Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2018
Евгений Чигрин —
поэт, эссеист, автор 4 книг стихотворений, в том числе «Неспящая бухта» (2014),
«Подводный шар» (2015). Публиковался во многих литературных журналах, в ряде
европейских и российских антологий. Стихи переведены на английский, испанский,
польский, сербский, французский, арабский, хинди, украинский, белорусский и др.
языки. Лауреат Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (2013),
Горьковской литературной премии в поэтической номинации (2014), Всероссийской
литературной премии им. Павла Бажова (2014), общенациональной премии «Золотой
Дельвиг» (2016) и др. Живёт в Москве и подмосковном Красногорске.
Cd: сарабанда для виолы да гамба
Сплошная сарабанда от Маре1:
Бемольный свет, прикосновенье пауз…
За окнами в тончайшей полумгле
Бездомье снега и рекой арт-хауз
Тех призраков, которые везде…
Я вижу их так явственно, что слово —
То зависает в лучшей пустоте,
То говорит над рюмочкой спиртного.
Вздыхает бархатистый инструмент:
Живёт смычок над формой грушевидной,
Кругом шмелиный слышится акцент,
Лишь музыканта галльского не видно.
Я переводчик музыки в слова,
Мне парадиз доверился недаром:
Строфа к строфе. Строфа к строфе. Строфа,
Которая космическим астралам
Доносит эту музыку, словарь
Того, кто смотрит в золотые книги,
Витьё барокко, каждую деталь
И февраля метели и задвиги.
И сарабанда гамбами цветёт,
Равно пион в хрустальном обрамленье,
Марен Маре по музыке идёт,
Бемольный рай подыгрывает тени,
Верней — теням… Живым и мёртвым… Я —
Смотрю, как тень перетекла в Мелету.
И мотылёк словесного витья
По Хлебникову крылышкует к свету.
Cd: аллеманда для виолы да гамба
Сквозистый праздник света смыт легко,
Зима стоит последними снегами.
С виолой теноровой существо
Идёт по небу мягкими шагами.
Так высоко, не дотянусь рукой
До аллеманды, что звучит оттуда,
До пауз, говорящих тишиной,
Играющих на маленькое чудо.
И сновиденья из-под рукава
Творца текут, переходя в подушки,
Высвечивая смыслы божества,
Картинки, книжки, фишки, побрякушки
Для маленьких: мы — дети для Него,
Я сам ребёнок, ну, поспорь попробуй…
Всё в музыке Маре: и Рождество,
И колдовство — врачу и мизантропу,
Поэту и таксисту, и тому,
Кто слышит поезд, по воде идущий,
И закрывает старую тюрьму,
И видит, как бредёт с хлебами Сущий,
Чтоб накормить последних из бродяг…
…Над квартами и квинтами барокко
Я мысленно вздымаю белый флаг,
Я говорю: осталось так немного,
Свернётся ангел — отойдёт ко сну,
И аллеманда завершится скоро,
И Тот, который нам несёт весну,
Уже на расстоянье разговора…
***
За смыслом выйду, словно бы за повестью души,
Не ждите росчерков поэм, мои карандаши,
Не ждите чуда, ноутбук и марсианский брат,
Смеются девы невпопад, и допотопный ад
Включает бодрый патефон, в котором мертвецы
Играют свинг напополам с потомком Лао-Цзы:
Бренчит рояль, гудит вовсю весёлый контрабас,
Какой-то искренний поэт поёт весь этот джаз!
И льётся музыка вокруг, и просветляет тьма…
За смыслом выскользнул за дверь — потёмки и зима…
И бледнолицый серафим, простывший от тоски,
На волчьих лапах — почему? Кому-то вопреки?
Луны кишмишевый окрас, единорог в цвету,
Душа, спешащая поймать удачу на лету,
И что-то там… за ВВС и — космосом и Ко…
Спаситель с бедным фонарём? Застава? Никого?
