Воспоминания о детстве и ранней юности
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2018
Валерий Уваров (1936) — родился в Тракторозаводском
районе города Челябинска, сын работника ЧТЗ (Челябинский тракторный завод).
Окончил в 1960 г. Пермский государственный университет (факультет географии,
отделение физической географии). Работал учителем географии, истории и
немецкого языка в г. Чернушке, а с 1970 по 1981 гг. — собственным
корреспондентом областной пермской газеты «Звезда». Публиковался в газете
«Вечерний Челябинск» и в юбилейной сборнике ЧТЗ «Легенды, рождённые историей».
В настоящее время пенсионер, живет в Санкт-Петербурге. В «Урале» печатается
впервые.
Предисловие
Моя малая родина — административный Тракторозаводский район города Челябинска. Здесь в одном из многоквартирных домов седьмого участка за пять лет до Великой Отечественной войны началась моя биография. Мой отец, сначала слесарь-инструментальщик, а затем служащий одного из отделов центрального инструментального склада Челябинского тракторного завода, работал с момента пуска предприятия до своего выхода на пенсию. Мама — домохозяйка. Ведь в семье росло трое детей.
Предлагаемые вашему вниманию воспоминания — о годах моего раннего детства и подросткового возраста, о жизни и быте людей в тот период на ЧТЗ.
Нашему современнику (особенно молодому), привыкшему к электронным средствам массовой информации, нелегко себе представить, насколько с тех пор изменились условия труда, образования, культурного досуга, повседневного быта челябинцев. Но и в сложных условиях военного и послевоенного времени мы находили возможности развиваться, преодолевать трудности, мечтать и добиваться намеченного.
Главной помощницей в наших делах была книга, а начитанность справедливо считалась верным показателем культурного уровня и степени образованности человека. Поэтому приобретение очередной книги для меня всегда являлось важным событием, что я постоянно подчёркиваю в своём повествовании.
Много лет назад, когда только что появилась песня «Через годы, через расстоянья, на любой дороге, в стороне любой…», которую так проникновенно и самозабвенно исполнял мягким баритоном известный певец Владимир Трошин, мне почему-то казалось, что эта песня — именно обо мне, о моей жизненной судьбе. Настолько она всегда была близкой и родной. Ведь прошло действительно немало времени после описанных событий. Сложилось так, что теперешнее местожительство моё — довольно далеко от родного Урала, в Петербурге. Видимо, эти события врезались в мою память слишком глубоко. И впечатления о них оказались наиболее яркими и запоминающимися.
Приметы военного
времени
Среди ночи мы вдруг просыпаемся от громкого натужного рёва моторов и гусеничного лязга. Кажется, что земля под нами содрогается и вибрирует. В общем-то, мы знаем: рядом с нашим домом по брусчатке мостовой с целью контрольной обкатки движется недавно сошедшая с заводского конвейера вереница мощных боевых машин.
К этим звукам, внезапно разрывающим ночную тишину, мы уже привыкли. Длятся они совсем недолго. Танковая армада проходит мимо нашего жилого квартала в течение нескольких минут. Звуки эти нас не пугают. Мы даже чувствуем глубокое удовлетворение. Значит, не напрасно трудятся наши заводчане. На помощь вооружённым силам страны спешит новое поколение машин, способное окончательно добить ненавистного врага.
Тыл продолжает жить и трудиться. Причём трудиться всё напряжённее. Мы понимаем: враг непредсказуем. Терять бдительности нельзя. Мы живём по законам военного времени. Неприятным новшеством стала, например, для нас воздушная тревога. Правда — учебная. И объявляется нечасто: ведь Урал — это всё-таки глубокий тыл. Объявляется обычно в сумерки — в вечерние и ночные часы. Отлучаться никуда не надо. Все на определённое время остаются на своих местах. Электричество отключается. Шторы на окнах опущены. Даже освещение с помощью фонарика не разрешается. Слышен тревожный гул в небе. Это над городом летят самолёты. Кругом — обстановка полной потаённости и затемнённости.
Но, пожалуй, самое незабываемое впечатление оставили у меня воспоминания о хлебных очередях. Занимать очередь за хлебом приходилось в пять-шесть часов утра. Главная задача заключалась в том, чтобы не прокараулить свою очередь и при внезапном пересчёте оказаться на месте. Прокараулить пересчёт грозило большой бедой. Значило оставить в этот день всю семью без хлеба. Выдача этого продукта была строго нормирована. Хлеб мы получали по карточкам. В соответствии с нормой выдавались также многие другие продукты питания: сахар, крупа, жиры. Это и называлось карточной системой. Карточки получали ежемесячно. И потеря их оборачивалась в течение месяца голодом всей семье.
Хлебная норма выглядела так. Самой весомой была рабочая карточка. Она имела три категории. И норма её зависела от трудового вклада едока. По первой категории — один килограмм в сутки получали работники «горячих» цехов. Рабочие второй категории получали по семьсот граммов. И рабочие третьей — по пятьсот граммов. Детская норма — четыреста граммов. Так называемые иждивенцы — люди взрослые, но нетрудоспособные — получали по триста граммов.
