Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2018
Предлагаемый для публикации
текст представляет собой литературную обработку
дневниковых записей пятидесятилетней давности. Чтобы сохранить дух и
умонастроения эпохи, все оценки увиденного в путешествии по родному краю
(северу Пермской области) в уже далёком 1967 году при литературной доработке
были сохранены.
Автор
1
Позади — девятый класс, впереди — лето. А пока мы, тридцать бывших девятиклассников, под руководством Ивана Митрофановича, школьного трудовика, делаем столы. В белом облаке мельтешащей на свету пыли столярная мастерская сотрясается от разнокалиберного стука и скрежета, треска и звона. Он повис в воздухе, этот акустический хлам, и давит на каждого из нас тяжело, настойчиво и упорно, исчезая лишь на время, и то только потому, что тонет, буквально растворяется в душераздирающем визге включаемой электропилы. Жить в такие моменты уже не хочется. Хочется выбежать на дорогу и броситься под автомобиль. И только когда через эту вакханалию звуков каким-то чудом прорывается нежная трель звонка, оповещающего об окончании рабочего дня, в столярную мастерскую постепенно возвращается тишина.
Обтерев со лба холодные капли трудового пота, я откладываю в сторону рубанок, снимаю и вешаю на общую вешалку уже изрядно надоевший мне рабочий халат и выхожу из пыльной мастерской на улицу. Здесь хорошо: ласково светит солнце, в кронах деревьев, покрытых ярко-зелёной молодой листвой, чирикают и перелетают с ветки на ветку то ли воробьи, то ли какие-то другие похожие на воробьёв птицы. На дорожке уже никого нет, однако под сенью старого, корявого тополя, собравшись в небольшой кружок, несколько моих одноклассников о чём-то оживлённо беседуют со школьным физкультурником. Подойдя к ним поближе, я узнаю, что они обсуждают. Оказывается, Анатолию Петровичу (так зовут нашего физкультурника) для десятидневного похода по родному краю — ну просто до зарезу — нужны крепкие, волевые парни, одним словом, такие, как мы. Чтобы сообщить нам это известие, он сюда и пришёл. Однако последнее слово — и мы это хорошо понимаем — остаётся всё же не за нами, а за Ольгой Фёдоровной, директором нашей школы, которая может либо отпустить нас в поход, сказав «да», либо оставить нас в столярной мастерской, сказав «нет».
Первая реакция Ольги Фёдоровны на нашу просьбу оказалась вполне ожидаемой. «Поход — дело хорошее, — бодро заявила она. — Я бы, пожалуй, и сама пошла. Вот только кто за меня работать здесь будет? Ну и за вас, разумеется, тоже?» Говоря так, Ольга Фёдоровна, конечно, лукавила, поскольку никакой необходимости искать нам замену в данном случае не было. Ведь столы под мудрым руководством Митрофаныча вполне можно было доделать и после нашего возвращения из похода. Времени для этого было достаточно. Но даже тогда, когда мы напомнили Ольге Фёдоровне об этом ещё раз, вожделенного согласия от неё мы не получили. «В принципе, я не против. Я даже за. Но только это дело с Митрофанычем согласовать надо, — заявила она. — За столы ведь он отвечает, ему и решать. Так что топайте назад в мастерскую и пригласите его сюда». Однако рассчитывать на то, что Митрофаныч согласится отпустить нас в поход, было сложно, поскольку отношения с ним складывались у нас не лучшим образом. Ему, к примеру, почему-то очень не нравилось, когда вместо Ивана Митрофановича его называли Митрофаном Ивановичем, а мы то и дело в запарке совершали эту ошибку, так как привыкли в разговорах между собой называть его просто Митрофаном. Однако деваться нам было некуда, и мы пошли в мастерскую. Но ни Митрофаныча, ни принадлежащего ему мопеда марки «Рига», который он обычно ставил под окнами своей мастерской, мы там уже не застали. Было похоже, что, проводив нас, хозяин мастерской тотчас же последовал нашему примеру, т.е. сел на своего железного коня и укатил в родные пенаты. Так что застать его теперь можно было, по-видимому, только там. И Ольга Фёдоровна действительно после некоторых колебаний решила послать нас к нему домой. «В общем, пусть он там бумагу для меня напишет, что, мол, да, согласен и возражений никаких не имеет. И распишется пусть, а не просто крестик поставит», — наставляла она нас, выпроваживая из своего кабинета.
Хотя на работу Митрофаныч ездил на мопеде, от школы он жил совсем недалеко — всего в двух кварталах. Так что через четверть часа мы уже стояли у его квартиры. Но, увы, мы опять опоздали. «Нет, нет. Дома его нет, — сообщила толстая пожилая женщина, открывшая нам дверь. — Ушёл промочить горло после работы, так что вернётся, скорее всего, уже никакой». Понятно, что «никакой» Митрофаныч написать нужную Ольге Фёдоровне бумагу, конечно бы, не сумел. В общем, это был полный облом и пипец всем нашим мечтам и надеждам. И всё же, прежде чем признать окончательное поражение и отправиться по домам, мы вернулись к Ольге Фёдоровне в кабинет и стали всей грядкой убеждать её в том, что Митрофаныч, окажись он дома, почти наверняка согласился бы отпустить нас в поход. Узнав, по какой причине мы не смогли застать трудовика дома, Ольга Фёдоровна некоторое время держала паузу, очевидно, напряжённо обдумывая, а не послать ли нас и по городским забегаловкам. Но всё же, вероятно, из педагогических соображений она решила не делать этого. «Ладно, — промолвила она наконец. — Раз такое дело — отправляйтесь в поход. Но столы, естественно, остаются за вами. Доделаете, когда вернётесь».
Когда с набитым под завязку вещевым мешком я прибыл на речную пристань, она встретила меня нестройным, разноголосым шумом: деловито хрюкали в мешках поросята, кудахтали в корзинах куры, их счастливые обладатели, колхозники из прибрежных деревень, здесь же, как говорят, не отходя от кассы, дымили самокрутками и неторопливо беседовали о жизни. Однако стоило только по радио объявить о начале посадки на пришвартовавшийся к пристани теплоход, как народ разом встрепенулся, побросал куда попало свои самокрутки и, подхватив мешки и корзины, неудержимо повалил на посадку. Общее возбуждение, как ток по проводам, переходило от человека к человеку, и даже сидевшая в стороне от всех тихая и неприметная до этого древняя старушка тут вдруг сказочно преобразилась и, как с цепи сорвавшись, бросилась вслед за всеми. На причале наэлектризованная толпа с криками и руганью энергично штурмовала речную посудину, почти не обращая никакого внимания на её капитана, который с рупором в руках настойчиво, но без заметного успеха пытался утихомирить и призвать наиболее нетерпеливых пассажиров хотя бы к видимости порядка. Поскольку желающих плыть оказалось значительно больше, чем свободных лавок в 3-м классе, то наши места, когда мы поднялись наконец на борт, оказались в основном на собственных рюкзаках, о чём, впрочем, особо мы не тужили. Минут через двадцать теплоход загудел и плавно отчалил, а я сразу же вспомнил, что забыл дома фонарик, которого в пещере — а мы собирались посетить Дивью пещеру — мне будет, наверное, очень не хватать.