…Пишу тебе из темноты, из местности NN —
В который раз? В который снег? В который Карфаген?
Я должен сделать что? Забыл. Звонок бы другу, но —
Давно мертвец, а патефон — некрепкое звено.
Мост Сен-Мишель
Кепарь вместо нимба на старой башке
И нечто в ушах, чтобы вникнуть
В Рембо: подключиться к весёлой тоске,
Знакомые строфы окликнуть.
Я что-то хотел подсказать сам себе,
Запутался в беглых глаголах,
Как будто в смешной и обманной судьбе,
В своих существительных голых.
Плюс 30 в безоблачном полдне. Жара
Стоит парадизом по-галльски,
В который иголки вгоняет хандра,
Чтоб выхватить ключик кастальский.
Стою на мосту, где однажды Фролло
Феба́ укокошил кинжалом! —
Я точно в волшебное глянул стекло,
Прохваченный временем старым.
Я как-то хотел объясниться с баржой,
Со смертью, глядящей собором,
С химерой-метафорой, смертной водой —
Единственным словом, с которым
Сумел разойтись на мосту Сен-Мишель,
На мостик Менял засмотревшись.
Блуждающим взглядом ловя цитадель,
С какой-то подробностью спевшись,
Хотелось Бодлеру нелепый стишок
Оставить — забавный подарок,
В котором гуляет то сбивчивый слог,
То дактиль любви без помарок,
А то амфибрахий влезает, как тать,
Подстёгнутый не алкоголем.
И музы — давай стихотворцу шептать
И мучают счастьем, как горем.
***
Ладно, ладно, детки, дайте только срок,
Будет вам и белка, будет и свисток!
Алексей Плещеев
Цвета манго и мускатной дыни
Снился остров. Снились острова.
Снилась жизнь таких авиалиний,
От которой лучшая халва
И во рту, и на большой тарелке,
Только вот тарелка эта где?
Я проснулся. Ни свистка, ни белки…
Только осень старая везде.
***
В пол-Мандельштама музыка и снег,
В треть Гумилёва лунная Сахара,
Скачаю подходящий саундтрек,
В котором жизнь своё не отгуляла.
В такую тьму я к музыке щекой…
Скачаю свет луны в пустую чашку…
О том, что ты сегодня не со мной,
Не расскажу в инете нараспашку.
Во весь размах зависла тишина,
И снег стоит фарфоровым и твёрдым,
И где-то близко скрипнула сосна
Под сводом одиночества нестёртым.
Во всю длину змеится тишина,
И снег летит туда, где вдоволь хлеба,
И мается бессонницей одна
С безумной книгой на странице неба.
И буковки привычное скрипят,
И ангел тянет музыку за руку,
И с музыкой уходит в райский сад,
И отдаётся без причины слуху.
И тёмным спектром трогает меня
Глухая ночь в ботинках чернокнижья —
Метафорой нездешнего огня:
Поплавским Борей в мареве гашиша.
Полнолуние
…Большой
Красный дракон с семью головами
и
десятью рогами, и на головах его
семь
диадем…
Откровение Иоанна Богослова
Зимой он смотрит, как змеёй зима
Затягивает раны переулка,
И белый колер напрягает тьма,
И крепкий ветер голосом придурка
О смерти говорит, с которой жизнь
Так корешит, как панночка с гробами.
Он смотрит с 19-го вниз:
Весь снежный двор заполнен мертвецами
И полумертвецами: дышат, а?
Где неотложка с дошлым айболитом?
Из мира параллельного сюда,
По курсу каббалистики, транзитом
Влетают те, кто молятся ему —
Полмира разводящему дракону,
И засевают мандрагорой тьму,
И посылают к речнику Харону.
…Он впитывает темень, как сюжет:
Огромный шар, в котором скорпионы,
Клубок из чудищ недоступных недр
И — ряд второй — когтистые грифоны.
