женская. Все это тщательно маскируется ветками — со стороны лагерь не должен быть заметен и распознаваем. Также мы маскируем и себя, намазывая лица грязью. На нас постоянно находится помимо оружия наш жилет с боеприпасами, в котором хранятся также фляга с водой, фонарь и другие необходимые вещи. Фокус, однако, заключается в том, что вещи находятся в задней части жилета, и ты ничем не можешь воспользоваться без посторонней помощи. Чтобы попить воды, например, нужно просить товарища вынуть флягу из твоего жилета, а после положить ее обратно. Чтобы сходить по нужде за ближайший куст, нужно, чтобы кто-то из товарищей пошел с тобой. Не говоря уже о том, что в личном снаряжении каждого лежит ровно половина палатки. В поле один не только не воин — в поле один не выживешь и нескольких часов. И в этой ситуации крайне важно внимательно следить за языком и трижды думать, как и что ты говоришь своим друзьям, чтобы не задеть и не обидеть их. На войне и в полевых выходах это особенно важно — здесь всем тяжело и все напряжены, и не дай бог позволить своему напряжению вылиться на ближнего.
— Давайте, действительно, обойдемся без конфликтов, — просит кто-то из ребят. — Если, конечно, кто-то немного понервничает, его тоже можно понять. Только не орать…
В эти дни мы учимся определять стороны света и ориентироваться на местности разными способами, проводить наблюдения за местностью в дневное и ночное время, понимать друг друга без слов, быстро выстраиваться для обороны и многому другому. Перемещение с места на место — исключительно боевым порядком, с периодическим залеганием в песок. Также мы много, практически целыми днями, тренируемся физически — бегаем по дюнам наверх, ползаем вверх и вниз по песку и колючкам, а также таскаем «раненых» на носилках и без них.
По ночам мы по очереди охраняем сон остальных, и это уже не полчаса, как обычно, а час. Задача охранника, как на базе, так и на стрельбищах — не допустить появления посторонних на своей территории. Я охраняю первая. Я остаюсь наедине с голодом, холодом, звездами и своими мыслями и с трудом сдерживаю слезы. Меня опять добивает моя невнимательность, из-за которой я вечно не могу вовремя найти нужную вещь и постоянно теряю что-нибудь; по этой причине я этой ночью даже сплю не на термоковрике, который забыла на одном из прежних мест, а на половине палатки и укрываюсь спальником. Меня добивает необходимость все время просить о помощи. Наконец, меня до одури пугает возможность навредить здоровью. Недосып, холод, таскание тяжестей — все это не способствует сохранению здоровья. Конечно, лучше бы мне вовсе об этом не думать, и тогда я буду и упражнения делать лучше, и шанс в самом деле заболеть будет меньше.
Мой пост заканчивается, я бужу следующего за мной по очереди солдата и иду спать. Холодно. Но заснуть все же удается. Только утром я узнаю, что я единственная, кому удалось.
Утром нас покидают двое сильных парней — Эйтам и Ассаф. Они отправляются на базу на собеседование с командиром батальона по поводу прохождения курса военных медиков. Мы остаемся впятером — три девочки, Эйтан и командир. Этот день заявлен как последний и самый сложный в этой неделе. Мы переносим все вещи, включая вещи ушедших, на общее место. Судя по всему, спать здесь мы уже не будем. Неужели мы вернемся на базу вечером?
В этот день нас действительно изматывают физически и морально. Мы много бегаем, много ползаем и много таскаем почем зря. В середине дня всю роту строят перед государственным флагом, а после этого предлагают пересечь ползком заросли колючек высотой в половину человеческого роста. Пока мы ползем, командиры подгоняют нас, не давая выбирать места, где колючек меньше. Мы достигаем конца, и на большинстве лиц сияет улыбка: мы сделали это. А дальше следует торжественная речь одного из офицеров.
— Надеюсь, — говорит он, — каждый из вас получил несколько колючек в лицо. Это хорошо. Это закаляет вас. Надеюсь также, что никто не пойдет потом к врачу с жалобой на колючки. Вы бойцы, и что вам какие-то несколько царапин?!
