Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2018
Алексей Лисаченко
(1976) — родился в г. Томске. Окончил Уральскую государственную юридическую
академию, затем аспирантуру, защитил диссертацию и остался преподавать
гражданское право. Автор нескольких книг прозы, публиковался в сборниках и
журналах «Кукумбер», «Мурзилка»,
«Костёр», «Октябрь» и др. Лауреат IV Международного конкурса детской и
юношеской литературы имени А.Н. Толстого, национальной литературной премии
«Рукопись года», литературной премии имени С. Маршака, призер конкурса «Новая
детская книга». Живет в Екатеринбурге.
Для тех, у чьих детишек на
футболках
нарисован уже не
Микки-Маус,
а череп Микки-Мауса.
Я от бабушки ушел
Не далеко, не близко, не высоко, не низко жил-поживал на белом свете один мальчик с мамой и папой и горя не знал — до поры до времени. Пришел час, пробило время — приспела пора маме с папой в Африку ехать, на работу заграничную, высокооплачиваемую. Поехали они, а мальчика с собой не взяли — побоялись: ну, как в Африке крокодилы, носороги и гориллы только и ждут, когда к ним вкусный свежий мальчик приедет? С бабушкой оставили.
Бабушка мальчика очень любила. О развитии его заботилась.
— Ребёнку для развития нужен витамин А, — говорила она каждое утро и давала мальчику большую морковку.
— Ребёнку для развития нужен кальций, — говорила она каждый вечер и наливала мальчику стакан молока.
А ещё морковку после обеда и перед ужином. И кефир на полдник. И ряженку через час после обеда. И сметанки деревенской стаканчик, да с сахарком. Ну и без йогурта тоже никак нельзя, сами понимаете, — а то вдруг не хватит кальция растущему детскому организму.
Но это всё не главное.
— Мальчик совсем худенький! У него совершено нет жировой прослойки. Его же любым ветерком унести может, — вот о чём бабушка действительно беспокоилась. И меры нужные принимала.
Так что просыпался мальчик поутру от ложечки кашки с маслицем, шагал по жизни в обнимку с булочкой, борщом по дороге заправлялся и спать ложился не иначе как под киселёк с ватрушками. Ну и в перерывах перекусывал — так, по мелочи: яичко варёное, яблочко печёное, пирожное слоёное…
Долго ли, коротко ли, только стал мальчик от морковки оранжевым, от жира округлым, как мяч, а от кальция — хрустящей корочкой покрылся. Выросла у него прослойка большая-пребольшая — со всех сторон и вся из чистого жира. Стал мальчик не ходить, а перекатываться. Даже стометровку на физкультуре не пробегал — прокатывался шариком. Прямо не мальчик, а бабушкина радость.
Вывезла бабушка мальчика на лето за город, на свежий воздух. Поселились они в доме на холме, окна на реку, за рекой лес дремучий зеленеет. Сидит, бывало, мальчик на подоконнике, вдаль смотрит, вареники кушает. Хочется ему в лес, на речку, с ребятами побегать — да бабушка не велит. За прослойку боится.
Терпел, терпел мальчик и вот однажды, в день жаркий, солнечный, не утерпел: спрыгнул с подоконника и к речке покатился. Да только горка шибко крутая оказалась — так разогнался, что речку с разгона перескочил, кусты проломил, по тропинке пролетел и в самую чащу дремучего леса закатился. Остановился посреди поляны.
Лес тот не зря дремучим назывался: в нём звери всякие дремали — кто весь день, а кого просто на солнышке разморило. И заяц, и лиса, и медведь с волком. Но тут от треска да шума все проснулись и на поляну выскочили — посмотреть, что же это к ним такое свалилось. Смотрят — лежит шар оранжевый, сверху ножки коротенькие болтаются. Пыхтит, на ножки встать хочет, а не выходит. Подождали звери, осмелели, стали ближе подходить. Первым заяц подбежал, обнюхал и говорит:
— А я, братцы, знаю, что это такое! Апельсин, фрукт заморский, круглый да оранжевый. Надо с него шкуру снять, а мякоть съесть.
Как мальчик это услыхал — и удивился, что заяц разговаривает, и испугался — ну, как правда чистить начнут? Хвать-похвать, а заяц уже за ухо его грызёт! Закричал мальчик:
— Никакой я вам не апельсин! Мальчик я! Я от бабушки ушел!
— От бабушки, говоришь, ушел? — заяц обрадовался. — Так я знаю, братцы, что это такое! Это же Колобок! Было дело, забегал такой. У него снаружи корочка, а внутри он из хлеба сделан. По сусекам скребён, по амбару метён!
И ну грызть мальчика пуще прежнего.
Припомнил тут мальчик, как в сказках со зверями говорить полагается, да и крикнул зайцу:
— Ах ты волчья сыть, травяной мешок, паштет с ушами! Сам ты по сусекам скребён! И вовсе я не из хлеба, а из костей и мяса. А для зайцев я вообще ядовитый!
Это он, конечно, слукавил малость насчёт ядовитого, только заяц задумался, грызть перестал. Тут зайца лиса сзади за уши взяла, в сторонку отставила — и к мальчику:
— Из мяса, говоришь? Мясной Колобок, значит? Ну так я в нашем лесу колобкам первый друг! Садись-ка ты мне на носик и песенку спой, а я послушаю…
Только мальчик образованный был, книжки умные читал.