Он долго смотрит… становясь другим,
Нанизывая глюки полнолунья,
И будто кто-то говорит над ним —
Смеётся в чёрном тощая колдунья?
Морана в тёмном, бабушка с клюкой?
Он шепчет заклинания, и монстры
Бегут в Полтаву быстрою рекой
К приспешникам уездной коза ностры.
И — остаются мальчик и старик
В одном флаконе, правильнее — в теле,
В котором жизнь смертельнее, чем стих,
В котором смерть привычнее свирели.
Голова сновидений
В голове сновидений смеётся философ Хома.
Он женился на панночке: клады, офшоры, дома…
Вся нечистая сила с Хомой корешится повсюду.
У него на посылках каморра проворных чертей
Так стараются — что валит дым из стоячих ушей,
Засыпают валютой иуду.
Комариные бесы несут сулею ведьмаку
Да вишнёвую люльку к пропахшему злом очагу,
На стене роковое сиянье звериных шестёрок.
Сладко демоном жить: белоручек-русалок иметь,
Распухать языком чернокнижья, ломая комедь,
Выдыхая то — Omen, то — Moloch.
Яд виверны давать от простуды шершавым кентам —
Монструозным кентаврам, мешающим бром и агдам
(Лошадиные уши, а фейсы страшил бородаты).
В голове привидений жирует отступник Хома,
Смотрит месяц галушкой, свисает широкая тьма
И скрывает вампирские клады.
«Полетай, — говорит он ведьма́чке, — в шикарном гробу, —
Тряхани стариной! — новобрачную вспомним судьбу,
Забабашим полёт, предадимся бездумному чувству»,
Так три ночи банкетят, играются в игры свои,
В перерывах, как в сгинувшем прошлом, гоняют чаи,
Колдовство приближая к искусству.
Ставят лайки «ВКонтакте» то старому сотнику, то
Неприкаянной птице, летящей в старинном пальто:
Вариант — в макинтоше, плаще, титулярной шинели.
В общем — всё как всегда: сочинитель на коде припух,
Словно бы очертил в ветхой церкви спасительный круг…
На запоре кондовые двери.
Из хуторских диканек
Не открывай ту книгу, там гробы
Летают и — рыдает старый сотник,
Да в монстров превращаются попы
И смотрят на чудовищ, как на сводных
Сестёр ли, братанов — перекрестись!
Меж синеватым лесом и приходом
Огромным скорпионом пухнет высь
Таким-сяким размашистым уродом.
Не открывай полтавский гримуар,
Там слабый лузер заклинает Книгой,
А время — уплотнившийся кошмар —
Борзеет, как матёрый чёрт с шутихой,
С кричащего геенной полотна,
Чей прародитель2 спит в Хертогенбосе,
Ну, это к слову. В полночь простыня
Видений растекается. На дозе
Фантомов заковыристых нельзя…
Я что хотел сказать? — читай сначала…
Замри. Замкнись. И не смотри в глаза
Начальнику бродячего кошмара.
Здесь даже многоточия — сюжет
Того, что видишь то ли третьим оком…
Развитие. Деталь. Раскрутка. Тренд.
Всё станет завтра безмятежным вздохом.
Эй, старый ключник, не проспи рассвет:
Вот-вот и запоёт петух крикливый.
Петух в реестре Демиурга — бренд!
На хуторе NN все люди живы?
Портрет
В его шкафу скелеты как на выбор: в ночное время — тема хоть куда,
С бессонницей в обнимку (бес подсыпал) он из забытых лепит города,
Открыв не дверь, но — щели Мнемозины, в которых то, что изменить нельзя.
Стекаются забытые картины: стыдом прошиты эти паруса
Подробностей, стоят тенями возле дивана в клетку, мёртвых словарей,
Масаи из ироко в странной позе, каких-то керамических коней.
