Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2018
Елена Ленковская —
искусствовед, критик, автор художественных и познавательных книг для детей.
Победитель Всероссийского конкурса литературных произведений для детей и
юношества «Книгуру» (2013), дипломант премий им. С.
Михалкова, П.П. Бажова, В.П. Крапивина (2016). Руководитель литературных курсов
«Литературная мастерская Е. Ленковской». Живёт в
Екатеринбурге.
Расширяя границы
мира
Николай Назаркин. Три майские битвы на
золотом поле. — М.: «ИД Мещерякова», 2018.
Эта книга выпущена Издательским домом Мещерякова в познавательной серии для детей и подростков «Пифагоровы штаны». «Три майские битвы на золотом поле» — книга «о принцах и адмиралах, об осаде неприступной крепости, о самой долгой битве в истории войн на море, о кораблях, пушках и… о мельницах. Книга о Нидерландах».
Ещё в 2012-м эта посвящённая трём сражениям в истории маленькой страны, долгие годы правившей миром, рукопись Николая Назаркина вызвала интерес и бурные споры подростков-читателей конкурса «Книгуру». Некоторые из них, отдав должное прекрасному качеству текста, упрекали его автора в том, что тот обратился «не к нашей» истории (при всём максимализме формулировок, по сути, это был сигнал взрослым о том, что детям такого качества книг по истории в принципе не хватает). И тогда один из комментаторов-подростков, бросившихся на защиту книги, высказался так: «Автор расширяет нам границы мира». Это прекрасно сформулировано, и это — чистая правда.
В тот момент мне казалось, что речь идёт прежде всего об умении автора увлекательно изложить российским детям европейскую историю. Теперь же, спустя шесть лет, думаю — об этом, но не только.
Широкая осведомлённость во многих областях, энтузиазм знатока и живость изложения подкупают сразу. А ещё мне очень по душе особое умение присовокупить сведения, которые впрямую к предмету не относятся, но создают связи между фактами, зачастую лежащими в нашей голове на разных полках. «Д’Артаньяна помните?» — и дальше про маету книжного гасконца со своей экипировкой, а сразу следом — про историю превращении роты королевских мушкетеров в регулярное боевое формирование. Или, к примеру, цитата: «Противник, на стены надеющийся, улитке подобен — раздавишь каблуком раковину, и бери его за мягкое брюхо». Скажет это граф Шереметев, один из главных военачальников Петра Первого, первый фельдмаршал русской армии; скажет через сто лет после излагаемых автором событий; но как удачно связался этим высказыванием рассказ о золотом веке в истории Нидерландов с российской историей, какую придал перспективу. Да и сама фраза настолько образна и сочна, что в голове не задержаться не может.
Назаркин излагает так, что внимать — легко: афористичные исторические формулировки («век семнадцатый — век крепостей») сочетаются в книге с вполне разговорными выражениями («гонять обнаглевших пиратов», «выдали тебе жалованье — и крутись как хочешь», «Нидерланды сидели на опрокинутой Великобритании, заломив той руки. А подлые англичане начали драться ногами. Новая тактика заключалась в следующем…»). Рисуя расстановку политических сил и реалий быта, автор то терпеливо разъясняет и логически аргументирует, то намеренно иронизирует, забавляет, интригует, будоражит воображение. А порой — даст «атмосферную» и информативную словесную иллюстрацию: «Хмурое, ветреное весеннее утро двадцать девятого мая тысяча шестьсот пятьдесят второго года. Недавно прошел большой шторм. Громады парусов огромных, причудливо изукрашенных кораблей потому свернуты больше, чем наполовину. Полощутся по ветру широкие трехцветные флаги, играют длинные вымпелы…»
Ещё одна тонкость. Толково и доступно объяснять, уважая читателя и не держа его при этом за несведущего младенца, — для этого нужен особый такт; оттого так радуют оброненные вскользь шутки вроде: «Английский парламент послал его патрулировать воды Ла-Манша… то есть, конечно, Английского канала». Особое интеллектуальное удовольствие для взрослеющего читателя, этакий тайный код причастности к «людям знающим»…
Иллюстрации Александра Горнова к «Трём битвам…» хороши и как нельзя более созвучны представленной в тексте эпохе (отдельный поклон издателю — за выбор художника и прекрасное чувство стиля). В «барочной» взбудораженности, быстрой и лёгкой кудрявости горновских линий, кстати, я вижу не только отголоски пейзажной графики какого-нибудь голландца (Яна ван Гойена, к примеру, или же раннего Рембрандта), но и соответствие стилистике и темпу назаркинского текста. Прекрасный тандем писателя и художника: весёлая взволнованность, живость, подвижность пера свойственны и тому, и другому.