Понятно, что общий объём суточной нормы в каждой семье был разным — в зависимости от её состава и степени трудовой занятости. Короче, хлеб при каждой выдаче приходилось взвешивать. Отсюда — наличие довесков. Поэтому в каждом хлебном отделе магазина были устроены специальные, углублённые в прилавок ножи-резаки. С их помощью нарезка и выдача хлеба шла быстро и бесперебойно. Весы были только рычажные, то есть с двумя чашами. На одной чаше — взвешиваемый продукт (в данном случае хлеб), а на другой — соответствующие гири.
Покупатели были закреплены за определённым магазином. Например, жильцы нашего дома пользовались магазином № 8, расположенным в доме № 18 по улице Первой пятилетки, рядом с трамвайной остановкой «Седьмой участок».
Вот какой ассортимент продуктов был тогда обычным в этом магазине. Кроме хлеба, который после доставки исчезал с ходу, хотя и в порядке очереди, на витрине в больших стеклянных вазах обычно стояли два продукта: в одной лярд — безвкусный кашеобразный жир неизвестного происхождения. А в другой — яичный порошок. Оба продукта — импортные, доставленные по ленд-лизу, то есть согласно договору с американцами, в порядке продовольственной помощи нашей стране. На полках громоздились жестяные банки с мясными консервами, тоже импортными. Говорили, что их получают рабочие особой категории, занятые на самых сложных участках производства.
В соответствии с установленной нормой, население лишь периодически отоваривалось отдельными пищевыми продуктами — сахаром, крупой и жирами.
И наконец, ещё одна примета военного времени. На фасаде здания, где размещалось ремесленное училище № 1, я увидел однажды небольшой бумажный плакат. Надо отметить, что именно это училище по подготовке молодых тракторостроителей открылось первым в городе. И оно использовалось для проведения различных выборных мероприятий. Так вот, на плакате значилось: «Наш кандидат в депутаты Верховного Совета СССР». Ниже — крупным шрифтом: «Исаак Моисеевич Зальцман, директор Кировского завода, Герой Социалистического Труда, генерал-майор инженерно-танковой службы». Ещё ниже — портрет симпатичного человека с курчавыми, вьющимися волосами. И его краткая биография.
Пожалуй, деятеля, более известного в Челябинске, чем Зальцман, в то время не существовало. Это был талантливый руководитель одного из крупнейших оборонных предприятий страны, или, как тогда называли, — Кировского завода, с конвейера которого сходили лучшие боеспособные отечественные машины. Работал он под непосредственным контролем Государственного комитета обороны и лично — И.В. Сталина. Имел для связи с ним постоянно закреплённый самолёт.
Богатый опыт Зальцман приобрёл ещё в довоенный период, будучи директором Кировского завода в Ленинграде. Так что когда оказался на ответственном участке отечественного танкостроения в Челябинске, был в этом деле уже не новичком. Благодаря организаторскому таланту и деловой, хозяйственной инициативе он сумел в короткий срок не только провести эвакуацию Кировского завода из Ленинграда, но и незамедлительно развернуть производство танков на неприспособленных площадях, в условиях нехватки работников, специалистов, оборудования и сырья.
Под руководством Зальцмана во время войны было выпущено восемнадцать тысяч танков и самоходных артиллерийских установок (САУ). При его непосредственном участии создано 13 модификаций танков, в том числе знаменитые КВ, Т-34, ИС. Награждён Зальцман тремя орденами Ленина и двумя орденами Трудового Красного Знамени. А в 1946 году он стал лауреатом Сталинской премии. Руководил заводом до 1949 года, когда был уволен в связи с обвинениями по печально знаменитому Ленинградскому делу. Правда, ареста Зальцману удалось избежать после вмешательства Сталина. Судя по всему, вождь помнил о его военных заслугах.
О личных качествах Зальцмана мы, дети Танкограда, знали со слов своих родителей. О нём как о человеке и руководителе, о его способностях и возможностях ходили тогда настоящие легенды.
Бабушкины алябушки
Вспоминается сцена из далёкого детства. Зимний вечер. Мы — отец, мама и я, тогда шестилетний, — сидим в комнате вокруг стола. Только бабушка Елена — на кухне, что-то готовит. В переднем углу, около окна, — красавица-ёлка. На столе и на полу — вороха цветной бумаги.
Мы заняты приятным и важным делом: наряжаем новогоднюю ёлку. На ветках уже сияют разноцветные стеклянные бусы — крупные и яркие. На видных местах — самые красивые игрушки, тоже стеклянные. Правда, их маловато. Хотя использовано всё, что сохранилось с довоенных времён. И теперь надежда лишь на наше семейное искусство и мастерство, на домашние поделки.