В 4:20 демиург руками поводит странно, как лесной друид,
И — визави в зеленоватой раме, присмотришься, губами шевелит
И скалится, и обещает бездну, не бутафорский мрак, но — шумный ад,
Как менестрель затягивает песню: слова Аида, музыка — впопад
Сюжету, что ворочается возле и демоном коричневым плывёт
(Что непонятно, объясню я после, возможно, дальше расшифрую код).
Живее кто? Портрет? Его хозяин? Скелеты расшушукались в шкафу,
И высушенный челюсти раззявил. Мотив стишка соткался на фу-фу.
Вот-вот герой покинет стены эти и выйдет в дверь, как вариант — в окно…
Нигде не высоко на белом свете. Всего лишь шаг и — каменное дно.
Налево-направо
Милета — Мнеме — строфы, скрепы, рифмы,
Рефлексии и маленькие драмы —
И вот уже перед глазами мифы
Закутаны в анапесты и ямбы,
И сновиденья, вымокшие в шаре
Заката, расползаются в полнеба:
Пойдёшь налево — в сумрачной Валгалле
Увидишь пьющих из сосудов гнева,
Страданий и — стучащей в сердце — мести:
Эйнхерии ещё живут в Валгалле…
Пойдёшь направо — грустные оркестры
Ключом скрипичным открывают дали
И машет ручкой Бабушка с косою
(Пишу с заглавной, потрафляю старой),
Текут тела в Элизиум рекою…
Речник Харон старается немало.
Милета в полночь шепчет Мнеме нечто,
Фонарщик носит огненные лампы.
Создателю хотелось бы прилечь, но —
Неспящий Царь залечивает драмы
И ставит многоточия в тетради,
Которую ни в Яндексе, ни в Гугле…
И никого не остаётся в кадре
Текучих строф, лишь тлеющие угли
Морфем, дефисов и деепричастий
И междометий лёгкие осколки,
Кифары свет, в котором зелье страсти…
…На старых рифмах свежие наколки.
***
Милета — человеку: «Вот и мы дожили до зимы, зима в порядке:
Базирует за церковью холмы, решает Пифагоровы загадки
И прячет жизнь в квартиры, как в чехлы. Ты спутал тень и Смерть в субботу утром? —
Ну ты отжёг в пределах каббалы и выглядел, прости, конкретно мутным.
Метафорами выросли ослы, когда ты разговаривал в постели:
Припоминал то огненные сны, то устрашал, как фирменные звери
В потустороннем. То есть пробуждал тревогу, ту, которая «ну к чёрту»,
Формальным жестом жуткое стирал, переходя к привычному комфорту.
Боюсь подкинуть голый камуфлет: нимб над башкой заметен меньше Лимба,
Плетущего в тебе сплошной сюжет, поверишь, — нешутейного калибра.
И вообще, хотела бы сказать, не в плане хрени: облака и музы,
Короче, те, с которыми камлать бывает круто, — закрывают шлюзы.
Ну-ну, я пошутила. Старикан, ещё ты съешь двух-трёх подземных чудищ
И напоследок выплюнешь талант…» Да был ли мальчик? Спросишь и осудишь,
Пока Милета что-то о тебе (по манускрипту — барышня в законе)
Всё бла-бла-бла (судьба судьбой в судьбе) —
опять программный сбой на Геликоне?!
Neurasthenia (на безлюдной улице)
…Всё то, что для Безносой хэппи-энд,
Всё в сильном небе запросто сегодня:
Вот крупный план, вот тучи кинолент
И тусклый свет… Вот соечка Господня
Махнула мне? Придумал для себя
Я жизнь во тьме. Последним идиотом
Я там, где одинокая судьба,
Где фатум-рок глумится старым жмотом.
…Ты жив, мудак, и видишь столько, что́ —
Всё ближе Стикс и Лета с каждым вздохом…
Поправь кашне и запахни пальто,
Приметь фонарь и — продвигайся с Богом.
1 Марен Маре (1656–1728), французский
композитор и музыкант.
2 Иероним Босх.