Порадовали сопроводительные надписи к рисункам, составленные мастерски; всё по делу и не без юмора. Чего стоит, к примеру, вот эта: «Шпионы за беседой. Уже в то время знали, что вести шпионские беседы лучше на свежем воздухе — и у стен бывают уши».
Где я немножко «потерялась» и «зависла» — так это в третьей главе. На самую курьёзную битву из всех описанных в книге (морское сражение у Дувра) потрачено более всего времени и предпринято наибольшее количество разъяснений. Вроде ничего лишнего, но вводные данные чрезвычайно обширны.
В целом же мне невероятно импонирует эта способность Николая Назаркина к длинному, обстоятельному, ветвящемуся интересными отступлениями рассказу. А что до «провисаний» — есть способы их избежать, автор о них знает и в целом успешно пользуется; а кое-какие недоработки вполне решаемы более глубокой и взыскательной редактурой. Просто очень уж это трудная штука — писать (и редактировать) такие книжки. И пусть вас не обманывает «разговорчивость» и пресловутая лёгкость изложения. Помимо неоспоримого авторского таланта труд здесь вложен огромный. Труд и терпение. Однако результат стоил того, и я искренне поздравляю всех тех, кто над книгой работал (как, впрочем, и нас, читателей), с тем, что она наконец вышла! Книга, которая «расширяет для нас границы мира».
А теперь — главное и существенное добавление. В наш век, когда доступной информации на любую тему, казалось бы, пруд пруди, есть сильная потребность в гиде, в собеседнике, в личности, в живом человеке по ту сторону текста. Детям нужны не только энциклопедии, отпускающие их в свободное плавание, но познавательные книги, которые беседуют с читателем, открывая ему новые грани мира в доверительном разговоре (кстати, на хорошем, литературном русском языке); объясняют, рассказывают — не занудно, но терпеливо и весьма обстоятельно. Ценность именно этой книги как раз не только в том, что читатель-подросток получает в ней разнообразную, любопытную и живо изложенную «инфу». Но в том, что в рассказчике он находит умного и доброжелательного старшего друга; взрослого, которому можно доверять. Автор — «свой». В конце концов, этот Назаркин, который пишет о «замечательных» майских битвах, и сам не понаслышке знает, что такое драка.
Что могут
сказочники?
Светлана Лаврова. Куда скачет петушиная
лошадь. — М.: «КомпасГид», 2014.
Книга Светланы Лавровой «Куда скачет петушиная лошадь» была издана четыре года назад. Известность же эта авторская повесть-сказка с участием персонажей из легенд народа коми получила и того раньше, став в 2012-м победителем всероссийского конкурса произведений для детей и юношества «Книгуру» (поддержанного Комитетом по печати и массовым коммуникациям). С какой стороны ни посмотри, эта книга никак не могла появиться на нашей книжной полке, ведь мы рецензируем относительно новые издания.
Но случилось непредвиденное. В начале февраля на конференции в Российской государственной детской библиотеке прозвучал доклад уполномоченного по делам ребёнка РФ Анны Кузнецовой о шестнадцати неприличных детских книгах. И «Петушиная лошадь» оказалась в этом перечне!
Нечасто поводом для критической рецензии на книгу становится неодобрительный отзыв о ней детского омбудсмена. Но поскольку ныне внимание обратилось и на автора (претензии к названию, основанные на осведомлённости чиновника в области воровского арго, одновременно и чудовищны, и комичны в своей нелепости), и на саму книгу, — мы делаем исключение из собственного правила.
Не могу умолчать и ещё об одном важном обстоятельстве — впервые повесть была опубликована именно в журнале «Урал» в 2012-м.
«Куда скачет петушиная лошадь» — далеко не единственная книга Лавровой, написанная в жанре сказочных путешествий по городам Урала и адресованная читателю-подростку. Все они пользуются не только популярностью у широкого читателя, но и вниманием литературоведов (научный интерес к лавровским книгам вполне оправдан хотя бы тем обстоятельством, что они насыщены мифологическими сведениями и фактами истории и культуры Урала).
