Роман-версия (главы из романа)
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2018
Сергей Петров — родился в г. Александрии (Украинская ССР). В 1996 году окончил Омскую высшую школу милиции, работал следователем в Тамбове, научным сотрудником ВНИИ МВД России, прокурором одного из управлений Генеральной прокуратуры. Публиковался в журналах «Московский вестник», "Сибирские огни", «Урал», сотрудничал в качестве сценариста с телевизионным сатирическим журналом «Фитиль». В настоящее время является радиоведущим радио "Медиаметрикс", преподаёт юридические дисциплины в РЭУ им. Плеханова. С 2014 года — постоянный колумнист литературного журнала "Русский пионер".
* Главы из романа. Полностью
книга выходит в издательстве «Пятый Рим».
Предисловие
О нём написаны
сотни трудов. В его честь названы улицы и проспекты. Памятники, бюсты, почтовые
марки, открытки. На театральных подмостках РАМТ который год дают трилогию Тома Стоппарда «Берег Утопии», уникальный проект протяжённостью
в десять часов. В Санкт-Петербурге оригиналы-предприниматели назвали его именем
пивной бар.
Но что нам
известно о нём?
Михаил
Александрович Бакунин — мощный бородатый муж, смахивающий при беглом взгляде на
Маркса. Анархист? Таким его подавали нам при Советской власти, таким его многие
представляют и теперь.
Несомненно,
анархист, даже классик анархизма. Причём анархизм его — не просто политическое
учение. Это философия, это религия, это стиль жизни. Впрочем, пардон, Михаил
Александрович! Религию на последнем десятке лет своей жизни вы люто ненавидели.
Вот что писал о
его разносторонних философских и политических выкрутасах Николай Бердяев в
своей «Русской идее»: «Человек стал человеком через срывание плодов с древа
познания добра и зла. Есть три признака человеческого развития: 1) человеческая
животность, 2) мысль, 3) бунт. Бунт есть естественный признак поднявшегося
человека. Бунту придается почти мистическое значение. Бакунин был также
воинствующим атеистом, он изложил это в книжке “Бог и государство”. Для него
государство опирается главным образом на идею Бога. Идея Бога — отречение от
человеческого разума, от справедливости и свободы. “Если Бог есть, человек —
раб”. Бог мстителен, все религии жестоки. В воинствующем безбожии Бакунин идёт
дальше коммунистов…»
А вот что
касается стиля жизни:
«…Зимой и летом
он носил все тот же костюм, никогда не сменявшийся и состоявший из тяжелых,
стоптанных сапог, в голенища которых опущены были панталоны, поддерживающиеся
только не туго затянутым ремнем; из серой развевающейся накидки необычной
формы, без талии, застегнутой на одну верхнюю пуговицу. Бычью шею окутывал
свободный, плохо повязанный кусок материи, из-за которого местами выглядывал
ненакрахмаленный поношенный воротник, просившийся в стирку. На голове —
знаменитая мягкая серая фетровая шляпа, имевшая такой вид, точно она никогда не
была новой. Этих сапог, этих панталон, этой накидки, этого фуляра, этой шляпы
Михаил Бакунин никогда не снимал, даже ночью, так как он спал не раздетый на
доске, положенной на низкие козлы и покрытой тюфяком. Эти сапоги, эти панталоны
и эта накидка хранили на себе следы грязи всех пережитых зим и пыли всех
пережитых лет… точно так же и запущенная борода часто могла служить обеденным
меню прошедшей недели».
Так в 1874 году
его описывал один из коллег по революционной борьбе — Анри Арну,
некогда член Парижской коммуны.
Однако в этой
книге Михаил Александрович предстанет не только философом и анархистом. Иначе
чем она будет отличаться от написанных о нём книг?
Я покажу вам
Бакунина как великого романтика, разгильдяя и плута, но главное — как одного из
первых агентов царского влияния в Европе.
Что натолкнуло
меня на выдвижение столь дерзкой версии? Один из бакунинских
трудов — самый скандальный, пожалуй, его труд под названием «Исповедь».
Кратко,
схематично — несколько штрихов.
В 1849 году
Бакунина арестовывают австрийские власти. До этого Михаила носит по Европе, он
гостит у Тургенева и других русских (периодически клянчит деньги), пишет статьи
и колонки, посещает заседания революционных кружков, ругается с Марксом,
участвует в ряде революций, стоит на баррикадах, балагурит под пулями.
Австрийцы его решают казнить, но вдруг решение своё отменяют.
В 1851-м в
кандалах Михаил прибывает на родину и скрывается за неприступными стенами
Алексеевского равелина.
В камеру к
Бакунину является шеф жандармов, граф Андрей Орлов и предлагает написать
покаянное письмо Николаю Первому.
Мишель
соглашается. И создаёт самый настоящий нон-фикшн девятнадцатого века, ту самую
«Исповедь». Полнейшее раскаяние, беспощадная ирония над собой, если не
надругательство. Он рассказывает о своих революционных похождениях, пишет о
многом, но не о главном, не о том, чего от него ожидают. А ожидают от него
обычного доноса, доноса на тему: каковы там, в Европе, настроения русской
эмиграции?
Об «Исповеди»
создаётся целая литература. Но главный спор вертится вокруг вопроса об
искренности покаяния Бакунина перед царем, когда другой вопрос — не менее явный
— почему-то оставался и остаётся в тени.
Большинство
авторов сходится во мнении о том, что «Исповедь» — вынужденная тактическая
хитрость Бакунина. Он стремился вырваться из заключения во имя дальнейших
революционных действий, и для осуществления этой цели все средства были хороши.
«Это в высшей
степени сложный документ, с помощью которого Бакунин путем уничижения своей
личности добился своей цели — избавить себя от действительного инквизиторского
следствия относительно польских и других дел, что помогло его делу…» — писали в
1925 году Алексей Боровой и Николай Отверженный.
Этой точки зрения
придерживались Макс Неттлау, Юрий Стеклов и другие бакуниноведы.
Но было и другое
мнение, мнение не в пользу Бакунина как героя и революционера.
Вот что писал об
«Исповеди» в 1919 году французский журналист Виктор Серж: «Железный человек,
непримиримый революционер… о голове которого спорили два императора и который
должен был вплоть до последнего дня оставаться инициатором и инспиратором цвета
протестантов, духовный отец анархизма, по-видимому, пережил страшный моральный
кризис и не вышел из него не задетым. Немногого, быть может, не хватало для
того, чтобы дуб был вырван с корнем и пал…»
Да, в тексте
«Исповеди» много таких мест, хвалебных и покаянных. Равно как и «хитрые» места
в рукописи имеются, но мало кто из писавших об этой истории уделяет должное
внимания тому факту, что «Исповедь» обладает серьёзным аналитическим весом.
Уберите эмоциональность и мастерскую имитацию банального подхалимажа, и этот
труд можно рассматривать как обзорную аналитическую справку, достойную пера
опытного и наблюдательного разведчика. Бакунин даёт полный расклад славянских
настроений в Европе. Бакунин указывает на болевые точки государственного
устройства ряда европейских стран. Бакунин призывает государя поднять всех
славян и поставить их под русское знамя!
Неужели такая
аналитика могла оставить III отделение, мощную николаевскую спецслужбу,
равнодушной? Неужели ни у кого не возникло желания использовать его
аналитические способности? Ведь вся эта история происходила во времена, когда
Россия находилась в кольце врагов, страну нашу именовали жандармом Европы, что
как нельзя прямо указывало на желание контролировать всё и вся.
Странно, но никто
из биографов не заглянул в ту самую тень, не уделил и страницы версии о
возможной вербовке Бакунина, даже о попытке такой вербовки не заикнулись. Между
тем и дальнейшая судьба нашего героя, и результаты бурной деятельности
заставляют отнестись к её рассмотрению с особым пристрастием.