К счастью, цветной бумаги у нас хватает. Отец принёс её с работы. Это не что иное, как бумажные отходы, остатки и обрывки упаковок. В таких упаковках поступают на заводской инструментальный склад, где работает отец, различные измерительные приборы и инструменты. После вскрытия упаковок бумага обычно идёт в отходы. А так как она цветная — лучшего материала для изготовления ёлочных украшений не найти.
Ножницами мы вырезаем из цветной бумаги фигурки лесных зверушек — зайцев, белок, лисиц, — обкладываем фольгой и вешаем их на ёлку. Кстати, у отца очень удачно получаются фигурки танцующих балерин. Они — в красивых юбочках, в разных танцевальных позах.
Затем отец вырезает из картона крупные буквы и цифры для известного новогоднего поздравления. Обклеивает их фольгой, составляя при развешивании на ветках единую поздравительную фразу. Благодаря этой фразе я и запомнил дату, когда эта предпраздничная подготовка происходила: «С Новым 1943 годом!»
В комнате появляется бабушка и приглашает нас на кухню:
— Ну, идите снимайте пробу! — предлагает она. — Я испекла очередную «догадалинку».
Первым из-за стола выскакиваю я. Горячую пищу мы обычно готовим на примусе. Но сегодня, в связи с наступлением Нового года, решено растопить кухонную плиту. Поэтому в помещении жарко и немного чадно.
Блюдо, которое предлагает попробовать бабушка, она называет «алябушками», а ещё — «угощением от нужды». Пробуем её угощение. Выясняется, что название это вполне оправданно. Блюдо действительно «от нужды». Оно совершенно невкусное. Но расстраивать бабушку никому не хочется. Ведь она сделала всё, что могла. Да и какой вкус можно от него ожидать при таких исходных продуктах: перемолотой на мясорубке кожуре от варёного картофеля, смешанной с отрубями и затем в виде оладий обжаренной на рыбьем жире.
Видно, что бабушка чувствует себя неловко, смущённо оправдывается. Говорит, что соседка, которая дала ей этот рецепт, — человек серьёзный. И это блюдо якобы выручало её не раз.
— Хорошо! — наконец сдаётся мама — Такую «догадалинку» мы иногда будем делать. Правда, для этого неплохо бы ещё и железные желудки иметь.
Потом, чуть помолчав, печально добавляет:
— Значит, мы пока ещё не настолько оголодали, чтобы регулярно есть картофельные очистки с отрубями!
А когда окончательно стемнело, мы отправляемся на своеобразную экскурсию — к заводоуправлению ЧТЗ. На крыше его главного корпуса, по рассказам отца, оказывается, установлена ярко освещённая металлическая конструкция.
К заводоуправлению мы прошли напрямую, кратчайшим путём: через пустырь, мимо водонапорной башни и огромного котлована, вырытого перед войной для какого-то строительства. И увидели действительно настоящее чудо. На крыше здания заводоуправления на фоне ночного неба в ярких электрических огнях сияли контуры современного танка — лучшей боевой машины того времени. Образец танка, выпуском которого тогда и был занят наш завод. С помощью системы последовательно переключающихся электроламп создавалось впечатление, что гусеницы этой мощной машины беспрерывно движутся. И сам танк с грозно приподнятым дулом стремительно летит вперёд, невзирая ни на какие преграды.
Последние известия
А вот ещё воспоминание об одном из вечеров в конце Отечественной войны. Перед приходом с работы отца мама готовит на кухне ужин. А я, восьмилетний мальчишка, стою в комнате перед комодом в ожидании радиопередачи «Последние известия». Начинается она ровно в шесть часов.
Регулярно слушать новости о ходе военных действий в шесть вечера у нас в семье стало традицией. Под ударами советских войск фронт неуклонно катился на запад. Мы ликовали. Радиосообщения «От Советского Информбюро» воспринимали с огромным удовлетворением. В голосе Левитана, главного диктора страны, сурово и торжественно звучавшем в эфире, была железная уверенность в скором победном завершении многолетней военной эпопеи.
Кстати, поясню, почему мне пришлось тогда терпеливо стоять перед комодом в ожидании новостей. Дело в том, что прямо над комодом на стене была укреплена единственная в нашей комнате радиоточка — танковый наушник. Радиотарелка, которой обычно пользовались в те годы, маме не нравилась. Ни её внешний вид, ни хрипловатое звучание. Поэтому отец принёс с завода, выпускавшего во время войны лучшие в мире танки, забракованный отделом технического контроля танковый наушник. Поколдовал над ним вечерок, устранил в нём кое-какие неисправности, вставил наушник в небольшой фанерный ящичек из-под импортных инструментов и повесил над комодом. Получился отличный репродуктор с чётким и очень сильным звуком.