Евгений Чигрин —
поэт, эссеист, автор 4 книг стихотворений, в том числе «Неспящая бухта» (2014),
«Подводный шар» (2015). Публиковался во многих литературных журналах, в ряде
европейских и российских антологий. Стихи переведены на английский, испанский,
польский, сербский, французский, арабский, хинди, украинский, белорусский и др.
языки. Лауреат Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (2013),
Горьковской литературной премии в поэтической номинации (2014), Всероссийской
литературной премии им. Павла Бажова (2014), общенациональной премии «Золотой
Дельвиг» (2016) и др. Живёт в Москве и подмосковном Красногорске.
Cd: сарабанда для виолы да гамба
Сплошная сарабанда от Маре1:
Бемольный свет, прикосновенье пауз…
За окнами в тончайшей полумгле
Бездомье снега и рекой арт-хауз
Тех призраков, которые везде…
Я вижу их так явственно, что слово —
То зависает в лучшей пустоте,
То говорит над рюмочкой спиртного.
Вздыхает бархатистый инструмент:
Живёт смычок над формой грушевидной,
Кругом шмелиный слышится акцент,
Лишь музыканта галльского не видно.
Я переводчик музыки в слова,
Мне парадиз доверился недаром:
Строфа к строфе. Строфа к строфе. Строфа,
Которая космическим астралам
Доносит эту музыку, словарь
Того, кто смотрит в золотые книги,
Витьё барокко, каждую деталь
И февраля метели и задвиги.
И сарабанда гамбами цветёт,
Равно пион в хрустальном обрамленье,
Марен Маре по музыке идёт,
Бемольный рай подыгрывает тени,
Верней — теням… Живым и мёртвым… Я —
Смотрю, как тень перетекла в Мелету.
И мотылёк словесного витья
По Хлебникову крылышкует к свету.
Cd: аллеманда для виолы да гамба
Сквозистый праздник света смыт легко,
Зима стоит последними снегами.
С виолой теноровой существо
Идёт по небу мягкими шагами.
Так высоко, не дотянусь рукой
До аллеманды, что звучит оттуда,
До пауз, говорящих тишиной,
Играющих на маленькое чудо.
И сновиденья из-под рукава
Творца текут, переходя в подушки,
Высвечивая смыслы божества,
Картинки, книжки, фишки, побрякушки
Для маленьких: мы — дети для Него,
Я сам ребёнок, ну, поспорь попробуй…
Всё в музыке Маре: и Рождество,
И колдовство — врачу и мизантропу,
Поэту и таксисту, и тому,
Кто слышит поезд, по воде идущий,
И закрывает старую тюрьму,
И видит, как бредёт с хлебами Сущий,
Чтоб накормить последних из бродяг…
…Над квартами и квинтами барокко
Я мысленно вздымаю белый флаг,
Я говорю: осталось так немного,
Свернётся ангел — отойдёт ко сну,
И аллеманда завершится скоро,
И Тот, который нам несёт весну,
Уже на расстоянье разговора…
***
За смыслом выйду, словно бы за повестью души,
Не ждите росчерков поэм, мои карандаши,
Не ждите чуда, ноутбук и марсианский брат,
Смеются девы невпопад, и допотопный ад
Включает бодрый патефон, в котором мертвецы
Играют свинг напополам с потомком Лао-Цзы:
Бренчит рояль, гудит вовсю весёлый контрабас,
Какой-то искренний поэт поёт весь этот джаз!
И льётся музыка вокруг, и просветляет тьма…
За смыслом выскользнул за дверь — потёмки и зима…
И бледнолицый серафим, простывший от тоски,
На волчьих лапах — почему? Кому-то вопреки?
Луны кишмишевый окрас, единорог в цвету,
Душа, спешащая поймать удачу на лету,
И что-то там… за ВВС и — космосом и Ко…
Спаситель с бедным фонарём? Застава? Никого?