Вы узнаете, что
жизнедеятельность этого человека на определённом этапе стала проходить в чётком
соответствии с интересами российского государства, причём не в ущерб его
собственному учению. Вы станете свидетелем ювелирной вербовки, в основе которой
лежат не шантаж и подкуп, а неуёмные амбиции врага государства, для которого
важны не деньги и власть, а убеждение всего мира в правоте собственных
взглядов.
Часть 1. Вербовка философией
О Бакунине можно писать сказку. Его личность
окружена невылазными анекдотами, легендами, сценами уморительными,
трогательными или драматическими.
А.А. Блок
Если Вы не состоите на жалованье у полиции,
то в одном не может быть и сомнения: ни один оплаченный агент не смог бы
причинить столько вреда, сколько причинили Вы.
Ф. Энгельс — М. Бакунину
Глава
1. Семья и Система
Отправной точкой
формирования революционной личности Бакунина принято считать увлечение идеями
Фихте и Гегеля. Но каковы были предпосылки этих увлечений и что заставило
полезть его в эти заумные книги?
Я выделю три
причины. В первую голову — вольнодумствующий отец; во вторую — обучение Михаила
в артиллерийском училище и последующая недолгая служба; и, наконец, третья
причина — женщины.
…Сведения о
детстве и отрочестве Бакунина не отличаются разнообразием. Главным биографом,
чьи труды именно в этой части следует признать наиболее полными, является
Александр Корнилов. В своё время в руки этого человека попал так называемый «премухинский архив», значительную часть коего составляла
переписка членов многочисленного бакунинского
семейства. Это позволило написать Александру Александровичу в 1915 году
двухтомник под названием «Молодые годы Михаила Бакунина: из истории русского
романтизма», а в 1925-м — «Годы странствий Михаила Бакунина».
Метрика Корнилова
говорит о том, что Михаил, или Мишель (именно так его называли родные и
знакомые, так будем называть и мы), родился «8/20 мая 1814 года в селе Премухине Новоторжского уезда
Тверской губернии».
Семья, даже по
тем временам, огромна. Отец и мать, братья — Алексей, Александр, Илья, Николай,
Павел, четыре сестры — Татьяна, Варвара, Любовь, Александра. Была и ещё одна
сестра — София. Про неё биографы не вспоминают. Не прожив двух лет, она умерла.
Род Бакуниных,
старинный и «породистый», по утверждению Корнилова, происходил от польского
короля Стефана Батория. У работников музея Бакуниных
«Прямухино»1 (единственного музея семьи в нашей стране) другое
мнение. Там считают, что род Бакуниных берёт начало от венгров. Подтверждением
служит запись в Дворянской родословной книге Тверской губернии, где
засвидетельствован факт приобретения усадьбы Михаилом Васильевичем Бакуниным в
1779 году. Согласно записи, родоначальником рода является Зенислав
Бакунин, потомок одного из древних Трансильванских домов. В конце пятнадцатого
века он приехал в Россию и поступил на службу. Вместе с ним в Россию
перебрались два брата, все они получили русские имена.
В музее имеется
герб семьи. Два бравых усатых улана с пиками, в красных мундирах стоят на
зеленой травке по бокам центральной части герба. Верхнюю часть украшает волчья
челюсть, на нижней изображён дуб. Челюсть означает стойкость, дуб — могущество.
И то и другое
было свойственно нашему герою. Ну, и кровь предков, собственно, куда без неё.
Пройдёт два с лишним десятка лет после его рождения, и самый шумный из
Бакуниных будет мечтать о мощном восстании славян с непременным участием
мадьяр.
Однако древние
европейские корни — не главное достоинство семьи. По линии отца, как и по линии
матери, много было выдающихся служак. Взять хотя бы Петра Васильевича-меньшого
(1731–1786). Один из первых «крымнашевцев», он
принимал деятельное участие в присоединении полуострова в 1777 году. Ещё
раньше, в 1774-м, как утверждал М.А. Фонвизин, Бакунин-меньшой открыл Григорию
Орлову обстоятельства и участников заговора, направленного на свержение
Екатерины Второй.
Александр
Михайлович Бакунин (отец Мишеля) состоял в родстве с Гавриилом Державиным, дочь
его двоюродного брата Екатерина Павловна была юношеской любовью Пушкина,
которую называют истинно «пиитской». Свою первую
любовную лирику он посвящал именно ей.
Напрасно
воспевать мне ваши именины
При всём усердии
послушности моей;
Вы мне милее в
день святой Екатерины
Затем, что
никогда нельзя быть вас милей.
«Её брат, — писал
тверской краевед Владимир Сысоев, — Александр Павлович Бакунин, учился в
Царскосельском лицее на одном курсе с Пушкиным и, несмотря на то, что был в
молодые годы членом декабристских и тайных лож, с 1842-го по 1857-й год занимал
должность тверского гражданского губернатора. Однако общения с прямухинскими родственниками он избегал, поскольку считал,
что “вся семья — отец, мать, братья и сёстры — бунтовщики и либералы”…»
Отчасти Александр
Павлович, как и всякий аккуратный аппаратчик, готовый ради карьеры и от матери
родной отказаться, был прав. Мишель, конечно же, бунтовщик. Два его брата,
Николай и Александр, тоже посетят Петропавловку далеко не с экскурсионными
целями, это произойдёт в шестидесятые. Их заточат за критику царской реформы,
но вскоре выпустят. Либералы, но всё же не бунтовщики. Женщин отметаем сразу,
чтобы те ни думали, кто их опасность тогда воспринимал всерьёз?
С отцом —
несколько сложнее.
«Отец… — пишет об
Александре Михайловиче Корнилов, — некогда служил по дипломатической части, был
атташе при русском посольстве во Флоренции и Неаполе, где жил, не выезжая в
Россию… до 35 лет, а затем, выйдя в
отставку, поселился в своём поместье…»
Романтичная,
идеалистическая личность, Александр Михайлович умел играть на фортепиано, вести
светские беседы, писал стихи. Одно из них приводится биографом в «Годах
странствий Михаила Бакунина»:
Приди, хандра,
мой гений мощный,
Восторг
изношенной души,
И тьмы чернее полунощной,
Плачевную мне
песнь внуши!
Летучи мыши, соберитесь,
Умолкни, филин и
сова,
Могильны камни, встрепенитесь,
Послушайте мои
слова!
Без спросу моего
природа
Меня на свет
произвела,
Где ж мнимая моя
свобода,
Где произвольные
дела?
Как флюгер ветров
дуновеньем
Вкруг оси
вертится своей,
Невольно я влекусь
волненьем
Не мною созданных
страстей.
Младенчество —
была неволя,
Вступленье в круг
людской — ярмо,
И старец, уезжая
с поля,
Уносит рабское
клеймо, —
Клеймо напрасного
боренья,
Обезображенный
провал
Ужасного
землетрясенья,
Разбитой радости
фиал.
И что за радости
— мечтанья?
Во тьме кромешной
— светлый миг,
Чтоб смертный
ужасы страданья
Больнее своего
постиг.
За что же
требовать ответа?
Кто позовёт его
на суд?
Могу ли я,
лишённый света,
Найти
предписанный мне путь,
Которого я нить
теряю,
Невольно ощупью
тащась,
То лбом о камни
ударяя,
То, попадая прямо
в грязь.
Из этого
стихотворения уже понятно, что отец нашего героя не просто помещик-службист.
Писатель,
журналист и культуролог Юрий Безелянский отмечает:
«Отец семейства пытался воплотить в воспитании дух Просвещения. В доме говорили
на пяти языках, много читали, обсуждали, детей учили музыке и рисованию. В год
рождения Михаила отец написал памятку о воспитании детей, где подчеркнул, что
он должен приобретать любовь своих детей «ласковым, дружеским и снисходительным
обращением, искренностью», убеждать их в истине «советами, примерами,
рассудком, а не отеческой властью…»
Думающий и
романтичный, внешне Александр Михайлович был вполне себе государственник и
революционером мог стать только в своих мыслях, причём весьма эпизодических
мыслях, могущих возникнуть по причине очередного проявления совсем уж
откровенного царского беспредела. И они возникали, конечно, но тут же уходили
обратно, в чулан его благородной души. Мысли о свержении режима — для него были
табу. Никакого насилия, только реформы.
