Быль
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2018
Владилена Сементовская
(1936) — родилась в Туапсе, училась в Люберцах, в Ленинграде, в Свердловске,
где окончила школу рабочей молодежи и Педучилище им. Горького. Работала в начальной
школе в Курганской области. Затем окончила исторический факультет Уральского
государственного университета. Работала учителем в сельской школе, воспитателем
в детском саду. Сейчас пенсионер, живет в Екатеринбурге. В «Урале» печатается
впервые.
В феврале 2018 года в редакцию журнала пришла пожилая женщина лет
восьмидесяти. Она была слепа. До нашего кабинета ей помогли добраться. Женщина
спросила:
— У вас есть для меня 10 минут?
— Конечно, есть.
И она начала свой рассказ. Читала по памяти. Изредка сбиваясь,
замечала: «Я пропустила предложение». На несколько секунд задумывалась и
продолжала снова. Сначала мы слушали из вежливости, но с каждой минутой рассказ
все больше и больше нам нравился. Закончив читать, она спросила:
— Теперь что мне с этим делать?
Оказалось, что рассказ уже набран, он
существует на бумаге. Две недели спустя Владилена Витальевна принесла нам
распечатку. Теперь уже мы читали его автору, а Владилена Витальевна говорила,
что изменить, что поправить. Мы внесли все поправки в текст. А еще через неделю
на заседании Редколлегии предложили опубликовать его. И вот перед читателем ее
рассказ, а точнее говоря — быль.
Сергей
Беляков
Большая река вела из Сибири в Россию. Между увалами, густо покрытыми ельником, и левым берегом, утонувшим в зарослях черемухи, неспешно двигались барки, груженные железом, в сторону Перми, а там, куда царь-батюшка прикажет. За высоким берегом прятались редкие избы. Лесные и речные угодья были богаты зверем, птицей, рыбой. За Камнем и Говорухой, которая несла свои воды в Большую реку, немереными верстами стоял урман до самых пермяцких поселений. В 1728 году пришлые мужики откуда-то из России у подножия Камня срубили избы, распахали землю. Стали жить. Никем не считано, сколько поколений сменилось в Каменке за без малого 300 лет.
Около десяти лет после переворота приехал из города представитель организовывать в Каменке колхоз. Михаила Чурилина противу его воли поставили председателем. После восьми дней его председательства цыганский табор, кочевавший вдоль Большой реки, угнал табун лошадей, а Михаила угнали на севера, где он крепко занемог, но, собрав последние силы, бежал и теперь прятался дома на сеновале. Старшенький его, Ваня, играючи полез на сеновал, но, увидев торчавшие из-под соломы грязные мужицкие ноги, шустро скатился вниз и, распахнув дверь в избу, истошно крикнул: «Мамка, на сеновале чужой мужик!» Мать дала ему подзатыльник, зажала рот рукой и яростно зашептала: «Чтобы ни одна душа ни сном ни духом не знала про сеновал!» Налила в кринку парного молока, положила сверху ломоть хлеба и велела отнести отцу, который, исходя кровью, через два дня помер.
Ваня остался за работника. Он подводил к стене амбара Рыжуню, становился на скамейку и запрягал лошадь. Возил на ней из леса хворост, пахал огород, привозил с лугов сено, ходил с матерью на колхозные поля, чтобы заработать трудодни, отбивал косу, приносил из-под высокого берега Говорухи тяжелые бадьи со студеной водой. В лугах косил траву, ворошил сено, ставил стожок для коровы Майки, выполнял все мужицкие работы, мыслимые и немыслимые, от которых у него надсадно болел живот до самой армии, где его посадили за руль и приказали учиться на шофера.
Живот болеть перестал, чему Ваня был несказанно рад, но ночью он просыпался с мокрыми глазами. Снилась мать, её седые волосы вылезали из-под косынки, а тонкие руки были прижаты к сердцу. Она смотрела куда-то в сторону и звала Ваню. От жалости к матери у него снова начинал болеть живот.
Он не успел подшить сестре Аниске валенки, и зимой, когда будет убродно, ей придётся ходить за семь километров в школу в рваных пимах. Утром, когда шли занятия на полигоне, вокруг которого стоял рыжий березняк и с него неслышно падали листья, Ваня понял, что в Каменке убирают картофель. Мать, кашляя и задыхаясь, выкапывает клубни, а Аниска, тоненькая как хворостинка, складывает их в тяжёлую бадью и носит в голбец. От этих мыслей у него начинало сильно колотиться сердце, и никакая дремота не могла ему помочь, он долго лежал с открытыми глазами, а когда дыхание становилось ровным, раздавалась команда — подъём.
Через три года Ваня вышел на станции Большереченская. До родной Каменки двадцать вёрст — рукой подать. Вдоль Говорухи луга без конца и края. Многоцветье такое, что при малейшем дуновении густой аромат разнотравья заполнял всё вокруг. Дышать было легко и весело. Ноги сами несли, и скоро Ваня был дома.
Из-за темной полосы леса ещё не успело показаться солнце, когда Ваня принёс с Говорухи полные бадьи студёной воды. По солдатской привычке сделал зарядку, облился и пошёл смотреть хозяйство.