Базар на ЧТЗ
Местный рынок, который мы называли базаром, располагался недалеко от нашего дома. И надо признать, мы, подростки послевоенной поры, ходили туда охотно. Хотя и нечасто. Ведь цены здесь, как и на остальных городских рынках, были запредельные. Наверное, нам просто хотелось иногда сменить надоевшую обстановку, окунуться, пусть ненадолго, в своеобразную рыночную сутолоку, поглазеть на пестроту лиц и одёжек, даже послушать остроумную перепалку продавцов и покупателей. В противовес нашим однообразным монотонным будням, хотелось оказаться в мире особой живости, активности, какой-то бесшабашной приподнятости. В общем, чувствовалось, что жизнь на базаре была совсем иной: она буквально била ключом.
В крытых деревянных, грубо сколоченных рядах стояли вплотную друг к другу торговки с корчагами аппетитно пахнущего картофельного пюре, щедро сдобренного луком и прочей огородной зеленью.
Корчаги надёжно укутаны старыми одеялами для сохранения тепла и вкуса приготовленных блюд. Когда с ёмкости снималась крышка, пар оттуда вырывался наружу, и вокруг сразу же распространялись вкусные запахи. От таких соблазнительных ароматов у нас, полуголодных мальчишек, текли слюнки и кружилась голова.
Услугами торговок в этих рядах обычно пользовались рабочие, идущие на смену на Челябинский тракторный, или как тогда его называли, Кировский завод. Каждый покупатель подставлял свою плошку и получал строго определённую порцию пюре. Потом бережно развязывал узелок с заранее приготовленной краюшкой хлеба и уплетал в укромном уголке это аппетитное кушанье.
А рядом стояли продавцы другим продуктом, точнее, напитком — морсом. Его доставляли на базар тоже во вместительных ёмкостях — в больших эмалированных кастрюлях.
Готовили этот напиток так. Растворяли в обычной водопроводной воде кристаллики сахарина и подмешивали для большей внешней привлекательности пищевой краситель ярко-красного цвета. Правда, такой напиток особым спросом не пользовался. Но после съеденной порции пюре и он был очень кстати.
Я и мои друзья чаще отдавали свой единственный, сэкономленный разными путями рубль на лучшее, с нашей точки зрения, лакомство — паточную конфету. Была она величиной с палец и изготовлялась из патоки — приторно сладкой массы тёмно-коричневого цвета с горьковатым привкусом. Мы знали, что патока используется при обработке металлических деталей в технологическом процессе. Рабочие иногда проносили её через проходную Кировского завода, серьёзно, конечно, рискуя при этом.
Разумеется, на базаре ЧТЗ торговали не только продуктами питания, но и старыми, подержанными вещами. Ведь в стране был острый дефицит промтоваров.
Нас, мальчишек, привлекал здесь не столько более широкий выбор товаров и продуктов, чем в магазинах, сколько другое — необычные зрелища, которые устраивали с целью заработка ловкие, оборотистые люди. Ловкачи, хорошо разбиравшиеся в психологии толпы, находятся всегда. Бывало, так нахвалят, так подадут эти базарные, ярмарочные действа, что поупираешься, покочевряжишься, а потом всё равно окажешься на крючке у этих проходимцев.
Одно из таких зрелищ мне хорошо запомнилось. Называлось оно «Панорамы столиц. Тайны и загадки». Устроитель этой сногсшибательной зрелищной услуги уверял: «Нигде в литературе подобных подробностей вы не найдёте. Сегодня у нас вы увидите и услышите немало загадочного и таинственного».
На базарной площади стоял небольшой фанерный ящик чёрного цвета. На одной из боковых сторон его — три круглых оконца. В них вставлены были увеличительные стёкла. Напротив ящика — три низенькие скамейки для зрителей. Желающие заглянуть в этот таинственный ящик предварительно вносили определённую плату, усаживались на скамейки. Их головы закрывали прикреплённые к ящику плотные тёмные накидки.
И начиналось само представление. Зрители смотрели каждый в своё оконце. А хозяин комментировал предлагаемые для обозрения картины, поочерёдно меняя их.
Однажды и мне удалось заглянуть в этот волшебный ящик. Правда, за полцены, так как других клиентов не нашлось. К сожалению, ничего особенного я там не увидел. Действовал аппарат по принципу фильмоскопа. Но — без проекции на экран. Зрителям демонстрировались панорамы площадей и улиц крупных городов — Рима, Парижа, Вены и других. В общем, знакомили зрителей с их архитектурными достопримечательностями. Хозяин панорамы заливался соловьём, рассказывая не только о красотах городов, но и об их истории. А вот техническая часть мероприятия явно подкачала. Получалась обычная, рядовая лекция с демонстрацией городских видов. Но зато — как подано и обставлено, с какими посулами и какой загадочностью! Это надо было суметь проделать!
Немалым спросом у базарных посетителей пользовалась и другая «культурная услуга» — предсказание будущего с помощью животных. Чаще всего «перстом судьбы» служил обычный полевой хомячок. Хозяин извлекал маленького грызуна в нужный момент из укромного места. Тот выхватывал из множества расставленных в ряд билетиков только один с кратким вариантом описания судьбы клиента. И сразу же прятался в свою укромную норку. А хозяин зверька вручал выхваченный билетик клиенту.