Эти обстоятельства, разумеется, не повод к однозначной безоглядной апологетике. Однако сегодня мне хотелось бы в первую очередь указать на неоспоримые достоинства лавровского текста.
Эпиграф ко всей книге — цитата из сборника коми легенд и преданий: «В бору Камбал, говорят, имеется чудская яма, но никто не знает где. Если вспахать бор на петушиной лошади, то яма вскроется и клад обнаружится. А откуда ж взять петушиную лошадь?» Петушиная лошадь — этакая коми-пермяцкая «химера», она упоминается в фольклорных источниках как нечто непредставимое, несуществующее. Её появление и её крики свидетельствуют о том, что нарушен миропорядок!
И действительно, в Приуралье не всё благополучно. В самом начале повести автор рисует нам образ близкого будущего и опустелой, брошенной земли, к которой стали равнодушны живущие на ней люди: «Люди разлюбили эту землю. Кто-то забыл родной язык, <…> кто-то устал от холодных зим, кого-то раздражала однообразная жизнь и хотелось лучшего. Это ведь не криминал — хотеть лучшего. И люди ушли — в более тёплые земли, в большие города — в Чужое… а Своё осталось никому не нужным. И неважно, какой нации были ушедшие: коми, русские, манси. <…> Люди, кровь земли, стали равнодушны и бросили её. И она умирает — гниёт заживо».
От надвигающейся Пустоты родную землю нужно спасать. И пятнадцатилетняя сыктывкарская школьница Даша пускается в путешествие по Коми краю с Перой-богатырем (культурный герой, один из центральных персонажей коми-пермяцкой мифологии). Им сопутствуют другие многочисленные персонажи коми преданий и легенд: Вэрса — леший, Гундыр — гигантский трёхголовый дракон, Ёма — Баба-Яга…
Наиболее убедительным и харизматичным из всех оказался Волк, предстающий сначала в виде ожившего музейного чучела, изрядно потрёпанного, с прохудившимся и затем «зашитым» степлером брюхом: чтобы не сыпались опилки. Ближе к финалу он окажется Войпелем, могучим богом охоты и северного ветра.
Само по себе взаимопроникновение двух миров, сопряжённость реального и сверхъестественного — весьма плодотворный приём, здесь же помимо мифологического уральского пласта и современной реальности в книгу включается внеземной разум: два инопланетных подростка прилетают в Приуралье, чтобы сдать на Земле заключительный экзамен на аттестат зрелости. Волею обстоятельств эти двое также присоединяются к диковинной компании, включаясь в экспедицию на границу поедающей мир Пустоты.
Присутствие инопланетян, кстати, позволяет писательнице дать сторонний взгляд на происходящее у нас на Земле: «…если мир сошел с ума и сам себя разрушает, петушиная лошадь вполне может появиться. Это символ распада реальности, чушь. Ваша цивилизация с безумными криками скачет куда-то, как сбесившаяся петушиная лошадь, и никто не знает куда».
Помимо уже упомянутых персонажей на страницах сказки присутствуют также простоватый деревянный менкв-великан; хвастун Мир-сусне—хум — мансийский герой, сын верховного бога, разъезжающий на златогривом крылатом коне, говорящие ели, безголовые орты, хозяйственные водяные, злые ненецкие духи и пр. Компания пёстрая (возможно, даже чересчур), герои все как один чудаковаты, современный сленг вплетается в стилистику традиционного сказочного повествования. Столь характерная для Урала смежность обыденного и потустороннего здесь обыгрывается активно и разнообразно.
Вообще, Лаврова — автор, обладающий огромной свободой воображения. Прекрасен водяной Пянтег, который пустился в путь спасать мир, но не бросать же свою реку на произвол судьбы, и он несёт её под мышкой «в виде свёрнутого в рулон огромного голубоватого ковра, абсолютно мокрого — вода с него так и текла»; забавляет прибившийся к компании летающий котёл с пловом, характером похожий на добродушного пса. Хороших придумок много.
Впрочем, у этой удивительной творческой свободы (помноженной на витальную силу лавровского темперамента) есть и обратная сторона — безудержные выплески фантазии (чаще всего необязательные для развития действия), которые то и дело окатывают читателя шумным пенным прибоем, порой просто сбивают с сюжетного курса. От последствий этой «правополушарной» гипертрофии легко избавиться с помощью редакторских ножниц; текст только выиграет в цельности, не перестав быть смешным, — ибо добродушный и животворный юмор — одно из главных достоинств этой писательницы.