— Извините, — говорит, — уважаемая, но вы ведь вроде как рыжая лисица, хищное млекопитающее семейства псовых? Тогда весите вы не больше десяти килограммов, согласно научным данным, а я — все пятьдесят. Если я вам на нос сяду, нос сломается!
Тут волк с медведем подошли, лису отодвинули.
— Чего ты, рыжая, с едой разговариваешь? Еду не слушают, еду кушают!
Вот сейчас вцепятся в мальчика зубами да когтями, и поминай как звали!
Тут кусты затрещали, деревья закачались. Медведь подумал: лось! Заяц подумал: слон! А вышла из кустов мальчикова бабушка с тазиком вареников. Мальчику пальчиком погрозила да как скажет громовым голосом:
— Не трогай зверюшек, у них могут быть воши! Подкрепись, внучек, вареничками, и пошли обедать, всё стынет!
Мальчик ножками в воздухе дрыгает, перевернуться не может. Звери с перепугу по местам застыли. Посмотрела на них бабушка и говорит:
— Чего-то зверюшки худенькие совсем. Нет у них жировой прослойки. Как же они зиму переживут? Непорядок! — И медведя в пузо пальчиком потыкала.
Не успели звери пикнуть, как у каждого полный рот вареников оказался, в одной лапе по морковке, в другой по пол-литра кефира в картонной пачке. И откуда только что взялось? А бабушка уже кексы с изюмом из-под кофты достаёт. Переглянулись звери. Потихоньку, боком, боком шасть в лес — только их и видели.
А мальчик с бабушкой домой отправился.
Потом приехали к ним мама с папой, в отпуск. Посмотрели на мальчика, посмотрели, да и забрали его с собой в Африку жить. Стал мальчик по Африке колобком кататься: от крокодила ушел, от носорога ушел, страуса — насмерть задавил. А потом похудел и стал нормальным мальчиком: ни к чему ему в жаркой Африке жировая прослойка.
Желания
Как отличить злого волшебника от доброго?
Казалось бы, что за глупый вопрос! Достаточно на него посмотреть: ведь приличные добрые волшебники одеваются во всё белое, а приличные злые — во всё чёрное. Хорошо, а если волшебник уже снял на ночь рабочую одежду и натянул уютную голубенькую пижамку в розовую полосочку? Или это неприличный волшебник, который традиций не уважает и носит модную синюю мантию с золотыми звёздами, а под неё надевает джинсы?
Тогда, наверное, стоит заглянуть к нему домой. У приличных злых волшебников кухня обычно украшена чучелом аллигатора, по углам копошатся пауки, а на рабочем столе скалится чей-то череп. И микроволновка, и холодильник у них всегда исключительно чёрного цвета — и горе тому злому волшебнику, который нарушит это железное правило. У добрых, напротив, белоснежный холодильник набит радугами всех сортов и размеров, стол застелен свежей самобранкой, на подоконнике растут аленькие цветочки, а из крана идёт живая вода, горячая и холодная. Микроволновок добрые волшебники не признают.
Но не факт, что встреченный вами волшебник тут же предложит прогуляться к нему домой холодильник посмотреть. Поэтому на самом деле в обычных полевых или уличных условиях отличить злого волшебника от доброго бывает очень, очень сложно.
Один умеренно злой волшебник это хорошо знал. А ещё ему хотелось развлечься. Поэтому в один прекрасный день он надел поверх своей чёрной рубашки серую жилетку, накинул белый плащ, обмотал свою чёрную волшебную палочку белым лейкопластырем и отправился искать — над кем бы сыграть злую шутку.
Башня, где этот волшебник проживал, стояла в лесу, в укромном месте посреди острова. Остров был маленький, но не крошечный — и лес на нём поместился, и речка, и небольшой городок с полями и огородами. Пошел волшебник лесом. Видит, заяц со стороны огородов скачет, морковь украденную догрызает. Говорит ему волшебник на чистом заячьем языке:
— Здравствуйте, уважаемый заяц!
Заяц с перепугу столбиком встал, уши прижал, лапу с морковью за спину спрятал.
— Если вы насчёт моркови, так я её не брал! То есть… на дороге нашел! Нет, мне её подарили! И вообще, я собирался её вернуть! Честно-честно-пречестно!
Засмеялся злой волшебник:
— Ах, оставьте, морковь тут ни при чём. Сегодня у вас счастливый день! Я — представитель братства добрых волшебников. Только сегодня и только у нас — исполнение одного заветного желания совершенно бесплатно! Загадывайте, уважаемый!
Заяц ни секунды не задумывался: «Хочу, чтобы у меня этой моркови было — по самые уши!»
Ухмыльнулся волшебник, палочкой взмахнул. И стал заяц здоровенной морковью — только вместо ботвы уши заячьи торчат. А волшебник дальше пошел.
Встретилась ему по дороге речка. В речке окунь плавал, за мальками гонялся. Выпрыгнул окунь из воды — а тут волшебник:
— Здравствуйте, уважаемый окунь!
