Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2018
В феврале
пришла грустная весть из Тюмени: на 96-м году скончалась Нина Андреевна Полозкова, двадцать лет с момента основания «Урала»
возглавлявшая отдел критики журнала. Почти все мы, нынешние сотрудники
редакции, успели так или иначе пообщаться с Ниной Андреевной, но все мы
разминулись с ней во времени в кабинетах нашей общей редакции. Сегодня мы
попросили вспомнить Н.А Полозкову тех, кто с ней
работал, кто брал у нее уроки мастерства, кто сохранил долгую живую память о
ней.
Вечная память? Нет, вечная жизнь
Ритуальная фраза
про «вечную память», как и прочие ритуальные жесты, не имеет реального смысла.
Память — чья? Наша? Так она и умрет вместе с нами. Зарубка в надмировом разуме? Но если он на самом деле существует, то
в нем и без наших заклинаний содержится все, что было, что есть и что будет.
Не верю в вечную
память, но верю в вечную жизнь. Однако не там, где райские кущи и сомнительная
радость «вечного блаженства», и даже не в материальном воплощении («в пароходы,
строчки и другие долгие дела»), а в нашей повседневности и в нашем
мироощущении, в наших мыслях и поступках; в нас самих. Это суждение можно
отнести к любому человеку — к каждому из нас; но применительно к Нине Андреевне
Полозковой, с ее неповторимым даром общения и
щедростью ее души, оно кажется мне особенно наглядным.
Перечитал сейчас
ее давнюю, написанную еще к 25-летию «Урала» статью «Мне просто повезло!»
(Урал. 1983, № 1). Кстати, почему такое название — да еще в кавычках?
Оказывается, так назывался один из рассказов П.В. Макшанихина,
и в эту готовую словесную форму так легко поместились ее собственные
впечатления о времени, когда история журнала только начиналась. Она взглянула
на давние события отчасти глазами своего бывшего коллеги.
Н.А. Полозкова заведовала отделом критики, состоявшим из нее
одной, а Павел Васильевич работал в соседней комнатушке, за фанерной
перегородкой. И когда возле Нины Андреевны завязывался интересный разговор (а
это случалось часто, потому что с самого начала «отдел» рождался как своего
рода дискуссионный клуб), Макшанихин приходил и
подключался к спору. В этих спорах рождалась не истина, а
искатели истины: молодые аспиранты и доценты, которых Нина Андреевна привечала,
отвлекая от кафедральной прозы, заражались от нее и друг от друга азартом
обсуждения актуальной литературы в контексте всеобщего разговора о главном,
научались читать и воспринимать прочитанное иначе, чем прежде, и мало-помалу
преображались в критиков с публицистическим уклоном. Не предполагаю, а
свидетельствую: я там тоже бывал. Каждый, кто варился в том интеллектуальном
тигле, впитывал в себя, не отдавая себе в том отчета, «ингредиенты» от всех,
кто «вкладывался» в спор. Каждый в какой-то мере становился частицей «я» всех
остальных. В том и состоит, по-моему, тайна вечной жизни.
Хотя какая это
тайна? Всё на виду: мы ведь не рождаемся людьми, а становимся
таковыми по мере того, как аккумулируем в себе, впитываем из среды —
социальной, но и предметной тоже, из всего «очеловеченного» мира, в который с
момента рождения погружены, — впитываем, повторяю, субстанцию человеческого:
знания и навыки, опыт жить по-человечески. Это нематериальная субстанция,
и от продолжительности нашего физического существования она не зависит. Она
зародилась в непроглядной бездне прошлого и течет в непостижимое будущее,
обогащаясь от поколения к поколению (да что-то и утрачивая), не принадлежа
никому и принадлежа всем. Каждый из нас приобщается к этому потоку на короткое
(по сравнению с вечностью) время, отпущенное нам природой и судьбой. Сам же
этот поток вечен и бесконечен.
С младенческой
поры все мы непрерывно о чем-то узнаем, чему-то учимся, а главное — живем среди
людей и от каждого, с кем сведет судьба, что-то заимствуем: взгляды, поступки,
интересы, оценки, даже интонации, даже удачные выражения и меткие словечки.
