Игорь Вишневецкий. Неизбирательное сродство. — «Новый мир», 2017, № 9
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2018
«Роман из 1835-го года», как определил прозаик и ученый Игорь Вишневецкий свой новый труд «Неизбирательное сродство», живо напомнил мне «Путешествие из Конотопа в Москву. Мемуары поручика Ржевского», вышедшие отдельной книгой в «Эксмо» в 2015 году.
Тут и там произведение стилизовано под аутентичную рукопись про «дела давно минувших дней» — кстати, и «дни» оны практически совпадают: это первая половина XIX столетия. Тут и там присутствует нарочито архаичный слог и даже орфография (Вишневецкий, например, использует слово «шкап», говоря о каютах). Тут и там автор не скрывает своего пребывания в наших днях и ретроспективного взгляда. В «Мемуарах поручика Ржевского» автор сдержанно называет себя публикатором рукописи, хранившейся в семье его товарища два века — но так как он признается, что редактировал рукопись и даже дописывал утраченные фрагменты, скромный статус ничего не меняет. В «Неизбирательном сродстве» автор же, напротив, присваивает себе функции всеведения и демиургические черты — он будто бы свидетель как событий, происшедших с его героями в середине 1830-х годов, так и их современного продолжения. Наконец, тут и там текст щедро напитан реминисценциями, аллюзиями и переработанными литературными произведениями. Только «Мемуары» опираются в основном на анекдоты и в целом комичны. А роман Вишневецкого, напротив, мистичен и трагичен. Хотя и в этой трагичности есть что-то пародийное…
Героев Вишневецкого мы встречаем на борту корабля: «В 4 часа утра 25 мая 1835 года (старого стиля; в землях, куда все плыли, уже был июнь) (в первом предложении романа откровенно обозначено, что автор смотрит на плавание из будущего, когда сменился календарь. — Е.С.), когда раннее солнце… уже освещало прохладную рябь Балтийского моря, пироскаф Общества Санкт-Петербургского и Любекского пароходства «Николай I» покинул кронштадтский рейд». Направляются путешественники в Травемюнде. Первым классом плывет «всего несколько десятков пассажиров»; у парохода «имелись еще классы второй и третий — для низших сословий и прислуги», но эта публика не интересует автора. Его занимают только несколько лиц из чистого круга. Роман довольно герметичен и «малолюден» — как это ни парадоксально. Дело в том, что «Неизбирательное сродство» по конструкции — «роман в рассказах», и действие в нём, по гамбургскому счёту, к говорению историй и сводится. Соответственно, действующими лицами можно называть лишь тех персонажей, которые находятся в ближайшем к читателю круге и вещают, как будто обращаясь напрямую к нему. Это пассажиры парохода военный Тарасов, его товарищ Корсаков, Александра Дмитриевна, молодой украинец Пылып Вакаринчук и юный князь Эспер Лысогорский — да старый князь Адриан Лысогорский, которого в финале своего путешествия встречает племянник, едущий за границу по его же вызову. Остальные же персонажи остаются в пространстве историй, которыми тешат себя плывущие на пароходе, то есть изначальные фантомы. О том, связаны ли они с кругом действующих лиц, влияют ли на тех, кого автор обозначил реальными фигурами, могут сложиться разные мнения, ибо уровней повествования в «Неизбирательном сродстве» много.
Роман Вишневецкого демонстративно уходит от реальности (пусть и реальности 1835 года) в область предположений, тайн, зловещих загадок и умозаключений на самые отвлечённые темы, в том числе и о возможностях человеческого мозга, принципиальной познаваемости мира, роли вещих снов в этом процессе, а также тайном братстве «постигателей знания». Круг прототипов текста Вишневецкого в русской и мировой классике: романы Густава Майринка, «Атлантида» Пьера Бенуа, в особенности же — «Упырь» и «Семья вурдалака» Алексея Толстого и «Гузла» Проспера Мериме. Более молодые читатели могут приплюсовать сюда сагу «Сумерки», ибо вампирская тем, если и не звучит в романе конкретно, но обозначена многими «толстыми» намеками. В романе — возникая в очередной вводной истории и «прорастая» в основной сюжет — фигурирует дерево каан-че, вывезенное двумя иезуитами из лесов Южного Юкатана: дерево, внушающее страх тамошним индейцам, ибо поглощает птиц и мелких зверьков, высасывая из них кровь и приращивая к себе пустую клетчатку. Проходного персонажа, ученого Орацио Фальконе, не погребли, а кремировали, предварительно всадив ему в сердце осиновый кол. Состав крови князя Адриана Лысогорского, к которому стекаются все сюжетные линии, по мнению профессора Гамберини, «был в высшей степени странен», а также у него наблюдалось «какое-то нечеловеческое изменение ума». Князя не раз считали погибшим или умершим, но он всегда «оживал» — по крайней мере, возвращался в людское общество. Наконец, в финале романа, в родовой усадьбе с неслучайным названием Навьино, юный князь Эспер зарежет дядю скальпелем по его собственной просьбе — но убийство не состоится. «…Эспер нанес удар там, где должно было располагаться сердце, но острое и тонкое лезвие прошло как сквозь бумажную труху, не встречая сопротивления. Лицо дяди дернулось и стало стремительно меняться, словно ему становилось лучше. …Но все это длилось очень короткое время. Эспер вынул скальпель: ни единой капли крови не осталось на поблескивающем лезвии». Кстати, дерево-вампир, конечно же, обнаружится в усадьбе старого князя, которая сразу же после смерти ее демонического владельца загорится от удара молнии и быстро превратится в пепел со всем своим «сатанинским» (как думают окрестные мужики) содержимым.