Известно, что
Михаил Муравьёв присылал Александру Михайловичу проект устава «Союза
Благоденствия». Ответ Бакунина-старшего был таким: «…Не путём анархии, насилий
и заговоров против правительства мы можем достигнуть благоденствия, но
распространяя в народе любовь к труду, трезвости, порядку, чистоплотности и
честности; ознакомляя его с ремёслами и искусствами и развивая просвещение».
Чего же больше в
такой позиции, государственного или либерального? Одно в нём дополняло другое,
и одно другое не перевешивало. Такими, пожалуй, и должны быть государственные
мужи.
От отца Бакунин
унаследовал страсть к познанию и бесконечную, идущую сквозь все его годы,
рефлексию. Правда, если отец не мог раздуть находящийся внутри его огонёк,
обременённый множеством обязательств, то Мишель, желавший жить бродягой «без
родины и флага», отыгрался и за себя, и за папу по полной программе. И кто
знает, быть может, несмотря на регулярную критику своего непутёвого сына — уже
юноши, а потом и мужа, старик Бакунин в глубине души своей втайне восхищался им
и завидовал революционной его жизни. Он всё же был соткан из противоречий,
Александр Михайлович, и это их с Мишелем объединяло.
Что же мать?
Варвара
Александровна Муравьёва — так её звали в девичестве, дочь бригадира артиллерии
Александра Фёдоровича Муравьёва, была младше своего супруга на двадцать четыре
года. «Через неё, — пишет Корнилов, — Бакунин был в родстве с семейством
Муравьёвых, давших России, с одной стороны, Михаила Николаевича Муравьёва-Виленского, известного усмирителя польского
восстания на Литве и прозванного «вешателем», а также Николая Николаевича
Муравьёва-Амурского, впоследствии сыгравшего некоторую роль в жизни Бакунина…»
Корнилов
утверждает, что мать Бакунина была чёрствой, наполненной предрассудками
женщиной, и Мишель её не любил.
В доказательство
этому приводятся выдержки из писем Мишеля сёстрам.
«…мать же нашу я
проклинаю, для неё в моей душе нет места другим чувствам, кроме ненависти и
самого глубокого, решительного презрения — не за себя, а за вас, которых она
погубила».
Ещё одна
выдержка, уже из другого письма:
«Вы должны быть
счастливы наперекор врагам или, лучше сказать, врагу нашему — матери, для
которой в душе моей нет другого чувства, кроме проклятий и самого глубокого
презрения. Она — источник нечистоты в нашем семействе, её присутствие, её
существование есть оскорбление святыни, она отравила жизнь моих сестёр, за что
я её проклинаю».
Стоит отметить,
однако, что эти проклятия Мишель выскребал пером, находясь в сороковые годы за
границей без денег, поставленный на край финансовой пропасти, нищий студент,
готовый вот-вот умереть. Вспоминал деспотичный нрав матери, противоречащий его
гегельянским идеям, исходя желчью. Но спустя несколько лет, будучи арестантом
русской тюрьмы, он запоёт совсем по-другому.
Как общался
Мишель с матерью в детстве, Корнилов и прочие биографы не пишут. Из труда
Сысоева можно сделать вывод о следующем разделении родительских обязанностей.
Отец для семьи был кем-то вроде аятоллы Хомейни. Он закладывал базовые
установки: доброта, любовь, справедливость, вёл хозяйство и уходил в «свободное
от работы время» в занятия поэзией. Мать занималась детьми более предметно:
музыка, рисование, грамота.
Стоит взглянуть
на детский портрет Мишеля, и сразу же берут сомнения, что этот мальчик (похож
на малолетнего Пушкина) был проникнут злобой к кому-либо. Мальчик, любивший
читать, умевший хорошо рисовать и играть на скрипке. Побаиваться, впрочем, свою
мать он мог. Но всё-таки в детстве живший в атмосфере добра, любви, патриотизма
и поэзии Миша не должен был её ненавидеть.
Скорее всего,
традиционной материнской ласки в её поведении не было. В переписке мы не
встретим никаких «уси-пуси» с её стороны, да и
писала-то она исключительно по делу. Женщина, скорее всего лишённая каких-то
глубинных художественных талантов, строгая, Варвара Николаевна была не только
самым рациональным членом этой семьи, но и её серым кардиналом.
Она настойчиво
пыталась выдавать дочерей «за кого надо». Отец как-то стоял в стороне от этого,
фактически не вмешивался. Зато для Мишеля одна из «брачных операций» стала
первым революционным полигоном (позднее мы
рассмотрим и это).
Любила ли мать
своего сына — некогда умненького, послушного мальчика, а потом отъявленного
бунтаря? Да, любила. Она, по всей видимости, относилась к тому типу женщин,
которые не афишируют своей любви, но доказывает её делами. Именно она больше
кого-либо из родственников обивала пороги чиновничьих кабинетов, когда Мишель
содержался в тюрьме. Именно она писала письма царю, умные и логичные письма, в
нужный момент.
И направить
четырнадцатилетнего романтичного и социально не адаптированного Мишеля
(обучался на дому) в военное училище наверняка изначально было её идеей.
Перелистнём несколько страниц назад и вспомним, кто её папенька. Не лишним
будет добавить, что в родственниках её был и другой бравый вояка —
генерал-фельдмаршал Кутузов.
Насколько эту
идею можно назвать удачной? Для родителей — неудачная, это точно. Благие мысли
обернулись неимовернейшей глупостью. Милого,
изнеженного мальчика — и в казарму!
Воспитанный в
атмосфере дворянской беспечности, Мишель мало задумывается о несправедливости и
грязи жизни. А ведь его родители — помещики! У помещиков — куча крепостных душ,
они обеспечивают рабским трудом уют Премухинского
поместья! Крепостничество — что уж может быть уродливее! Всё происходит у него
на глазах, всё — под боком. Но для него это явление пока само собой
разумеющееся. В первые годы военного училища думы его чисты и возвышенны, он —
патриот, он — преданный сын Руси-матушки.
«Эти стихи
прелестны, не правда ли, дорогие родители? — пишет он, прочитав стихотворение
Пушкина “Клеветникам России”. — Они полны огня и истинного патриотизма, вот
каковы должны быть чувства русского. Пушкин озаглавил их сначала: “Стихи на
речь, говоренную генералом Лафайетом”, но цензура изменила это название и
поставила: “Клеветникам России”.
Этот старик
Лафайет — большой болтун и гений-разрушитель, был из первых деятелей революции
в Соединённых Штатах и в двух французских революциях, он хотел бы поколебать и
русских. Но нет! Русские — не французы, они любят своё отечество и обожают
своего государя, его воля для них — закон, и между ними не найдётся ни одного,
который поколебался бы пожертвовать самыми дорогими своими интересами и даже
жизнью для его блага и для блага родины».
И всё-таки
военное училище — есть военное училище. Под внешней оболочкой муштры и
патриотизма может скрываться чёрт знает что. Это на первых годах обучения — всё
строго по уставу, «равняйсь, смирно» и нет круче авторитета, чем отец-командир.
А на выпуске — летят из окон казарм старшекурсников телевизоры, разбиваются об
асфальтированный плац, только успевают подметать первокурсники. Нравы
девятнадцатого века не сравнить с нашими, но что-то подобное наверняка случалось.
Последний год — контроль старших офицеров ослабевает, и увольнительных куда
больше, и пускаются ребята во все тяжкие, то, что было закупорено в них в
последние год-два, вырывается наружу.
Я помню это по
школе милиции. Омская высшая школа милиции. Первый курс — казарма, второй —
послабление режима, третий — можно уже не в казарме жить. А потом начинается
что-то вроде естественного отбора. Кто-то дерётся на дискотеках, кто-то
употребляет наркотики и так далее. Морально устойчивые держатся, остальные (справедливости
ради отмечу, немногие) пускаются во все тяжкие и пропадают.
Что-то вроде
этого, надо думать, было и полтора века назад: пьянство-гусарство.