И, судя по лицам окружающих меня людей, большинство согласны с ним.
На экзамене у нас несколько дисциплин: теоретические вопросы про ориентирование, передвижение, маскировку и условные обозначения, раскрашивание лица, вынос раненого, вынос раненого на носилках, подъем на дюну, ползание и… поедание консервированных бобов. В целом мы справляемся. В конце я вытряхиваю из каждого своего ботинка не меньше стакана песка.
А потом мы делаем марш-бросок — то есть масу — до базы.
По пути мы иногда начинаем отставать. Командиры подгоняют нас, нередко грубо и с криками. И если выдержать физически я, честно говоря, действительно вполне в состоянии, то мои моральные ресурсы давно уже приближаются, как мне тогда казалось, к угрожающе низкому уровню. Даже в более спокойных условиях, на базе, переносить ругань становится все труднее. Если в начале службы я вовсе не обращала внимания на крики — армия есть армия, — то уже спустя всего месяц это начинает задевать все сильнее.
Мы доходим до места нашего проживания, но не заходим туда, а делаем еще один круг по базе. Все это делается для того, чтобы воспитать в нас стойкость и понимание того, что, сколько бы ни длились трудности, рано или поздно они закончатся, но надо уметь терпеть.
Присяга
В конце следующей после садаута недели нас ожидал один из важнейших моментов службы: присяга. Эту неделю мы были на базе, и после трех недель, проведенных в полевых условиях, возвращение к прежнему распорядку — с кроватями, со столовой, с душем и с туалетом, куда можно ходить в одиночку, — радовало почти так же, как возвращение домой. Впрочем, официально ситуация обратная: нам говорят, что дом наш — поле, база — перевалочный пункт, а собственно дом — лишь мечта.
На присягу каждый приглашал своих родителей, родственников, друзей. Я — солдат-одиночка, мои родители живут за пределами страны, и за неделю, предшествующую присяге, чуть ли не каждый солдат в роте подошел и поинтересовался, приедет ли ко мне кто-нибудь и не окажусь ли я случайно одна в такой день. И радовались, когда я отвечала, что ко мне приезжает израильская приемная семья. Господи, как в этой стране трепетно относятся к тем, кому чуть сложнее, чем другим, — это просто песня! Обычные восемнадцатилетние израильтяне, ничем мне не обязанные, подходят и говорят: «Я очень уважаю солдат-одиночек. У вас никого нет в стране, но вы ее защищаете. Ты обращайся, если что». Который раз думаю, что, пожалуй, ради такой страны и такого отношения не жалко пожертвовать своим временем, своими нервами и здоровьем.
С утра в день присяги на базу начинают приезжать наши семьи, привозят еду и подарки, и все действо напоминает родительский день в летнем лагере. Родителям показывают наши палатки и базу и приглашают на встречу с командиром роты, который рассказывает им о нашей учебной программе и о том, что мы уже прошли и что еще нам предстоит. Командиры стремятся также познакомиться с родителями каждого из нас и обязательно говорят про нас что-то хорошее. Гали, директор «Гарин Цабара», и мой капрал приветствуют друг друга, как подруги. Затем к нам подходит и офицер — командир взвода.
— Как, по-вашему, Белла себя чувствует после призыва?
— Ну, она стала много улыбаться, — говорит Гали.
— Да, на выходных я слышу в основном хорошие вещи, — поддерживает мой приемный «папа».
— Хорошо. Если вы заметите какие-то проблемы, которые по какой-то причине не заметны нам, сообщайте сразу, пожалуйста.
— И вы тоже сообщайте нам.