Стало окуню интересно. Бросил он мальков, подплыл к берегу и голову высунул. А волшебник продолжает:
— Сегодня у нас рекламный день! Выполняем бесплатно одно заветное желание.
— Хочу стать щукой, — пробулькал окунь.
— Легко! — улыбнулся волшебник.
Смотрит окунь — рыло у него удлинилось, зубов прибавилось, а вместо полосок — пятнышки. Он — щука! Лежит между карпом и угрем на магазинном прилавке, льдом обложенный, а над прилавком вывеска: «Свежая рыба».
А злой волшебник к городу направился. Встретилась ему девочка: идёт, мороженое облизывает. Спросил её волшебник про заветное желание. Пожелала девочка: «Хочу все время есть мороженое!»
Волшебник и рад стараться — исполнил. Сначала, правда, девочка ничего такого не заметила. Домой пришла, обедать села. Мама ей суп наливает — горячий, наваристый. Поднесла девочка ложку ко рту — и как звякнет зубами об лёд! Замёрз суп! Пришлось ледышку суповую облизывать. И с макаронами замерзание случилось, и с котлетами. И с компотом, и с кашей. И на второй день, и на третий, и через месяц — не прошло. Что только потом врачи да учёные не пробовали, чтобы девочке помочь: и суп в ложке паяльной лампой грели, и котлету в тёплой ванне под водой кушать советовали — да всё без толку. Так на всю жизнь и осталось. Девочка, правда, сообразительная оказалась: когда выросла, морозильную фабрику открыла и сильно разбогатела. Если замороженные овощи покупаете, присмотритесь к ним повнимательнее: коли на цветной капусте следы от зубов есть, значит, с той самой фабрики пакет.
Но этого злой волшебник не мог предвидеть. Посмеялся он над девочкой и дальше по городу пошел. В магазины заглядывал, в банк зашел, даже в мэрию заскочил, с городским головой поздороваться.
Легче всех хозяин мебельного магазина отделался: пожелал своему магазину процветания. Вы видали, как цветут шкафы? Особенно — вишнёвого дерева. Теперь там другой магазин — цветочный, и дела идут отлично.
Банкиру хуже пришлось. Он и так был богатый, а тут и вовсе разжадничался. Сейчас он толстый и набитый деньгами, аж лопается, — всё как пожелал. Жена ходит с ним за покупками, и все ей завидуют: такого шикарного кожаного кошелька нет больше ни у кого в городе.
А мэра своего горожане так и не нашли. Сообщу по секрету, что этот не очень честный деятель пожелал получить задаром особняк в центре города. Всё, что он за время своего правления успел растащить из городского имущества, в конце концов вернули в казну. Но новый дом точно никто не отберёт, потому что сейчас бывший мэр — самая жирная улитка в центральном городском парке и свой шикарный особняк всегда таскает с собой.
Так прошел волшебник через весь город до самого морского берега, сел в порту на корабль и отбыл на материк. Наверное, и сейчас где-то ходит со злыми своими шутками. Так что если вдруг к вам подойдёт незнакомый человек приятной наружности, вежливо улыбнётся и скажет: «Здравствуйте! Сегодня у нас рекламный день!» — бегите лучше прочь. Не добрый это волшебник.
Маша и каша
В одном большом городе жила маленькая девочка по имени Маша. Всем хорошая девочка — добрая, послушная, мамина-папина любимица. Одно только её портило: не любила Маша кашу кушать. Как сядет завтракать, так хоть плачь: хлеб съест, компот выпьет, а кашу только ложкой поковыряет да оставит. Как говорится, в тарелке растёт.
Уж ей мама варила и рисовую, и гречневую, и овсяную, и ячневую, и перловую, и ячменную, и пшенную, и ржаную, и пшеничную, и гороховую, и бобовую, и смеси всякие — и на воде, и на молоке, и на сливочках. Уж ей папа в кашу и сахара добавлял, и варенья, и ягод разных, и изюма, и кураги с черносливом, и сыра тёртого, и шоколада-мармелада всякого — да всё без толку. Суп какой-нибудь или омлет — кушает, только за ушами трещит, а кашу — ни-ни. В рот не берёт. И сердились мама с папой, и расстраивались — ведь что может быть полезнее каши для растущего детского организма? А ничего поделать не могли.
Зато Маша, как подросла немного, пожалела родителей — сообразила кашу несъеденную втихаря в унитаз спускать, чтоб мама с папой не расстраивались. Родители успокоились: думали, выросла дочка, исправилась. Так и жили.
Вот однажды сидела Маша за завтраком и вид делала, что кашей лакомится, — а сама только и выжидала, когда в туалет можно будет с тарелкой незаметно прошмыгнуть. Вышла мама на балкон бельё развешивать, Маша в туалет шасть — и давай кашу ложкой в унитаз вываливать. Только ложку занесла, как каша ей и говорит человеческим голосом:
— Остановись, Маша! Знай же, что если ты меня не съешь, выбросишь, то я, каша, сама к тебе приду! И до тех пор не будет тебе покоя, пока ты кашу кушать не полюбишь. В том клянусь от имени всех каш в мире, детьми не съеденных! Сейчас же отнеси меня обратно на кух…
Тут её Маша в унитаз и смыла.