2
Столы. Много столов. Целое полчище столов. Они обступили меня со всех сторон. Они приближаются. Холодный пот течёт по моей спине. — Неужели это конец? Нет! Я не хочу! Нет! — Но столы уже близко. — Да! — надсадно хрипят они мне в затылок. — Да! — кричат они мне в лицо. Леденящий ужас заползает в душу. Пытаюсь бежать, спрятаться, но ноги приросли к земле, а в ушах всё усиливается и гремит неумолимое: Да! Да! Да! Вот они уже в трёх шагах, в двух, в одном. — Нет! Нет! Нет! Только не это! — в ужасе кричу я и… просыпаюсь. Мокрая на спине рубашка прилипла к телу. Теплоход слегка подрагивает, а неяркий утренний свет ещё с трудом пробивается сквозь толстое стекло круглого иллюминатора. Осторожно, чтобы не потревожить спящих, встаю и пробираюсь наверх — провентилировать лёгкие, а заодно и голову. Ядовитая столярная пыль, похоже, попала даже туда.
На палубе прохладно, почти холодно. Лёгкий ветерок слегка рябит зеленоватую поверхность воды. От белого, с красной каёмкой корабельного носа отходят и плавно устремляются к низким лесистым берегам изумрудно-зелёные волны. Солнце ещё за горизонтом, но редкие облака над головой уже окрашены в нежно-розоватые и оранжевые тона. Вот-вот сквозь зазубренную стену прибрежного леса прорвутся первые лучи солнца, которые отразятся в прохладном зеркале реки и засверкают на её поверхности россыпью золотистых бликов. Однако дожидаться восхода я всё же не стал. Наверху действительно было холодно, и, оставив мокрую от росы палубу, я спустился обратно вниз.
В Рябинино, небольшой посёлок сплавщиков и лесорубов, теплоход прибыл уже днём. Выгрузившись из его чрева на берег, мы закинули за спины рюкзаки, подхватили скатанные в чехлы палатки и, растянувшись цепочкой, двинулись вдоль берега Вишеры. Но шли мы недолго и от деревянных домов посёлка отошли не так уж далеко, когда Анатолий Петрович вдруг остановился, огляделся и совершенно неожиданно для нас приказал нам ставить палатки. Конечно, вначале это его решение нас несколько озадачило, но потом мы поняли, что подобно тому, как большая работа начинается в нашей стране, как правило, с большого перекура, так и большой поход по родному краю должен тоже начинаться с большого привала. Так что определённая логика в действиях Анатолия Петровича, несомненно, была. Осознав это, мы тут же перешли к делу, т.е. поставили палатки и разожгли костёр, после чего девочки, составлявшие основной костяк нашего коллектива, незамедлительно приступили к приготовлению пищи. Мы же, чтобы не путаться у них под ногами, спустились к реке, прислонили к обрыву берега небольшое бревно и занялись метанием в него «боевых» топоров. Отчасти выбор этого занятия был продиктован тем, что к нашему лагерю начала постепенно подтягиваться местная молодёжь, которая явно искала повод для драки. Однако ввязываться в бессмысленный и беспричинный конфликт уже в первый день путешествия нам, естественно, не хотелось. Так что, упражняясь в метании «боевых» топоров, мы всего лишь следовали древнему как мир принципу: «Хочешь мира — готовься к войне». И это, похоже, возымело своё действие: немного пошумев, толпа юных рябининцев стала постепенно редеть и через некоторое время окончательно рассосалась. Проводив взглядом последнего из незваных гостей, отправившегося восвояси, мы разделись и попытались искупаться. Однако вода в Вишере оказалась ещё слишком холодной. Поэтому, побродив по берегу в плавках, мы снова оделись и, движимые богатырским желанием от души поработать ложкой, направились к палаткам, где на брезенте за импровизированным столом нас уже ожидало эксклюзивное блюдо под названием «Борщ по-рябинински», приготовленное нашими девочками из сушёной свёклы и речной воды. Пропахшее дымом варево оказалось тем не менее вполне съедобным и было съедено нами за один присест.
Кто хоть когда-нибудь провёл ночь в туристской палатке, тот хорошо знает, что удовольствие это отнюдь не из приятных. Ночью в палатке обычно холодно. Но особенно досаждают комары, не давая уснуть в течение практически всей ночи. Причём в палатку они проникали, казалось, прямо через брезент, подобно микробам. Под утро к тому же неожиданно разразился страшный ливень. Целое море обрушилось с небес на землю. Дождевые капли шумно барабанили по намокшему своду, воздух сотрясался от оглушительных раскатов грома, а молнии сверкали так ослепительно, что даже внутри нашего брезентового укрытия становилось светло как днём. В общем, в эту ночь мы сполна хлебнули романтики.
3
Утром, всё ещё сердито погромыхивая, гроза ушла на восток, а мы взвалили на свои плечи рюкзаки и по раскисшей вконец дороге отправились в старинный, некогда богатый и процветающий, а сейчас мало кому известный город Чердынь.
Не буду описывать, как, сгибаясь под тяжестью рюкзаков, брели мы по скользкой и колдобистой дороге, почти не останавливаясь и не отдыхая. Было грязно, гнусно и пасмурно. И только когда на горизонте замаячили серые городские окраины, мы приободрились и повеселели. Ведь это означало, что конец нашего пути уже близок. И действительно, вскоре мы стояли у порога единственной в городе средней школы — этакого мрачного деревянного строения, переделанного под школу то ли из бывшего купеческого особняка, то ли из отслужившего свой век караван-сарая. Собственно, функции последнего школа в данный момент как раз и выполняла, давая временный приют тем организованным группам школьников, которые прибывали в Чердынь из других городов. Оставив в помещении, выделенном нам для ночлега (судя по всему, это был небольшой спортзал), весь наш нехитрый походный скарб, мы сходили в столовую, а затем осмотрели город и посетили местный краеведческий музей.
Посмотреть здесь, конечно, было на что. Ведь Чердынь — это сама история. Под её бревенчатыми стенами не раз звенели кривые татарские сабли, рекой лилась кровь. Некогда это был пограничный город, восточный форпост Руси. За неимением Сибири именно сюда высылались из столицы опальные бояре, купцы и служители церкви. Да и наместников, а позднее воевод сюда тоже часто присылали из числа тех, кто проштрафился. И, лишь отразив очередной набег ногайских татар или вогуличей, не желавших принимать христианство, отличившийся в бою воевода мог рассчитывать на возвращение в Москву либо на воеводство в каком-нибудь другом, более безопасном и не столь отдалённом от столицы городе.
Положение начало меняться лишь в конце 16-го века, когда храбрый казачий атаман Ермак, совершив несколько успешных походов, окончательно сокрушил Сибирское ханство. Вся страна тогда ликовала. Даже простолюдины, позабыв о своих повседневных делах и заботах, говорили только о том, что Сибирь теперь наша. Наступил праздник и на чердынской улице: город перестал быть фронтовым, перестал быть местом ссылки. Сильнейший экономический бум, мощным толчком для которого послужила дорога, прошедшая через город и соединившая уже обжитые русские земли с только что отвоёванной у хана Кучума Сибирью, охватил все стороны чердынской жизни. В городе развернулось невиданное по тем временам жилищное и культурно-бытовое строительство. Как грибы после дождя поднимались дома и лабазы, церкви и монастыри. Враз разбогатевшие чердынские купцы торговали, возможно, и не со всем миром, но с большинством окрестных деревень несомненно. Это были лучшие годы Чердыни, годы, когда она быстро расстраивалась и богатела.