Порой не прямо, а с обратным знаком, вопреки — затем и
споры. Получаем, если сказать понятней, уроки жизни по-человечески. И чем
прочнее наша душевная связь с тем или иным человеком, тем более действенные эти
уроки: больше его человеческой сути «переливается» в нас, становится
неотделимой частью нашего «я». Таков главный закон жизни человека среди людей —
жизни вечной, не от рождения начинающейся и не завершающейся смертью.
По этому закону,
Нина Андреевна много человеческого переняла от коллег, вместе с которыми
создавала журнал «Урал», и от авторов, чьими публикациями утверждалась и
прирастала репутация молодого издания. Когда она вспоминает в своей мемуарной
статье о том времени, то где-то там, в основе ее отношения к людям и событиям,
ощущаются нюансы и мотивы, восходящие к тем, с кем она работала и дружила в те
годы, чья человеческая суть впитывалась ею и переплавлялись в «вещество» ее
души. О.И. Маркова, Н.А. Куштум, О.Ф. Коряков, Галина
Ивановна Будрина («секретарь-машинистка, первая
читательница и наш верный товарищ»), а также Б.А. Ручьев, В.П. Астафьев
заговорили ее голосом. А от добрейшего и парадоксально мыслящего П.В. Макшанихина переняла она словесную формулу, которая в
точности соответствовала тональности ее воспоминаний.
Почти никого из
них уже не было в живых, когда она писала ту статью (кроме, кажется, В.П.
Астафьева, а теперь давно уже нет и Виктора Петровича), но они продолжали жить
не только в ее памяти, но как бы и в ней самой. Судьба подарила Нине Андреевне
долгую жизнь, но на 96 году она ушла, и память ее угасла. Однако не прервалась
линия вечной жизни: субстанция человеческого, аккумулированная
в ее душе, «перетекла» во множество других людей, с которыми она общалась и для
которых это общение обернулось непреднамеренными, но неизгладимыми уроками
жизни.
Тут, я думаю,
лучше мне сказать не «вообще», а конкретно о себе.
В далеком 1964 году
были напечатаны мои самые первые журнальные статьи, но — так получилось, что не
на Урале, а в Москве и Новосибирске. Нина Андреевна сама меня разыскала: как же
так? И следующая моя статья делалась по ее инициативе и под ее редакторским
присмотром — уже для «Урала». В той работе я стал понимать, какая это удача —
найти своего редактора. И много лет работал только с Полозковой,
печатался только в «Урале». По сей день недоумеваю, как это иные авторы
воспринимают работу с редактором как посягательство на их творческую свободу, —
значит, им не посчастливилось встретить настоящего редактора. И еще один важный
урок я воспринял тогда от Нины Андреевны: не только автор должен искать
редактора, редактор автора — тоже. Они оба равно ответственны перед временем и
литературой.
Уроками на всю
жизнь обернулась для меня работа с Ниной Андреевной над конкретными текстами.
Я, бывало, искренне удивлялся тому, как безошибочно она распознает те места,
которые по какой-то причине давались мне трудно: то ли мысль была недодумана,
то ли нужное слово никак не находилось. Но я же грамотный человек, посижу — и
вроде концы с концами сведу. Ан нет: какая-то там
оставалась внутри напряженность. И когда она мне на эти места указывала, я
начинал искать — и находил же! — более приемлемые варианты. А был как-то
случай, когда много времени у меня заняла работа над первыми станицами: ну
никак не получалось. Но все-таки «доконал». А Нина
Андреевна почитала — и предлагает: а может, мол, начало (те самые трудные
страницы) снимем? Я посмотрел: а ведь и точно — лучше получается! И по сей день
каждый написанный мною текст перечитываю как бы ее глазами, а потом
переписываю, кромсаю — и, знаете, получается лучше. Где-то в недавние годы —
состояние зрения еще позволяло ей читать — Нина Андреевна похвалила какую-то
мою статью за легкость языка; я чувствовал себя как троечник, наконец-то
заработавший пятерку.