Начинается церемония, и мы выходим на присягу под военный марш. О, как же я люблю военные марши! Это моя слабость. В последнее время в дороге между базой и домом я в первую очередь включаю в наушниках марши. Могла ли я когда-нибудь всерьез мечтать о том, что и вправду буду идти в этом строю в военной форме и на глазах сотен людей присягать на верность своей стране и клясться всегда защищать и охранять ее! Совершенно немыслимо для девочки из хорошей столичной интеллигентной семьи. Но я здесь. И это не может быть случайно. Слишком многие обстоятельства сложились вместе определенным образом, чтобы я маршировала сейчас здесь, в нескольких сотнях метров от границы с нашим врагом. Просто не может быть, чтобы все это было напрасно. И я не могу быть плохим солдатом, не имею права косить, отлынивать и жаловаться. Я просто обязана в совершенстве овладеть всем, чему меня учат, и стать образцовым бойцом, чтобы оправдать те усилия, которые вложила в меня, похоже, не только армия, но и вся Вселенная. Я обязательно справлюсь со всеми трудностями, пусть даже мне сейчас сложнее, чем остальным.
После присяги нас отпускают домой вместе с семьями. Это первый раз, когда мы выходим домой в четверг, и впереди у нас два с половиной выходных дня. В честь присяги нам прощают наши промахи, и никто не задерживается на базе в наказание.
Садах
В программе нашего обучения существует также целая неделя, которая полностью посвящена экскурсиям и диспутам. Ее задача — сформировать наше «зачем?», нашу мотивацию. Конечно, у таких, как я, и так мотивация стойкая — иначе б мы не призывались. Но у простых израильтян ее не всегда хватает.
Здесь, помимо всего прочего, мы обсуждаем ту сумасшедшую ситуацию, в которой находится Израиль. Просто представьте. Две тысячи лет еврейский народ находился в изгнании, рассеянный по миру, и умудрился сохранить идентичность себя как нации. Все это время он мечтал вернуться в Землю Обетованную и стать, как поется в гимне, «народом свободным на Сионе в Иерусалиме». После Второй мировой войны и Холокоста ООН создает государство Израиль на территории Палестины, которой на тот момент владеет Англия. Арабские страны, однако, категорически против нового соседа и обещают стереть того с лица земли. Что и пытаются сделать до сих пор, несмотря на огромные уступки, на которые идет наша страна. Итак, крошечный Израиль противостоит десятку арабских стран.
Было бы логично и правильно, если бы нас, воинов страны, настраивали против арабов. Едва ли здравомыслящий человек мог бы ставить нам это в вину. Как воины, мы обязаны быть уверенными в неправоте противника. Это необходимое условие для победы любой армии. Только не в Израиле. Основное, что нам говорят про арабов, — это то, что не все они плохие и что мы обязаны уважать врагов и относиться к ним максимально гуманно. Нам проводят десятки бесед о том, что арабы не виноваты, что их с детства учат ненавидеть нас и что это так здорово, когда израильские врачи на средства израильских граждан спасают террориста, раненного при совершении теракта. Непонятно, как вообще при таком воспитании наша армия все-таки умудряется уничтожать террористов.
— К примеру, мы получили достоверные сведения, что глава террористов находится вот в этом доме. Однако в нем же находятся невинные люди, включая детей, и если мы будем стрелять, то неизбежно заденем их. Стрелять ли?
И подводят к тому, что лучше, конечно, не стрелять.
Этот принцип наши враги усвоили давно и давно уже не воюют без прикрытия мирными жителями. Ракеты, обстреливающие израильские города, неизменно размещаются только в школах и больницах, чтобы у нас не осталось ни единого шанса уничтожить противника и не убить при этом ребенка. Как только это происходит, арабы распространяют по всему миру душещипательные фотографии убитых нами, зверями, деток. Благодушный мир, знающий о войне понаслышке и рассуждающий в теории о гуманизме, ужасается, требует от нас прекратить защищаться, вводит санкции и посылает арабам материальную помощь.
Мы демократическое государство и гордимся этим, поэтому у нас не запрещено открыто поддерживать врагов. Бывает, что люди, открыто заявляющие о своей ненависти к Израилю и солидарности с теми, кто нас хочет уничтожить, спокойно депутатствуют в нашем Кнессете. Это называется свобода слова. Таких людей тоже надо уважать — говорят нам. Черт бы побрал эту страну с ее долбаным уважением ко всем и вся, иногда переходящим разумные рамки и оттого отдающим фальшью.