…Пишу тебе из темноты, из местности NN —
В который раз? В который снег? В который Карфаген?
Я должен сделать что? Забыл. Звонок бы другу, но —
Давно мертвец, а патефон — некрепкое звено.
Мост Сен-Мишель
Кепарь вместо нимба на старой башке
И нечто в ушах, чтобы вникнуть
В Рембо: подключиться к весёлой тоске,
Знакомые строфы окликнуть.
Я что-то хотел подсказать сам себе,
Запутался в беглых глаголах,
Как будто в смешной и обманной судьбе,
В своих существительных голых.
Плюс 30 в безоблачном полдне. Жара
Стоит парадизом по-галльски,
В который иголки вгоняет хандра,
Чтоб выхватить ключик кастальский.
Стою на мосту, где однажды Фролло
Феба́ укокошил кинжалом! —
Я точно в волшебное глянул стекло,
Прохваченный временем старым.
Я как-то хотел объясниться с баржой,
Со смертью, глядящей собором,
С химерой-метафорой, смертной водой —
Единственным словом, с которым
Сумел разойтись на мосту Сен-Мишель,
На мостик Менял засмотревшись.
Блуждающим взглядом ловя цитадель,
С какой-то подробностью спевшись,
Хотелось Бодлеру нелепый стишок
Оставить — забавный подарок,
В котором гуляет то сбивчивый слог,
То дактиль любви без помарок,
А то амфибрахий влезает, как тать,
Подстёгнутый не алкоголем.
И музы — давай стихотворцу шептать
И мучают счастьем, как горем.
***
Ладно, ладно, детки, дайте только срок,
Будет вам и белка, будет и свисток!
Алексей Плещеев
Цвета манго и мускатной дыни
Снился остров. Снились острова.
Снилась жизнь таких авиалиний,
От которой лучшая халва
И во рту, и на большой тарелке,
Только вот тарелка эта где?
Я проснулся. Ни свистка, ни белки…
Только осень старая везде.
***
В пол-Мандельштама музыка и снег,
В треть Гумилёва лунная Сахара,
Скачаю подходящий саундтрек,
В котором жизнь своё не отгуляла.
В такую тьму я к музыке щекой…
Скачаю свет луны в пустую чашку…
О том, что ты сегодня не со мной,
Не расскажу в инете нараспашку.
Во весь размах зависла тишина,
И снег стоит фарфоровым и твёрдым,
И где-то близко скрипнула сосна
Под сводом одиночества нестёртым.
Во всю длину змеится тишина,
И снег летит туда, где вдоволь хлеба,
И мается бессонницей одна
С безумной книгой на странице неба.
И буковки привычное скрипят,
И ангел тянет музыку за руку,
И с музыкой уходит в райский сад,
И отдаётся без причины слуху.
И тёмным спектром трогает меня
Глухая ночь в ботинках чернокнижья —
Метафорой нездешнего огня:
Поплавским Борей в мареве гашиша.
Полнолуние
…Большой
Красный дракон с семью головами
и
десятью рогами, и на головах его
семь
диадем…
Откровение Иоанна Богослова
Зимой он смотрит, как змеёй зима
Затягивает раны переулка,
И белый колер напрягает тьма,
И крепкий ветер голосом придурка
О смерти говорит, с которой жизнь
Так корешит, как панночка с гробами.
Он смотрит с 19-го вниз:
Весь снежный двор заполнен мертвецами
И полумертвецами: дышат, а?
Где неотложка с дошлым айболитом?
Из мира параллельного сюда,
По курсу каббалистики, транзитом
Влетают те, кто молятся ему —
Полмира разводящему дракону,
И засевают мандрагорой тьму,
И посылают к речнику Харону.
…Он впитывает темень, как сюжет:
Огромный шар, в котором скорпионы,
Клубок из чудищ недоступных недр
И — ряд второй — когтистые грифоны.