Но, увы, счастье, как это часто бывает, оказалось недолгим. Уже в 1595 г. по распоряжению царя Фёдора Иоанновича был разведан новый путь через Уральские горы в Сибирь, который оказался хотя и сложнее, но зато в восемь раз короче прежнего, что позволяло переправлять товары и людей за Урал за один сезон. Поскольку первооткрыватель этого пути А.С. Бабинов происходил из посадских жителей Соликамска, то неудивительно, что новый маршрут, названный в его честь Бабиновой дорогой, стал проходить уже не через Чердынь, а через родной для него Соликамск. Чердынь, таким образом, оказалась в стороне от торговых путей и стала постепенно хиреть и сдавать завоёванные ранее позиции. Соликамск же, наоборот, стал возвышаться. Дело дошло до того, что в 1636 г. Чердынь лишилась даже своего воеводства и стала подчиняться воеводам, назначаемым царём в Соликамск. Да и в дальнейшем Чердыни просто фатально не везло. Даже революция и первые пятилетки, изменившие облик многих городов России, в Чердыни проявили себя только в том, что старинные православные храмы, украшавшие город на протяжении веков, были здесь частично разрушены, а частично перепрофилированы в склады, слесарные мастерские и даже в конюшни.
Центр Чердыни за последнее столетие внешне, по-видимому, мало в чём изменился: сделанные на века и на совесть двухэтажные купеческие хоромы ещё крепко стоят на своих местах. Сейчас в них всевозможные конторы, лавки и магазинчики. Я оптимист. Но я не верю в светлое будущее Чердыни. Его у неё нет, и с этим, увы, уже ничего не поделаешь.
4
На следующее утро мы сели в небольшой старенький автобус, и он весело покатил нас по грязной ещё дороге. Через час мы были уже в Искоре, старинном русском селе. Правда, русским это село стало не сразу. Согласно преданию, о котором нам поведал директор Чердынского музея, изначально Искор был коми-пермяцким городком, т.е. укреплённым поселением, защищавшим Великую Пермь от экспансии новгородцев. Однако противостоять регулярному русскому войску, которое было послано Иваном III для окончательного присоединения Перми Великой к русскому государству, Искор, конечно, не мог. Поэтому, несмотря на отчаянное сопротивление его защитников, в апреле 1472 г. он был захвачен и сожжён дотла, а все его жители перебиты. Новое же поселение с тем же названием стало возрождаться не на старом пепелище, а в шести километрах от него. И селились там уже не коренные жители этих мест, а пришлые русские. Так в этих местах появилось русское село с коми-пермяцким названием.
Выгрузившись из автобуса и немного осмотревшись, мы сразу же направились к церкви. Это было каменное, из хорошего красного кирпича строение с изящной, уходящей ввысь колокольней. Кажущаяся лёгкость и динамичность её убывающих кверху форм смотрелись особенно впечатляюще на фоне тёмно-зелёных разлапистых кедров, широко раскинувших свои ветви над церковной оградой. Наверное, с высоты птичьего полёта эта церковь напоминала большой и красивый корабль, плывущий по зелёному морю леса в окружении небольших лодок — деревенских изб. Внутри здания было сумрачно и безлюдно: храм не функционировал в течение уже нескольких лет. Голые, поцарапанные стены, паутина на узких, стрельчатых окнах и мёртвая, звенящая в ушах тишина. Почти не верилось, что ещё недавно здесь бурно кипела жизнь: горели лампады и свечи, а по амвону, размахивая кадилом, вышагивал заросший бородой иерей. Не верилось, что могучие каменные своды когда-то сотрясались от ещё более могучего иерейского гласа, а богобоязненные старички и старушки испуганно крестились и со страхом поглядывали на сумрачные лики святых. Теперь здесь тишина и покой. Святые исчезли, и только у входа на выщербленной стене всё ещё тоскуют двое архангелов. Скорбными и немного ошарашенными глазами глядят они на впавший в атеизм мир.
По деревянной скрипучей лестнице мы осторожно поднялись вверх, на полуразрушенную колокольню. Отсюда, с двадцатиметровой высоты, отлично просматривались и неширокие деревенские улицы, и подступающая к ним тайга, и даже дорога, по которой нам ещё только предстояло идти. Впрочем, что это за дорога, мы узнали уже потом, когда, вдоволь налюбовавшись сельским ландшафтом, спустились наконец с колокольни на землю, чтобы продолжить наше путешествие.
Итак, Искор остался позади. Теперь наш путь лежал к Искорскому городищу, где, по словам всё того же директора Чердынского музея, ещё в конце прошлого века была поставлена небольшая часовенка в память об «убиенных» защитниках Искорского городка. Вначале, т.е. первые три или четыре километра, мы шли туда по хорошо накатанной просёлочной дороге. Но затем дорогу пришлось оставить и идти фактически наугад — прямо по лесу. Поэтому неудивительно, что часовенку мы нашли не сразу, а только после того, как изрядно поплутали и едва не угодили в болото.
Часовня, к нашему удивлению, оказалась христианской, хотя защитники Искорского городка, насколько мы знали, христианами не были. Христианами были те, кто на них напал, — русские ратники во главе с князем Фёдором Пёстрым. Впрочем, и среди победителей, наверное, тоже не обошлось без жертв. Так что православная атрибутика внутри часовни, вполне возможно, относилась именно к ним. Время, однако, не пощадило и её. Мрачное и удручающее зрелище предстало перед нашим взором, когда мы заглянули внутрь. На грязном и загаженном полу среди мусора и пустых бутылок валялись сорванные со стен большие щиты, напоминающие подрамники, с холстом серого цвета, на котором были изображены какие-то христианские святые. Стены же духовной обители, равно как и её потолок, были сплошь испещрены письменами отнюдь не религиозного содержания. Особенно отличились туристы из Нижнего Тагила: они умудрились нацарапать свои имена в самом центре сводчатого потолка, дотянуться до которого можно было не иначе, как только став друг другу на голову. Не лучше обстояли дела и с полом. В нескольких местах он был прожжён насквозь. Судя по всему, на нём не раз разжигали костёр. Воды поблизости нет, и это просто чудо, что внутреннее убранство часовни частично всё ещё сохранилось.
Время, однако, поджимало, и после короткого привала мы снова двинулись в путь. Теперь мы шли напрямик, через леса и поляны, полагаясь только на интуицию да на любимого учителя, который спокойно и уверенно отмерял своими жёлтыми туристскими ботинками километр за километром. Комары, тучами поднимавшиеся при этом из густой травы, как ни старались, не поспевали за ним и, раздосадованные, с удвоенной яростью набрасывались тогда на нас, идущих следом. Лицо и руки, смазанные какой-то гадостью, они, правда, не трогали, но зато в кеды, рубашку и брюки забирались без всякого стеснения. Деревья порой расступались, и безбрежные лесные дали открывались тогда перед нами во всей своей первозданной красе: зелёные увалы, заросшие диким, никогда не рубленным лесом, пёстрые от первых цветов поляны и полное безлюдье — ни души, ни трубы, ни одинокой избушки на курьих ножках.