И ладно бы славились как самое гуманное к врагу государство в мире. Но ведь происходит наоборот: человеколюбы во всем мире обвиняют нас в… милитаризме.
А впрочем, если уважать армию и военных и вкладывать в это средства — это милитаризм, то я — однозначно «за».
Имун миткадем
Второй этап обучения носит название «имун миткадем», что в переводе значит «продвинутые тренировки». Он длится три месяца. Если на тиронуте мы обучались только пехотной специальности, то здесь в нашей программе будут все три направления, присущие нашим войскам: спасатель, специалист по биохимзащите и, конечно, пехотинец. На имун миткадеме больше требуют и больше спрашивают, чем на тиронуте. Например, за мелкие опоздания мы теперь бегаем от столба к столбу не один-два раза, а до тех пор, пока командиру не надоест. Иногда это продолжается долго. Жестче раздают и наказания, связанные с лишением или сокращением увольнения. Если на тиронуте нам многое прощалось, то теперь наказывают за мелочи. А уровень физической подготовки в начале имун миткадема резко взлетает на порядок, и если на тиронуте у меня было ощущение, что спорта не хватает и мы занимаемся на уровне начальной школы, то теперь после нескольких марш-бросков мне вдруг стало физически тяжело.
С самого начала имун миткадема мы ожидаем «отмены правил», которая принята на этом этапе в боевых войсках. Это значит, что мы перестаем отдавать честь и держать автоматы вдоль туловища на построениях. Этой отмене правил придается большое значение, хотя значение это скорее символическое, ритуальное, как бы переход на новый уровень. Согласно традиции, право не отдавать честь и не вытягивать оружие вдоль туловища означает, что ты стал чуть более опытным и зрелым солдатом. Таких мелких прав у тебя будет появляться все больше по мере увеличения времени твоей службы.
По большому счету все это не более чем игра. Лично у меня не получается относиться к этому серьезно. Однако многих моих товарищей по роте действительно задевает то, что имун миткадем в самом разгаре, а мы все еще отдаем честь — единственные в нашем призыве, другие роты давно отказались от этого. Наше командование объясняет это тем, что мы все еще ведем себя как молодые и они не хотят отменять, а затем снова возвращать правила. Почти до самого конца мы живем по законам тиронута, только более жесткого. Лишь за несколько недель до получения берета правила отменяют.
Обучение
Первые две недели имун миткадема посвящены химзащите. Каждый получает комплект: защитный нейлоновый костюм, резиновые сапоги, перчатки и кислородная маска. Костюм герметичный, двухслойный: верхний слой — это ткань, нижний — полиэтилен. В этом мы ходим и даже бегаем при двадцатиградусной жаре. С этих пор Бами (так называется защитный костюм) становится для нас чем-то вроде бабайки для детей. Задача нашей роты в случае применения против нас химического оружия — очищать от опасных веществ автомобили и солдат, побывавших в зоне поражения. С солдата нужно снять Бами так, чтобы опасное вещество не попало на его тело. Самостоятельно сделать это он не может, поэтому делаем мы, используя специальное оборудование.
Затем мы начинаем изучать спасательство, и тут я обнаруживаю, что дело это скучное и муторное. В основном уроки проходят так. Офицер или инструктор читает лекцию сразу по нескольким темам. Часто бывает, что начитывает быстро, торопясь. Затем мы задаем вопросы — если, конечно, успели понять достаточно, чтобы задать вопрос. Потом нам показывают всевозможные спасательные инструменты: распознающие, поднимающие, раздвигающие, режущие. По рассказу трудно представить и понять, как именно эта штука работает. В основном мы записываем, сколько и чего она может поднять/разрезать и как ее собирать и включать. Все эти признаки от инструмента к инструменту похожи один на другой и все же различны. В голове все безнадежно путается. Есть, однако, солдаты, которые быстро все схватывают и хорошо ладят с инструментами. Я почти им завидую. На третью неделю, когда нас выпускают «в поле» — разбирать завалы и вытаскивать из-под них тряпичных «пострадавших», и до меня начинает доходить пройденный ранее материал. Впрочем, все понимают: вероятность того, что эти знания и умения мы применим на практике, невелика. Случаи, требующие нашего вмешательства, происходят не так часто. Но кто-то должен всегда быть готов — на случай чего.
