Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2018
Пётр Чейгин — поэт, автор 5 книг стихотворений. Лауреат
премии «Русский Гулливер» (2014) «За вклад в развитие современного поэтического
языка».
***
На одном холме с оленем,
беглый завтрак разобрав,
из подкожной майской лени
выбираю свой устав.
Майский свет в ноздрях Нью-Йорка
тешит, может быть, блесну,
и поёт лимона корка
срезом в шаткую весну.
***
Люблю наводнение в полном уборе.
В чернилах Сильфиды чулок.
Латунная лодка укромного моря
надула расквашенный бок.
Корейская сказка в колосьях героев,
ошпарив разбегом рывок,
завода каникул заботу утроив
экзаменов гордый зевок
на меч петушиный, на шурф вдохновенья,
на час, запечённый в сукно…
Из леса на церковь ползёт наводненье,
и угорь извился в окно.
***
На губах весенней Пенсильвании
проба ветра вьётся взглядом белки.
Пять шагов подутренним дознанием
счёта волн на отраженьях ёлки.
Гадостная ель себе назло
ворошит певичек закулисья…
В руки мне индейское весло,
погребённое ворчаньем лисьим,
падает и рвётся снег домой,
ты его сомнением укрой.
***
За погибелью лететь
в жилах дня и перламутре.
(Роговеет утро сутры,
недра нити — грива сутры.)
Крик Атлантики терпеть.
Спящего внесли крестом.
Жалит дождь Бродвею уши.
Трудно деве Верди слушать —
дикой груше за стеклом.
За погибелью успеть.
В жилах дня и перламутре
зов Атлантики терпеть.
Недра нити, сокол сутры —
в Эрмитаже холодеть.
***
Архитектурный и небесный
просвет в законе ноября…
Мне с вечера и зло, и тесно,
на даче удочкой паря.
Её бамбук обозом щучьим
скользит в когтях нетопыря.
С утра позёмка под ногтями
и сладкий мех нетопыря.
Сочится страх с берёз, горстями
на Солнце в очередь горя.
Пора предстать вотще певучим,
с небес копейщиком творя.
***
Сон старухи, звон старухи
не чечёткою зубов,
в поле клёкотом старухи
разорился Петергоф
распашонкою оков.
Сыромятная старуха
съест меня из лязга снов,
и цитатой на два уха
застрекочет Петергоф,
слив основу из основ
…ибо сонною свиньёй
обезглавлен ангел твой.
***
Клубок слюны береговой
(вкрапленья линьки сенбернара)
февральским свитером на раны
грехов морковных свежий рой…
Ладонь для бабочки раскрой.
Каток для горничной залей
и ночи прибери берёзы.
Поскольку учредят морозы
и солью гогландских цепей
каналы скроет — всё целей.
***
И куда одинокая хлещет пехота
в перекрестье сетей из погожего мрака.
Это волосы пятницы — курья забота,
это хвост многословного гордого рака.
Где волнуется чайник и сохнет кочевник,
молнья чистит работу у внезапного старца.
Вся досада его на холодный половник,
насыпающий утро в карман иноверца,
где юродствует тина и колотится пена…
Словом, вытяни Мекку из бледности нашей.
Не осталось в колодцах мужицкой измены,
копит кости берёз Патрикеева стража.
***
Бездонные сосны в бездонных полях ойкумены.
Жатву героев не скроет разборчивый панцирь.
Над пропастями-ступенями
полного роста замены.
Мне не хватает попасть в обезвоженный карцер.
Не соскоблить с поясов латынь перебранки.
Соки садятся на грудь пресноводного тела.
Даже паря, не достать царскосельские санки.
Впрочем, какое мне дело,
какое до вечности дело?
***
Нет,
не вырванной злобным наганом гортани,
не успешного Солнца в снегах
не искал я касанье,
не каркал признанье,
соляные концы оборвав.
Бесконечная встреча крошила в заливе
корабли из тетрадок души,
убивая в осколках, в резном переливе.
Не подмогу пространства решив
приголубить,
но корками веры привлечь.
***
Скрылось и вновь проявилось в душе
племя покорного бога из рядовой перестрелки.
Плугом сохатым горят на кремлёвской меже
свергнутый нефтью букварь и ревущие целки.
Выходи Балтику гнётом пастушьей любви.