Фирменное лавровское комикование, на мой вкус, тоже не всегда уместно: и в упрёк автору легко поставить известную избыточность, а подчас и однообразность смеховых приёмов. А ведь умеет же Лаврова быть веской и прицельно убедительной: афористичные концовки глав, подводя итог, легко перевешивают весь тот сор шутейных словесных перепалок, пёстрый и необязательный, которым наполнены многие диалоги.
Но главное — полная юмора и почти раблезианского жизнелюбия сказка Лавровой вовсе не бездумная «смешилка», и в ней есть и подлинная боль, и надежда, и призыв к действию, в ней чувствуется и экзистенциальная тревога, и щемящая грусть, и великая жажда жизни. И, конечно, писательское и человеческое кредо сказочницы Лавровой — прочувствованное, выстраданное, убедительно и оптимистично звучащее в финале — не может не вызывать уважения.
Доктор Лаврова (Светлана Аркадьевна — практикующий высококвалифицированный врач-нейрофизиолог) знает, как вернуть к жизни, как реанимировать распадающуюся действительность: бремя спасения мира, как и следовало ожидать, в конце книги она возложит на Дашу, потому что та, как и сама Светлана Лаврова, — сказочница. «Сказочники и фантасты всегда умели изменять реальность, это основа их профессии. Слово материально».
Девочка вернётся домой в прошлое (там ещё есть время, там ещё всё поправимо) и будет «писать такие книги, чтобы люди задумались о себе и своей земле…». «Твои сказки должны прогнать пустоту из души…» — говорит ей исполняющий в книге роль «резонёра» Пера.
Сомнения, сдюжит ли Даша, справится ли, богатырь развеивает. Хочешь и можешь писать смешное, а назиданий вообще не выносишь, «как тараканов»? Пиши смешное. «Неважно, про что писать, главное — как».
«Сказочники могут всё», — говорит он.
И в этот момент я ему верю.
В заключение замечу, что мы всё-таки должны быть благодарны кузнецовскому перечню — иначе критическая рецензия на книгу Лавровой так никогда и не появилась бы. Как не появились рецензии на многие другие «лауреатские» книги. Увы, где у нас непорядок, так это в области критики детской литературы: список из 16-ти неприличных критиков, тут, пожалуй, при всём старании не соберёшь…
Горячие ключи
авангарда
Эль Лисицкий. 2 книги детям. Козочка. Ингл—Цингл-Хват. — М.; Иерусалим:
«Мосты культуры» / «Гешарим», 2018.
Издание «2 книги детям» рассчитано, конечно, прежде всего не на детей, а на знатоков и любителей искусства. Подарочный альбом, выпущенный издательством «Гешарим» («Мосты культуры»), посвящен иллюстрациям к двум детским книжкам одного из столпов русского авангарда, известного нам под псевдонимом Эль Лисицкий. Помимо репринта самих книжек в альбоме приведена статья В. Дымшица «Еврейский художник Элиэзер Лисицкий» в сопровождении иллюстраций и редких фото; есть и развороты с фотографиями и датами жизни и творчества, посвящённые соответственно Лисицкому и Мани-Лейбу (автор поэмы «Ингл—Цингл-Хват»).
Обе книги появились в конце 1910-х, однако альбомная обложка, под которой они ныне объединены издателем, оформлена в стилистике более позднего авангарда. Не мною одной замеченное несоответствие, которое объясняется, очевидно, расчётом на «узнаваемость» для широкого зрителя супрематической «визитки».
Однако и «Козочка» («Хад гадья»), и «Ингл—Цингл-Хват» («Озорной мальчишка») вышли в конце 1910-х в Киеве. Там уже весной 1918-го возникает Культур-лига — самое, пожалуй, крупное еврейское культурное и художественное объединение, центральное место в деятельности которого занимало не что иное, как производство иллюстрированных детских книг. Мыслилось, что созданные лучшими писателями и художниками книги эти станут действенным инструментом воспитания «нового» еврея, чей духовный мир будет лепиться на основе достижений мировой и национальной культуры, преподанных на языке современного искусства. Активным участником Культур-лиги был также и Лисицкий, создавший иллюстрации ещё к нескольким детским книгам (к украинским и белорусским народным сказкам в переводе на идиш, к «Сказке о любопытном слонёнке» Р. Киплинга и др.).