Летний день между тем подходил к концу: солнце всё явственнее клонилось к горизонту. Но перспектива провести ещё одну ночь в туристской палатке по соседству, быть может, с жилищами типа «берлога» или «волчье логово» никого из нас не прельщала. Вот почему, несмотря на усталость и чувство голода, о привале никто из нас даже не вспоминал. Мы доверяли своему учителю и не сомневались, что он обязательно выведет нас к какому-нибудь жилью. И наша вера и упорство были вознаграждены: лес как-то неожиданно поредел, и на горизонте замаячили хмурые контуры аграрно-промышленного пейзажа. Ещё через полчаса мы уже знали, что это Ныроб.
Пройдя почти через весь посёлок, мы остановились у ограды небольшого сквера, гордо именуемого здесь парком. День был воскресный — за узорным, ручной ковки, забором громко играла музыка, слышались голоса и смех. Молодые и не очень молодые ныробцы, среди которых было много военнослужащих, отдыхали и снимали здесь стресс, чтобы завтра снова пойти в зону — лечить, перевоспитывать и охранять зэков. Никакой другой работы здесь просто не было. Сохранившаяся со времён Сталина зона кормила в Ныробе всех.
Пока мы сидели у ограды и скромно трапезничали, запивая хлеб, соль и сахар ныробской водопроводной водой, Анатолий Петрович сумел договориться о месте для нашего ночлега. И этим местом оказалась не просто школа, а интернат для умственно отсталых детей. По случаю летних каникул он пустовал: детишек, по-видимому, отпустили домой, отдыхали от общения со своими не слишком смышлёными воспитанниками и педагоги. Спальня, которую нам отвели для ночлега, оказалась довольно просторной, но без кроватей. Наверное, умственно отсталым детям кровати были просто не нужны: с кроватей бы они падали. Не исключено, что по этой же причине не было и матрасов: особо умственно отсталые дети могли, вероятно, упасть и с них. Поэтому, вытащив и расстелив на полу спальни палатки, мы стали укладываться на ночлег прямо на них.
Утомлённые тяжёлым дневным переходом, все уже почти засыпали, когда с улицы донеслись возбуждённые и явно не совсем трезвые голоса, и накачанный амбал, спокойно заслонивший собой чуть ли не весь просвет, постучал в окно интерната. Объяснять нам причину столь позднего визита он не стал, но и без всяких объяснений было понятно, что стоящая за его спиной толпа молодых ныробцев, энергично разминающих кисти рук, явилась сюда совсем не для того, чтобы пожелать нам спокойной ночи. Однако, как и в Рябинино, нам и на этот раз хватило ума не ввязываться в бессмысленный и беспричинный конфликт с теми, кто в силу тех или иных жизненных обстоятельств оказался в этих диких и потому не располагающих к гостеприимству местах. В результате, так и не встретив понимания, толпа за окном ещё немного пошумела, а затем исчезла, растворившись в ночи.
5
На следующий день все чувствовали себя разбитыми и больными. Идти никуда не хотелось, но местную столовую мы всё-таки посетили. При этом выяснилось, что пятеро ребят, несмотря на крайнюю скудность общепитовского меню, всё же сумели позавтракать в этой забытой богом и ОБХСС забегаловке ровно на такую же сумму денег, что и пятнадцать девочек. Факт этот, как кажется, чрезвычайно озадачил Анатолия Петровича. Ведь приглашая нас в поход по родному краю, едва ли он рассчитывал именно на такие наши таланты и уже тем более не собирался их поощрять.
Через полчаса мы уже снова шагали по лесной дороге. Июньское утро было впервые по-настоящему жарким и солнечным. Пахло смолой и хвоей: с обеих сторон к дороге подступал хвойный лес. Некоторое однообразие придорожного ландшафта было нарушено лишь однажды: росшие слева от дороги лохматые ели неожиданно отступили в сторону, и в просвете между ними показалась гора. Какие-то люди, числом не менее сотни, копошились на её склонах. По-видимому, они добывали здесь щебень. И хотя гора была ещё довольно высокой, было понятно, что такой ей оставаться уже недолго, ибо как сказал когда-то поэт: «По полюсу гордо шагает, меняет движение рек, высокие горы сдвигает советский простой человек!» Наверное, на этой лесной дороге идущие пешком люди были в диковинку, поскольку, завидев нас, работяги, копошившиеся на горе с кирками и лопатами, тотчас же побросали свои инструменты и начали что-то радостно и возбуждённо кричать, то ли желая нам доброго пути, то ли, наоборот, приглашая нас к себе в гости. Однако разобрать слова в точности было невозможно: стометровая запретная зона и три ряда колючей проволоки надёжно отделяли нас от этой даже здесь неунывающей братии.
«Строгий режим! — показывая на полосатый прикид столпившихся на горе работяг, со знанием дела объяснил Анатолий Петрович. — Таких разве что могила исправит. Да и то не каждого — через одного!»
Дорога снова нырнула в лес и теперь уже окончательно. Часа через два на берегу быстрой каменистой речки сделали небольшой привал. Напились прозрачной и удивительно холодной воды, смыли с лица пыль. Воспользовавшись привалом, Анатолий Петрович предупредил нас о том, что мы находимся теперь в местах, где запросто можно встретить и стаю волков, и сбежавших с лесоповала зэков, и полудиких вогулов, ревниво оберегающих от чужого глаза свои капища. Причём вогулы, по его мнению, представляли даже большую опасность, чем волки и зэки. В доказательство этого Анатолий Петрович рассказал нам жуткую историю про то, как несколько лет назад вогулы напали на группу свердловских студентов, случайно потревоживших их святилище, и порешили их всех, не оставив в живых никого. Находясь под впечатлением от этой леденящей душу кровавой истории, мы двинулись дальше.
Колвы как таковой ещё не было видно, но белые известковые скалы на её правом берегу уже маячили впереди нас. Это была отвесная каменная стена, тянувшаяся вдоль реки метров на сто и постепенно переходящая в очень крутой, но уже покрытый растительностью берег. Где-то там среди кустов и деревьев находился и вход в Дивью пещеру. Однако переправиться на противоположный берег Колвы можно было только правее, там, где на противоположном берегу реки располагалась крошечная деревенька со странным и непривычным для русского уха названием Цепия. Просёлочная дорога, по которой мы шли, вела именно туда.
Как только мы всей толпой появились на берегу реки, с той стороны к нам тотчас же, как по звонку, приплыла лодка. Не слишком большая, но довольно вместительная, т.е. способная перевезти сразу несколько человек. Перевозчиком оказался одноногий инвалид. О цене договорились без особых проблем, и челночная операция по форсированию Колвы началась. Поскольку некоторые из девочек, как выяснилось, совсем не умели плавать, то Анатолию Петровичу, конечно, пришлось немного поволноваться. Однако всё, к счастью, обошлось: переправа прошла успешно и закончилась для нас без потерь. Так что через пару часов наши палатки уже стояли на окраине Цепии.
Надо признать, что во многих отношениях это была довольно необычная для нашей страны деревня. Время здесь не то чтобы замедлило свой бег, а скорее, просто остановилось. Коллективизация до этих мест так и не дошла, электричество тоже. Здесь не было ни магазина, ни клуба, а избушка для начальной школы была построена ещё при царе. Тогда, видимо, эта деревня считалась вполне перспективной. Было, наверное, и кого учить. Сейчас же мы не встретили в Цепии ни одного ребёнка, который мог бы ходить в школу. Единственное исключение представлял простоватого вида малый лет тринадцати, который, надев сапоги — резиновый на левую и кирзовый на правую ногу, тотчас явился к нам в лагерь. Причём когда мы присмотрелись к нему повнимательней, то поняли, что это ещё не всё, ибо оба сапога на деревенском недоросле оказались правыми. «Вот это да! — подумали мы. — У парня не одна, а целых две правые ноги!» Однако вскоре ситуация прояснилась. Оказалось, что одноногий инвалид, переправлявший нас через Колву, приходится Вагуле — так почему-то, не сговариваясь, окрестили мы своего нового знакомого — дедушкой. Поэтому все не нужные ему правые сапоги он отдавал внуку. И тот их носил.