В ту же минуту вспучилась земля вокруг города, лопнула, и полезла оттуда КАША: и рисовая, и гречневая, и овсяная, и ячневая, и перловая, и ячменная, и пшенная, и ржаная, и пшеничная, и гороховая, и бобовая, и смеси всякие. И на воде, и на молоке, и на сливочках. И с сахаром, и с вареньем, и с ягодами, и с изюмом, и с курагой да черносливом, и с сыром тёртым, и с шоколадом-мармеладом всяким, и с сушеными вишнями. Забурлила каша, поднялась волной и поползла к городу. И не быстро ползёт, а не остановить. Стала мало-помалу город затоплять.
Горожане плотины построили — прорвала каша плотины. Котлованы на пути вырыли — заполнила каша котлованы. Из пушек стреляли, бомбы бросали с самолётов — да разве кашу бомбой остановишь? Огнём жгли — каша только подрумянилась. Пробовали «горшочек, не вари!» в громкоговорители кричать — тоже не помогло. Каша всё ползёт и шепчет: «Ешшшшшь, Машшшшша, кашшшшшшу! Ешшшшшь, Машшшшша, кашшшшшшу!»
Прибежал к Маше сам городской голова. Ложку серебряную в подарок принёс, на коленях умолял:
— Выйди, Машенька, покушай кашки, спаси город!
А Маша ни в какую — не люблю, мол, кашу, да и всё тут.
Рассердился городской голова, стал грозить да ругаться, да только Маша не испугалась. А каша всё ближе и ближе подбирается. Вскочил тогда городской голова в вертолёт да и сбежал из города, всех бросил.
Тут пришел Машин папа с рабочими, с директорами заводов городских и с машинами-трубоукладчиками. Проложили они трубы, поставили насосы и давай кашу на заводы закачивать. А там ей дело нашлось, только успевай подавать. На перегонном заводе из этой каши топливо для машин делать научились. На бумажной фабрике — бумагу. На бетонном заводе — добавки к бетону, чтобы прочнее становился. На заводе удобрений — понятное дело, удобрения. Лаки, краски, пластмасса — всё на химзаводе из каши получилось. Свинофермы, птицефабрики, пруды, где карасей да карпов разводят, — всем каша пригодилась. Да и людям тоже досталось: начали кашу в коробки паковать, в другие города и страны продавать. В Англию овсяную, в Грецию — гречневую.
Разбогател город. Как же все обзавидовались! В одной стране зарубежной все люди целый год кашу не ели, думали — и у них фонтаном забьёт. Фигушки!
Машин папа городским головой стал. А Маша самой богатой девочкой в мире сделалась, богаче королей и магнатов нефтяных. Потому что нефть во многих странах из земли добывают, а кашу нет. Где Маша — там и каша.
А и Б сидели на трубе
В одном городе на одной улице стояло себе одно здание. Давно стояло, на стене год постройки кирпичами выложен: 1922. А чуть повыше, на краю крыши, надпись большими железными буквами: БАНЯ. Краска с букв уже пооблезла, ржавчина кое-где подкралась, но в общем и целом — крепкие железяки. Стоят, друг за друга держатся, под ветром поскрипывают. Так и ещё сто лет бы простояли, да только в один непогожий день говорит буква А букве Б:
— Слушай ты, Б! Вот сколько лет на тебя смотрю и всё хочу узнать: чего это ты вперёд меня вылезла? Всем известно, что А — первая буква в алфавите. Так почему же наша вывеска с тебя начинается? А?
Буква Б за словом в карман не полезла, откуда у неё карманы-то возьмутся:
— Да потому, дура ты неграмотная, что это — БАНЯ. Сюда люди помыться ходят. А поставь тебя первой, так АБНЯ какая-то получится.
— Сама дура! — говорит буква А. — Очень надо тебя туда-сюда переставлять. Вниз сбросить, и вся недолга. Получится АНЯ — красивое женское имя, между прочим. Вот и Н подтвердит, правда, Н?
Буква Н была тихая, интеллигентная, в соседскую ссору лезть совсем не хотела:
— Извините, пожалуйста, — сказала она, — я не совсем расслышала.
— Да ты глухая! — закричала на неё А.
— Простите, но Н — не глухая, а звонкая согласная, — не согласилась Н.
— Вот, Б, видишь, — обрадовалась А, — Н говорит, что она со мной согласная! Лучше сама вниз прыгай, не иди против общества.
Тут Я встряла:
— Буквы, буквы, не ссорьтесь! Я вот стою себе с самого краешка и то не ругаюсь…
Только А её и слушать не стала:
— А ты, Я, вообще последняя буква алфавита, твоё место с краю. Скажи спасибо, что тебя ещё терпят в этой вывеске, — всё равно до тебя никто не дочитывает. Замолкни, когда старшие говорят!
Я и замолкла. Зато Б не выдержала:
— Ты бы, А, сама помолчала. Вот договорюсь с голубями, они тебе физиономию-то разукрасят!
— А я тогда, — говорит А, — на тебя докладную напишу директору бани, что ты тайком в окошки раздевалок подглядываешь. Он тебя сразу снимет, вот увидишь!
Разозлилась Б.
Тут как раз сильный ветер налетел. Н и Я, как всегда, друг за друга держатся — а Б с А друг другу больше руки не подают. Заскрежетало железо, болты полопались — пошатнулась Б. Полетела вниз, даже не скрипнула.