Со всеми вытекающими.
Спустя годы
Мишель опишет родителям свои ощущения последнего года пребывания в училище:
«…До сих пор душа
и воображение мои были чисты и девственны, они ничем еще не были замараны; в
артиллерийском же училище я вдруг узнал всю черную, грязную и мерзкую сторону
жизни. И если даже я не впал в пороки, которых я был частый свидетель, то, по
крайней мере, привык к ним до такой степени, что они не только не приводили
меня в омерзение, но даже не удивляли меня. Сам же я привык лгать, потому что
искусная ложь в нашем юнкерском обществе не только не считалась пороком, но
единогласно одобрялась…»
В эти годы Мишель
не только отведал алкоголя, научился безобразничать и врать. Он постиг первые
азы мошенничества.
«…Во мне
совершенно заснула всякая духовность, я лгал, выпрашивал у Княжевича
денег, под благовидными, выдуманными мною предлогами… В это время один из
юнкеров заставил меня сделать два векселя, я сам сделал несколько долгов…»
Впоследствии
навыки «развода» чудака с величественной фамилией Княжевич
и прочих господ ему пригодятся и сыграют в его «успехах» далеко не последнюю
роль.
Служба Бакунина
тяготит. Будучи военным, он интересуется чем угодно, только не военными делами.
В одном из писем
родителям он докладывает, что усиленно занимается самообразованием и
самовоспитанием, ибо без этого в наше время — никак, не будешь заниматься
самообразованием, собьёшься с «пути к счастию».
Сёстрам
хвастается более детально. Изучаю, мол, русский язык, русскую историю,
статистику. «Писать, говорить по-русски, знать отечественную историю, знать,
одним словом, святую Русь — нужно русскому».
Похоже, в этих
письмах Мишель пускает пыль в глаза. Письмо требует объёма, и о чём же писать?
О ненависти к службе? Перебарщивать с этим, понимает заботливый сын, не
следует. Поэтому пишет о нейтральном, и в то же время чтобы бальзам на душу.
История, Русь, язык — истинный дворянский сын, истинный патриот.
Что же касается
собственно воинской службы, то тут его поведение представляет что-то среднее
между поступками советского студента-хиппи и вконец обнаглевшего дембеля.
Корнилов
рассказывает о забавном эпизоде, как в начале 1834 года Бакунин, молодой
офицер, вышел на улицу одетый не по форме и столкнулся с генералом Сухозанетом, начальником артиллерийского училища.
«Генерал грубо
сказал ему “Уж если надел ливрею, то носи её как полагается”. Бакунин заявил,
что не надевал ее и надевать не собирается. Это было сочтено за дерзость…»
А вот как
описывает его поведение в артиллерийском парке Герцен. «Бакунин, кончив курс в
артиллерийском корпусе, был выпущен в гвардию офицером… Брошенный в какой-то
потерянной белорусской деревне, со своим парком, Бакунин одичал, сделался
нелюдимом, не исполнял службы и дни целые лежал в тулупе на своей постели.
Начальник парка жалел его, но делать было нечего, он ему напомнил, что надобно
или служить, или идти в отставку…»
Бакунин даже и не
подозревал, подтрунивает Герцен, что с воинской службы можно уволиться по
собственному желанию.
…Узнав о решении
Мишеля, отец был ошарашен. Как так? Как теперь ты будешь жить? Кем ты себя
видишь? Но заботливый сын не спешит открывать своё истинное лицо, лицо вольного
стрелка и свободного художника. В этом конфликте сын подготавливает «подушку
безопасности» и для себя, и для родителей. Он вербует себе в союзники
родственника по линии матери — Николая Назарьевича Муравьёва. Это пожилой, добрый и мудрый человек. Бывший моряк,
руководящий работник канцелярии Московского университета, экс-вице-губернатор
Новгородской губернии. В начале тридцатых Мишель часто гостит у старика и
производит на того глубочайшее впечатление искренней тягой к знаниям, смелыми,
нетривиальными взглядами на жизнь.
Не исключено, что
по просьбе своего юного друга Николай Назарьевич
пытается успокоить их несколькими своими письмами. Дескать, что уж тут, пусть
мальчик будет счастлив, не нравится ему воинская служба, зачем же мучить себя,
плохо это.
Впоследствии отец
и тот же Муравьёв пытались устроить Мишеля на статскую службу, но ничего
путного, кроме развития чуткой наблюдательности и ненависти к государственной
машине, это не принесло.
«Все чиновники
крадут самым циничным образом, — напишет он спустя четырнадцать лет после
увольнения из армии в работе “Русские дела”, — это является настолько общим
правилом, это считается настолько тесно связанным со службою, что начальник, в
крайнем случае, попрекнёт своего подчинённого разве тем, что тот не по чину берёт.
Это разложение составляет необходимое следствие нищенских окладов, получаемых
бедною по своему происхождению массою чиновников, также и того безобразного
положения, что никаких моральных понятий о долге в принципе для них совершенно
не существует, да и не может существовать ввиду безусловного послушания и
полнейшей несамостоятельности, которые требуются от каждого хорошего русского
чиновника в качестве его первой и единственной обязанности… Обман настолько
здесь укоренился, что чиновник, имеющий идеальное представление о своих
обязанностях, рассматривается остальными как враг… Честный человек среди воров
должен погибнуть… Он должен уйти, “он якобинец, он не хочет брать взяток!” —
говорят о нём, и высшее начальство в своих собственных интересах помогает
отделаться от чудака, позволившего себе иметь иное понятие о государственной
службе. Видимость — вот всё, что требуется в России от хорошего чиновника;
видимость приносит повышение в чине, ордена и деньги, существо же ведёт в
Сибирь».
Отказ служить —
несомненно, удар для родителей.
— Чем ты будешь
заниматься, сын? — в отчаянии вопиет отец. — Пропадёшь, сгинешь! Мы не сможем
содержать тебя!
— Ничего
страшного, папа! — успокаивает его сын. — Не беспокойтесь, я буду
репетиторствовать и прокормлю себя сам.
В 1835 году
Бакунин порывает с государственной службой и отправляется на «вольные хлеба»,
уезжает из Петербурга в Москву.
В Москве он ищет
то, что необходимо его мятежной, рвущейся к совершенствованию душе, и находит
это в кружке Станкевича.
Аксаков и Боткин,
Белинский и Грановский — через этот кружок прошли многие писатели, поэты,
учёные. Основанная в 1831 году студентом Н.В. Станкевичем полуподпольная
молодёжная полусекта была одной из первых групп,
которым приписывается инициация пробуждения общества, которое уснуло после
подавления восстания декабристов. Однако в отличие от кружка, которым руководил
Герцен, «станкевичи» уделяли больше внимания изучению
философии и литературы, нежели вопросам общественно-политического характера.
Кружковцы
собирались в квартире у Коли Станкевича на Дмитровке в доме В.Г. Павлова.
Атмосфера царила дружеская и весёлая.
Константин
Аксаков вспоминает:
«В 1832 году
лучшие студенты собирались у Станкевича. Это были все молодые люди, еще в
первой поре своей юности… Товарищество, общие интересы, взаимное влечение
связывали между собою человек десять студентов. Если бы кто-нибудь заглянул
вечером в низенькие небольшие комнаты, наполненные табачным дымом, тот бы
увидел живую, разнообразную картину: в дыму гремели фортепианы,
слышалось пение, раздавались громкие голоса… за фортепианами
сидел молодой человек прекрасной наружности; темные, почти черные волосы
опускались по вискам его, прекрасные, живые, умные глаза одушевляли его
физиономию…»
Молодым человеком
прекрасной наружности был сам Станкевич. Не только кружковцы, но и современники
его обожали. «Необыкновенный человек», «гениальная душа», «божественная
личность», «гордость и надежда» — так они отзывались о нём.
Пай-мальчиком,
однако, представлять его не стоит. Живи он в советские, например, годы, без
детской комнаты милиции наверняка бы не обошлось.