Самому же важному, тому, что мы действительно будем (во всяком случае, так говорят) делать во время службы, мы учились в последний месяц. Это называлось «бой в застроенной местности». Сюда входит поиск и захват террориста, находящегося в здании. Мы передвигаемся группами по 4–5 человек, прикрывая друг друга, защищая каждое окно, каждую дверь и каждый угол. Тренировки проходят в месте, застроенном сплошь пустыми бетонными коробками, как будто недостроенными зданиями. Спим мы там же, в одной из «коробок», на своих ковриках.
Последняя неделя имун миткадема — так называемая «неделя войны». Она начинается «белой ночью» — вечером в субботу мы выходим на задание по захвату условного террориста в городе и возвращаемся на следующий день. Всю неделю мы выходим на задания по спасению, химзащите или антитеррору вечером и возвращаемся под утро. Неделя завершается ночным же финальным марш-броском на получение берета. Для девочек он не может быть больше 20 км, причем каждый километр, пройденный с открытыми носилками, засчитывается за два. Таким образом, девочки присоединяются к парням на десятом километре их масы и идут 15 километров, после чего открывают носилки и с человеком на носилках идут еще три километра.
На середине дистанции нас ждал получасовой привал с закусками. Здесь встретился весь призыв, все четыре роты.
На последнем километре, рядом с базой, нас уже встречают наши семьи и друзья. Вместе с ними, закончив, мы скачем и поем ротные песни. Совсем скоро нас ожидает торжественная церемония вручения беретов. Мы приходим на нее как есть — потные, вонючие после марш-броска, в вестах и с разрисованными лицами. Солдат-одиночек перед церемонией собирают отдельно — для нас есть еще одна встреча, где нам, как водится, дарят подарки, и наши офицеры читают поздравительные речи. Ко мне приехала из Москвы мама, специально на вручение берета, и на встрече я нетерпеливо прыгаю, ожидая, когда все закончат речи и нас отпустят. Мама и Цвика с Йоной уже ждут меня на площадке, где проводится общая церемония. Конец мая, стоит жара, и мама, не привыкшая к нашему климату, то и дело бегает к ближайшему зданию в тень. Мы строимся поротно. После чествования отличников у нас забирают наши зеленые, выданные при призыве береты и выдают оранжевые. Теперь мы полноправные бойцы подразделения спасателей Командования тыла. По традиции береты подбрасываются в воздух. Обычно на этом месте получаются самые впечатляющие фотографии.
Дедовщина как игра
Я знаю, какой вопрос хотели мне задать российские читатели все это время. Ну конечно — про дедовщину. Неужели её, вечного пугала российских призывников, у нас нет?
Конечно, есть. Но она напоминает массовую игру. На иврите так и говорят: игры в стаж службы. Хотя к этой игре и относятся в армии со всей серьезностью. Правила ее различаются в зависимости от места службы, у каждого подразделения есть свои собственные обычаи, связанные с разделением по стажу службы. Есть и общеармейские, которые приняты во всех уголках ЦАХАЛ.
Например, есть три фразы, которые ты никогда и ни при каких обстоятельствах не должен произносить, пока не прослужишь определенное количество времени (это время придет уже под самый конец службы). Эти фразы: «Где все?», «Сколько еще?» и «До когда?». Это что-то вроде нецензурной лексики, которая кого-то может оскорбить. «Где все?» имеет право говорить только сверхсрочник, чьи друзья по призыву уже демобилизовались. А про «До когда?» и «Сколько еще?» один из старослужащих объяснил мне так:
— Представь, ты в армии уже почти три года, ты много прошла, и тебе все здесь адски надоело. И тут перед тобой какой-то новобранец, ничего еще не видавший, кричит: «До когда?!» Не захочется тебе его убить?