Естественно, что в разговоре с Вагулой нас больше всего интересовала пещера. Однако на все наши расспросы Вагула отвечал крайне неохотно, уклончиво, а часто просто делал вид, что не понимает вопроса. И только когда Анатолий Петрович достал из кармана специально припасённый для такого случая железный рубль, разговор приобрёл более конструктивный характер и закончился, как мы и рассчитывали, вполне конкретным и нужным нам результатом: Вагула клятвенно пообещал, что отведёт нас завтра к пещере. После этого, спрятав в карман новенький и блестящий красавец рубль, он тут же откланялся и в своих несуразных сапогах-скороходах отправился домой. Ну а мы, поскольку времени до захода солнца оставалось ещё вполне достаточно, решили прогуляться по берегу Колвы.
Спустившись к реке, мы обнаружили едва приметную каменистую тропу, которая то вплотную приближалась к скалам, то вдруг отходила от них и устремлялась к воде. Слева несла свои мутные волны река, справа круто уходила вверх абсолютно недоступная, как нам вначале казалось, каменная стена. У её подножия тучами кружились вороны, но редкая ворона долетала до её середины. Но именно там, а возможно, даже ещё выше, куда заведомо не долетала даже самая сильная и тренированная пернатая, некто по имени Вася написал огромными буквами своё имя и повесил на вбитый в камень железный штырь большой чайник, в котором, наверное, в процессе работы он держал краску. Теперь же этот чайник болтался и гремел при каждом порыве ветра, пугая ворон.
Двигаясь по тропе, мы надеялись, что в конечном итоге она приведёт нас к входу в пещеру. Ведь должна же любая тропа куда-то вести. Если не к храму, то хотя бы к пещере. Но, увы, как ни вглядывались мы в многочисленные расщелины и каменные завалы у основания стены — всё было тщетно, ничего похожего на вход в чрево земли мы не обнаружили. С тем и вернулись в свой лагерь.
6
Утром, позавтракав молоком и ржаным деревенским хлебом, мы сняли и упаковали в чехлы палатки и стали ждать прихода Вагулы, накануне клятвенно обещавшего проводить нас к Дивьей пещере. Но тот всё не шёл и не шёл. Мы терялись в догадках, что именно могло с ним случиться, — заболел, забодала корова, похитили вместе с сапогами коварные инопланетяне. Наконец, когда ждать дальше стало уже явно бессмысленно, мы отправиться к нему домой.
Вагула был жив-здоров и выглядел как огурчик. Однако разговаривать на этот раз нам пришлось не с ним, а с его бабкой, которая и слушать не хотела о том, что мы уже расплатились с её внуком, причём не какой-то жалкой бумажкой, а полновесным железным рублём. Помалкивал об этом и сам Вагула. В итоге, чтобы всё-таки попасть сегодня в пещеру, нам пришлось раскошелиться ещё раз. Правда, при этом мы получили возможность отправиться в пещеру без рюкзаков. Рюкзаки новоявленная Коробочка разрешила оставить у себя в доме. Вечером в обмен на Вагулу она обещала их нам вернуть.
Когда в больших не по росту сапогах, неопределённого цвета портках и розовой домотканой рубахе, подпоясанной вместо ремешка какой-то верёвочкой, Вагула вышел наконец на крыльцо, чтобы вести нас за собой к пещере, одна из девочек даже ахнула от поразившего её вдруг открытия: «Ну вылитый Иван Сусанин в школьные годы! Это надо же, до чего люди бывают похожи!»
Напрямую по кромке берега от деревни до входа в пещеру расстояние составляло, пожалуй, не более двух километров. Но, словно бы желая подтвердить столь неожиданно обнаруженное в нём сходство, Вагула повёл нас в обход — по каким-то грязным просёлочным дорогам, неизвестно откуда и взявшимся в этих диких, необжитых местах. Лес между тем становился всё гуще и гуще; на дороге время от времени стали попадаться следы когтистых лап. Затем как-то незаметно, по-английски, с дороги исчезла едва заметная колея. Прошли ещё километра полтора. Наконец, когда дорога окончательно деградировала, Вагула внезапно остановился, прислушался и, оглядевшись по сторонам, неожиданно заявил: «Раньше здесь как будто была. А сейчас не знаю, куда она подевалась. Надо бы это… маленько тут почуварить».
Слов нет, с проводником нам конкретно не повезло. Но кто же мог знать, что всё так получится? Поэтому, разбившись на группы, мы начали методично обследовать ближайшие окрестности. Наши усилия не пропали даром. Вскоре мы и правда обнаружили вход, или, точнее, нечто напоминающее вход в пещеру. Правда, стопроцентной уверенности в том, что это именно вход в пещеру, а не в большую нору с обосновавшимся там волчьим выводком, у нас, разумеется, не было. И даже клятвенные уверения Вагулы, что мы нашли именно то, что искали, не могли развеять наши сомнения до конца. Ведь цена его клятв и обещаний была нам известна. Вот почему, когда Анатолий Петрович, став на четвереньки, вначале заглянул, а потом и бесстрашно полез в эту мрачную и таинственную темноту, мы, затаив дыхание, некоторое время просто выжидали, с любопытством прислушиваясь и тщетно гадая — удастся ли нашему учителю выбраться оттуда живым и здоровым, или, плотоядно облизываясь, из норы высунется, чтобы выплюнуть застрявшие в горле туристские ботинки, чья-нибудь большая и зубастая пасть. Первыми из темноты действительно появились ботинки, но на ногах, а не в чьих-то острых зубах. Когда же вслед за этим из темноты появилась и лохматая голова нашего учителя, мы поняли, что наши опасения были напрасны и перед нами действительно вход в Дивью пещеру.
Пещера во многом оказалась не такой, какой мы её всегда себе представляли. Мы думали, например, что в пещеру заходят, как выяснилось, — заползают на четвереньках. Да и в дальнейшем при перемещении по пещере чаще всего мы были вынуждены использовать именно этот, а не какой-то более привычный и достойный человека способ передвижения. Причём в некоторых местах нам приходилось уже просто ползти под нависшими над нашими головами каменными глыбами. И когда какая-нибудь из них от случайного толчка или по какой-либо другой причине приходила в движение, грозя похоронить нас под своей массой, каждый, даже самый смелый из нас, ощущал себя тараканом, над которым ушлая домохозяйка уже занесла свой не знающий пощады тапок.
Полной неожиданностью стало для нас и то, что все находящиеся в пещере предметы были покрыты холодной и липкой слизью, которая медленно стекала по стенам и постоянно капала с потолка на наши затылки. Спасения от неё не было нигде, и вскоре вся наша одежда промокла и пропиталась этой промозглой коричневатой слякотью.