Не успела А позлорадствовать, как ветер и за неё принялся. Хотела Н её ухватить, но не удержала в одиночку — приналёг ветер, поднатужился да и скинул А с крыши вслед за Б.
Так и осталась на крыше не вывеска, а какая-то НЯ. Вскоре и её сняли, а потом и баню снесли.
Тут и сказке конец.
Только хорошее
Давным-давно в одной далёкой-далёкой стране правил очень жалостливый император. Даже курицу он ел со слезами — так ему её было жалко. А когда приказывал кого-нибудь казнить, то всегда просил палача: «Ты уж только, голубчик, постарайся не больно».
На ночь императору всегда читали сказки. Оно и не удивительно, потому что было ему всего семь лет от роду. Родители его рано умерли, а других наследников не осталось.
Вот как-то прочитали императору сказку про Колобка. Сильно расстроился император, что лиса Колобка съела. «Повелеваю, — говорит, — чтобы сказка сия хороший конец получила».
Придворные расстарались — переписали сказку. Стали императору читать: «И когда лиса проявила вероломство и собралась съесть Колобка, Колобок применил секретный приём кунг-фу. Выбил все зубы лисе, тут и сказке конец».
Не понравилась концовка императору. «Лису, — говорит, — жалко! Всыпать всем по пять бамбуковых палок по пяткам!»
Придворные после палок ещё подумали, подумали и вот что придумали:
«И сказал Колобок лисе: «Ты ещё молода и не знаешь заповеди мудреца! Ибо сказано, что лучше не сделать и пожалеть, чем сделать и потом жалеть». От этих слов поняла лиса, что хотела поступить нехорошо, и извинилась десять тысяч раз. Тут и сказке конец».
Император как услышал, обрадовался, в ладошки захлопал и придворных мятными леденцами наградил.
На другой день учитель музыки императору песенку спел — про кузнечика, который в траве сидел и с мухами дружил, а потом его лягушка съела. Бедный мальчик даже разрыдался от жалости:
— За что злая лягушка, прожорливое брюшко, убила бедного кузнеца? Он и козявку в жизни не обидел! Это несправедливо. Повелеваю немедленно песню исправить.
Исправили. «И вот ушла лягушка, прожорливое брюшко, не тронув кузнеца…» Правильно, зачем зря ребёнка расстраивать. Да и палками по пяткам — очень больно.
На третий день был у императора урок истории. Рассказал ему учитель, как много веков назад напали на их страну злые варвары: войско разбили, императора в плен взяли и целых триста лет после того страной правили.
— Не бывать тому, — сказал император и повелел историю немедля переписать. По всей стране книги исправили и всех по ним переучиваться заставили. Много веков назад, оказывается, прогнал славный император злых варваров громким криком, и ни одного человека не погибло. Только так и не иначе.
Дальше — больше. Издал император указ: «Повелеваю: больше в империи нашей ничего плохого случаться не должно. А кто посмеет воли моей ослушаться, того казнить».
И настали в стране мир и благоденствие. Какую газету ни откроешь — только хорошие новости. «Всё просторнее и привольнее становится в Центральной провинции» — так в газетах написано, и это истина. А кто рассказывает, что в Центральной провинции страшный неурожай и население частью с голоду умерло, частью в другие провинции бежало, тот лжец и преступник. Казнить таких надо.
Так бы все и жили счастливо до конца, но однажды поехал император верхом кататься да с лошади и упал. Ушибся сильно и ногу сломал. Лежит, стонет, помощи просит — а придворные вокруг радуются, улыбаются. А чего им не радоваться — ничего плохого ведь не произошло да и права не имело произойти.
Позвал император придворного доктора — доктор подошел, посмотрел и говорит:
— Ах, ваше величество, ничего плохого не случилось! Думаю, вы сможете чудесно прогуливаться ползком.
Доктор ведь тоже жить хочет, так что — только хорошее. Но нельзя же маленького мальчика бросить в чистом поле со сломанной ногой. Достал доктор свои инструменты и стал императору помощь оказывать, а потом взял его на руки и во дворец отнёс. Несёт, а сам приговаривает: «Чудесный сегодня день! Только хорошие новости!»
Вот лежит император в постели: даже пошевелиться больно, не то что встать. Тут ему свежую газету приносят, а там как раз известия из дворца:
«Сегодня во время верховой прогулки наш возлюбленный император ещё раз продемонстрировал своё величие, совершив краткий полёт по воздуху. Полёт прошел благополучно. Все мы счастливы, что его величество соизволил вернуться на землю, к своему народу. В настоящее время император отдыхает».
Император был хоть и маленький ещё, но вовсе не глупый. В тот же день отменил он свой указ, а над тарелками с курятиной рыдать перестал. И вырос нормальным правителем — совершенно безжалостным.
По щучьему хотенью
В одной полноводной реке, то в глубоком омуте, то у самой поверхности — в общем, без определённого места жительства, — обитала себе большая-пребольшая щука. Кушала досыта рыбку, а иногда и уточку, рыбакам сети рвала, блёсны коллекционировала — в общем, жила счастливо.