У крыльца ни самой верхней, ни самой нижней ступенек не было. Дверной проём перекосило так, что дверь не закрывалась вовсе. Оконные рамы завязывались на тесёмочки. Изба осела, крыша протекала и съехала набок. Амбарная дверь висела на одной петле, от ветра скрипела и со стуком ударялась о порог. У стайки двери не было вовсе. Майку давно отвели на бойню для уплаты налога по мясопоставке. Рыжуню забрали в колхоз ещё до призыва Вани в армию. Другой животины на подворье не было. Огород зарос лебедой. Забор лежал в траве. Ваня сидел на лавочке и думал только одно:
«Как они зимовали?! Ведь Аниска писала, что у них всё хорошо. Мать велела?»
Когда солнце поднялось над лесом, Ваня пошёл в правление. Председатель был новый, и Ваня его не знал. Поздоровавшись, Ваня положил на стол заявление, молча ждал. Председатель прочёл и локтем отодвинул бумагу, спросил:
— Ты кто?
— Я — солдат.
— Мы солдатам лес не выписываем, только колхозникам.
— Моя мать работала в колхозе с первого дня его организации.
— Твоя мать уже год живёт за счёт государства, на пенсию, пусть живёт как все пенсионеры.
Ваня закусил губу.
— Меня взяли в армию из этого колхоза.
— Когда сядешь на трактор в этом колхозе, тогда и принесёшь заявление.
— Мой отец был первым председателем этого колхоза.
Сидевший за столом поднял невидящие глаза на Ваню и прохрипел:
— Твой отец ворюга и тюремщик. Таких, как твой отец, надо ставить к стенке.
Ваня побледнел, взял заявление и вышел. Дома, прижимая к груди седую голову матери, Ваня спросил: «Мам, сколько ты получаешь пенсии?» Она, всхлипнув, ответила: «Семь рублей пятьдесят копеек».
Ваня скрипнул зубами, осторожно отстранил мать и ушёл. Под вечер Ваня вернулся и с порога сказал: «Мама, будем ставить избу. Я устроился в МТС на полуторку».
На Покров Каменка гуляла на Ваниной свадьбе.
Светлым июньским вечером Ваня с женой Аннушкой сидели на берегу и решали очень важный для них вопрос: как ставить избу, сколько будет комнат, в какую сторону будут смотреть окна, сколько скатов делать у крыши. Вчера им привезли лес и стройматериалы. Хотелось въехать в новый дом до начала уборочной, поэтому решили созвать помочь через две недели, в воскресенье.
Всё у них складывалось
удачно, они были довольны. Ваня крепко обнял за плечи Аннушку, прижал к себе,
положил другую руку на её тёплый округлившийся живот и вдруг ощутил ладонью
толчок. Он взглянул на Аннушку, она счастливо улыбалась, но не ему, а себе,
тому, что было в ней самой. Толчки повторились ещё и ещё. Ваня ощутил не
испытанную прежде нежность к этой молодой женщине, его половинке, и их
совместной кровиночке, ещё не рожденной, но уже дававшей о себе знать. Ваню
одолевала нежность. Он не знал, что бывают чувства, при которых можно
задохнуться от счастья. Он старался осторожно дышать, чтобы не нарушить это
чудо. Эта удивительная женщина, и он сам, и новая судьба, дающая о себе знать,
— всё было единым, необыкновенным, особенным, из нежности, любви и счастья. А
впереди была целая жизнь.
В день помочи Ваня встал рано, подошёл к простенку, где висело зеркало, а под ним отрывной календарь. Оторвал верхний листок, мельком глянул на дату: 22 июня 1941 года, воскресенье. Ваня подоил корову, отогнал её в стадо. Когда вернулся на подворье, вдруг услышал отчаянные крики голосивших женщин. Он снова вышел на улицу, подошёл к людям и, поняв причину женских слёз, вернулся в избу. Разбудил Аннушку, спокойно ей сказал: «Прямо сейчас сшей мне мешок с двумя лямками. Положишь в него кружку, ложку, тёплые носки, варежки и смену белья».
На другое утро, ещё по-тёмному, Ваня надел заплечный мешок, натянул солдатские сапоги, в которых год назад пришёл из армии, и подошёл к матери. Осторожно и ласково взял в ладони её лицо, долго целовал мокрые от слёз глаза, гладил плечи. Она вдруг откинула голову назад, глядя в лицо Вани прошептала молитву, трижды его перекрестила и вдруг обмякла и стала медленно падать. Ваня подхватил её и отнёс на кровать. Аннушка и Аниска обхватили Ваню с двух сторон, вздрагивали от рыданий. Ваня с минуту стоял неподвижно, сердце его рвалось на части, а потом спокойно сказал: «Я — солдат!» И почти бегом выскочил из избы.
Женщины больше никогда Ваню не видели и никаких сведений о нём не получали. Семьям солдат, пропавших без вести, помощь не полагалась.
В июне 2017 года Катя, правнучка Вани, случайно услышала по радио о бойцах, погибших в бою. Список был длинный, но Катя слышала только одно: «Иван Михайлович Чурилин, родившийся в деревне Каменка Большереченского района Пермской области 6 июня 1917 года, вступивший добровольцем в действующую армию 23 июня 1941 года, погиб под городом Ржевом».
Он не знал, что жена назовёт сына Ваней.