Не оправдались и наши ожидания увидеть в пещере нечто необычное, что можно было обнаружить и наблюдать только здесь — глубоко под землёй. Даже сталактиты и сталагмиты — эти обязательные элементы пещерного дизайна — оказались на удивление маленькими и невзрачными — настоящими уродцами, на которые и смотреть-то без сострадания было нельзя. Впрочем, не исключено, что где-нибудь в глубине пещеры со сталактитами и сталагмитами всё было в порядке, так как доморощенные спелеологи, спускавшиеся в пещеру во всеоружии — разве что не с отбойными молотками, до таких мест вряд ли доходили. Здесь же, недалеко от входа, мы часто обнаруживали следы их деятельности. А ведь сталактиты и сталагмиты не грибы, и растут они даже не годами — столетиями.
Конечно, мы знали, что древние люди иногда оставляли на стенах пещеры свои рисунки. Но то, что так делают и современные люди, причём в гораздо большем масштабе, стало для нас новостью. Правда, использовать краску, чернила, тушь и другие подобные средства художественного творчества из-за большой влажности стен здесь было невозможно. Поэтому все рисунки и надписи современных художников были выполнены в одной технике — копотью от горящей свечи..
Таким образом, как ни старались мы обнаружить в подземном лабиринте хоть что-то действительно привлекательное и заслуживающее внимания, всё было тщетно. Так что постепенно в народе стало зреть мнение, что идти дальше нет никакого смысла и пора, пока не поздно, возвращаться назад. Однако к Анатолию Петровичу, который двигался впереди всех, эта простая мысль почему-то долго не приходила, и, только когда в одном из гротов перед ним разверзлась уходящая, казалось, к самому центру земли пропасть, он понял, что хочешь — не хочешь, но придётся всё же поворачивать назад, так как с собой у нас не было не только верёвочной лестницы, но даже простой верёвки. Несмотря на то, что обратный путь был не менее опасен и труден, преодолевали мы его с совсем другим настроением. Ведь теперь мы возвращались из мрака к свету.
Выбравшись из пещеры, мы поняли, что уклон, начинавшийся прямо от её входа, ведёт непосредственно к реке. И хотя сама Колва с этого места ещё не просматривалась, было понятно, что идти надо вниз. И действительно, спустившись по довольно крутому склону метров на сто, мы вышли к реке. Вчера во время прогулки вдоль берега Колвы мы не дошли до этого места совсем немного. Если утром Вагула вёл нас до пещеры часа полтора, то обратно до Цепии по берегу Колвы мы добрались за полчаса.
Вернув бабке любимого внука и получив назад свои рюкзаки, мы, не дожидаясь Анатолия Петровича, оставшегося в доме Вагулы договариваться с его дедом о переправе через Колву, отправились на берег реки, чтобы успеть простирнуть здесь свою одежду. Договориться о переправе Анатолию Петровичу, однако, не удалось. Оказалось, что за вполне приемлемую плату одноногий перевозчик переправлял туристов только сюда, на этот берег реки, за переправу же обратно требовал заплатить уже совсем другую цену. Настолько другую, что Анатолий Петрович, согласись он на это предложение, был бы просто вынужден обратиться к нам со словами: «Мужайтесь, ребята! Мы разорены!»
Положение действительно казалось безвыходным. Но случилось чудо. Из-за поворота реки, словно из Бермудского треугольника, выплыла довольно большая, но почему-то покинутая людьми лодка. При этом никто не бежал за ней по берегу реки, бестолково размахивая руками и оглашая окрестности трёхэтажным матом. Мы не могли поверить собственным глазам. Ведь вверх по течению Колвы практически не было деревень. Откуда и куда могла плыть эта речная посудина? Да и появилась она именно тогда, когда мы как никогда в ней нуждались. Воистину это была манна небесная. И мы не преминули ею воспользоваться. Несмотря на то, что вода в реке была ещё довольно холодной, в наших рядах тут же нашёлся доброволец, который быстро разделся и поплыл к лодке. Через десять минут он был уже в ней. Убедившись, что подогнанная к берегу речная шаланда и в самом деле не течёт и вполне пригодна для переправы, Анатолий Петрович незамедлительно объявил себя её капитаном.
Вскоре, помахав на прощание Вагуле, одиноко сидевшему в позе грустной Алёнушки на прибрежном бугре, последняя наша группа отплыла и благополучно высадилась на противоположном берегу Колвы. Не нужную нам больше лодку мы оттолкнули, чтобы она могла без помех продолжить свой путь по течению. Однако вполне возможно, что сразу после нашего ухода она так же внезапно исчезла, как и появилась.
В Ныроб мы пришли уже поздно вечером. Тем не менее в интернат для умственно отсталых детей нас всё же пустили. Вот только купить что-то съестное в местных магазинах нам не удалось: все они были уже закрыты. Поэтому от ужина, как ранее и от обеда, нам в этот день пришлось отказаться. Так что ночью, наверное, многим снилась еда.
7
На следующий день, едва дождавшись открытия столовой, все дружно отправились туда завтракать. При этом Анатолий Петрович, памятуя о том, на какую сумму крепкие и волевые парни умудрились позавтракать в этом заведении в прошлый раз, теперь лично следил за тем, чтобы среди выбираемых нами блюд не оказалось слишком обременительных для нашего общего кошелька, которым он распоряжался по праву старшего. Впрочем, никаких особых деликатесов в меню всё равно не было, пива в розлив тоже.
Возвратившись в специнтернат и забрав там свои вещички, мы отправились по уже знакомой нам дороге в Искор. Поскольку на этот раз мы шли только по дороге, т.е. в лес заходили лишь некоторые из нас и исключительно по нужде, то через полтора часа мы были уже в Искоре, где, прежде чем отправиться дальше, сделали небольшую остановку, чтобы ещё раз осмотреть местную церковь.
Теперь наш путь лежал в деревню Оралово, которая находилась от Искора километрах в двадцати — двадцати пяти. Поэтому туда, с учётом большого привала на обед, мы планировали добраться только к вечеру. Дорога, по которой нам предстояло идти, проходила по лесу. Так что шагать по ней было не жарко: высокие деревья давали тень. Правда, как никогда досаждали комары, по-видимому, рассматривающие нас в качестве своей основной кормовой базы в этом районе. Причём предпочитали они, как кажется, девочек, хотя особо аппетитных среди них, на наш взгляд, не было. Но у комаров, как известно, вкусы специфические.
Мы прошли километров десять-двенадцать и уже присматривались к лесным прогалинам, выбирая место для большого привала, когда нас нагнали два ЗИЛа-130. В кузове одного из них лежали какие-то ящики, другой же, шедший вслед за ним, ехал порожняком. По-видимому, водила этого грузовика, увидев нас, устало бредущих под тяжестью рюкзаков по обочине дороги, проникся к нам искренним сочувствием и, остановив машину, предложил нам грузиться вместе с рюкзаками в кузов. Повторять своё предложение второй раз ему не потребовалось. Так что до Оралово мы добрались гораздо быстрее, чем планировали.
В настоящее время Оралово — сравнительно небольшая деревня. Но так было не всегда. Достаточно сказать, что в годы войны, защищая Родину, сложили свои головы более пятидесяти ораловцев. Чтобы хотя бы в какой-то мере возместить эту потерю, сюда на жительство в конце 1940-х — начале 1950-х гг. были направлены спецпоселенцы — в основном немцы, депортированные из Украины, и бывшие власовцы, до этого отсидевшие несколько лет на зоне. Однако трудно предположить, что в деревне, где почти в каждой семье кто-то погиб или вернулся с фронта калекой, отношение к вновь прибывшим могло быть доброжелательным. Поэтому, когда к 1957 г. система спецпоселения была окончательно ликвидирована, едва ли кто-то из бывших спецпоселенцев задержался в Оралово хотя бы на один день. Так что число теперешних жителей этой деревни, скорее всего, так и не достигло довоенного.