Да, самая главная отличительная особенность нашей дедовщины — у этого слова здесь почти нет негативного оттенка. Дедовщину одобряет и поддерживает абсолютное большинство армейского населения. Есть те, кто обожает эту игру и играет в нее со всей серьезностью, ревностно следя за правилами. Других это интересует меньше. Но почти все, кроме отдельных «маргиналов», как минимум принимают правила и даже готовы обосновать их пользу и необходимость.
У нас, например, правила такие. В роте три взвода, которые различаются по проведенному в армии времени. Первый взвод — те, у кого скоро дембель. Третий — те, кто только недавно перешли с учебки на службу. В зависимости от этого распределяются задания. Третьему взводу достаются самые тяжелые и неинтересные: охрана базы, КПП, дежурство по кухне, погрузка и разгрузка грузовиков с продовольствием, инвентаризация склада. Им редко удается попасть на реальные задания, при этом свободного времени у них меньше всего, потому что постоянно нужно то помочь на кухне, то разгрузить продовольствие, то вытащить, пересчитать, упорядочить и втащить обратно на склад множество полезных вещей вроде мишеней для стрельбищ, сумок со снаряжением, бронежилетов, канистр для воды и много чего еще. Так продолжается до тех пор, пока следующий за ними призыв не придет с учебки в роту. Тогда обязанности по обеспечению жизнедеятельности переходят к ним, а бывший третий взвод становится вторым и начинает выполнять более интересные задания. В шмирот и логистике этот взвод больше не участвует.
Правила касаются также внешнего вида. Прослужившим больше года разрешено ходить на базе в «полуформе»: армейские штаны и ботинки и любая футболка вместо гимнастерки. Так намного меньше потеешь и меньше страдаешь от жары. Молодым же, призвавшимся меньше года назад, приходится ходить в полной форме всегда, даже если они заняты на кухне или разгружают грузовик.
Объясняют это так: когда ты молодой, ты знаешь, что ты сейчас страдаешь, но так будет не всегда — это закончится, как только достигнешь нужного стажа. С другой стороны, если бы этого не было, каждый должен был бы всю службу иногда стоять на КПП и дежурить по кухне — а это намного тяжелее. Логичным кажется и то, что сложность и ответственность заданий только что начавших службу бойцов возрастает постепенно, начиная от простой охраны базы и переходя к настоящей борьбе с терроризмом. Должно благотворно влиять на моральный дух и то, что со временем у тебя появляется все больше всевозможных привилегий с внешним видом и распорядком.
Со стажем службы связано и то, какие «прибамбасы» и украшения ты можешь носить. Например, на тиронуте веревки, присоединяющие к винтовке ремень, могут быть только черные. На регулярной службе можно использовать и другие цвета. Еще чуть позже разрешено вешать на оружие декоративные ручки. При переходе на службу вы получаете большое количество «печей» — кусочков ткани с эмблемой роты или батальона и вашим призывом. Их можно пришивать на ремень от оружия, на футляр для магазина, на футляр для дискеты с личным номером и на другие места. При этом считается почетным носить «печи» или другие вещи с эмблемой более старшего призыва или вещи, когда-то принадлежащие старослужащим. Существуют целые ритуалы, сопровождающие одарение молодого солдата «старослужащей» вещью.
Ну, а если кто-то злостно нарушает правила и не желает играть в общепринятую игру?
Тогда к нему применяют так называемый «приговор дедовщины». Чаще всего это какое-нибудь веселое наказание, не ставящее целью унизить человека. Даже если его бьют, делают это «в позитивной атмосфере», «не желая зла». Чаще всего после этого человек извиняется, начинает соблюдать правила и дружить со старослужащими.
Сила и слабость
Как и большинство людей, я всегда представляла себе солдата и воина как человека большой физической силы и железных мускулов.