Реакция тех, кто отважился узнать свою судьбу, была очень любопытна. Одни, ознакомившись с содержанием билетика, начинали неудержимо смеяться. Другие — нередко впадали в полное отчаянье. Чувствовалось, что к результату такого гадания они относятся слишком эмоционально.
Слов нет, базарная площадь нередко была местом откровенного жульничества, удобным полем деятельности для воров и прохиндеев.
Как-то мне, подростку, привелось наблюдать сцену мелкого воровства. Одновременно и ловкого, и наглого. Маленький воришка, укрывшись за спиной более рослого парня и прижавшись к нему грудью, незаметно перетаскал с прилавка немало выставленных на продажу яиц. Самое любопытное, что, судя по всему, продавец так и не догадался, куда исчез его товар.
Любой рынок, особенно в военное и послевоенное время, был средоточием греха, ловкости и лукавства. И наш базар на ЧТЗ не был исключением. Порой из разных его точек неслись истошные и отчаянные крики: «Ой, украл, украл! Держите вора, держите!»
И конечно, был здесь небольшой пятачок, где всегда сидел подвыпивший весёлый мужичок и наяривал что-нибудь разудалое на двухрядке. Находился и лихой сорванец, отплясывавший на потеху публике бессмертную «барыню». А рядом с гармонистом лежала старенькая шапка, в которую благодарные зрители изредка бросали трудовые медяки.
Кто знает, может, неравнодушное отношение к базару, его неугомонной суете и яркому своеобразию зародилось в нас ещё тогда, когда мы, будучи малышами, познакомились с замечательной сказкой в стихах, написанной нашим земляком, писателем Василием Николаевичем Кузнецовым. Ведь мы всегда любили её и заучивали наизусть. Сказка эта, изданная в Челябинске перед войной, так и называлась — «Базар». Герои её — рыночные торговцы — представлены в образах известных домашних птиц и зверей. Сделано это было с добрым юмором, метко и выразительно.
Кстати, сам автор жил по соседству с нами, в том же многоэтажном доме, что и наша семья. И внешне сильно походил на своего знаменитого литературного персонажа — кота Федота. Был таким, каким его мастерски, с юмором изобразил в детской книжке местный художник, — с лёгкой хитрецой в глазах — задорным и лукавым.
По соседству с
писателем
Когда меня, шестилетнего мальчишку, мама привела записываться в библиотеку Дворца культуры Челябинского тракторного завода и меня спросили, что бы я хотел почитать, сомнений не было: конечно, стихи про кота Федота и кошку Матрёшку. Ведь из-за этой стихотворной сказки я и пришёл в библиотеку. Помню, каким счастливым я возвращался домой с этой книжкой под мышкой. Скажу без преувеличения, сказка как-то сразу вошла в мою душу и запомнилась от начала до конца.
Вообще, отношение к Василию Николаевичу Кузнецову в нашей семье было особое. И не только потому, что он был нашим близким соседом — жил в нашем доме, в том же подъезде, на втором этаже — как раз над нами. Но ещё и потому, что жизнь моих родных, особенно — мамы и бабушки, в какой-то степени оказалась связанной с этим человеком.
Дело в том, что он был односельчанином мамы и бабушки. В казачью деревню Тимофеевку Кузнецов приехал в конце двадцатых годов, стал работать фельдшером. Женился на местной женщине, муж которой ушёл с белыми и не вернулся. В семье родилась дочь. Вскоре Василий Николаевич подружился с дедом, отцом моей мамы, известным в деревне любителем выездных лошадей, и стал периодически бывать в его доме.
Кузнецова и моего деда сближали совместная служба в казачьих войсках, любовь к лошадям, сходство темпераментов, вкусов и настроений. Оба они были весёлыми, общительными людьми, склонными к шутке, меткому словцу, к интересной, увлекательной беседе.
Когда мои родители поженились и отец получил комнату в 23-м доме от тракторного завода, выяснилось, что мы оказались соседями с Кузнецовым. Правда, деда тогда на свете уже не было. Он трагически погиб в 1929 году, во время конфликта с односельчанином. А в 1930 году в Челябинск, на площадку Тракторстроя, уехал и Кузнецов. Женат он был уже вторично. И в его доме рос сын Глеб.
Обладая покладистым, дружелюбным характером, Кузнецов всегда поддерживал с соседями добрые отношения. Вот и с моими родителями он приветливо здоровался, иногда перебрасывался с ними парой слов. Но уже без слишком близких с ним отношений. Что делать? Время изменилось. Главного связующего звена — моего деда — в живых уже не было. Да и сам Василий Николаевич сильно изменился. Пошёл по чисто литературному пути: стал детским писателем. Во время войны и после неё Кузнецова узнали не только в Челябинске, но и в стране. Он вёл большую общественную работу, печатался в центральных издательствах. А в 1947 году был принят в Союз советских писателей.