Воздух расширенный «до» изгоняет мокроту.
Влажно сегодня на дне новогодней стрельбы.
Хнычет лошадка за утро до поворота.
***
Туманом свитая заря
и тень во сне драчливей розы.
Успей нарваться на сюрпризы,
о дне рожденья говоря.
На глаз рожденья час вести
под шепот маски пустоцветной,
где твой вокал зрачком монетным
застрял у Павловска в горсти.
Где твой распев замкнул петух,
над Каргопольем дав осечку.
Наказывай на Солнце спичку
горящую, в ней пот потух.
***
Собачий костерок на темени заката.
Четыре гада-дня повисли у него.
Немая речь по совести горбата,
На ней вовсю ютятся пострелята.
Из красных дыр забвенья принесло
Толчок земли — солёное весло.
На голытьбе сомненья чёрствый повод
Заботится на дне найти картавый холод,
И рыжий грех пахучей черепицы,
Но сыплется Луна в его глазницы.
(Не спит стакан в руке католика,
И уши мнёт парадная гармоника.)
***
Лоб архангела с чёлкой и ленточкой
и родниковая кожа.
Гаснут суставы, и зренье дробится.
Уколы. Подобье.
Калькою крылья картавых глубин
над списками стужи.
Не просмолили листы
в спряженье верховья.
Не угодили. На жар нападает
угаданный доктор.
Брёвна скита не по праву прозрачны.
Как выжить?
Кто соберёт твою кровь
по покладистым крохам,
если заря опечатана
сводным бутоном на Припять?
***
Тень архангела
смыта войной нераскрытого света.
Нераспетая кость ноября не задета.
Витаю, целован
стоокой твоей белизной.
И кашель бездарного Солнца за мной.
За мной
пешеходный корабль с необъятной скалы,
где срубленный кормчий
свои распускает дары.
Где чёрный на белом,
а прочие свалены так.
Автобус вопросом,
занозы причала — костяк
пугливого полдня,
что кается, вобрав потроха,
древесного пса и синицы,
что с детства глуха.
Корабль кастрирован.
Кто отплывает в конверт
невоинской почты,
которой в наплечнике нет?
***
Расскажу себе. Увязнут брови
в соке мрака. Я задобрю тлен
ратных високосных перемен,
намотав на крестик леску крови.
Расскажу себе. Молчит засов
на твоём ручье, и киснут звёзды.
Не был я к забвению готов.
Это поздно, милый.
Видишь — поздно.
***
1
Под остывшую иву
меня отнеси на клинках
горемычного ветра
с парусов прихожанки Онего.
Стыд игольчатый тлеет
на твоих светлоглазых стихах,
отраженья твои
в золотых накомарниках неба.
2
Ты читаешь свои
ночью сшитые краткие свечи,
а чухонец кричит,
что пора городить огород.
Ты его позови
на колени контуженной речи,
там где чрево зари
мне последний поклон отдаёт.
***
Самодовольна речь при мячике-глаголе.
Храп половиц и кот уносит сон,
и кат забрал стакан
при мартовском запое.
Он мелочен и зол,
он кочет и Самсон.
Подругу обыграть,
как рай закрыть коленом.
Ты выкаешь с утра
на гадкое окно.
Вот мужики спросили,
и он ответил — Леннон.
Ему приспичит дичь
в коммуне Фонтенбло.
***
Бред по стеблям головы
и на свежей авторучке.
На заплатах у совы
и в рождественской толкучке.
Я утешу гололёд,
вымогая грань рубина
у звезды, чей нежный пот
замерзал на наших спинах.
***
Зреньем поляны правит суффикс —
уместней обруч на кадке «кодекс».
Снега на Солнце не обернулись,
не загляделись, во сне очнулись.
Ты верен телу, я верен сколу
гранитных пальцев на горле ночи.
Черноволосый оборвыш голым
заливом скачет, убиться хочет.
Подручный суффикс в моей корзине
малины кольца на жабрах ночи.
Перед закланьем снега форсили,
как перед цаплей бессмертный кочет.
Снега на окрик не обернулись.
Твою винтовку не слижет тигр.
На Пасху слёзы в огне надулись
шарами детских тревожных игр.
Когтями долгих чиновных вёсен
зачёсан воздух за шарф предместья,
и наследил здесь зрачками вёсел
трамвай упорный, от тленья тесен.