Оставив нас дожидаться посреди деревни, Анатолий Петрович сразу же отправился в местную школу договариваться о ночлеге. Вернулся он скоро и с доброй вестью: разрешение на ночлег им было получено. Школа оказалась сравнительно небольшой и без всяких удобств, но зато во дворе была летняя кухня, т.е. печь под навесом, на которой наши девочки тотчас же начали готовить своё фирменное блюдо — «Борщ по-рябиновски». И хотя на этот раз вместо речной воды они использовали колодезную, особой разницы во вкусе мы не почувствовали.
Вечером я и ещё несколько ребят пошли на деревенский пруд, чтобы искупаться. Раздевшись, я первым, распугивая местных лягушек, пошёл в воду, но едва зашёл в неё по колено, как почувствовал, что наступил на что-то твёрдое и острое. Оказалось, это было стекло от разбитой бутылки. На этом моё вечернее омовение закончилось. Выйдя из воды, я кое-как остановил кровь сорванным здесь же подорожником и поковылял в школу, где девочки, как смогли, обработали мою рану йодом и перевязали. Так я стал первым пострадавшим в этом походе, кому реально понадобилась медицинская помощь.
8
Полюд, или Полюдов камень, как его ещё называют, находился от Оралово в семи или восьми километрах и был отсюда хорошо виден. Так что в проводнике, чтобы дойти до него, мы не нуждались. Поэтому сразу после скромного завтрака — нескольких варёных картофелин, приправленных килькой в томатном соусе, мы отправились в путь, намереваясь выйти к подножию Полюда по кратчайшему расстоянию, т.е. по прямой.
По мере нашего приближения к Полюдову камню его северный склон, к которому мы направлялись, начинал вздыматься над нами всё круче и круче, уходя вверх и заслоняя собой большую часть горизонта. Стало понятно, что подняться на Полюд с этой стороны нам вряд ли удастся, так как ни альпинистского снаряжения, ни навыков подъёма по крутым горным склонам у нас, разумеется, не было. Поэтому когда, двигаясь в сторону Полюда, мы неожиданно вышли на хорошо различимую дорожку, огибающую Полюд в двух направлениях, то после некоторых раздумий повернули налево. И не ошиблись, так как довольно скоро избранная нами дорожка привела нас к месту, где подъём на вершину Полюдова камня уже не представлял сколько-нибудь сложной задачи. Отсюда к вершине Полюда вела такая широкая и утрамбованная сотнями ног тропа, что она напоминала скорее не тропу, а просёлочную дорогу. Так что подняться по ней наверх не составляло никакого труда.
Панорама, открывшаяся с вершины Полюда, конечно, не могла не впечатлить нас своей первозданной красотой и величественностью. Далеко внизу на десятки километров раскинулись безбрежные лесные дали, причём тайга у линии горизонта постепенно синела и сливалась с небом. При этом ни дорог, ни домов, ни линий электропередачи, словом, никаких следов человеческой деятельности разглядеть отсюда было невозможно. Наверное, точно такую картину мог созерцать здесь и самый первый человек, поднявшийся на вершину Полюда. Правда, когда это событие случилось, никто даже приблизительно сказать не может.
Что же касается названия горы, то на этот счёт существует несколько поэтических сказаний. Так, согласно одной из легенд, когда-то в стародавние времена в этих местах жил сильный и отважный богатырь, которого звали Полюд. Однажды он встретил стройную и красивую девушку по имени Вишера и влюбился в неё с первого взгляда. Однако своенравная красавица была согласна выйти за него замуж только при условии, что он достанет и подарит ей самую яркую звезду, которую только можно увидеть на ночном небе. И тогда Полюд, желая доказать ей свою любовь, снял с себя всё лишнее, разбежался по пологому склону горы и, оттолкнувшись от её вершины, прыгнул так высоко, что сумел дотянуться и сорвать с небосклона самую яркую и красивую звезду. Но приземлиться на стог сена, как он рассчитывал, ему не удалось: в темноте (так как самой яркой звезды на небе уже не было) он принял за стог сена большой камень, упал на него и разбился. Разбилась, превратившись в россыпь драгоценных алмазов, и самая яркая звезда, которую он хотел подарить Вишере. А сама красавица, осознав, что именно она стала причиной этого несчастья, залилась горькими слезами, и слёз этих было так много, что они дали начало реке, которую люди назвали Вишерой. Гору же в честь отважного богатыря стали с тех пор называть Полюдовым камнем. У этой красивой легенды имеется и доказательная база, а именно след от левой толчковой ноги отважного богатыря, хорошо сохранившийся на самой вершине Полюдова камня до наших дней. Судя по его величине, Полюд действительно был богатырём, так как носил обувь примерно шестьдесят второго размера.
После того, как все вдоволь налюбовались видами, открывающимися с Полюда, девочки, найдя на его вершине более или менее ровную площадку, устроились загорать. Этому занятию здесь благоприятствовали два обстоятельства. Во-первых, близость к солнцу. Ведь высота Полюда от уровня моря почти 530 метров, а значит, каждый, кто находится на его вершине, гораздо ближе к солнцу, чем тот, кто привык загорать на берегу моря. Ну и, во-вторых, это почти полное отсутствие на вершине Полюда комаров, которым просто не хватало силёнок, чтобы подняться с окружающих болот на такую экстремальную для них высоту. Ребятам же девочки вручили пустые ведра и отправили нас вниз за водой. Где именно можно было её набрать, объяснили работники метеостанции, которые сами были вынуждены доставлять для себя воду оттуда. Мы принесли наверх два ведра. Чтобы напоить всех жаждущих, этого оказалось вполне достаточно.
Уходить с Полюда не хотелось. Но переправа через Вишеру, как нас предупредили работники метеостанции, функционировала только до шести часов вечера. Поэтому в половине пятого мы попрощались с Полюдом и по уже знакомой нам тропе двинулись в сторону Вишеры. Дорога всё время шла под уклон. Так что спускаться по ней не составляло особого труда. И уже через час мы были у реки, где две очень вместительные лодки — настоящие баркасы, словно специально, ждали нашего прихода. Погрузившись на них, мы без проблем переправились на противоположный берег реки. Туда, где располагался последний пункт нашего путешествия — город Красновишерск.
9
Если Санкт-Петербург — творение Петра, то Красновишерск — творение Эдуарда — Эдуарда Петровича Берзина, начальника Вишерских лагерей 4-го отделения Соловецких лагерей особого назначения (СЛОН). Под его чутким руководством бывшие священнослужители и прочие представители эксплуататорских классов в рекордно короткий срок, за один год и восемь месяцев, построили в глухой уральской тайге Вишерский целлюлозно-бумажный завод, а заодно и рабочий посёлок при нём, получивший через несколько лет статус города. Поэтому неудивительно, что первым, кто удостоился звания «Почетный гражданин г. Красновишерска», стал именно Берзин Э.П. Это звание было присвоено ему в 1967 году (посмертно). При этом никто из тех, кто участвовал в строительстве Красновишерска не по свое воле, почётного звания не получил.