Но чего-то нашей щуке не хватало. Бывало, на закате перестанет она плотвичек гонять, высунет рыло из воды и смотрит, как по ясному небу реактивный самолёт полосы рисует. И до того хочется ей вот так же по небу полететь, что просто хоть плачь.
Щуки, однако, плакать не обучены. Щука — не мечтатель, а рыба простая, у неё в голове всё по прямой линии устроено: если чего-то сильно хочешь, догони его и скушай.
Первым делом стала она учиться из воды выпрыгивать. Разгонится, глаза зажмурит, плавники растопырит, хвостом махнёт — скок в воздух! Что ни вечер, скачет, пузом об воду плюхает. Подсмотрела, как утки летают, позавидовала. Пробовала сама плавниками махать — не помогло. Пробовала уток целиком глотать — всё одно без толку: хоть всю стаю слопай, подъёмной силы не прибавляется.
Решила тогда щука крылья раздобыть. Тут, ясное дело, одной утиной диетой не обойтись — чудо требуется. А для чуда либо Золотую рыбку ловить надобно, либо к Царь-щуке на поклон плыть. До Золотой рыбки далеко, да и вода в море уж больно солёная, — а Царь-щука и живёт поближе, и родственница всё-таки. Вот к ней наша щука и отправилась.
— Дай мне, — говорит, — тётушка, крылья! Летать хочу! Ну что тебе стоит?
Царь-щука ей отвечает:
— Не положено!
— Да как же так не положено? Есть ведь рыбы летучие!
— Не то не положено, — говорит Царь-щука, — что рыба летать не может. Порядок такой: ты сначала меня из воды вылови, потом выпусти, а там уж и проси хоть печку самобеглую, хоть цветочек аленький — всё исполню. А по-другому, уж не обессудь, никак. Не нами тот порядок заведён, не нам его и менять.
Призадумалась щука: если у водолаза скафандр отобрать и водой наполнить, а у рыбака спиннинг, — можно попробовать самой рыбаком заделаться и Царь-щуку изловить. Только сложно это. А щука опять же рыба простая, долго думать не приучена. Разинула она пасть да и вцепилась Царь-щуке в хвост мёртвой хваткой:
— Пока желание не исполнишь, не выпущу.
Уж та извивалась, брыкалась, трепыхалась — ничего не помогло. Делать нечего, вскричала Царь-щука нечеловеческим голосом:
— По щучьему хотенью, по моему веленью стань ты чем хочешь, только хвост мой выпусти!
Надобно сказать, что река, где щука жила, была не простая, а пограничная. На одном берегу — наши добры молодцы границу стерегут, на другом — супостаты коварные только и дожидаются, когда молодцы отвернутся или обедать уйдут. И был на берегу военный аэродром, а на том аэродроме — самолёты-перехватчики, чтобы ворогов от неба нашего отваживать.
Вот выходит на аэродром командир эскадрильи, смотрит: стоят рядком его самолёты, все двенадцать. А за ними — незнакомый самолёт, тринадцатый! Все остроносые — и этот остроносый. Все серо-зелёные в крапинку, как щуки в речке, — и этот такой же. Да только у всех кабины прозрачные, а у этого — тёмно-матовая, как рыбий глаз. Во всех кабинах лётчики сидят, а тут — не видать.
Подумал командир — новый самолёт прислали, секретный, автоматический. Нарисовали ему номер на хвосте, и стал он со всеми вместе летать, небо патрулировать.
Как-то раз откуда ни возьмись прилетело с вражьей стороны чудо-юдо небесное — самолёт-разведчик конструкции неведомой. Над нашей землёй кружится, всё высматривает, вынюхивает, фотографирует.
Выстрелили по нему из зенитных пушек — высоко летает, не достали пушки. Запустили ракету — не достала ракета. Взлетели перехватчики — моторами ревут, выше и выше рвутся — а дотянуться не могут. Летает супостат над ними высоко-высоко и знай себе посмеивается.
Делать нечего — пошли перехватчики на посадку. Только один, с номером «13» на хвосте, не пошел. Разогнался, изогнулся, хвостом по воздуху стегнул — и выпрыгнул высоко вверх. Схватил вражеский самолёт да и проглотил его, как щука плотвичку.
Все так и ахнули. Начали в самый главный штаб звонить да радировать, ситуацию докладывать. Удивились в штабе, не поверили — велели перехватчик, как сядет, задержать и на осмотр доставить. Только тот не дался: за полосу посадочную выкатился, через кабину перекувырнулся и в большую рыбу обратился. Плюхнулась рыба в реку — только её и видели.
Поговаривают, и сейчас, ежели на той реке в камышах на закате притаиться, можно увидеть, как из воды огромная щука выпрыгивает с номером «13», на хвосте нарисованным. Только погода обязательно должна быть лётная.
Как грибы лес
делили
Жили-были в одном лесу грибы. Всё как полагается: под осинами — подосиновики-красноголовики, под берёзами — подберёзовики, в соснячке — маслята, на пеньках — опята. Мухоморы иногда попадались — как без них. А уж всяких груздей, рыжиков, лисичек, сыроежек и прочих сморчков — без счёту.