Прошло сто лет. Казалось бы, артефакты авангарда давно не в новинку человеку современной культуры; но покрыться патиной, потускнеть и поблёкнуть иным из них так и не удалось, напротив, обращение к ним и теперь подобно глотку свежего воздуха. Имею в виду те произведения, что отматывают для нас счётчик времени к моменту, когда авангард ещё не вышел в тираж; и являют собой не формально обозначенный, ставший рыночным брендом знак эксперимента, но сам эксперимент в чистом виде. Иллюстрации Лисицкого к детским книжкам, выполненные на исходе второго десятилетия двадцатого века, — из их числа.
Парадокс, но будущий автор «проунов» именно здесь выступает подлинным экспериментатором, авангардистом в лучшем смысле этого слова — сочетая глубину осмысления национальной традиции со смелостью и новизной композиционных и пластических решений.
«Хад гадья» (буквально — «козлик единственный») — текст традиционный, состоящий из десяти столбцов, общая фабула которых такова: отец купил маленького козлика, пришла кошка и козлика съела, кошку укусила собака, собаку побила палка, палку пожрал огонь, вода потушила огонь, воду выпил вол (бык), вола зарезал мясник, к мяснику пришёл ангел смерти и убил его, а в конце явился Всемогущей Творец и умертвил ангела смерти. Четыре столетия назад эти десять столбцов вспорхнули на последнюю страницу пасхальной Агады (совокупность молитв, благословений, комментариев к Торе и песен, прямо или косвенно связанных с темой Исхода из Египта), и с тех пор «Хад гадья» завершает песенный репертуар во время еврейской пасхальной трапезы.
Цветные литографии к «Хад гадье» — несомненная вершина «еврейской» графики Лисицкого. Конечно, в этих фигуративных композициях уже вовсю бьют «горячие ключи» авангарда; однако здесь нет ни нарочитого, умствующего эпатажа, ни наивной рациональности, ни крикливых амбиций, а есть — полётность, склонность к синтезу и высокое мастерство графика. Кстати, эти книжные иллюстрации станут последней «фигуративной» работой Элиэзера Лисицкого, которому в ближайшем будущем предстоит превратиться в супрематиста, а потом конструктивиста Эль Лисицкого.
Вторая книжка, представленная в этом альбоме, — авторская стихотворная сказка. Её создатель — Мани Лейб — американский еврей (родом из Нежина) написал немало стихов. Однако «Ингл—Цингл-Хват» — самое знаменитое его произведение для детей, и стало оно таковым именно благодаря художественному оформлению Лисицкого (да-да, лишнее доказательство того, сколь сильно могут повлиять иллюстрации к литературному произведению на его судьбу).
Если в литографиях к «Хад-Гадье» значительную роль играет цвет, то на разворотах «Ингл—Цингл-Хвата» нас встречает чёрно-белая графика. Узорчатая одинаковость элементов как яркая особенность еврейской национальной пластической традиции отмечена исследователями ещё в прошлом веке. Картинка своей композицией, особыми пропорциями фона и фигур, чёрного и белого, рисунком, характером нажима неуловимо напоминает начертание букв еврейского алфавита. Это замечание, кстати, касается манеры Лисицкого в целом — в фигуративной графике этого периода (как, впрочем, и в ранних живописных работах его не менее знаменитого коллеги Марка Шагала) кубистическая гранёность формы (вполне интернациональная) приобретает характерную беглую остроугольность, рифмуясь тем самым с особым характером еврейской письменности…
А вот композиционное устройство книжки «Ингл—Цингл-Хват» решается в противовес традиции, в которой книга воспринималась как дом, а на первой странице был «вход» с колоннами, аркой, надписью над нею. На место статики приходит движение. Волей иллюстратора главный герой сказки, еврейский мальчик, словно летит сквозь всю книгу на волшебном коне: и в этом можно усмотреть принципы организации будущих супрематических композиций Лисицкого (имея в виду их ярко выраженную диагональную центробежность).
В начале здесь изображён старик-еврей, рассказчик, поднимающий вверх процветшую книгу — как символ. Ушли вместе с двадцатым веком те времена, когда книга мыслилась инструментом создания нового, прекрасного человека и предметом нового культа. Давайте тем не менее пожелаем современной детской книге, на каком бы она языке ни издавалась, иллюстраторов такого таланта, масштаба и качества, как Лисицкий. Пожелаем ей главного — пусть она процветает и в наше время.