Вспоминаю первую послевоенную весну. После ливня по улицам мчатся потоки мутной талой воды. Мы, мальчишки, около дома пускаем кораблики. Вдруг кто-то вполголоса говорит:
— Ребята, писатель идёт!
Мы все как по команде оставляем свои занятия и с любопытством наблюдаем такую картину. По асфальту по направлению к нашему подъезду, осторожно ступая, идёт элегантно одетый — в костюме-тройке, в шляпе, с портфелем в руке — Василий Николаевич. На его ногах, по моде того времени, — туфли с калошами. Высокий, худощавый, слегка скуластый и очень смуглый. Он приветливо раскланивается со встречными соседями. Улыбается, что-то им говорит.
Мы знаем, что он работает при Дворце культуры ЧТЗ с творческой молодёжью, ведёт литературный кружок. И продолжает писать для детей.
В 23-м доме мы прожили бок о бок с Василием Николаевичем без малого два десятка лет. Вместе пережили самые трудные военные годы. Были у нас моменты и сложные, и печальные. Но были порой необычные, даже комические случаи. Никогда не забыть мне, например, истории одновременно и смешной, и нелепой, случившейся однажды с моей бабушкой. В послевоенное время по квартирам часто ходили инвалиды и престарелые люди в надежде на подаяние. Как-то один из таких несчастных постучался и в нашу квартиру. Бабушка — человек крайне набожный и жалостливый — засуетилась в поисках того, чем можно ему помочь. Потом схватила на кухне несколько варёных картофелин и выскочила за дверь, на лестничную площадку.
Нищий за этого время, по её предположению, уже успел побывать на верхнем этаже и сейчас не спеша спускался вниз.
Мелко крестясь и не поднимая глаз, бабушка проговорила извиняющимся тоном:
— Ты прости, родимый, денег у меня нет. Вот, возьми картошечки пока хотя бы, покушай!
И вдруг слышит:
— Спасибо, Елена Николаевна, я только что пообедал!
Бабушка моя подняла глаза и с изумлением увидела перед собой смеющееся лицо знаменитого соседа.
— И как только после этого меня удар не хватил? — позднее удивлялась вконец расстроенная бабушка.
Первое знакомство
с Рыцарем печального образа
Базар на ЧТЗ запомнился ещё одним очень важным для меня событием. Произошло это в 1948 году, когда я был двенадцатилетним подростком.
Получилось так, что Валерка, пятилетний сын Агарковых, наших соседей по коммунальной квартире, в этот день не был отправлен в детский садик. И его родителям пришлось оставить малыша дома, на наше попечение, так как они работали. Вечером мать Валерки, тётя Надя, решила отблагодарить нас за помощь буханкой хлеба. Работала она тогда в заводской столовой. И имела возможность одарить соседей гостинцем, по тем временем очень весомым и весьма щедрым.
Правда, в хлебе в этот день мы почему-то не нуждались. И мама попросила меня отнести буханку на базар и продать её за цену, которую дадут покупатели.
Вот тогда-то и произошла та самая достопамятная встреча с рыцарем Печального Образа. Книгу, видимо, только что вынесли на продажу, так как к моменту моего прихода на базар возле неё уже кучковались потенциальные покупатели. Они с интересом листали её, с любопытством разглядывая иллюстрации.
Удивительное дело: раньше я никогда не замечал, чтобы на нашем базаре торговали книгами. К тому же товар свой продавец оценил совсем недорого: всего в пятнадцать рублей.
О содержании романа «Дон Кихот» я в то время не имел ни малейшего представления. А вот иллюстрации мне понравились невероятно. Эту книгу я так сильно хотел заполучить, что, мигом продав свою буханку за те же самые пятнадцать рублей, которые просил книгопродавец, я тут же кинулся на его поиски, почти не надеясь на удачу.
Мне снова повезло: продать книгу ещё не успели. Так что обладателем её стал именно я.
Не чуя под собой ног от радости, я со своей вожделенной покупкой помчался обратно домой. Получить нагоняй от родителей по поводу незапланированно истраченных денег я не боялся. Знал, что такая страстная читательница, как моя мама, по достоинству оценит покупку.
Так оно и вышло. Дома мы вместе с мамой просмотрели купленный экземпляр. «Дон Кихот» был действительно проиллюстрирован богато. Почти на каждой странице — красивые заставки и виньетки. Иллюстрации искусно передавали всю полноту жизни тогдашней Испании. И в мимике, и в жестах персонажей чувствовалась естественность человеческих эмоций. Да это было и неудивительно, ведь роман иллюстрировал замечательный французский график — Гюстав Доре.
Правда, в покупке мы обнаружили и серьёзные недочёты. Во-первых, оказалось, что это был второй том романа. Во-вторых, состояние книги — далеко не идеальное. Купленный экземпляр был порядком потрёпан. Корочки вообще едва держались в местах крепления к корешку. А первый и последний листы книги отсутствовали.