«Одна из шалостей
Коли, — пишет в своей книге “Гнёзда русской культуры” литературовед Юрий Манн,
— привела к печальным последствиям — сгорел барский дом, а по другим сведениям,
даже вся деревня. Пожар произошел оттого, что мальчик, стреляя из детского
ружья, попал в соломенную крышу. Искра тлела незаметно, и вспыхнувшее пламя
мгновенно охватило весь дом…
…Рассказы о
пожаре — не легенда. В одном из более поздних писем Станкевича к Неверову мы
находим подтверждение случившемуся. “19 июля 1832 года, село Удеревка. Знаменитое число! Сегодня ровно одиннадцать лет,
как я сжег деревню, будучи семилетним мальчишкой”…»
Бакунин попадает
в подходящую компанию, и его появление наполняет жизнь кружка новым дыханием.
Мишель уже увлечён идеями Фихте, он же заражает ими и остальных кружковцев.
Впоследствии креативные дворянские дети «западают» и на Гегеля.
Уже здесь, в
кружке, о Мишеле начнут говорить как о пламенном трибуне. Говорить хорошо и
плохо. Кого-то он восхитит своим умом и ораторскими данными, кого-то, напротив,
оттолкнёт узурпаторскими выходками, желанием внести сумятицу и подмять
коллектив под себя.
Бакунин
стремительно формируется как личность и мыслитель. С такой же стремительностью
он вышвыривает себя из общества, превращаясь в того самого «лишнего человека».
Женщины довершат
это дело.
Глава
2. Мишель и женщины
«Вошел человек
лет тридцати пяти, высокого роста, несколько сутуловатый, с лицом неправильным,
но выразительным и умным, с жидким блеском в темно-синих глазах…»
Так описывает
своего героя Рудина в одноимённом романе Тургенев. Прототипом Рудина, как
утверждают исследователи творчества писателя, был Бакунин.
Напомню кратко
завязку и главную мысль романа.
Живут себе в
провинциальном уголке господа дворяне. Тихая гавань. Ездят друг к другу в
гости, пьют чай, степенно употребляют шампанское. И вдруг появляется он,
Дмитрий Рудин!
Его появление
вносит бурю в прежнюю спокойную жизнь. Молодой и интересный Рудин начинает
бурно философствовать, учить всех жизни, сыпать прогрессивными идеями. Одна
часть уважаемой общественности погружается в состояние бурного восторга, другая
относится к этому молодому щеглу с подозрением. Как бы невзначай, впроброс,
автор даёт понять, что человек этот не очень богатый и должен кому-то денег. А
потом выясняется, что и вовсе он лишний для общества человек. Но для какого
общества? Для ленивых, зажравшихся и деградирующих помещиков? Лишь немногие из
них (Лежнёв) задумываются о бренности сущего, о необходимости каких-то перемен.
И какими он видит эти перемены? Съездить в Малороссию, развеяться, галушек
поесть. Вот и все перемены.
Рудин обществу
чужд, и общество ему отвратительно. Он не только начитан и эрудирован. Он смел,
он повидал мир. И ветер в голове занесёт его туда, куда этим господам и не
снилось.
Тургенев знал
Бакунина прекрасно, прекрасно знал и его родственников. С Мишелем он
неоднократно сталкивался в сороковые годы в Европе, они вместе жили и
записывали на лекциях философские конспекты, была у них и интересная история с
деньгами (об этом позже); какой интереснейший типаж для литератора, пиши — не
хочу! Но не так-то просто дался автору этот прототип.
По мнению
Чернышевского, Тургенев в процессе написания наделяет своего героя самыми
лучшими качествами Мишеля, которые изрядно приукрашивает. Осознавая это, автор
мешает яркие тона с чёрной краской, и в результате получается не очень-то
привлекательный персонаж.
Подготовив первую
редакцию романа с таким вот несимпатичным персонажем, Тургенев спешит
ознакомить с рукописью друзей — Н.А. Некрасова и В.П. Боткина. Однако вместо
ожидаемых восторгов и дельной критики вспыхивает крупный скандал. Его
устраивает Боткин. Спешу заметить, Боткин — это не врач. Это — Василий, старший
брат выдающегося терапевта Сергея Боткина, критик и очеркист. Он возмущён
клеветой на друга молодости. Тургенев, по его мнению, превратил Бакунина в
совсем уж омерзительного типа — «…фанфарон, лжец и мошенник, больше ничего».
«Смущённый Тургенев, — пишет исследователь анархизма Павел Талеров, — был
вынужден вновь перекраивать образ, и в итоге получается гротескная мозаика
противоположностей. На одних страницах это человек сильного ума и возвышенного
характера, а на других “человек дрянной… характер Рудина — путаница
несообразностей”». Более хлесткое и ироничное высказывание — у Герцена:
«Тургенев, увлекаясь библейской привычкой бога, создал Рудина по своему образу
и подобию; Рудин — Тургенев-2-й, наслушавшийся философского жаргона молодого
Бакунина».
Время доказало,
что Тургенев был прав. Просто он увидел в Мишеле то, что еле проглядывало и
проявилось уже в будущем, а другие друзья Бакунина этого ещё не видели.
Каким же он был,
молодой Мишель? Приятели едины в одном — это в высшей степени умная,
разносторонняя, коммуникабельная и в высшей степени образованная личность.
Добавлю ещё — красавец.
«Бакунин, который
был тогда красивым молодым человеком, — вспоминал его друг, немецкий музыкант и
композитор Адольф Рейхель, — не мог не производить
своим блестяще одарённым умом сильного влияния на людей, которые горячо
противились его взглядам, тогда уже открыто революционным».
Рейхель характеризует его таким в начале сороковых,
и десять лет назад тот вряд ли был уродом. Портреты тех лет подтверждают слова
композитора. Красавец! На одном из портретов Бакунин смахивает на молодого
Михаила Боярского из фильма «Старший сын».
Что же касается
одарённости ума и ораторских способностей, то Мишель начинает обретать их году
к 1834-му, а фундаментально укрепляет в 1836-м. Тогда же, в 1832-м, Бакунин —
не отчаянный и разбитной философ. Скорее, он рефлексирующий наблюдатель жизни,
слегка пришибленный казармой молодой офицер.
20.12.1837 он
пишет отцу, вспоминая:
«Наконец, я был
выпущен в офицеры восемнадцати лет. Тут начинается другая эпоха моей жизни. Из
стесненного строгою военною дисциплиною состояния, из совершенного отчуждения
от света, я вдруг очутился в свете…»
Казарма его
покорёжила, но не опошлила. Он не превратился в развратного поручика Ржевского
— героя пошлых анекдотов. Он превратился в его полную противоположность.
«Я взвесил мои
склонности, — признаётся он сёстрам, — мои чувства… Я никогда не чувствовал
большого расположения к жизни в большом свете; я чувствовал себя там глупым,
неловким… Танцы, балы — эти апогеи развлечения нашей молодежи мне до смерти
наскучили… Я замкнулся в самом себе и стал изучать себя…»
Красивый и
молодой, наверняка не без офицерской выправки — такие нравятся женщинам и
становятся объектами весёлой, сладостной любви, ему же была уготовлена иная
участь.
Первая любовь
Бакунина — любовь чистая, возвышенная и, как следствие, — неудачная. Мария
Алексеевна Воейкова — так её зовут.
Любовь
ошарашивает Мишеля, любовь оглушает его. В своих письмах он признается, что это
чувство, пусть наивное и детское, было мощным, сильным чувством, «очистило от
ржавчины» и позволило «заиграть… сильной и благородной жизни».
«Я, до тех пор
ленившийся, не заботившийся о своей будущности… решил работать над собою,
переделать себя».
Ах, молодость,
Петербург, белые ночи! Были ли прогулки, стихи и комплименты? Кто бы сомневался
— были. Но если для кого-то это всего лишь прелюдия к более решительным
действиям (в наше время — постель, в те времена — предложение руки и сердца),
то для Мишеля это процесс «самоочищения от ржавчины».
Чем занимаются
молодые? Говорят о своём будущем? О свадебном путешествии толкуют? О детях?