Красновишерский ЦБК с 1930-х годов и по настоящее время остаётся единственным крупным предприятием, расположенным в Красновишерске. Поскольку вишерская вода очень чистая, во всяком случае, до Красновишерска, то это позволяет производить здесь бумагу такого высокого качества, что до XX съезда КПСС на ней печатались труды И.В. Сталина, а во время нашего похода близилось к завершению издание Полного собрания сочинений В.И. Ленина. Ещё здесь добывают алмазы и золото. Правда, не в самом городе, а на Вишере и её притоках. Так что красновишерцам, в общем-то, есть чем гордиться и есть на что жить.
Проснулись мы в здании, напоминающем деревянный коттедж. Здание принадлежало какой-то вспомогательной школе и использовалось, судя по всему, для проживания её учеников. Причём здесь, в отличие от Ныроба, нам сразу же выдали раскладушки. Так что с умственными способностями тех, кто обучался в этой вспомогательной школе, дела, видимо, обстояли не так уж плохо. После завтрака в городской столовой девочки пошли осматривать город, а мы, решив, что в городе, которому нет и сорока лет, осматривать, собственно говоря, нечего, сразу же отправились на берег Вишеры.
Городской пляж (жители многих больших городов о таком могут только мечтать) тянулся вдоль берега Вишеры широкой песчаной полосой. Здесь не было ни грибков, ни лавочек, ни кабин для переодевания, но зато был чистый, нагретый солнцем песок и такая же чистая речная вода. Правда, плавать в ней было пока не слишком комфортно. Всё-таки Вишера — это северная река, и купальный сезон открывается здесь, скорее всего, только в июле. Однако солнце жарило уже по-летнему, так что время от времени, чтобы не перегреться, нам приходилось вставать и идти к воде. Окунувшись и проплыв несколько метров, мы возвращались и снова падали на горячий песок. Спешить, собственно, было некуда, и мы наслаждались тишиной, покоем и ничегонеделанием. И только когда солнце явно перевалило зенит, а пробудившееся в нас чувство голода заметно окрепло, мы не спеша оделись и отправились в уже знакомую нам городскую столовую, где пообедали.
Вечером сыграли в баскетбол с местными ребятами. То, что баскетбол пользуется в Красновишерске большой популярностью, мы поняли ещё вчера, когда, проходя по частному сектору, обратили внимание на то, что баскетбольные щиты с самодельными корзинами встречаются здесь даже на приусадебных участках. Так что местным ребятишкам, чтобы отработать технику бросания по кольцу, совсем не обязательно было куда-то идти — они могли заниматься этим прямо у себя в огороде. В центральной же части города, направляясь в столовую, мы заметили несколько хороших баскетбольных площадок, принадлежащих, по-видимому, школам. На одной из них, расположенной недалеко от здания, где нас поселили, мы и сразились с юными красновишерцами, которые, судя по всему, играли на этой площадке каждый день. Борьба шла на равных, причём были моменты, когда местные ребята даже вели в счёте. И хотя победа в конечном итоге осталась за нами, гораздо большее значение для нас имело не это, а то, что такая игра вообще состоялась. Ведь юные рябининцы и юные ныробцы, как мы хорошо помнили, при встрече с нами были готовы предложить нам исключительно один мордобой. В общем, Красновишерск оказался хотя и небольшим, но вполне современным и цивилизованным городом.
10
После скромного завтрака в городской столовой мы вернулись в коттедж, забрали там свои рюкзаки и отправились на речной причал, чтобы успеть к отправлению судна, на котором нам предстояло плыть до Рябинино. Народу оказалось не так уж много, так что мы без проблем купили билеты и загрузились в видавшую виды речную посудину, по-видимому, доживающую свой век на этой отдалённой речной линии.
В Рябинино приплыли к обеду. Здесь мы должны были пересесть на другое, более вместительное и комфортабельное судно. Но так как до его прихода оставалось ещё несколько часов, то девочки успели накормить нас своим фирменным блюдом. Благо, что запасы сушёной свёклы ещё не иссякли, а воды в Вишере было немерено. После обеда Анатолий Петрович снял рубашку и попросил кого-то из ребят посмотреть его спину: что-то его там стало беспокоить. Оказалось, что под лопатку ему впился клещ. Коварного кровососа тут же достали и бросили в костёр, а место, где он присосался, продезинфицировали одеколоном. Однако на предложение прижечь это место ещё и раскалённым железом Анатолий Петрович ответил решительным отказом. Но затем, видимо, желая нас успокоить, пояснил: «Приедем домой — к врачу сразу схожу. А пока… есть тут у меня одно средство. Любую инфекцию может притормозить. В общем, не пропаду».
Теплоход, на котором мы собирались плыть дальше, отправлялся из Рябинино поздно вечером. Самыми дешёвыми были места в третьем классе. Из всех удобств здесь имелись только скамейки. На них, поднявшись на борт, мы и расположились. Нам предстояло провести здесь несколько часов до рассвета.
Уже светало. Народ потихоньку просыпался и не сразу обратил внимание на то, что место, где с вечера сидел Анатолий Петрович, теперь пустует. Наш учитель пропал, причём пропал бесследно, так как никто ничего не видел. Естественно, мы не на шутку встревожились и кинулись искать его по всему судну. И вскоре нашли — во 2-м классе. Пассажиров здесь было немного, и Анатолий Петрович, найдя свободное место, спал там сном праведника. Однако, когда его разбудили, нас ждал ещё один неприятный сюрприз: к нашему глубочайшему изумлению, Анатолий Петрович оказался пьяным — и не чуть-чуть, а в доску. По-видимому, это и было то самое чудодейственное народное средство, которое, как он утверждал, в состоянии остановить любую инфекцию. Но где и как он смог достать его здесь, да ещё и среди ночи, так и осталось для нас загадкой. Как бы там ни было, но если бы мы вовремя не спохватились и не организовали поиски, то Анатолий Петрович, скорее всего, так бы и проспал во 2-м классе до самой Перми.
Когда теплоход пришвартовался к пристани и мы наконец сошли на берег, солнце всё ещё было за горизонтом, но рассеянный свет, льющийся с неба на тихий, ещё спящий город, уже окончательно победил тьму. Автобусы не ходили, так что добраться до дома можно было только пешком. Конечно, для нас, уже опытных путешественников, это не составляло проблемы. Определённые опасения вызывал, однако, Анатолий Петрович, так как, предоставленный сам себе, он мог запросто упасть и уснуть где-нибудь в подворотне. Вот почему мне, поскольку я жил с Анатолием Петровичем на одной улице, было поручено проводить его до самой квартиры.
Миновав деревянные дома частного сектора и оштукатуренные четырёхэтажки центральной части города, мы вышли в новый микрорайон, застроенный панельными пятиэтажками, и уже почти подходили к дому, когда из бокового проулка неожиданно вынырнула патрульная спецмашина. Подъехав к нам, машина остановилась, и из неё, поигрывая резиновыми дубинками, вышли два дюжих мента. В общем, от участи тех, кто эту ночь провёл не дома, а в медвытрезвителе, Анатолия Петровича спасло только то, что рядом с ним в этой непростой ситуации оказался я. Так что теперь — я знаю это точно — по крайней мере, одна пятёрка в аттестате о среднем образовании у меня стопудово будет.