Но вместе с тем было ясно, что в мои руки попало довольно ценное издание довоенного времени. Не случайно именно эта книга стала отправным стартовым экземпляром, с которого началось моё библиофильское коллекционирование, книжное собирательство.
Ещё в школьные годы я слегка облагородил свою первую книгу, обрядив её в самодельный переплёт. И читал роман не спеша перед сном, любуясь изумительными рисунками Доре, каждый раз погружаясь в волшебный мир Рыцаря печального образа.
Наша дача —
землянка
О тяготах военного времени рассказано и написано немало. Но люди старшего поколения вспоминают о них снова и снова. У меня, например, до сих пор не стирается из памяти один из следующих эпизодов.
По совету бывалых людей мои родители приобрели за городом, в селе Вознесенке, что в километрах двадцати от Челябинска, небольшую землянку со скромным земельным участком. Точнее, даже не землянку, а лишь половину её. Другую, более благоустроенную часть занимала пожилая супружеская пара. Жилым строением эту половину можно было назвать лишь с большой натяжкой. Видимо, поэтому она обошлась нам за приемлемую сумму — всего за девять тысяч рублей.
Состояла землянка из сеней и одного общего помещения. Причём с таким низким потолком, что мой отец, будучи среднего роста, мог стоять там, лишь сильно согнувшись.
Большую часть помещения занимала русская печь. Было здесь всего одно окно и совсем отсутствовала крыша. Её роль выполнял рифлёный насыпной потолок. Словом, служило это убогое строение жильём только в сухую погоду. В ненастье же здесь начинался настоящий потоп. Так что нас, детей, при первых же признаках непогоды родители срочно отправляли к соседям. А сами мокли на своей даче под дождём.
Добираться до Вознесенки было тоже нелегко. Весь путь до этого села мы проделывали пешком. Находилась она рядом с железной дорогой. Но ни пригородные поезда, ни рейсовые автобусы в этом направлении тогда не ходили.
Родители наши отлично понимали: приобретая подобную дачу, они решаются на отчаянный шаг. Только другого выхода у них не было. Ведь главные надежды они связывали с небольшим земельным участком (соток семь-восемь), примыкающим к этому убогому строению.
Поясню, что все описываемые события происходили до наделения землёй работников городских предприятий.
Как бывшие сельские жители, мои родители на первых порах с завидным усердием работали на земле. Даже попытались завести кое-какую живность. Сначала — козу, потом — поросёнка. Но, к сожалению, из этой затеи ничего не вышло. Животные наши оказались малопродуктивными и нежизнеспособными. Часто болели. А как их лечить, мы не знали. Пришлось от живности совсем отказаться.
А вот огородничество нас неплохо поддержало. Хотя далось нам тоже нелегко. В общем, мы всегда были с картошкой и овощами.
Главная заслуга в этом, конечно, — нашей бабушки. В течение трёх лет она в летний период безвылазно жила в Вознесенке.
Мой отец
Одно из моих самых ярких детских воспоминаний — домашние концерты. Организатором их был мой отец. Он имел от природы удивительно тонкий музыкальный слух. И хотя я никогда не слышал, чтобы он пел или вполголоса что-то напевал, но вот струнными инструментами — гитарой, балалайкой и особенно мандолиной — владел отменно.
Позднее я узнал, что специально музыке он нигде не учился. А только так, между делом, самостоятельно.
Кстати сказать, именно с гитары когда-то началось знакомство моих родителей друг с другом. Мама по приезде в Челябинск поселилась в рабочем общежитии и услышала о том, что молодой слесарь Миша Уваров не только хорошо играет на гитаре, но и обучает желающих научиться этому. Короче, она тоже проявила такое желание, не ожидая, конечно, к каким изменениям приведет это в их личной жизни.
В общем, когда я был подростком, в нашей семье сложилось музыкальное трио. Мама аккомпанировала на гитаре, я — на балалайке. А отец вел основную мелодию на мандолине. Репертуар у нас, конечно, был несложный. Кое-что из застольных старинных песен и мелодий тридцатых годов.
И вот по воскресеньям, справившись с повседневными делами, мы брали в руки наши струнные инструменты и приступали к домашним репетициям. Как-то на один из таких вечеров я даже пригласил своего друга Геннадия Зырянова. И на него — я это ясно видел — наша игра произвела большое впечатление. Он сказал, что мы выступали как настоящие музыканты.
Главная заслуга в этом была, конечно, отца. Меня всегда удивляла его способность заметить даже малейшую фальшь в нашем исполнении. А еще — быстро и безо всяких видимых усилий перенастроить любой струнный инструмент. После чего он звучал особенно слаженно и красиво.
Типичный домосед, он без острой необходимости старался из дома не выходить. Вытащить отца в кино или к родственникам было для мамы проблемой. И всегда, естественно, вызывало у нее недоумение.
— Ну, что за человек — жаловалась она. — Ни он к людям, ни люди к нему! Нашему отцу нужно только одно: чтобы его никто не беспокоил. И никуда не надо было ни ходить, ни ездить! Лишь бы я была с ним рядом!