Нет!
«Мы определяли,
что такое любовь, экзальтация, чувство и чувственность, которую мы прекрасно
отличали от сентиментальности и от множества других вещей».
Вместо того,
чтобы заниматься любовью и «множеством других вещей», Мишель философствует и
учительствует. С «мы определяли» явный перегиб, «определял» именно он, сольно.
«Любовь», «экзальтация», «чувственность» — всё это вещал наш взрослеющий не по
дням, но по часам проповедник, а барышня Воейкова послушно внимала, загадочно
улыбаясь. И мало что понимала. Уверен, он её даже не поцеловал. Чёрт знает, что
творилось в его голове!
Итог таких
отношений предсказуем. Юная дурочка Мария не в силах постичь величия мысли
молодого офицера Мишеля и решает, что они — не пара.
Описывая
финальное свидание Бакунин, едва не пускает слезу:
«…Не забывайте
меня, Мишель! — крикнула Мари на прощанье, и карета унесла ее в Москву…
…Сегодня она
уехала, и Петербург, еще недавно такой шумный, сделался пустыней».
Какое-то время
Бакунин наверняка страдает, продолжая «изучать себя». От более глубоких дум
пока ещё отвлекает армия, всевозможные сборы, учения, летние лагеря. Но и там
ему не даёт покоя рефлексия, он даже пытается направить её в позитивное русло,
в одном из своих писем иллюстрируя свои светлые чувства. Пишет, что остальные
военные занимаются откровенными глупостями, а он думает, насколько прекрасен
этот мир, насколько всё вокруг божественно. Так и представляешь его: полулежит
в траве молодой офицер, сюртук расстёгнут, сапоги в пыли, травинка в зубах.
Другие офицеры где-то в стороне. Кто хлопочет по делам, кто играет в карты, кто
обсуждает досужие сплетни. А романтичный, задумчивый Мишель, прислонившись
спиной к берёзе, думает о красоте и Боге. И самому ещё невдомёк, что эти божественные
размышления — предтеча дьявольской его философии.
«Осенью 1833
года, — пишет Корнилов, — Бакунин вдруг зачастил в Покровское, видимо,
увлекшись и личностью старика Муравьева, и в особенности его старшими
дочерьми». Что вышло из этих увлечений, Корнилов не сообщает. Представляется,
что не вышло ничего. Бакунин не понимает ни женщин, ни себя.
Не только по
причине отвращения к какой-либо службе, но и по причине полного непонимания
жизни, он принимается за изучение философии, которая со временем поглощает его
целиком. Было и другое обстоятельство. Мишель остро нуждался в понимании
женщины. Военные для женщин интересны, да, но для всех ли? Бакунин ищет свой
идеал, его влекут возвышенные натуры, но чтобы он был интересен им, знаний
должно быть гораздо больше, и знаний соответствующих. Математика, баллистика,
искусство пушечных обстрелов возвышенным светским дамам малоинтересны.
Несколько позже
Мишель дозреет до собственных воззрений на тему: Женщина и Любовь. В них он
будет боготворить женщину, ставить её на голову выше мужчины.
Вот что он
напишет позже о своих открытиях сестре Татьяне:
«Любовь — есть
таинство, а женщина — есть жрица этого таинства, — жрица, открывающая его как
дочь, как сестра, как жена и как мать. Вот святое назначение женщины: она
весталка, хранительница священного огня семейной жизни… Нравственное чувство
женщины полнее, богаче, чем нравственное чувство мужчины. Нравственное чувство
женщины есть любовь, воплотившаяся в прекрасной личности, и, расставшись с
ними, женщина растрачивает бесконечный и врождённый ей источник истины».
Спустя десять лет
Мишель поведает из Парижа брату Павлу:
«Любя, желать
зависимости того, кого любишь, значит, любить вещь, а не человека, ибо человек
отличается от вещи только свободою. И если бы любовь включала в себя и
зависимость, то она была бы вещью самою опасною, самою отвратительною в мире,
ибо она была бы тогда неиссякаемым источником рабства и отупения для
человечества…»
Но это всё
теория. А Бакунин без практического применения своих теорий — не Бакунин. Ещё
чуть-чуть, и он станет первым семейным психологом России, сам того не
подозревая. И первые пациенты не заставят себя долго ждать. Ими станут его
сёстры — Варвара и Александра.
Варвара вышла
замуж за дворянина Дьякова, вышла поспешно, а он оказался созданием туповатым,
стоявшим, по мнению Мишеля, на низшей ступени духовного развития.
«Нет прав, нет
обязанностей, — проповедовал сестре брат, — есть лишь любовь, абсолютная, и
когда есть любовь, нет обязанностей. Обязанность исключает любовь, а все, что
исключает любовь, — преступно, бесчестно… Может быть, ты желаешь жить с ним в
абсолютной любви… Скажи же мне, ты нашла, что муж твой живет в Абсолютном?
Чем же он держится в нем? Не картишками ли, не глупостями ли, которые он
выкидывает? Нет, он вне Абсолютного; он и Абсолютное — две крайности, которые
никогда не соприкоснутся. Никогда он не поймет тебя, не разделит он твоего
чувства».
Реакцию сестры
описывает в статье «Абсолютная любовь Бакунина» Светлана Волошина:
«Варвара читала
многостраничные письма брата, страдала, иногда почти соглашалась, но не
решалась на резкие шаги: то пыталась перевоспитать мужа в соответствии с
заповедями идеалистической философии в пересказе Мишеля (посвященные роптали и
осуждали Варенькину слабость), то убеждалась в
невозможности его “внутреннего перерождения” (тогда ее хвалили). Варвара
Александровна — как и ее сестры — вовсе не была робкой девушкой, неспособной на
самостоятельные поступки и философские выводы, как раз напротив — сестры
Бакунины были весьма волевыми барышнями, подобно брату, не выносившими полумер,
и, избрав веру или теорию, следовали ей до логического конца.
В итоге Варвара
все же всецело приняла доводы брата и сделала выбор в пользу его идеи:
расставшись с мужем, она с ребенком на несколько лет уехала в Европу…»
Между тем у
самого Бакунина, всё больше и больше философски подкованного, романы происходят
с сомнительными успехами. Боготворя женщин и любовь в письмах, в жизни своей он
относится к ним более сдержанно.
1835–1838 годы.
Живя в Москве, Бакунин часто бывает в гостях у Бееров,
представителей старинной дворянской семьи, что были с Бакуниными дружны.
Наталья и Александрин очарованы эрудированным и болтливым Мишелем. Он
достаточно быстро становится своим в этой очаровательной компании, настолько
своим, что снова позволяет себе учительствовать, разглагольствовать о любви во
всех её проявлениях, давать гегельянские советы.
Поначалу его
привлекает юная Натали. В порыве очередного философского припадка он
телеграфирует сёстрам, что готов жениться на ней. Но потом резко сдаёт назад.
Причина отступления неясна. Наверное, он понимает, что девица слишком для него
молода.
И тут упавшее
знамя любви подхватывает сестра.
17.02.1838.
Александрин:
«…Вот уже прошло
несколько часов, после отъезда вашего… вы теперь пришли бы в комнату мою, сели
бы на этот маленький диван… Вас нет со мною, но я ещё так счастлива, всё во мне
дышит жизнью вашей…»
Дальше — больше.
Бакунин настолько, видимо, очаровал её и запудрил мозги, что девушка совсем
теряет голову:
«…я отдалась вам
душой и охотно отдаю вам руку свою. Когда вы держите её и сожмёте крепче, я
блаженна…Третьего дня я сама взяла руку вашу — это было какое-то судорожное
движение, — вы простите меня, я изнемогала, и день и ночь была одна… при
прощании после чтения Эгмонта, когда вы взглянули на меня, как будто оставили
на мне благословение своё… как будто любовь ваша лежала на мне, и я приняла её…
сохраню её…»
Как реагирует
Мишель? Этот обольститель, этот практикующий философ реагирует с юмором:
«Моя ревнивая
жена кланяется вам, Александрин; она велела вам сказать, что вы немного дерзки,
позабывая, что она только одна имеет право на мою любовь».