Упомяну еще один
важный урок, полученный в общении с Н.А. Полозковой.
Она очень непосредственно и эмоционально воспринимала прочитанные книги, ее живые
отклики и оценки всегда были надежными рекомендациями. Многое я прочитал вслед
за ней и уж точно прозу В.П. Астафьева и А.П. Ромашова полюбил с ее подачи. Так
что в моем даже и нынешнем восприятии уральской литературы вполне ощутимо
присутствует «полозковское» начало.
Выходит,
физическое существование Нины Андреевны Полозковой
прекратилось, но «человеческая субстанция» ее живет — думаю, в очень многих
людях, но, в частности, и во мне. Надеюсь, и через меня она «перельется» в души каких-то других людей. И
таким образом — пребудет вечно.
Так что не
«вечной памяти» попросим, а вечной жизни возрадуемся!
Валентин Лукьянин
Как ангел поддержки…
С Ниной Полозковой я познакомился в начале 60-х годов на семинаре
критиков. Нас собрали в Москве со всех концов страны: так тогда заботились об
извлечении талантов из провинции. Я жил в Хабаровске. Нина Полозкова
в Свердловске. Милая, улыбчивая и открытая, она сразу мне понравилась.
Не помню ничего о
семинаре. Помню зато тех, с кем там познакомился.
По-моему, сразу после отъезда домой мы обменялись с Ниной письмами, а через
некоторое время я послал ей статью, которая не была принята московскими
журналами. Она тут же её напечатала, и с тех пор я стал автором «Урала». Позже
при поддержке Нины мне пришлось печататься в нём не раз.
Тираж тогда у
«Урала» был невелик — 20 тысяч экземпляров. Впрочем, по нынешним временам,
весьма велик!
На днях я нашёл
на полке своей библиотеки журнал «Урал» № 2 за 1967 год и напечатанную в нём
свою статью «Человек в романе» о военной прозе Константина Симонова. Симонов
был тогда литературный генерал, а в статье были некие крамольные строки о нём.
Я писал об «одноплоскостности» его книг. Я писал, что
в этих книгах «нет мощных корней в предыстории события», а герои «лишены судьбы
и лица. И хотя их много, кажется, что в романах Симонова недостаёт людей».
Естественно, что
в Москве этого бы не напечатали. А Нина тут же поставила эту статью в номер.
Мы были молоды,
и, хотя наши дарования поощрялись (делал это Союз писателей РСФСР), печатать
что-либо, расходящееся с мнением остальной критики, было нелегко. И Нина Полозкова, как ангел поддержки, печатала не только меня, но
и многих других.
К сожалению,
расстояния, разделявшие нас, не способствовали частым встречам, но мы всё же
виделись, в том числе и в Свердловске. Я приехал туда как корреспондент
«Литературной газеты» и зашёл в «Урал». Первой, кого я увидел, была Нина Полозкова. Всё такая же молодая и с той же влекущей
улыбкой. Мы, конечно, вспомнили былые времена (на дворе стоял 65-й год), и Нина
взяла с меня слово прислать что-нибудь для журнала. Это была самая долгая наша
встреча, и разговор был откровенный, какой обыкновенно случается среди старых
друзей.
Сейчас, вспоминая
Нину, я думаю, какие прекрасные люди жили тогда. Сколько было доверия друг к
другу и обоюдного желания сделать что-то нужное, бескорыстное, но полезное для
всех.
Игорь Золотусский
«Полозкова
Андреевна Нина…»
Строчка,
которую я взял для заглавия, из «датского» стихотворения Леонида Быкова,
написанного к 60-летию Н.А. Полозковой в 1982-м, и в
памяти моей она навечно застряла не иначе, как по причине той отчаянной —
показалось тогда — лихости, с какой автор поменял местами имя и отчество (и у
кого!), дабы сохранить размер — трехстопный анапест… А вот других подробностей
того майского застолья уже
и не вспомню, кроме того что было много сирени — и на столах, и на
подоконниках. Ранняя сирень как раз зацветает в начале этого месяца, что было
на руку всем поздравляющим — и коллегам по редакции журнала «Урал», и
авторскому активу (солидная формулировка тех лет) отдела критики и
библиографии, которым Нина Андреевна заведовала.