К концу учебки я убеждена, что сама по себе физическая сила не стоит ничего. Цена мускулам — грош. Боец может быть маленьким и тщедушным на вид, не блистать в спортзале, но побеждать, и в израильской армии полно живых подтверждений этому. Потому что единственная сила, о которой стоит говорить, — это сила воли, мозга и духа.
Каким бы ты ни был физически развитым, твоим ресурсам есть предел. И когда ты его достигнешь, только от силы твоего мозга будет зависеть, сможешь ли ты продолжить бежать и нести на себе раненого друга. Сможешь ли просидеть еще пару часов с автоматом в неудобной позе, когда твои ноги давно затекли. Будешь ли контролировать ситуацию даже тогда, когда рядом взрываются гранаты и всем телом овладевает страх. А еще твоя моральная слабость может сама положить предел физическим возможностям — тебя настолько испугают предстоящие трудности, что твое тело вслед за мозгом просто откажется продолжать.
В конечном счете основная цель всех наших тренировок — развивать силу мозга и моральную выносливость. Что же касается физической формы, то ее я в армии, напротив, потеряла, как и большинство из тех, кто тренировался ранее. Спорт имеет мало общего с армией. Любой спортсмен, в особенности занимающийся фитнесом, знает, что для роста мышц нужны определенные условия. Следует спать по 9–10 часов — больше необходимого минимума (в армии же спишь, напротив, меньше). Есть следует часто и сбалансированно. Тренироваться нужно регулярно и по определенной схеме, причем время отдыха должно быть прямо пропорционально интенсивности нагрузки. Стрессов тоже лучше избегать. В армии невозможно соблюсти ни одно из этих условий. Но никто и не ставит цель увеличить размер наших мускулов. Наша цель — научиться выдерживать нагрузку в неблагоприятных условиях, находить выход там, где не справляешься сам, успокоиться и уверенно идти вперед даже тогда, когда ты не спал трое суток, все болит и мозг отчаянно требует остановиться и прекратить. Нам даже на руку, что в армии мозг доходит до этого состояния намного быстрее, чем при аналогичных нагрузках на гражданке (а я убедилась в том, что это так).
Есть люди, которые удивляют других своей твердостью и выдержкой. В самых трудных ситуациях они умудряются не только сохранить самообладание, но и вести за собой других. Их непросто заставить паниковать. Как бы плохо и трудно им ни было, как бы они ни проклинали бытие, они продолжают преуспевать в том, что делают. Они умеют добиваться своего, и люди поневоле слушаются их. Когда я шла в армию, я надеялась, что боевая учебка поможет мне стать хоть чуть-чуть ближе к этому типу людей. Чуда не произошло. Моя нервная система не стала невосприимчивой к стрессам. К сожалению, тренировка мозга и нервов — процесс куда более сложный и менее предсказуемый, чем тренировка мышц. Меня никогда не назовут «железной леди».
А вот что поразило своей выдержкой, так это мое тело. Раньше я страдала склонностью к обморокам и могла упасть без видимой причины в самый неподходящий момент. Таких случаев было у меня до призыва минимум пять штук. Я дико боялась, что упаду во время какого-нибудь построения и из-за этого мне не разрешат продолжать. Да и окружающие, знающие об этой слабости, сомневались в моей физической способности дойти до конца. Естественно, я скрыла это на военной медкомиссии при призыве. Так вот, в последний месяц учебки я искренне и страстно мечтала упасть, получить по какой-нибудь причине врачебное освобождение хоть от чего-нибудь. Мой пугливый мозг при каждом шаге отчаянно умолял прекратить муку и перейти в комфортные условия. Однако тело не дало ни одного повода даже обратиться к врачу. В то время как большинство моих сослуживцев страдали от всевозможных болей, заболеваний опорно-двигательной системы (кстати, я еще скрыла от медкомиссии сколиоз) и проблем со здоровьем, моё тело работало без всяких перебоев, забыв про обмороки и прочие телесные проявления стресса, показывая чудеса физического здоровья и силы.