О какой ревнивой
жене идет речь? По мнению Корнилова, ревнивой мегерой являлась философия. Но не
только в ней причина. Мишель работает, что называется, на два фронта. Он
увлечён другой женщиной, дочерью старика Муравьёва, Софьей. Бакунин пытается
наверстать то, чего не удалось ему достичь четыре-пять лет назад.
«Только смотрите,
— предупреждает он сестёр, — ни слова Беерам, а то
замутят».
«Иногда, кажется,
— признаётся Мишель, — что я люблю, в другой раз, что нет. Мы еще слишком мало
знакомы, наши жизни не слились ещё в одном из тех мгновений, в которых люди
чувствуют и знают, что они друг другу родные…. На днях я буду читать им Гоголя,
“Тараса Бульбу”. Посмотрим, что будет?»
Да ничего не
будет! Пушкина нужно было девушкам читать, а не Гоголя.
«Впрочем, —
рассуждает Бакунин, — я не прочь и от любви, только чтобы она не мешала
главному и заняла свое законное место, а если она захочет овладеть всем существом
моим, так ее в сторону!»
Как видно, Мишеля
не особенно тревожат любовные поражения. Причина? Может быть, философское
отношение, а может, и уже зарождающаяся твёрдость характера. В сторону так в
сторону. Он переключается на отношения с Александрин. Их роман длится год.
Предположительно, не без греха.
Какие выводы, к
примеру, можно сделать из этих строк?
«Я знаю, вас
мучает мысль о своем падении, сознание преступления. Это сознание отрывает вас
от всего живого мира, от всего, что вы любите, и повергает вас в вечное
одиночество, в вечное созерцание своей нечистоты…».
Что за «падение»
и «преступление»? Что за «нечистота»? В наше лишённое полутонов время
напрашивается однозначный вывод — интимная близость. Однако не забываем,
дорогой читатель, в какое время это всё происходит и к какому сословию
принадлежат наши герои. Близость можно расценить по-разному. Как, собственно,
сексуальную, так и просто прикосновения рук, которые вспоминает в своих письмах
Александрин.
«Послушайте,
Александрин… напишите мне одно совершенно откровенное письмо, откройте мне всё,
что лежит на Вашей душе. Мне не нужно говорить о том, что письмо будет читано
только одним мною и никем решительно другим. Я требую этого от Вас, потому что
я сознаю, как глубоко моё уважение и любовь… к Вам. Эта откровенность освободит
Вас».
Ответ
Александрин:
«Давно, слишком
давно я не говорила, и теперь … сердце замирает при одной мысли говорить
откровенно, слишком сильно чувствую Ваше искреннее участие, доброе желание
облегчить меня, и мне хочется сжать… руку Вашу и тихо, безмолвно плакать перед
Вами…»
Отвергнутая
Муравьёвой влюблённая душа Бакунина требует немедленного приюта в другой
родственной душе, но Александрин включает тактику кокетства, очень неудачную с
таким мужчиной, как Мишель, тактику.
Чего хочет от
Александрин Бакунин, человек, напичканный уже не только Фихте и Гегелем, но и
собственными философскими задумками, в котором уже вызрело: «нет никаких
обязательств, есть только любовь»?
Он желает, чтобы
Александрин плюнула на все условности и рванула с ним за кордон, а там уж будь
что будет? Нет. В письмах об этом — ни строчки.
Мишель просто
строит «запасной аэродром». К тому времени в его уме уже созрел смелый план
постижения нового уровня философских наук, и реализовывать этот план он собирался
за границей.
Чёрт его знает,
как оно там сложится, в Европе. Получится, позовёт к себе. Начнутся проблемы —
не позовёт. Вернётся — попробует позвать снова. Главное, держать на коротком
поводке. Главное — не отпускать. В одном из тёмных чуланов своей души он любит
её. Но свою свободу и свою сумрачную судьбу он любит всё-таки больше.
Поэтому Бакунин
страстно манит Александрин объясниться с глазу на глаз. Сам почему-то не едет.
Побаивается. Или опять нет денег.
«Мой внутренний
мир… требовал исхода, отголоска. И мне кажется, что я нашёл его в вас,
Александрин. Постарайтесь приехать в Попово…»
«…До сих пор я
был один и только теперь ясно понял это, теперь, когда последнее пребывание с
вами открыло мне таинство дружбы — дружба великая, святая, важная вещь в жизни.
Счастлив, кто имеет друга. Вы первая, Александрин, отдали мне меня самого. В
вас я нахожу себя…Это потому, что уже близко то время, когда произойдёт
решительный поворот в моей внутренней и внешней жизни… Мои нынешние
обстоятельства (не денежные) запутались. Много новых врагов и препятствий
ожидает меня — и я радуюсь этому. Значит, что пришло время им распутываться.
Приезжайте, Александрин, мне нужно много, много говорить с вами, теперь я занят
важным делом…»
Но Александрин,
как и Воейкова, не может понять высоты «духовного полёта». Александрин требует
конкретики. Бакунин конкретики не даёт, изъясняется намёками. «Внутренние и
внешние изменения» — окончательно оформившиеся планы относительно отъезда за
рубеж, не иначе.
«…Вы хотите дать
мне местечко в своих огромных владениях, ещё мало населённых, построить мне
избушку. Смотрите, когда выстроятся, не ломайте её…»
Ирония и
ревность. Ирония над возвышенностью духовных и философских воззрений Мишеля и
ревность к ним же. Сойдётесь со мной, и что дальше? Опять увлечётесь своей
философией?
«Неужели, в самом
деле, вы не хотите понять женщину так, как она есть? Не хотите видеть, что, не
вооружённая каждую минуту против себя самой, против естественной наклонности
своего сердца, она могла бы быть в отношениях с вами?»
Затем Александрин
«сбавляет обороты» и принимается навязывать себя. В отличие от многих
современных барышень, деликатно и даже тактически грамотно.
«Если вы хотите
моей дружбы, если она дорога, свята вам, — согласитесь быть вполне эгоистом со
мною; не приподымайте моей ноши; поверьте только, что я с нею счастлива. Если
бы я освободилась от неё, я ничем бы не отличалась от других, и миновала бы моя жизнь…»
«А вы хотите,
чтобы я была свободна, чтобы я с вами предавалась просьбам своего сердца? — Я
не хочу, чтоб вы ехали, я не могу расстаться с вами, мне присутствие ваше —
условие жизни; останьтесь или возьмите меня! Ага! Не можете отвечать?.. Зачем
же просите? — Нет… Вы можете иметь меня только тихую, молчаливую, без просьб,
без жалоб, без слёз, без страданья, — и я даю то, что необходимо вам…»
Но может ли ей
дать что-то Мишель? На тот момент он явно финансово нестабилен — раз. И если
любовь «захочет овладеть всем существом моим, так ее в сторону» — это два. А
существо его — философия, страсть к переменам, стремление уехать в Европу в
погоне за новыми знаниями.
Авантюрист
Бакунин просто влюбил в себя несчастную девушку и не пожелал доводить начатое
до конца. Более они не виделись. Герой-любовник уезжает за границу, пишет
оттуда несколько писем, на этом всё и заканчивается.
…А теперь я
позволю себе вновь вернуться к тургеневскому «Рудину». Как бы ни старался
замаскировать своего друга писатель, как бы ни отнекивался, что «это не он»,
для людей знающих подобные отговорки — детский лепет. Он, пусть более интеллигентный
и меланхоличный, но всё-таки он. И дело не только в том, что Рудин
философствует и поражает окружающих смелыми идеями.
Из текста романа
ясно, что Тургенев был в курсе истории с Александрин.
Вот они — героини
романа. Наталья Ласунская — семнадцатилетняя девушка,
начитанная и серьёзная. В неё давно влюблён сосед Волынцев, а Наталья влюблена
в Рудина. Александра Павловна Липина — молодая бездетная вдова, живущая в своём
имении вместе с братом — Сергеем Волынцевым.