Он долго смотрит… становясь другим,
Нанизывая глюки полнолунья,
И будто кто-то говорит над ним —
Смеётся в чёрном тощая колдунья?
Морана в тёмном, бабушка с клюкой?
Он шепчет заклинания, и монстры
Бегут в Полтаву быстрою рекой
К приспешникам уездной коза ностры.
И — остаются мальчик и старик
В одном флаконе, правильнее — в теле,
В котором жизнь смертельнее, чем стих,
В котором смерть привычнее свирели.
Голова сновидений
В голове сновидений смеётся философ Хома.
Он женился на панночке: клады, офшоры, дома…
Вся нечистая сила с Хомой корешится повсюду.
У него на посылках каморра проворных чертей
Так стараются — что валит дым из стоячих ушей,
Засыпают валютой иуду.
Комариные бесы несут сулею ведьмаку
Да вишнёвую люльку к пропахшему злом очагу,
На стене роковое сиянье звериных шестёрок.
Сладко демоном жить: белоручек-русалок иметь,
Распухать языком чернокнижья, ломая комедь,
Выдыхая то — Omen, то — Moloch.
Яд виверны давать от простуды шершавым кентам —
Монструозным кентаврам, мешающим бром и агдам
(Лошадиные уши, а фейсы страшил бородаты).
В голове привидений жирует отступник Хома,
Смотрит месяц галушкой, свисает широкая тьма
И скрывает вампирские клады.
«Полетай, — говорит он ведьма́чке, — в шикарном гробу, —
Тряхани стариной! — новобрачную вспомним судьбу,
Забабашим полёт, предадимся бездумному чувству»,
Так три ночи банкетят, играются в игры свои,
В перерывах, как в сгинувшем прошлом, гоняют чаи,
Колдовство приближая к искусству.
Ставят лайки «ВКонтакте» то старому сотнику, то
Неприкаянной птице, летящей в старинном пальто:
Вариант — в макинтоше, плаще, титулярной шинели.
В общем — всё как всегда: сочинитель на коде припух,
Словно бы очертил в ветхой церкви спасительный круг…
На запоре кондовые двери.
Из хуторских диканек
Не открывай ту книгу, там гробы
Летают и — рыдает старый сотник,
Да в монстров превращаются попы
И смотрят на чудовищ, как на сводных
Сестёр ли, братанов — перекрестись!
Меж синеватым лесом и приходом
Огромным скорпионом пухнет высь
Таким-сяким размашистым уродом.
Не открывай полтавский гримуар,
Там слабый лузер заклинает Книгой,
А время — уплотнившийся кошмар —
Борзеет, как матёрый чёрт с шутихой,
С кричащего геенной полотна,
Чей прародитель2 спит в Хертогенбосе,
Ну, это к слову. В полночь простыня
Видений растекается. На дозе
Фантомов заковыристых нельзя…
Я что хотел сказать? — читай сначала…
Замри. Замкнись. И не смотри в глаза
Начальнику бродячего кошмара.
Здесь даже многоточия — сюжет
Того, что видишь то ли третьим оком…
Развитие. Деталь. Раскрутка. Тренд.
Всё станет завтра безмятежным вздохом.
Эй, старый ключник, не проспи рассвет:
Вот-вот и запоёт петух крикливый.
Петух в реестре Демиурга — бренд!
На хуторе NN все люди живы?
Портрет
В его шкафу скелеты как на выбор: в ночное время — тема хоть куда,
С бессонницей в обнимку (бес подсыпал) он из забытых лепит города,
Открыв не дверь, но — щели Мнемозины, в которых то, что изменить нельзя.
Стекаются забытые картины: стыдом прошиты эти паруса
Подробностей, стоят тенями возле дивана в клетку, мёртвых словарей,
Масаи из ироко в странной позе, каких-то керамических коней.