Думаю, нелюдимость отца мама сильно преувеличивала. Просто по складу характера они были разными людьми. Мама — открытая, общительная, большая любительница поговорить. Отец же — весь в себе. Меланхоличен, задумчив, сосредоточен, мнителен.
В начале пятидесятых годов домашний стиль жизни отца сильно изменился: он получил от завода земельный участок — знаменитые шесть соток. И стал наш отец садоводом-огородником. Купленный для меня велосипед превратился в семье в главное транспортное средство. Из подручных материалов соорудил отец небольшую избушку и начал на участке хозяйничать. Мама сюда приезжала лишь в разгар посадки саженцев и сбора урожая.
Вспоминаю, как отец с гордостью показывал маме ухоженные грядки и теплички с полновесными огурцами и помидорами, явно надеясь на достойную оценку своих агрономических достижений.
Встреча спустя
десятилетия…
Когда мне исполнилось четырнадцать лет, наша семья переехала из 23-го дома на новую квартиру. Тогда по существу и кончилось моё детство. Получается, что прошло оно на ЧТЗ — в Тракторозаводском административном районе города. Бытовой уклад и события, связанные с этими годами, конечно, не могли не отразиться на моей биографии — характере, устремлениях, жизненных ориентирах.
С тех пор минуло более шестидесяти лет. И вот я снова — в своих родных местах, на седьмом участке, в моём бывшем 23-м доме.
С 23-м домом у меня связано многое. Когда-то я пережил здесь самые трудные военные годы. Впервые пошёл в школу. Прочитал лучшие книги о путешествиях и приключениях — Ж. Верна, Р. Стивенсона, Ф. Купера. Здесь сформировались мои интересы и склонности. Сложился характер. Ещё подростком я определил контуры своей будущей профессии — специалиста по физической географии, краеведению и ландшафтоведению.
Удивительно, но родных мест я почти не узнал. Изменилось здесь буквально всё. И даже — нумерация домов. Наш дом давно уже не 23-й, а 21-й. И выглядит он как новенький. Здание покрашено, как, впрочем, и все остальные четырёхэтажные корпуса, в светлые пастельные тона. Они наконец избавились от мрачноватого серого цвета. Реконструированы балконы. Я с большим трудом отыскал окно нашей бывшей комнаты на первом этаже.
Жаль, что в нашей бывшей комнате побывать не удалось. Весь первый этаж дома капитально перестроен и переоборудован. Там размещается сейчас какое-то детское дошкольное учреждение.
Совершенно преобразились междомовые территории — полностью исчезли самодельные кладовки и сараи — излюбленное место наших игр и развлечений. Забиты и заложены подвальные окна: в подвалах давно уже никто не живёт.
Огромные изменения произошли на соседнем с нами пятом участке. Сейчас здесь вместо двухэтажных, кое-как оштукатуренных бараков высятся многоэтажные жилые здания со всеми современными коммунальными удобствами. А между зданиями раскинулись красивые скверы и газоны.
Изменились не только жилые постройки. Сменились поколения жителей. И пока я печально бродил вокруг своего бывшего дома, не встретил ни одного знакомого лица. Что ж, ведь это закономерно. Было бы странно увидеть их по прошествии стольких лет! Хотя мне невероятно, до боли сердечной, хотелось этого!
На дворе стоял июль. Из второго, когда-то моего, подъезда на улицу выпорхнула, весело переговариваясь, стайка ребят в бейсболках и шортах, с теннисными ракетками в руках. Ребята, видимо, спешили на корт на тренировку. Хотел поговорить с ними. Но понял, что это, пожалуй, ни к чему. Разве заинтересовали бы их детали и события прошлых лет? Ведь мы с ними — люди разных эпох и поколений. Хотя и живут они в родных мне местах.
Мой «день воспоминаний» закончился так. Я отправился на Комсомольскую площадь, расположенную на углу улиц Горького и Ленина (бывший Спартак), рядом с 48-й школой. Именно здесь находится один из замечательных памятников труженикам Танкограда, то есть нашим родителям, — тяжёлый танк марки ИС-3. Эти боевые машины сходили с конвейера Кировского завода в последние месяцы войны. Сам памятник стал символом неразрывного содружества тыла и фронта. Олицетворением тесной связи тех, кто создавал грозное оружие, обеспечивая условия для грядущей Победы. И тех, кто, не щадя своей жизни на поле брани, сражался за эту Победу.
На постаменте — чёткая рельефная надпись: «Уральцы, вам, чьи руки золотые ковали здесь победу над врагом».
Такие танки были нашими ровесниками, современниками тех людей, кого позднее назовут детьми войны. Волею судьбы мы оказались вне зоны боевых действий — в глубоком уральском тылу. Но и на нашу долю выпало немало суровых испытаний. И мы горды тем, что сумели вместе с родителями достойно разделить и преодолеть все тяготы военного и послевоенного лихолетья.