Хорошо жили, дружно: в гости друг к другу ходили, слизней да червяков всем миром отгоняли, сообща дела делали. А если что не ладилось, шли в самое сердце леса, на укромную поляну. Там белые грибы росли — старые, мудрые. Все их привыкли слушаться и совета спрашивать.
Долго ли, коротко ли, да только выдалось как-то лето засушливое, осень гнилая, зима суровая, а за ней снова жара. Всем грибам несладко пришлось, а белым — пуще всех. Мало их осталось, да и те старые, трухлявые. Кого черви изнутри съели, кто сам засох. Глядишь, только один белый и уцелел.
Вот собрались к нему от всех грибов представители за советом: как засуху пережить, до дождей грибных дотянуть. А белый гриб им вместо совета: я, мол, стар, я червив, живите сами по себе, а меня в покое оставьте. Шляпкой накрылся да и отвернулся.
Оторопели грибы. Как же так? Сколько лес стоит, никогда такого не было. Стали думать, как дальше жить.
— Теперь, стало быть, мы самые белые! — сказали подберёзовики. — Будем теперь главными, а вы все нас будете слушаться.
— Да с чего это? — возмутились подосиновики. — Мы и покрепче вас, и черви в нас реже заводятся. Нам и быть главными.
— А нас зато много, и плодимся мы побыстрее вашего, — закричали опята, — большинству виднее! Мы главными будем!
Так и не договорились. Решили — пусть каждый своим умом живёт, как может, спасается.
Был лес общий — стал поделенный. Подберёзовики в березняке, красноголовики в осиннике, маслята — в соснячке на опушке, грузди — в ельнике.
Да только разве живой лес так просто делится? Вот ручей: в ельнике начинается, по сосняку петляет, через березняк протекает, в осиннике в болотце впадает. Чей ручей, кому воду пить? Вот корни древесные — далеко под землёй тянутся, границ не признают, а по корням — грибница, что все грибы воедино связывает. Вот в березняке осинка прижилась, а в осиннике — берёзка. Кому под ними расти?
Нашлись среди подберёзовиков горячие головы (в смысле, шляпки) — подговорили бобров ручей запрудить. Болотце пересыхать начало — стало плохо подосиновикам. Начали подосиновики подберёзовикам грибницу рвать да рубить, через границу не пускать, из осинника гнать — стало плохо подберёзовикам. К маслятам на опушку червяки с луга поползли. Просят маслята помощи — да никто не отзывается, все своими проблемами заняты. Опята на пнях повылезли — кто в березняке, кто в осиннике. Раньше со всеми нормально уживались, а тут вдруг началось: «Березняк для подберёзовиков!» «Опята — вон из осинника!». Шум да дрязги. Грузди в ельнике окопались, лапником отгородились, к себе никого не пускают, а сами в березняк всё время прорасти пытаются — с подберёзовиками чуть не до драки. Сморчки и вовсе вид делают, что по-грибному не разговаривают, — очень уж им хочется думать, что они совсем и не грибы, а с огорода овощи типа спаржи.
Стали грибы порознь хиреть да чахнуть. Черви их едят, засуха гнетёт, соседи последние соки вытянуть норовят — а ведь когда-то выручали друг друга, последним делились. Только поганкам хорошо: разрастайся как хочешь, никто отпора не даст — всяк за свою шляпку держится. Да ещё шампиньоны иноземные невесть откуда высадились — с виду тоже поганки поганками, только говорят не по-нашему. Чуть где землица пожирнее — там их и ищи.
Долго ли, коротко ли — кончилась засуха. Прошли грибные дожди, а за ними и грибники пожаловали. Походили, поискали — удивились: всегда был лес грибной, урожайный, а тут — одни поганки да синявки. Только на центральной поляне давно засохший белый торчит, да и тот — червивый.
Не мышонка, не
лягушку
У одного пожилого волшебника была внучка. Девочка как девочка, нисколько не волшебная. Нравилось девочке к дедушке в гости ходить: волшебник её любил, баловал.
Вот пришла как-то внучка к дедушке да и просит:
— Дедушка, миленький, хочу себе зверюшку завести! А мама с папой не разрешают: говорят, животное в доме — это ответственность. И кормить надо, и гулять, и в отпуск нормально не поедешь. Может, ты мне поможешь, дедушка?
Задумался волшебник. В шар хрустальный заглянул, по блюдечку с золотой каёмочкой яблочко покатал — что-то там в Интернете высмотрел, оделся потеплее и на улицу вышел. Внучке велел никуда не уходить, дверь чужим не открывать, дедушку ждать.
Дед за порог, а внучка к деду в кабинет. (Вообще-то дедушка в кабинет без него заходить не разрешал — но ведь интересно же!) Смотрит — стоят в шкафу толстые волшебные книги. А у одной на корешке написано: «Животные».
Достала девочка книгу. (Дедушка, конечно, не позволил бы — но ведь его дома не было.) Глядь — а книга-то интересная, с картинками. Взяла девочка книгу с собой на кухню. Волшебному холодильнику в дверку постучалась:
— Хочу бутылку сладкой газировки и пакет чипсов!
— Вредно ведь! — говорит холодильник — Поешь лучше моего простого киселька да ржаного пирожка. Или кашки какой. Можно с изюмом.