С одной стороны,
может показаться, что прототип Ласунской — это Наташа
Беер. Но нет. Я думаю, что это всё-таки другая Беер, Александрин. Тургенев умышленно поменял местами этих
дам и усилил это тем, что не вывел их сёстрами.
Причина
расставания Рудина и Натальи — всё та же мужская нерешительность. Тургенев
добавляет ещё и «бытовухи». Мать Натальи, Дарья Михайловна, заявляет дочери,
что лучше увидит её мёртвой, чем женой Рудина. И когда Наталья спрашивает
любимого: что же нам делать, тот отвечает: «Покориться». Причина маменькиного
негодования проста, как весь дворянский мир. Рудин помимо того, что слишком уж
умён, ещё и беден. Ни кола ни двора фактически. Так, какая-то деревенька.
Не смог в своем
романе Тургенев обойтись и без удара ниже пояса. Показывая разносторонность
натуры Рудина, он не удержался, чтобы не отобразить некоторую комичность своего
друга.
Разумеется, как
великий писатель он делает это искусно, вкладывая информацию в уста Пигасова —
женоненавистника и вообще конченого идиота. В своё время на всяческих
помещичьих посиделках Рудин не раз разделывал его под орех, отчего тот проникся
ненавистью и к нему, Рудину. Пигасов — явный антигерой, предвестник злобного
сетевого хомячка. Но тогда в сети не общались, тогда разговаривали вслух, и
Тургенев лишает его под конец романа переднего зуба, ввиду чего тот шипит, и
шипение придаёт «еще более ядовитости его речам».
«Минуло около
двух лет. Настали первые дни мая. На балконе своего дома сидела Александра
Павловна, но уже не Липина, а Лежнёва…»
Александра ведёт
беседу с Пигасовым. Сидят на балконе, попивают чаёк. Появляется супруг, Михаил
Лежнёв, подключается к беседе. Когда-то он был дружен с Рудиным, но в какой-то
момент от дружбы своей отказался по причине непонимания Рудина. Александра,
кстати, раньше находила Лежнёва скучным и неинтересным. Александра
симпатизировала Рудину! Но тот увлёкся Натальей, а потом и вовсе сгинул.
Барышни вышли замуж за тех, кого не любили, и та и другая.
В разговоре
всплывает образ Рудина. Пигасов, оказывается, познакомился с неким Терлаховым. Выяснилось, что тот Рудина знал. И рассказал
ему, Пигасову, историю, произошедшую несколько лет назад в Германии.
« — Вот какой
случился с Рудиным анекдот… Развиваясь постоянно, Рудин дошел путем философии
до того умозаключения, что ему должно влюбиться… Познакомился он с одной
француженкой, прехорошенькой модисткой. Дело происходило в одном немецком
городе, на Рейне, заметьте. Начал он ходить к ней, носить ей разные книги,
говорить ей о природе и Гегеле. Можете себе представить положение модистки? Она
считала его за астронома. Однако вы знаете, малый он из себя ничего; ну —
иностранец, русский — понравился. Вот, наконец, назначает он свидание, и очень
поэтическое свидание: в гондоле на реке. Француженка согласилась: приоделась
получше и поехала с ним в гондоле. Так они катались часа два. Чем же, вы
думаете, занимался он всё это время? Гладил француженку по голове, задумчиво
глядел в небо и несколько раз повторил, что чувствует к ней отеческую нежность.
Француженка вернулась домой взбешенная и сама потом всё рассказала Терлахову…»
Знакомое
поведение, не правда ли? Думаю, это вполне реальный случай, и в роли Терлахова мог выступить сам Тургенев.
Тургенев закончил
роман в 1855-м. В 1856-м он выходит в «Современнике». Чуть позже писатель
дополнит роман ещё парой абзацев, в которых Рудин героизируется, гибнет на
парижских баррикадах.
…Ну, и в
довершение бакунинского любовного портрета ещё один
мазок.
28 марта 1845
года, находясь в Париже, Мишель напишет своему брату Павлу:
«Я люблю, Павел.
Люблю страстно. Не знаю, могу ли я быть любимым так, как я этого хотел бы, но я
не прихожу в отчаяние. Во всяком случае, я знаю, что ко мне питают большую
симпатию. Я должен и хочу заслужить любовь той, которую люблю, люблю
религиозно, т.е. деятельно. Она находится в самом ужасном, позорном рабстве… я
должен освободить её, борясь с ее угнетателями».
По мнению Натальи
Пирумовой, автора биографического исследования «Бакунин»,
этой таинственной незнакомкой являлась Иоганна Пескантини.
Мужем Иоганны был
Паоло Фридерико Пескантини,
итальянский республиканец, ученый и певец. Бакунин гостил на его вилле в
Швейцарии в 1843–1845 годах.
«Пескантини, — отмечал в своих письмах Мишель, — это
прекрасный и великодушный тип итальянца: очень страстный, очень образованный и
вполне артист».
Однако Иоганна
его заинтересовала в большей степени, тем паче мужа она не любила.
«Эта дама была
настроена мистически-религиозно, — пишет Пирумова, —
но была умна, обаятельна, обладала большой волей и сильным характером… Бакунин
серьезно увлекся ею. Она отвечала ему взаимностью, но была весьма сдержанна».
Этот роман, как и
большинство возвышенных романов Бакунина, будет носить эпистолярный характер,
продлится лет пять.
Как только Мишель
понимает бесперспективность отношений с этой дамочкой, он тут же отчитывается
Павлу, сообщает, что теперь у него одна женщина — революция.
И как тут не
вспомнить старика Пигасова?
«О каком бы несчастьи мне не говорили: о том, что молнией зажгло
деревья, о том, что вода прорвала мельницу, о том, что мужик топором руку себе
отрубил… я всегда спрашиваю: “А как её зовут? То есть как зовут ту женщину, от
которой произошло несчастье?”»
Может, и прав
этот вздорный старик?
Если бы не
испугалась девица Воейкова, отдала Мишелю своё сердце, жил бы себе спокойно
офицер Бакунин, рос по службе. И не дошёл бы до гегелевских «штучек».
Не отвергни его
мадам Муравьёва, глядишь, укрепил бы муравьёвскую
семью, и тесть его всё же куда-нибудь да пристроил. В университет, например.
Несомненно, из пылкого, эмоционального Мишеля вышел бы превосходный, обожаемый
студентами преподаватель.
Александрин!
Неужто ты не видела — кто перед тобой? Мужчина справный, умный, но ветреный.
Если ты любила его, зачем пошла на поводу у мещанских, гендерных предрассудков?
Мужчина, мол, он за всё ответит, он всё решит. Дурное дворянское воспитание,
ожидание принца на белом коне. Брать нужно было жёстко, решительно. Бабьего,
агрессивного, современного и захватнического не хватило тебе, Александрин.
Отпустила, упустила, ускакал. А мог бы быть и подле тебя. Впрочем, чтобы
удерживать его в дальнейшем, нужно было сильно стараться. А это надо?
Госпожа Пескантини. Мужа не любила, а Бакунину симпатизировала.
Холодная и прагматичная европейская женщина, несмотря на склонность к мистике.
Мистифицировать действительность под боком у богатого мужа куда комфортнее, чем
рядом с русским полубомжом.
Женщины не поняли
и отвергли Мишеля. Постепенно он и сам отверг их. Случались отдельные эпизоды,
бесспорно. Но самая любимая его женщина — революция.
Какая же ему
могла подойти? Уверен, ему нужна была женщина, которую он подчинит всецело.
Причём подчинит не насильно, а естественно, то есть с помощью авторитета. Кто
мог стать такой женщиной? Или пламенная революционерка, такая же, как он, или
милая, доверчивая дурочка. Около двадцати лет спустя найдётся и такая. Но
перевоспитывать Бакунина в те годы будет бесполезно.
1 Уже в двадцатом веке село Премухино
стали называть «Прямухино». Рассказывая о делах лет,
давно минувших, будем придерживаться первого варианта. — Примеч. автора.