Путь-дорога в
этот самый отдел критики для меня была на удивление прямая. В 1970-м я поступил
на филологический факультет Уральского госуниверситета им. А.М. Горького, где
куратором нашей группы стал прошлогодний выпускник, молодой преподаватель
Леонид Петрович Быков. Он вел практические занятия по советской литературе и был
у нас типа тьютора: всегда был готов войти в круг
нашего текущего чтения и всячески популяризировал современную отечественную
поэзию, которую уже тогда блестяще знал. Студенты же знали, что Л.П.
рецензирует едва ли не все местные стихотворные новинки в свердловских газетах,
и следили за его публикациями.
На втором курсе,
когда мы в начале февраля 1972 года вернулись с каникул, нам объявили, что у 15
отобранных на нашем курсе студентов будет особый спецкурс — по литературной
критике. Это был оперативный и мудрый отклик декана А.С. Субботина и
заведующего кафедрой советской литературы М.А. Батина
на вышедшее в конце января постановление ЦК КПСС «О литературно-художественной
критике». И вести этот спецкурс к нам пришел доцент кафедры эстетики и научного
атеизма Валентин Петрович Лукьянин, выпускник филфака
и автор множества статей в периодике о современном литпроцессе.
Самой собой, у
меня уже через год начались первые публикации в «На смену!» и — шутка сказать! — в «Уральском рабочем», а мою
рецензию (в «Вечернем Свердловске» за 17 апреля 1973 года) на дебютный сборник асбестовского поэта Алексея Чечулина наш заботливый тьютор Быков отнес в редакцию «Урала» — «показать Полозковой». А вскоре и я был приглашен на Малышева, 24,
где размещалось Средне-Уральское книжное издательство и где
на четвертом этаже находилась (и по сей день находится) редакция журнала
«Урал».
В нашей беседе
она подробнейшим образом разобрала мои неточности, предварительно отчеркнутые
синим карандашом. «Вот здесь вот не славненько», — звучала в самых жестких
местах особая формулировка Нины Андреевны. Однако,
когда мы совместно выправили текст в удобочитаемый вид, она вдруг погрустнела и
сказала: «Нет, раз это уже было опубликовано в газете, пожалуй, негоже
дублировать рецензию в журнале».
И погрустневшему
мне было предложено взять с собою на выбор что-нибудь из свежего,
чтобы откликнуться. Это были три поэтические книжки: дебютный сборник пермяка
Виктора Широкова «Рябиновая ветвь» (моя рецензия на него вышла в мартовском
номере «Урала» за 1975 год); коллективный сборник молодых свердловчан «Начало»
(рецензия вышла в июльском номере за тот же год); «кассетный» сборник молодых
стихотворцев, вышедший в Средне-Уральском книжном издательстве (там я писал
критический обзор, текст которого мы с Н.А. обсуждали бессчетное количество
раз, но он так и не пошел — впрочем, все листки с полозковскими
пометами я заботливо храню до сих пор).
Так и начались
наши долгие и, смею верить, приязненные отношения. Мы
не только сотрудничали в плане профессиональном, но и много о чем
разговаривали. Как-то: мыли кости ее соседям по редакционной
территории (Л.Г. Шкавро, Н.Я.Мережников,
прибегавший на огонек литкраевед А.Р. Пудваль и др.), переживали за искусственный характер
селекции молодых литераторов, который устраивал местные отделения Союза
писателей, но на деле сводил всё к своего рода перекрестному опылению
молодняка. Говорили также о Максиме Горьком, кандидатскую диссертацию о
котором я тогда начал было с подачи А.С. Субботина писать. При этом Н.А. всегда
щедро оделяла меня соответствующими публикациями «Урала»: от собственной статьи
«Чехов в воспоминаниях Горького» (Урал, 1960, № 1) до репортажа из редакции
«Горький и мы» (1968, № 3). Ну и, конечно же, статья «Неисчерпаемая тема»
(Урал, 1958, № 4) — из той журнальной книжки, где впервые объявлено, что Н.А. Полозкова — член редколлегии «Урала».