Впрочем, исчезли ли из мира оба князя Лысогорских, тоже вопрос открытый. Нечеловеческая природа Адриана подчеркивается на протяжении всего романа, начиная с того, что он носит имя римского императора, знаменитого, в числе прочего, покровительством искусствам, философии и писанием стихов. Его автоэпитафия, стихи о «душе-страннице», цитируются в книге. Одно из толкований «Неизбирательного сродства» может состоять в том, что император Адриан бесконечно проходит цепь реинкарнаций; но столь же логично предположение, что старый князь Лысогорский — «обыкновенный» вампир, неубиваемый, ибо физически давно умер, и его бытие на свете — существование тела, лишенного души, но нуждающегося в чужой крови. Возможно, он и от кинжала племянника не погиб, и в пожаре не сгорел — но его дальнейшие приключения автора не интересуют. В отличие от Эспера. В эпилоге Вишневецкий решительно сбрасывает маску современника князей и напоминает, что он смотрит на них из XXI века: «Каждые 22 года князь Эспер появляется на повороте на Навьино. Он одет по моде …середины 1830-х. …Он обращается к проезжающим мимо на несколько церемонном и искусственном, на нынешний вкус, наречии, …и спрашивает, много ли еще верст до Навьина. Но поворот давно ведет в никуда…Главное, не обращать на вечного князя никакого внимания. Он просто исполняет свое дело: проверяет, не поселился ли кто на руинах. Через еще шестнадцать лет он появится снова и задаст тот же самый вопрос».
«Вечный князь» — прямая аналогия с Вечным жидом. Вот и еще один прототип текста Вишневецкого установлен…
Прихотливый этот сюжет, как уже говорилось выше, уложен в основном в пересказы чьих-то историй, диалоги, споры. Вернемся к началу романа. Пароходное общение представителей высшего света начинается с выпада по-европейски раскованной Александры Дмитриевны: «Скорость пути не делает нас понятней и ближе друг другу. Мы плывем из России заклеенными и запечатанными, как письма в почтовых чемоданах». Первым возражает даме уланский офицер Тарасов: «Мы молчим не оттого, что нам нечего уже сказать друг другу, а просто еще не обвыклись». Дабы «обвыкнуться», он пугает слушателей эпизодом из своей военной биографии, когда русский гарнизон стоял в Европейской Турции, в Эдырне (Адрианополе). В этом рассказе фигурируют существа странного вида, похожие статью на людей, а движениями — на зверей, раскапывающие могилы и убившие русского артиллерийского капитана, чтобы назавтра накинуться и на его свежее захоронение. Казачий разъезд пытался препятствовать чудищам, однако отогнать их либо поразить оружием оказалось невозможно — они все время оказывались на одном расстоянии от военных, и те, испуганные, пустились прочь от нечисти. На этот зловещий рассказ приятель Тарасова Корсаков отвечает собственной историей, главный герой которой — странный русский, сочтенный умершим, но живой, якобы выполняющий на Ближнем Востоке некую секретную миссию русского правительства и носящий имя Адриан Лысогорский. Так, с помощью чужих пересказов, автор подвигает нас шаг за шагом к развязке. В каждом из монологов, писем и пр. скрыты одна-две детали, имеющие отношение к таинственному князю Лысогорскому. Кстати, потому, что автора интересуют только эти «ниточки», большинство вводных историй смотрятся незаконченными, не развитыми в плоскости романа, а сам роман — нагромождением незавершенных конструкций. Потому и его развязку грешно называть разгадкой.
Особо отметим, что роман весьма конспирологичен. Описанию древностей — разрушенных поселений, покинутых храмов, надписей на могилах либо стенах святилищ и т.п. — в романе уделено много места. Это отдельный смысловой пласт книги, апеллирующий к названию «Неизбирательное сродство», графическое изображение коего подчеркивает: сродство очень даже избирательное. Эта сфера романа полна любопытной символики, но её постичь способен далеко не всякий читатель. О том, что без специалистов «тайнопись» «…сродства» не обошлась, говорит и длинный ряд благодарностей, данный вместо эпиграфа.
В литературном же плане роман, самым причудливым образом мешающий исторические факты с авторским вымыслом (или с другим историческим фактом — априорной мистичностью сознания жителей XIX столетия?), достоин того же определения, что и речь князя Эспера в наши дни: «церемонный и искусственный». Это оригинальное продолжение «фантастической» линии, взятой «Новым миром» в последнее время. Вскоре, должно быть, мы будем иметь честь познакомиться с «новомирским» фэнтези.