Всю жизнь я хотела казаться сильнее, чем есть на самом деле, и стремилась доказать окружающим свою дееспособность. Даже в детстве у меня никогда не было желания симулировать болезнь, чтобы не пойти в школу или чтобы просто пожалели. Напротив, я иногда скрывала симптомы: ведь мне была противна слабость. Меня крайне задевало, если мне не доверяли что-нибудь сложное и опасное. Поэтому то, что произошло со мной ближе к последнему месяцу учебки, было для меня чем-то абсолютно новым, и противодействовать этому я не умела. Да, именно это называется «сломаться», я видела это у других еще вначале и радовалась, что это не происходит со мной, но это не минуло меня. Мной овладел страх перед любым стрессом. В моей голове появился голос, который на все говорил мне примерно так:
— Я больше не могу. У меня нет сил. Я прекращаю. Я прекращаю, прекращаю, хватит!!!
— Нет-нет, это выше моих сил. Я и так давно на грани, слышишь? Хватит стресса. Нам было его и так слишком много. И да, к физическому стрессу это тоже относится. Это не такая уж большая разница. Хватит издеваться надо мной. Мне плевать, как и что. Прекращай. Довольно выполнять приказы.
Временами я собираю по кусочкам оставшуюся волю и говорю своему голосу:
— Иди в жопу. В жопу, слышишь? Я буду продолжать выкладываться на сто процентов, и я дойду до конца достойно, потому что это мой выбор и мое желание, и мне есть что и кого защищать в этой стране. Понятно?
Я повторяю это про себя несколько раз, и мне становится легче на пару часов, пока до меня не доходил ответ:
— Ха-ха-ха. Дойдет она до конца. Сама-то себе веришь? Вот и я нет, ха-ха…
И лишь одна мысль давала силы смириться с действительностью: все это закончится, и закончится уже совсем скоро. Мы получим оранжевый берет, нас отпустят домой на полторы недели, и все будет хорошо, потому что после учебки служба будет совсем другая.
Говорят, ученые еще до меня экспериментально доказали, что сила воли — ограниченный и исчерпываемый ресурс, и распоряжаться им стоит с умом. Похоже, что они были правы.
Жить в спартанских условиях в палатке, терпеть зимой холод, ветер и бесконечно текущую крышу, а летом жару и тысячи мух и комаров; выходить в походы и питаться одним сухпайком из консервных банок; спать как придется и постоянно вставать на вахту посреди ночи; таскать тяжести; быть на улице в жару, дождь и холод; засыпать на ходу и в основном безуспешно бороться с этим; ходить в туалет в поле; на ходу учить новый язык, на котором отдаются приказы и проводятся уроки; делать глупые ошибки; терпеть неудачи и отчаянно пытаться быть на уровне; чувствовать себя тупой и не быть способной это исправить; обращать внимание на кучу мелочей; пытаться избежать наказаний, служить 24/7 бок о бок с людьми, чужими тебе по языку, возрасту, интересам и складу ума, и пытаться дружить; приезжать домой два раза в месяц и решать проблемы и конфликты, неизбежные для общежития; бороться с острым чувством одиночества… И еще множество трудностей, половину из которых я не замечала на тиронуте и в начале имун миткадема. Меня хватило почти на пять месяцев. Подготовка длилась шесть месяцев и одну неделю. И все-таки я дошла до конца. Теперь оранжевый берет и значок бойца на парадной форме — мои.
Если сила воли — это своего рода мышца, то теперь, после отпуска и восстановления, ее должно стать чуть больше, чем было, как это бывает с мышцами после серии изнурительных тренировок. Возможно, так и будет, и я все-таки стану сильной и хорошо справлюсь с дальнейшей службой. Но одно понятно уже сейчас. Впервые в жизни меня больше не пугает быть слабой. У меня больше не вызывает отвращения статус «слабого пола». Я даже отстаиваю право быть слабой в условиях, когда в ответ на любую трудность мне рекомендуют терпеть и «быть сильной». И мне приятно быть такой. Я хочу сохранить это чувство.
1 ЦАХАЛ — вооруженные силы государства Израиль.