Что-то из этих
материалов я порою проглядываю, так они поучительны. Вот, к примеру, из
августовской книжки за 1961 год, примечательной тем, что текстовый блок
открывается шапкой-объявлением: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее
поколение советских людей будет жить при коммунизме!», а также публикацией пяти
рассказов Виктора Астафьева под общим заглавием «Новеллы о войне и мире» и
статьей (так в содержании журнала — на деле развернутая рецензия) Н. Полозковой «Ветры завтрашнего дня».
Уже уйдя на
заслуженный отдых, Нина Андреевна осталась членом партячейки
журнала. И ее «выходы» на партийные собрания были для тех, кто тогда работал в
коллективе, ярким событием. Она, всегда нарядная, приходила
заранее, по обдуманному сценарию обходила кабинеты (не все!) и беседовала о
насущном с коллегами (не со всеми!), лишь потом вместе со всеми появляясь в
кабинете Ю.А. Горбунова (замредактора в те годы был
одновременно секретарем парторганизации), где и проходили собрания. И
умела слышать рабочий ритм редакционной жизни — впрочем, это всегда был ее
ритм.
Евгений Зашихин
И мои университеты
Время моего
студенчества было, не в пример нынешнему,
литературным. В УрГУ, где я учился, на филфаке был
Литературный клуб, была на полкоридора стенгазета «Орбита», был кружок критиков
и рецензентов. Так что потенциальным зоилам было где
себя испытать. Читавший мои опусы Александр Сергеевич Субботин однажды привел
меня в редакцию «Урала», где сам не один уже год печатался. И журнал стал для
меня вторым университетом.
Его публикации,
его редакторы, его авторы. Критика в «Урале» не была — по крайней мере, на моей
памяти — провинциальной. И не только потому, что здесь печатались Лев Аннинский
или Игорь Золотусский. Ведь и работы тех, кого я
видел чуть ли не ежедневно, — В. Лукьянина, А.
Субботина, Н. Лейдермана, а позднее и Е. Зашихина, В. Курицына, М. Липовецкого,
— тоже неизменно держали высокую планку. Каждый, естественно, пишет, как умеет,
но разве не важно, у кого ты печатаешься, кто тебя просит
написать и кому ты несешь получившиеся вроде бы странички?
И здесь я — как,
вероятно, почти все из названных — обращаю слова
благодарности Нине Андреевне Полозковой. Она никогда
не убеждала меня в том, что литературная критика не потому вот так зовется, что
обращена к словесности, а потому, что сама представляет собой литературу, но
аккуратные пометы на приносимых мной в «Урал» материалах склоняли именно к
такому пониманию. Ведь если рецензент призывает стихотворца или прозаика
отвечать за каждое в публикации слово, то и собственные абзацы он вынужден
поверять этим императивом.
Первую для журнала
рецензию я переписывал трижды. Зато теперь в моих критических публикациях никто
и ничто не «является». И «чеховское» от Нины Андреевны наставление не забываю:
начальная фраза должна быть притягательной. Помню и ее пожелание, чтобы в
рецензии был внутренний сюжет. И, конечно, памятна ее деликатность. Рукопись
едва ли не первой моей статьи читал кто-то из журнальных начальников и в
комментариях на полях не постеснялся в выражениях. Так прежде, чем вернуть мне
текст на доработку, Нина Андреевна все эти энергичные пассажи старательно
удалила резинкой.
Дорого и ее
внимание к тому, что у меня печаталось, и после того, как она перестала
работать в редакции. А когда она решила вернуться в родную Тюмень, накануне
отъезда пригласила меня к себе — и кой-какие книжечки
из ее библиотеки перекочевали в мою. Теперь они поддерживают память о дорогом
мне человеке.
Леонид Быков