В 4:20 демиург руками поводит странно, как лесной друид,
И — визави в зеленоватой раме, присмотришься, губами шевелит
И скалится, и обещает бездну, не бутафорский мрак, но — шумный ад,
Как менестрель затягивает песню: слова Аида, музыка — впопад
Сюжету, что ворочается возле и демоном коричневым плывёт
(Что непонятно, объясню я после, возможно, дальше расшифрую код).
Живее кто? Портрет? Его хозяин? Скелеты расшушукались в шкафу,
И высушенный челюсти раззявил. Мотив стишка соткался на фу-фу.
Вот-вот герой покинет стены эти и выйдет в дверь, как вариант — в окно…
Нигде не высоко на белом свете. Всего лишь шаг и — каменное дно.
Налево-направо
Милета — Мнеме — строфы, скрепы, рифмы,
Рефлексии и маленькие драмы —
И вот уже перед глазами мифы
Закутаны в анапесты и ямбы,
И сновиденья, вымокшие в шаре
Заката, расползаются в полнеба:
Пойдёшь налево — в сумрачной Валгалле
Увидишь пьющих из сосудов гнева,
Страданий и — стучащей в сердце — мести:
Эйнхерии ещё живут в Валгалле…
Пойдёшь направо — грустные оркестры
Ключом скрипичным открывают дали
И машет ручкой Бабушка с косою
(Пишу с заглавной, потрафляю старой),
Текут тела в Элизиум рекою…
Речник Харон старается немало.
Милета в полночь шепчет Мнеме нечто,
Фонарщик носит огненные лампы.
Создателю хотелось бы прилечь, но —
Неспящий Царь залечивает драмы
И ставит многоточия в тетради,
Которую ни в Яндексе, ни в Гугле…
И никого не остаётся в кадре
Текучих строф, лишь тлеющие угли
Морфем, дефисов и деепричастий
И междометий лёгкие осколки,
Кифары свет, в котором зелье страсти…
…На старых рифмах свежие наколки.
***
Милета — человеку: «Вот и мы дожили до зимы, зима в порядке:
Базирует за церковью холмы, решает Пифагоровы загадки
И прячет жизнь в квартиры, как в чехлы. Ты спутал тень и Смерть в субботу утром? —
Ну ты отжёг в пределах каббалы и выглядел, прости, конкретно мутным.
Метафорами выросли ослы, когда ты разговаривал в постели:
Припоминал то огненные сны, то устрашал, как фирменные звери
В потустороннем. То есть пробуждал тревогу, ту, которая «ну к чёрту»,
Формальным жестом жуткое стирал, переходя к привычному комфорту.
Боюсь подкинуть голый камуфлет: нимб над башкой заметен меньше Лимба,
Плетущего в тебе сплошной сюжет, поверишь, — нешутейного калибра.
И вообще, хотела бы сказать, не в плане хрени: облака и музы,
Короче, те, с которыми камлать бывает круто, — закрывают шлюзы.
Ну-ну, я пошутила. Старикан, ещё ты съешь двух-трёх подземных чудищ
И напоследок выплюнешь талант…» Да был ли мальчик? Спросишь и осудишь,
Пока Милета что-то о тебе (по манускрипту — барышня в законе)
Всё бла-бла-бла (судьба судьбой в судьбе) —
опять программный сбой на Геликоне?!
Neurasthenia (на безлюдной улице)
…Всё то, что для Безносой хэппи-энд,
Всё в сильном небе запросто сегодня:
Вот крупный план, вот тучи кинолент
И тусклый свет… Вот соечка Господня
Махнула мне? Придумал для себя
Я жизнь во тьме. Последним идиотом
Я там, где одинокая судьба,
Где фатум-рок глумится старым жмотом.
…Ты жив, мудак, и видишь столько, что́ —
Всё ближе Стикс и Лета с каждым вздохом…
Поправь кашне и запахни пальто,
Приметь фонарь и — продвигайся с Богом.
1 Марен Маре (1656–1728), французский
композитор и музыкант.
2 Иероним Босх.