— Сам ты вредная железяка! — рассердилась девочка — Я в доме за главного. Не будешь слушаться — из розетки выключу, так и знай.
Испугался холодильник: всё выдал, что просили, и ещё мороженое.
Уселась девочка в кресло, начала книгу листать, чипсами хрустеть, газировку прихлёбывать. Картинки в книге — как живые: звери, птицы, рыбы всякие. А под картинками непонятные слова понаписаны — ясное дело, волшебные. Смотрит девочка: на одной страничке щенок нарисован, на другой — котёнок, и оба такие славные. Вот сейчас из картинки выпрыгнут — погладьте нас! Задумалась тут девочка: кого же ей больше хочется, щенка или котёнка? Стала по буквам пальчиком водить, слова складывать. Строчку с одной странички прочтёт — строчку с другой, строчку с одной — строчку с другой.
Вдруг ХЛОП — откуда ни возьмись, прямо из воздуха — зверь неведомый! Одно ушко торчком, второе лопушком, на морде усишки, сзади хвостик колечком: не щенок и не котёнок — ЩЕКОТ! Хотела девочка его на руки взять — да не тут-то было: защекотал её щекот, вырвался и давай сам за собой гоняться. С кресла на пол, с пола на стол, со стола на штору, со шторы на шкаф, со шкафа на пол свалился — и снова на стол. Сам на себя тявкает, сам от себя отфыркивается. В мороженое лапой наступил, чипсы по всей кухне разбросал, а газировку прямо на книгу пролил.
Уж не знаю, из какой такой гадости эту газировку делают, а только слиплись у книги страницы, картинки потекли, буквы поплыли. Да ещё насыпались крошки от чипсов — не книга, а каша. Поднялся от книги сначала парок, а там и дымок. И полезли со страниц неведомые создания.
Вот рыба ТРЕЩУКА выскочила: папа у неё треска, мама щука. Пасть зубастая, плавники врастопырку, а на хвосте трещотка, как у гремучей змеи.
Вот ЧЕРЕМУХА вылетела: крылья как у мухи, панцирь как у черепахи — жужжит, кружит, варенье ищет. На стены натыкается, в потолок бьётся: голову в панцирь спрятала, вот и не видит ничего.
Вот и вовсе страшный зверь: не то комар, не то омар, но уж точно — кошмар. Клешнями щёлкает, жужжит, задом пятится и крылья расправляет.
А за ним, за ним… Много разных страничек в книге слиплось — и кит с кротом, и уж с ежом, и конь с яком. И все наружу рвутся.
Испугалась девочка, спряталась за холодильник — и вовремя: из книги уже огромный КОРОЛЕВ протискивается. Рога, грива, когти и вымя — всё при нём.
Неизвестно, чем бы дело кончилось, да по счастью дедушка вернулся. Мигом загнал всех в книжку обратно, страницы расклеил и сушиться положил. Внучку сначала наругал — заслужила, а потом обрадовал. Он, оказывается, в конный клуб ездил. Будет теперь у девочки свой пони, живой и настоящий, — только не дома, а в специальной конюшне. И ребёнку радость, и родители довольны.
Будущая сказка
Не давным-давно, а сколько-то лет спустя — в будущем, не жили-были, а ещё только будут жить пять миллионов белых кур и ещё одна пёстренькая. Жить они будут под грязным серым небом посреди огромного серого города в огромном сером здании: пятьдесят этажей и ни одного окошка. На каждом этаже — сто тысяч несушек, а человек на всё здание один — директор. Автоматический яйцезавод: всё устроено, всё продумано. Сидят куры в клетках, еду синтетическую из кормушек клюют, воду очищенную из поилок пьют, яйца на самоходный транспортёр откладывают. И так всю свою куриную жизнь.
Вот как-то раз снесёт рябенькая курочка яичко — да не простое. Не то титановое, не то кевларовое, поди разбери. Найдёт его директор завода и будет бить-бить — да не разобьёт.
Позовёт директор учёных. Примутся учёные яйцо бить, свёрлами сверлить, кислотами травить да взрывчаткой взрывать — не разобьют. Вспомнят они тогда историю, которую самому старому учёному его бабушка рассказывала, а сама её от своей прабабки слыхала, — про Курочку Рябу. Есть, выходит, надёжный способ в памяти народной, как разбить неразбиваемое. Только мышка нужна, да не компьютерная — настоящая. А где ж её взять, если мышей всех к тому времени повыведут?
Вот и сделают учёные мышку: не простую — кибернетическую. Сама стальная, внутри мотор да батарейка атомная, а хвостик из сплава специального, на шарнире, чтоб махать удобнее. И до того могучая в хвостике силища, что слона бы одним ударом свалил, коли слоны бы до тех пор тоже не повывелись.
Вот мышка побежит, хвостиком махнёт — яичко и упадёт. Да только не разобьётся — раскрутится аккуратно на две половинки. А из яйца вылезет маленький цыплёнок — сам зелёный и щупальца вместо крылышек. Посмотрит он на учёных красными глазками на стебельках-отростках да как закричит человеческим голосом:
— ВОТ ДО ЧЕГО МОЖНО ДОКАТИТЬСЯ, КОЛИ ПРИРОДУ НЕ БЕРЕЧЬ!
Тут и сказке конец, а будущего — только начало.